Вечная история

Глава 1

«И вечный бой! Покой нам только снится…»

«На поле Куликовом» (1908г.) А. А. Блок

…Все началось в тот день, когда я открыл почтовый ящик и получил повестку. Вы будете смеяться, но в армию я хотел, поэтому даже не пытался «откосить», а просто в назначенный час пошел в военкомат. А «откосить» мог, что правда, то правда. Говорят, что альбиносов в армию вообще не берут – со зрением проблемы и на солнце долго нельзя… Но что делать, если душа жаждет приключений и рвется в бой.

По врачам меня гоняли долго. Почти везде отметили отличное здоровье, засомневались только хирург и окулист.

Заглянув в мою карту, призывники весело ржали и, потирая руки, припоминали старую шутку о том, что два солдата из стройбата заменяют экскаватор, ну а я так здоров, что и в одиночку смогу его заменить. В общем, к концу комиссии, настроение у меня изрядно испортилось.

Перед заветной дверью с надписью ВВК, с грустью в глазах, перетаптывалось с десяток парней в одних трусах. Все были как на подбор – просто паноптикум какой-то. Один вообще, больше напоминал узника «Бухенвальда» – ребра торчали в разные стороны, а об колени можно было порезаться, оставалось загадкой, как он смог самостоятельно сюда добраться. Другой, больше напоминал колобка, с выросшими псевдоподиями. В общем, сплошные крайности. И я не лучше. Волосы белые, глаза красные, на фоне беленой стены маскироваться удобно, только трусы снять и глаза закрыть.

Дверь открылась. Из нее выпорхнула девушка в белом халате и мило прощебетала:

– Горлов Иван Николаевич!

Я решительно шагнул вперед. В кабинет зашел печатным шагом, насколько позволяли босые пятки, и, как учили, остановился за два метра до стола.

– Призывник Горлов по вашему приказанию прибыл!

Дородный военврач осмотрел меня со смесью удовольствия и разочарования, потом взял личное дело, зачитал записи всех врачей и с сожалением констатировал:

– По всем параметрам, хоть в кремлевскую роту, но против природы не попрешь, остается только стройбат.

От обиды на глаза навернулись слезы. Я опустил голову и надрывно вздохнул. Лучше бы я откосил.

И тут, от дальнего конца стола раздался резкий голос:

– Призывник, в ВДВ хочешь?

– Так точно, – неуверенно выдавил я, с надеждой поворачиваясь к говорившему.

Врачи тревожно зашептались.

– Вы уверены? – поинтересовался председатель комиссии.

– Беру под свою ответственность, – ответил тот же голос.

– Ну, как знаете, – пожал плечами врач и протянул вставшему со своего места заступнику мое дело.

Тот взял папку и повернулся ко мне. Передо мной стоял высокий худощавый брюнет с очень белой кожей и невероятно светлыми глазами. Звания его я определить не смог, так как халат скрывал погоны.

– Молодой человек, вам надлежит явиться на вокзал с вещами к воинской кассе номер два, двадцать второго мая, в четырнадцать ноль-ноль.

– То есть, послезавтра? – не веря своему счастью, уточнил я.

– Товарищ призывник, приказы не обсуждают, а исполняют. А сейчас, сдайте свой паспорт, займитесь оформлением воинского билета и озаботьтесь получением денежного довольствия. Кругом, марш! Исполнять приказ!

– Есть! – радостно рявкнул я и бодро замаршировал из кабинета…

...Следующий день тянулся невыносимо долго. Сдавать паспорта пришло гораздо меньше народа, чем было на комиссии. Мне пришлось особенно тяжело, так как от нетерпения я явился на два часа раньше, чем открывалось окошко – зато я был первым.

Пока ждал, подтянулись остальные. За нами присматривали капитан и два прапорщика, которые с безучастным видом прогуливались вокруг плаца. Деваться из этой толпы было некуда, поэтому я принял участие в общей беседе. Ребята, в основном, травили байки, кто и как отмазывался от армии. Судя по тому, что все рассказывающие были здесь, байки были абсолютной брехней. Но одна из них, про психиатра, мне очень понравилась…

…Некий призывник, скажем Иванов, обладал недюжинным здоровьем и богатым папочкой, так что корячился ему, как минимум, Афганистан. Естественно, ни папу, ни, тем более, сына это не устраивало. К кому только не обращался несчастный отец, но все врачи, как сговорившись, утверждали, что здесь ничего нельзя сделать. Помочь согласился только психиатр.

От суммы, которую назвал врач, у отца глаза вылезли на лоб, но он, ни на секунду не задумавшись, полез в карман за деньгами.

– Ни в коем случае, – величественно заявил психиатр, – служить сыну, а не вам, вот пусть он и приносит деньги, но не сюда, сегодня вечером, на кладбище, пятнадцатый сектор, могила Розы Абрамовны Иффенбах, прийти он должен один, ровно в тот час, когда солнце коснется горизонта.

Озадаченный отец, готовый на все, согласился.

Надо ли говорить, что в точно назначенное время, молодой человек с деньгами был у вышеназванной могилы. Багровое солнце садилось за горизонт, по небу неслись темные тучи, ветер гнул кроны деревьев и свистел между оградками… И тут, откуда-то сверху, послышался вкрадчивый голос:

– Деньги принес?

Парень поднял голову и опешил. Примерно в двух метрах от земли, на ветке старой ивы, сидел доктор в костюме двойка – трусы и лифчик.

– Принес, – растерянно выдавил призывник.

– Давай. – Таинственно прошептал доктор. Взяв пакет с деньгами, он коротко скомандовал, – Пошел вон!

Оторопевший Иванов выполнил команду.

На следующее утро, придя в военкомат и пройдя всех врачей, он совершенно спокойно вошел в кабинет медкомиссии. И поэтому для него громом среди ясного неба прозвучало роковое слово председателя: «Годен!».

– Как годен!? – возопил Иванов, пылая праведным гневом и поворачиваясь к психиатру, – За что же вы тогда деньги брали!?

Комиссия вздрогнула и с подозрением повернулась к врачу.

– Когда и где? – с усталой ленцой поинтересовался психиатр, всем своим видом выражая оскорбленную неподкупность.

– Вчера! На кладбище! Вечером! – задохнулся от возмущения призывник.

Врачи задумались, и, на всякий случай, отодвинулись подальше. Психиатр напротив, подался вперед, и внимательно глядя на него, попросил:

– Вот с этого момента, пожалуйста, поподробней.

– Да вечером, я же говорю! – Иванов уже захлебывался словами, – Солнце почти село! По небу тучи! Везде ветер! И вы, на дереве! В трусах и лифчике!

– Стоп! – скомандовал психиатр, и, повернувшись к комиссии, покачал головой, – Ну надо же, коллеги, чуть не пропустили. Сумеречное состояние. Представляете, что он в армии бы натворил?...

…Вдоволь насмеявшись, я дождался таки открытия благословенного окошка, и двинулся в его направлении. Тут же оба прапорщика выскочили мне на перерез. Один из них, потирая руки, спросил:

– Куда это вы собрались, молодой человек? Домой к мамочке? А в армии кто служить будет?

Я молча достал из кармана военкомовское предписание. Прапор развернул бумажку, прочитал, многозначительно хмыкнул, и, окинув меня подобревшим взглядом, буркнул:

– Так бы сразу и сказал, – и отступил в сторону.

Задумываться над этим я особенно не стал, а просто поспешил к окошку. Миловидная девушка, мельком глянув в предписание, забрала мой паспорт и выдала заранее подготовленные документы.

С трудом, дождавшись следующего дня, я к двум часам, как и было приказано, прибыл к назначенной кассе. Был я один, так как отца своего не помню, по причине его раннего развода и отъезда в другой город, мать умерла полгода назад, девушкой, благодаря своей внешности, так и не обзавелся, посему провожать меня было некому. Только соседка, тетя Шура, всплакнула и всунула пакет ватрушек на дорожку. Ну и ладно, долгие проводы – лишние слезы.

У кассы стоял майор, с голубыми просветами на погонах. Когда он повернулся, я увидел на груди обычного зеленого кителя иконостас, состоящий из наградных колодок, завершали все это великолепие две Звезды Героя Советского Союза. С трудом оторвавшись от созерцания наград, я поднял глаза и узнал позавчерашнего заступника. Я подошел к нему, печатая шаг и, как мне показалось, лихо гаркнул:

– Призывник Горлов прибыл по вашему приказанию!

– Чего орешь? – поинтересовался майор. – Кошек распугаешь.

– Каких кошек? – ошалел я.

– А какой призывник? Ты уже солдат! Ладно, ждем остальных и отбываем, можешь покурить.

– Не курю.

– Вот это правильно, – одобрительно кивнул майор, – вот это молодец.

Остальные не заставили себя долго ждать. Двое высоких, крепких, подтянутых парней с очень светлой кожей. Альбиносами они, правда, не были. Но я, все равно, немного успокоился. В обществе трех бледных и незагорелых мужчин, я чувствовал себя вполне комфортно. От размышлений меня оторвал майор, коротко скомандовав:

– Поезд через двадцать пять минут! Путь – четвертый, платформу найдете сами. Билеты у меня на руках, так что не отставать!

И мы радостно затопали за ним, даже не зная, куда идем. На вагоне, к которому мы подошли, было написано «Симферополь – Алма-Ата». Майор поинтересовался:

– Поскольку вам дали довольствия?

Мы дружно отозвались:

– По семь рублей!

– Не густо, за четверо суток проедите все. Ну, да ладно, резерв у меня есть. Только не вздумайте лазить по вагонам-ресторанам. Вы мне нужны без всяких желудочных расстройств.

Затем, вытащив из кармана четвертной, приказал одному из парней:

– У тебя пятнадцать минут, живо сгоняй в аптеку и возьми сорок штук гематогена.

Тот понимающе кивнул и испарился, а я озадаченно глянул на майора.

– Что смотришь? Вот вам второй четвертной, дуйте за минералкой. Берите ящик.

– А где? – растерялся я.

– Он знает.

И мы побежали… Бегаю я хорошо, но парень сразу ушел в отрыв. Слава богу, бежать пришлось только до ресторана. Обратно мы мчались с ящиком на перевес. Мой сослуживец летел впереди, как «Катти Сарк»* на всех парусах. Я с трудом поспевал за ним, то и дело, стукаясь коленками о ящик, и с замиранием сердца прислушивался к мелодичному звяканью бутылок.

Как ни странно, к отправлению мы успели. Когда мы затащили ящик в купе, майор за руку вывел меня в коридор и недовольно сказал:

– Плохо, товарищ солдат! Вам всему надо учиться.

– А почему только мне? – обиделся я, забыв, что старшему по званию не возражают.

– Они лучше бегают, – отрезал майор, словно так и надо.

Я оскорбился:

– Но у меня золотой значок ГТО!

– Особые войска, особые требования. У нас вы должны быть, как минимум, кандидатом в мастера спорта. Еще немного, и вы меня разочаруете.

Он посмотрел на меня, и я впервые увидел, что глаза у него не просто светлые. Радужки были настолько бледными, что почти сливались с белками. Я поперхнулся. Майор явно хотел что-то сказать, но промолчал. Мы вернулись в купе и тут, поезд тронулся.

– Ну, что, вздрогнули! – провозгласил майор, и раздал всем по плитке гематогена. Ребята оживились и зашелестели обертками…

… Жрать эту дрянь четыре дня невозможно. И если мои соседи по купе после каждой плитки розовели, то я, просто, зеленел. С детства не терплю эту приторную гадость, а ватрушки подозрительно быстро закончились. К концу пути один только вид гематогена вызывал тошноту, а майор становился все более и более мрачным. Наконец, он вывел меня в коридор, сунул в руку червонец и сухо обронил:

– Ну, если ты такой отважный, пойди, поешь в ресторане.

Даже пересоленная солянка и курица – «марафонец» плавающая в жидком пюре, показались мне райским наслаждением. Так что из ресторана, к удивлению майора, я вернулся полный сил и бодрости.

Наконец, путешествие закончилось. Глянув на залитую солнцем степь, я с ужасом подумал о строевых занятиях и неизбежных ожогах на лице. На убогой саманной халупе красовалась гордая надпись «Коктас». А на том, что с трудом можно было назвать перроном, нас ждал «УАЗик» с затемненными стеклами. Майор ткнул в него пальцем и скомандовал:

– Залезай!

Населенного пункта около станции не было. Зачем она стоит посреди степи, я так и не понял. Мы просто погрузились и машина сорвалась с места. Водитель мне показался слегка чокнутым. По мерзкой грунтовке он гнал со скоростью сто километров в час. Трясло так, что зубы с трудом удерживались в челюстях. На особо коварной колдобине нас подбросило с такой силой, что ребята охнули, а я прикусил язык. Невозмутимым оставался только майор. Если бы я только мог предполагать, что эта гонка продлится более четырех часов… лучше бы я пошел в стройбат.

Откуда взялись строения посреди степи мы не поняли, но машина лихо затормозила уже в гараже. Без церемоний, вытряхнув всех из салона, майор, через внутреннюю дверь, провел нас в какую-то комнату, где нам велели раздеться и отправили в душ, со строгим приказом экономить воду и не сильно размываться. Из душа мы вышли в предбанник, в котором бравый прапорщик выдал нам новую форму. В нее, кроме белья, входили: песочного цвета х/б, достаточно удобные ботинки на высокой шнуровке, широкополая армейская панама, тонкие белые перчатки и огромные темные очки, завершал комплект крем для защиты от ультрафиолетового излучения. После чего мы переоделись и отправились в казарму.

К моему изумлению, казарма состояла из комнат, на пять человек. В нашей комнате уже располагались двое ребят, которые радостно нас приветствовали. Первые два дня мы ничего не делали. Только отдыхали и ходили в столовую. Кормили хорошо, но этот гематоген… Его давали трижды в день, есть я это не мог, выкидывать было жалко, поэтому, пока, складывал в тумбочку.

Наконец нас вызвали на строевой смотр. Проводили его в сумерках, а когда совсем стемнело, включили прожектора. Мы стояли на вытяжку и ждали, что же нам скажут отцы-командиры. Первым вперед вышел наш майор.

– Товарищи бойцы! Через две недели вы примете присягу, и, как полноправные члены большой армейской семьи, будете выполнять свой священный долг по защите рубежей нашей Родины! Сейчас, с вами будет говорить командир нашей части, подполковник Величко!

Майор отступил в сторону, освобождая место для дородного мужчины с раскрасневшимся лицом. Он был крепок и коренаст, планочек у него было заметно меньше чем у майора, зато огромная фуражка, в простонародье – «аэродром», гордо взлетала тульей вверх, как нос авианосца. Голос у него оказался на диво негромкий и мягкий, но при этом, его отчетливо слышали все.

– Товарищи бойцы! Сегодня вы впервые стоите на плацу нашей замечательной части! Вы попали в разведывательный батальон Среднеазиатской дивизии ВДВ! Поэтому, жить и работать вам придется, в основном, в темное время суток. Темнота лучший друг разведчика!

Ребята в строю понимающе заулыбались, а я, наконец, сообразил, почему днем, почти никого на территории части не видно. А подполковник продолжал вещать. Говорил он долго. Его речь, как белый шум влетала в мое левое ухо, чтобы тотчас выветриться из правого. Из оцепенения меня вывел резкий голос майора:

– Рота! Равняйсь! Смирно! Построение на этом месте через пятнадцать минут! Рядовой Горлов, ко мне! Остальные, разойдись!

Я зашагал к майору, а всех остальных, в том числе и вышестоящее начальство, с плаца как ветром сдуло.

– Товарищ солдат, пройдемте со мной! – сухо приказал майор, и мы двинулись в сторону штаба.

Майор завел меня в кабинет Величко. Подполковник, уже не такой бравый, а скорее уставший, смотрел на нас с майором с немым вопросом. Затем, своим мягким и бесконечно усталым голосом спросил:

– Рядовой Горлов, когда вас инициировали?

Я недоуменно пожал плечами, пытаясь сообразить, что хотят от меня услышать. После минутной паузы подполковник нахмурился, глядел он при этом не на меня, а на майора. Потом отрывисто приказал:

– Можете идти товарищ солдат!

– Построение через десять минут, – напряженно рассматривая меня, добавил майор.

Закрыв за собой дверь, я невольно прислушался, но, как ни странно, ничего не услышал.

На построение майор пришел мрачнее тучи.

– Рядовой Горлов! Выйти из строя! Вы переводитесь во вторую роту, вплоть до особых распоряжений!

Я растерянно оглянулся, ребята сочувственно улыбались.

– Шагом марш за вещами!...

***

…Время в учебке прошло как дурной сон. Бегали, прыгали, стреляли, учились фехтовать автоматом, штык-ножом, саперной лопаткой и вообще, всем, что попадается под руку. За полгода мы все стали поджарыми и сухими. А те, кто не стал, через санчасть, попали в обычную пехоту. Временами казалось, что легче повеситься, чем выдержать такие нагрузки. Но первая рота, в которую я изначально попал, удивляла больше всего. Казалось, что это не люди, а какие-то роботы. Когда мы за полночь, падая с ног от усталости, плелись в казарму, они бодрые и свежие бежали очередной марш-бросок. А однажды, увиденная отработка рукопашного боя заставила меня замереть с открытым ртом. Это была сплошная карусель из сверкающего металла, рук и ног. Готов поклясться, что я видел, как одному из них проткнули грудь саперной лопаткой. Но, видимо, мне только показалось, так как уже через час я видел его бодро марширующего на ужин. Жизнь первой роты была нерадостной, в нашем понимании, однако хотелось быть похожими на них, но все-таки зависть меня мучила не сильно по одной простой причине – во второй роте гематоген в рацион не входил…

Наконец настал день окончания учебки. Подполковник Величко толкнул такую же патетическую речь, как и в прошлый раз, а в конце добавил, что мы отправляемся выполнять свой интернациональный долг в Афганистан, под командованием готовивших нас командиров…

…Не дав опомниться, нас запихнули в старенький АН-12.

Летает этот птеродактиль, конечно, невысоко – всего три километра, но кабина у него негерметичная, а высоту он набирает за десять минут, поэтому до сих пор удивляюсь, как у меня из ушей не пошла кровь. А первая рота, нам на зависть, казалось, не замечала этих неудобств, ребята задумчиво жевали гематоген и попивали минералку.

Наконец, прибыли в Кандагар. Две полуживые роты и одна бодрая и полная сил покинули самолет. Едва мы успели отползти от него, как он опять взлетел. Я с завистью глянул на первую роту, и в голове вспыхнула непрошенная мысль:

– А может, им какие-нибудь препараты дают?

– Вторая рота, становись! – скомандовал наш ротный – капитан Ткаченко.

Капитан Ткаченко Анатолий Иванович отличался неопределенным возрастом, огромной ленинской лысиной и невысоким ростом. Главным его отличием был бараний вес – пятьдесят пять килограммов, но, не смотря на это, он обладал недюжинной силой. Мог, не особо запыхавшись, тащить на плечах двух самых крепких бойцов роты, что лишний раз доказывало – сила не в количестве сала, и бегал он превосходно, однако, первая рота умудрялась обогнать и его, относился он к этому философски.

– Равняйсь! Смирно! Направо! В санчасть шагом марш!

После посещения санчасти мы на карачках доползли до коек. Количество съеденных таблеток и полученных уколов зашкалило за болевой порог. Первая рота, кто бы сомневался, была уже на месте. Вместо уколов им выдали по две пачки интерферона и по бутылке болгарского гранатового сока.

Устраивая нещадно ноющую от уколов задницу на провисшей панцирной сетке, я с сожалением поглядывал на бывших товарищей – чем я им не угодил? Проходивший мимо капитан Ткаченко, перехватил мой завистливый взгляд и, похлопав меня по плечу, непонятно произнес:

– Не завидуй, живее будешь!

Несколько дней нам дали на акклиматизацию, а потом наступили солдатские будни, и мне не повезло на первом же задании…

…Нас высадили двумя группами с вертолетов, посреди виноградников. Наша группа под командованием Ткаченко и ребята из первой роты во главе с майором. Кто не знает, что из себя представляет виноградник на Востоке – объясняю: там нет шпалер, виноград растет и стелется по специальным стенам, дувалы называются. Нас раскидало между дувалами, капитан и двое солдат оказались на одной стороне, а я с товарищем на другой. Пришлось лезть через стену. Первым, через нее перемахнул мой сослуживец. Когда же я подтянулся наверх, то неожиданно почувствовал тупой обжигающий удар, который, буквально сбил меня вниз.

Дышать сразу стало тяжело. В груди свистело, рот наполнился кровью. Уже теряя сознание, услышал голос майора:

– Капитан! Выполняй задание! С твоим жмуром разберусь сам!

Я еще успел обидеться – я ведь, пока, живой. Гаснущим зрением заметил, как майор вытащил из кармана одноразовый шприц, и, вскрыв его, ловко вогнал иглу себе в локтевой сгиб.

Перед глазами поплыли красные круги, которые то сужались, то расширялись, потом они слились в ленту Мебиуса, казалось, что она состоит из множества кирпичей, они двигались, скользили друг по другу странным образом, но не рассыпались. Неожиданно лента, совершенно неописуемым рывком, свернулась в туннель, в конце его светился невероятно яркий и в то же время мягкий свет. Мне очень хотелось туда, но тут я ощутил сильную боль в правой щеке, а сияние погасила плотная тусклая мембрана. Я дернулся вперед, чтобы успеть до ее полного уплотнения, но теперь левая щека отозвалась резкой болью, потом опять правая. Постепенно я осознал, что кто-то настойчиво и методично бьет меня по физиономии.

Открыв глаза, я увидел склонившегося надо мной майора. Прищурившись, он шепотом скомандовал:

– Лежать здесь! Не вставать! Через полчаса мы тебя заберем!

Я вяло подумал о том, что не смогу с боку на бок повернуться, не то, что встать, но майора уже не было. Минут через десять меня начала мучить сильная жажда, в то же время перед глазами стояла тумбочка, с опрометчиво оставленным в ней гематогеном. Не могу понять, чего хотелось больше – пить или съесть сладкую плитку. Ощущения становились все более острыми и нестерпимыми. Во рту пересохло так, что я готов был прокусить горло любой подвернувшейся под руку твари и глотнуть крови, чтобы хоть слегка смочить язык – прямо какие-то волчьи инстинкты проснулись.

Майор со своими архаровцами появился на десять минут позже, чем обещал, когда я уже был готов землю грызть. С собой они притащили четыре жердины, к двум из которых меня немедленно привязали, закрепили даже голову. Из оставшихся палок и пары курток вышли импровизированные носилки, куда меня и положили. Оставалось только гадать, зачем они меня так надежно скрутили.

Майор деловито приказал двум бойцам:

– До части восемнадцать километров. Доставить в лучшем виде. Сразу в санчасть и переливание крови.

Парни согласно кивнули.

– Вы со мной! – добавил майор оставшимся солдатам, – Группу капитана мы должны вывести. Выполнять! – с последними словами они растворились в темноте.

В ту же секунду носилки взмыли в воздух, и мы полетели. Другого слова для этого бешеного галопа я найти не мог. Звезды над головой сливались в смутные пятна, луна, как ни старалась, не могла нас догнать. А жажда становилась все более нестерпимой. Трясло немилосердно, и я снова потерял сознание. Временами, выныривая из забытья, я все более четко ощущал, что мне чего-то хочется, но боялся себе признаться – чего. Мне мерещились капли, ручьи, реки крови… Неожиданно я с ужасом осознал, что готов вцепиться в горло любому – врагу, другу…, лишь бы утолить эту неистовую жажду, ощутить на губах вкус живой крови. В кровожадном порыве я пытался освободиться от пут, которые связывали меня, но майор знал свое дело – веревки были надежны, а жердины, хоть и гнулись, но не ломались. В какой-то книжке я читал, что в Индии Смерть* носит красные одежды, тогда я не осознал глубокого смысла, но сейчас понял – эти одежды сотканы из крови, жаль только, никто не удосужился добавить, что она приносит еще и жажду крови. На этой глубокой мысли я отключился окончательно…