Вниз по темной реке

ГЛАВА 35

Раньше я умел пить, не пьянея, однако давненько не практиковался, потому и попал ключом в замочную скважину лишь с третьего раза. Открыв дверь, споткнулся о порог и с проклятиями начал расстегивать пальто.

Гостиная освещалась отблесками пламени из камина. Стало быть, Гарри дома? Довольно странно, учитывая, как он вел себя в госпитале.

— Гарри? — подал голос я, повесив пальто и шагнув в комнату.

— Нет, не Гарри, — раздался женский голос.

У камина с чашкой чая сидела Белинда, подсунув под себя ноги. Возлияния всегда приводят меня в мрачное и даже драчливое настроение, однако при виде Бел я впал в ступор. Красота Белинды не из тех, что рождается за туалетным столиком. Ее прелесть заключается в плавном контуре нежной щеки, изгибе бровей и аккуратном подбородке — настоящая, врожденная красота. Бел подготовилась к визиту с особым тщанием: темные волосы волнами ниспадали на плечи, прикрытые моим любимым платьем бледного голубовато-зеленого оттенка. Ее глаза загадочно светились в свете камина. Даже и не припомню, когда она выглядела лучше.

Наслаждайся, дурачок, подумал я. Если Бел поймет, что я выпил, — в следующий раз встретимся нескоро.

— У тебя все нормально? — спросила она.

— Что ты здесь делаешь?

— Скорее мне следовало задать тебе тот же вопрос, — округлила глаза Бел. — Ты не забыл, что я тебя вчера ждала? Сегодня пятница, Майкл, — помолчав, добавила она.

— Помню, что пятница, — буркнул я, усаживаясь в кресло и снимая башмаки.

— Ты вчера не пришел, и я заволновалась, — мягко сказала Белинда. — От тебя пахнет пабом… Где ты был?

Нагнув голову, я стряхнул с ноги ботинок и отбросил его в сторону. Выпил я немало, и все же сознавал, что любой более-менее пространный ответ тут же скажет Белинде, что дело пинтой эля не ограничилось. А этот факт мне хотелось бы скрыть, поэтому я лишь тупо помотал головой.

— Майкл…

Вздохнув, я выпрямился в кресле.

— Зверски устал, понимаешь?

Белинда соскользнула с кресла и, подойдя ко мне, приподняла мою голову за подбородок, заставив посмотреть ей в глаза.

— Ты пил… — пробормотала она, изменившись в лице, и опустила руку.

Удивление уступило место разочарованию.

Гостиная завертелась перед моими глазами, и я сделал над собой усилие, чтобы раскрутить ее обратно.

— Приготовлю кофе, — сказала Белинда и вышла из комнаты.

Тихо застонав, я закрыл глаза. Кофе не хотелось. Хотелось в постель.

Вернулась Бел и, втиснув мне в руку чашку с горячим кофе, опустилась на оттоманку подле моего кресла.

— Почему, Майкл?

— Что «почему»? — буркнул я, и оба слова слились в одно.

— Ты же давным-давно не пил. Расстроился из-за статьи в газете?

— А что там? — спросил я, застыв с чашкой в руке.

— Пишут, что в Лондоне убивают состоятельных женщин. И… вроде бы Скотланд-Ярд это замалчивает.

— Господи Иисусе…

Значит, Форсайт молчать не стал. Я выругался сквозь зубы — совсем как много лет назад в Уайтчепеле, и тупо уставился на темную жидкость в чашке.

— Что сегодня случилось?

— Что случилось? — фыркнул я, глотнул кофе и поставил чашку на столик. — Отец третьей жертвы не позволяет мне с ней побеседовать, потому что господь запрещает помогать полиции найти преступника. Винсент отчитал меня за плохие манеры. Джеймс обвинил в том, что я не так веду себя с Гарри. А теперь еще ты начинаешь… — Я понимал, что несправедлив, но темная сила заставила меня продолжить: — Не нужно читать мне морали!

Я едва не перешел на крик, и Белинда замерла на оттоманке.

— Я не собираюсь читать тебе мораль. Боже, Майкл… Неужели ты до сих пор меня не знаешь!

Сквозь алкогольную дымку пробился сигнал тревоги. Черт, надо мыслить рационально и перестать нести чушь.

— Конечно, знаю, — невнятно ответил я. — Ну, выпил, но рассудка ведь из-за этого не лишился.

Белинда положила ладошку на мою щеку и серьезно посмотрела мне в глаза.

— Помнишь, ты рассказывал мне одну историю? Когда ты дрался ради О’Хагана в этом жутком месте. Ты тогда осмотрелся и понял, что все вокруг жаждут, чтобы ты проиграл, потому что ставили против тебя.

Я молча кивнул.

— Когда дела идут неважно, ты снова становишься тем самым боксером, — мягко сказала она. — Один против всех. И тогда ты начинаешь сражаться даже со своими друзьями. Майкл, ты больше не на ринге, и я тебе не соперник.

Представив себе Белинду с хрупкими кулачками у груди, я невольно хмыкнул.

— Не смеши меня, Бел. Я все прекрасно понимаю.

— Правда? — грустно спросила она, опустив руку. — Мне так не кажется. Больше того, по-моему, ты просто не хочешь понимать. До тех пор, пока мы — все остальные — находимся по другую сторону баррикад, ты продолжаешь в одиночку спасать мир, ведь так, Майкл? Ты — непобедимый Персей, стремящийся на выручку к несчастной, прикованной к скале Андромеде. — Она развела руками. — В таком качестве ты чувствуешь себя гораздо лучше.

Я открыл рот, готовясь поспорить, однако Белинда меня остановила. Впрочем, ни одной связной мысли у меня не было, да и об Андромеде я имел самое смутное представление.

— Позволь мне закончить, Майкл. Я знаю тебя несколько лет, но кое-что поняла лишь сегодня. Превращаясь в героя, ты избавляешься от необходимости задуматься о своих слабостях. — Она покачала головой. — Тебе не приходится сочувствовать бессильной и испуганной жертве. Твоя задача — спасти ее.

— И что же тут неправильного? — вскинулся я.

— Я не говорю, что это неправильно. Просто… ты сам себе не решаешься признаться в своей человечности, а это… это трусость, — неохотно закончила Белинда.

— Трусость? — Я ткнул пальцем в сторону двери. — Считаешь, что трусость — это желание противостоять человеку, готовому убивать и…

— Да не в этом дело! — с досадой бросила Белинда. — Ты можешь представать перед людьми лишь в двух ипостасях: ты с ними либо сражаешься, либо спасаешь. Ни та, ни другая ипостась не даёт тебе возможности проявить чувства, свойственные обычному человеку, а ведь каждый из нас чего-то страшится, тоскует, сомневается. До сих пор ты вполне успешно существовал в своем мире, потому что, сражаясь или спасая, ты обычно выигрываешь за счет силы или… — Она запнулась, подбирая слово. — Или абсолютной безжалостности. И вот ты начинаешь опасаться, что не сумеешь раскрыть дело или спасти от смерти девушку, или дюжину девушек. — Белинда вновь развела руками. — Разве ты позволишь мне или любому другому человеку оказать тебе помощь? Нет, на выручку тебе приходит виски. А если кто-то тебе и поможет, то слова благодарности не дождется. — Она безнадежно качнула головой. — Да, у тебя самые благие намерения. Я знаю, что это так. Но почему бы тебе не умерить свою гордыню, перестать вести себя подобно одинокому герою? Почему не спуститься на землю, как делает большинство из нас? Разве ты не видишь, что хотя бы тень сочувствия к отчаявшемуся, уязвимому собрату сделает тебя гораздо лучше и как человека, и как полицейского?

Я вдруг ощутил, что больше не хочу ее слушать.

— Ты считаешь меня персонажем своих романов, Бел. Пойми, мой характер нельзя взять и переписать. Я — чертовски хороший инспектор, что бы там ни думал Винсент или любой из моих близких.

Белинда хотела было возразить, но передумала и лишь вздохнула:

— Ладно, не бери в голову.

Она встала, нагнулась за накидкой, лежащей на кресле, и повременила, глядя на меня.

— С Винсентом ты бороться не можешь — вот в чем проблема. Спасать его тоже не требуется. Но я сейчас не готова продолжать этот разговор. — Она оделась и с некоторым удовлетворением добавила: — Завтра наверняка будешь чувствовать себя мерзко.

Меня ее логика не устраивала, хотя железных доводов наготове не было. Так что я сделал ход, который считал заведомо выигрышным:

— Я стою обеими ногами на земле, потому что при рождении мне не полагалась карета, в которой можно уберечь от грязи красивые ботиночки, и ты об этом помнишь.

Даже сквозь затуманенный мозг я понимал: это удар ниже пояса, нечестный и несправедливый. Да, Бел родилась в богатой семье, однако никогда не попрекала меня моим прошлым. И ее семья тоже сталкивалась с горем, которому деньгами не поможешь.

Белинда сразу осунулась и открыла дверь.

— Выйди со мной, — холодно произнесла она. — Мне нужно поймать кэб.

— Разве тебя не ждет экипаж?

— Не знала, что придется уехать.

В ее голосе прозвучал упрек, и все же я, решив не исправлять допущенную ошибку, сунул ноги в башмаки, смяв задники, и вышел с Белиндой на угол. Подозвал кэб и помог ей забраться внутрь. Боже, я ведь делал это тысячу раз, чувствуя тепло ее пальцев, затянутых в перчатки, и всегда ощущал в душе холод, когда рука Бел выскальзывала из моей ладони. Я назвал кэбмену адрес, причем пришлось повторить трижды — мой язык каждый раз нес невнятицу, — и наконец кэбмен меня понял.

Экипаж отъехал. Я вошел в дом, запер дверь и попытался скинуть ботинки, зачертыхавшись, когда один из них не пожелал слезать с ноги. Сбросив башмак, метнул его в стену и бросился наверх, где упал в неразобранную кровать.

Мы и раньше ссорились, но на этот раз я, даже находясь в дурмане, понимал: такого еще не было. Иначе с чего бы такая боль в груди…