Второе пришествие инженера Гарина

*** 88 ***

Непривычно ранним утром, в 5-ом часу, окраинные улицы К. огласил шум моторов, и грузовик военного образца, с натянутым брезентовым верхом, возглавил движение. Позади ехал автомобиль бургомистра, следом – мотоцикл с коляской, замыкающий кортеж.

В кузове – попарно, с каждого борта, числом 10, штурмовики в стальных каскетках, перехваченных у подбородка ремешком; иные в армейских плащ-накидках, другие в шинелях, поверх униформы. Между ног, прикладами об пол, короткоствольные карабины, отдельно – в деревянных, окантованных ящиках боеприпасы.

В легковой машине, возле водителя, один из сынов бургомистра – эсэсовец, с фуражкой на коленях. На заднем сиденье прикорнул человечек – свернутым и привалившимся торчком, грязным половиком. Более-менее светлого в нем – лишь краешек лба с нахлобученной шапкой черных спутанных волос. Обезображенное побоями, вспухшее лицо его – уткнуто в задубелый край накидки, обернутой вокруг тела. Грязные, исцарапанные руки скованы цепью. Поодаль, у противоположной стороны кабины, – второй отпрыск Хенке. Человечек знает: впереди его пути – Голгофа. Но это знает только он один. Зевс-отец, в толще Швабских Альб, готовит боевую колесницу. Но найдется ли в ней место для двоих?

Погода была не в радость. Небо низкое, хмурое, рвано-облачно стремящееся между пиками гор, словно вспухшая мутная река в половодье, с льдинами и грязной пеной.

Лица штурмовиков угрюмы. Напряжение нарастало. Фургон бросало на поворотах горной дороги, подмахивало вверх, вниз, но ни крепкой соленой казарменной шутки, ни возгласов. Окостеневшие торсы. Чугунные руки, примороженные к железу. Лица в свинцовой пороше. Нелюди, соискатели власти, идущие войной на дьявола: какие уж тут шутки, право бы, уцелеть.

Но вот и плато. Грузовик искусно разворачивается. Ступеньками винтовой лестницы, отрепетированно-слаженно, штурмовики повыскакивали из кузова, рассыпались по склонам. Взят на прицел каждый кустик. Полевые бинокли зашарили по окрестностям. У самого входа в грот – откуда только взялись, навалили штабелем мешки с песком. В одном из проемов – в амбразуре, высунулось тупое пулеметное рыло. У самой же танкетки занялись рабочим делом. Завоняло карбидом. Двое ландскнехтов внесли синий кислородный баллон. Подсоединили. Подкачали ацетилена. Из горелки пахнуло коптящим пламенем; следующим поворотом винта высунулось яркое лезвие, изнутри которого еще проглянуло белое жало. Шипение горелки усилилось. Коренастый малый, в спецовке поверх чепуховой своей униформы, прошелся предварительно пламенем по броне. Всех остальных присутствующих, как ветром, выдуло из грота. Игольчатое пламя достало до самого нутра металла. Посыпались длинные звездчатые искры, примешалось зеленоватое пламя разрезаемой стали.

Шахта красно-звонко ожила. Надрывалась сигнализация внешней охраны. Коротко взвыла маломощная сирена. Прорезь штольни накалилась последним парадом начищенной меди. Зажглись все огни. Экономить освещение было больше не на что.

Гарина швырнуло с раскладушки, разобранной тут же, рядом с реактором, на плите-фундаменте, градуированной подобно точному прибору – теодолиту. Броня кожуха, аспидно-черная, отсвечивала, схваченная изморозью. Ствол, направленный практически под углом 45 градусов, курился оплывающим маревом.

Пятиминутная готовность была объявлена.

Гарин – волосы торчком, осунувшийся, с покрасневшими от бессонницы глазами – приткнулся к окуляру перископа наружного видения. Кто на него, и с чем? На время, однако, он полагался вполне. Менее чем за полчаса вскрыть автогеном борт танкетки было технически невозможно. Подрывать динамитом – ввиду возможного обвала грота – самоубийственно. В затуманенном окуляре он различил работающего резаком человека; на выходе – штабелем, мешки с песком, – огневая точка. Так сколько же было всего солдат в оцеплении? Вопрос этот был принципиальный. Ставивший все сейчас на кон, Гарин не только не знал точного поражающего эффекта от применения своего аппарата, но и даже оптимального режима атаки. Ожидать можно было и пятнадцать, и тридцать пять человек, рассеянных по склонам, взявшим на прицел каждый бугорок. Само собой напрашивался импульс с большой площадью поражения. Возможный риск заключался в обвале всей горы, истонченной старыми выработками, подобно муравейнику. На этот случай Гариным был предусмотрен выход на поверхность через грузовую шахту, в 130 метрах от входа в грот; выше уровня самого плато и тщательно замаскированную. От лаборатории к ней вел туннель, с проложенной узкоколейкой; на ходу была и механическая дрезина.

Прежнее чувство какой-то скованности от затеваемого им уже оставило Гарина. Эксперимент был задан самой природой научного поиска. Он (исследователь) – частица этого поиска, со своим интеллектом и неизбывными желаниями. Эти люди пришли отнять у него и самую его жизнь: так чего же он медлит! Гарин оглянулся, как в последний раз видя все это. Сияли металлические штанги. Черный образ огней – в насмешку над природой вещей – затеплился в броне кожуха реактора. Он занял рабочее место, усевшись в особом, недавно сконструированном кресле. Гидравлическая подвеска должна была способствовать мягкому принятию на себя многократно возросшей собственной тяжести его тела. Эффект этого и был тот «откат» или отдача, – следствие гравитационного импульса, направленного по касательной, более или менее рассеивающимся лучом. И хотя исход всей генерации импульса полагался быть в выбросе на плато, – определенно, остаточного явления, нужно было опасаться (быть может, 5-6 кратного увеличения веса тела, и что можно было еще перенести).

Надо было торопиться. От манжеты рубашки Гарина, с запонки, отлетела бледная искра. Электризация помещения была на пределе. Копившийся заряд илема перерос допустимые пределы. Дренаж в атмосферу был вопросом времени, если только…

Гарин запустил магнитную ловушку Рауха. Отладил до нужной конфигурации. На зеленом поле осциллографа сложился цветок – торроидальная система «восьмерок», вдетых одна в другую. Дав ход илема, он установил в чашечке коническое, узкое сечение, похожее на пестик. Предварительная стадия компрессии была достигнута. Гулко вибрировало само пространство этого цирка-пещеры. Прошуршал тихий оползень от стены, близкой к запасной галерее. Где-то массивная станина трансформатора забирала на себя всю энергию, рассчитанную на месяцы контрольных испытаний. Гарин поставил на «ключ»; теперь одним поворотом – рожденное в сверхимпульсе сжатия «яйцо», в ту же миллисекунду своего существования будет препарировано иглой кумулятивного взрыва, в десятки миллионов тонн на кв. сантиметр (по его расчетам). «Зародыш» содрогнется и – Гарин почти благоговейно, но и, страшась, вгляделся в свое детище: доведется ли еще? Химеры его замыслов, аспидно-черные, криво перемигнулись в чушке реактора, который в оплетке кабелей и воздухопроводов, в иных ступенчато располагающихся своих узлах, так и напоминал собой некий языческий храм.

Коротко вздохнув, Гарин до предела отжал рычаг.