Вниз по темной реке

ГЛАВА 36

Проснулся я к полудню от тупого биения крови в висках. Игнорировал его, сколько мог, пока не понял, что стучит не в голове. Кто-то барабанил в дверь.

Я сел в кровати с гудящей головой и тошнотворным вкусом во рту. Желудок крутило. Стук продолжался. В одном Белинда была права — я и в самом деле чувствовал себя омерзительно. Зажав голову в ладонях, прислушался. Стук возобновился.

Господи ты боже мой… Неужто Гарри забыл ключ? Если так, вежливой улыбки он от меня не дождется.

С трудом встав, я оглядел измятую одежду, спустился на первый этаж и отпер дверь. На пороге стоял Тимми, курьер из Ярда. Парень раскраснелся и вспотел.

— Меня послал мистер Стайлз, — выдохнул он, — просил передать, что нашли четвертую.

— Четвертую… — тупо повторил я.

Тимми согнулся, упершись руками в колени.

— Еще одна леди в лодке…

— Но… сегодня ведь суббота, — пробормотал я, чувствуя, как темнеет в глазах. Точно ли суббота? Интересно, сколько я проспал? — Суббота, верно ведь?

— Ну да, — неуверенно глянул на меня парень. — Мистер Стайлз просил немедленно отвезти вас на Уоппинг-стрит.

— Что он сказал — жива ли леди?

— Нет, погибла.

Тимми говорил уверенно — вероятно, сам видел тело, и мое сердце упало. Соображал я до сих пор туго, однако вину свою видел невооруженным глазом. Черт меня дернул сообщить Форсайту о серии убийств… Доктор немедленно проговорился, мои слова попали в газеты, и в результате преступник сделал следующий шаг на три дня раньше.

— Мне нужно переодеться, — сказал я, пригласив Тимми пройти.

Войдя в вестибюль, я окинул взглядом ждущих в нетерпении репортеров. Девять человек… Дежурный сержант тщетно пытался навести порядок. Здесь были и Том Флинн, и Джон Фишел. Остановившись у порога, я прислушался к разговору в кабинете, стараясь не попадаться на глаза Винсенту.

Опознавательных знаков на лодке не обнаружено. Украшений на жертве также нет. Дауэр уже нарисовал портрет погибшей, хотя я сильно сомневался, что, установив ее личность, мы поймем мотив убийцы.

— Запястья жестоко порезаны, — произнес кто-то.

Я немедленно представил себе окровавленные женские руки. Меня бросило в пот, и тут же по спине пробежал холодок. Кинувшись к выходу, я едва успел выскочить в переулок, где меня вывернуло наизнанку. Согнувшись в три погибели, постоял, схватившись за стену: стошнит еще или нет?

На мою спину легла твердая рука. Том Флинн… Странно, на лице его не было и намека на насмешку. Том был серьезен и озабочен.

— Когда вы последний раз ели?

Я промолчал.

— Пойдемте.

Он довел меня до паба в паре улиц от участка, указал на столик в углу, и я сел, все еще ощущая вкус желчи в горле. Том вернулся с двумя дымящимися кружками и тарелкой еды и устроился напротив, наблюдая, как я поглощаю картошку, запивая ее горячим кофе. Похоже, вопросов у репортера накопилось немало, однако он дождался, пока я не опустошу тарелку.

— Почему вы не прошли в кабинет?

Я настороженно глянул на Тома, но он лишь махнул рукой:

— Не переживайте, на страницы «Фалкона» наш разговор не попадет.

— Винсент мной недоволен.

— Это почему же?

— С чего бы вам обо мне беспокоиться?

Вопрос прозвучал грубовато, и я попытался его смягчить, выдавив улыбку. Том почесал подбородок и ничего не ответил, лишь пристально глянул мне в глаза.

Я вздохнул. Том — человек разумный и порядочный, и совершенно не заслуживает дурного обращения. К тому же, пока я отмалчивался, другая газета уже успела опубликовать кое-какие новости, так что я у Тома в долгу.

— Винсент вчера обмолвился о моей тактичности — сравнил меня с медведем, продирающимся сквозь подлесок. — Репортер криво усмехнулся. — Да, я совершил глупый поступок, рассказав отцу третьей жертвы о первых двух. Пытался его убедить в необходимости разговора с дочерью. Он же все вывалил в прессу.

— «Таймс» сообщила только, что Ярд замалчивает убийства состоятельных жительниц столицы, — прищурился Том. — Тех двух женщин тоже нашли на реке? И тоже в лодках?

— Один и тот же почерк, — кивнул я, и Том задумался.

— Любопытно, что отец третьей пострадавшей сообщил в газету не все подробности. Сказал ровно столько, сколько требуется, чтобы опорочить Ярд. Про лодки там ни полслова не было.

И правда, странно. С другой стороны, Форсайт был настолько разгневан, что мог пропустить мои слова мимо ушей либо просто не придать им значения.

— Его фамилия — Форсайт. Доктор, приостановивший практику. Есть в нем нечто сомнительное.

— Могу потихоньку навести справки, — хмыкнул Том.

— Если Винсент прослышит об этом хоть краем уха, — тут же догадается, что вы действуете по моей просьбе, — покачал головой я. — И тогда, хм… тогда он точно выбросит меня на улицу.

— А если преступник снова убьет? — спросил Том, и я невольно вздрогнул. — Можно порыться в наших архивах. Уж об этом Винсент не узнает.

У меня в ушах зазвучали упреки Белинды — дескать, я никогда не приму чью-то помощь. Бел словно за спиной стояла — так ясно я ее услышал.

— Подождем пару дней, Том, — выдавил я еще одну улыбку. — Дам вам знать, если возникнет необходимость. Договорились?

Он покрутил в руках кружку и, дождавшись, когда я допью кофе, заговорил:

— Как медведь сквозь подлесок? Что ж, понимаю. Сам недалеко ушел. Но, знаете, иногда невредно уподобиться сове.

— Сове, значит… — задумчиво повторил я.

Том грустно улыбнулся и вновь посерьезнел.

— У меня был один редактор, умнейший человек. Умер в прошлом году. Так вот, он дал мне совет. — Том обвел пальцем круг над головой. — Слышали, что совы умеют крутить шеей на триста шестьдесят градусов? Умеют ждать, пока в лесу не стихнет мешающий им гвалт.

— То есть мне следует прекратить дергаться? Лучше сесть на жердочку и ждать, пока ответ не придет сам собой?

Я ухмыльнулся, дав понять Тому, что вижу в его совете желание помочь. Репортер уперся локтями в стол и машинально потер изувеченный палец.

— Ну, гарантий не дам, но, судя по опыту, нужный ответ нередко получаешь, прекратив давить на человека.

— Понимаю, Том.

Мы помолчали, и я смущенно добавил:

— Кстати, я вам благодарен. Вы все-таки не упомянули в статье, что миссис Манро осталась жива.

— Вы просили, я сделал, — дернул плечом репортер, и все же я чувствовал себя обязанным.

— Мне очень неловко, что я не рассказал вам подробностей. Прошу еще немного подождать.

— Конечно. — Том приподнял кружку — дескать, — не обижается. — В следующий раз угостите меня кофейком.

Расставшись с Томом, я долго стоял на мосту Блэкфрайерс, наблюдая за рекой, играющей течениями, словно мускулами. Оцепенение сбросил только после полудня, а когда день стал клониться к вечеру и на набережной Виктории сквозь дымку пробились золотые искорки газовых фонарей, я пошел домой, пробираясь среди крикливых мальчишек с кипами газет. Углядев на первых страницах заголовки жирным шрифтом, какой обычно приберегают для новостей о железнодорожных крушениях или о попытке покушения на королеву, купил «Бикон» — тот наверняка превзошел все остальные издания. Сорванец, торговавший газетами, орал во всю глотку: «Убийства! Убийства! Покупайте, пока все не продал!»

Швырнув ему монету, я остановился посреди толпы, вглядываясь в текст при свете уличного фонаря. Статья без подписи, в стиле Фишела.

Я заставил себя прочитать заметку до конца. Разумеется, Фишел подал новости так, что могло показаться: абсолютно все женщины Лондона в опасности, а полиция не продвинулась ни на дюйм. Судя по его намекам, Скотланд-Ярд занимался лишь расследованием нападений на самых состоятельных леди, не обращая внимания на остальных. Послушать Фишела — так получалось, что мы безбожно обманываем публику, и кресло под Винсентом уже шатается. Подводя итог, репортеришка еще раз пересказал историю с судебным процессом над детективами Скотланд-Ярда, словно о ней успели позабыть.

Швырнув газету в урну, я отправился к дому Белинды.

По субботам Бел обычно приглашала гостей. Нередко звала и меня, однако я каждый раз отказывался. В толпе ее друзей мне было бы неуютно, к тому же я знал, что наш день — четверг, когда нам никто не помешает. А больше мне ничего и не нужно.

Встав на другой стороне дороги, я наблюдал за подъезжающими к дому экипажами. Хорошо одетые люди поднимались по ступенькам; кареты, высадив пассажиров, освобождали место другим экипажам. На пороге гостей встречал дворецкий Роберт. Каждый раз, когда открывалась дверь, изнутри доносились звуки музыки, исполняемой струнным квартетом.

В глубине души я желал, чтобы Бел чувствовала себя после ссоры не в своей тарелке; надеялся, что она отменит вечеринку. И все же, подавив гнусный внутренний голосок, я восхитился ее умению не изменять себе. Бел всегда ценила твердость характера, постоянство правил и привычек и не раз рассказывала мне о своей матери, желая, чтобы я понял ее натуру.

Отъехал последний экипаж. Двери захлопнулись.

Ощутив волну сожаления, я прикрыл глаза. Вспомнились волосы Бел, в которые я имел привычку зарываться лицом, ощущая себя настолько в ее власти, что любые мои слова, сказанные в ее присутствии, приобретали совсем иной смысл. Бывало, испытывал желание сразиться с Бел или спасти ее, но этим наши отношения не ограничивались.

Я побрел домой, не заглянув ни в один из десятка встретившихся по дороге пабов. Наверное, до меня наконец дошло: надо меняться.

Гарри был дома — сидел у камина, как и во вторник. На этот раз один, без Джеймса. На столике лежало несколько газет.

Глянув на меня, парнишка моргнул и задал вопрос с тревогой в голосе:

— Уже известно, кто она?

— Ее портреты разослали по участкам, — покачал головой я. — Наверное, завтра будет что-то определенное.

— Она… мертва? — тихо спросил Гарри.

— Мертва, — ответил я, погрузившись в кресло.

— Вы напали на след убийцы?

— Я бы так не сказал. Непонятно, что общего у этих четырех женщин, если они вообще чем-то связаны. Но, по-моему, любовь и алчность тут ни при чем.

— Есть ведь еще страх и месть, как говорит доктор Эверетт.

— Страх чего? Месть — кому? — рассудительно ответил я. — С чего бы убийце бояться этих женщин? И какое зло они вместе или по отдельности могли ему причинить?

Мы помолчали, глядя на умирающий в камине огонь, и наконец я признался:

— Устал так, что даже в голову ничего не лезет.

— Подумал, что сегодня могу переночевать здесь, — бросил Гарри с деланной небрежностью. — Все равно миссис Бэкфорд пока ничего нового не говорит.

Меня тронула тщательно скрываемая забота парнишки. Гарри пытался сказать, что мы с ним союзники, и в то же время не хотел, чтобы я чувствовал себя перед ним в долгу.

Черт… Негоже отказываться от помощи друзей. Пусть получат удовольствие.

— Спасибо тебе, Гарри. Хорошо, что составил мне компанию.

В глазах мальчика вспыхнул огонек удивления, и он робко улыбнулся.

— Ладно, спокойной вам ночи.

Он вышел из комнаты.

Забыв об усталости, я сел у огня, предавшись размышлениям. Джеймс обронил, что мы с Гарри похожи в том, что ни один, ни другой не желал чувствовать себя обузой. Сегодняшняя доброжелательность мальчишки на меня здорово подействовала, заставив погрузиться в воспоминания.

Помню, как первые несколько дней после исчезновения матери носился по улицам, отчаянно пытаясь ее разыскать. Потом меня охватило уныние и страх, и я проводил дни, забиваясь в укромные уголки и закоулки Уайтчепела. Коротал там время до темноты, пока меня не подбирали добрые люди. Друзья матери долго меня подкармливали, предоставляя свой кров. Даже не помню, сколько я так существовал. Наверное, до того вечера, когда миссис Телл, у которой и без того было четверо детишек, в том числе грудной младенец, не позвала меня на ужин. Она и раньше меня приглашала, но на этот раз я, потянувшись за вторым куском хлеба, заметил у нее на лбу угрюмую складку. Я тогда отдернул руку, словно обжегшись.

Потом мы все улеглись в кровать, и я слышал, как женщина месила тесто — готовилась печь хлеб на завтра. Только тут до меня дошло: ведь мама тоже наверняка хлопотала по хозяйству, когда я отходил ко сну. Не хотела, чтобы сын видел: если живешь в Уайтчепеле — тебе не хватает ни сна, ни пищи, ни покоя. Есть только работа, которую невозможно отложить на потом. В ту ночь я испытал унижение и стыд при мысли, что являюсь обузой для таких матерей, как миссис Телл. В мои-то годы… Как же я был глуп и эгоистичен!

Спали мы вместе с Чарли. Я долго смотрел в потолок, размышляя: чем я хуже других мальчишек? Неужели не могу заработать шиллинг-другой, чтобы расплатиться за доброту миссис Телл? Наутро внимательно смотрел, как она делит на пятерых краюшку хлеба. Наблюдал, как хозяйка долго жует свою корочку, не торопясь ее проглотить. Проглотишь — считай, что и не было ее. Выйдя после завтрака на улицу, я решил: внесу свою долю, добуду хлеба. Другое дело, что приличная буханка, от которой каждому можно было бы отрезать по хорошему ломтю, стоила полшиллинга. Что же делать? Я заглянул в десяток лавочек, предлагая свою помощь: убраться, сбегать по поручениям. Хозяева лишь качали головой. Наконец добрался до одной пекарни. Долго наблюдал, как покупатели заходят и выходят с выглядывающими из сумок золотистыми батонами. Заметил, как уличный мальчишка попытался вытащить хлеб из авоськи какой-то женщины, однако не преуспел: воришке надрали уши. Тут надо быть осторожнее…

За десять минут до закрытия в пекарню зашло сразу несколько человек. В тесном зальчике воцарился беспорядок, и я уверенно перешагнул порог вслед за ними. Вытащил один из десятка батонов, торчавших в корзине, сунул его под рубаху и получил свою порцию аплодисментов и восхищенных восклицаний в домике Теллов. Батон был еще теплым, и меня благодарили все, кто мог: и Чарли, и Дэнни, и Бетти, и даже малыш. Миссис Телл улыбнулась:

— Спасибо, Майкл! Как же ты его добыл?

Правдоподобный ответ я подготовил по пути:

— Помог одному из уличных торговцев дотащить несколько мешков картошки до прилавка.

Миссис Телл бросила на меня внимательный взгляд. Вечером, когда я забрался в нашу с Чарли постель, она обняла меня и поцеловала в макушку.

— Хороший ты парень, Микки…

Я понял: благодарили меня не только за хлеб, а за то, что я постарался отплатить за ее заботу. С тех пор я понял: если ты слаб, тебе всегда помогут, однако всему есть предел. По большому счету ценить тебя будут за силу и уверенность, за решительность, граничащую с дерзостью. За надежность.

Эти качества я обрел, и до сих пор они служили мне верой и правдой. К сожалению, расследованию они пока не помогли никак. Возможно, как говорила Белинда, именно то чувство беспомощности и отчаяния, которое я испытал в юности, позволит мне понять натуру человека, которого я пытался вычислить.

Дрова в камине обратились в пепел, когда я наконец поднялся с кресла. Наверху толкнул дверь гостевой спальни. Гарри спал, подогнув ноги, не умещавшиеся в короткой кровати, и я испытал едва ли не отцовскую нежность, слегка приправленную грустью.