В одном отделении

28

«Ну вот и все в порядке. И все трое будут счастливы. Просто! А я?.. Мы?..»

Ковалев смотрел, как за Виктором Аркадьевичем закрылась дверь, потом приоткрылась. Без стука, как домой, вошла Тамара, остановилась против него и сама себе улыбнулась.

«Вот и она… Довольна. Жизнь продолжается. Как будто ничего не случилось! Сейчас еще прибежит Скорняков и будет ломать голову, в какую графу записывать Мишины часы — в «раскрываемость» или «совершаемость». Все идет своим чередом… И действительно — что особенного случилось? И не сказать, и не объяснить… Сам не понимаешь. Как будто — ничего… А ведь случилось. Случилось!»

Тамара смотрела на него и улыбалась.

— Ну? Что скажешь? — он посмотрел на нее и кивнул на стул. — Садись, воительница, говори. Что нового придумала?

— Тут и думать нечего. На целину — и все… Отправляйте. Согласна. Чего же тут думать?

— Каким же способом тебя туда доставлять без денег и документов? В посылке или на ковре-самолете?

— Вы знаете, — засмеялась Тамара.

— Вот что, я договорился с ЦК ВЛКСМ. Сейчас туда поедем. Посиди в коридорчике, я начальнику доложу.

Они вышли. Ковалев запер кабинет и пошел к Скорнякову.

— Разрешите?

Скорняков оборвал разговор с членами комиссии и мрачно уставил на Ковалева свои выпуклые черные глаза.

— Ну?.. Что?..

— Все в порядке. Он женится и усыновит. Я же говорил!

— Кто женится? Кого усыновит? — не понял Скорняков.

— Этот певец на Степановой.

Выпуклые глаза начальника еще больше округлились.

— Ты украденные часы вернул?

— Нет. А почему это должен делать я? Миша сам их…

— И это ты меня спрашиваешь в присутствии комиссии? Кому собираешься дело передать?

— Никому не собираюсь, — резко ответил Ковалев. — Это вообще не «дело». Во всяком случае, не уголовное.

— Принеси его сюда.

— Что?

— Да ты что, нарочно? — взорвался Скорняков. — Дело Степановой сюда принеси, вот что.

— А там и приносить нечего. Я не писал допроса. Одно заявление Степановой. Тебе его содержание известно.

— Ну знаешь, Ковалев!.. — Скорняков привстал из-за стола и повертел головой, как будто ему стал тесен ворот рубашки. — Это тебе так не пройдет.

— Не угрожай! — вспыхнул Ковалев.

— Товарищи, товарищи! — забеспокоился Бокалов. — Давайте беседовать более парламентарно. А то этак у вас до стрельбы, пожалуй, дойдет, — улыбнулся он.

— Кражи не было, ты знаешь! — возмутился Ковалев.

— Нет, я не знаю. По документам этого не видно. А твои заверения к делу не подошьешь и не дашь никому на подпись.

Бокалов не переставал удивляться этому странному отделению, где все, вместо того чтобы, как это обычно принято, представлять положение дел в лучшем свете, делают наоборот и выкладывают комиссии все самое скверное.

— Товарищ майор, присаживайтесь и расскажите комиссии об этом деле.

Ковалев сел и, не глядя на Скорнякова, как умел, стал рассказывать о Степановой.

— Делать теперь обыск, производить изъятие, вызывать, допрашивать — просто глупо, — закончил он. — Оскорбим людей и все разрушим.

— Теперь… Теперь, конечно, глупо, — зло согласился Скорняков. — Сразу надо было делать! Как теперь Романову объяснить? Или предложишь заявление скрыть?

— Очень просто, — сказал Ковалев. — Миша принесет часы домой. Степанова напишет второе заявление с просьбой прекратить работу по первому заявлению. Романов это переживет. И ты тоже. Ничего страшного.

— Тебе — конечно!

— И тебе.

— Ну да, когда-то он их принесет, да и принесет ли вообще, и будет ли еще свадьба… Не тебе, а мне влепят выговор, если дворник часы не вернет. Мне, товарищ Ковалев. А я и так за тебя выговор получил. Может, хватит?

— Да глупо же изымать часы. Артист любит Софью Ивановну. Это проверено. Не любил бы — стал открещиваться или сбежал бы. А он ищет сближения с мальчиком. Он любит, и раз любит — найдет. И мешать им сейчас глупо. Глупо, пойми ты! Это же формальность, никому не нужная, для одной отчетности. Канцелярия.

— Ты такую демагогию брось! Не будь этой самой канцелярии, у нас бы давно про всякую ответственность забыли. Не подрывай законов. Яхонтов правильно тебе сказал.

— Твой Яхонтов, ты сам знаешь кто…

— Я знаю и другое: в своей работе он отсебятины не порет. И не его, а тебя пока ездят проверять. Если преступления не было, ты не мог, как положено в таких случаях, вернуть Степановой заявления? Не мог официально предложить ей взять заявление обратно?

— Да! Не мог! Потому что вернуть ей заявление и показать ей нашу незаинтересованность в опеке, сыграть отбой — преступление! Мы сейчас обязаны глаз с них не сводить! Держать их под угрозой опеки до конца, до тех пор, пока в семье у них все окончательно не встанет на свои места. И пусть мне грозят десять выговоров, я заявления ей не верну!

Бокалов только снисходительно покачал головой.

— Товарищи… Товарищи! Можно обсуждать, можно спорить, но не в таком же кулачном тоне! Точка зрения Ковалева комиссии ясна. Ваша — тоже. Комиссия обсудит, сделает выводы. Как вы, товарищ Ковалев, планируете свой день?

Ковалев кратко доложил о Тамаре.

— Да, я думаю, ЦК поможет, — согласился Бокалов. — До свидания. Поезжайте. Ведь мы не увидимся сегодня больше? — он вежливо улыбнулся Ковалеву. — Да, и вот еще что… Оставьте нам ключи. Комиссию очень интересует ваш стол и сейф.

Ковалев вспыхнул, взглянул на Бокалова, на Скорнякова, опустил руку в карман.

— Там есть частные письма. От таких вот Тамар. Прошу вкладывать в те же конверты, не перепутать.

Не глядя на них, он положил ключи на стол и вышел.