ах, Джемма… Джемма, как плачут скрипки в пустой таверне…
и гондольеры всё так же вёслами режут волны…
нас расстреляли… я был последним… а, может, первым…
пытался вспомнить себя счастливым, но вот не вспомнил…
жаль, ваше имя так пахнет летом и чем-то сладким,
но я не падкий на апельсины и абрикосы…
давным-давно на страницах одной тетрадки
Вы написали: «последний циник…» и знак вопроса……
теперь я пена… морская пена… и море в лёгких
всё так же дышит… почти, как раньше, в бреду приливов…
а здесь грехи отпускают, Джемма, не только мёртвым……
Вы прощены мной за то, что мог бы я быть счастливым…
И Вы могли бы… да вот не стали мне Вдохновеньем……
зато узнали, как больно жалит циничный Овод…
не плачьте, Джемма, я в ваши слёзы хотел бы верить…
но это больше… гораздо больше, чем просто повод…
Ну, как там, в Риме? Все так же жарко? Я помню солнце
не то, что раньше плескалось в море, как в светлом кубке…
теперь я знаю, что солнце в небе на части рвётся,
как рвутся мышцы, слова и связки от жала пули…
как плавит душу горячий ветер и стонет в бронхах,
трахею спутав с обычной флейтой, играет гимны,
и застывают в ночи аккорды последним вздохом,
а впрочем, Джемма… сказать по правде, боль так красива…
один лишь цвет её — ярко-красный — как откровенье
в нём столько пластики, столько разных оттенков смысла
багровый… алый… вишнёвый… огненный…… тем не менее
в нём мало смерти… и очень много огня и жизни……
Мне было жалко… безумно жалко… поверьте, Джемма,
пролиться цветом в песок холодный пятном кроваво…
но упивались циничной пыткой земля и небо…
в своём цинизме они не правы… ах, как не правы…
сегодня ночью, я знаю точно, по расписанью
уходят в горы все те, с кем вместе мы были раньше…
но без меня… итальянскому карбонарию
поставьте свечку — в ней больше смысла и меньше фальши…