В одном отделении

35

Очередная «симфония» у Яхонтова была в разгаре. Допрашивал он, как обычно, один. Раскачиваясь в мягком кресле с львиными мордами, Яхонтов допрашивал незнакомую Романову женщину в платочке. Она сидела, наклонив голову, и прижимала к себе грудного ребенка, завернутого в синее одеяльце. Яхонтов был так увлечен, что не слышал, как раскрылась дверь. Он изогнул дугой свою светлую бровь, искоса с удовольствием взглянул на женщину.

— Ну?

Она подняла голову, и Романов увидел ее некрасивое после родов лицо с крупными веснушками на лбу. Это было лицо крестьянки, недавно переехавшей в город и еще не привыкшей к новой жизни. Она прижала ребенка еще крепче к себе и ничего не сказала.

— Что молчишь? — наблюдая за ней, спросил Яхонтов. — Значит, не хочешь говорить, куда твой муженек спрятал краденые стельки? Ладно, что ж, сами найдем. Я ведь только твою честность проверить хотел. Муженек твой сидит, и тебя посадим, раз ты такая… раз ты сообщница. Думаешь, рука дрогнет? Мне вот только малютку твоего жалко. — Яхонтов привстал, перегнулся через стол, приподнял уголок одеяла, заглянул в лицо ребенку. — Агу! Какой славный… Мальчик?

— Мальчик, — сдавленно ответила она и со страхом отстранила ребенка от следователя. — Не крал он… Не крал… И ничего мы не прятали…

— Так-так, — Яхонтов ухмыльнулся. — Так-таки и не прятали? Я ведь только проверяю тебя. Муж-то сознался.

— Нет, нет, гражданин следователь, не может быть. Верьте моему слову, не брал он… Он не возьмет, я его хорошо знаю, да-да… — горячо, порывисто заговорила она, и Романов увидел, как по ее некрасивому лицу потекли слезы. Придерживая ребенка, она прижала концы платка к глазам. Романов не выдержал, вошел, громко закрыл за собой дверь. Яхонтов обернулся, увидел его, заулыбался, но женщина всхлипнула, и он быстро повернулся к ней.

— Ну ладно. Нечего мне здесь… — он поморщился. Допрос получался долгий и, как он увидел, бесперспективный. А ему уже хотелось услышать от Романова новости. — Поди посиди пока в коридоре, подумай…

Женщина встала, хотела что-то спросить или сказать, но Яхонтов махнул на нее рукой, и она покорно вышла.

— Ну? — не выдержал Яхонтов и улыбнулся. — Какое решение вынесли о Ковалеве представители высших сфер?

— Ее муж, — кивнул Романов в сторону вышедшей, — действительно украл стельки?

— Вряд ли, — удивился вопросу Яхонтов. — Но есть подозрение. А там кто их знает… Все у них там на фабрике воры. Если верить ее слезам — не крал. Так что они там решили?

— Так какого же ты черта над ней издеваешься? — заорал Романов. — Кто тебе дал право так допрашивать? Как ты можешь? Она же кормящая мать! А если у нее пропадет молоко? Ты будешь кормить? — Романов забегал по комнате, остановился, посмотрел на Яхонтова, отвернулся. — Вы больше не будете следователем. Вам нельзя доверять людей. К вам больше нет доверия! И я жалею только, что я так редко присутствовал на ваших допросах. Жалею!

Яхонтов сначала опешил, потом оскорбился.

— Ну знаете… Вы, товарищ Романов, сегодня что-то громко надзираете за нами, — вставая, сказал он с достоинством. Он подумал, сел, попробовал все свести к шутке: — Неужели на вас так сильно подействовал совет наших сыскных богов? Они что, решили произвести Ковалева в святые, а меня предать анафеме?

— Они нашли, что вы человек недобросовестный, если не хуже…

— Вот как?.. — удивился Яхонтов и опять улыбнулся. — И вы, как прокурор, с ними согласны?

Романов обернулся и увидел улыбку, более чем странную в положении Яхонтова.

— Я, товарищ Яхонтов, не прокурор, а помощник прокурора по надзору за милицией, — наставительно сказал он и помолчал. — Вы заключили под стражу Маркина, который не только не крал сам, но препятствовал краже всеми доступными ему средствами. Кроме того, вы, скрыв весьма существенные обстоятельства дела, ввели в заблуждение меня. Я буду обязан доложить о своей ошибке прокурору. А вам советую пройти в соседнюю комнату и дать Кудинову объяснение. — Романов отвернулся и стал смотреть в окно.

— Я?.. Что-то скрыл? От вас?..

Это было слишком. Даже Романов забыл о спокойствии, с которым он должен надзирать и указывать.

— Да, вы скрыли звонок!..

— Какой звонок?

— Маркина! Вы что, не знаете? Кто сообщил о готовящейся краже?..

— Вот это Скорняков! — сообразив, изумился Яхонтов. — Вот это ход! Так-так… Значит, они поработали с Маркиным, он дал нужные им показания. Вот это ход! Вы теперь, конечно, по мягкости своей отмените санкцию, а я окажусь виноватым? Я же «ввел вас в заблуждение». Эт-то ход конем!..

Яхонтов несколько минут молчал, потом тихо спросил:

— Товарищ Романов, положа руку на сердце, скажите: вы очень верите в то, что показания Маркина не инспирированы?

— То есть?..

— То есть вы очень верите, что не могло произойти следующее: Маркин и Бельский вместе совершили кражу. Их арестовали. В исходе этого дела заинтересованы некие лица. Возможно? По-моему, даже больше чем возможно. Эти некие заинтересованные лица имеют возможность повидать Маркина и Бельского. Более того, они делают все возможное, благо они обладают властью, и оба преступника, вопреки моим усилиям, остаются у нас в КПЗ и не едут в тюрьму, куда, кроме следователей, никого не пускают. Это вся дежурная часть подтвердит. Затем некое лицо проникает в камеру и говорит преступникам следующее: «Вас подозревают в групповой краже. За это дают много. За одиночную меньше. Зачем вам садиться обоим и получить большой срок? Не лучше ли, чтоб одного оправдали, а другому дали условно? Как это сделать? А вот как: Бельский лез по глупости, первый раз, несовершеннолетний. Ему дают условно. Маркин после «чаепития» с Ковалевым перековался и не пускал, мешал «всеми доступными средствами». Поняли?.. И не бойтесь, правды все равно никто не узнает, в душу-то не залезешь. А опровергнуть нельзя. Разве мы не знаем таких случаев?.. Они и мне пробовали говорить, но я и слушать не стал — механика известная!..

Романов слушал.

— Конечно, если не окажется улик, Маркина надо выпустить. Но очень уж верить в его показания по меньшей мере странно. Каждый преступник любой ценой старается себя обелить.

Папироса в руке Романова погасла. Он слушал.

— Я не понимаю людей, у которых обморок оттого, что Маркин посидел в милиции три дня… Ах-ах, мало оснований! А, собственно, отчего ахать? Кто такой Маркин? Это человек, который виртуозно подделывает ключи. Он уже пробовал забираться в чужую квартиру. И если только он не крал, то в силу категорического императива: нельзя — поймают, посадят. А в другом, более безопасном случае украдет. И вот мы сейчас ахаем, расшаркиваемся перед ним: извините, улик против вас так мало, а мы вас продержали три дня. Такой либерализм он оценит по-своему: ага, рассудит он, раз в отделении милиции есть такие добренькие дяденьки, как Ковалев, а в прокуратуре, как дяденька Романов, значит, и бояться особенно нечего. Просто красть надо умнее, квалифицированнее, чище, тогда даже и на три дня сажать не будут. Человек он умный, изобретательный, изучит криминалистику, полистает кодекс и начнет лепить нам такие кражи, что мы только руками разведем. Будем знать, что это он, а ничего не сделаем: без доказательств не возьмешь, а с уликами нам он не дастся. Вот и сейчас висят две аналогичные кражи. Кто поручится, что не его рук дело? Знаете, с ворьем другой раз, ей-богу, и ошибиться не грех. Ведь грустно и смешно. Почти на сороковом году революции никак не покончим с преступностью! А ведь это только мы виноваты. Миндальничаем, либеральничаем. И с кем? Вон в Финляндии отрубали за воровство руки — и ни одного карманника не было. Без замков люди жили. А мы до сих пор пудовые замки к сараям привешиваем, к каждой паршивой скамейке в сквере сторожей ставим. Посчитай-ка, во сколько обходятся нашему социалистическому строительству все эти замки, побитые хулиганами фонари и стекла, изуродованные урны, памятники, насаждения, разные вахтеры, сторожа, собаки, ночная охрана, заборы — миллиарды выйдут… Да если бы вовремя расправились с преступниками, у нас бы облик земли другой был, мы бы на две пятилетки вперед ушли! А мы: «Ах! Маркин просидел три дня». Ну, просидел — и выпустим. Ничего страшного. Ахаем не там, где следует. Знаете, альтруизм — вещь, конечно, приятная и ублажает душу, но в нашем деле совершенно недопустим, совершенно недопустим, товарищ Романов. Я не себя оправдываю. Я слишком прав для этого. Просто в нашем деле доброта — хуже воровства. И когда Ковалев с трибуны начинает слезы лить: ах, они бедненькие, — я ненавижу его за это. Я ведь знаю этих бедненьких… Дай им волю, они резать людей начнут.

Романов слушал его с изумлением. Так горячо Яхонтов не говорил никогда. Временами ему казалось, что Яхонтов прав, даже очень прав, но согласиться с ним он уже не мог, не мог потому, что Яхонтов был… Яхонтов. Все возмущалось внутри.

У Романова разболелась голова. Ему надо было по-быть одному. Он на минуту закрыл глаза, потер лоб.

— Знаете, не время сейчас все это обсуждать.

— Что ж, вы правы. Говорить так у нас теперь стало не принято, — покачал Яхонтов головой и грустно улыбнулся. — Не положено. Даже с убийцами мы обязаны теперь играть в демократию.

— Знаете… Ладно. Идите. Там Кудинов и эти… Ждут вас. И мне тоже потом напишите объяснение.

Яхонтов вздохнул и вышел. Навстречу ему поднялась забытая им в коридоре женщина с ребенком. Следователь взглянул на нее, нахмурился, потом вспомнил:

— А… Все в порядке. Муж дома. Иди. Да хорошенько за ним поглядывай. — Он прошел к Кудинову.

Там все стояли и ждали его.

— Садитесь, — пригласил Кудинов.

Яхонтов сел.

Кудинов очень устал.

Может, именно поэтому он не испытывал никакого волнения. Он просто молчал и думал, смотрел на «мастера симфоний», смотрел серьезно и сосредоточенно.

— Что ж, — не выдержал и усмехнулся Яхонтов. — Начинай, допрашивай…

Глаза их встретились.

— Допрашивать вас я не буду и не имею права. Я по делу Маркина могу только просить вашего объяснения. По поручению партийного бюро я могу вас только спрашивать. Вы согласны дать объяснения и ответить своим товарищам по партийной организации?

— Я всегда готов отвечать на вопросы как гражданин и как коммунист.

— Вот и хорошо. Я так и думал. На собрании вы говорили о своем непосредственном участии в аресте Маркина и Бельского в чужой квартире. Что они делали, когда вы вошли?

— Крали, — слабо улыбнулся Яхонтов. Вопрос показался ему глупым.

— Какие предметы?

— Дамские туфли.

— Почему вы думаете, что они эти туфли крали? Они что, держали их в руках, прятали себе за пазуху или в карманы?

— Держали в руках.

— Вы хорошо помните, какие это были туфли?

«Решил на деталях путать? Странно… — подумал Яхонтов. — Зачем?.. Что ему даст, если я и ошибусь? Как хорошо, что я подробно расспросил бабку!»

— Дамские, черные, лакированные, на высоких каблуках, тридцать шестой размер. Очень хорошо помню.

— Вы потом не откажетесь?

— Здесь столько свидетелей, — окидывая глазами Бокалова, Скорнякова, Курченко и других, попробовал пошутить Яхонтов.

Однако шутку его не приняли.

Никто не улыбнулся, и разрядки не произошло. Все глядели на него и молчали.

«Ну Скорняков… я ему опасен. А Бокалов? Кудинов? Эти? Им-то до Маркина что? Или у Скорнякова есть рука, а я не знаю?»

— И что же? Пару этих туфель держали одновременно и Маркин и Бельский?

«И этот… перед ними выслуживается, — вскинул он глаза на Кудинова. — Да, видно, у него рука, и я буду бит!» Яхонтов, с трудом сосредоточиваясь на вопросе, ответил:

— Бельский держал в руках одну туфлю, а Маркин, кажется, вторую. — Яхонтов заколебался и подумал: «А может, я не уловил в этой истории какой-то важной пружины?»

— Это вам кажется или вы точно помните? — деловито спросил Кудинов.

— Какое значение имеют туфли? — Яхонтов возмутился. — Ты по существу дела спрашивай!

— Так-так… Значит, вы не решаетесь ответить на этот вопрос? Вы точно помните?

Яхонтова выводило из равновесия это деловитое спокойствие Кудинова, словно этот мальчишка заранее знал нечто такое, что неизбежно погубит его, многоопытного следователя.

— А вот хозяйка квартиры показывает, — Кудинов придвинул листы, как бы приглашая Яхонтова удостовериться, — что правую туфлю, когда она в субботу пришла домой, она обнаружила на своем месте. Вы ее туда не клали? Может быть, Сафронов? Милиционер? Понятые? Нет? Не припоминаете? Но ведь, кроме вас троих и Маркина с Бельским, до ее прихода в квартире никого не было.

— Простите, я ошибся. Теперь я определенно вспоминаю, что Бельский стоял у окна и держал в правой опущенной руке туфлю.

— Так-так. Что же, он стоял и смотрел, как вы входите?

«Мое «так-так» повторяет! А я еще его учил. Рад, скотина, дорвался!»

Яхонтов с горечью глянул на Кудинова:

— Да, стоял и смотрел! И не танцевал от радости!

— А Маркин в этот момент тоже стоял, смотрел, как вы входите? Или, быть может, он сидел или даже лежал?

— Лежал.

— На полу?

— На полу.

— Вы не волнуйтесь. Я просто спрашиваю. Что же Маркин делал на полу?

— Не знаю.

— Но вы совсем недавно утверждали, что Маркин в момент вашего появления крал туфлю, которая лежала в шкафу. Непонятно, зачем, если он действительно это делал, он лег на пол. Может быть, он их не крал и вы тогда ошиблись?

«Э-э!.. Да они обеляют не себя, а Маркина! — понял Яхонтов, и в голову ему пришла страшная догадка: — А вдруг связи у родителей Маркина и они ждут, когда я на нем сломаю зубы! Да, кажется, я попал в положение… Но ничего, еще посмотрим!..» Яхонтов задумался, старался вспомнить, где же он слышал эту проклятую фамилию «Маркин»: в министерстве? главном управлении? областном? Но где-то в этих кругах он ее слышал.

— Я жду ответа, Яхонтов.

— Я сам удивился, зачем он валяется на полу.

Все молчали.

Яхонтов чувствовал на себе пристальные взгляды семерых людей, которые сурово слушали этот своеобразный полудопрос. Кудинов сделал большую паузу, и он понял: сейчас последует главный вопрос, к которому его подводили.

— Каким же образом вы вообще попали в эту квартиру? Ведь дом сорок довольно далеко от отделения… это участок майора Ковалева. Однако вы не опоздали, попали туда как раз вовремя. Что, собственно, побудило вас отложить дела и заняться несвойственной вам работой? Вы ведь и Сафронова уговорили бросить свои дела, в которых он увяз по уши, и бежать туда.

Яхонтов почувствовал, как все замерли в напряжении. «Так вот мне какую пилюлю приготовили! — покачал он головой. — Вот куда хотят повернуть!» С укором посмотрел он на Кудинова.

— Напрасно вы стараетесь сделать из мухи слона…

— Отвечайте по существу!

— Так, Кудинов, с товарищами не разговаривают.

— Вы меня не учите! — неожиданно почти крикнул на него Кудинов. — Поучили. Хватит! И вы мне не товарищ. И никому здесь больше не товарищ. И запомните — завтра будет собрание. И мы будем докладывать. Чистосердечное признание может еще помочь вам понять вашу вину. Будьте хоть сейчас, перед собой порядочны.

— В чем же я не порядочен? Не зарывайтесь! Я, знаете ли, не преступник! Выход следователя на место происшествия преступлением никогда не был. Это наоборот — поощряется инструкциями.

— Откуда же вы узнали о предстоящей краже? Отвечайте на вопрос.

— Я — лично от Сафронова. А откуда узнал он, очевидно, лучше спросить у него.

Кудинов насмешливо посмотрел на него.

— Интересно. Как раз на последнем собрании Сафронова ругали за то, что он последним узнает о происшествиях на своей территории. Это было при вас. И вы поверили? Какая наивность! Может быть, вы все-таки сознаетесь? Вы знали о звонке Маркина! Мы ведь и Сафронова подробно расспросим. И вам не будет стыдно, если выяснится, что вы еще и лжец?

У Яхонтова на секунду рот приоткрылся от изумления. «Так и режет, стервец! Без ножа режет! Ребеночек, ничего себе!» Но он тут же закрыл его, твердо посмотрел в глаза Кудинову.

— Вы порете чушь. Больше вопросов нет? — Яхонтов быстро поднялся, пошел к двери, взялся за ручку.

— Минутку.

— Да, минутку, — загораживая выход, остановил его Курченко.

— Вы подпишите ваше объяснение. Закрепим на бумаге.

— Да, подпишите, — Курченко нагловато улыбнулся Яхонтову в самое лицо. — Закрепим.

Яхонтов обернулся, посмотрел на Кудинова, сел, взял ручку.

— Я вас знал другим, Кудинов. Умным и порядочным человеком. И мне больно за вас. Зарываетесь. Так свою работу в коллективе не начинают.

Кудинов выслушал, кивнул.

— Я учту. Вы пишите.