Загубленная любовь

Химия — путь к лучшей жизни[4]

Джордж был американцем. Он сказал мне, что учится в Оксфорде. И что его фамилия — Уайлд[5], но вот в это мне как-то не очень верится. Я познакомилась с Джорджем в клубе «Генерал Гордон», заведении, которое тогда располагалось на Брюэр-стрит в Вест-Энде[6]. Когда в шестидесятые я работала девочкой в баре, практически никто не назывался своим настоящим именем. В тот один-единственный раз, когда Берти Грейсон, который управлял «Гордоном», оставил меня без присмотра в своём кабинете, торопливый обыск в ящике его письменного стола выявил паспорт на имя Рудольфа Стэммлера, но с фотографией Грейсона. Девочки Берти приходили и уходили. Те же, что исчезали, потом возвращались под новым именем, обычно полученным в результате брака, продолжительность которого исчислялась скорее днями, чем месяцами.

Мужчины приходили в «Гордон» не за едой — готовили здесь неважно, а цены на еду были высоки. И вряд ли большинство из них приходило смотреть концертную программу, хоть она и была очень даже классной. Клиентов привлекала в «Гордон» возможность подсесть к девочке и угостить её шампанским. Я была прямо-таки создана для такой работы, потому что она давала мне возможность ночь за ночью напиваться вдрызг — и чем больше я пила, тем больше зарабатывала. Я получала комиссионные с каждой порции выпивки, заказанной мужчинами, к которым подсаживалась. Мне нужно было собирать трубочки для коктейля (они были особого дизайна), вставлявшиеся в каждый стакан, и моя выручка зависела от того, сколько трубочек оказывалось у меня к рассвету. Большинство клиентов, которых я раскручивала, были бизнесменами средних лет из различных графств Англии. Они доставали меня разговорами о биржевых курсах и абсурдных налоговых ставках, которыми их душили. Я делала вид, что меня всё это впечатляет — в мою работу входило кивать и поддакивать. Конечно же, я предпочитала молодых ребят из состоятельных семей, которые время от времени заходили в «Гордон», особенно группу парней-суфиев, чьи отцы были нефтяными шейхами. Джордж казался моложе, чем любой другой, кого я до сих пор видела в клубе; и как все американцы при первом посещении, он был потрясён тем, что заведение такого рода способно процветать в Лондоне.

— Если перенести его домой, — сказал мне Джордж с тягучим южным выговором, — это место и пяти минут не должно протянуть. Его в момент закроют.

— Ну это всё-таки не Литтл-Рок[7], Клан[8] не может выставить нас из города.

— Я не с юга, — соврал Джордж. — Я из Большого Яблока[9], вырос на Манхэттене.

— Вот и хорошо, — ответила я, коснувшись его руки.

— Не смей обращаться со мной, как с ребенком! — и как только у него вырвались эти слова, я поняла: Джордж из тех парней, у которых встаёт, стоит им разозлиться на женщину.

— Слушай, — сказала я, — «Гордон» закрывается через час. Если хочешь, могу показать тебе по-настоящему стильные места, когда закончу здесь.

— А это где? — спросил Джордж.

— В «Кузенах», там сегодня Берт Джанш[10].

— Где-где?

— «Ле Куззенс», — произнесла я с английской интонацией — так произносили все завсегдатаи «Les Cousins». Правда, произнося это название, префикс «Les» обычно всё-таки опускали.

— А, я понял, «Лэ Кюзен», — повторил Уайлд с правильным французским произношением, выдав тем самым, что он только читал об этом месте, но сам никак не был с ним связан. — Это клуб битников. Мне говорили, там у половины посетителей из карманов торчат томики Джона Стейнбека[11].

— Там клёво, — возразила я. — Его так назвали после фильма Клода Шаброля[12].

— Там можно будет раздобыть косячок? — с надеждой поинтересовался Джордж.

— Если захочешь, и кое-чего покруче раздобудем. Закажи мне ещё бутылочку пузырьков, а когда мы её прикончим, уже можно будет и в «Кузены» двинуть.

В три часа утра мы неспешно шли через Сохо. От Брюэр-стрит до Грик-стрит было всего несколько минут. «Кузены» находились в цокольном этаже здания номер сорок девять. Непосредственно над «Кузенами» располагался ресторан, а на самом верхнем этаже — нелегальный игорный клуб. Мы уже собирались спуститься в людный подвал, но тут ко мне прицепился мой двоюродный брат Зигги Уильямс по прозвищу «Пантера» — он пулей летел с верхнего этажа, из притона.

— О-о, Джилли, тебя-то я и искал, надеялся тут встретить, — просиял Зигги. — Что-то мне сегодня чертовски не везло наверху. Так что если ты не подбросишь мне хоть немножко налика, придётся мне попахать, прежде чем меня обратно за стол пустят.

— Джордж, — занялась я официальным представлением, — это мой дядя Зигги. Тот самый парень, который свистнул у Софи Лорен её бриллианты, когда несколько лет назад она приезжала на съёмки в «Элстри»[13]. Он самый лучший вор в Британии и, наверное, самый плохой игрок в мире. Сейчас он на мели — ищет, где бы перехватить деньжат, чтобы вернуться к игре.

— Рад познакомиться с вами, сэр, — отчётливо возвестил Джордж, протягивая пять.

— Можешь звать меня Зигги, — сообщил мой любезный кузен вежливому американцу. Потом обернулся ко мне и выпалил: — Джилл, ну дай мне «пони»[14], а я на следующей неделе верну.

— Как ты считаешь, Джордж? — я обдуманно втягивала свой эскорт в затруднения Зигги. — Только все время помни, что меня назвали в честь старшей сестры моего отца, а она была матерью Зигги, и…

— Но, — прервал Джордж, — тогда получается, что вы двоюродные брат и сестра. А ты только что сказала, что это твой дядя.

— Ну да, он мой двоюродный брат, но из-за разницы в возрасте я зову его дядей. Когда я была ребенком, Зигги-то был уже взрослым парнем. Так вот, дядя Зигги пьян, и ему нужны деньги. Если он не сумеет ничего вытрясти из нас, то ему придется лазить по крышам, пока не сумеет украсть что-нибудь такое, что хозяин притона примет вместо наличных. Учитывая нынешнее состояние Зигги, есть немалый шанс, что он навернётся с крыши здания и жутко покалечится. Большинство домушников завязывают задолго до того, как доживают до его лет. У тебя найдётся «пони»?

— Пони?! У меня дома, в Штатах, есть чистокровная лошадь.

— Ло-ошадь? — просипел какой-то типчик, подкатывая к нам. — Ребята, самая лучшая «лошадь[15]» у меня. Мне так повезло, что один приятель-страдалец направил меня к милейшей докторше, может, вы про неё слышали, леди Франко. Она мне выписала здоровенный рецепт, так что я сейчас прямиком из круглосуточной бесплатной аптеки на Пикадилли. Я уже взял, что было нужно мне, а остальным поделюсь с вами, радостно и по сходной цене. То, что я предлагаю — оно такого отличного качества, что его одобрит даже премьер-министр Британии Гарольд Уилсон[16].

Я быстренько сторговала дозу для Джорджа и, предварительно объяснив ему, что «пони» — это двадцать пять фунтов стерлингов, убедила его материально поддержать моего дядю Зигги.

— Джилли, золотко, ты просто не представляешь, как ты меня выручила, — говоря это, Зигги уже шагал по ступенькам, поднимаясь обратно в притон. — Ну ты же знаешь, как я тебя ценю.

Я была зарегистрированным членом «Кузенов», так что спокойно провела Джорджа, а он заплатил за вход. Похоже, помещение было набито битком, словно там было человек сто, не меньше. Достаточно было ещё нескольких человек, чтобы туда уже никто не поместился. На момент нашего с Джорджем прибытия лимит посетителей был уже исчерпан, но нас всё-таки пропустили внутрь. Я попыталась взглянуть свежим взглядом на хорошо знакомые рыбацкие сети, свисающие с потолка, и тележное колесо, украшавшее одну из стен — хотела представить себе, как их видит Джордж. Сцена была крохотной, но вполне достаточной для Берта Джанша с его интровертной блюз-фолк гитарной программой. Я отыскала место, куда можно было сесть, и отправила Джорджа в заднюю комнату за чаем и сэндвичами. Нам нужно было что-нибудь освежающее — здесь, в нелицензированном клубе, было жарко и душно. Наконец Джордж вернулся, и вскоре я поняла, что обстановка впечатляет его гораздо сильнее, чем современная музыка. Все поголовно в зале были обкурены. Стоял такой густой кумар, что свою травку можно было не доставать — всё равно заторчишь. Я раскурила свой плотно набитый косячок и дала затянуться Джорджу; Джанш как раз играл «Needle of Death», свою песню про героин. Джорджу нравилась общая атмосфера здесь, но он явно не сумел оценить мастерство Джанша как гитариста. Когда я, передав Джорджу толстый косяк, восхитилась особенно великолепным легато[17], мой спутник с отвисшей челюстью воззрился на меня.

— Откуда все эти люди? — спросил Джордж, указывая на толпу «битников по совместительству».

— В основном из провинции, — объяснила я. — Когда они приходят сюда, уикенд в Лондоне обходится им дешевле: не нужно платить за отель, раз всё равно можно всю ночь просидеть в клубе.

— А, так вот почему они не обращают особого внимания на музыку, да? У нас в Арканзасе толпа либералов, если бы оказалась на концерте песен протеста старой школы, в духе Вуди Гатри[18] — и то внимательней бы слушала.

— Забудь ты о Пите Сигере[19]. В новой культуре протеста каждый занимается своим делом.

— Если люди платят, чтобы попасть на Берта Джанша, но не слушают его — кто же тогда их кумир?

— Боб Дилан, — и едва я произнесла это священное имя, как внутри моей головы неожиданно включился поэтически-просветительский поток сознания. — Дилан говорит загадками об абсурдности существования — над постижением его стихов можно биться часами. И это намного лучше, чем какое-нибудь одномерное заявление, которое за три секунды становится предельно ясным, даже если у меня мозги совсем не работают. Зато «Subterranean Homestick Blues» я слушала больше ста раз, но так и не поняла до конца, что же Дилан хотел этим донести. Общее настроение я прочувствовала, но вот тонкости от меня всё равно ускользают. Если не считать наркотиков, расстройство чувств, которое вызывает Дилан — лучшее наше оружие в борьбе против бездумного конформизма. Слушать Боба на качественной технике — это как подниматься на духовном лифте к высшим формам познания. Внутренние переживания — всё равно что линия фронта для тех, кто живет в постоянном протесте против грубого материализма.

— Бред какой-то. У нас вот всякие вроде Тима Лири[20] похожую ерунду несут. А вон те «шишки», которые в кабинете — это кто?

— Это Шотландец Алекс. Если хочешь, можем прямо сейчас подкатить к нему. Он повесит на тебя ответственность за всё, зато у него найдутся шприцы, которые нам нужны, чтоб ты мог засадить шнягу, которую только что надыбал.

— Так этот чувак — пушер?

— Шотландец Алекс — крутой. Он тебе мозги продует, а потом сложит обратно так, как они всегда должны были лежать.

— Разговаривает он как шантрапа.

— Он получил образование. Романы пишет. «Книгу Каина» читал?

— Не-а. Допёр — это ж Александр Трокки[21], ты про него, да? Говорят, он с концами на иглу сел.

— Ничего он не на игле, и вообще Алекс тебе понравится.

— А если я пойду и с ним поговорю, ты со мной трахнешься?

— Уйдёшь в улёт — тебе никакого секса не захочется.

— Я могу заплатить.

— Ты уже расплатился, да ещё с лихвой — когда дал «пони» дяде Зигги. Деньги — не вопрос. Дело всё в том, кого что сильней заводит.

— Хочешь сказать, что я когда спокойный, у меня не встаёт?

— Ну да.

— Недооцениваешь ты мой половой драйв.

— Разве?

— Я тебе докажу.

Когда мы пробрались к Шотландцу Алексу, дверь была открыта, он был внутри, в полудрёме. Пока я разыскивала шприц для подкожных инъекций, Джордж развлекался чтением машинописной копии заметок Трокки о культурной революции. Я нашла агрегат, и почти сразу же Глазго прочухалось.

— Алекс, — прошипела я, — где тут у тебя ложка?

— Те, кто отмеряют свою жизнь чайными ложками, тратят её зря в поисках столовых приборов. Ложкам ещё предстоит проявить себя.

— Это ты себя растрачиваешь, — заверила я его.

— Ты не видела Терри? Я хотел спросить его о гетероклити… — не закончив фразу, Алекс снова вырубился.

— Ты ложку ищешь? — спросил Джордж. — Под грудой бумаг, которые я читаю, валяется какая-то.

Я приготовила смесь и набрала её в шприц; потом велела Джорджу перетянуть руку выше локтя, чтобы я могла сделать укол. Игла вошла легко — он вообще ничего не почувствовал, пока героин погружал его в забытьё. Наконец-то он понял, что значит — круто, по-настоящему круто. Сама же я не собиралась ничего втыкать себе в руку, поскольку подрабатывала по мелочи натурщицей, а остающиеся после инъекций шрамы могли подпортить мой гламурный вид. Иногда я всё-таки кололась в вены, а иногда — в мышцы или под кожу. В ту ночь я ввела иглу между пальцев ног и, нажимая на поршень, смотрела на лепестки крови внутри шприца. Потом мы с Джорджем откинулись каждый на своем стуле, и долгое время ни один из нас не произносил ни слова.

— А знаешь, — наконец заговорил Уайлд, — мне сейчас так хорошо, что я собираюсь быть с тобой полностью откровенным. Сегодня вечером я собирался ловить кайф от секса, изображая из себя Дж. Ф.К.[22] Слышала эту нашу историю про то, что Кеннеди вовсю косил под крутого, хотя был провинциалом? Перед своей занудой-сокурсницей, калифорнийкой, он строил из себя настоящего нью-йоркского пижона, а потом, когда рассказами о том, какой он весь искушенный, размаслил её настолько, что она взяла у него в рот, он, захлёбываясь соплями, выдавил, что на самом деле он родом не с Манхэттена, а из Джерси. Девочка та настолько оскорбилась этим пост-совокупительным признанием, что никогда больше с ним не разговаривала. Я ведь сегодня собирался по тому же сценарию пройтись, с тобой в качестве непреднамеренной сообщницы, но вот прямо сейчас чувствую себя таким ненужным, что решил взять и вывалить это всё, пока не сцепился с какой-нибудь цыпочкой, которая обозлится до полной невменяемости. Моё либидо, так сказать, всегда настолько же мощно, как у моего ролевого прототипа, в точности. Америке нужны лидеры, которые понимают, что минет — это вопрос доверия. Насколько я понимала, на эту тему Джордж мог распинаться часами. Нам досталась вполне качественная дрянь, и вскоре я начала клевать носом. А когда проснулась, Уайлда не было. И Шотландца Алекса тоже нигде не было видно, так что я выбралась отсюда и отправилась в своё гнёздышко на Лэдброк-Гроув[23]. Повалялась с ещё одним косячком и кофейком и только потом отправилась в кровать. Натягивая на голову стылую простыню, я вдруг подумала, что, наверное, надо было спровоцировать Джорджа обнять меня, а потом сказать ему, что я на самом деле не коренная лондонка, а приехала из Эссекса. Вообще-то я выросла в Гриноке, в Шотландии, но после переезда в Лондон так срослась с местной культурой, что большинство людей принимали меня за уроженку столицы. Гринок во многом был по отношению к Глазго тем же, чем Джерси — по отношению к Манхэттену или Эссекс — по отношению к Лондону; хотя некоторые из тех, с кем я познакомилась в «Смоуке», имели кое-какое представление о том, как в самой Шотландии относились к моему родному городу. Вымотанная, я спала дольше, чем собиралась, и пропустила демонстрацию против применения бомб, на которую обещала прийти. Я должна была метафорически сжечь своё пальто из бобрика. Кампания за ядерное разоружение служила своим целям. Лондон ходил ходуном, и нам, презирающим условности, по-настоящему хотелось именно лучшей жизни — а путем к ней была химия.