Великое посольство

30

Наконец прибыли на подворье отставшие в пути подводы с рухлядью. Одевшись в новое платье, посольские люди отправились гулять по Казвину. Ярче всех вырядился Вахрамеев; на нем был кафтан из розового атласа с высоким меховым воротником; поддевка под кафтаном из белого атласа; на голове бархатная черная шапка, отороченная мехом. На этот раз на подворье остался поп Никифор и чернец Кодя.

Перед выходом в город посольские люди строго-настрого меж собой договорились: держаться вместе, вином не баловаться.

Город был большой, да неказистый, застроенный, подобно Дилеману, низкорослыми, безоконными домами, сложенными из необожженного, рыхлого, высушенного на солнце кирпича. Мощеных улиц не было вовсе, ноги глубоко вязли в песке. Грузный Вахрамеев в жаркой своей одежде обливался потом и клял Ивашку:

— Руки, что ль, отсохнут пособить дворянину, родичу князя-боярина! Подь сюда, окаянный!

— А ты бы брюхо на подворье оставил, княжий родич! — отвечал Ивашка. — Вот и полегче бы было!

Прохожие сразу заметили московских людей. Вскоре за ними шла по узким улицам разношерстная толпа, с любопытством смотревшая и на малиновые кафтаны стрельцов, подпоясанные белым тесмяком, и на зеленую ферязь[11] кречетника, и особенно на пышно разодетого брюхатого Вахрамеева, которого, видать, почитали великим послом московским.

— Глянь, Вахрамей, — потешался Ивашка, — похоже, тебя, петуха, за орла приняли!

— Молчи, смерд! Вот я тебя ужо на Москве…

— И-и, до Москвы далеко, с этаким брюхом не доползешь! Туда и налегке-то намаешься!

— Вот ужо шаху нажалуюсь…

— Да кто ж тебя пред шаховы очи допустит, эдакого? Ежели всякий…

Но тут Кузьма крепко, до боли, прихватил Ивашкину руку.

— Помолчи, дурень. А то назад отошлю, на подворье!

Наконец посольские люди вышли на огромную площадь. На дальнем краю ее высилась мечеть, а рядом узкая и прямая башня-минарет с островерхим концом.

— А все пониже нашего Ивана Великого будет, — молвил Кузьма.

— Верно, пониже, — отозвался Петр Марков, кречетник, — а затейливей.

Несметное число людей толпилось на площади.

Несметное число людей толпилось на площади, отовсюду неслась громкая речь, слышались выкрики, смех, ругань. Кого только не было тут: купцы, монахи, воины, простолюдины, нищие, статные молодцы, древние старухи, страшные, как сама смерть, малые детишки, притулившиеся за спинами матерей, бедовые подростки, ловкие и верткие, как ужи; люди черные, люди желтые, люди смуглые. Здесь же в ряд стояли ишаки, мулы, верблюды, впряженные в повозки с сеном, хлопком и шелком-сырцом, сыромятными кожами, издававшими нестерпимое зловоние, и со всяким другим товаром. По площади в беспорядке было разбросано множество деревянных строений, больших и малых.

— То майдан, — пояснил толмач Серега. — Тут и торговые ряды со всяким товаром, и кабаки, и забавы, и гулянья. Тут же вершатся и казни, и народ со всего города топчется с рассвета до ночи. Одно слово — майдан!

Лишь только посольские люди вышли на майдан, замешались в его толчею, как им не под силу стало держаться вместе. Кузьма, на целую голову выше толпы, служил для своих маяком, и они с трудом пробивались к нему, чтобы не затеряться. Но вот Ивашку понесло по майдану, словно в бурную непогоду по морю Хвалынскому, и Кузьма с тревогой глядел, как относило друга все дальше и дальше…

Ивашка, впрочем, не очень-то и противился увлекавшей его волне. Он ошалел, охмелел от веселого шума, крика, говора. Его носило по всему майдану, от рядов к рядам, от балагана к балагану, от одной забавы к другой. Вот на площадке, обнесенной веревкой, кривляются фигляры, на другой глотают живых голубей, кроликов и ядовитых змей фокусники, на третьей, в кругу расступившейся толпы, обливаясь кровью, бьются насмерть два огромных барана, низко склонив закрученные в штопор рога; насмерть грызутся четыре волка, загнанные в деревянную клетку на колесах.

— Пойдем со мной, приятель, — слышит возле себя Ивашка родную, хоть и коверканную, речь. — Я тебя повеселю.

Ивашка оглядывается: перед ним стоит полный человек в персидской одежде.

— Повеселишь? — усмехнулся Ивашка. — А ты кто такой будешь? И откудова по-нашему говоришь?

— Люблю русских, — сказал тот усмехаясь. — Я в Москве был, по купеческому делу. Хочу тебя вином угостить.

— Что ж, дело хорошее, — обрадовался Ивашка. — А не врешь?

— Для чего врать! Сам увидишь. — Незнакомец повел рукой в сторону низкого строения, стоявшего посреди майдана. — Вот кабак, там и угощу.

— Ну, веди, будь по-твоему, да только без обману, не то…

Ивашка показал незнакомцу кулак и, недолго думая, последовал за ним.