Загубленная любовь

Белый кролик

Я неоднократно встречалась с Джоном Ленноном. В середине шестидесятых в Лондоне его трудно было избежать — и в равной степени трудно встретить. Группа Леннона, «The Beatles», была четвёркой славных моп-топеров[113] только в глазах публики, а он был самым недоступным из всей группы. Леннон обычно угрюмо сидел в углу клуба «Ад Либ» (пока этот клуб был местом, куда стоило ходить). Когда шестидесятые начали свинговать по-настоящему, я время от времени видела его в «Спикизи» и «Скотче Святого Джеймса». К этому времени вокруг Леннона всегда собиралась слишком большая толпа, чтобы кто-нибудь вроде меня мог пробиться к нему иначе, чем пользуясь профессиональными возможностями. Во времена первого расцвета психоделической эры он в конце концов, стал держаться доброжелательнее, хотя атмосфера дружелюбия, которую он излучал, совершенно явно была вызвана химпрепа-ратами. Мой знакомый психотерапевт по имени Ронни Лэйнг советовал некоторым пациентам с умственными расстройствами познакомиться с самым общительным из битлов, Полом Маккартни, и понаблюдать за ним в его лондонском доме. Я не была пациенткой Ронни, хотя он, безусловно, хороший доктор, регулярно подкидывавший мне по пять сотенных за предоставление развлечений. Как и большинство мужчин из тех, что привыкли платить за свои удовольствия, он был одинок и любил поговорить. Лэйнг так и видел себя на сеансе бойкой, насыщенной беседы, в основу которой будут положены «Битлз», и потому захотел, чтобы я сумела напроситься в гости к Леннону в дом его маклера в Кенвуде. Совершенно ясно — Лэйнг счёл, что поп-музыкальная иллюзия личности самого Леннона гораздо более интересна в качестве самостоятельного явления, нежели в контексте его музыкальных способностей — так что больше всего его занимали тайные стороны жизни Леннона. Ронни знал, что я постараюсь выполнить его просьбу, потому что не собираюсь отказываться от его вклада в мой бюджет в размере пяти сотенных бумажек раз в два месяца. Уболтать кого-нибудь, чтобы проложить себе путь в дом Леннона — особняк какого-то биржевого маклера в шикарном жилом квартале «Холм Святого Георгия» в Уэйбридже — было непростой задачей. Я решила, что попробую справиться с помощью двух моих друзей — Алекса Трокки и Майкла де Фрейтаса, который тогда уже был знаком с великим человеком.

Алекс и Майкл решили, что мне нужно ехать от Гроув на машине. Так и не знаю точно, откуда взялся тот форд «зодиак». Подозреваю, Майкл конфисковал его у кого-то из своих сторонников. Дорога не была богата на события. Алекс дремал на заднем сиденье, а Майкл сидел рядом со мной. К этому времени он уже был известен вдоль и поперёк Британских островов под именем Майкл Икс — он был первым, кто попал в тюрьму за выдвижение нового законопроекта о межрасовых взаимоотношениях, и в результате масс-медиа сделали из него лидера британского чёрного движения номер один.

— А знаешь, Джилли, я правда рад, что вы с Алексом — кельты, потому что когда разразится эта межрасовая война, нас всех будут убивать как черножопых, — Майкл любил практиковаться на мне в риторике. Я не раз слышала, как он почти слово в слово повторяет потом другим людям то, что говорил мне. — Между прочим, они пришли из Персии, а поскольку кельты — фактически те же африканцы, их всегда принимали с распростертыми объятиями все ветви движения «власти черных» — от Храма Мавританской Науки и прямо вот до моего собственного движения за изменение расовых отношений. Так что любой, кто родом из Шотландии, Ирландии, Уэльса, Британии, острова Мэн или Корнуолла — так все они для меня братья и сёстры и должны присоединиться ко мне в борьбе против английской белоты. И все мы знаем, что именно эта английская белота в ответе и за рабство, и за приписывание себе заслуг научных и культурных достижений наших братьев из Египта, Ирландии, Шотландии, да отовсюду. Вот в кино — смотришь на крупных звёзд, настоящих актёров, они ведь не белота, нет, они настоящие люди, взять хоть Шона Коннери из Шотландии. А ты как-то говорила, что однажды видела Коннери в клубе — имей в виду, мне все ещё хотелось бы, чтоб ты сходила туда еще, встретилась там с ним снова и представила нас друг другу. Этот парень загребает серьёзные деньги, и когда он узнает про то, что он африканец, он сам поймёт, что в его собственных интересах оказывать поддержку общественному движению за изменение расовых отношений в борьбе против всякой белоты.

Майкл всю дорогу разливался в том же духе, подчёркивая среди прочего, что Джон Леннон, к которому мы как раз ехали, мог бы проследить корни своей семьи в Ирландии, так же, как Пол Маккартни и Джордж Харрисон. Хотя волноваться насчёт этого ему не стоило. Все знали, что найти общих с битлами знакомых — дело нетрудное, даже с тех пор как, по любимому выражению Майкла в адрес потенциальных спонсоров, у них из жопы деньги посыпались. Когда мы добрались до Кенвуда, я подкатила прямо к парадной двери дома Леннона. Алекс и Майкл уже были знакомы с этим битлом и были полны решимости выжать из этого знакомства как можно больше денег, по максимуму. Однако, подъехав прямо ко входу, я допустила ошибку — Алекса не успел до конца проснуться. Мы с Майклом выволокли Трокки из машины, но упустили, что его надо было поводить туда-сюда, пока с него не слетит вызванный таблетками ступор. Через секунду-другую после того, как мы позвонили в дверь, нам открыл домовладелец и известил, что Джон ждёт нас. Дом когда-то был отделан с большим вкусом, но потом заброшен. Спустя год или два я без особой цели прибрела к бассейну на открытом воздухе — проверить, не валяется ли в нем что-нибудь из дорогих товаров или, там, роллс-ройс на дне, но полусвет рока ещё не поднялся тогда до таких высот декаданса, тогда наше лето любви ещё не перевалило за половину. Нам указали, где найти Леннона — и мы обнаружили его сидящим в удобном кресле с выпученными глазами и широченной ухмылкой на лице. Телевизор работал, но звук был заглушен мощными звуками пластинки Дилана, исходившими из хай-фай проигрывателя.

— Всё страннованнее и страннованнее[114] — возвестил Леннон всем сразу и никому в отдельности, щёлкнув, не вставая, выключателем, и пластинка Дилана остановилась. — Теперь я раздвигаюсь, как самый большой на свете телескоп! Прощайте, мои ноги. Бедные ножки, кто же теперь будет надевать на вас чулочки и туфельки, родные вы мои? Я‑то ведь не смогу, это уж точно. Я буду слишком далеко, чтобы вами заниматься; придётся вам справляться самим, как сможете. Но надо быть с ними поласковей, а то вдруг они не будут идти туда, куда мне нужно. Вот что: каждый год буду посылать им на Рождество новые ботиночки.

— Садитесь все и слушайте меня![115] — подхватила я, сразу сообразив, где сейчас бродят обработанные кислотой мысли Леннона. — Я вас быстро подсушу. Это — самое сухое из всего, что я знаю. «Вильям Завоеватель, дело которого благословил сам Папа Римский, вскоре покорил англичан, которые нуждались в вождях и давно уже привыкли к вторжениям и узурпациям».

— Мама! — в экстазе заорал Леннон. — Мам, это ты, я же просил не заходить, когда я сплю.

Де Фрейтас молниеносно вытолкал меня из комнаты:

— Отлично сработано, девушка, мозги у него сейчас пересушены, и он принимает тебя за свою мать, Джулию. Я тут сейчас кое-что сделаю, а когда позову тебя, ты войдёшь и подрочишь ему.

— Что ты имеешь в виду?

— Когда этот парень, блин, обслуживает себя руками, его сворачивает на маму, и вот тут ты можешь мне с ним помочь.

— Ты уверен?

— Так про него говорят, но ты ни о чём не беспокойся — когда я тебя позову, сама увидишь, что я прав.

Пару минут мне пришлось простоять за дверью, а когда Майкл позвал меня, штаны Леннона были спущены до лодыжек, и он всей пятернёй мусолил свое хозяйство. Алекс глядел в пространство, безучастный ко всему. Майкл взирал на это невозмутимо — он видел подобное не впервые.

— Джон! — окликнула его я, подходя к рок-божеству.

— У тебя здесь что-то великолепное, Джон!

— Мама! — выпалил Леннон. — Джулия! Джулия!

Я погладила член Джона, потом крепко взяла его в руку и начала гонять шкурку. Левой стала щекотать его под яйцами. Я не отпускала любовную мышцу Леннона, пока она не расслабилась; потом вдавила пальцы в поперечную складку, пересекавшую его живот, а потом вложила их ему в рот. Леннон обсасывал их подушечки так, будто они были покрыты самой изначальной из всех кислот. Краем глаза я заметила, что Майкл даёт Алексу шарик скоростняка: решил всё-таки его разбудить. Когда наш волосатик вылизал мои пальцы дочиста, я позволила им выскользнуть из его рта. Опустилась рядом с ним и побарабанила пальцами по его груди. Не так уж много я теперь могла сделать для битла, кроме как поговорить с ним, и это объединяло большинство мужчин, с которыми мне доводилось вступать в профессиональные отношения — этого они и желали самом деле, это и было тем, что нравилось им больше всего…

— А теперь, — Леннона понесло, — посмотрите на меня хорошенько! Я — тот, кого королева сделала Членом Британской империи[116], да, это я. Может, второго такого вы никогда в жизни не увидите. А чтобы вы поняли, что я вовсе не гордый, можете пожать мне руку!

Леннон сложился в своем кресле пополам, подался вперёд и протянул мне руку. Улыбнись он ещё шире, и углы рта сошлись бы у него на затылке — я даже подумала: а отвалится у него кумпол, если такое всё же случится, или нет.

— Существуют семь уровней сознания, — провозгласил битл, — и тем, кто достиг пятого, секс уже не нужен. Я пока застрял на пятом, несмотря на то, что применяю ЛСД в качестве лифта для психики, потому что у меня нарушена регуляция объёма мозгового кровотока.

— Ты не откажешься от секса на шестом и седьмом, — пообещала я Джону-уникуму, — просто он перестанет быть физическим и станет телепатическим.

— Ты — мой гуру?

— Могу им стать, если хочешь.

— Мой вдохновитель — это мама, и одновременно она же — моё другое Я[117].

— Да-да-да.

Леннон истерически хохотал, пока его внимание не привлекла трансляция футбольного матча по ТВ. Я подошла к дивану белой кожи и разлеглась на нём. Подперла подбородок руками и разделила с Джоном его интерес к футболу. Битл бормотал что-то насчёт того, что у Англии нет шансов против сборной пауков, потому что когда восемь ног и ни одной руки, то у команды противника получается восемьдесят восемь бьющих по мячу ног против двадцати двух у наших. Я изо всех сил смотрела мимо лупящих по мячу мужчин, сосредоточившись на травяном покрытии — просто замечательном. Скоростняк, который Майкл впихнул в Алекса, подействовал, и склонившись друг к другу, они что-то обсуждали. Через некоторое время они разлепились, и Алекс принялся готовить укольчик героина.

— Джилли, этому человеку нужно успокоительное, но он — популярная звезда, известная во всем мире, так что настоятельно требую, чтобы ты вколола ему это где-нибудь в таком месте, где следа не будет видно, — выкрикнул Алекс, подавая мне шприц и указывая на битла. — Самое последнее, что нужно мистеру Леннону — это громкий скандал из-за совершенно обоснованного применения героина. Назовем это так: пациент находится под невыносимым бременем стресса, поэтому прибегнуть к помощи лекарственного средства будет абсолютно законным.

— Ты не хуже меня умеешь ловить вену, — возразила я.

— А ты — его воображаемая мать! — заорал Алекс. — Он прибегает к тебе за утешением, вот и делай, что я говорю, Джилли, или следует называть тебя Джулией?

— Ладно, — уступила я, — только тогда и мне сделай.

Пока Алекс готовил укол для меня, я велела Леннону

открыть рот и ввела иглу под язык, где любая отметина (если она вообще останется) будет незаметна. Алекс протянул мне второй шприц, и я подняла глаза вверх, но всё, что видела, вкалывая дозу под глазное яблоко — потолок. Сделав своё дело и вернувшись взглядом в комнату, я даже не удивилась, увидев, что Майкл шарится в вещах Леннона, запихивая самое ценное из легко движимого имущества в свои объёмистые карманы. Сам битл ничего не замечал, поскольку был полностью занят разглагольствованиями Шотландца Алекса.

— Мистер битл, вам же совершенно ни к чему, чтобы вас принимали за таракана какого-нибудь, и тем не менее вы катитесь по наклонной плоскости из-за этих ваших бесконтрольных экспериментов с психоделическими препаратами. Вы постоянно сосёте кислоту, словно леденцы, по нескольку доз в день, постоянно держите себя под кайфом, совершенно не давая мозгу прийти в себя. Это все препараты для головы; расширяя ими свое сознание, вы одновременно подвергаете себя риску полностью иссушить свой разум. Я пришёл сюда, чтобы спасти вас — с помощью препарата для тела. Героин в разумных дозах не причиняет вреда — он поможет вам держать поддерживать своё тело в порядке и уж точно никак не загубит вашу способность мыслить. У вас легко возникает привыкание, и для меня совершенно очевидно, что единственный способ прекратить ваше ЛСД-самопотакание — это познакомить вас со стабилизирующим средством, таким как герыч. Некоторые из величайших творений английской литературы были написаны под воздействием опиатов. Безусловно, лучших произведений английских романтиков, включая шедевры Кольриджа[118] и де Куинси[119], сейчас просто не было бы, если бы не грамотное употребление ими соответствующих средств. Мой друг Билл Берроуз[120] пишет, сидя на герыче; мой собственный шедевр, «Книга Каина», был создан под воздействием этого же изумительного стабилизатора разума. Мистер битл, заклинаю вас принять моё предписание на героин, потому что это единственное, что может спасти ваш разум и таким образом гарантировать, что наши потомки смогут насладиться вашими талантами во всём их великолепии.

Леннон был на верху блаженства. Мы просидели у него всю ночь, а когда под утро к нему подступил отходняк, Шотландец Алекс показал ему, как надо расслабляться, вдыхая пары опиума через соломинку. Я в своё время выкурила немало опиума, и пришла к выводу, что для меня такой способ введения наркотика в организм слишком дорог и малоэффективен. Поэтому я и кололась с возрастающей регулярностью. Скажем так, я всё ещё соблюдала аккуратность и не кололась в те места, где следы от инъекций были бы у всех на виду. Леннон мог не волноваться о стоимости малоэффективного наркотика — он всё ещё был под кайфом. Я уверена, что та воодушевлённая речь, которую Алекс задвинул Великому Битлу, спасла его от перегорания мозгов. Мне больше приходилась по душе другая маленькая слабость Леннона, которой он в ту пору стал потворствовать. После той ночи я приезжала в Уэйбридж раз шесть — и изобразить ему маму, и доставить белого. Джону нравилось, когда я разыгрывала из себя Джулию Леннон, причём он ужасно бесился, если я заставала его за рукоблудием, так что обычно мне хватало нескольких движений рукой, чтобы он кончил. Наши отношения были недолгими, так как мой битл всё сильнее и сильнее западал на японскую художницу-концептуалку Йоко Оно. А когда появился новый героиновый канал, я и вовсе оказалась не у дел. Меня как наркоманку очень повеселило, когда Леннон начал проводить всё больше и больше времени в кровати, якобы в качестве вклада в антивоенную кампанию. Для таких, как я, было очевидно, что Джону гораздо интереснее дремать под кайфом, чем добиваться мира во всём мире. И по-прежнему им следовало восхищаться — уж в чём в чём, а в обаянии ему не откажешь. Таким образом, он оказался в центре внимания прессы, причем ему самому было нужно только валяться себе, да дремать без конца. Дай Леннон себе волю, он бы, что называется, «торчал торчком». И вместо того, чтобы пытаться скрыть свою зависимость под покровом уединения, Джон приглашал репортёров со всего мира то в один, то в другой отель, где они могли сколько угодно на него любоваться. Выдавая свое поведение за самоотверженное политическое и художественное действо, Леннон знай себе спокойно балдел, и ни один журналист в целом мире не стал поднимать крик и вой по поводу того, что он наркоман. О пользе богатства и славы можно говорить ещё долго.