Загубленная любовь

Затмение и новый восход эдипова комплекса

ВРЕМЯ: НОЧЬ. КВАРТИРА 104 НА ПЕРВОМ ЭТАЖЕ В ДОМЕ ПО КЕМБРИДЖ-ГАРДЕНС, ЛОНДОН, 3-10.

Один неясно видимый, словно во сне, собеседник. Пять невидимых собеседников.

Появляется вид, который сразу нельзя узнать — похожий на горизонт, он заполняет всю ширину экрана. Это ярко освещённый живот мужчины, ритмично вздымающийся и опадающий во сне. Через минуту поверх этой картины появляется название фильма; ещё через минуту этот титр исчезает. Ничто не двигается, кроме этого абстрактного живота, ритм движений которого раза в два чаще, чем у отдыхающего человека. Будет отснято двадцать минут фильма, но учащённый ритм всё это время сохраняется, поэтому через десять минут экранного времени камера поднимается вверх, так что живот уже не виден. На экране в течение примерно минуты показывается ярко освещенная голая стена; затем скачком появляется новая картинка: тот же мужчина спит на животе, повернув голову набок. Камера показывает его горизонтально, снизу. В кадре его голова и верхняя часть тела. Через тридцать секунд появляется субтитр: «Совершенство самоубийства — в двусмысленности». Субтитр исчезает. После паузы появляется другой: «Кино тоже должно быть уничтожено». Ещё одна пауза, потом субтитр исчезает. Эти два субтитра последовательно появляются и исчезают около восьми с половиной минут. Примерно через девятнадцать с половиной минут фильма спящий вдруг очень широко открывает глаза, тут кадр останавливается, и этот стоп-кадр длится последние тридцать секунд, список участников идет по экрану поверх остекленевших глаз человека. Экран темнеет, фильм окончен. Саундтрек для первых девятнадцати с половиной минут — приведённый ниже разговор, проходящий на фоне «пиканья» аппаратуры для поддержания жизни. Когда кадр останавливается, остаётся только непрерывный писк этой аппаратуры, говорящий о том, что больной умер. Также используется запись тяжелого дыхания человека и/ или задыхающегося животного, чёткость и громкость звука постепенно нарастает, потом снижается в течение первых девятнадцати с половиной минут.

Первый голос (ровный; среднеанглийский выговор): Киноспектакль имеет свои законы, направленные на то, чтобы в универмагах и видеомагазинах появлялась качественная продукция. Однако это — и недостаток, который характеризует линию моего движения. Функция повествовательного кино — в выведении на первый план ложной логичности, подменяющей истинное действо так, что последнее вопиющим образом отсутствует там, где по-прежнему царит буржуазная идеология «реализма». Чтобы развенчать мистификации документального кино, необходимо выставить напоказ и таким образом разрушить его предположительную форму. Кино должно стать театром, а ведь публика кинотеатров с подозрением относится к актёрам, которые сознательно прорабатывают свои роли при постановке чего бы то ни было. Мужчины и женщины, что собираются вместе и приходят на ночной сеанс фильма о боевых искусствах, болтают во время диалогов и радостно орут во время драк — они понимают это.

Второй голос: Джиллиан О'Салливан, тридцати пяти лет, скончалась 2 декабря 1979 года в квартире № 104 в Кембридж-гарденс, Лондон, 3-10. Из заключения о смерти, подписанного доктором Шоном Нортом после визуального осмотра тела: «Женщина; нормального сложения. Рост 5 футов 6 дюймов; выглядит значительно старше установленного возраста. След от врачебной инъекции на внутренней стороне левого запястья, давность — несколько дней. Более свежих следов инъекций не наблюдается. Множественные давние шрамы в области вен на внутренней стороне обоих локтевых сгибов, малозаметные шрамы на запястьях, включая несколько горизонтальных порезов в проксимальной области правого лучезапястного сустава».

Третий голос (ирландский акцент): Я познакомился с Джилли в пабе «Хенеки» на Портобелло-роуд, мне представили её как человека, который хочет съездить в Испанию и готов оплатить половину расходов на бензин. У меня была старая машина. Я собирался на Ибицу. В 1962-ом в Лондоне мало кто знал про Ибицу, но Джилли кое-что слышала, ей это понравилось, и она решила туда добраться. Моя жена, Мойра, как раз через Джилли устроилась «хозяйкой» в клуб, кажется, в «Гордон». Она проработала там месяц, может, два — пока мы экономили даже на хлебе, чтобы вернуться в Испанию. Джилли была профессиональнее и получала намного больше, чем Мойра, которая всего лишь болтала с клиентами, подсаживаясь за их столы. А Джилли была из блестящих клубных девушек, что уходили куда-то ещё с клиентами из «Гордона» после того, как клуб закрывался; куда они шли и чем занимались, не имею понятия. У нас был маленький ребенок, и Мойра возвращалась домой сразу после закрытия клуба; я обычно ждал её снаружи. Мойра считала эту работу чертовски трудной: девушки должны были уламывать клиентов заказать ещё шампанского и пить вместе с ними, так что каждую ночь к закрытию они были вдрызг пьяными.

Первый голос: Мама предпочитала смотреть фильмы «новой волны» без дубляжа, это помогало ей совершенствовать французский; но это было не единственной причиной, по которой она интересовалась Годаром и Рене[139] — эти два режиссёра одновременно представляли образцы стиля для будущих лондонских модников и модниц, и мама (как и другие девушки сцены) коротко обрезала волосы, как у Джин Сиберг[140]. Когда мама работала в шоу и «девушкой-хозяйкой» в клубах Сохо, вроде «Гордона» и «Кеннеди», она носила парики. У неё никогда не было одинаковой прически два вечера подряд.

Второй голос: И гангстеры, и бизнесмены применяли одни и те же техники психологического воздействия, чтобы создавать впечатление богатства и успеха, и эти их методики были тем, что Джилли усвоила очень быстро. Вот фотография из модельного портфолио Джилли: на ней она выглядит крутой и настоящей битницей — сильно накрашена, волосы отброшены с лица, одета в обтягивающую белую футболку с очень коротким рукавом. На первый взгляд эта фотография относится к началу шестидесятых; но Джилли на ней носит крупные серьги в стиле Пако Рабанна, которые вошли в моду только в 1966 году. На другой фотографии Джилли в парике, одета в чёрный топ без рукавов и спинки и сильно расклешённые чёрные брюки; сегодня этот имидж воспринимается как «беженка из будущего». Это фото шестидесятых годов, снятые кем-то, кто спустя пять лет вполне мог ещё оставаться модным. На третьей фотографии Джилли сидит на стуле, превратившись из «птички свингующего Лондона» в «хипповую тёлку»: волосы (или, скорее, парик) прямые и длинные, на ней шляпа с почти обвисшими полями, свободный, но отлично подогнанный по фигуре топ и короткое платье в крупную клетку.

Четвёртый голос (лёгкий шотландский акцент): В шестидесятые я оказалась вовлечена во многие течения андеграунда, бушевавшие в этот период, особенно те, что раскручивались внутри района Ноттинг-Хилл и вокруг него — например, общество «Дефенс», которое боролось с расизмом среди полицейских; «Сигма» — форум культурной революции Алекса Трокки; «Сома» — они выступали за легализацию марихуаны; «РААС» — эта организация под руководством Майкла Икс занималась борьбой чёрных за свои права; «Свободная школа Лондона» и «Свободный университет»[141]. С 1963‑го по 1965 год каждое лето я становилась членом труппы «Живого театра» и таким образом, была свидетелем зарождения уличного театра и первого карнавала в Ноттинг-Хилле. А потом я уехала путешествовать по Индии, где в 1968 году, к несчастью, серьёзно пострадала в аварии. И хотя до этого я больше семи лет экспериментировала с самыми разными наркотиками, я всегда держала это под контролем. Однако после несчастного случая у меня появилась довольно сильная зависимость от опиатов.

Второй голос: «Cain's Weekly» от 15 июня 1968 г. Очаровательная, весёлая и полная joie de vivre[142] — такова Джилли О'Салливан из Лондона, приехавшая провести отпуск в Индии и получающая наслаждение от каждой минуты, проведённой здесь. Джилли — разносторонне одарённая личность: она широко известная в Европе модель, сама создаёт новые фасоны под маркой «Марто и Клайд»[143], а также снялась в ряде эпизодических ролей во множестве фильмов, последним из которых был «Если». У неё врождённый вкус к стильной одежде; она говорит: «Индийские ткани так роскошны, так красочны, что при таком широком выборе и в созданных под зорким оком модельера фасонах имеют очень хорошие перспективы на европейском рынке». Её призыв к интересующейся модой молодежи звучит так: «Ты женщина; не забывай об этом. Позволь себе перемениться в этот год приключений — положись на собственный вкус в области моды, воспользуйся собственными идеями и иди вперёд сама». Чтобы подчеркнуть свои слова, Джилли демонстрирует здесь несколько восхитительных нарядов, которые она создала из наших чудесных индийских тканей — «они просто головокружительны и готовы для того, чтобы отлично проводить время в тропиках».

Третий голос: Я самовольно вселился в дом по Тоттенхэм-корт-роуд, а в 1975‑м мы с Джилли снова встретились. Зная, что она попала в серьёзную переделку, я устроил ей и её другу Джордано переезд в пустующую квартиру. Фактически, я отвёз их туда и помог Джордано «вломиться и заселиться». Беда, в которой на этот раз оказалась Джилли, похоже, имела какое-то отношение к резкому подъёму наркоторговли, детальным расследованием которой копы Ноттинг-Хилла по определённым причинам дружно решили не заниматься. Помню, Джилли рассказывала мне жуткую историю о месяцах, а то и годах коррупции в полиции, и о том, как её пользовал один конкретный детектив и его закадычные дружки; но вот было это в 1975-ом или намного раньше, уже не помню.

Второй голос: Для многих хиппи часть притягательности Индии и героина заключалась в уходе от нищенского существования «крысиной расы»; впрочем, этот уход был не более, чем иллюзией, поскольку капитализм диктовал свои законы в глобальном масштабе; таким образом, для тех, кто занимался тёмным бизнесом, герыч был просто ещё одним способом срубить денег. Когда в конце семидесятых Джилли умерла, весь британский высший свет уже сидел на дешёвом героине, и появился граффити-лозунг «Лекарство Тэтчер против безработицы»; а ведь именно массовое употребление героина среди деклассированных, разразившееся в конце шестидесятых, привело тогда к истерии по поводу опиатов в британских средствах массовой информации. Когда герыч оказался почти под полным запретом, в среде самозваных профессионалов и богемной элите проявилось что-то, подозрительно напоминающее панику нравов. Для буржуазии мысль о том, что пролетариат осваивает элементы её декаданса или её гедонизма, воистину ужасна. Однако необходимо обозначить различия в британской и американской паниках нравов по поводу наркотиков. С учетом того, что широчайшее распространение контрабанды опиатов было неотъемлемой частью экономических основ Британской империи (со времён опиумных войн «вероломного Альбиона» против Китая в восемнадцатом веке), а также того, что в начале двадцатого столетия Британия была ведущим мировым производителем морфина, опиум, став веществом, подлежащим контролю во время Первой Мировой войны — во имя защиты законов королевства — в значительной степени оказался побочным эффектом американской паники. В фокусе британской истерии по поводу наркотиков оказался излюбленный наркотик Зигмунда Фрейда — кокаин. А вот паника нравов по поводу героина началась в Англии лишь в шестидесятые, когда мода на данный болеутолитель вышла за пределы богемы и распространилась в субкультуре битников, а оттуда попала и в другие молодёжные течения.

Пятый голос (лёгкий среднеанглийский выговор): Квартира на первом этаже в доме по Тоттенхэм-корт-роуд была открыта для занятий духовными упражнениями, известными как «сатсанг»[144], в дневные часы, и, помню, я в свободные дни несколько раз заходил туда. Рядом с квартирой был вход в порнокинотеатр. Там было всего две квартиры, потому что пол в квартире Джилли был как раз на уровне первого этажа. Открываешь входную дверь и поднимаешься на один пролёт вверх — видимо, квартира была прямо над порнокиношкой. Мне очень и очень нравилось бывать там, я и сейчас вспоминаю те времена как один из самых ярких периодов моей жизни — действительно замечательное было время, и в этом немалая заслуга казавшихся беспредельными развлечений в компании Джилли и Джордано, а также взаимопонимания, которое было между всеми нами. Помню, как мы много слушали альбом «Караван-сарай» группы «Santana», который для меня олицетворял те времена на Тоттенхэм-корт-роуд. Он пронизан пространством, улётом, движением — именно так мы и жили. Думаю, ключом к пониманию личности Джилли, особенно в последние годы, является то, что её жизнь была расколота на две части: жизнь недоношенного новорождённого (как новообращённого члена церкви Божественного Просветления) и жизнь наркомана, которая в прошлом была её истинной жизнью, и от которой она так и не смогла окончательно отделаться. Ещё я думаю, что жизнь новообращенной была слишком уж спокойной или вроде того — по сравнению с тем, к чему она привыкла. В те дни стать новообращённым не значило совершенно погрузиться в пресную рутину, но если бы она окончательно оборвала связи со старыми друзьями вроде Алекса Трокки, ей бы очень и очень их не хватало.

Четвёртый голос: О Господи, да пребудет восхищение чудом твоего созидания — спустя десять лет я ПРОЗРЕЛА. 1967 год, прошлое: Индия, Ин-дия, «я — в Боге»[145]. Дели — встретить человека из другого мира, сидящего на подстеленной газете прямо на улице. Здесь, в Индии, я одна — Джордано сейчас в Гоа с Мэри. Мой авиабилет сюда оплачен дамой из «Субуда». Я в очередной раз стригусь и крашу волосы. 1977 год: не в этом ли году дамой из «Субуда» мне была напророчена встреча с Джордано? Резюме. Никогда не забывать СВЯТОЕ ИМЯ. Не курить во время прихода. Говорить голосом на октаву ниже — в последнее время тембр стал слишком пронзительным — верни Джилли на её истинное место. Последователь — значит последователь: преданный Господу. Старайся не допускать излишеств, хотя бы во время Великого Поста.

Второй голос: Джилли — на обложке «Cain s Weekly», датированного 13 июля 1968 года, здесь же множество моделей одежды, в которой Джилли позировала для целого ряда номеров этого журнала. Фото Джилли на обложке типично для такого рода снимков: предплечье поднято к щеке, левая нога выставлена вперёд. Ноги обнажены, ступни босы. Вокруг Джилли — абстрактный рисунок из крохотных разноцветных овалов, и это наводит на мысль о колёсах, подчёркивая то, что она выглядит забалдевшей, а снизу идёт подпись: «Ещё один прелестный образчик на наших страницах». Как обычно, Джилли точно улавливает дух эпохи: то, что на ней надето, может быть пластиково-металлическим платьем-кольчугой Пако Рабанна; но по каким-то необъяснимым соображениям поверх надета абсолютно неподходящая коротенькая просвечивающая зелёная маечка, а под юбку — светло-зелёные шортики в тон майке.

Четвёртый голос: Сновидение, место — Тоттенхэм-корт. Улица. Выход — Дрю затаскивает меня в квартиру Мэри. Гаррет рад видеть меня в Холлоуэе[146], это прежняя комната Джеки, но Сьюзан тоже здесь. На поверхности все вместе, и всё очень мило. Сьюзан по каким-то причинам не рада, что я здесь. Гаррет весьма напряжён — он любит меня и не понимает её реакции. Я в ярости от того, что она ведёт себя со мной непорядочно. Хватаю её и встряхиваю. Физически. Внешний мой вид — Джилли; внутренний облик — Мэри. Наверху орёт Самсон — я возвращаюсь к нынешней действительности. Похоже, это видение достаточно важно, надо его записать. Может, это откат к героину/материнству или ещё чему-то, что осталось позади?

Второй голос: Дядя Джилли, Динни Мак-Карти, был известной фигурой в полусвете лондонского преступного мира — он запускал руки в самые разные виды «защитного» рэкета. Перед лицом закона Динни изображал из себя букмекера — мелкую сошку; кстати, глаз он потерял в драке за ограждением для букмекеров на Дерби[147]. Двоюродный брат Джилли, Зигги «Пантера» Уильямс, появляется в гораздо менее подкупающем виде под именем Шотландец Зигмунд в автобиографии Эрика Стоуна[148], написанной под тяжёлый старый стиль. В бешенстве выбросив имя Пола Сазерленда, Стоун показывает, как Уильямс капитально проигрался в нелегальном игорном клубе в Ноттинг-Хилле, а потом плавно переходит к его сообщнику Джоффу «Эскимо» Рочестеру и проведённому ими на скорую руку ограблению. Вернувшись с дела, Уильямс и Рочестер долго обсуждали стоимость драгоценных камней с распорядителем клуба, прежде чем снова заняли места за игровым столом. Незадолго до этого Уильямс рассорился с другим своим разовым партнером по кражам, Полом «Штанокрадом» Сазерлендом. В своей автобиографии «Лихой грабитель», вышедшей в 1995 году, Сазерленд поёт дифирамбы Уильямсу, зато в ней же Штанокрад приписывает только себе всю славу кражи драгоценностей кинозвезды Элизабет Тейлор, когда она снималась на студии «Элстри». В конце девяностых годов, действуя через своего представителя по имени Артур Глинн, Уильямс провел кампанию, чтобы общественность потребовала разъяснений по поводу его ареста за ту самую кражу в 1960 году. Уильямс утверждал, что ограбление проходило под прикрытием, и что полиция не имеет права предъявлять ему обвинение, поскольку он тогда уплатил коррумпированным полицейским двенадцать тысяч фунтов за информацию, которая и позволила ему провернуть это дело. К слову, Джилли получила своё имя в честь матери Зигги, её тетушки Джилли Уильямс, в девичестве Мак-Карти.

Четвёртый голос: Добрый предутренний пятничный сон. Не могу отвести глаз от языков ярко-белого пламени, они словно окутывают меня своим знанием — на самом деле это душа кого-то из святых. Меня пробуждает детский плач. Я узнаю этот плач — мой брат раздавлен горем от того, что мама покинула своё физическое тело. Весь этот свет — конечно же, это мама, настоящая мама. Мама, где бы ты ни была — я так счастлива, что прониклась тобой. Боже милостивый, благодарю тебя.

Первый голос: Одарённый жулик создает у тех, кого он обманывает, впечатление, что знает о них практически всё — но ловко избегает упоминания любых конкретных деталей из их жизни, которые теоретически могли бы дать людям зацепки для его разоблачения. Такой жулик позволяет своим новым знакомым собственной фантазией заполнять пробелы в его болтовне там, где речь идёт об их собственной жизни. Сходным образом построены повествования наших родителей об их жизни, потому что мама и папа всегда были рядом с нами, и поэтому мы воображаем, будто знаем о них всё. Однако попытайтесь выяснить подробности — и почти всегда окажется, что не так уж много в истории родителей того, что можно выяснить со всей определённостью. Родители всегда в чём-то жулики; научиться быть отцом или матерью нередко оказывается сложной задачей для тех, кто обычно считает себя ребёнком бабушек и дедушек своего сына или дочери.

Четвёртый голос: Пасха, воскресенье — около двух часов ночи. Я просыпаюсь от чьего-то мягкого голоса: «Джилли, Джилли, проснись, займись медитацией». Такой сладкозвучный голос. Потом возникает зрительный образ в камее — Давид. Мне видны только его голова и плечи, на нём эта бело-сине-зелёная спортивная рубашка, волосы рассыпаны по плечам, и на лице загадочная полуулыбка; исходящие от него вибрации поднимают меня с постели и выталкивают на веранду; поднимаю глаза и вижу луну — ровная половина диска. Боже, что ты пытаешься донести до меня? Это означает мою лучшую половину? Или это лишь ещё одно ниспосланное тобой испытание? Вид настолько прекрасен, что меня охватывает безусловное, совершенное счастье. Сколько же времени прошло с тех пор, как я последний раз испытывала такое? Последний раз, кажется, когда Джордано был в Индии — но в любой момент, когда он был мне нужен, я могла увидеть его, услышать, коснуться его, оказаться рядом с ним, совершив это астральное путешествие.

Второй голос: В 1942 году, во время войны, массированные бомбардировки Лондона привели к кризису систему распределения продуктов и товаров по талонам; и криминальные круги стали естественной частью жизни даже тех, кто превыше всего ценил самое тленное из всех преимуществ — собственную респектабельность. Чёрный рынок, взяточничество, поддельные талоны и промтоварные купонные книжки — лишь они делали хоть сколько-нибудь сносным существование подавляющего большинства лондонцев в годы Второй Мировой войны и после её окончания[149]. Именно тогда, в те годы, понятие «злодейство» в Англии сильно американизировалось; скажем так — в трактовке пандитов[150] из масс-медиа оно трансформировалось в нечто, совершаемое с определённой целью и под руководством боссов организованной преступности. Эти журналистские передёргивания весьма далеки от рутинной реальности и того, что на самом деле представляет из себя криминальная деятельность; и кстати, в этом отношении между первой и второй половинами двадцатого столетия гораздо больше преемственности, чем разрывов. Основной особенностью послевоенного времени было то, что люди вроде Джека Спота[151] и Билли Хилла наслаждались шумихой, которой сопровождались их старания преподносить себя как королей преступного мира. По большей части это достигалось созданием определённого имиджа и налаживанием задушевных отношений с отобранными криминальными репортёрами — Хилл поддерживал очень тесную связь с журналистом Данкеном Уэббом, а Спот лепил себя с гангстеров из американских фильмов: носил дорогие классические костюмы, сшитые на заказ, и показывался в модных клубах. В шестидесятые подобными экзерсисами в области связей с общественностью занимались близнецы Крэи, но они пошли несколько дальше, в том числе давали репортёрам фотографировать себя в компании знаменитостей; но поскольку сами Крэи были мерзавцами, их влияние на умы, а также экономический успех их деятельности в значительной степени переоценивают. Спот и Крэи были весьма сомнительными типами, и даже фильмы, для которых эти британские гангстеры послужили прототипами, были прямым следствием американской политической пропаганды, превращавшей многих не особенно крупных и архаичных чикагских гангстеров в основные фигуры для запугивания общественности ещё и для того, чтобы мощь раздавившего их государства казалась огромной. Но без процесса американизации, требовавшей потакания со стороны Флит-стрит[152], не было бы Свингующего Лондона. Рок-культура, разумеется, была лишь одним из множества путей, по которым вспышка гангстеризма распространялась — и с которых одновременно шёл неплохой доход.

Четвёртый голос: Кончик оранжевого фломастера — на лист жёлтой бумаги. И снова пытаюсь нащупать — как же схватить это мимолётное ощущение: самосознание — что это? Красное в дуле, расширение газов, выталкивание — и взмыть в такую высь, о какой и не мечталось. Поедая Канарские фиги. Думаю о тебе. МИР. ДЛЯ. ЛЮДЕЙ.

Первый голос: В тот же момент, когда Фрейд выстроил теорию о бессознательном, его фантастические идеи устарели. Мужчины и женщины уже собирались в тёмном чреве кинотеатров, где их коллективно осознаваемые и подавляемые желания проецировались на мерцающие экраны. Около пятидесяти лет спустя Уорхол продемонстрировал собственное представление о фальши, составляющей самую суть «реализма», создав «Империю» — восемь часов съёмки всего, что происходило возле Эмпайр Стейт Билдинг, с утра и до вечера. Всё-таки есть некоторый садизм в том, чтобы выяснить: всему, что скрывается под мантией документации, непременно суждено далеко отстать от собственных предпосылок, и лишь фантазия может значить достаточно много, чтобы не быть стёртой с лица земли. Как-то раз мне попалось исследование мифологии в «Сне» Уорхола, в котором утверждалось, что он отснял всего лишь сорок минут плёнки и смонтировал их, замкнув по кругу, чтобы получилось восемь часов — примерная продолжительность ночного сна. Если охотно принять одновременно и правду, и ложь этой легенды, то выходит, что медитации Уорхола над ночной стороной жизни человеческой наилучшим образом иллюстрируют диалектический выпад старого иллюмината, афоризм которого гласит, что истина может выразить себя только через ложь. Из всевозможных диссонирующих видов реальности, собранных здесь вместе, сокрушительно-разящее действие уорхолльской красоты на «иконоборческую» сублимацию Дебора[153] — это ещё не самое достойное осуждения. В самом деле, в основе незримого воскрешения «Проживания несколькими людьми довольно короткого периода времени» просто обязаны лежать такие чудовищные акты полигенезиса[154]. Сходным образом, в основе моего восприятия попыток кинематографической реализации Баталии окажется её неразрывная связь с террором и эксплуатацией. И всё же более, чем маловероятно, что повесив изображение Эмпайр Стейт Билдинг — хоть это всего лишь отпечаток с плёнки — над кроватью, где я сплю, я тем самым заново создаю практически незаметную, щедро залитую солнцем версию «Империи». Чтобы меня засняли спящим в комнате, где умерла моя мама — для меня такое всегда и полностью было лишь фантазией. Причудливая теория, что жизнь каждого индивидуума — это путешествие через долину слёз, по банальности сравнимо разве что с избитой метафорой, согласно которой сон — это как переход из жизни в смерть. Клише работают; и вот я воссоздаю фильмы так, как хотел бы воссоздать весь мир, исправляя промахи прежних режиссёров и одновременно демонстрируя собственное безразличие ко всему и всякому, что называют «гениальными» работами, сознательно используя культурное наследие человечества в целях подпольной пропаганды. Кинематограф становится театром, и нужно очень сильно сместить акценты с культуры потребления на человеческие отношения, из которых и выстраиваются продукты этой самой культуры.

Четвёртый голос: В четверг я решила, что не буду так делать, поэтому бунтовщик во мне купил десять сигарет и выкурил их одну за другой, а мне оставалось только смотреть, как «Джилли» садится в подземку и возвращается домой. Пикадилли — наркоманы на каждом шагу. Я же понимаю, как сильно ты изменил меня. Повернул к реальности. Истинное изменение — и глубоко-глубоко во мне шёпот о том, что я люблю тебя и хочу, чтобы ты был со мной. Сердце мое склонено к милосердию. Это может в любой момент вывести тебя куда угодно, даже если тебя окутывают клубы сигаретного дыма.

Шестой голос (американский акцент Среднего Запада): Мне стало известно о борьбе Джилли с героином, когда мы летели из Британии во Флориду, на большой сбор членов церкви Божественного Просветления, осенью 1979 года. Она рассказала мне, что употребляла героин, а сейчас была в завязке, плохо себя чувствовала и попросила меня помочь ей. Мы жили в одной комнате всю неделю, что продолжался сбор. Она отчётливо понимала, что очень хочет прекратить употреблять героин, и надеялась, что на съезде церкви Божественного Просветления сможет укрепить своё мужество настолько, чтобы у неё это получилось. Джилли было очень плохо всю эту неделю, но она получала огромное удовольствие от участия в сборе. Она говорила со многими друзьями из церкви Божественного Просветления о том, через что ей пришлось пройти, употребляя героин, и о своей решимости стать другой. Говорила, что выздоровление — это всегда нелегко, но она твёрдо решила сойти с иглы. Джилли была отважной и мужественно переносила физические страдания, присущие завязке. Я восхищалась её стойкостью и упорством, с каким она преодолевала все трудности.

Джилли в то время была с Гарреттом, и она говорила мне, что он был одним из факторов, из-за которых она снова села на героин. Она знала его уже давно, ещё с тех времен, когда жила с Джордано, и тогда он был для неё только другом. Жизнь в Лондоне, конечно же, была полна искушений вернуться к героину — думаю, что в том числе и из-за её прежних друзей по игле, включая Гарретта. Я не знала никого из приятелей Джилли, занимавшихся наркотиками, но Гарретта встречала раз или два у неё дома, в квартире на Бэйсуотер, кажется. Джилли была привязана к Гарретту и романтически, и сексуально — а кроме того, их связывал героин.

Мы часто вместе ходили на собрания церкви Божественного Просветления, и поэтому именно я обнаружила Джилли, когда она умерла. Мы с Джилли должны были встретиться, чтобы пойти на собрание, но она так и не появилась. Это было настолько не похоже на неё, и мне подумалось: надо бы зайти к ней, она так сильно задержалась, и, наверное, сейчас должна быть ещё дома. Дверь была открыта, везде горел свет. Помню, квартира у неё была на первом этаже, вход с обратной стороны корпуса. Джилли лежала ничком, повернув голову набок, и, по-моему, не была одета, но её частично прикрывала простыня.

Пятый голос: Квартира на Кембридж-гарденс. Я почти уверен, что там были ступени вниз, ведущие ко входу. Да, точно, это была квартира в цокольном этаже. Дверь в квартиру, где жила Джилли, была с правой стороны коридора — по-моему, там была всего одна комната — гостиная, она же спальня — кухня и ванная. Кухоньку размером с камбуз я едва припоминаю. А ванную комнату не помню совсем. Комната — входишь, и по левую руку от тебя окно. Напротив двери был камин, а справа от входа — двуспальная кровать. Комната была довольно большая. Она не была обставлена или декорирована в каком-то определённом стиле, во всяком случае, насколько я помню, но в ней было удобно, вполне уютно и тепло. На каминной полке стояли портреты гуру Рампа[155], но они давно были у Джилли, с семьдесят второго, где бы она ни жила.

Второй голос: Сто четвёртый находится в дальнем, убогом конце Кембридж-гарденс, на её западном конце, ближайшем к тюрьме «Вормвуд Скрабе». Сегодня от фасада этого дома виден Вествэй, и квартира, в которой умерла Джилли, стоит теперь 250 000 фунтов, что даже с учетом инфляции составляет огромный скачок по сравнению с её ценой в 1979 году. Всё то недолгое время, что Джилли прожила в сто четвёртом, вокруг этого дома стоял какой-то криминальный душок, в течение многих лет ассоциировавшийся с контрабандистами, гангстерами, алкоголиками и самыми разными опустившимися людьми, махнувшими на себя рукой. Этот дом находится всего в нескольких минутах ходьбы от тех двух домов, в которых Джилли, как известно, жила в шестидесятые на Бассет-роуд. А всего лишь за углом — дом 10 по Риллингтон-плейс, где Реджинальд Кристи[156] в сороковые и пятидесятые совершал прогремевшие убийства на сексуальной почве. Это соседство поддерживало убогое достоинство мелкой буржуазии, и его благоподобие в девяностых годах вернуло сюда оседлое население, для которого всё это было построено, и которое так редко селилось в этом жилье.

Первый голос: После смерти мамы из квартиры в цокольном этаже с обратной стороны дома 104 по Кембридж-гарденс был извлечен её дневник, и последняя запись в нём свидетельствует, что она продолжала употреблять героин. В марте 1979 года мама записала, что хочет написать поэму для меня, к моему дню рождения, однако в последней сделанной ею записи говорится о Гарретте, её друге, наркодельце.

Четвёртый голос: Ты лежишь здесь, раскинув ноги, как податливая шлюха. Как какой-нибудь «мрачный трахаль» (твои собственные слова). Ты часами подвергала меня душевным пыткам. Потому что я жаждала тебя. Да, я искала любви всеми способами, какие только знала. Но ты отказывала мне и в сексе, и в дозе. А потом — туинал, а проститутка высокого полёта стала дешёвой шлюхой.

Второй голос: Джиллиан О'Салливан, тридцати пяти лет, скончалась 2 декабря 1979 года в квартире № 104 в Кембридж-гарденс, Лондон, 3-10. Из материалов дела, составленных сотрудником коронерской службы Полом Уэйдом: «Покойная была разведена, муж проживает сейчас в Гонконге (неверно). Долгая история наркотической зависимости (верно), оставшейся, однако, в прошлом (неверно). Указаний на употребление наркотиков в последнее время нет (неверно). Обнаружена мёртвой дома в постели в 6 часов вечера 3 декабря 1979 года, в воскресенье, подругой (это утверждение практически верно)».

Первый голос: Что делает документальные свидетельства такими понятными — так это их жёсткое ограничение по теме. Они описывают распыление социальных функций и разделение их производных. По контрасту с ними легко представить себе причудливые переплетения тех аспектов, что не рассматриваются в таких работах; аспектов, движение которых несёт в себе неразрывную связь фактов и ценностей, и значение которых до сих пор не выяснено до конца. Предпринятое мною путешествие — продолжающиеся блуждания по Лондону моего детства и юности в поисках той спутанной цельности, что проявила себя в миг смерти моей мамы. Я не знаю, как именно умерла мама, и единственное, в чём уверен — власти не провели должным образом расследование её смерти. Многие традиционные африканские культуры не считают людей умершими, пока не исчезнет память живущих о них. В «Символическом обмене и смерти» Бодрийар[157] описывает кладбища в первых гетто, и в этом столько ностальгии… И ещё там на стене было написано: «Тем, кто готовится умереть — приветствуем вас!».