Воспоминания о Ф. Гладкове

Л. Богданович ПРОСТОЕ ПИСЬМО

Кто-то мне сказал, что Гладков нелюдим, высокомерен... Какая неправда! Я не знала человека более внимательного и доброго к людям. Это я почувствовала и на собственном опыте.

Однажды прославленный писатель прислал голубой конверт — простое письмо — мне, незнакомому врачу, автору «Записок психиатра», первой, робкой и многострадальной книги.

Я сказала — простое письмо, но для меня оно казалось чудотворным, волшебным. Позволю себе привести его полностью.

«28/III-56 г.

Милая Лидия Анатольевна!

Ваши «Записки психиатра» я прочел с большим интересом. Они увлекают читателя не только смело взятой темой, темой оригинальной и редкой в нашей литературе, но и уменьем экономно, искренно, правдиво изображать очень скрытные проявления человеческой души. Пусть это клинические факты, но разве в клинике больной это — не человек?

Художественная литература имеет дело только с человеком и типически живописует его во всех перипетиях его жизни. У нас есть много туполобых критиков, которые с ужасом отвергают рассказы и повести, в которых изображаются люди с израненной и изломанной психикой. А как же быть с Достоевским, с «Черным монахом», с «Припадком» и др. рассказами Чехова? Как быть с Мопассаном, которого издают у нас чуть ли не каждую пятилетку?

Правда, это у Вас только «Записки», да еще «психиатра». Это обстоятельство делает книгу специфически клинической. И Вы правильно сделали, назвав её «Записками». Это человеческий документ, это скорей всего очерки, но не беллетристика. Однако есть в книжке вещи, которые поспорят в художественном отношении со многими рассказами наших писателей. Это особенно касается первых рассказов сборника, где Вы очень выпукло, скульптурно лепите характеры.

Писать Вы можете хорошо — это ясно: у Вас и рука набита, и есть чувство меры. Вы и слово чувствуете и относитесь к нему совестливо: пишете просто, без ненужного украшательства. Вам дорого каждое слово, потому что это Ваши думы, Ваша выстраданная мысль. Надо только убрать из текста иностранные медицинские термины, которые не выговоришь. Скажите это на простом, честном русском языке.

Желаю Вам дальнейших успехов. Напишите большую повесть.

С уважением Федор Гладков».

Кажется, на четвертый день меня осенила благоразумная мысль — поблагодарить писателя по телефону, извиниться за промедление, которое никаких оправданий не имеет.

Признаюсь, из робости я сделала это спустя еще день.

— Сегодня, а не сможете — завтра вечером жду вас у себя. Познакомимся. Адрес на конверте моего письма. До свидания! — сказал Федор Васильевич и повесил трубку.

... — Так вот вы какая! — услышала я голос Федора Васильевича, когда передо мной раскрылась дверь. — Ну, быстрее раздевайтесь, будем пить чай!

Признаюсь, я с удивлением смотрела на этого молодого в движениях человека, имя которого было Федор Гладков.

Вот он сидит против меня, и свет падает на его широкий лоб, лоб философа. Седые тонкие волосы словно светятся.

Главное — в его глазах. Даже очки не затеняют вспыхивающего блеска этих проницательных, умных глаз.

— Да ешьте же, наконец, ведь вы после работы! — вдруг почему-то рассердился он на меня. — Я знаю, что такое работа врача!

Писатель и его жена, добрейшая, ласковая Татьяна Ниловна, довольные моим хорошим аппетитом, угощали меня наперебой.

Потом началась беседа.

Как умел слушать Федор Васильевич! Схватив мысль собеседника, он начинал ее развивать, расцвечивать так, что она становилась совсем новой, увлекательной, красивой.

Во время разговора часто вставал с кресла, быстро ходил по комнате, останавливался в задумчивости. Так и в этот раз. Неожиданно остановился подле меня и, смотря не в лицо, а как бы в саму душу, спросил:

— Так какую же книгу вы задумали еще?

Я не была готова к этому вопросу. Поэтому в данную минуту не хотелось отвечать. Но все-таки я сказала:

— Книга будет называться «Глазами врача», и в ней мне хочется раскрыть секреты долголетия нервной системы.

— Почему нервной системы?

— Потому что она, и только она, является организатором здоровья, если так можно сказать...

— Да, от нервной системы, пожалуй, зависит все! Так начинайте! Садитесь сюда! А мы с Татьяной Ниловной будем слушать.

Я села в предложенное мне удобное, мягкое кресло с белым чехлом и, вспомнив одного пациента, начала рассказ:

— Был у меня на приеме однажды один любознательный инженер.

— Из ваших пациентов? — улыбнувшись, покрутил пальцем у виска Федор Васильевич. — Ведь к вам на прием приходят, должно быть, разные: простые и высокомерные, мечтатели и скептики, одаренные судьбой и неудачники. Безрассудные, шальные повесы, пылкие фантазеры с недостатком воли...

— Рабы низких страстей с девизом Людовика Пятнадцатого: «После нас хоть потоп», — добавила я. — Люди печальные, потерявшие цель в жизни, и, наоборот, безмятежные счастливцы... Но бывают и оригинальные мыслители...

— Да, да! — загорелся Федор Васильевич. — У вас бывают самые различные люди, и это делает вашу профессию интереснейшей! Дальше! — скомандовал он.

— Так вот, пришел ко мне на прием один инженер-энергетик и безапелляционно заявил, что намерен побеседовать с психиатром, так как это единственная в своем роде профессия врача, которая позволяет говорить не торопясь.

— Он заболел? — спросила Татьяна Ниловна.

— Наоборот, этот инженер оказался на редкость здоровым человеком, но, как он выразился, его «беспокоили мысли о секретах долголетия».

— Что же он вам сказал? — торопил меня Федор Васильевич.

— Он сказал, что многие полагают, будто трудолюбие, честность обеспечивают счастье. Однако ему встречались люди честные и все же несчастливые... «На моих глазах, — продолжал он, — умерли отец и брат. Дядя был отменным пьяницей, гулякой, дебоширом, страстным любителем охоты, футбола. Жил он в свое удовольствие, умер внезапно сорока восьми лет. Отец — математик. Не пил водки, не курил, был убежденным вегетарианцем. Кроме своих формул и письменного стола, ничем другим не интересовался, разве иногда играл в шахматы. Умер он, как и дядюшка, рановато — пятидесяти двух лет. За год до смерти его начала беспокоить астма. Значит, секрет долголетия не в том и не в другом?»

— А пожалуй, прав ваш инженер, — улыбнулся Федор Васильевич. Он встал и быстро зашагал по комнате. — Нужно другое объяснение... Врачи запрещают курить, пить спиртное, хотя иные и сами курят и пьют... Советуют не есть много жирного, закаляться, постепенно или внезапно, например окунаться в прорубь...

— Между прочим, от последнего вида водного спорта один мой знакомый получил воспаление легких, — заметила я.

— В том-то и дело! — воскликнул Федор Васильевич. — Без индивидуального подхода к человеку ничего не выйдет!

Вдруг лицо его покраснело, он прижал руку к груди и закашлялся мучительным кашлем астматика. Подойдя к шкафу, налил из пузырька каких-то капель, добавил из графина воды и выпил.

— Ничего, сейчас пройдет! — сказал он, махнув рукой. И, немного помолчав, добавил: — Помните, что книга, которую вы хотите написать, должна быть доступной широким слоям народа!

Мне стало неловко, что беседа так взволновала Федора Васильевича, — ведь ему нужен был полный покой. Но, видно, иначе он не мог. Казалось, что нет силы, которая утихомирила бы его, примирила с тем, что ему не по душе. Может быть, именно это не нравилось отдельным людям. Но здесь-то и таился секрет обаяния этого не терпящего компромиссов человека.

Мне было ясно, что Федор Васильевич чувствует себя неважно и только храбрится, утверждая, что здоров.

Когда я собралась уйти, он взял с меня слово, что я приду через неделю и продолжу беседу о секретах долголетия. За дверями я снова услышала мучительный приступ его кашля...

К сожалению, Гладков заболел, и предполагаемую беседу пришлось отложить на неопределенное время.

В течение двух месяцев я узнавала о состоянии его здоровья, но ему не звонила, опасаясь беспокоить человека, который, возможно, отдал дань вежливости, пригласив однажды, и забыл обо мне.

Но в мае мне позвонила Татьяна Ниловна и сказала:

— Федор Васильевич просит вас приехать к нам на дачу в одно из воскресений.

Сознаюсь, что воскресенья я ждала с нетерпением и неделя показалась длинной.

Уже целый месяц я писала главу моей новой книги. Видно, Федор Васильевич и не подозревал, что в беседе с ним наметился дальнейший сюжет, выносились за это время и отдельные образы книги. Да разве это образы? Это же люди, которых я в действительности встречала вчера, год назад, раньше.

Я приехала на дачу до неприличия рано, в девять часов утра.

Меня встретила Татьяна Ниловна и сообщила, что Федор Васильевич вчера долго работал ночью и сейчас спит. Мы прошли с ней на террасу, и я залюбовалась ранней, хризолитовой зеленью, такой солнечно светлой и неудержимо буйной. Не прошло и четверти часа, как послышался голос Федора Васильевича. Он показался в дверях, посвежевший и веселый.

— А, хорошо, что приехали, пойдемте, покажу сад.

Кажется, он не пропустил ни одного куста с набухшими бутонами и почками, подробно рассказывая историю каждого. Его вполне можно было бы принять за ботаника. Так хорошо он знал жизнь растений, так любовно собственными руками выхаживал цветы и деревья.

— Обязательно расскажите в книге о пользе свежего воздуха! Забывают люди о драгоценных качествах кислорода! Вы согласны со мной? А нервная система, конечно, рулевой здоровья и долголетия. Люди только подтачивают ее, нервную систему, неправильными взаимоотношениями. Наши же социологи и гигиенисты еще не создали настоящую науку, помогающую воспитывать чувства, а они ох как нуждаются в воспитании! И об этом обязательно напишите! О воспитании чувств!

Мы долго бродили по саду, и Федор Васильевич вперемежку с рассказами о цветах, травах, деревьях словно случайно касался темы долголетия.

— Кстати, что бы вы хотели поесть?

Неожиданный вопрос Федора Васильевича сбил меня с основной мысли, и я действительно почувствовала, что очень голодна.

Мы прошли на террасу и здесь, в светлой зеленой сетке вьющихся растений, сквозь которую просвечивало солнце, сели за большой стол. Завтрак был обильный и вкусный. Моченые яблоки, соленые грибы и варенье — все это делалось по рецепту Татьяны Ниловны, чем Федор Васильевич не замедлил шутливо похвалиться.

После завтрака он высказал свое неудовольствие диетологами, которые все время меняют рецепты еды, то, например, совсем запрещая пожилым яйца и жиры, то разрешая. И вообще просил в книге коснуться вопроса питания пожилых.

— А как вы думаете, с каких лет надо заботиться о долголетии? — задал он мне вопрос.

— Долголетие, как мне представляется, должно начинаться еще до рождения ребенка.

— Каким образом?

— Прежде всего забота о здоровье матери — это и есть залог будущего здоровья новорожденного.

— Правильная мысль! — Федор Васильевич порывисто встал. — Еще мне кажется и всегда казалось, что человеческую жизнь продлевает хорошее настроение и любовь, но не обязательно к женщине, хотя и это стимул большой радости, а следовательно, здоровья и долголетия.

И опять, усадив меня после завтрака против себя и Татьяны Ниловны, этот удивительный человек обратился ко мне так, словно мы прервали беседу только что, а не два месяца назад:

— Ну, я слушаю, продолжайте!

Как и на Лаврушинском переулке, в квартире, где состоялось первое знакомство с автором «Цемента», я, поддаваясь его просьбе, начала рассказывать сюжет своей будущей, еще не написанной книги. Мне выпадает по лотерейному билету счастье в виде путевки в туристический поход. Да это же в самом деле счастье — бродить по зеленым массивам необъятной нашей страны, общаться со многими, совсем нежданными друзьями, число которых растет. И главное, разве не любопытно поискать «секреты долголетия», как, например, прежде старые люди искали зарытых кладов?

— Правильно! Путешествие — самая лучшая форма узнавания жизни людей. А знаете, кто первый открыл глубокую философию путешествия?.. Не знаете? Надо знать, — укорил он меня. — Да Радищев! А за ним Карамзин. Еще раз прочитайте и Радищева, и Карамзина, и вы сами поймете, что я прав... Что же, вы одна думаете путешествовать по книге? Одной скучновато...

— Такую же путевку выигрывает и учительница-пенсионерка, тоже любопытная искательница секретов здоровья и долголетия.

— И кого же вы встречаете во время путешествия?

Меня, признаюсь, ошеломляла форма беседы с писателем. Он говорил со мной о путешествии, словно оно совершившийся факт, и я ему все рассказывала и рассказывала о действительно виденных мной людях и событиях...

Время от времени он прерывал меня, начиная развивать мою робкую, еще полностью не созревшую мысль. Я искренне любовалась им. Одинаково убедительно, с неиссякаемым знанием жизни он мог говорить о воспитании детей, как педагог, имеющий большой опыт, как человек, прошедший большой жизненный путь, беспощадно разоблачая невежество, глупость, нерадение, мешающие большому общему делу — воспитанию человека новой эпохи.

Он говорил увлеченно, и хотелось его слушать и слушать...

Поздно вечером вместе с Татьяной Ниловной он проводил меня до станции пригородного поезда.

Прошло полгода. Я увлеченно работала над книгой, «путешествуя» по зеленым просторам родины, вспоминая все новых людей, раскрывая секреты здоровья и долголетия, которые таит наша советская действительность.

Как-то прошел слух, что писатель Гладков тяжело болен. Скоро это подтвердилось печальной вестью...

...И сегодня, когда Федора Васильевича уже нет, мне хочется прийти в его кабинет на Лаврушинском и молча постоять перед его портретом.

Может быть, мне покажется, что он, всегда живой для тех, кто его знал, серьезно, без улыбки, спросит:

— Ну, закончили вы книгу? Только помните — надо сделать ее для народа!

— Да, Федор Васильевич! — с не вмещающейся в сердце радостью скажу я. — Только секреты здоровья и долголетия помогли раскрыть мне сама жизнь да ваше простое письмо!

Книгу я закончила.

1968