Я — сын палача. Воспоминания

Дворцовая жизнь

Осенью 1964 года неожиданно сняли Хрущева.

Для нас неожиданно. Там кто-то знал, готовился, своих собирал, сговаривался, время сверял, предусматривал, подстраивал. Дворцовый переворот. Очередной дворцовый переворот. У меня есть подозрение о глубокой, принципиальной связи механизма перехода верховной власти в России и русской ментальности, а может быть и с загадкою русской души.

В русской душе совместилась искренняя уверенность в мессианской особенности своей роли в истории человечества с осознанием неумения самоорганизовываться. В России никогда не было закона, правила, даже традиции перехода, передачи власти. Знаменитое Новгородское вече не зародыш демократии, но доказательство неумения править, решать общегосударственные вопросы. Только между собой, рыло в рыло, голосом, криком, стенка на стенку, барабаня себе в грудь кулаками. Как и кому первому пришло понимание неспособности самоуправления, не знаю, не представляю себе, как он смог убедить других, но такое понимание пришло и выразилось в том, что на царствие пригласили чужака — варяга Рюрика. Мы, мол, вот — святых целей люди, миссия наша высока есть, однако приходи рулить, управлять собой не умеем и браться не хотим.

Рюриковичи не сразу, в несколько столетий сами себя и ближайшее боярство извели. Пошли цари помельче: Лжедмитрии, Годунов, Шуйский, Романовы, последовательно разжижавшие русскую кровь царей женитьбой на немецких принцессах.

Пару раз попадались статьи с подсчетом процента русской примеси в немецкой крови русских царей, но там темных мест и неопределенностей больше, чем математики. У историков есть подозрения, что царица, сама чистых кровей немка, сына даже не от того зачала, у кого шестнадцатая доля, а от другого, полного чужака. Кто от кого?

Петр Великий своим указом, что наследника можно самому назначать, только усугубил ситуацию. Законом закрепил беззаконие. Смуту.

Историческая непроходящая смута. Узаконенная. Узкогрупповая, узурпаторская власть. Народ ни при чем.

Как назвал эти ситуацию Пушкин: «Народ безмолвствует».

Народ свое слово сказал, когда отрекся от власти в пользу иноземцев. Теперь только любуется.

Смутные времена растянулись во всю историю. Царей и царишек давили и резали в камерах, кинжалы от крови полой оттирали. Не только не народ, даже и не дворяне, даже и не бояре. Царица с любовниками. Не класс, не сословие, не прослойка. Группы посвященных. Произвол средств. Историческая наука или это замалчивает, или излагает с одобрением. В духе дарвинизма. Слабый уступает дорогу. Плохой царь уступает трон.

Вот разве что Великая социалистическая революция. Смена власти извне. И то все-таки не народ. Небольшая, не слишком авторитетная, но хорошо организованная отмобилизованная партия и матросики с Балтики. Относительно малыми силами, локально, достаточно бескровно.

Кровищи уже потом, после переворота, много допролили, выше нормы. Сколько надо для революции. Может, подлинного виновника этой революции надо искать среди тех, кто по положению мог сделать обычный переворот, но не смог, не решился? Ограничились только Распутиным. Думали, в нем дело. Думали, если главного шамана страны убрать, то царишка одумается, за голову возьмется. Не было, за что браться. А надо было, эсеры правы, убирать самого царя. Видимо, дельной кандидатуры не нашлось.

Да и потом, после революции, одни перевороты. Не знаю, не уверен, что Ленину помогли раньше уйти, но мой разум к этому готов, еще один дворцовый переворот. Привычное дело.

Смерть Сталина, безусловно, убийство, дворцовая интрига. У меня подозрение, что в сложном сюжете были задействованы и арест Абакумова, и дело космополитов, и мингрелов, и врачей, и даже, как незначительный, мелкий эпизод, отставка моего отца из центра в Крым. Кажется, я знаю, кто нашептывал, кто поддерживал, кому от этого хорошо стало (не мне). Документов, материалов нет, я только представил себе. И представилось. Я подумал: может, отвести главку под личные измышления по этому поводу?

Не в рамках жанра. Чего уж только не было тут и еще будет, но не фантастика.

Маленков власть не удержал, но не ему и предназначалась, а с чугунным Жуковым Берию арестовывали строго в духе дворцового переворота. Один только выстрел генерала Батицкого в лоб чего стоит. Звездный час Хрущева, пик, триумф. Не встречал правовой оценки действий генерала Батицкого (и всего Политбюро). Боевой офицер, смелый, решительный, но это его боевые, личные качества. А как назвать то, что он сам, по официальной версии, без палача своим пистолетом второго, а то первого человека страны в лоб порешил? Доброволец? Любитель? Садист? Действовал как в бою, как в боевой обстановке. Приказали, и бац! Или сказали: кто возьмется? По этой государственной (!) версии, никакого суда не было. В нормальном смысле. Несколько заговорщиков переглянулись, порешили: нечего тянуть, опасно очень, кто стрельнет?

— Я люблю, — ответил боевой генерал Батицкий, — у меня, — говорит, — горячее сердце, холодная голова и пока, до выстрела, чистые руки.

Бандитский кусок истории государства.

Ну возможно ли такое хоть в сколько-нибудь правовом государстве? Вендетта. Мафия. Бандиты у власти.

А ведь есть еще и дополнительная версия, ее представляют Серго Берия и Петр Николаевич Бургасов. Если им верить, то не только суда и следствия не было, но и самого ареста. Не было никакого заседания Политбюро, на котором Жуков с другим маршалом арестовали Берию, а была прямая армейская атака особняка, где жил черно-серый кардинал страны, с простым боевым расстрелом из автомата на месте. Это еще гораздо более напоминает дворцовые перевороты, а скорее всего — бандитские разборки. Новые паханы пришили старого зубра в законе в его же логове.

Отчет был о суде над Чаушеску. Судьи в масках, кажется до сих пор их имена неизвестны, зачитали чете Чаушеску, мужу и жене, обвинительное заключение, написанное, я догадываюсь, на языке русского крутого мата, и шлепнули обоих, не отходя от стойки.

Банда. Как тех судей поименовать? Садисты?

Нет, эту кликуху позорную вы моему отцу лепите. Тут что-то другое.

Журналюги всех стран, почему вы об этом не пишете, не разоблачаете? Ждете, когда одно имя назовут и его одного, всем миром, как всегда — ату!

У, шавки! У, моськи!

Не могу сказать, что так уж люблю законность. Ненавижу беззаконие!

Антипартийная группа Молотов, Каганович, Маленков и примкнувший к ним Шепилов — учебное пособие по дворцовым интригам. Сюжет закручен: начали одни, а победили другие, причем побежденных не расстреляли из пушки в лоб.

Так что смещение Хрущева от власти было вполне в духе русской истории.

Что за страна была при Хрущеве? Не политика с экономикой — люди. Это лучше не по цифрам, по сводкам, а по единичным фактам.

Как-то выступал Н. С. в области, за кукурузу агитировал, запотелся. Попросил стакан воды, просто попить. Поднесли. Он утерся и сказал вежливо:

— До чего вкусная у вас вода. Получше минеральной.

И уехал. А оставшийся начальник губернии отдал распоряжение запереть воду по бутылкам, присвоить имя города и области, продавать в аптеках. Взяли на анализ, чтобы на этикетке написать. Вода как вода. Аш-два-о, как говорят между собой понимающие люди, водопроводных кондиций. Нечего на этикетке писать. Ну и кто главней оказался? Наука, вместе со своей химией, или вежливый Хрущев?

— Добавить, чего там не хватает, чтобы было как вождь предрек.

Это не пример самодурства Никиты Сергеевича, а показатель степени холопства, подобострастия во всей огромной стране. Жеваная вертикаль бандитской власти.

Нелин муж, Виктор, когда был начальником в непригодном для жизни Заполярье, рассказывал:

— Приехал Хрущев. Ревизия, инспекция. В самых дружественных тонах, все ему нравится, все одобряет, хвалит, сулит медали и продвижения. Местное, областное окружение все на задних лапках, аж подпрыгивают. Проезжал мимо буровых, там как раз самые глубокие в мире дырки в земле крутили. И так, не имея в виду ничего плохого, по-барски спрашивает:

— А что, вышки для бурения вы все еще по старинке из металла делаете? Зря! Вроде, по самой передовой в мире технологии железобетон прогрессивней.

Не успела его карета за угол завернуть, вышки посшибали к чертям собачьим. Не в том дело, что миллионы деревянных рублей пропали. Другие напечатаем. Там же на этих скважинах тысячи горячих людей вкалывало, кто приехал тяжко трудиться, за приличные деньги. А с ними вся обслуга. В общежитиях, столовых, магазинчиках, банях: мотористы, электрики, менты, повара, мойщики посуды, еще пара тысяч людей в сумме наберется. И какой-никакой горком этой матерной партии, для идейного руководства. А там же Заполярье, ничего вокруг больше нет. Вышки снесли, куда всем этим людям деваться, кому дома, что для них в вечной мерзлоте строили, пустыми оставлять?

В диких погодных условиях Заполярья железобетон не держит, только металл. После двух лет напряженных усилий, консультаций с вражескими специалистами, вышли наконец на самого Косыгина — премьера, не побоюсь этого слова, страны. И только он, второй человек в стране, правда далеко и ему было до первого, смог отменить дружественное замечание Хрущева.

Вот такая была страна. Может, и сейчас точно так же.

Я, слава Богу, не в курсе.

Хрущев был человеком исключительной личной отваги, инициативный, упорный, предприимчивый. Сметливый, хотя и не дальновидный, и что хотите говорите, но управлять страной не умел. И Ельцин не умел, хотя, может быть, и хороший человек, и Горбачев, мой личный герой. Перестройку — да, это же смута опять, а вот страной управлять — нет.

Выходит, что Путин может?

Надо проверить, русский ли он?

А то неотличимо похож на какого-то средневекового европейца. Посмотрим до восьмого года, не произойдет ли очередной переворот. Может быть, он и останется.

Все и всегда в этой стране решается не парламентскими открытыми методами, а наверху, в среде элиты. Не среди сливок общества, а среди сливок этих сливок.

Народ все безмолвствует.

Даже слово специальное придумали: пофигизм.

Да хоть религию привычную на мусульманство меняйте, не запротестуют.

Папа

У меня к этому времени, к осени шестьдесят четвертого года, жизнь вошла в колею. Хорошо ли, плохо ли, но я уже отсидел, ума, опыта жить в этой стране набрался, после лагеря почти отошел, оттаял. Есть нелюбимая работа, чтобы кушать и носки-рубашки менять, есть друзья, компании, Крым, юг, поэзия, деловая живая жизнь, не до отца.

Решил пойти в МГУ учиться, для этого в вечернюю школу пошел, за другим, хорошим аттестатом, если повезет, то и с медалью. И женился. К этому времени мы с Люсей за два года тщательно со всех сторон примерились друг к другу и решили, что вдвоем легче прорываться.

Вот уже сорок один год с тех пор так и рвемся.

Но колея — колеей, жизнь — жизнью, реальность — реальностью, но бытие, открою я вам глаза, никогда не определяет сознания.

Я не высыпался неделями, иногда по два дня подряд ничего не ел, но не совру или совру непринципиально, ежедневно тосковал о судьбе отца, горевал о нем.

В траурных объявлениях пишут:

— Ни на минуту не забывали…

Врут, конечно. Я иногда тяжко болел, чуть ли не без сознания пребывал, голодал и в походы ходил: палатки, костры, песни, ну просто нет времени ни о чем другом позаботиться.

Но как я вот говорю — не вру: годами о таком-то не вспоминаю, десятилетиями, вот так об отце: без мыслей горестных о нем дня не жил.

Зачем сейчас я пишу об этом, чего добиваюсь?

Если сравнить с шахматами, то передо мной хорошо известная шахматная задача. Мат в три хода. Задача старая, проверенная, есть во всех учебниках. Мат уже давно поставлен, отец расстрелян.

Чего я бьюсь над ней? Чего хочу, над чем мучаюсь?

Хочу выиграть безнадежную позицию? Да нет, что вы.

Хочу, чтобы уже сыгранная партия закончилась вничью?

Нет, конечно. Результат уже есть, в таблицу внесен жирный ноль, могила отца неизвестна.

Но так хочется, хотя бы мысленно, провести отца другой дорогой, пусть на этой дороге мне самому не придется родиться, уберечь его, всех нас, меня самого от этого несмываемого позора, от этого ужаса, крови.

История не терпит сослагательного наклонения.

Да, я хочу найти пат! Теоретический.

Пат в сугубо шахматном смысле — это тоже ничья, но у этой ничьей есть внеигровая тень. Пат, в отличие от обычной ничьей, некоторый тупик, шлагбаум мысли, безвыходность, безнадежность. Кафар.

Я хочу загнать людей в некий тупик сознания, остановить маятник, дать людям понять, по-иному увидеть то, что уже давно решено и исторически оценено.

Ясное дело, что многих, большинство, подавляющее большинство, мне озадачить не удастся. Незачем менять на некую пугающую неопределенность уже известный ответ. И есть, наконец, такие яростные фанаты, как Антонов-Овсеенко (сын). Не знаю и знать не хочу, как он взращивает в себе свою ярость, непримиримость, ночей не спит — придумывает, как бы еще сильней качнуть маятник ненависти. Ничего плохого ему не желаю, но персонально не люблю ослепленных фанатиков, которые видят только одно. Зато уважаю профессионалов, которые видят много, все.

Он величает себя историком, ну какой же он к чертям историк, с единственной мечтой: обелить всех, кого он априори считает хорошими, и дегтем, несмываемой сажей обмазать своих врагов. А они все, и те и другие, из одной гнойной банды.

Для него нет раздумий, есть только двуцветный мир. На него не рассчитываю. Только на тех, кто умеет задумываться. Различает оттенки.

На вопрос: садист или работа такая, социальный заказ? — я отвечаю определенно: работа, клятый заказ. Ордена, зарплата, почет, уважение, дружественные беседы с паханами вселенной, положение аристократа страны победившего чекизма.

На вопрос: он ли, мой ли отец виноват? Да, конечно, виноват. Более всех виноват. Но вот и Хрущев признавал, что у него руки по локти в крови, а сколько их всех таких — сотни-тысячи. Согласно анекдоту: Берия в крови по горло, и то только потому, что стоит на плечах Сталина.

Моя главная идея: все виноваты!

Все, кто работал на эту человекогубилку, включая крестьян, сшибающих кресты со своих деревенских церквей, вырезавших кресты на спинах попов; включая всех, кто строил для них, защищал их, укреплял их; включая всех, кто ходил на демонстрации и искренно выкрикивал здравицы кровавым палачам, тем самым поощряя их, и самому людоедскому режиму.

Все единицы, крупинки, песчинки того самого пролетариата, бессмысленная и жестокая диктатура которого так глубоко и кроваво обстругала страну, ее культуру, ее духовность.

Виновны композиторы и поэты, сочинявшие оратории и кантаты, здравицы и гимны монстрам и людоедам.

Виновны те, кто сочинял, что «Ленин живее всех живых», осталось только привести в исполнение; виновны сочинившие стихи «Спасибо Вам, родной товарищ Сталин», те, кто призывал «держать страну в ежовых рукавицах», те, кто писал: «Уберите Ленина с денег, он для сердца и для знамен», соревновался между собой, как бы пограциозней представить в искусстве режим дыбы, топора и плахи.

Виновность каждого определяется не только положением в обществе, выполняемой функцией, хотя это самое главное. Но и на любом рабочем месте. Чем старательней, ответственней, лучше работал человек в этом сатанинском государстве, тем он более виновен.

В этой человекогубилке мой отец работал ответственным, старательным рубящим винтом по переломке самых партийных, самых беззаветных. Он старался работать хорошо. Хороший палач — палач-изувер.

На это его пригласили.

За это его и расстреляли.

О веревке

«В доме повешенного не говорят о веревке» — народная мудрость. Зато в доме палача только и разговоров, что о веревках и топорах. На месте божницы — скрещенные кнуты да арапники, плети да пятихвостки.

В красном углу, где у других пианино, у них плаха с топором. Кстати, у нас дома была плетка. В магазинах я таких не видел.

Мохнатая, в виде козьей ноги с копытцем, из которого свисают несколько плетей. На конце самой толстой из них плетенный из той же кожи кружок с пятак величиной.

Мне этой плеткой играть не разрешали. Даже в руки брать.

Однажды, еще в Москве, я в очередной раз отказался есть перловую кашу. Мама кричала на меня, как полагается в еврейских семьях, потом убежала из кухни и вернулась с этой самой плеткой, театрально замахнулась на меня и грохнулась в обморок. Дедушка с бабушкой стали обмахивать ее мокрым полотенцем, а мне мигнули сгинуть. (Меня до сих пор тошнит только от слова перловка. Вообще, в детстве я плохо ел, мало. Мама водила меня к врачу, результата я не помню. А моя сестра Светлана прямо в школе однажды упала в голодный обморок. Шум был сильный. Правительственная школа, для людоедской элиты… Как это, голодный обморок? Но Светлана просто тоже плохо ела. У меня это кончилось тем, что, дорвавшись, я стал есть много, по две порции, и к тридцати пяти годам обзавелся брюшком, которое разрослось и стало к старости боговать надо мной. При этом все остальные фрагменты тела остались почти такими же худыми, как в детстве.)

У нас в доме не принято было говорить об отце. Тем менее о его занятии. Да мы никогда во всю жизнь, после того как отца не стало, не собирались вместе. За одним столом. Только когда Неля умерла. Мама, Света и я. Мама и я. Света и я. Неля и я. Если об отце и говорили, то в один оборот, тема не раскручивалась.

Неля говорила:

— Я бы отдала руку. Правую руку.

Когда она это сказала, я спросил:

— А кучу дерьма смогла бы съесть?

При этом, никто не поверит, я не ерничал, хотел узнать границы жертвенности. Кусок тела — это что. Руку, ногу, глаз вот возьмите, особенно этот косой, правый. Часть тела за отца… Хоть голову. Я бы и не задумался.

Неля подумала и сказала:

— Съела бы.

Вот за себя я не ручаюсь.

Мама только поджимала губы и горестно цедила:

— Он виноват, я знаю — он виноват.

И начинала плакать. В последние годы уже не плакала, подбородок трясся, глаза опухали.

— Не могу больше плакать, нечем, все выплакала.

Где? В чем отец был виноват? В какой момент границу перешел?

Мама так и не сказала.

Я скажу: не надо было и близко ко входу в ад подходить.

Я спрашиваю у Люси:

— Тебе не противно, что мой отец… Одни все-таки гены… Не мерзко ли тебе быть женой сына палача?

— Я твоя жена. Я тебя люблю. Я хочу быть твоей женой. Твоего отца я не знала. Мне очень жаль его. Нет, нисколько, ни капельки не вычитается из тебя, из моего отношения к тебе. Жалко только, что ты так убиваешься, никак не можешь это пережить.

Я рассказываю, сколько знаю, об отце своим детям.

— Вам не стыдно, не противно?

Егор отвечает:

— Нет, абсолютно. Напрягает немного — да. Но не стыдно. Я с этим родился, это мой дед. Я видел его фотографии, он мне нравится, я на него похож и не вижу в этом греха. Знаешь, я как бы горжусь своим дедом. Все в пыль растирается. А о нем так много говорят, что-то сделал, след оставил, остался в истории.

О Господи, какой след! Насколько бы нам всем было легче без этих кровавых следов.

Спрашиваю старшего — Артема: не стыдно, не противно?

— Абсолютно. Это как быть потомком Малюты Скуратова, графа Бенкендорфа, Аракчеева. Никто из современных их потомков их не стесняется, а даже гордятся — ниточка, соединяющая с историей. Никакой тени от деда, пролитой им крови на себе я не чувствую. Наши друзья ничего этого не знают и не интересуются…

— Ну а вот если узнают?!

— Всем своим лучшим друзьям я сам рассказал. Никто ни словом не обидел, на меня, да и на тебя вину не перенес. Не всем своим девушкам, но практически всем, с кем бываю более одного раза, ну и конечно русским, я говорил, рассказывал, фотки показывал, совершенно не стесняюсь.

— Ну и что они?

— О-го-го, они! Они — вау! Ну то есть, было бы круче, если бы я оказался внуком Сталина или хотя бы Берии, но и так не плохо.

Внук деда из истории.

Хрен знает что. Да… вляпались мы с отцом в историю.

Когда я читаю про пытки и казни, а я читаю про это, я непроизвольно ощущаю это на себе. Испанский сапог на ноге, кресло ведьм под собой, кол и иудейскую грушу в собственной заднице. Умопомрачение. Мой отец орудовал примитивной палкой. И не хочу знать, еще чем.

У меня был когда-то длинный теоретический разговор с одним коллегой, как он признался, тоже сыном полковника КГБ, но его отец по бумажной части, никого сам не пытал, только протоколы допросов складывал и подшивал. Я ему про моего отца ничего не сказал, и он не признался, что знает. Спорили мы вот о чем.

Скажем, война, непримиримая и безжалостная война. С врагом смертельным. И завтра бой. Расположение сил врага мы не знаем, а от этого может зависеть исход боя, судьба всей кампании. Если бы мы знали, исход предрешен. Мы их берем, и, что важно, малой кровью, практически без потерь.

Если же пойдем наугад и не угадаем, то все как один можем полечь и кампанию продуть, всех наших, кто в тылу за нас болеет, рабами сделать. Ну и что-нибудь сугубо теоретическое в том же роде.

И тут нам попался лазутчик, язык. Неважно как, не там и не вовремя штаны снял, так его и взяли. Притащили в штаб.

— Показывай, вражина, где твои войска расположены, где пулеметы стоят, где атомные бомбы спрятаны.

А он упирается, как Мальчиш-Кибальчиш, молчит, героя из себя корчит, команда бесштанная.

Вот это условия. Загадка.

Вопрос:

— Можно ли его бить-пытать, чтобы наверняка баталию выиграть и своих людей спасти?

Из миллионной исторической практики известно, что нет таких средств, которых не применяют. Его, гада, врага нерусского, разве жалко, чтобы спасти сотни, тысячи жизней своих дорогих сородичей? Разве сопоставимы пены?

Мой коллега, у меня в этой книге главка о нем, уперся, как Федор Михайлович Достоевский, как тот язык окаянный: «Нет, никогда».

— Ведь судьба сражения…

— А наплевать.

— Судьба всего в целом народа. Твоего народа, нашего народа, единственного.

— Пальцем не моги тронуть.

Я аж чуть не визжал в споре.

— Народ, люди…

— Прими их, Господи!

— История не простит…

— Хрен с историей.

— Вся родня, соотечественники погибнут из-за этой одной гниды вражеской…

— Ни даже пальцем не моги.

Я потом еще многих людей расспрашивал — все другие считают, что дозволено.

С серьезным видом кино смотрел, книжки читал.

Все собеседники единодушны:

— Вырвать правду, малой вражьей жизнью спасти свой народ.

Вот и великий пролетарский писатель Горький завещал: «Если враг не сдается, его уничтожают».

И уже без всяких опросов, факты обыденной жизни: вот бандю-ки, что невинным бабкам-дедкам раскаленные утюги на животы ставят! Паяльники в зады суют! Им же даже никто медальку не даст, не похвалят, руку не пожмут. А поймают, еще и посадят, осудят, это что же за садизм такой на рабочем месте? Если есть такой факт и много таких фактов, когда ни в чем не повинных людей за деньги, за шмотки мучают, как же пожалеть одного врага, чтобы спасти все свое родное?

Не знаю как вы там, с той стороны книги ответите. Со мной едва ли согласитесь. Хорошо — я сам скажу.

Думал я, думал и совершенно однозначно решил, в этой заданной ситуации я бы поступил с врагом, как мой отец и делал!

Судите меня крепко, товарищ Антонов-Овсеенко.

Я — ученик Горького.

Сын своего отца…

Еще о веревке (альтернативный путь познания)

Люди людей пытали всегда и везде. Головы сверлили, варили заживо, пилой распиливали. В книге современного японца Мураками монгольский офицер-специалист по приказу советского чекиста, не написано, что садиста, тоже Бориса, аккуратно, медленно на несколько страниц текста срезает кожу с живого человека, включая кожу лица, веки, оскопляет его…

Видимо, в том самом яблоке, плоде древа познания, а верней, в самом познании содержится что-то, из-за чего человек не может остановиться узнавать. Господь знал об этом и старался уберечь. Вроде, теперь схватились, что, мол, необходимо наше познавательное рвение ограничить моральными требованиями, поставить науку под надзор этики, да поздно. Мораль от библейских заповедей недалеко, а лучше сказать, никуда не ушла. Пожалуй что и назад сдала.

И укради теперь, и отца не обязательно чтить, особенно если он педофил или, того хуже, палач, и даже убей, еще и орденом наградят!

А познание — о-го-го! Не остановишь.

Академик Сахаров изобрел водородную бомбу, орудие глобального уничтожения, и, человек умный, разглядел, что пора совестью заняться.

Однако в массовом масштабе наука, познание — неостановимы. Одна инженерная генетика и то моралью не подавится. Прав был Господь, когда не хотел, чтобы люди отведали от древа познания и стали как боги, знающие добро и зло.

Наука ориентирована на открытие и формулировку общих законов и принципов существования и развития природы. Единичные факты устанавливаются в опыте, в экспериментах, где мать нашу Природу жгут, давят, раскисляют и подвергают разным другим унизительным процедурам. Пытают — кажется, так это звучит по-украински. Там пытают — вообще — спрашивают. В том числе и живую природу. Сколько червей, лягушек, собак было зверски без наркоза замучено, уничтожено во славу науки, чтобы в конечном счете приблизиться к светлому мгновению человеческого самоистребления.

Зверюшкам уже памятники стали ставить.

Впрочем, замученным пытками людям тоже иногда ставят.

Палачам пока нет. Хотя…

Ленин. Сталин. Петр Первый, Дзержинский — эти два прямо своими собственными руками. А картин живописных про них вообще полно.

Наука имеет дело с большими величинами и постепенно, но неотвратимо готовит общечеловеческое самоуничтожение. А на другом полюсе познания, в каждом городе, в каждом отделении милиции-полиции сидят конкретные люди, майоры, которым надо срочно узнать, где, что и как от вот этого случайно пойманного сопливого индивида. И методы, конечно, попроще. По морде, по соплям, по почкам. Звери этого не делают.

Они от яблока познания не откусывали.

Умные китайцы очень многого достигли. Египтяне и терпеливые индейцы. Пол Пот. Как-то в основном больше с половыми органами. Там чувствительно. Чужих не жалко. Но в массовом варианте более других достигли христиане. Католики. Учредили инквизицию, папа ихний разрешил, чтобы дознаться истины, применять пытки. Черта из живого человека раскаленными щипцами вытаскивали. Началось всеевропейское соревнование.

И то — интеллектуальное затишье. Ни кино, ни телевизора, цирк — раз в год.

Техника развивается только и исключительно потребностями пыточного производства.

Задача была сформулирована творчески: изобрести пути и методы максимально медленного и непрерывно мучительного убиения людей. Просто головы рубить или вешать стало не в кайф, интересней кишки на барабан наматывать. Чего только за это время не изобрели. Европейские, католические страны, опережая друг друга, придумывали все новые мучилки.

Я слышал, что Христос претерпел больше мук, чем кто-либо другой на земле. Не за это я люблю Христа, но на кресте в те времена умирали десятки тысяч несчастных. Даже на самой Голгофе Иисус умер первым, разбойники по сторонам продолжали мучаться. А инквизиторы ломали кости живым людям и отрезали от них кровавые шматки непрерывно в течение десяти и более дней.

Жутко представить себе.

Зову я смерть[11].

Я уже где-то в этой книге привел сформулированный мной закон: «инквизиция породила Ренессанс!» Не в логико-математическом, а в гуманитарном смысле я это положение вполне обосновал.

Сейчас сформулирую еще одно радикальное положение: «инквизиция подготовила и породила техническую революцию».

Когда бум по сжиганию ведьм пошел на спад, умные люди заметили, что кое-что изобретенное в целях медленного отделения души от тела можно использовать в мирных целях: воду добывать, молотить зерно, тяжелые предметы двигать. И дело пошло.

О моем отце

О моем отце в «Яндексе» много. Больше, чем обо мне.

В моих папках, сил нет их опять расшнуровывать, — ужас!

Его подпись под списком на расстрел. Мрак!

И того он замучил. Ужас!

И этого.

Замечательные люди.

Некоторые даже не коммунисты. Их-то за что? Кошмар!

Не осталось неиспользованных слов-проклятий.

Здесь, в Америке, в книге о Берии я встречал его имя, правда без злобных комментариев, а в простом перечислении. Раскрываешь очередную газету, журнал, а там опять все те же эпитеты, которые уже были, и еще один похлеще от себя.

Так ему и надо. Так моему отцу и надо.

Так мне и надо.

Так моей жене и надо.

Так моим детям и надо. Чем мы-то все заслужили?

И до седьмого поколения.

Нашли виновного. За всю кровь и грязь. Он все это в одиночку придумал, создал, построил, людей на улице выкрадывал, чтобы свои садистские наклонности втихаря удовлетворять.

Приведу еще раз последние, предсмертные слова отца, которые я знаю из речи Хрущева:

«Мне сказали, что Косиор и Чубарь являются врагами народа, поэтому я, как следователь, должен был вытащить из них признание, что они враги». (Шум возмущения в зале.)

Я лицо небеспристрастное. Но никак в толк не возьму, чему это делегаты XX съезда так возмущались? Они думали, что моему отцу сказали:

— Это кристальной души люди, лучшие из большевиков-ленинцев. Помучай-ка их, Борис Вениаминович, проверь алмаз на прочность.

Или как?

Или он сам их на улице нашел, подобрал, уговорил к нему в кабинет на чаек зайти? В нормальной ситуации, до ареста, он к ним не вхож, они вона какого масштаба большевики! Это кто-то еще больший (уж не сам ли Хрущев?) их взял и к нему, моему отцу, под винт, подставил. Он так и сказал.

Может, делегаты съезда думали, что, только увидев, кого, каких замечательных людей ему в кабинет привели, мой отец, как хороший, честный работник, как чекист, как полковник, должен был с гордостью отказаться делать эту гнусную работу (не надо было и начинать!)?

Как бы сами возмущавшиеся себя бы повели?

Выбор невелик: как всегда при советской власти: выбор из одного.

Даже если в позу встанешь и откажешься, тебя самого изничтожат, а этих, которых ты пощадил, конечно, тоже в живых не оставят. Их участь решена уже самим фактом ареста.

Может, натужитесь вспомнить анекдот, как уважаемый человек, маршал и герой, сидит в кабинете лейтенантика-следователя, нервничает, а тот на него внимания не обращает.

— Да как вы смеете так издеваться. Я — уважаемый человек, маршал и герой. Я пока еще только подозреваемый, а не осужденный, и вы не имеете права!

Тут якобы лейтенантик встал, подвел маршала к окну, показал ему кишащую народом Лубянскую площадь и сказал:

— Вот видишь этих людей на площади? Это все подозреваемые. А кто ко мне в кабинет попал, тому полный трендец.

Почему тот, кто придумывал этот исключительно смешной анекдот, понимает это: все, кто по эту сторону «железного занавеса», под подозрением, что кто арестован, тому конец, а депутаты съезда — нет? Загадка.

«Я считал, что выполняю поручение партии». А чье же еще? Это же не частная лавочка. Кто же моему отцу зарплату платил, орденами награждал, присваивал очередные звания? Мурка с Молдованки, что ли? Создали общегосударственный аппарат уничтожения врагов, наняли людей, исполнителей — а теперь они как бы и виноваты. Как бы по собственному почину…

Сатанинская власть, бесовская партия.

Газетные шавки, журналюги, у которых ни знаний, ни мысли в голове, бросаются на любую тему, лишь бы жареным запахло. Нет времени вдумываться в смыслы, да и нечем, одна задача — обгавкать и ножку задрать. Нет смысла обращать внимание и на таких фанатов одной идеи, одной извилины, вроде Антонова-Овсеенко. Но есть же кто-то, на самом деле знающий, понимающий, умный, злонамеренный.

Этот, умный, дальновидный осознанно пытается отвести вину от страны-убийцы, от государства-палача, от партии большевиков-людоедов и обрушить гнев исторический, гнев людской на малого одного, выбранного в жертвы Молоху.

Вот для этого ему необходимы слова вроде «садист». Слова — уничижительные клейма, характеристики персоналий. Не страна-людоед, а какие-то отдельные плохие люди, людишки, больные садисты творили большое общечеловеческое зло. Сколотили бригаду, шарашку-шабашку и натихоря, пока никогда не ошибающаяся партия смотрит далеко вперед за горизонт и никто не контролирует, замучивали лучших людей страны.

Вредная, злобная идея.

В «Яндексе» я нашел единственный словесный портрет отца. Если не считать тона, насмешливого, презрительного, удивительно точный. Описал отца Валерий Семенович Фрид, известный многочисленными сценариями.

Фрид Валерий Семенович. «58 с половиной, или Записки лагерного придурка».

ФРИД Валерий Семенович (1922–1998), сценарист, актер.

Родился в Томске (город, где я многие годы работал). В 1940 (когда я родился) поступил на сценарный факультет ВГИКа. В 1944, сдав досрочно экзамены по теоретическому курсу, ушел добровольцем в Красную Армию. Диплом защитил много лет спустя (1957, был незаконно репрессирован). Сценарист, много лет работал в творческом содружестве с Ю. Т. Дунским.

…Меня действительно не расстреляли. Расстреляли самого Шварцмана — в 53-м вместе с Влодзимирским и другим заместителем следственной части по ОВД полковником Родосом[12].

Этот заслуживает отдельного рассказа.

Он зашел поглядеть на меня перед нашим переводом с Малой на Большую Лубянку. Маленький, рыжий, с неприятной розовой физиономией, он в тот раз был в штатском — в светло-сером хорошем костюме.

Снял пиджак, повесил на спинку стула и стал расхаживать по кабинету, заложив за спину короткие ручки, поросшие рыжим пухом. На брючном ремне — прямо на копчике — была у него желтая кобура крохотного пистолета[13]. По-моему, он нарочно повернулся ко мне задницей, демонстрируя эту кобуру, — видимо, представлялся себе зловещей и романтической фигурой.

К этому времени я уже признался во всех несуществующих грехах и твердо стоял только на том, что о наших «контрреволюционных настроениях» ничего не знали Нина Ермакова, моя невеста, и два друга детства — Миша Левин и Марк Коган. (Я не подозревал, что они уже арестованы.) Мое упрямство Родосу не понравилось, и, как сообщил мне мой следователь, полковник отозвался обо мне так: «По меньшей мере мерзавец, а может быть, и хуже». Странная формула; но фразу, мне кажется, достойную войти в историю, он сказал Юлику Дунскому:

— Про нас говорят, будто мы применяем азиатские методы ведения следствия, но (!) мы вам докажем, что это правда.

Это о Родосе рассказывал на XX съезде Хрущев:

— Этот пигмей, это ничтожество с куриными мозгами, осмеливался утверждать, будто он выполняет волю партии!

Речь шла о пытках, которым Родос лично подвергал не то Эйхе, не то Постышева — точно не помню. Про Родоса я поверил сразу — такой способен. А вот когда прочитал недавно, что и Шварцман собственноручно пытал в 37-м кого-то из знаменитостей, — удивился. В этом усталом пожилом еврее я не разглядел ничего злодейского.

Тоже мне физиономист сыскался. Я остро заинтересованное лицо, но вот фотографии: в моем отце тоже ничего злодейского. Я плохо помню Шварцмана, они с отцом не близко дружили. О нем в печати тоже находил много плохого. Согласен: поменьше. А главное, фамилия обычная. Его дети, Аня и Сережа, в конечном счете могли отречься: это другой Шварцман, не наш отец. У меня такой возможности не было.

Урок дуракам. Помните, у Гейне: «Тогда я был молод и глуп…»? (А дальше у него: «Теперь я стар и глуп».)

И среди десятков жутких, кошмарных, злобных, на дающих спать, дышать и жить упоминаний (фраза Фрида самая невинная, что важно, поскольку он единственный, кроме Хрущева, кто лично, а не в газетном бреду видел моего отца) нашлось одно хорошее упоминание. Во всем «Яндексе» всего одно положительное упоминание, но забавное. Конечно, я приведу эти строчки.

«Случается, что пиротехников, как говорится, балует судьба. Судьба с фамилией, именем и отчеством. Так, к примеру, в свое время чекист Б. В. Родос подарил студии именной маузер, знакомый нашему зрителю по советскому вестерну „Белое солнце пустыни" и другим историко-революционным лентам»[14].

Уррра! Я хорошо помню этот маузер. Держал его в руках. Более всего нравилось мне, завораживало меня то, что кобура волшебным образом с легким щелчком соединялась с самим маузером и из этого образовывалось несколько кургузое ружьишко. Конструкторов для мальчиков тогда еще не было. «Белое солнце пустыни»! Класс! «И в других историко-революционных лентах»…