Второе пришествие инженера Гарина

*** 78 ***

Утро выдалось пасмурное, неприветливое. Накрапывал дождь. Волнистые слизняки тумана ползли из лощин. В полях, сбившиеся в плотный щит стаи ворон, едва перебирали крыльями, или, напротив, затевали крикливую драчку. Окрестности едва проступали. По дороге от городка в сторону замка ехал черный автомобиль полицейского управления, следом – машина, в которой обыкновенно конвоируют заключенных.

Замок господствовал над местностью, очаровывал чисто средневековым нормандским обликом. В смазанной перспективе, с низким небом над его башнями, в затеках тумана, он, казалось, уплывал – более чем в даль и неясность… в собственном времени и даже пространстве, – обманчивым миражом северного ландшафта. День был в десятом часу, когда кавалькада добралась до места. Рвов, подъемного моста не наблюдалось, – только высокие, окованные двустворчатые ворота преградили им путь во внутренний двор замка. Вышедший из машины пристав в штатском – в коротком черном плаще и котелке – стукнул два раза в листовое железо набалдашником трости. Выпрыгнувшие из машины жандармы позевывали, задирали головы на высоченные стены, оглаживали стволы винтовок. Долго никто не отвечал, тогда грохнули в ворота прикладами. Наконец, из скрытой боковой дверцы показался привратник. В стеганной кацавейке, на ногах лохматые опорки, будто козлиные копыта. Розовая рубашка в горошек топорщилась на груди. Такой служка мог быть только из местных. Не заглядываясь на него и ни о чем не спрашивая, исполнитель одним указанием трости, точно королевским жезлом, оттер недотепу в сторону, – отрешая таким образом от должности. Наряд жандармов дружно чихнул. Повеяло сквозняком. Створки ворот – при содействии каких-то примитивных блоков и червячной передачи – разъехались, пропуская машины следственной бригады.

Во внутреннем дворе пристав оглянулся, задрал голову… остался всецело удовлетворен. Отсюда стены выглядели не менее отвесными и неприступными, чем снаружи. Замок вполне мог стать образцовым местом заключения. Силами трех-четырех патрульных жандармов место это можно было превратить в филиал Моабитской тюрьмы. «Голубка не вылетит», – взял пристав по высоте стен и тому голому сквозному пространству вокруг. Но надо было вершить формальности дела.

– Эн-н, милейший, – обратился пристав к человеку в козлиных опорках (тот уже прекратил расчесывать грудь, зевнул и перекрестился). – А что, господин барон еще не поднялся? Так доложи ему! Доколе мы будем так стоять? – возвысил он голос. Жандармы взяли под ружье. Привратник в розовой рубашке, задранной на крестце, засеменил к парадному.

– Эн. Нет. Вначале в дом войдем мы. Ты – следом, – непререкаемо изрек пристав и дал соответствующие указания остальным. Тотчас один жандарм взял на караул у ворот. Другой – направился вдоль периметра стен. Оставшиеся люди – сам исполнитель, жандарм и привратник – через узорчатые застекленные двери парадного, мимо урн с цветами, вошли в гостиную.

Это было просторное помещение, по центру которого, наверх, вела широкая мраморная лестница, крытая анатолийским ковром. Балюстрада по правую и левую стороны перекрывала взор, скрывая площадку и выходы на второй этаж. Одно крыло гостиной пересекала вдоль открытая галерея, на уровне второго этажа, уводящая в анфилады комнат, с улицы (внутреннего двора) галерея была застеклена высокими окнами, сквозь которые сейчас изливался мутный день. Поодаль от входа на лестницу, громоздился камин. Из расставленных везде гипсовых ваз и урн топорщились огненные тюльпаны, голубоватые водянистые флоксы. Несколько в стороне – под стеклянным колпаком шахты, пробитой до самой крыши, – зависли на жердочках несколько клеток с попугаями и канарейками. Рядом журчал фонтан.

Ожидавшие барона люди поглядывали на лестницу; внезапно, через потайную дверцу, в гостиную явился бледноватый человек, субтильной наружности, с заострившимся подбородком, клочком усиков под большим носом и всепрощающим взглядом бесцветных прозрачных глаз. Он был в халате желто-ядовитого тонов, запахнутом на груди, в персидских тапочках на босую ногу; одна его маленькая рука придерживала растрепанную политическую книженцию.

– Чем могу служить, господа, в столь ранний час, – сломанным голосом – от последней веточки генеалогического древа, – произнес отпрыск рода Киркгофов. – Вы так совершенно ко мне, или по делам фабрики?

– Полицейский исправник Маучек, – с поклоном представился господин в черном, предъявляя служебный жетон. – Прошу прощения, господин барон, за столь неурочный визит, но положение обязывает… (Барон ободряюще кивнул). Ответьте, пожалуйста, – Маучек потянул ноздрями воздух. – Так вот, господин барон, не находится ли в вашем доме одна особа, пересекшая границу Чехословакии три-четыре дня тому назад; теперь пользующаяся вашим гостеприимством, и, быть может, в нарушении некоторых предписанных иностранным гражданам законов.

Барон опустил голову. Чуть покраснел. Затопал тапочками. Наконец, осмелился заглянуть в глаза блюстителю порядка.

– А скажите, господин пристав. Мы не можем как-нибудь опустить этот вопрос?.. Мне всегда казалось, что все то, что касается женщины – это исключительно частное дело каждого… Извините. Но большой тайны и быть не может… Потом: вы что же, следили за мной? Объяснитесь!

Барон и точно переживал. Культура и мальчишеская влюбленность сбивают с толка кого угодно.

Пристав же вылупился на последнее замечание барона. Но счел быть как можно вежливее. Они объяснились. Барон повздыхал. Пощипал усики (а ля Гитлер). Поднял к потолку милейший свой взор:

– Ах, господин пристав. Дело в том, что я абсолютно уверен в лояльности вышеупомянутой особы, и, право – какая-то там регистрация… не есть ли это одна занудная формальность… Ах, ну да, да, я понимаю… (в ответ на определенно жесткий вылупившийся взгляд пристава). И – барон поплелся: на этот раз по лестнице, на второй этаж.

Обычно это были худшие для Зои часы. Ни утра раннего, ни утра позднего она не выносила. И вот теперь это!..

Озноб, сменившийся ледяным предчувствием беды, вырвал у нее что-то вроде сетования на жизнь. Все-таки у нее хватило самообладания не наделать глупостей. (Не могла она не думать и о том, другом, кто мог стать из-за нее по-настоящему в опасности). Мертво надменно Зоя сосредоточилась. Надломила левую бровь. Подала барону узкую холодную руку, словно прощая его. На одном дыхании, еле слышно передала инструкции. Повелела к исполнению, через жизнь и смерть. Последнее, правда, было уже тайной клятвой самого барона. Их ждали:

Ждать пришлось относительно недолго.

Высокая худощавая женщина в мрачно-фиолетовом шлафроке, подол которого роскошно стелился по каменному полу, с прической густых каштановых волос, собранных в косу и сколотых гребнем русского малахита, с лицом, бледным и как бы надломлено аристократичным, сошла по лестнице вниз и остановилась за четыре ступеньки до края ее. Она безмолвствовала.

Исполняющий свои обязанности пристав, похоже, крякнул:

– Сударыня, – откашлялся он, на этот раз более удачно. – Я ответственный… при исполнении… Министерства иностранных дел, визовый департамент, Франтишек Маучек. Не соблаговолите ли вы назваться, а также предъявить документы на себя, – так неуклюже и почти против своей воли выразился полицейский чин.

С тем же немым трагизмом женщина чуть шевельнулась, глянула поверх себя и в сторону. Тотчас из-за поворота балюстрады показался барон, уже в сюртуке и штиблетах, сошел и встал вровень с женщиной, в руках он вынес шкатулку, в которой, по-видимому, лежал паспорт этой страной леди. Не дождавшись от нее ничего, он сам спустился и передал документы в руки пристава.

– Гм. Так. Здесь однозначно – мадмуазель Ламоль, подданная Португалии. – Он выдернул щипком пальцев прикрепительный талон. – Мадам, смею заметить, с полным основанием, но здесь отсутствует штамп регистрации… Очень сожалею, но по законам нашей страны… – и пристав изложил пункты регламентации прибытия и убытия граждан, пересекающих границу Чехословакии. – Ввиду всего изложенного, я вынужден буду изъять ваш паспорт, мадам, и, согласно закону, подвергнуть вас домашнему аресту на трое суток для выяснения личности. Вот еще, распишитесь, пожалуйста, что вы ознакомлены.

Пристав шагнул было вверх по лестнице, дабы не утруждать эту высокородную (очевидно) сеньору, – если согласно ее португальскому подданству; но та резко, предупредительно повела рукой. В широком рукаве ее блеснуло.

– Но, сударыня, – ошеломленный, успел сказать пристав, отпрянув. Впрочем, тут же он разглядел, что предмет в руке женщины был всего лишь флакончик, быть может, с нюхательной солью, который она поднесла к лицу. И уже – к полицейскому, подрагивая в коленях, – петушком, сиятельный… забирает подписку о невыезде и передает бумагу мадам Ламоль. Та равнодушно поставила свою подпись и, и тут же, повернувшись спиной, пошла к себе наверх.

Кажется, все свидетели этой сцены облегченно вздохнули. Полицейский пристав – тот уж наверняка. С осознанием хорошо исполненного служебного долга, отдав последние распоряжения охране, он укатил в своем лимузине. Но точно в погоню за ним, или еще более спешно, из-за надворных строений во дворе замка, на гаревую дорожку, выпрыгнул огромный рыдван, с откидным верхом, времен вживания автомобиля в систему транспортных услуг планеты. За гигантской рулевой колонкой, в очках-консервах, с развевающимся по ветру узким шарфом, восседал, конечно же, сам барон. Он бешено просигналил в клаксон. Караульный жандарм в растерянности заметался у ворот. Прислуги рядом не было, так же как и не было оставлено инструкций насчет хозяина замка; а барон все сигналил и сигналил. Чувствуя, что он делает что-то позорящее честь мундира, караульный закрутил рукоять привода ворот.

Всю дорогу до Праги водитель гнал так, что подвергал риску и целостность самого автомобиля, и поручение дамы сердца. По прибытию, молниеносно сориентировавшись, барон отыскал частную радиостанцию и нанял оператора, который за приличные деньги согласился на протяжении суток, каждые двадцать минут, вещать в эфир на строго лицензированной волне следующее: «Тому, кто знает. Тому, кто знает. Тому, кто…». Далее следовала колонка цифр, которая, «распечатанная» с помощью специальных дешифровальных таблиц, выдавала координаты заточения мадам Ламоль.

Это было последнее «прости» Гарина и Зои, отработанная в эфире волна оповещала, что один из них, на данный момент, находится в смертельной опасности или арестован. («Да по делам судимы будете»). Приемный телетайп автоматического включения, – в количестве трех аппаратов, – был установлен на квартире Рауха в К., в лаборатории Гарина в штольнях Швабских Альб и на бывшей явочной вилле Зои в Лозанне.