Второе пришествие инженера Гарина

*** 66 ***

Берлин встретил Гарина и Зою ясным, предосенним днем августа. В самом городе – безликость, однозначность плоской геометрии применительно к архитектуре, лишенной какого-либо порыва, устремленной индивидуальности. Утилитарность, доведенная до казарменной целесообразности. Центр Берлина – символ единоначалия и благоговения. И памятники, памятники… Асхиллы, или Аттилы, быть может, Атлетика… Триумфальная арка, крылатые кони, средневековые латы, – преобладающего стиля ампир.

Они остановились в гостинице средней руки, в центральной части Берлина. Выходили в город после 10 утра, возвращались к обеду, или задерживались до вечера. В день посещения варьете решили зайти в один ювелирный магазин, на Ратхаусштрассе.

Зоя – гибкая, стройная (счастливая инерция юных дней), демократически чуть более ослабившая свою пышную, великосветскую прическу, в строгом сером костюме английской шерсти, в шляпке, под обязательной вуалькой, – небрежно переливала из рук в руки нитку крупного жемчуга. Отложила в сторону. Длинно скептически улыбнулась, приценяясь ко всему здесь. Прошлась рядами витражей, где под небьющимся стеклом, на бархатном ложе, покоились каменья, стоимостью, однако, заставившие бы поджать губы и старых домов американских миллионеров. Но такова была Зоя. Ей было скучно. Сюда она пришла по некоторому женскому предопределению, и что у мужчин выливается в тягу к курительным салонам и политическим дрязгам. К тому же она не хотела расхолаживать Гарина, – вменившему себе в обязанность составить ей круг общения и увеселений; понимая под этим, разумеется, опять же себя одного, да вот такие нудные экскурсии. Где-то еще до вечера надо было провести время. На 7 ими были куплены билеты в партер. Возвращаться слишком рано в отель – не входило в их планы. Сейчас, вздохнув, Зоя указала отполированным ногтем на прямо-таки роскошный кальян, отделанный серебром и слоновой костью, стоявший отдельно на полке мраморного камина, и к продаже, отнюдь, не предназначавшегося. После этого, резко повернувшись, пошла на выход. Гарин отстал, – опять что-то улаживать, уговаривать (разволновавшегося хозяина магазина), платить и делать распоряжения о пересылке странного заказа в номер. Догнал он ее уже на улице. Оглянулся. Они шли в направлении Александерплаца – любимого места берлинцев для встреч и прогулок, отданное пешеходам. Зоя шла, высоко вскинув голову, критически оценивая помпезность и унылость многих зданий. На самой площади постояла возле уличного скрипача, прикармливая голубей и слушая элегии Шопена. (У Гарина деревенел затылок; прохожие с улыбками присматривались к ним). Мимоходом бросила банкноту подслеповатому шарманщику, с усами и ежиком прически Максима Горького. Не пропустила художника-портретиста, заинтересовавшись его работами; тот немедля уцепился даме за подол. Подхватив Зою под руку, чертыхнувшись на сторону богемы, Гарин вновь скоро был вынужден плестись за своей спутницей, которая и здесь – они шли уже фешенебельной Ундер-дер-Линден, среди праздных гуляк, – ухитрялась обращать на себя внимание. Наконец, устав, Зоя вняла увещеваниям Гарина и согласилась на его автомобиль. Но теперь им пришлось взять такси, чтобы добраться до места, где был припаркован «ситроен» Гарина. Целью очередного маршрута они избрали Фридрихсхайн.

День был ясный, теплый. Пламенел американский клен, сквозь листву – золотое, бьющее в глаза культовое Солнце древних майя. (Зоя потупила взор). Дуб держался еще своей крепкой, с желтизной, листвы. Опадал каштан. Было свободно, просторно, открыто, далеко. Зоя держалась теневой стороны аллеи, – сторонней наблюдательницей. Шла заметно побледневшая, закусив губу. Так вот, чем полна жизнь. При одном взгляде на гигантское «чертово колесо» ей сделалось дурно. Высоченные стойки, помост с лестницей… Брезгливо сложила она гримасу в направлении писка и гомона детворы. И опять – про жизнь. Пахнуло холодом. Стоило ли так рисковать с этой поездкой ради… неизвестно чего? Как бы беспомощно она оглянулась на Гарина. Тот пожал плечами.

И отсюда они быстро убрались.

Обедали в ресторане Оберхауз. По этому часу – публика была еще относительно пресная. Сливки общества ожидались только к вечеру. Наигрывал джаз-банд. Негры – музыканты-эксцентрики, одетые в смешные смокинги, по типу «пингвиньих», и огромные ботинки с отслоившимися подошвами, мелодично разносили по кусочкам оркестр: «музыкально» распиливали пилой фортепьяно, вдоволь нашпиговали барабан ударами кувалды, до пузырей во рту дули в саксофон, мелодично переливали за ширмой воду в банках, били стаканы… все выходило на удивление слаженно, чисто, гармонично, почти задушевно. Выступил кордебалет. Нестройная кавалькада девиц с худосочными ляжками исполнила канкан и с грустным визгом разбежалась. В зале было уже накурено, но много света и просторно.

Зоя выпила бокал возбуждающего красного, вкусила самую малость гусиного паштета… аппетита не было. Рассеянно оглянулась. Она сидела спиной к выходу. Напротив нее – Гарин. Всегда бледные его щеки разрумянились. Он непривычно для себя много ерзал на стуле. Пил одну сельтерскую. Курил. Больше смотрел по сторонам, и слишком пристально. Груз ответственности – один за всех и за нее, – почти не давал маневра, прижимал к стене случайных обстоятельств. Как не было причин чего-либо опасаться, – так могло произойти все. Просторные окна казались слишком огромными. За ярусами кремовых штор день плавал подобно коварному айсбергу. Вероятно, какой-то мнительный холод передался и женщине. Она зябко повела открытой спиной. В прежние времена укрыла бы плечи дорогим палантином, закуталась бы до крутых бровей. В плоской хрустальной вазе с водой плавали три зажженные свечечки. Зоя заказала еще бутылку шампанского. Усмехнулась, – попросила принести хризантем и египетских сигарет. Смутившись, спустя десять минут, официант исполнил то и другое; неловко передавая даме цветы, и оглядываясь на столик, в конце залы, с табличкой «Дежурный метрдотель».

Несколько раз ее приглашали танцевать. Зоя свободно, красиво двигалась, как будто и не было этих семи лет изоляции. Ее партнеры – неловко ходульно шли к своим столикам, после танца; да так и не спускали с нее глаз. Продлили обед – кофе с ликером, египетскими сигарками, фруктами. Зоя вспомнила что-то свое… в связи с этим насторожилась. Выкурила тонкую скрутку благоухающих листьев, выпуская дым уголками пунцовых губ. Мало обращаясь к Гарину за все время обеда, спросила вдруг о кальяне, и о том, куда теперь эту вещь деть. Мило оборвала его назидательный тон, посоветовав и ему бросить курить и пристраститься к горному воздуху.

За час до представления они вернулись к себе в номер. (Как оказалось, в последний раз).

Зоя переоделась в темное глухое закрытое платье. Высоко возвела волосы. Сколола их гребнем русского малахита. Оправила на шее медальон, – короткий римский меч покойно улегся в ложбинку ее грудей. Прикосновением заснеженных пальцев уняла волнуемую жилку на висках. Под локтем – непременная сумочка-шкатулка. Мадам Ламоль была готова ко всему, – где-то оставаясь свидетельницей самой себя.