Вирус Бога

1838

Ноябрь 1838 года от рождества Христова

Это послание составлено тремя помещиками Санкт-­Петербургской губернии:

Дворянином Кутягиным Сергеем Петровичем

Графом Градским Варфоломеем Павловичем

Помещиком Мозелем Гансом Фридриховичем

Записано писарем дворянина Кутягина Сергея Петровича,

Самсоновым Иваном Васильевичем

25 ноября 1838 года.

Волею судьбы мы стали организаторами и исполнителями страшного злодеяния, с которым нам придется жить до конца дней своих.

Спаситель сказал, что нет ничего тайного, что не стало бы явным, так и сотворенное нами рано или поздно станет известно, хотя все участники событий дали клятву молчать и не передавать эту историю потомкам своим. Содеянное настолько страшно, что разгласить его никто из нас попросту не сможет, сама невозможность произошедшего, его нереальность будет держать уста наши сомкнутыми.

Места наши удалены от крупных городов и путей сообщения, появление случайных гостей маловероятно, таким образом мы могли бы прожить отведенное Богом время в полной безопасности.

Но мы считаем своим долгом рассказать о произошедшем, чтобы те, кто в будущем найдет последствия свершенного нами, смогли понять и причины, толкнувшие нас на это. Добрая память потомков является для нас несомненным утешением, поэтому просим читающего эти строки прочесть историю нашу до конца, а уже затем судить нас.

Начать следует с момента основания наших поместий.

Предки наши прибыли в эти места еще во времена Анны Иоанновны, в 1738 году, ровно за сто лет до описываемых событий. Императорским указом за заслуги перед Отечеством предков наших еще с петровских времен им были выделены земли под освоение и заселение, а также по тысяче душ каждому. Места здесь были безлюдные, богатые зверем, рыбой и с плодородною землей, к слову сказать, такими они по сей день и остаются.

Первые пять лет строились, готовили пашни, пришлось, конечно, непросто, но Бог миловал и, несмотря на тяжелые условия, смерть посещала их очень редко, земля давала хороший урожай, скотина, привезенная в несколько ездок в течение первых лет, успешно плодилась. Жизнь налаживалась, и в семействах наших предков так же подоспело пополнение.

Императрица была щедра, угодья достались большие, поля не требовали расчистки от леса, в реках водилась рыба, а на западе услаждало взор большое озеро, богатое рыбой. Из дневников предков мы знаем, какое удивление у них вызвало запустение таких богатых мест, но страна наша еще только развивалась, и даже поблизости от столицы в те времена еще оставались незаселенные земли. За прошедшие сто лет положение изменилось очень незначительно, появилось несколько небольших городков, жители которых никакого интереса к нам не испытывали. Даже в сезон охоты сюда не захаживали посторонние.

Однако на шестой год в наших краях было обнаружено целое поселение, доселе никому не известное. Ганс Фридрихович, его отец и двое старших братьев наткнулись на него.

Стоит отметить, что и сейчас мы без лишней надобности не отходим далеко от освоенных земель по причине изобилия этих краев хищным зверем. В те же времена все старались держаться ближе друг к другу, и поместья наши были построены так, чтобы всадник мог не более чем за два часа добраться из одного в другое. Ганс Фридрихович, отец его и двое старших братьев увлеклись, преследуя раненного лося, и в пылу погони оказались на большом поле. Там, недалеко от озера, они увидели село.

Удивительная находка поразила всех, во‑первых, потому, что предков наших не предупреждали о проживании людей в здешних местах, во‑вторых, за шесть лет селяне, без сомнения, должны были заметить следы появления трех поместий в своих владениях и попытаться найти общий язык с соседями, установить контакт. Но этого не произошло, селяне не давали о себе знать и, если бы не случайная находка, могли бы и далее оставаться ненайденными.

Та встреча положила начало цепочке событий, что и привела нас к катастрофе.

Названия у села не было. Как рассказали его обитатели, их предки пришли сюда в незапамятные времена, жили они уединенно, и связей с окружающим миром не искали. Говорили они на языке, похожем на наш, и сначала их приняли за представителей народности чудь, встречающихся в губернии. Когда им рассказали о России, об Императрице, о Спасителе, они долго не могли взять в толк, что вокруг может быть ­какой-то мир, отличный от их привычного уклада. Селяне поклонялись своему богу и знать ничего не знали о стране, на территории которой проживали.

Бог, которому они поклонялись, появился в этих местах испокон веков, еще до прихода сюда их предков, и обитал в небольшом озерце рядом с церковью, в котором все они проходили обряд, подобный крещению. Имени у бога не было, и общался он с ними без помощи слов.

Сама религия внешне во многом походила на нашу, но символом веры у них являлся черный круг с рваным золотым краем, и вместо ликов на иконах зиял тот же круг. Службы и обряды были очень похожи, но без священных книг, равно как и без священников. Эти люди утверждали, что бог через молитву награждает каждого верующего в него необходимым знанием сам, а знания, приобретенные одним, становятся достоянием всех. Поэтому старейшины лишь номинально являются главными в селе, на деле царствует равноправие. У них есть и легенды о святых, передаваемые из поколения в поколение. Наши предки предположили, что связь с внешним миром у жителей села ­когда-то существовала, и в основе их религии лежат все же обряды христианские, но со временем сильно исказившиеся. Однако же все религии имеют между собой нечто общее в силу естественных причин, подобно тому, как инструменты, служащие одной цели, в какой бы стране их ни создали, будут похожи друг на друга.

По всем правилам следовало доложить о находке властям, но жители села предложили нашим предкам соглашение, что те не будут никому ничего сообщать и оставят все, как есть, а они, в свою очередь, обеспечат хороший урожай, помогут с лечением больных, поиском воды, расскажут о полезных травах, что произрастают на этой земле, и научат пчеловодству, которое у них было хорошо развито.

Люди они были мирные, жили охотой, рыбной ловлей и сельским хозяйством. Село в двести душ в то время никому не создавало проблем.

Предки наши представляли, какой крутой поворот в судьбе этих людей может произойти, если доложить о них, и, честно говоря, не хотели быть причиной их несчастий. За одну только религию селяне могли уйти на вечную каторгу, не говоря уже об их отказе принять императорскую власть и жить согласно нашим законам. Ничего плохого помещики от селян не видели, первые пять лет они даже не пересекались, если бы те имели намерения нанести ­какой-то вред, у них для этого было достаточно времени.

Помощь предкам была необходима: за прошедшие пять лет они поняли, насколько тяжело жить в таком отдалении от столицы и путей сообщения, поэтому вопрос о донесении либо не донесении властям решили отложить до лучших времен, когда больше узнают о новых соседях. Тогда можно будет сделать правильный выбор. С тех пор и начались общение, обмен, торговля. Старались предки наши выстроить с селянами отношения, как положено добрым соседям. Много вопросов предстояло им разрешить, многое отличалось и во взглядах на жизнь, и в ее укладе.

Наиболее сложным оказался вопрос о боге. Наши священники обсуждали его со старейшинами села, множество часов провели они в разговорах, но принять Спасителя селяне отказались.

Необходимо отметить, что первоначально черные лики и удивительный черный круг заставили наших дедов подумать о связи этих людей с Нечистым, но селяне смогли их разубедить, подробно рассказав о своем боге, пояснив, что таким видят его во время молитвы. Саму идею Нечистого жители села понять не смогли. В их мире не было понятий добра и зла, их бог не имел врагов. Перед ними не стояло вопроса веры, по их словам, бог общался с ними, помогая во всем. Они пребывали в полнейшей гармонии не только между собой, но и с окружающим миром. Понять же, что земли, на которых они живут, стали вдруг ­чей-то собственностью, эти люди просто отказались, встретив данную новость с улыбкой, без вражды и злобы. Спорить с ними не стали. Жили они в этих местах давно, и, по сути, были истинными хозяевами здешних мест, новым же хозяевам от них была только польза.

Согласно легенде, передаваемой в наших семьях, жители села могли менять погоду, заговаривать урожай, чувствовали зверя и рыбу. Все они обладали способностями к колдовству и медицине, что сначала напугало суеверных крестьян и возмутило церковнослужителей. Священники, несмотря на время, проведенное в беседах со старейшинами, относились к соседям подозрительно, и крестьянам входить в тесные сношения с ними запрещали, хотя медом и другими подарками от селян не брезговали, но такова уж природа человеческая.

Селу решили дать название «Затоны», так как их озерцо имело обыкновение по весне выходить из берегов, и вода заливала улицы. Денег у местных не было в силу отсутствия необходимости вести ­какие-либо дела с окружающим миром, внутри жили они одной семьей, собственность считая общей. Детей воспитывали всем обществом, грамоты не знали и не стремились к ней. Права у жителей были одинаковы, ни господ, ни крепостных, руководили общиной старейшины, решения принимал их совет. У всех селян имелись золотые украшения. На вопрос о происхождении такого богатства они простодушно ответили, что передается оно из поколения в поколение. Так как необходимости продавать и покупать у них нет, богатство и сохраняется.

На вопросы о контактах с внешним миром и о вой­нах прошлого жители Затонов не могли ничего ответить, поясняя, что никогда не принимали участия в военных походах. Но, в то же время, постоять за себя они могли, применяя вместо оружия волшебство. Это же волшебство помогло им оставаться не замеченными соседями столь продолжительное время.

Естественное любопытство заставило наших предков изучить уклад жизни странных соседей, и первым, на что они обратили внимание, было малое количество жителей Затонов. Интересно было также и то, что в селе никто не видел собак, этих древнейших спутников человека. Наши же собаки на местных реагировали странно: заходились в бешеном лае, до хрипа, до пены, а если продолжалось долго, то и до обморока. Скотины в Затонах не было вовсе, мясо добывали только охотой, молока же не употребляли.

Нам достались в наследство дневники, в которых наши предки излагали свои мысли относительно жителей села. Сначала некоторые особенности казались им просто странными, с годами они начали вызывать подозрения. Возникали вопросы, ответы на которые предки не могли получить. Одним из таких вопросов была смерть. За много лет проживания по соседству никто не видел в Затонах похорон, мало того, они не видели и дряхлых стариков, все люди преклонного возраста имели идеальное здоровье. Несмотря на то, что принадлежали наши предки к аристократии, нельзя сказать, что суеверия были им совершенно чужды. Мысли, что они высказывали в своих дневниках, ныне уничтоженных, заставляют нас стыдиться реакции просвещенных людей на происходящие события. Кто мог предположить, что мы, дети века 19‑го, огнем и мечом, собственными руками очистим землю от скверны по тем же причинам?

Необходимо пояснить, что названое ранее «чудесами» являлось проявлением необычных сил и способностей селян, которые, однако, вполне могли быть объяснимы при помощи достижений науки нашего просвещенного века. Знание трав и использование их при врачевании, чувствительность к чужой беде, что часто приводила селян в дома наших предков и их крестьян без приглашения, умение влиять на погоду и повышать плодородие земель наших, чем соседи активно помогали нам, – все это, как гласили легенды, было ­когда-то знакомо людям древности и распространено широко, но со временем утерялось. Тут же, в селе, как мы считали, смогли эти знания и умения сохранить и пронести через века.

Со временем с селом установились деловые отношения: у них закупал сено господин Кутягин, жителей часто приглашали на тяжелые работы, поскольку они отличались трудолюбием и нечеловеческой выносливостью. В оплату эти люди просили инструменты, свечи, спички, оружие. Жизнь, казалось, наладилась, но однажды на уборке урожая случилось происшествие, которое снова заставило предков наших задуматься о природе своих соседей: во время работ в поле селянка из Затонов получила глубокую рану ноги косой, рана была очень серьезная, женщина громко кричала от боли. Хотели послать за лекарем, коего держал каждый из помещиков, но с удивлением заметили, что, пока вокруг раненой женщины все кричали и суетились, рана на ее ноге затянулась, и, омыв ногу водой, не нашли даже царапины.

Свидетели происшествия этого были сильно поражены и убежали с поля, сначала к управляющему господина Градского, а затем и к нему самому, и, конечно, не забыли по дороге известить местного священника. Крестьяне были напуганы, боялись дальше работать рядом с «нечистью», страх поднял на поверхность все сомнения, слухи и домыслы, накопившиеся за долгие годы.

Крестьяне с мольбой обратились к нам и попросили, как господ своих, пойти и разобраться с селянами. Приписали редкие пропажи детей в лесу тому, что их похищают жители села для жертв своему богу. Подобные нелепицы быстро облетели наши деревни, и нам пришлось на следующий день, собравшись втроем, выдвинуться в село для разговора со старейшинами.

Мы были крайне взволнованы поездкой, даже взяли с собой оружие, своим егерям указали, двигаясь по лесу, занять позиции недалеко от села, и по условному сигналу быть готовыми прийти на помощь.

В селе нас ждали, и по прибытии пригласили в большую избу, где для встречи с нами собрались старейшины. Мы пояснили причину своего визита и потребовали рассказать нам правду о селе, его жителях и их боге. Пояснили, что, несмотря на добрососедские отношения и прожитые вместе годы, в настоящей ситуации вынуждены разобраться, чтобы принять решение и донести его до своих крестьян, дабы избежать бунта и самоуправства, на которые народ наш всегда был горазд.

Разговор был долгий. Старейшины поведали, что их народ живет на этом месте с момента основания мира, множество тысяч лет, что сами они практически бессмертны, и бессмертие им дает их бог. Убить их очень сложно, но можно, если знать, как, а как именно, конечно же, не рассказали. Оказалось, что обряд ухода из жизни у них не такой, как у людей, случается это не по болезни или старости, и является великой тайной.

Старейшины уверяли нас, что за все годы, что они жили рядом с нашими предками, вреда не принесли никому, обвинения в похищении детей, конечно же, отвергли, напомнив, что нескольких сами же и помогли найти, и были это обычные для детей истории – пошел в лес, заблудился и чуть не пропал. Также они пояснили, что, если наши предки решат с ними ­что-либо сделать сами или пригласить для этого других людей, они, селяне, смогут сделать так, что жить далее на этой земле наши предки и их крестьяне больше не смогут. Старейшины предложили продолжать жить, как жили, помогать друг другу и смириться с тем, что селяне сильно отличаются от обычных людей. На вопрос пришедших с нами на встречу священников относительно возможности крещения старейшины ответили, что думают об этом, понимая, что внешний мир скоро придет к ним, и жить некрещенными в нем будет затруднительно, но им необходимо решить данный вопрос со своим богом.

Вернувшись домой, мы держали совет, на котором было решено принять предложение соседей и, не меняя с ними отношений, продолжить жить, как раньше. Собрав старшин от крестьян, мы рассказали им часть истории про остатки древнего народа, коих обитало на земле множество, а сейчас осталось одно село, и то вымирает. Да, они отличаются от нас и поклоняются другому богу, но это не может быть причиной, чтобы брать грех на душу и убивать их своими или чужими руками. Напомнили крестьянам легенды о трехсотлетних старцах, которых, по преданию, извел наш Император в начале правления. Легенды эти давно ходили среди крестьян, и идея, что они сейчас живут с потомками тех старцев по соседству, пришлась народу по душе.

Крестьяне к тому моменту уже и сами успокоились, припомнив, сколько раз селяне приходили им на помощь. К тому же, крепостным, деваться некуда, места вокруг пустынные, бежать – верная смерть. На том все и разрешилось. Жизнь вернулась в прежнее русло, с одним лишь отличием – на соседей мы стали смотреть несколько иначе.

Так продолжалось вплоть до текущего 1838 года. Конечно, копились различные истории и складывались легенды про способности селян, многое им приписывали из фольклора, что, наверное, естественно. Несмотря на близкое соседство, было строго запрещено всем нашим, включая детей, приближаться к Затонам, селяне же без призыва сами не являлись. Доставляли сено к сроку, обменивали на инструмент и свечи различную дичь и шкуры. Количество жителей в селе не увеличивалось, что же касается смертей, то мы счет им не вели, потому как давно перестали посещать Затоны. Формально они жили на наших землях с нашего позволения, и для посторонних были бы представлены нашими крепостными. На сей случай в селе даже заготовили большой позолоченный крест, который они должны были водрузить на своей церкви по нашему сигналу вместо своего черного круга в случае приезда к нам посторонних. Но так как жили мы уединенно, общались семьями, и посторонних не приглашали, он так и не пригодился.

Но случилось в июне происшествие, положившее начало цепи событий, результатом которых стало уничтожение села и всех его жителей.

Дети – и наши, и крестьянские – вопреки запретам начали ходить в земли рядом с селом. Их заинтересовали страшилки, что рассказывали старики в деревнях: про оживающих мертвецов, летающих по небу ведьм, и другие нелепости, коих много в среде простонародья. Сначала, как они рассказали нам впоследствии, дети рыскали по кладбищу, следили за жителями села, тайком проникали в их дома. Не увидев и не найдя ничего необычного либо интересного, они ­как-то раз, совсем заскучав и изнывая от жары, решили искупаться в небольшом озерце рядом с церковью селян, где у них проходят обряды, похожие на наше крещение. Наигравшись, дети вернулись домой, никому ничего не рассказывали, и впоследствии село уже не посещали, потеряв к нему интерес и переключившись на другие детские шалости.

В конце месяца внук Варфоломея Павловича, один из мальчиков, купавшихся в озере, сильно поранил руку, вырезая из дерева фигурку. Как положено ребенку, тем более, избалованному, он поднял жуткий крик, бегая по дому, поливая все вокруг обильно кровью, что текла у него из раны, и собирая за собой толпу причитающих нянек. Когда его, наконец, поймали, осмотрели ручку и позвали лекаря, рана у мальчика с руки пропала, не оставив совершенно никакого следа. Историю с селянкой все еще помнили, поднялся скандал, мальчика допросили, собрали всех детей, что ходили в село, лекарь сделал каждому небольшой надрез – и на глазах у изумленных людей царапины моментально исчезли.

Слух о произошедшем разлетелся по округе. Начались волнения и среди крестьян, и среди наших родственников, на совете решили ехать немедля в село и выяснить, как теперь поступить с нашими детьми. В этот момент мы все поняли, что рассказанное селянами было не до конца правдой, что любой из нас может обрести способности, в коих надобности мы не испытываем, и жить с которыми среди нормальных людей будет затруднительно, так как неминуемо обратишь на себя внимание и, несмотря на современные взгляды и ученость, жить обычной жизнью уже не сможешь. Так как речь шла о детях, особенно наших, коим мы планировали обеспечить образование в Санкт-­Петербурге и соответствующее их званию будущее, необходимо было срочно, не теряя времени, выяснить, есть ли обратный путь, можно ли вернуть детей наших в нормальное состояние.

Собрались мы втроем довольно быстро, взяли оружие, еды и воды, так как зареклись есть или пить ­что-либо у селян, и отправились в дорогу.

На место мы прибыли под вечер, лошадей оставили в лесу, взяли в руки оружие и пошли, даже не подумав о том, что на коней в надвигающейся темноте могут напасть звери – волнение и утомительный путь затуманили нам разум.

С ружьями на плечах мы пошли через высокую траву со стороны озера через холм. Не доходя до него, услышали громкое пение и, замедлив шаг, стали продвигаться вперед осторожнее. Пение доносилось со стороны кладбища, что находилось на холме за церковью. Мы подумали, что там проходят похороны, на которые собралось все село, и решили не беспокоить их своим присутствием, а заодно посмотреть на обряд, которого никто из наших еще не видел. Мы нашли удобную позицию за церковью и, расположившись там, стали наблюдать.

Солнце уже скрылось за горизонтом, небо было ясное, взошла луна. На кладбище, которое находилось на большой поляне, образуя круг, стояли селяне, человек около тридцати, обоего полу, а в центре – трое старейшин-­священников. За их спинами горел круг из факелов, воткнутых в землю. Люди, взявшись за руки, пели песни на ­каком-то странном языке. Мертвецов нигде не было видно, но в центре круга виднелись две разверстые могилы. Пели они довольно долго. Несмотря на загадочность происходящего и наше любопытство, у нас росло желание все это прекратить и, спустившись, поговорить с ними, благо там собрались старейшины. Но тут события начали развиваться самым неожиданным для нас образом: внезапно резко потемнело, мы было подумали, что пришла туча, но нет, небо оставалось ясным, а над нами образовалось огромное пятно чернильной тьмы с ярко горящими в нем нездешними звездами. Вокруг этого пятна небо было ясным, по-прежнему светила луна. Легкий теплый ветерок закрутил небольшие пыльные воронки по кладбищу. Присмотревшись, мы поняли, что это не пыль с земли, а нечто вроде тумана, который сгущается в воздухе вокруг стоящих на поляне. Священники были подобны дирижерам: они стояли в центре, прижавшись спинами друг к другу, у каждого в правой руке была длинная золотая игла. Этими иглами они совершали плавные движения, которым подчинялись вихри.

Через некоторое время туман полностью скрыл стоявших в круге, мы уже не прятались и, выйдя из укрытия, смотрели во все глаза. Туман рассеялся в один момент, пыль упала, подобно занавесу, на землю, увиденное же заставило нас резко отпрянуть назад. Потеряв равновесие, мы упали, больно ударившись о землю, а не закричали только потому, что у нас у всех перехватило дыхание и горло как будто сдавила ­чья-то рука.

На поляне посреди кладбища перед нашими взорами открылся другой мир. Больше не было поляны, не было травы. Мы увидели растения странной формы, на земле ярко светились цветы невиданной красоты. Больше всего нас поразил дракон, нависший над священниками. Жуткое чудовище, поистине исчадие ада, зелено-­бурого цвета, с гребнем и седой гривой. Оскалив пасть, дракон рычал и оглядывался по сторонам, усы стального цвета, подобно серебристым змеям, извивались в такт его дыханию. В ­какой-то момент нам всем показалось, что мы встретились с ним взглядом, и это был взгляд не животного, а Зверя, он пронизывал до самых сокровенных глубин души. Мы осознали, кого видим пред собой, кого призвали на нашу землю эти люди, и кому они служат, – это был Зверь, описанный в священных книгах, вечный Враг Господа нашего. Вот кто даровал им бессмертие, вот кто наделил их волшебной силой!

Мы не заметили, как к кругу подошли двое мужчин. В руках у них были предметы, похожие на кувалды, заостренные с одной стороны. Они медленно замахнулись своими страшными инструментами… Мы хотели крикнуть, предупредить селян об опасности, но от ужаса утратили способность говорить. Все, что нам оставалось, – вытаращив глаза и открыв рты, сидеть на земле и смотреть. Мужчины почти одновременно нанесли удары, до нас донеслись звуки разбитых черепов – будто треснули две сухие ветки. Ветер поднял с земли упавшую пыль и скрыл от нас круг и стоявших рядом с ним убийц.

Мы думали, что злодеев тотчас настигла кара за совершенное убийство. Но когда ветер стих и туман рассеялся, с удивлением увидели, что душегубы никуда не бегут, а спокойно стоят, опершись на свои молоты. Зверь исчез, невиданные цветы и деревья тоже пропали, небо над нами стало прежним, а круг селян распался. Они опускали руки, подходили по одному к покойникам, лежащим на земле, вставали на колени и целовали каждого по очереди в лоб. На поляну вышли люди с лопатами, воткнули их в землю, взяли одного из убитых за руки и за ноги и понесли к первой могиле, так же поступили и со вторым.

Мы, обессилев от увиденного, пытались отползти за церковь и сбежать к своим коням. Каков же был наш ужас, когда на плечи наши легли чужие руки. Обернувшись, мы увидели, что позади на корточках сидят трое мужчин и спокойно смотрят на нас, приветливо улыбаясь. Затем они заговорили с нами, уверили, что не причинят нам вреда, но перед тем, как уехать, нам необходимо поговорить со старейшинами. Мы, ободренные перспективой сохранения наших жизней, конечно же, согласились, каждый про себя решив не верить ни единому слову. Но, тем не менее, услышанное мы передадим здесь слово в слово.

Нам помогли подняться и спуститься с холма, поскольку ноги наши еще были слабы и идти самостоятельно мы не могли. Внизу мы заметили своих лошадей, как оказалось, их нашли вернувшиеся с охоты селяне, они же по следам нашли и нас на вершине холма.

Нас проводили в избу, в которой проходили все встречи с советом со времен наших предков. Там уже ждали старейшины. Они спросили, что привело нас к ним в столь позднее время, и почему свой визит мы пожелали сохранить в тайне, чем старейшины были очень удивлены. Мы рассказали. По завершении нашего рассказа они выглядели расстроенными, что нас сильно обеспокоило. Опасения подтвердились, когда старейшины поведали нам, что дети наши прошли обряд посвящения и приняли в себя их бога – так уж вышло. Никакой возможности изгнать его нет, природа детей наших теперь изменена, и процесс будет продолжаться. Господин Градский поинтересовался, как же теперь им быть. Селяне пытались убедить нас в полной безопасности детей наших. Но не волноваться мы уже не могли. Господин Градский, положив на стол ружье, в отчаянии и слезах начал требовать, чтобы сняли с внука его страшное проклятье, иначе завтра же его люди будут тут и перестреляют всех жителей. На что старейшины спокойно ответили, что смерти не боятся и, при всем к нам уважении, помочь возможности не имеют.

На заданный господином Кутягиным вопрос о природе дракона они ответили, что, хоть это и сложно для понимания людей непосвященных, постараются пояснить увиденное для нас.

Старейшины рассказали, что по мере взросления способности, даруемые безымянным богом, развиваются и усиливаются, но важнее всего то, что они усиливаются также за счет опыта других жителей села. Умом же своим все, кто живет в Затонах, представляют единое целое. Тут мы испытываем определенные сложности с точной передачей слов старейшин, так как говорили они о материях для нас запредельных, но суть мы, как нам кажется, поняли точно – у них был один ум на всех.

В ­какой-то момент их коллективная сила достигает такого уровня, что они получают возможность изменять наш мир, вплоть до сотворения новых живых существ, которые не всегда получаются на вид приятными и характера мирного. В прошлом случалось, что они становились причиной появления таких ужасов, легенды о которых до сих пор передаются из поколения в поколение, как предостережение ныне живущим. Единственный выход – снижать коллективную силу через умерщвление односельчан, как правило, самых сильных и самых старших.

На кладбище мы застали ежегодный обряд, во время которого они проверяли уровень своей силы и, если случалось сотворить новую жизнь или изменить часть нашего мира, выбранные по жребию члены общины убивали одного или двух старейшин. Решение о количестве принимали священники и сообщали остальным. Обряд этот назывался «Разорванный круг», так как его результатом был, в прямом смысле, разрыв круга старейшин через умерщвление сильнейших.

Мы не стали делиться со старейшинами подозрениями об их связях с Нечистым, поблагодарили за подробный рассказ, посетовали на невозможность возврата детей наших к прежней жизни, договорились, что приведем их к старейшинам на обучение, на чем они очень настаивали, и покинули село.

Конечно же, мы не поверили ни единому их слову. Увиденного нам было достаточно для понимания природы жителей села Затоны. Осознание, что дети наши теперь – часть этого кошмара, разрывало нам сердца, мы понимали, что путь к спасению для них закрыт, что бы ни говорили старейшины и чего бы они нам не обещали. Сама суть даруемых способностей противоречила заветам Спасителя и, по их собственному признанию, угрожала существованию нашего мира.

Возвращаясь в имение графа Градского, мы совсем выбились из сил и, не отвечая на расспросы близких, не раздеваясь, упали на подготовленные для нас кровати.

Утром, за завтраком, мы подробнейшим образом изложили события прошлого вечера. Рассказ наш потряс всех присутствующих. Дочь Варфоломея Петровича, Тамара Варфоломеевна, мать мальчика Ванюши, что давеча порезал себе ручку, залилась горькими слезами. Горе ее мы все разделяли, всех нас оно коснулось своим черным крылом, ведь из каждой семьи по мальчишке искупалось в этом злосчастном озере.

Что нам было делать? Мы пребывали в растерянности и полном бессилии, понимая, что добрососедским отношениям с селянами пришел конец. Как же быть с ними дальше, мы не представляли. Доложить о них мы уже не могли, ведь, столько лет прожив по соседству, мы, по сути, укрывали их. Кара настигла бы и нас, и семьи наши.

Возможно, мы бы и не решились на поступок свой, если бы не новое происшествие с внуком Варфоломея Петровича.

Уже за кофием, в то время, когда мы слушали священников, которые, кстати, полностью разделяли наши подозрения о дьявольской природе селян и советовали нам срочно обратиться в Святейший Синод и к Государю Императору, дабы призвать сюда святых отцов и армию, к нам ворвалась Варвара, нянька Ванечки, и трясущимися руками стала показывать, чтобы мы последовали за ней. Она была так напугана, что не могла ничего сказать, вместо слов издавая икающие звуки. Мы немедленно вскочили. Мать мальчика вбежала в спальню его первой, ее страшный крик до сих пор стоит у нас в ушах. Вой­дя за ней, все мы пошатнулись, настолько нас поразило увиденное.

В детской на кроватке лежало существо, некогда бывшее Ванюшей, а ныне имевшее мало общего с человеком, разве что формой тела. Передать это словами нам не просто, потому как все мы помнили жизнерадостного ребенка, который радовал нас своими невинными шалостями на семейных торжествах в этом гостеприимном доме. Сейчас же мы лицезрели на кровати хрипящего монстра, обросшего шерстью, как животное. Но страшнее всего было то, что тело ребенка беспрестанно изменялось: прямо на наших глазах шерсть выпала, под ней мы увидели зеленую грубую кожу, как у рептилии, которая через некоторое время стала похожей на чешую, и потом опять поросла будто пухом. Мальчик мучился, он, не открывая глаз, извивался на кровати, очевидно, пребывая в лихорадке. Отец Афанасий выбежал и вернулся со святой водой, побрызгал на мальчика, но без видимого эффекта. Тело несчастного ребенка начало источать зловонную слизь, от которой даже при открытом настежь окне в комнате стало невозможно дышать, мы невольно прикрыли лица платками и попятились к выходу. Несчастная Тамара Варфоломеевна упала в обморок.

В соседнем помещении послышались громкие крики, мы все обернулись к дверям, в которые неожиданно вошел старейшина, прибывший из села. В прошлом нередко они прибывали в моменты, подобные этому, но сейчас его появление было совершенно некстати. Слуги Варфоломея Петровича пытались его остановить, но безрезультатно – он просто смел их со своего пути. Вой­дя к нам в детскую комнату, старейшина увидел мальчика. Лицо его исказилось гримасой сострадания, он встал на колени рядом с кроватью, положил руку на лоб Ванечки, закрыл глаза… Тело мальчика моментально прекратило источать зловоние, он успокоился и уснул. Старейшина убрал руку с его лба, глубоко вздохнул и встал. Несколько секунд он стоял в размышлении, затем сказал, что ему необходимо забрать мальчика, поскольку возможность вернуть ему человеческий облик есть, но сделать это можно только в среде его народа. Он так и сказал «его народа», чем вызвал гнев Варфоломея Петровича, который, не удержавшись, назвал селян «семенем дьявола». На это старейшина никак не отреагировал, но был непреклонен, сказав, что иначе мальчика ожидает мучительная смерть. На вопрос о причине происходящего пояснил, что природа мальчика по ­какой-то причине оказывает сопротивление, не принимает их бога, но так как изгнать оного из тела ребенка не представляется возможным, необходима помощь старейшин и близость их бога, что обитает в озере у церкви. Ему разрешили забрать мальчика, потому что не могли больше видеть его страданий. Старейшина взял Ванюшу на руки и понес к выходу. Женщины, видя ребенка, падали в обморок, мужчины, лишившись сил, садились на землю, дети же в страхе разбегались, разнося по округе жуткую весть. Старейшина ушел, забрав мальчика и нашу последнюю надежду на благополучный исход.

Далее события развивались стремительно, и с сожалением мы признаем, что не имели над ними должный контроль, подобающий хозяевам. Весть о случившемся облетела все деревни с невероятной скоростью, и крестьяне пришли в усадьбу Варфоломея Петровича, требуя расправы над селянами. Сам барин, пребывая в состоянии сильного возбуждения, уже созвал егерей, дал им ключи от арсенала и приказал вооружиться, а также вооружить и крестьян, кто поумнее и обучен обращению с оружием. Нас же он призвал последовать его примеру. Все мы пребывали в состоянии, сходном с опьянением. Нервы человеческие имеют пределы и, видимо, мы своего достигли, дальнейшее все мы запомнили, как сон, подобный тому, что бывает у человека в сильной лихорадке.

Собрав ополчение, мы направились в село, с нами направились и крестьяне, которым не досталось огнестрельного оружия, вооруженные кто чем – кто вилами, кто косами, были даже с серпами. Транспортом нам служили подводы, собранные по деревням, обоз наш растянулся по дороге.

Были с нами и отдельные наездники с факелами в руках, освещавшие дорогу, ибо уже наступил вечер. Зрелище было впечатляющее, выглядели мы, как целая армия. Наверное, такие же армии встречали Наполеона на его пути к Москве.

Подъехав к селу, мы выгрузились с подвод, проверили оружие и, выстроившись цепью, двинулись вперед. У нас не было плана, мы просто шли вперед с оружием в руках. Все были предельно возбуждены и напуганы. Часть жителей села вышла из домов на шум, они с удивлением рассматривали приближающихся к ним вооруженных людей.

Вдруг несколько наездников вырвалось вперед. Они кинули факелы на крыши зданий, огонь занялся быстро, ярко осветив все вокруг. В селе началась паника. Жители выбегали из домов, увидев нас, они в недоумении останавливались, некоторые женщины держали на руках детей, прижимая их головы к груди, некоторые с ведрами побежали к колодцам, мужчины молча пошли нам навстречу. Уже не вспомнить, кто из наших выстрелил первым, пуля сразила ближайшего к нам мужчину, попав ему в грудь, он, прижав руки к ране, упал навзничь на землю, далее раздались еще выстрелы, один за одним жители села оседали, на их белых одеждах появлялись пятна крови, падали на землю, давя детей своими телами, раздались крики множества женщин, истошный визг детей.

В дело включились пришедшие с нами крестьяне, которые кто чем начали добивать раненых и убивать тех, кого еще не успели подстрелить. Во все стороны летели брызги крови. Звуки, с которыми косы и вилы входили в тела жителей села, были особенно противны. Не жалели никого: и дети, и женщины, и мужчины – все лежали вповалку на земле в окровавленной одежде. Подоспели наши священники и ходили над этим кошмаром с молитвами, размахивая кадилами. Все больше домов захватывал огонь, все ярче становилось пламя, четче становилось видно содеянное нами.

Вдруг умерщвленные стали оживать – они стали двигаться, корчиться, выползать из-под других мертвецов с хрипом и стонами. Особенно страшно выглядели дети, выползающие из кровавого месива поруб­ленных тел.

И все повторилось вновь – и выстрелы, и звуки вонзающегося в тела металла. Очень страшен звук косы, которая разрезает тело человеческое, и за ним следуют стоны и хрипы умирающих. Сколько селян захлебнулось собственной кровью в ту ночь, получив жуткие раны, нанесенные серпами и косами, не сосчитать.

И снова все повторилось – прошло время, огнем уже накрыло все село, подожгли церковь, светло было, как днем, и мертвые снова оживали, шли к нам, пытались о ­чем-то спросить, протягивали руки.

Особенно жутко выглядели выползающие из огня обожжённые, воняющие горелым мясом, которое местами отставало от костей, свисая клочьями, но тем не менее живые люди, двигающиеся к нам, протягивающие руки. Кошмар, творящийся вокруг, был столь ужасен, что не всякая душа была способна с ним справиться. Но вера, вера в Господа, вера в святую миссию нашу придавала нам сил, не давала опуститься рукам нашим при виде возвращающихся с того света монстров.

Селяне пытались остановить нас своею силою, они проникали в наши души, вселяли смятение, усиливали страх, внушали сострадание к детям их. Бороться с ними нам помогали священники – они истово молились. Постепенно к ним присоединялось все больше и больше наших, молитва закончилась – ее начали заново, и таким образом вытеснили из душ наших все сомнения, вернули нам силы и уверенность. Мы продолжили расправу. Если бы не молитва, мы могли бы дрогнуть и отступить.

И вновь зазвучали выстрелы, и озверевшие, оглохшие, потерявшие разум крестьяне, егеря и мы вместе с ними продолжили страшную жатву. Так могло длиться, наверное, вечно, пока бы мы все не сошли с ума и не погибли от рук селян, но тут Варфоломей Петрович, вспомнив обряд на кладбище, закричал:

– Головы, разбивайте им головы, стреляйте в головы – это их убьет!

Его совету последовали, и кто чем – кто камнями, кто прикладами ружей, а крестьяне древками от кос и вил – начали разбивать головы селянам. Звук разбиваемых черепов сводил нас с ума, но, стиснув зубы, буквально из последних сил, продолжали мы страшную жатву нашу. За детей, за будущее, за Господа нашего! Некоторые из умерщвляемых еще продолжали двигаться с простреленными и разбитыми головами, издавая утробные звуки, хватая нас руками за одежду, корчась в муках у нас под ногами.

Происходящее для многих было пределом возможностей: некоторых тошнило, другие падали в обморок, несколько человек, очевидно, сошли с ума. Мы были свидетелями, как двое пришедших с нами крестьян убежали, смеясь, прямо в огонь.

А дети, дети селян – они хватали своих убийц за ноги, плакали, молили, тянули ручки свои в последней надежде на пощаду, но вместо нее получали удар по голове. Некоторым, совсем маленьким, егеря давили головы своими кованными сапогами, кровь и мозги смешивались с пылью у них под ногами. Через некоторое время площадь, на которой вершилась казнь, была насколько густо залита кровью, смешавшейся с грязью, что многие уже не могли там стоять, падали, пачкаясь, выползали на четвереньках, садились за землю и утирали пот со лба окровавленными рукавами. Священникам, что пришли с нами, к этому времени стало совсем худо, от увиденного их беспрестанно тошнило, трясло, двое сошли с ума – один из них взял на руки ребенка с раздавленной головой и ходил с ним по кругу, укачивая и успокаивая, пел ему колыбельные. Уже некому было поддержать нас молитвой.

Из темноты приходили егеря, таща за волосы пойманных в поле селян, кидали их в общую кучу, стреляли в упор, а затем разбивали головы прикладами. У одного приклад совсем развалился, и он в досаде кинул ружье в огонь.

Кошмар закончился только под утро. Уже светало, когда, осмотревшись, мы поняли, что никого в живых, наконец, не осталось. Дома еще горели, все вокруг застилал дым. Мы все обессилели настолько, что не могли добраться до дома, сил хватило только на то, чтобы уйти в поле, подальше от мертвого села. Там мы попадали, кто где, забывшись сном.

Разбудила нас нестерпимая жара. Солнце поднялось в зенит и жарило сверху, многие из тех, что спали, ничем не прикрывшись, получили ожоги. Проснувшись, мы увидели сидевшего недалеко от нас отца Андрея, священника из усадьбы господина Кутягина Сергея Петровича. Он сидел спиной к нам, по трясущимся плечам его мы поняли, что он рыдает. Встав, подошли к нему, с содроганием увидев, что плачет он над спящим дьяконом своим, который лежал в обнимку с трупиком ребенка с размозжённой головой, заботливо укрыв его ­какой-то тряпицей, подобранной на пожарище. По трупику в изобилии ползали мухи, они же были и на лице дьякона, обильно испачканном кровью. Мух вообще было много, со стороны пожарища доносились крики воронья, собравшегося на пир.

– Знаю, что благое дело сделали, себя спасли, близких наших, и, возможно, весь христианский мир, – сказал, захлебываясь слезами, отец Андрей, – но ­отчего-то на душе так погано, так тошно, Господи, помоги, – отец Андрей посмотрел на небо и с чувством перекрестился.

Постепенно все проснулись, многие оглядывались по сторонам очумелым взглядом, словно не понимая, где и каким образом они оказались, потом, вспоминая, хватались за голову, падали на колени, некоторые истово молились, размазывая кровь и слезы по своим лицам, отбивая поклоны и крестясь на небо.

Мы решили пойти к озеру в нескольких километрах от села, чтобы привести себя в порядок, смыть кровь и копоть, почистить одежду и, немного придя в себя, решить, как быть дальше.

При свете дня на содеянное нами смотреть было настолько тяжело, что казалось пределом сил человеческих. Проходя мимо села, мы отворачивались, не смотрели на пожарище. Смрад стоял нестерпимый. Скорбной процессией мы пошли пешком к озеру.

А когда искупались, постирали одежду и развесили ее сушиться на солнце, собрали священников наших и сели обсуждать наше будущее.

Рассудили, что сообщать о случившемся властям мы не будем, так как доказать толком уже ничего не сможем, а убийство есть преступление страшное, за которое не только нам, но и всем потомкам нашим придется отвечать. По масштабу своему содеянное нами превосходило все доселе известное, включая даже злодеяния Дарьи Николаевны Салтыковой. Если станет известно, пощады никому не будет – ни нам, ни крестьянам.

Убитых необходимо было похоронить, для чего решили вырыть одну общую могилу. Что касается села, то его, равно как и озерцо, которое считалось местом обитания чуждого нам бога, мы надумали засыпать землей.

Когда одежда просохла, мы вернулись в село. От груды тел на площади посреди села поднимался нестерпимый смрад. Птицы уже успели внести свою лепту в этот кошмар, выклевав глаза многим мертвецам. В некоторых дворах чудом уцелели сараи, крестьяне нашли там кирки и лопаты.

Дойдя до кладбища, мы принялись рыть огромную яму. На нее у нас ушло много часов, потом мы таскали трупы, и только к ночи смогли завершить страшную работу. Варфоломей Петрович в отчаянии пытался найти Иванушку в общей свалке, но безуспешно, так и осталась судьба его для нас загадкой, видимо, сгорел горемычный в пожарище. Земля ему пухом!

Из последних сил мы расселись по подводам и направились домой, куда прибыли глубокой ночью. Там нас уже ждали измученные неизвестностью домашние.

На следующий день мы рассказали всем в имении о наших намерениях, призвали хранить содеянное в тайне до конца своих дней, и потомкам не передавать.

Выполнение наших планов заняло остаток лета и всю осень, сил понадобилось очень много, а еще ведь и сбор урожая нельзя было пропустить, ­жизнь-то продолжалась. Крестьяне к завершению, уже освоились, если и вздыхали с сожалением, то больше о тяжелом труде, который пришлось проделать. Простые люди, простые души, они смогли внутренне отгородиться от кошмара, погрузившись в повседневные заботы. Чего о себе сказать не можем, поэтому и решили мы оставить сие послание потомкам, чтобы хоть немного снять тяжкий груз с душ наших.

Что до остальных детишек, искупавшихся тогда в том злосчастном озере, то с ними ничего страшного пока не случилось, и мы решили оставить их с нами, будь, что будет. Помоги нам Бог!

Ноябрь 1838 года от Рождества Христова,

усадьба Градово,

Санкт-­Петербургская губерния