Великое посольство

25

В пути от Дилемана до Казвина не стало еще пяти посольских людей, в их числе и Степана Свиридова, толмача, доброй души человека. Всего под Казвин пришли пятнадцать посольских людей, из них девять хворых.

Был поздний вечер, когда вдали возникло множество неярких, будто движущихся огней.

Ивашка Хромов, уже крепко сидевший в седле, тронул за плечо ехавшего рядом Кузьму:

— Уж не Казвин ли?

— Похоже, Казвин.

— У-у, в экую даль занесло!

Огни все приближались, поезд неожиданно втянулся в слободу: все те же узкие улочки и переулки, тесно уставленные слепыми глиняными домиками, что и в Дилемане и в других попутных персидских городках. Тут за пять верст от Казвина на подворье[10] и поставил Шах-назар посольских людей, обещав, что наутро явится за ними сам Мелкум-бек.

Как ни устали люди, а ночь провели без сна, в тревоге. Хворым не спалось, здоровые на все лады судили и рядили о том, что их, безначальных, ждет впереди; как вести себя, чтоб и шаху не в обиду было, и Москве не в поруху…

А на рассвете, чуть смежили посольские люди тяжелые веки, разбудило их конское ржание, громкая чужая речь. На маленькой площади, где стояло подворье, дыбились невысокие стройные кони, крытые пестрыми попонами, ослепительно горевшими на солнце. Среди коней сновали рослые, нарядно одетые люди. Уж не сон ли то снится? Не сказка ли видится?

— То аргамаки шаховой конюшни для посольских людей, — сказал явившийся на двор Шахназар дворянину Вахрамееву, которого после кончины толмача почитал среди посольских людей за старшего. — Прикажи своим людям садиться на коней, а хворых мои конюхи сами усадят. Я поведу вас в Казвин.

— Ладно, прикажу, — важно приосанясь, сказал Вахрамеев. — Только отбери мне коня покрасивше да попонку побогаче, чтоб всякому видно было: Григорий Вахрамеев едет…

И двинулись московские люди на шаховых конях в Казвин-город.

В версте от слободы посольский поезд повстречал казвинский воевода Мелкум-бек, шахов ближний человек; а за ним ехали множество конных шаховых слуг в красных шапках. Увидев посольских людей, Мелкум-бек, важный, рослый персиянин, осадил своего коня, и тотчас весь его отряд стал на месте как вкопанный.

— А ты езжай, — шепнул Шахназар дворянину Вахрамееву, выступавшему впереди поезда на сером красавце коне. — Как подъедешь к Мелкум-беку, стань на месте и поклонись ему, не жалей спины, ближе его у шаха никого нет…

— Сам знаю. — Вахрамеев припустил своего коня.

Подскакав к Мелкуму, он отвесил ему низкий поклон, чуть не стукнувшись лбом о конскую гриву. Мелкум в ответ чуть кивнул, повернул своих людей, а сам поехал рядом с Вахрамеевым по правую сторону, по левую ехал Шахназар.

В Казвин втянулись неприметно: город не был обведен стеной и даже не охранялся стражей.

— Город великий, а стен не имеет! — подивился Вахрамеев, обратясь к Мелкум-беку. — Это почему же так?

Шахназар перевел его слова, и Мелкум, глядя перед собой, сказал:

— Славнейшему из славных, светочу вселенной, шаху Аббасу не страшны никакие враги.

— А-а… — отозвался Вахрамеев. — Я так и подумал.

На улицах, по обе стороны, стояли люди всякого звания. Одни кричали приветствия, другие били в накары и играли на зурне.

Мелкум-бек проводил государевых людей на посольское подворье. Тут им была приготовлена всякая еда, мягкие постели-кошмы, в больших деревянных чанах горячая вода для мытья, отдельные покои для хворых и здоровых, а для оставшихся четырех кречетов — живые куры и голуби.

Славный был отдых после многодневного страдного пути! Здоровые наелись досыта, помылись добела, разошлись по своим покоям и улеглись спать на мягкие шерстяные кошмы, постеленные на чисто выскобленном полу. Полегчало, верно, и хворым; они обрели наконец покой и кров и утолили жажду присланным из шахова дворца целительным вином.