Ведарь

Глава 23

На взгорке шевелится трава. Колокольчик наклоняется к ромашке не под дуновением ветра, а оттого, что один холмик придвигается к другому. Комары взлетают из густой травы.

— И долго мы так будем лежать? — на меня смотрит смутно знакомое лицо.

За защитной краской с трудом угадываются приятельские черты.

— Сколько нужно, столько и будем. Не отвлекай, если он сегодня повторит то же самое, что и три дня подряд, то ночью выступим, — глаз снова приник к окуляру винтовки.

Снова сон, снова я ушел в чью-то жизнь. Была тайга, а сейчас перед глазами полустепь…

В виде огромного стадиона расстилается обширный луг. Спускаясь с пригорка, в центр бежит широкая дорожка асфальта. То и дело по ней снуют черные «Волги», то увозят кого-то, то наоборот привозят.

Дорожка залезает в ворота дворца. По-другому этот дом нельзя и назвать. Не старинный, холодный и продуваемый всеми ветрами, а новомодный, с декоративными башенками и витражными стеклами. Двухэтажный особняк в духе мексиканских баронов — с обязательным бассейном, пальмами, домиком для гостей. Маленькая банька по размерам напоминает добротный дом огромной семьи.

Толпа охраны по периметру высокого забора, по краям чаши стоят вышки с мощными прожекторами. Окружающая территория просматривается и днем, и ночью. Мы лежим четвертый день, высматривая нашу жертву, фиксируем происходящее, и отползаем только на пару часов быстрого сна. Обилие охраны немного смущает, пробиться через такие кордоны будет трудновато. Но надеемся на лучшее.

Ежедневно под вечер приезжает белая «Волга» хозяина поместья, а за ней следует три милицейских машины с мигалками. Ворота жадной пастью поглощают белую каплю и тут же закрываются. Депутат не показывается на улице, проходя из гаража сразу в дом. Утром повторяется та же история, но с точностью до наоборот.

И каждый вечер приезжает неприметная «копейка», двое бравых мужчин вытаскивают из багажника шевелящийся сверток и заносят внутрь двора.

В прошлую ночь на балкон вырвалась фигура мужчины, но густой слепок лохматой тени уволок страдальца обратно в дом. До нас донесся крик боли и почти сразу же пронзительный волчий вой.

Напарник тогда дернулся бежать к дому, но я догнал и повалил на землю. Хорошо, что прожекторы отвернулись от нашего участка земли, иначе это бы означало провал всей операции. Я растолковал, что он мог сорвать всю операцию. Напарник вроде бы осознал свою ошибку. Человеку не помочь, а себя можно подставить под пули, которые подорожником не закроешь.

Ого, да это охотники во время операции! Вот это повезло!

Напарника трясет, мы хоть и знакомы с детдома, но сегодня я его просто не узнаю.

— Пока мы здесь находимся, эта тварь спокойно пожирает людей! А мы можем только простату на холодной земле зарабатывать! — шепчет ромашка.

— Терпение, брат, терпение! Если нападем сейчас, то сами поляжем, и человека не выручим, — земля и в самом деле холодит кожу.

— Не могу! Он же стольких перебил, каждый день привозят, и ведь люди молчат. Что же за рабские натуры такие? Почему знают, но даже не пробуют ничего предпринять?

— Видишь вышки, а автоматы в руках крепких парней? Вот и другие видят то же самое, но если ты знаешь, как с этим справиться, то другие люди обычные мирные жители. Не спецбойцы, не каратисты, обычные люди. Жертвы пропадают не из Харькова, значит, вроде как и нет ничего такого. И отвернуться можно, подумать, что послышалось, — я успокаиваю напарника, но слова мало помогают.

— Что же ему неймется-то? Жевал бы, как и остальные, мясо с птичьего рынка, и не рыпался бы, так нет же — человечину подавай. Что же власть делает с людьми, да и с оборотнями в том числе. Сразу же включается вседозволенность! Сразу же мелкий чинуша думает, что схватил Бога за яйца! А когда намекнешь, что могут тактично поправить, сходу окружает себя охраной! — на вымазанных зеленой краской скулах натягивается кожа.

Сказываются четвертые сутки без сна. Короткое забытье не приносит отдыха занемевшим мышцам. Нервы натянуты как стальные струны, что держатся на вышках электропередач. Задание такого уровня выпадает впервые, обычно подобными оборотнями высшего ранга занимаются более опытные охотники.

В окуляр заметно как подтягиваются охранники, значит хозяин на подъезде. Напарник тоже замечает это, подбирается, как кот перед прыжком. Ох, не натворил бы беды! Пришлось толкнуть ногой, после быстрого взгляда вроде бы расслабляется.

— Не дергайся! Мы пока смотрим. Эту крепость не взять с кондачка, тут думать нужно. Пока смотрим.

— Отстань, и без тебя тошно, — цыкает напарник, не отрывая глаз от окуляра.

Настоящая охота, так вот ты какая…

Доносятся пронзительные завывания сирен, и вскоре выныривает первая милицейская машина, за ней другая, третья. Замыкает колонну вытянутая капля, сверкающая в лучах заходящего солнца начищенными дисками. У массивных ворот милицейские машины раздаются в стороны, и в образовавшийся коридор вальяжно проплывает белоснежный автомобиль. Кованые ворота тут же смыкаются, соединив своеобразный узор в виде прыгающего волка, если учесть на кого мы охотимся.

— Приехал, тварь! Скоро ужин привезут! Когда же он нажрется-то? — лицо напарника перекашивается от ненависти.

Какое знакомое лицо, где же я мог его видеть?

Трудновато все же приходится с ним, больше эмоций, чем здравого смысла. И так длится с детства, сколько себя помню — всегда заступался за налетевшего на неприятности братишку.

Закрываются ворота гаража, милиционеры перекидываются несколькими словами со скучающими охранниками, пятиминутный перекур и летят обратно, без сирен и мигалок. Белая капля скрывается за стеной гаража, депутат так и не показывается на улице. Солнце клонится к закату — скоро должны привезти очередную жертву.

— Вот со стороны гаража и пойдем, — шепчу я вглядывающемуся в дом напарнику. — Для вышек обзор будет мал, охрана к ночи стягивается ближе к будке с телевизором, так что самый оптимальный вариант за два часа ползком добраться до стены. Перемахнем, минуя прожектора, а потом уже через балкон и… Да что с тобой? Ты меня слышишь? — я смотрю на подрагивающие губы напарника.

— Не знаю, но чувство такое, словно случится скоро что-то мерзкое и отвратительное, — прерывающимся шепотом отвечает он.

— Да, будет ужин у перевертня, а после захрапит, тогда и возьмем его за жабры, — я подмигиваю напарнику.

— Нет, что-то другое тревожит, аж в руки дрожью отдается, — он с присвистом втягивает воздух.

— Не бзди, все будет хорошо. О, вот и «Копейка» показалась, — я перевожу окуляр прицела на дорогу.

Поддав газу, машина лихо разворачивается у ворот. Выскакивают два парня. Из недр машины показывается лягающийся сверток, в воздух взлетают загорелые худые ноги. Пронзительный визг рвет вечерний воздух.

Девчонка!

Этому упырю мягкого женского мяса захотелось. Сверток живо затаскивается вовнутрь. Охранники у ворот обнажают зубы, похоже, хохочут над увиденным.

— Он совсем обор… — я спотыкаюсь, увидев резво уползающего напарника.

Вот же черт: нужно было держать напарника связанным до ночи, а теперь провалит тщательно спланированную операцию. Все летит вверх тормашками, а этот герой ползет себе, прижимаясь к земле, и даже не думает о том, что в любой момент с вышек могут застрекотать пулеметы.

Мысленно выругавшись и пообещав накостылять ему по шее, я ползу следом. Два холмика, не приминая травы, быстро приближаются к заданной точке. Предзакатные всполохи солнца играют алыми красками по полю, может благодаря разноцветному буйству, мы и можем продвинуться так далеко вперед.

Грохот выстрела вспугивает ворон, сидящих на кусте одинокого багульника. Пуля срезает ромашку на «защитке» напарника, тот тут же затихает, слившись с землей воедино.

Неужели попали?

Я тоже замираю. Сквозь переплетение стеблей наблюдаю за перемещениями охранников.

— Да вот тут я видел шевеление! — белобрысый парень показывает на место лежащего напарника.

Массивный спутник вглядывается в траву, но не видит находящегося всего в десяти метрах человека. А до стены ещё пятьдесят метров, не вскочишь — привлеченные выстрелом охранники заинтересовано вглядываются в нашу сторону. Противно сосет под ложечкой. Дыхание вырывается наружу непозволительно громко.

Я тоже затаил дыхание. Так бывает, когда смотришь увлекательный фильм и сопереживаешь главному герою…

Как там напарник?

Вроде лежит. Не дышит?

— Ну и где же ты тут увидел движение? Всё как прежде! Отбой, ребята! У новичка нервы сдали! — передает по рации мордатый охранник.

— Уволь! Не люблю паникеров! — раздается из рации медлительный голос.

— Принял, Максим Федорович! Слышал, парень? Ничего личного, ты молодой, себе ещё работу найдешь. Понимаю, нервы не выдержали, у нас многих они на пределе, но пока платят — работаем. Сдай оружие, и пойдем переодеваться! — мордатый хлопает рукой по спине бывшего сотрудника.

Мы ожидаем, пока они скроются из виду. Я подползаю ближе к напарнику.

— Ты как?

Сжатый кулак с оттопыренным кверху пальцем показывает, что в порядке. Я облегченно выдыхаю.

Жив.

Потом ему накостыляю, сейчас же не до этого. Скашиваю глаза на стену у гаража. Именно на то самое место, которое ему показывал на лежке. Забор из ровно обрезанного камня на четыре метра возвышается над землей.

Мы притихаем, когда мимо проходит ещё один охранник. Со стороны будки раздается выстрел, предсмертный вскрик и ещё один выстрел.

— Максим Федорович, паникер уволен! — кряхтит в удаляющейся рации.

Мы переглянулись с напарником — пенсия неудачнику не грозит.

Ещё десять метров, замираем. В сумерках слышны сдавленные женские крики, словно кто-то зажимает рукой рот. Крупный охранник проходит вдоль забора. Солнце скрывается за горизонтом, последний раз опалив огнем верхушки конусообразных вышек.

Напарник подскакивает на месте и преодолевает остаток до забора в несколько прыжков, я следом. Руки ложатся на шероховатую поверхность, ноги отталкиваются от разлетающейся щебенки. Маскхалат пикирует вниз, раздаются громкие возгласы. Напарник перемахивает через забор, легко проскальзывает между рядами колючей проволоки.

— Стойте, твари! — краем глаза замечаю мордатого охранника, «уволившего» молодого сослуживца.

Рука охранника тянется к кобуре. Игла из руки вылетает быстрее молнии, голова слегка отдергивается и на средней морщинке лба набухает красная клякса.

Под колючку, быстрее!

Напарник кладет двух охранников, и те тихо засыпают у аккуратно обрезанных кустов розмарина. Время замедляется, воздух кругом краснеет. Медленнее бегут к нам охранники — словно пронзают тягучую воду.

Время замедляется! Он включил режим охотника!

Напарник швыряет иглы в двух выбежавших из-за угла дома рослых мужчин, и тут же складывает ладони лодочкой. Я мягко приземляюсь у забора, ладонями по земле гашу инерцию. Три прыжка, упор на подставленную «лодочку» и взлетаю на крышу гаража, черепица хрустит под ногой. Тут же падаю плашмя и ловлю руку подпрыгнувшего напарника. Сколько раз у тёти Маши отрабатывали прыжок с поддержкой — пригодилось-таки.

У тети Маши? Это…

По стене хлещет пулеметная очередь — приходят в себя охранники на вышках, но поздно, сквозь красный воздух мы мчимся к раскрытому окну на вычурном балконе. В застекленное окно на крыше гаража видно, как у белой «Волги» сгибаются трое мужчин. У одного на глазах темнеют руки.

Перевертни! Ловите подарки!

Разбив стекло, на пол летят четыре медных «яблочка». Должно хватить.

Бомбы, как во сне про Давыдова?

— Стреляйте, они на крыше!!! — хлещет истеричный крик у бассейна, черноволосый мужчина в костюме показывает пальцем на нас.

Взрывается внизу, проваливается крыша. В последний миг мы успеваем оттолкнуться от ломающегося металла и вцепиться в холодный мрамор перил.

— Вон они!!! — возглас с другого конца дома.

По стене барабанят пули. Разлетается мелкими осколками стекло балконной двери, когда я влетаю в проем. Инстинктивно закрываю лицо ладонью, и в этот момент руку режет обжигающей болью.

Твою же мать!

Налитые кровью глаза оборотня как раз напротив лица!

На секунду встречаюсь с ним взглядом, и он разжимает пасть, чтобы вцепиться мне в глотку, куда и целился первый раз.

Как же я так опростоволосился?

Тут же бью перевертня под челюсть и, пока он падает, успеваю влепить все четыре иглы.

Тяжелое тело пробивает крышку зеркального столика и катится по полу. Стеклянная крошка летит на кожаные диваны, осыпает дорогущий ковер.

Мне конец… но надо завершить задание и забрать как можно больше с собой.

Я никогда не видел, чтобы перевертни кусали охотника… Этот человек обречен.

Следом в дверь влетает напарник. Следует моментальная оценка обстановки, одобрительный кивок и кидается опрометью к двери из красного дерева.

Напарник не видит моей раны…

За массивной перегородкой слышны звуки борьбы и женские вскрики. На улице стрекочут выстрелы, по комнате щелкают и взрыхляют дорогие обои шальные пули.

Напарник ногой высаживает дверь, та проламывается внутрь. Он тут же зажимает лицо руками и опрокидывается на спину. Зеленая струя газа вырывается на уровне глаз, по комнате плывут клубы ядовитого дыма.

Задерживаю дыхание, вылетает нож из ножен, тяжелые шторы разрезаются на полосы и окунаются в большой аквариум.

Мокрая ткань одним движением обнимает лицо, холодит кожу, другая полоса покрывает лицо напарника, палец на артерии улавливает стук сердца.

Живой! Пусть лежит.

Словно мокрые портянки в Осовце…

Газ также бьет в комнату, клубы поднимаются выше, балконная дверь не успевает их выпускать наружу. Коротко вдыхаю сквозь ткань и бросаюсь к двери.

На секунду показывается раструб, остальное дорисовывает восприятие, с закрытыми глазами вижу фигуру противника в красном ореоле. Мой кулак смачно врезается в широкую грудь, и я с радостью отмечаю, что восприятие не подводит.

Глухо звенит падающий баллон, перехватываю за горлышко и тут же вышвыриваю в окно. Раздается звон стекла и крики снизу. Быстро открываю глаза и тут же закрываю, фотография на сетчатке показывает всю картину разом.

Глаза начинают слезиться. Плохо…

— Суки! Охотники! Хана вам! — гулко доносится с пола, откуда поднимается человек в противогазе.

Одним движением срываю с лысой головы противогаз, тут же надеваю на себя и выдуваю попавший внутрь газ. Нагретая резина прилегает к коже, сквозь тусклые стекла маячит щетинистый подбородок, в него и наношу резкий удар. Треск ломающейся кости возвещает о правильно приложенной силе. Лысый толстяк обнимает ковер.

На широкой кровати в беспамятстве лежит молодая обнаженная девушка, белокудрые волосы разметались по черным атласным подушкам. Разорванная одежда раскидана по комнате, поднятые к резной спинке руки удерживают блестящие наручники.

На зеркальном столике человеческие головы!

Спустя два мгновения понимаю, что это головы манекенов с резиновыми масками на них. Последний похож на недавнего мужика, которого перевертень догнал на балконе.

Вот какое хобби у депутата — делать из резины лица своих жертв.

Тварь!

В зеркальном потолке отражается поднимающийся с пола человек, разбитые в кровь губы издевательски кривятся.

— Ты наш! Посмотри на свою руку, охотник! — толстяк указывает пальцем, похожим на сосиску, на мою рану.

— Никогда я не стану таким как ты, мразь! — удар в висок опрокидывает мужчину на пол.

— Не противься, дурак! Оставайся со мной, будешь правой рукой! — последние слова вырываются уже из мохнатой пасти.

«Будешь правой рукой, оставайся со мной». Я не знаю — как поступил бы на месте охотника…

Поражает скорость перекидывания — говорит человек, и миг спустя его фразу заканчивает огромный оборотень. Мощные пластины груди над бугристым поджарым животом, ноги как стволы у пятидесятилетних дубов, лапищи могут гнуть рельсы.

— Нет, тварь! Я никогда не стану таким, как ты! — повторяю и еле уворачиваюсь от быстрого удара.

Над головой пролетает лапа. В ответ втыкаю большим пальцем в подмышечную впадину. Тварь скулит и тут же ударяет другой лапой снизу вверх. Балетным па делаю полуразворот и втыкаю иглой в левый глаз, с легким хлопком разлетается глазной белок.

Оглушающим ревом забивает оба уха, перевертень мотает головой, и игла вылетает из глазницы. Не успеваю увернуться от очередного удара, и ребра взрываются обжигающей болью.

Сверху падает картина с какой-то толстой бабой. Ловлю за тяжелую раму и швыряю в беснующегося оборотня. Сам бросаюсь следом.

Перевертень отбивает картину в сторону, та разлетается на куски. Однако он тут же получает иглу во второй глаз. Обезумевший от боли слепой оборотень взвывает, подняв морду вверх, и я тут же вбиваю медное «яблочко» в разверзнутую пасть.

Со всей дури прикладываюсь обеими ногами о широкую грудь. Оборотня через окно выносит во двор.

Два стука сердца и раздается взрыв, я в это время затаскиваю напарника в комнату. Газ понемногу рассеивается, и охотник приходит в себя.

По стенам пляшут воронки пуль, штукатурка осыпает лежащую девушку. Я бью по хромированной дуге кровати, наручники сползают с оборванной трубы. За металлическое кольцо стаскиваю девчонку на пол: чтобы не попала под шальную пулю.

Это же моя мама… Так вот что я увидел — как отец спасает мать. Об этом случае рассказывала тетя?

— Ты как? — о, напарник очухивается.

— В норме, пора зачистку делать. Тут, похоже, много вертушек собралось. Как с глазами?

— Режет, но вижу и могу. Как девушка? — слова напарника глухо звучат сквозь мокрую ткань.

— Сердце в норме, укусов нет. Тряпочку накинул — скоро очнется. Держи противогаз, дыши равномерно. Меняю, не глядя! — проходит несколько мгновений, и уже напарник изображает боевого слона, а я бедуина с закрытым лицом.

В коридоре топот и крики.

— Работаем!

После короткой команды оба кидаемся к дверям.

Пять минут.

Всего пять минут нужно двум охотникам, чтобы смерчем пройтись по аляповато-цветастым коридорам депутатского дома.

Люди вперемешку с оборотнями ложатся на разноцветные ковры — нас не остановить.

Как новенький комбайн, в котором смазаны все детали и четко подогнаны одна к другой, мы собираем кровавую жатву.

Оборотням жертвуются иглы и поясные «яблочки», людям достаются «маслята» из УЗИ.

Никто не заслуживает жизни. Напарник замечает рану на моей руке и не говорит ни слова, и так все ясно.

Очередная дверь, он скрывается за ней. Вой, удары, я забегаю в другую комнату — навстречу бросаются три перевертня.

Через полминуты встречаемся с побледневшим напарником в коридоре. На мой кивок показывает выставленный вверх палец.

— Ударился о шкаф, не рассчитал силы. Всё в порядке!

Ещё десять минут и должна прибыть доблестная милиция.

Десять минут — так мало для прощания.

Мы поднимаемся в комнату, где испуганно хлопает глазенками завернувшаяся в одеяло блондинка. Так и не снимает мокрое полотенце со рта, чувствует запах почти выветрившегося газа.

— Жива-здорова? — спрашивает напарник.

— Да, — дрожащим голоском чирикает блондинка. — Дяденьки, а что это было?

— Не до разговоров, красавица! — рявкаю я, она испуганно сжалась, приходится смягчить тон, и так натерпелась. — Собирайся, и бегом со своим спасителем на волю.

— Ты знаешь, что я не смогу, — говорит напарник, когда мы отворачиваемся от одевающейся девушки.

— Знаю, поэтому сделаю все сам. Оставь пластины, последняя граната будет моей, — я достаю из грудных карманов пластинки меди.

Охотники, которых укусили оборотни, обязаны умереть — первый закон выживания нашего клана.

Охотники, ставшие оборотнями, превышают всех в силе, коварстве, но не могут сохранить разум — убивают направо и налево. Хотя происходили случаи, что укушенные вставали на сторону перевертней, каким-то образом сохраняя память. Но это ещё страшнее. Охотник-оборотень всегда уничтожает потенциальную угрозу — других охотников…

Мы с напарником всегда знали — на что шли. Вот и сейчас он только грустно вздыхает, вытаскивает все имеющиеся запасы меди.

— Дяденьки, я готова! — амазонка сверкает прорехами на одежде, но за неимением лучшего и так сойдет.

Юбка чуть выше колен, футболка обтягивает задорную грудь, легкие сандалии. Само совершенство в каждой черточке. Просто мечта любого мужчины, не удивительно, что оборотень положил на нее глаз.

— Прощай, Владимир! — я распахиваю объятия другу и товарищу, с которым так много пережили вместе.

— Прощай, Александр! Если родится мальчишка — назову твоим именем! — родной человек крепко обнимает в ответ.

По невидимому телу скользят мурашки…

Серые глаза предательски блестят, никогда не видел у твердохарактерного брата слез, но тут капля влаги скользит по испачканной щеке.

— Держи подарок! Потом пугать детей будешь! — я сдергиваю с головы манекена и подкидываю в воздух резиновую маску.

Лицо скуластого мужчины с мышиным цветом волос полетело по направлению к отцу.

Какое знакомое лицо… Маска… Кто же это?

Владимир ловит маску в воздухе и засовывает за пояс.

— Доброй охоты, Александр!

— Не обижай тетю Машу! Пусть простит, если что не так. Идите! — я отворачиваюсь от них и бегу к «оружейке».

Отец с матерью уходят…Да, это он. Сквозь краску на лице, сквозь чужую кровь я узнаю его. Мой отец… Охотник…

Развешанное, разложенное, приставленное и сложенное оружие внушает трепет. Но меня интересуют не игрушки смерти, а два ящика с гранатами. Ребристые плоды лежат рядками, как в магазине. Обертываю листами меди, скрепляю хомутами и привязываю леску к кольцам предохранителей.

Медь, рубашка гранат из меди — Великая Отечественная?

Двоих дергающихся оборотней вытаскиваю во двор, к остальным. Оборотня-депутата разносит по гладким плиткам бассейна в разные стороны, голубая вода окрашивается красным. Изредка подергиваются регенерирующие перевертни, пока я подкладываю малиновые подарки. Последний раз бросаю взгляд вслед убегающей паре — они на самом краю равнины.

Владимир поднимает вверх руку, словно протыкает небо кулаком. Я отвечаю ему тем же и дергаю зажатые в руке концы лески. Последняя граната с отщелкнутым предохранителем удобно устраивается в кармане.

Последнее, что я вижу — ослепляющая белая вспышка…

Я во сне слишком приблизился к костру и, когда белобрысый парень подкинул дров, неожиданная вспышка ослепила сквозь сомкнутые веки. Жар опалил ресницы и инстинктивно я отпрыгнул прочь с нагретого места. В руке черноволосого я заметил нож.

Я отпрянул от костра, перекатился через валежину и тут же встал в стойку. Внимательно следившие за моими действиями глаза ребят начали удивленно расширяться. Я ещё находился во власти сна.

Владимир… Александр… Мама… Или прошлое, или кошмар. Хочется думать, что кошмар… Или всё же прошлое?

— Чё-то страшное приснилось? — поинтересовался белобрысый, раскладывая хлеб на куске материи.

— Вряд ли, это он с детства такой загадочный, — хохотнул умывающийся подполковник.

Оказывается, все поднялись. Сквозь ветви деревьев просачивались лучи утреннего солнца.

— Сань, умывайся, садись завтракать. Скоро в путь, — Иваныч передал черноволосому банку тушенки.

Завтрак! А меня ещё потряхивало после увиденного сна, поэтому и насторожился из-за ножа. Вот как, оказывается, познакомились отец с матерью. Именно их, молодых, живых и здоровых, я и видел во сне. Правда, не видел отражения того, перед чьими глазами проходило это действие. В зеркальном потолке лишь отразился противогаз, да резиновая маска кого-то напомнила.

Меня назвали в честь Александра, но кто это, что за человек. Тетя упоминала, но не рассказывала о нем. И тоже двое воспитанников. Как у Иваныча, как у Сидорыча — может это с чем-то связано?

— Михаил Иванович, поинтересоваться можно, или опять смеяться будете? — поинтересовался я, когда утирался после умывания.

— Смотря что спросишь, иначе ведь и плакать можешь заставить! — хмыкнул подполковник.

— Почему вас обучали двоих, и у вас двое воспитанников, это с чем-то связано? — я взял протянутую банку тушенки.

— Да, Саш, это древнее поверие о том, что трое не смогут выжить. Всегда выживает только третий, самый младший, возьми хоть сказки, хоть былины. А двое всегда борются и соревнуются между собой, поэтому и являются самым оптимальным вариантом. Ух, как мы в свое время пытались доказать превосходство одного над другим! — Иваныч мечтательно закатил глаза, вспоминая минувшие дни.

— Эх, и лупцевал я его, в то же время! — хохотнул подполковник.

— Это кто кого ещё лупцевал-то? — возмутился Иваныч, — Если бы не Сидорыч, так бы и ходил всегда с синяками в пол-лица.

— Может схлестнемся? Чего зря языками-то по воздуху бить? — Сергей кинул в Иваныча шишкой.

— Да легко, давненько я тебя на лопатки не клал! — Иваныч поймал и бросил шишку обратно.

— Мужчины, а может, вы дома попробуете побороться? — я встрял в перекидывание шишки, сбив её своим снарядом, с ворохом искр они обе упали в костер.

Я кожей ощутил недовольные взгляды молодых берендеев — такое зрелище им обломал.

— Ну что за зануда? И в самом деле — воспитанник Марии! Доедайте и тушите костер, задиры! Вам ещё вещи нести! — сплюнул подполковник.

Ребята недовольно заурчали, но под пристальными взглядами и под точными бросками шишек тут же накинулись на остатки скромного завтрака. По-пионерски затушили костерок, аккуратно забросали землей и мхом — не дай бог останется один уголек, беды потом не миновать. Лесные пожары страшнее цунами.

— Запрягайте, хлопцы, коней! И харе вам спочивать! — пропел густым басом подполковник, — Хватайте поклажу и вперед, до пробуждения Сидорыча немного осталось.

Ребята похватали похудевшие рюкзаки, но, под укоризненными взглядами, поменяли их на парашютные сумки. Мы же закрепили рюкзаки на спинах и легкой трусцой побежали за молодыми берендеями. О месте ночлега напоминала небольшая кучка свежей земли, поверх костра, и слегка примятый мох на месте лежки взрослых мужчин.

Тайга просыпалась. Послышались редкие пересвисты птиц, кукование кукушки, оплакивающей оставленных детей, выматывающий писк комаров. Дым костра больше не отгонял насекомых, и они летели тучей за убегающей группой. То и дело то одни, то другой человек шлепал по разным частям тела, пытаясь вогнать обратно выпитую кровь. Толстенные стволы старых елей ракетами уносились ввысь, неся в своих широких лапах смолистые заряды. Чахлые березки упорно пробивались вверх, несмотря на скудность пропускаемых солнечных лучей. Раскидистые сосны зонтиками раскидывали свою игольчатую крону, тоже пытались поймать лучики солнца на кончик каждой иголочки.

Прыжки через поваленные деревья, прогибы под влажные листья кустов, что порой окатывали целыми водопадами капель, если не успеешь остановиться. И потом довольный хохот взрослых берендеев, развлекающихся как дети. Их можно понять — вернулись в родные края, где выросли и возмужали, такая радость и детский задор наполняет грудь при приближении к чему-то родному, близкому. И вместе с тем в отдаленном уголке таится легкая грусть оттого, что придется снова покидать этот родной край.

— Красотища-то какая! — на бегу выкрикнул подполковник. — А я уже начал забывать, как прекрасна просыпающаяся тайга. Телевизор мне природу заменил.

— Да уж, у нас хоть и красиво, но эта суровая прелесть постоянно мне ночами снится! — прокричал в ответ Иваныч.

Парни промолчали в ответ, не мешая наслаждаться двум великим бойцам возвращением в родные места. Бежали ровно, упруго, отталкиваясь от пружинистого мха, иногда скользя по скользкому ковру из павших иголок, без хруста, почти без звука. Три часа бега и перед нами раскинулась обширная холмистая поляна, со всех сторон закрытая сплотившимися мрачными елями, а с одной стороны обрезанная протекающей лесной речкой.

На возвышении холма расположился кряжистый дом, невысокий, но широкий по периметру. Без различных украшений, резных наличников, дом все равно красив своей простотой. Потемневшие здоровые бревна, массивное крыльцо, окна как бойницы, на крыше замшелая дранка — угрюмый, мрачный, настоящий дом воина. На крылечке сидел сухонький старичок в валенках и кацавейке. Из рукавов серой суконной рубашки выглядывали морщинистые руки, широким ножом стругали чурбачок.

— Здорово, батяня! — радостно проорал подполковник.

— Встречай дорогих гостей! — в тон ему вторил Иваныч.

— Идите на хрен, раздолбаи! — не отрываясь от своего дела, проговорил старичок.

Я прыснул от неожиданности, ребята тоже заулыбались, пока не наткнулись на взгляды взрослых берендеев.

— Вот жду не дождусь, когда то же самое скажу своим подопечным! — хмыкнул Иваныч. — Батя, не дело это — встречать сыновей теми же словами, какими прощались.

Я не выдержал и расхохотался над попыткой грозных берендеев сохранить лицо перед молодыми. Старичок хитро взглянул на меня из-под кустистых черных с проседью бровей и обрушил праведный гнев на мою бедовую головушку.

— Чего ржешь-то, ведарёнок? Али поводов для счастья много? Ты посередь берендеев, и энто уже причина вести себя смирно и не гоготать аки коняка заморская, зеброй именуемая. Цыть! — и строгий старичок огладил небольшую седую бородку.

— Он с нами, батя, это последняя кровь! — обиженным шмелем прогудел подполковник. — Вот уж не ждал, что так шикарно встретишь, после стольких-то лет.

— И тебе цыть, Серега! Совсем разбаловались в своих городах, забыли, как нужно ходить по тайге! За пять верст вас слышно, лоси баламутные! Что моих сорванцов поучили, за то спасибо, — старичок кивнул на шишку белобрысого. — А вот что науку мою так быстро забыли, за то и браню вас, окаянные.

— За неделю вспомним все, батя! — пообещал Иваныч, почесывая макушку. — Мы же к тебе не на один день выбрались…

— Ладноть, олухи, идите сюды, обойму вас, что ли! — Сидорыч скинул напускную суровость, и распахнул объятия, — Вона пузяки-то какие наели, и трех обхватов не хватит.

— Да это у Михайлы, я-то себя в порядке держу! — тут же вложил своего побратима Сергей.

— Ага, глянь какую харю наел, всю десантуру объедает на корню, — не остался в долгу Иваныч. — А что про меня — так у хорошего хозяина конь под навесом должен стоять!

После крепких мужских объятий берендеи отправились в дом. Я двинулся следом, но сухая ладонь старика уперлась в грудь.

— Я тебя не приглашал, ведарёнок! Подожди на улице, с моими ребятами поиграйся. Коль вы не пускаете оборотней в дом, так и оборотни в ответ откажут вам во входе, — и ладонь легко толкнула назад.

— Ну, батя! — попросил Иваныч.

— Я никогда не повторяю дважды, будешь возникать — останешься с ним на улице, да и брата твоего за компанию выгоню, и слушать никого не буду. Выбирай, Мишенько! — проговорил старик.

Иваныч виновато развел руками, мол, извини, сам видишь и прошел за вошедшим подполковником вовнутрь. За стариком глухо хлопнула тяжелая дверь. Я остался наедине с молодыми берендеями.

— Ты правда ведарь? — тут же спросил меня белобрысый.

— Вроде как да, — вздохнул я.

— И чё — много берендеев положил? — черноволосый освободился от сумы.

— Ни одного, — честно признался я, — Пока только перевертни попадались под горячую руку.

— А может, покажешь пару приемов? — белобрысый тоже скинул парашют.

Знакомая история — покажи пару приемов, чтобы потом против них выработать защиту. Уже было, уже знаем.

— Нет, ребята, вдруг встретимся по разные стороны, а вы мои приемы знать будете. Не, так не пойдет. Вот же блин!

Я еле увернулся от летящего кулака.

Белобрысый добавил с другой стороны. Я тоже увернулся. Без блокировки, изгибаясь телом.

— Все равно покажешь! — криво усмехнулся черноволосый, прыгнул вперед и неожиданно присел.

Из-за согнутой спины выпрыгнул белобрысый, словно играя в чехарду, парень перелетел через присевшего, и попытался в ударе по голове соединить расставленные ноги. Я резко присел, и сапоги клацнули каблуками над головой, слегка дернул за вытянутые ноги, и тут же откатился в сторону.

На рядом с левым боком в землю ударила нога черноволосого, белобрысый же рухнул спиной на твердую землю. Я крутнулся на спине как в брейк-дансе и подсечкой уложил черноволосого рядом с белобрысым. Тут же откат и в стойку.

— Круто! — восхитился поднимающийся черноволосый, — Но мы это знаем, покажи что-нибудь необычное.

Из окна вылетел вращающийся колун и воткнулся в землю у ног белобрысого.

— Дурь некуда девать? Вон дрова неколотые, чтобы до обеда все было в поленницу уложено! — в открытом окне мелькнула белая бородка.

— Да там же работы на два дня! Наставник, может мы отдохнем сперва, а то пока гостям костер держали, пока дорогу показывали… Утомились мочи нет! А ещё и шишка ноет нестерпимо, как бы сотрясения мозга не было! — заныл белобрысый.

— Там у тебя трястись-то нечему, так что будь спокоен! А я сказал до обеда, иначе ещё и без ужина останетесь, горячие финские парни! — морщинистая рука захлопнула окно.

— Поможешь? — с надеждой спросил черноволосый.

— Отчего бы и нет, только я колоть не буду, а укладывать — пожалуйста. Почему не буду? Потому что печку вашу не видел и размеров, соответственно, не знаю. А у вас и рука набита, да и лицо тоже, — я подмигнул белобрысому.

— Ох, и шутник, — ответил белобрысый. — Тебе одному никогда не скучно, сам сказал — сам посмеялся. Ладно, и на этом спасибо.

Холм из накиданных чурбаков оставлял желать лучшего, но раз надо, значит надо. Ребята споро взялись за дело, я едва успевал подхватывать брошенные поленья и укладывать в ровные поленницы. Три пота сошло, прежде чем последний чурбан распался под мощным ударом. Из уложенных поленьев можно сложить небольшой дом — на зиму должно хватить.

— Ребят, как вы тут зимой выживаете? Очень холодно? — я стряхнул щепки с одежды.

— Так зимой мы в спячку впадаем, до весны храпим, а там уже и лето наступает! — хохотнул белобрысый. — Шутка, нормальные тут зимы, лишь волки порой достают своим воем, спать мешают.

— Ага, и по двору ночами шастают, приходится по носам стучать, чтобы неповадно было, — в тон ему дополнил черноволосый.

На крыльце возникла ушедшая троица, похоже, что берендеи успели о чем-то договориться. Улыбка на лице подполковника не предвещала ничего хорошего. Ребятам.

— Ребята, мы выдвигаемся! За старшего у вас остается Сергей Анатольевич. Успели с ним близко познакомиться, так что его методы учебы знаете. Если по возвращению найду вас поломанными, то буду знать, что это лишь ваша вина! — старик похлопал по мощной спине подполковника.

— Бойцы, быстро собрали провиант в дорогу наставнику и сопровождающим! На все про все — три минуты! Время пошло! — рявкнул Сергей Анатольевич и демонстративно уставился на часы.

Ребята вразвалку пошли к крыльцу, но после зловещей улыбки подполковника опрометью кинулись в дом. Вскоре там зашуршали табуретки и загремели кастрюли.

— Значит так, ведарь! Бежим молча, вопросы задаются на привале. Идем след в след, я первый, Михайло замыкающий. Старайся не отставать, иначе я не могу отказать Михайле в удовольствии пнуть задержавшегося. Сергей, учи ребят, как я учил в жесткое время! — старик закончил, глядя на подполковника.

— Будет исполнено! Не извольте сумлеваться, чай оно не в первый раз! — с радостной улыбкой Сергей процитировал Филатова.

Ребята вынесли наши рюкзаки, те снова набрали форму, и опять напомнили объевшихся лягушек. Без обнимашек и целовашек попрощались короткими кивками, и старик неожиданно легко припустил с места. Я чуть помедлил и тут же получил крепкий пендель под зад. Взрыв смеха с крыльца приветствовал это движение. Оглянувшись, наткнулся на белозубую улыбку, Иваныч подмигнул и опять занес ногу для удара. Но я всё понял с первого раза и помчался вслед за убегающим дедом.

Сзади раздались рокочущие команды Сергея, я хохотнул в отместку за их смех. Впереди мелькал зеленый рюкзак. Я старался попадать по следам убегающего старика. Приспособился к ритму бега и мчался сквозь раскидистые кусты, огибая мощные стволы, перепрыгивая через мшистые повалки.