Великое посольство

36

Ровно в полдень посольские люди были в палатах шаха. Впереди шли Кузьма, поп Никифор, Вахрамеев и Серега-толмач. А за ними несли кречетов кречетник Петр Марков и стрелец Ивашка.

Шах стоял под шелковым навесом, на коврах. По левую его сторону находился Мелкум-бек, по правую — Аллаверди-хан. В стороне от навеса притулился старый персиянин-переводчик — тот самый, что приходил на подворье с иноземными купцами; на этот раз он был одет чуть почище. Около стены вокруг навеса стояли юные персияне в одинаковых кафтанах.

Шах был невысокого роста, но дороден, лицом бел, борода крашена хной, глаза чуть навыкате. Одет был в тонкий, короткий зипунец, вправленный в штаны из золотой парчи и подпоясанный парчовым же кушаком. На голове шапка, серая, мерлушковая, подложенная лисой; на ногах желтые сафьяновые башмаки. А на Мелкум-беке и Аллаверди-хане платье такое же, что и на шахе.

Посольские люди перед навесом остановились и низко поклонились шаху.

Мелкум-бек от имени шаха, согласно обычаю, спросил Вахрамеева:

— Государь наш, шахово величество, спрашивает тебя: милует ли бог вашего государя-царя и великого князя Федора Ивановича?

Вахрамеев побелел от страха, не зная, что сказать в ответ. Хлопая глазами, глядел он на Мелкум-бека и наконец обернулся к Кузьме, словно прося о помощи.

А Кузьма уж, выступив на шаг вперед, свободно и легко, глядя шаху в глаза, строго по обычаю отвечал:

— Как мы поехали от великого государя нашего Федора Ивановича, самодержца всея Руси, и великий государь наш, его царское величество, на своих преславных и великих государствах российского царствия, дал бог, в добром здоровье!

Согнувшись в поясном поклоне, Кузьма стал обратно на место.

Когда старик переводчик перевел ответ Кузьмы, последний спросил Мелкума о шаховом здоровье. Мелкум ответил, глядя не на Кузьму, а на Вахрамеева. А затем опять обратился к Вахрамееву:

— Государев шурин Борис Федорович здоров ли?

И опять смолчал Вахрамеев. Шах недобро посмотрел на него и сказал что-то Мелкуму.

Кузьма снова ответил вместо Вахрамеева точно по наказу.

Шах подозвал к себе Кузьму и других посольских людей и возложил на них руку; а Вахрамеева, в богатом его платье, подозвал последним, уже после Ивашки.

— Кре-чет! — выговорил затем шах по-русски, и, улыбаясь, посмотрел на Кузьму.

Кузьма дал знак, и тотчас Петр Марков и Ивашка шагнули вперед, и Петр протянул шаху рукавку. Шах взял рукавку, положил себе на руку и принял одного за другим кречетов, двух белых и двух красных.

— Я знаю, — горько сказал шах, — что брат мой послал мне много кречетов, но они погибли в пути…

Полюбовавшись кречетами, шах пригласил посольских людей в обширную палату и вместе с ними поднялся по лестнице на помост, стоявший посреди палаты и устланный коврами. Шах уселся на ковер, а перед ним, на широкой скатерти, поставлены были для гостей всякие яства и напитки. Был тут миндаль, изюм, фисташки, вареный рис разного цвета, а в рис положены были вареные и жареные куры, утки, баранина и рыба.

Шах велел посольским людям сесть за скатерть, а по обе стороны от себя усадил Кузьму и Никифора. Перед шахом стояла большая русская фляга с русским вином, и шах потчевал тем вином гостей. Потом поднялся из-за стола, а когда вслед поднялись и посольские люди, то не дал им встать. А сам обратился к Кузьме:

— Мне донесли, что ваши люди, будучи тяжело больны, не сходили с коней и продолжали путь на Казвин. Верно ли это?

— Верно, — отвечал Кузьма.

— И будто даже умирающие, ухватившись за конскую гриву, держались в седле до привала? И случалось, что их мертвыми снимали на привале с коней? И будто сам великий посол, умирая, не пожелал остаться в Лангеруде и приказал нести себя дальше?

— Верно, — отвечал Кузьма. — Трудный был путь.

— Трудный? — шах обернулся к Мелкуму. — Слыхал? Вот какие верные люди у брата моего… Что? — вскричал он гневно, хотя Мелкум молчал, опустив свою большую голову. — Говори!

И Мелкум, не поднимая головы, сказал:

— У светоча мира, шахиншаха, тысячи тысяч верных слуг, готовых умереть по первому его слову…

— Знаю, язык без костей, — ворчливо произнес шах и опять обратился к Кузьме. — Скажи мне, кто ты у себя в стране? Какое место занимаешь среди царских слуг?

— Я простой воин в царском войске, — отвечал Кузьма. — Стрелецкий десятник.

— Скажи мне имя твое.

— Кузьма.

— А эти? — Шах обвел рукой всех сидящих за столом посольских людей. — Кто они такие?

Кузьма сказал о каждом.

— Так как же посмели вы, — неожиданно вскричал шах, снова приходя в гнев, — как посмели вы, последние люди в своей стране, не быть у моей, шаховой, ноги, когда самые знатные вельможи чужих земель за великую честь такое для себя почитают?

— Вот и я говорил им о том же, светоч мира, славнейший из славных! — вставил свое слово Мелкум.

Серега, запинаясь от страха, перевел слова шаха.

— Выслушай меня, шахово величество, — твердо начал Кузьма, чуть побледнев в лице. — У своего государя-царя мы, может, и последние люди, а для тебя, не прогневайся, первые. Мы перед тобой Москву представляем, и что нам в бесчестье, то и всей земле русской в поруху. Не в обиду тебе говорю, шахово величество, не в обиду и прими мое слово! Хоть и не послы мы и посольского дела справлять не можем, а все же от лица Москвы пришли мы в твое царство не с враждой, а с любовью и дружбой!

Шах молчал, тяжело дыша.

Но вот на его лице появилась улыбка, и он ласково обнял Кузьму за плечи.

— Спасибо тебе за смелый ответ, — сказал шах от души. — Вижу, не только в великих землях сила державы вашей, не только в богатстве, в огненном бое. В людях ее сила!

И, придя в веселое расположение, шах стал спрашивать, где на Руси водятся кречеты.

— Во многих местах нашей земли водятся кречеты, — отвечал Петр Марков. — И в Холмогорах на Двине, и на Белом озере, и в далекой Сибири.

— Сибирь… — повторил шах и снова спросил у Кузьмы. — А велика ли сибирская земля?

— Очень велика, шахово величество. Велики и многоводны реки сибирские, безмерны леса, высоки до небес горы, бескрайни степи.

Шах недоверчиво взглянул на Кузьму:

— Уж не рассказываешь ли ты мне сказки о своей стране, как это в обычае у послов?

— Я не посол, шахово величество, — спокойно ответил Кузьма, — и посольские обычаи мне неведомы. Я воин и просторы сибирские изведал, сидя в конском седле, гоняясь за злым Кучумом-царем.

— Вижу, ты правду говоришь мне, — милостиво сказал шах. — О Кучуме-царе, верно, слышал и я. Где же он сейчас, Кучум?

— Сейчас не скажу, жив ли даже, а года три тому, бегая от государевых людей, промышлял он грабежом да разбоем.

— А идет ли какой доход Москве от сибирской земли? — спросил шах. — Ведь земля эта пуста и безлюдна!

— Нет, шахово величество, не пуста земля сибирская, а устроена. По великой Оби-реке и другим сибирским рекам поставили государевы люди больше тридцати городов, и старых городов было там до двухсот. И живут ныне в Сибири многие государевы воеводы, и на житье устроены там многие дети боярские, и казаки, и стрельцы. И дань с сибирской земли идет Москве немалая: соболи, и лисицы черные, и иной зверь всякий…

— Да-а, — медленно произнес шах, — поистине велика и богата земля ваша…

Не успел шах кончить речь свою, как перед ним встал юный персиянин, бесшумно взбежавший по лестнице.

— Чего тебе? — строго спросил шах.

— Посол султана просит предстать пред твои светлые очи, славнейший из славных!

— Пусть войдет, — сказал шах и кивнул Мелкуму, который тут же сошел с лестницы, навстречу послу.

Серега шепотом перевел сказанное посольским людям, и поп Никифор, помня о наказе, вопросительно взглянул на Кузьму: не дозволено посольству находиться у шаха в одно время с послами других государей! Но Кузьма, видать, решил по-иному и на взгляд попа не ответил…