Великое посольство

33

— Кто такой? — спросил Кузьма.

Прежде чем Никифор успел ответить, чернец Кодя ввел в покой старого, низкорослого персиянина, с маленьким, словно детским, личиком и громадным носом, с добрыми и умными глазами.

— Хаджи-булат, — сказал персиянин писклявым голоском, обвел посольских людей спокойным, внимательным взглядом и остановил его на Кузьме. — Добр здоров, боярин…

— Кто такой? — вновь спросил у Никифора Кузьма, невольно улыбнувшись в ответ. — Чего ради прикормил-то его?

— Нужный человечишко… — важно сказал поп. — В дворниках состоял при подворье. А здесь четыре года назад жил князь Звенигородский, Ондрей Дмитриевич, великий посол московский к шахову величеству. Вот кто такой! — И поп поднял кверху указательный палец.

— По-нашему понимает?

— Почти что и нет.

— Как же ты с ним объяснился?

— А вроде как немые разговаривают. Явился он и говорит: стало мне известно, что послы ваши в пути умерли. — Поп закатил глаза, запрокинул голову. — Трудненько вам тут, говорит, приходится, простым людям, без привычки к посольскому делу, да ничего, говорит, помогу. — Поп горестно склонил голову, затем ободряюще заулыбался и потрепал себя рукой по плечу. — С князем, говорит, с вашим, Звенигородским знаком был. — Поп по-смешному скорчился и бормотнул писклявым голосом: — Я, Хаджи-булат, князь Зенигор служиль! Гордый, говорит, князь был, самому царю друг. — Поп выпятил грудь, нахмурил густые брови, опустил нижнюю губу и грозно оглядел всех. — О вас, говорит, по всему Казвину-городу молва идет, гадают, кто вы такие, зачем приехали, чего ради простаками прикидываетесь. — Поп широким махом руки обвел вокруг и забубнил: — Бу-бу-бу-бу… Славно мы с ним поговорили…

Поп еще не кончил, а уж Кузьма, кречетник и толмач Серега чуть не в лежку лежали от хохота; смиренный чернец Кодя и тот улыбался. А Хаджи-булат, довольно усмехаясь, как заводной, кивал головой: так, мол, и было…

— Ну и рассмешил, отец Никифор, — еле проговорил Кузьма. — Вот это толмач — не в пример тебе, Серега!

Кузьма неожиданно поднялся с лавки, подошел к Хаджи-булату и уставился на него как-то сразу помрачневшим взглядом. И со всех лиц сошла улыбка. Хаджи-булат выдержал взгляд, не отвел глаз.

— А ну, спроси его, Серега, — приказал Кузьма, — кто подослал его к нам и с каким тайным умыслом?

Серега спросил, но Хаджи-булат в ответ только покачал головой.

— В обиду принял? — сурово сказал Кузьма. — А вдруг притворяется? Дело немудрое притвориться. Пусть клятву дает, что с добром явился. Нам, скажи, иначе нельзя: посольское дело справляем.

Хаджи-булат уселся на землю, скрестил ноги, повернулся лицом к востоку и что-то медленно и торжественно произнес на своем языке.

— Дал клятву? — спросил Кузьма.

— Дал, — ответил Серега.

Поднявшись с полу, Хаджи-булат быстро и весело заговорил.

— Поначалу я, верно, в обиду принял твои слова, — перевел Серега. — А подумал и решил, что ты прав, что на веру никого не берешь. Тут ухо востро держать надобно, против вас многие козни плетутся. И среди шаховых ближних людей найдутся такие, кому не по нутру шахова дружба с царем…

— Кто ж такие?

— Сам дознаешься. А мне, Хаджи-булату, о том говорить страшно.

— Если страшно, так и не надо, — холодно отозвался Кузьма.

Хаджи-булат снова заговорил. Серега же переводил его слова:

— Против вас английские люди умышляют, им тоже поперек горла персидская дружба с Москвой. Сильнее станет шах — труднее будет его на английскую сторону переманивать. Им только бы рознь была: у шаха с Москвой, у турецкого султана с шахом, у Москвы с султаном…

— А кто они такие, эти англинские люди? — спросил Кузьма и, усмехнувшись, добавил: — Иль, может, тебе и эти страшны?

— Чего уж, скажу, — махнул рукой Хаджи-булат. — Самый из них опасный — Антони Ширли…

— А ну, запиши, отец Никифор, — строго приказал Кузьма.

— Ширли, — повторил Серега. — Антони.

— А чем он промышляет тут, этот… Антон?

— Как тебе сказать? Есть у шаха Аббаса славный военачальник, Аллаверди-хан. Он укрепляет шахово войско, чтобы можно было от врагов обороняться и отобрать у них назад наши земли и города. В этом деле и помогает Аллаверди-хану Ширли.

— Выходит, полезный он шаху Аббасу человек? А ты говоришь…

— Вот и говорю: есть шаху от него польза. Так ведь другие английские люди такую же помощь шахову недругу, султану, оказывают!

— Хитрое дело, — проговорил Кузьма. — А что же, шах о том разве не знает?

— Как не знать — знает, — усмехнулся Хаджи-булат, и в умных его глазах зажегся веселый огонек. — Наш шах великий, мудрый правитель. Он от каждого берет, что можно взять. Настанет день, и недруги наши поймут, что обманулись они в своих коварных расчетах…

Кузьма смотрел на Хаджи-булата и дивился, как гордо блестели глаза старика.

«Видать, верной души человек, — думал Кузьма. — Этот родной земли не предаст, а значит, и к нам, московским посланцам, явился с добром!»

— А английские купцы, которые здесь торговлю ведут, заодно с Антони Ширли против вас умышляют, — продолжал Хаджи-булат.

— Об этом нам ведомо, — важно сказал Кузьма. — И о турецких происках, и об англинских. Ты вот что скажи: чего им от нас нужно?

— Чего нужно? И английские и турецкие люди узнать хотят, нет ли в грамотах ваших чего о торговых делах. Но всего важнее им узнать, за каким большим государским делом великие послы в персидское царство пришли, какую помощь сулит Москва шаху…

— Разве ж не знают они, что мы не послы, посольства справлять не можем и царских грамот читать не смеем?

— Что ж, что знают? Грамоты с вами, а в грамотах все и сказано…

— Правильно говоришь ты, Хаджи-булат. Вот и я так думаю: они хотят до грамот добраться.

Когда ушел старый персиянин, Кузьма подошел к Ивашке и больно стукнул его согнутым пальцем по лбу.

— Теперь понял, …дурень, чего ради поил тебя тот, на майдане?

— По-онял…

— То-то и оно! В таком деле чуть оступишься — в иуды-предатели угодишь.