Загубленная любовь

Любить дитя

Говорят, что героин унимает боль, а любовь лечит душевные раны. Это не так; я точно знаю — довелось узнать. Когда в 1969‑м я вернулась в Лондон из Индии, я уже несколько лет употребляла опиаты, но кроме того, Джордано был для меня не просто постоянным любовником, а много большим. Я могла проводить с ним дни и ночи напролёт, и мы с ним были более, чем родственными душами. Мы следили друг за другом точно коршуны, постоянно выискивали друг у друга слабые места — нам обоим нравилось грызться. Между нами была сильная любовь, но несмотря на всё это, не проходило и дня, чтобы я не думала об утраченном мной сыне, Ллойде. Некоторые из тех, кому я рассказывала о Ллойде, относили чувство вины, которое я испытывала, на счёт моего католического воспитания, но я знала, что это не так. Я довольна, что родилась в большой ирландской семье, и если вдуматься, становится очевидным, что в детстве меня формировала очень широкая культура, окружавшая меня там, в Гриноке. Шотландия — невежественная страна, и отчётливые садо-мазохистские тенденции, которые её народу свойственно переводить в различные формы религиозной мании, безусловно являются кальвинистским наследием. Национальный шотландский характер формируется под гнётом вины настолько, что это выходит за сектантские рамки. Я бывала во Франции, Италии и Испании — и обнаружила, что всепроникающие чувство виновности и гнёт проклятия, что столетиями разъедают душу Шотландии, по ту сторону Ла-Манша просто не существуют. Я чувствую вину за то, что Ллойд остался без меня — но и не меньший гнев за то, каким образом у меня отобрали сына.

Я умчалась в Испанию, когда подошло время подписывать документы на передачу Ллойда на усыновление, но едва я вернулась в Лондон, как Крэи и их приспешники заставили-таки меня сделать этот неверный шаг. С той самой минуты, как моего сына забрали у меня, я хотела вернуть его, но к 1970 году прошло семь лет с тех пор, как я делала в этом направлении что-либо, кроме разговоров о том, как мне хотелось бы вернуть Ллойда. Вернувшись из Индии, я решила, что настала пора вернуться к активным действиям на этом фронте. Я жила на Бассет-роуд, но не хотела давать социальным работникам свой собственный адрес, поэтому отправилась к Рут Форстер, которую знала со времён жизни в доме 24. Она много лет занимала одну из двух квартир в цокольном этаже дома, где я жила ранее. Рут была еврейкой, «беженкой от нацизма», действительным членом Коммунистической партии и всегда готова была помочь тем, кто нуждался в помощи. Она с радостью разрешила мне давать её адрес, когда я буду делать запросы о Ллойде. Она понимала, что мне, с вовлечённостью в разные нелегальные делишки, связанные с моей зависимостью, не хотелось бы засветиться перед зоркими глазами властей. По той же причине я ещё и пользовалась фальшивыми именами и датами рождения везде, где это было возможно. Я злоупотребляла гостеприимством Рут и в начале семидесятых, когда в моей жизни произошел бум клептомании, и я хранила чемоданы, набитые краденым добром, на квартирах у друзей и приятелей. Жильё Рут было расположено очень удобно — совсем неподалёку, и я использовала его как основной склад для сокрытия последствий своих приступов активности в мелких кражах из магазинов. Рут разрешила мне пользоваться её телефоном, и я позвонила из её квартиры в Лондонское Агентство по усыновлению детей и сказала, что пыталась покончить с собой, потому что у меня отобрали сына. Мой план был таков: действовать, будто для меня совершенно утрачен смысл жизни, потом внушить социальным работникам мысль, что я вполне могу совершить суицид, и использовать их боязнь перед этим, чтобы добраться до Ллойда. На самом деле всё зашло не так далеко, хотя однажды я действительно располосовала себе запястья, будучи совершенно не в силах выносить боль от того, что Ллойда со мной не было — но это случилось ещё до того, как я подсела на иглу. Во время моего первого звонка Рут была недалеко, в кухне, и когда я повесила трубку, она сказала, что я очень сильно переигрывала. Моим возражением против этого её впечатления было: силу актерского нажима я выбрала правильно, раз мне удалось договориться о встрече с миссис Хэлинг из соц-службы — в течение ближайших двух недель, в агентстве по усыновлениям.

— Позвольте мне начать, — спустя полторы недели говорила мне миссис Хэлинг из-за своего стола, — с информации о вас, которую я получила. Здесь говорится, что вы очень подавлены из-за того, что передав восемь лет назад своего сына Ллойда на усыновление, вы до сих пор так и не создали собственную семью, и пока вы не встретите мужчину, который в ближайшее время женится на вас, вы относитесь к своей жизни, как к…

— Это не совсем так, — перебила я. — Видите ли, я чувствую себя очень виноватой из-за того, что отдала Ллойда на усыновление, и ещё я знаю: так как я не смогла добиться того, чтобы быть вместе со своим сыном, я не смогу больше зачать. Господь карает меня за грехи мои; я виновна в том, что совершила когда-то. С тех пор, как я осталась без Ллойда, у меня не было настоящих, прочных отношений с мужчинами, да и пытаться их создать будет ужасной ошибкой, потому что я не смогу выйти замуж за человека, зная, что этим обрекаю его на бездетность.

— Вы уверены, что не можете иметь детей? Всё-таки в 1962‑м вы дали жизнь своему сыну.

— Говорю же вам — Господь карает меня. Я не могу больше забеременеть никаким образом.

— Вы в этом уверены?

— Конечно, да. Господь назвал меня грешницей и возвестил, что раз я потерпела неудачу в том, чтобы воспитывать своего сына, то никогда уже не смогу зачать другого ребёнка.

— А вы пытались забеременеть?

— Нет; в этом нет никакого смысла. Господь не допустит, чтобы у меня появился ребёнок, пока я не решу все проблемы с Ллойдом.

— У вас был секс с мужчинами после того, как вы родили Ллойда?

— Не говорите глупостей.

— Я спрашиваю не из пустого любопытства, я всего лишь пытаюсь понять, почему вы так убеждены, что не можете зачать ребёнка.

— Я же вам сказала — меня карает Господь.

— Хорошо; чем вы занимались после рождения Ллойда?

— Я уехала из Англии, жила за границей; только недавно вернулась из Индии.

— На что вы жили?

— Я жила в ашрамах, помогала там готовить и убираться в качестве платы за жильё.

— А кроме домашней работы, чем вы занимались?

— Я отдавала как можно больше времени медитациям и другим духовным практикам.

— Именно интерес к ним и привёл вас в Индию?

— Я просто не могла выносить жизнь в Англии без Ллойда. Я вернулась лишь потому, что во время моих духовных упражнений Господь заговорил со мной и велел мне воссоединиться с Ллойдом, если я вообще хочу жить жизнью обычной женщины.

— Вам сейчас двадцать шесть; вы считаете, что могли бы воспитывать Ллойда и тогда, когда вам было восемнадцать?

— Это было бы нелегко, но я сделала бы всё, что в моих силах.

— А что случилось с отцом Ллойда, Мэттом Брэдли?

— Он теперь женат, — солгала я, — у него маленькая дочка. Я была очень зла, когда вернулась из Индии и узнала, что он создал семью с девушкой, прошлое которой очень сходно с моим.

— Почему же он не женился на вас? Ведь тогда вы могли бы воспитывать Ллойда вместе.

— Мы хотели пожениться, но его семья была против меня, потому что я из рабочей семьи. Отец и мать Мэтта тоже из рабочих, но его отец сумел заработать достаточно, чтобы отдать обоих сыновей в частную школу. Они не собирались разрешать Мэтту жениться на мне после того, как вгрохали столько денег в его образование. Старший брат Мэтта, Джордж, встречался с девушкой, и когда ей было семнадцать, она забеременела от него — но им дали согласие на брак, потому что её отец был офицером Воздушного флота. Я встречалась с Джорджем только один раз — сноб почище своих родителей, и ужасно стыдится того, что его отец из рабочего класса. Разумеется, по той же причине он и меня возненавидел.

— А как Мэтт относится к тому, что произошло с Ллойдом?

— Чувствует свою вину. Когда я была беременна, и потом, уже после рождения Ллойда, Мэтт стоял как скала на том, что не хочет ребенка. Он считал себя гением и всё время говорил мне, что великие люди, а особенно великие художники никогда не позволяли обременить себя детьми. Мэтт учился в высшей школе искусств, и ещё он тогда планировал написать книгу о наркотиках.

— Чем он занимается сейчас?

— Живёт на деньги жены.

— Он написал книгу?

— Нет.

— Он продолжает рисовать?

— Нет. Мэтт — мечтатель; он никогда ничего не достигнет.

— Как вы относитесь к нему?

— Ненавижу! Ненавижу его! Ненавижу! Он заставил меня отдать моего ребёнка!

— Мне кажется, вам следует обратиться чувствами вперёд, в будущее.

— Я хочу знать, как Ллойду живётся без меня.

— Вы хотите увидеться с Ллойдом?

— Я бы отдала правую руку за то, чтобы встретиться с ним и сказать ему, что люблю его. Можно мне будет с ним повидаться?

— Ни в коем случае! Как, по-вашему, будут себя чувствовать новые родители Ллойда, если вы вдруг объявитесь у них? Они будут тревожиться — а вдруг вы собираетесь увезти от них мальчика? Все дети, усыновлением которых занималось агентство, были помещены в замечательные семьи; мы очень внимательно за этим следим. Не кажется ли вам, что Ллойду гораздо лучше без вас, но в замечательной семье?

— Не могу судить; мне никто ничего не говорил о людях, к которым попал Ллойд, я о них вообще ничего не знаю.

— К сожалению, юная леди, я чувствую, что вы не оценили в полной мере всего того, что Лондонское Агентство по усыновлению детей сделало для вашего сына. Уверяю вас, все семьи, в которые мы отдаём детей, тщательнейшим образом проверяются, и это замечательные семьи, просто замечательные.

— Вы не могли бы рассказать мне о той замечательной семье, в которую попал Ллойд?

— Н-ну, подробных записей о семьях мы не храним, но они все — замечательные. Сейчас я взгляну. А, вот. Приёмный отец Ллойда на момент усыновления работал ассистентом дилера по продаже металлолома и был членом команды по дартсу местного паба. Здесь говорится, что он отличный человек, опора общества. Кстати, возьмите на заметку, приёмные родители Ллойда были женаты уже восемь лет перед тем, как он вошел в их семью. Необычайно стабильное положение, замечательное, просто замечательное. Ещё здесь говорится, что приёмная мать Ллойда просто обожает детей. Да, для Ллойда это оптимальный выбор. Замечательная семья, совершенно замечательная.

— Можете вы сказать мне что-нибудь ещё о семье Ллойда?

— Больше в наших записях ничего нет.

— Но у вас в деле должны быть имена приёмных родителей Ллойда.

— Это, дорогая моя, конфиденциальная информация. Я рассказала вам более, чем достаточно, чтобы доказать, что Ллойд воспитывается в семье, способной выполнять родительские обязанности гораздо лучше, чем когда-либо могли это делать вы. Если вы не согласны с тем, что новые родители Ллойда справились с этим намного успешнее, чем могли бы вы, то мне придётся прямо сейчас завершить нашу беседу; а то, что вы сейчас услышали о Ллойде, станет последним, что вы узнаете о нём.

— Значит ли это, что если я соглашусь с тем, что новые родители Ллойда справились с родительскими обязанностями гораздо лучше, чем их могла бы выполнить я, вы свяжетесь с ними и узнаете, как он там сейчас?

— Этого я не говорила; это совершенно недопустимо. Я же сказала вам, что у Ллойда всё хорошо. Что ещё вы хотите знать?

— Но если вы не сделаете запроса, я не смогу узнать что-либо ещё о Ллойде. Я хочу точно знать, что у него сейчас всё хорошо. А вы, похоже, совершенно не знаете, что происходило с ним в последние восемь лет.

— У него не может не быть всё хорошо, ведь он воспитывается в прекрасной семье. Все семьи, в которые мы отдаём детей — просто замечательные.

— Его могла насмерть сбить машина; он мог получить увечье во время занятий спортом. Я хочу быть уверена, что он жив и здоров.

— У вас нездоровое воображение, дорогая моя. Конечно же, Ллойд жив и здоров. Ведь мы же передали его в такую замечательную семью. Он вырастет прекрасным христианином.

— Так вы свяжетесь с родителями Ллойда, чтобы выяснить, как у него дела сейчас?

— Во-первых, вы должны сказать мне, что не собираетесь расстраивать их, что означает отказ вами от желания увидеться с Ллойдом; а во-вторых, вы должны согласиться с тем, что они справились с родительскими обязанностями по отношению к нему гораздо лучше, чем могли бы справиться вы сами, когда вам было восемнадцать.

— Ладно.

— Что ладно? Если вы хотите, чтобы я выяснила, как сейчас Ллойд, вы должны повторить вслух то, что я вам только что сказала.

— Я не собираюсь расстраивать новых родителей Ллойда, а поскольку моя встреча с ним огорчит их, я не буду с ним встречаться.

— И?

— Я понимаю, что родители Ллойда справились с родительскими обязанностями намного лучше, чем справлялась бы я, если б не отдала его на усыновление.

— Замечательно. Просто замечательно. Я очень рада, что теперь, когда мы поговорили немного, вы начинаете проявлять здравый смысл. Каково ваше впечатление от этой нашей встречи-консультации?

— Замечательное. Мне она оказалась очень полезна. Она помогла мне увидеть всё в верной перспективе.

Похоже, миссис Хэлинг просто не была способна распознать саркастическую лесть, какой бы явной она ни была, поэтому ирония позволяла мне насмехаться над ней, при этом я оставалась верной себе самой.

— Джилли, у меня такое впечатление, что вы очень несчастны. Я хотела бы знать, посещали ли вы когда-нибудь психотерапевта?

— Да, я несколько раз была на приёме у Р. Д. Лэйнга.

— Это по поводу ребёнка?

— Нет; по другому поводу.

— Какому?

— Видите ли, каждый раз, как я проглатываю кусочек пищи, мне кажется, что я задыхаюсь.

— Вы действительно очень нервная, так ведь?

— Да.

— У вас есть шизофрения?

— Нет.

— А как насчет других ваших личностей? Назовём их Марта, Мэри, Алексис и Джун, просто для удобства. Они тоже уверены, что у вас нет шизофрении?

— Я не страдаю расщеплением личности.

— Отвечайте да или нет! Уверены ли Марта, Мэри, Алексис и Джун, что у них нет шизофрении?

— Да.

— Так-то лучше; мы не сможем решить ваши проблемы, пока вы не встанете с ними лицом к лицу. Продолжим: могли бы вы обсуждать Ллойда с Р. Д. Лэйнгом?

— Нет; мы с ним встречались по другим вопросам.

— В таком случае, вам нужно будет приходить сюда, на встречи со мной. Мы с вами вместе пройдём через все с самого начала и разложим всё по полочкам. Как только вы поймёте, что Марта, Мэри, Алексис и Джун — лишь плоды вашего воображения, всё станет на свои места. Я помогу вам удачно выйти замуж и создать счастливую семью ещё до того, как вам исполнится тридцать.

— Но меня карает Господь — я не могу иметь детей.

— Мы с вами пройдём через всё с самого начала и тогда уж посмотрим, что можно с этим сделать. Вы ходите в церковь?

— Нет.

— В вашем деле говорится, что вы воспитывались в католической семье. Вы ходите к католической мессе?

— Нет. Господь вездесущ, и я — храм Его.

— Ничего удивительного, что у вас такие трудности — вы висите на волоске над пропастью ереси даже худшей, чем та, что прививали вам ваши родители. Я хочу, чтобы вы пришли в это воскресенье в церковь. Как только вы покаетесь перед Богом в ваших грехах, вы сразу же увидите, что он стоит за вас.

— Правда?!

— Конечно, правда! Всё, что вам нужно — пойти в протестантскую церковь. Однако очень важно, чтобы вы избегали ашрамов и всей еретической чуши, которая окружала вас в детстве, поскольку они лишь сбивают вас с истинного пути. Так вы пойдете ради меня в церковь в воскресенье? Примете то, что произойдёт?

— Хорошо.

— Замечательно.

Беседа бесконечно тянулась в таком вот духе, и у меня было множество возможностей изобразить суицидальные наклонности. Когда я, наконец, убралась оттуда, то не знала, плакать мне или смеяться. Миссис Хэлинг определённо купилась на моё представление, она решила, что я чокнутая. Впрочем, получение надёжных известий о жизни Ллойда более чем стоило того, чтобы вытерпеть всю эту бредятину. Я хотела вернуть Ллойда и надеялась, что мне удастся разузнать что-нибудь такое, что может вывести меня к нему. К сожалению, в данных обстоятельствах агентство по усыновлениям вряд ли согласилось бы устроить мне встречу с Ллойдом, даже если бы я не изображала ненормальную. Я продолжала встречи с миссис Хэлинг на протяжении года, и хотя беседы с ней ужасно угнетали меня, я прекратила ходить к ней только когда оказалась в таком дерьме, да ещё связанном с полицией, что мне пришлось полностью сосредоточиться на том, чтобы спасти свою шкуру. Откручивая время назад, скажу, что моя вторая «встреча-консультация» была очень похожа на первую; третья практически полностью повторяла первые две. Я ходила в агентство по усыновлениям в Найтсбридже раз в неделю, и на четвёртой встрече миссис Хэлинг сказала, что у неё есть для меня хорошие новости.

— Мы связались с новыми родителями Ллойда, и они сообщили нам, что он совершенно нормальный, счастливый восьмилетний мальчик. У него появилась младшая сестрёнка, тоже удочерённая, семья живет в собственном доме, все веселы и довольны.

На столе миссис Хэлинг лежала записка от руки о Ллойде и его приёмных родителях. Хотя я смотрела на неё вверх ногами, во время беседы я исподтишка рассматривала и перечитывала её. Записка была короткой, запомнить её наизусть было нетрудно: «Приёмный отец Ллойда умер несколько лет назад. Его приёмная мать после его смерти часто попадает в больницу. Хотя приёмные дедушка и бабушка живут довольно далеко, они по мере сил заботятся о мальчике, так же, как и многие соседи». Нагло врут не одни только наркоманы — миссис Хэлинг явно была мастерицей этого дела. Эта записка подействовала на меня угнетающе — я представила себе, каково было Ллойду. Однако она же дала мне надежду. Если для Ллойда всё обернётся совсем плохо, агентство по усыновлениям могло бы счесть лучшим выходом его возвращение ко мне. Я ясно и чётко давала понять, что очень хочу этого и что отношусь к этому крайне серьёзно. Скажем так, если бы я тогда знала об основных проблемах в жизни своего сына, я бы представила при первом визите в Лондонское Агентство по усыновлению детей гораздо более трезвый и рассудительный фасад. Единственное, что у меня было на память о Ллойде в течение этих семнадцати лет — это несколько фотографий, на которых он ещё совсем крошка. Я снималась с ним в студии; больше всех мне нравится та фотография, где я держу его на руках. Я пишу всё это спустя почти десять лет после моего последнего визита в агентство, и через три месяца Ллойду исполнится восемнадцать — а значит, впервые в жизни он по закону получит возможность выяснить, кто я. Надеюсь, что он сделает это и вернётся ко мне. На день его рождения я каждый год пишу стихи, и верю, что когда-нибудь он сможет прочесть те семнадцать стихотворений, созданных мной за годы ожидания — я ждала его возвращения.