Загубленная любовь

Мои встречи с богом

В начале семидесятых для меня настали трудные времена. Я уже не могла жить с Джордано — но после того, как он уехал от меня в Индию, обнаружила, что без него жить тоже не могу. И, скажем так, одновременно понимала, что если он не сможет отправиться на Восток, я могу потерять его навсегда. Мишель Приген, самая первая подружка Джордано из Парижа, покончила с собой — и была реальная угроза того, что он будет вынужден последовать за ней. Мишель научила Джордано искусству любви, когда ей было семнадцать, а ему всего лишь четырнадцать. У неё был женатый любовник значительно старше её, который удовлетворял её материальные нужды, но именно Джордано в те времена занимал в её сердце значительно больше места. Лишив Джордано целомудрия, Мишель заключила с мальчиком, ставшим её любовником и одновременно протеже, соглашение. Они вместе отправятся в духовное странствие, и если не достигнут ничего значительного к тому времени, как им будет тридцать три (в этом возрасте умер Христос), они покончат с жизнью. Они даже принесли в этом клятву на крови. Именно Мишель впервые вывезла Джордано в Индию в 1966 году, хотя к тому времени у него за плечами уже была одна жена и множество любовниц. Мишель много лет прожила в Индии, искала просветления, но никакого прорыва не достигла. 30 ноября 1969 года ей исполнялось тридцать три, и в начале этого месяца она вернулась в Европу — увидеться напоследок с родными и друзьями. Мишель провела несколько недель во Франции, а к концу месяца приехала в Лондон и быстро разыскала Джордано. Я познакомилась с ней летом 1968 года, когда мы вместе были на Гоа, и с тех пор мы дружили. Последний полный день своей жизни Мишель провела со мной и Джордано на свежем воздухе, в Хэмпстед Хит. Когда стемнело, мы отправились в кафе, потом в индийский ресторан. В конце концов вернулись на Бассет-роуд, и все вместе легли в постель. В прошлом, когда я соглашалась «сыграть на троих», мне очень хорошо платили за такие услуги. Но в этом случае это было вопросом только любви, меркантильность тут ни при чем. Мишель никогда раньше не занималась сексом с женщинами, но похоже, наслаждалась этим так же, как смаковала пропитанную тестостеронами похоть Джордано. В день тридцатитрёхлетия Мишель я с утра осталась валяться в постели, а Джордано пошёл проводить её к туалетам станции подземки Ноттинг-Хилл. Он оставил Мишель героина в количестве, более чем достаточном для передоза, вернулся на Бассет-роуд и улёгся в постель, где я всё ещё дремала. Власти вынесли вердикт по поводу смерти Приген: несчастный случай; но Джордано и я знали, что это было самубийством.

После смерти Мишель мы с Джордано попытались устроить свою жизнь. Наш постоянный героиновый дурман прерывался время от времени упорными непрерывными ссорами, но мы оба знали, что живем не «потому что», а «вопреки». Такое положение дел не могло длиться вечно, и вот наступил тридцать первый день рождения Джордано. С марта 1970 года ему оставалось жить не более двух лет, если он не найдёт духовного спасения. Поскольку Мишель была теперь мертва, он считал делом чести до конца выполнить заключённое между ними соглашение. Именно в этих обстоятельствах мы сошлись на том, что ему надо немедленно ехать в Индию. У меня не было сомнений в том, что Джордано был любовью всей моей жизни — но не было и смысла пытаться удержать его возле себя — и не только потому, что нам надо было пожить раздельно, но и потому, что ему отчаянно нужно было найти знание, благодаря которому он мог бы продолжать жить. Мы провернули несколько дел, и вот Джордано готов был улетать из Хитроу. Я проводила его до аэропорта; это было в начале апреля 1970 года, спустя три недели после того, как ему исполнился тридцать один. Последовавшее затем время было испытанием для нас обоих. Джордано продал свой паспорт, раздал все вещи и почти без ничего, больной, много месяцев бродил по Гималаям, несколько раз на волосок от того, чтобы замёрзнуть насмерть. Я же хорошо одевалась и следила за собой — это поддерживало моё чувство собственного достоинства и подтверждало, что я по-прежнему способна делать неплохие деньги на мужчинах из более высокого класса. И всё же я постепенно отчаивалась и во многом махнула на себя рукой. Я совершала глупости, и одной из них был разрыв отношений с Алексом Трокки в 1971 году. Это было так: я покинула квартиру Алекса на Обсерватори Гарденс с большой партией герыча, которую он просил меня отвезти дилеру из Восточного Лондона. Как правило, такой работой занимался Гарретт, но по ряду причин, которые я узнала лишь спустя много лет, Гарретта в этот день здесь не было. Я должна была доставить эту мега-партию, а потом вернуться к Трокки и, как обычно, покрутиться среди рок-звёзд и их друзей-подружек из низшего класса. Однако до Восточного Лондона я не добралась — меня сцапали копы, когда я приближалась к спуску в метро на станцию Ноттинг-Хилл. Я расценила это как нечто гораздо худшее, чем просто невезение — потому что говорила Алексу, что поеду от Хай-Стрит-Кенсингтон, но он заявил, что мне лучше дойти до Ноттинг-Хилла, потому что по центральной линии я доберусь до Майл-Энда гораздо быстрее, и вообще, Гаррет всегда так ездил. Хотя бесчестные копы давно уже использовали Трокки и при этом относились к нему с презрением, я напрасно решила, что это он донёс на меня. Спустя годы, уже в 1975-ом, Гаррет рассказал мне, что подставил меня он, и с тех пор из-за этого чувствовал себя виноватым. Гаррет задолжал кое-какие серьёзные услуги полицейскому Леверу — этот известный своим садизмом коп высмотрел и его отдалённое соучастие в паре убийств, и, что не менее серьёзно, его практически центральную роль в очень крупной сделке по продаже наркотиков. Как только Гаррет признался мне в этом, я тут же принялась разыскивать Трокки, который был необычайно рад, что я позвонила, и мы снова стали близкими друзьями. Однако сейчас я хотела бы вернуться назад, к событиям 1971 года, когда я впервые лицом к лицу встретилась с Левером.

— Вот что, девушка, — презрительно заговорил Левер, удобно расположившись со мной в комнате допросов отделения полиции на Лэдброк-Гроув, — это ещё не значит, что у тебя крупные неприятности. Если ты поможешь мне, тогда и я тебе помогу.

— Как?

— Если будешь ласкова со мной и мила с моими друзьями, тогда в суде я опущу ряд деталей из твоего дела.

— Вы опустите доказательства?

— Это сделает Реджинальд, вот только сейчас он грязный, так что тебе придётся вылизать его дочиста, — при этих словах Левер расстегнул штаны и подставился мне.

Это был первый раз, когда я отсосала у Левера, но конечно же, не последний. Уступить этому ублюдку — одна из величайших ошибок в моей жизни. Лучше было бы отправиться в тюрьму, потому что раз уж продажный коп вцепился в тебя, отделаться от такого подонка практически невозможно. Поначалу я думала, что всё идет нормально. Я приходила в участок раз в неделю, обслуживала Левера и его дружков, а потом мы говорили о моём деле. Левер твёрдо стоял на том, что не намерен проигрывать слишком много дел у местного судьи, поэтому поставил меня в известность, что когда я предстану перед городским судом, мне надо будет потребовать суда присяжных. Наконец была назначена дата рассмотрения моего дела в Олд Бэйли. Линия защиты, которую Левер велел мне взять на вооружение, была довольно закрученной, и если б он не решил для меня вопрос с адвокатом, я, пожалуй, могла бы и не захотеть пойти на такое. Мне предстояло изобразить наивную молодую мать, которую цинично эксплуатирует наркоделец, представившийся мне профессор Том Джоффрис. История, которой Левер снабдил меня, заключалась в следующем: я познакомилась с Джоффрисом в магазине, и он попросил меня занести какие-то пакеты к его брату. Ничего не подозревая, я согласилась помочь человеку, даже не зная, что там в этих пакетах, хотя профессор намекал на то, что там плоды секретных медицинских исследований. Чтобы эта история выглядела несколько более правдоподобной, мне велели взять на денёк маленького ребёнка у кого-нибудь из моих друзей-наркоманов и явиться в суд с этим ребёнком. Тем временем вещество, с которым меня задержали, каким-то несчастным образом исчезло до того, как полицейская лаборатория провела экспертизу, а героин ли это. Таким образом, никто уже не мог с уверенностью утверждать, что же именно я везла, когда меня арестовали. Что касается профессора Джоффриса и его брата Джереми, их адреса, которые я знала, оказались недавно покинутыми нелегально заселёнными квартирами, и кто там на самом деле проживал в этих заброшенных домах, тоже осталось неясным.

Тогда, в начале семидесятых, я ещё была достаточно простодушной, чтобы верить, будто после успешного завершения дела в суде смогу соскочить с этого крючка. Я очень неплохо зарабатывала «хозяйкой» в клубе, так что отсутствие дохода с наркодилерства Алекса Трокки немедленных финансовых трудностей мне не создавало. Я нашла другой контакт в Ноттинг-Хилле, где за «денежку сверху» мой рецепт на лекарства превращался в получение не самого чистого, но тем не менее самого предпочитаемого мной вещества — героина. К сожалению, моим делом занимался Левер, а для него организовать мне арест за хранение и распространение разнообразных запрещённых средств было делом принципа. Этот продажный гад просто взбесился, когда я перестала появляться после вынесения мне оправдательного вердикта в Олд Бэйли. Когда я вновь оказалась в комнате для допросов, он отвесил мне несколько пощёчин, а пока я ему отсасывала, вырвал у меня несколько прядей волос. Левер показал мне папку с документами, которые он на меня собрал и заявил: если я не буду делать в точности то, что он говорит, тогда мне гарантированно придётся отправиться за решётку. Потом позвал нескольких своих коллег, и меня заставили заниматься сексом с ними всеми, а Левер и его дружки в это время били и оскорбляли меня.

— Думаешь, девушка, ты высший класс? — шипел Левер. — Так я тебе кое-что сейчас объясню. Блядь есть блядь, ничего кроме бляди, и даже если ты работаешь в таком пижонском заведении, как «Гордон», ты ничем не лучше тех шлюх, что стоят на улицах.

— Тварь, дешёвка! — разорялся другой коп, который только что изнасиловал меня. — Дерьмо ты поганое, и ничего больше. Мразь, дрянь, отброс, отродье наркошное! Даёшь всему, что шевелится, и кайф от этого ловишь. Вот ведь повезло бляди — в кои-то веки нормальные белые мужики вроде нас её оттрахали, только она до того наторкалась, что даже оценить этого не может.

В то время несколько моих друзей умерли от случайного передоза — а я избежала этой участи благодаря дочери Хетти, Саманты, которая нашла меня лежащей на полу в комнате на Оксфорд-гарденс с пеной у рта. Саманте тогда было двенадцать, и она бегом привела маму, а уж Хетти не давала мне отрубиться, пока не выветрились наихудшие симпотомы передоза. Но я тогда почти хотела умереть, потому что Левер, кроме того, что постоянно меня избивал, ещё и заставлял торговать для него наркотой и сообщать ему о других наркоманах. Сейчас на дворе конец семидесятых, а рэкет наркодилеров в Западном Лондоне по-прежнему остаётся в цепких лапах продажных копов, и в плане организации преступлений они наперегонки мчатся каждый за своим призом. Скажем так, ничего не изменилось в том, что любой дилер обязан отдавать «кому положено» из полиции значительный кусок своего дохода, иначе весь его бизнес рухнет, а конфискованный у них товар почти весь всё равно уйдет через санкционированных полицией людей — и я далеко не единственный пример таковых. Офицер полиции Левер оказался невероятно мстительным, и не один год я не видела никакого способа отделаться от регулярных встреч с ним, от оскорблений, унижений, изнасилований. Понятно, что меня чуть не выворачивало от того, что даже когда несколько приятелей Левера вылетели из отдела по борьбе с наркотиками за свои тёмные делишки, он всё оставался на виду, его никто не трогал, несмотря на то, что у него была совершенно мерзкая репутация именно в тех кругах, которыми он вроде как должен был заниматься по долгу службы. Впрочем, несмотря на то, что я бы с гораздо большей радостью увидела за решеткой Левера, я ничуть не сочувствую и Норману Пилчеру[175], которому осенью 1973 года судья Мелфорд Стивенсон вынес приговор — четыре года тюрьмы — и в своей заключительной речи сказал: «Вы отравили источник справедливости и сознательно распространяли эту отраву… и одним из важнейших последствий совершенного вами станет то, что преступникам, мошенникам и так называемым «благодетелям» вы дали основания считать, что объединив усилия, они смогут оказывать давление на полицию при каждом удобном случае». Но, разумеется, вопреки недвусмысленно выраженному мнению Мелфорда Стивенсона, подавляющее большинство коррумпированных полицейских избежало ответственности за свои грязные делишки.

Что выделяет Пилчера из ряда остальных — то, что он в конце концов был приговорён к тюремному заключению — и это после многих лет, в течение которых он терроризировал тех, кто ему не нравился, включая Джона Леннона из «Битлз» и Брайана Джонса из «Роллинг Стоунз». Но и Пилчер остался бы безнаказанным, если б не оказался зажат между собственным боссом, Виктором Келахером, и сотрудниками Управления таможенных пошлин и акцизных сборов. Полиция — сама себе закон; не так уж много людей, став жертвами головорезов в полицейской форме, оказались способны что-то с этим сделать, как может подтвердить, например, Фрэнк Кричлоу, владелец ресторана «Мангроув». У меня были надёжные друзья, которые замечали, что со мной происходит что-то плохое, и они пытались заставить меня назвать сволочей, что так меня мучили. И хотя те, кто давал мне такой совет, хотели мне только добра, они смотрели на это совсем не с той стороны. Они просто не представляли себе, как жестоко общество к наркоманам и проституткам. Мне не давали даже короткой передышки; можно было сойти с ума, думая, что в глазах этих садистов в мундирах я всегда остаюсь только трущобной тварью и не могу быть ничем иным. И хотя я всегда была крайне осмотрительна и как девушка по вызову, и как наркоманка, всё же моё слово против копа вроде Левера ничего не значило. Изнасилование оставляет не так уж много следов, но это преступление, в котором всегда есть жертва — именно поэтому многих полицейских оно по-настоящему привлекает.

Полицейский Левер и его друзья наслаждались унижением, которое я испытывала всякий раз, когда мне приходилось заниматься с ними сексом — и было достаточно ясно, что я попала в круговую ловушку всё более жестокого насилия. Чем больше Левер и его дружки измывались надо мной, тем сильнее возрастала их потребность в том, чтобы рассматривать меня как недочеловека — и соответственно всё более жестоко со мной обращаться. Левер был сама злоба; вскоре я узнала, что он широко известен тем, что избивал многих арестованных. В Ноттинг-Хилле его ненавидели так, как никого другого, а учитывая, что полицейская форма давала ему возможность практически безнаказанно проявлять яростный расизм, то неудивительно, что среди выходцев из Западной Индии определённые чувства по отношению к нему усиливались с каждым днём. Как я уже говорила, издевательства надо мной со стороны Левера постоянно усиливались, и соскальзывая от всего этого в депрессию, я искала облегчения в том, чтобы всё больше заниматься мелким воровством и подделкой чеков. Дополнительный доход, который я получала от этого, я тратила на предметы роскоши, надеясь хоть этим утешить себя. На самом же деле мне нужен был настоящий друг и его поддержка, поскольку за мелкие преступления, которыми я увлеклась, полагалось такое, что этот риск того не стоил. В конце концов я случайно узнала, что Джордано живёт в ашраме Шри Ауробиндо[176] в Пондишерри, и за несколько месяцев до его тридцатитрёхлетия я написала ему, что я просто на пределе, и что мне нужна его помощь здесь, в Лондоне. В декабре 1971 года от Джордано пришёл ответ — он писал, что вернётся в Европу, если я оплачу ему билет на самолет. Я купила билет в один конец с открытой датой, так что всё, что Джордано нужно было сделать в Индии — поспешить с оформлением нового паспорта (деньги на это я ему перевела).

Однако прошёл январь, начался февраль, и я уже начала терять надежду хоть когда-нибудь увидеть Джордано — и у меня начал складываться новый план. Один из моих приятелей-наркоманов, Карл Бристоль, стал чувствовать, что над Гроув сгущаются тучи, и решил вернуться в свой родной Ноттингем. Я отправилась с ним — это казалось хорошим способом избавиться от Левера и его дружков. Родители Карла держали там отель, и мы поселились в одном из номеров. У Бристоля нашлись в городе нужные связи, и несколько недель мы преспокойненько подделывали рецепты на лекарства и неплохо зарабатывали на продаже скоростняка и бар-битуры, полученных по этим фальшивым бумажкам. Да, всему приятному когда-нибудь приходит конец — но мы допустили крупную ошибку в том, что расслабились и слишком часто стали ходить к одним и тем же фармацевтам с рецептами на разные фамилии. Короче говоря, нас сцапали и вручили повестки в местный городской суд. Тем временем Джордано сумел наконец получить паспорт через французское посольство — его возвращение в мою жизнь задерживало только то, что процесс оказался очень длительным и со множеством препон. И вот, когда Джордано уже спешил на самолёт в Лондон, его остановил молодой человек в шафрановом одеянии и обратился к нему буквально так:

— Эра тьмы почти окончена. Да и как торжествовать тьме, когда сокровенный Свет Бытия теперь здесь, с нами? Прежде, дабы даровать нам Свет, Господь посылал нам Сына Своего- но ныне Отец сам низошёл к нам во славе своей!

Джордано рассказывал мне, что он без малейшего колебания ответил:

— Извините, я очень спешу в Лондон, у меня нет времени, и вообще — меньше чем через неделю я умру.

После того, как Джордано покинул самолёт и протискивался сквозь таможню и контроль иммиграционной службы, к нему подошёл другой молодой человек в шафрановом одеянии, который сказал в точности то же самое:

— Эра тьмы почти окончена. Да и как торжествовать тьме, когда сокровенный Свет Бытия теперь здесь, с нами? Прежде, дабы даровать нам Свет, Господь посылал нам Сына Своего- но ныне Отец сам низошёл к нам во славе своей!

— Занятно, — сказал Джордано, — я только что прилетел из Индии, и последний человек, с которым я там говорил, сказал мне то же самое, что ты, слово в слово. Извини, но у меня срочные дела, к тому же через три дня я уже буду мёртв.

После всего этого Джордано добрался до Ноттинг-Хилла, я давала ему адрес, где живу — но лишь обнаружил, что я переехала, а новый жилец не знал, где меня искать. К счастью, я давала Джордано ещё и адрес моей подруги Хетти, а она сообщила ему, что я сижу под замком в Ноттингеме, и мне светит судебное разбирательство. У Хетти было чем раскрутить этот вечерок, так что Джордано разыскал ещё нескольких приятелей и до утра отрывался с ними в Лондоне. Наутро он поездом отправился в Ноттингем, а как только вышел из вагона, его остановил молодой человек в шафране всё с теми же, уже знакомыми ему словами:

— Эра тьмы почти окончена. Да и как торжествовать тьме, когда сокровенный Свет Бытия теперь здесь, с нами? Прежде, дабы даровать нам Свет, Господь посылал нам Сына Своего- но ныне Отец сам низошёл к нам во славе своей!

Джордано рассказывал, что на сей раз отреагировал просто:

— Ну это уже вообще! Я только что через полмира пролетел, и везде, где бы я ни появился, мне талдычут одно и то же! Мы с подругой заключили соглашение: каждый из нас покончит с собой, если не достигнет чего-то серьёзного к тридцати трём годам. Завтра — этот поворотный день в моей жизни, а мой путь духовных исканий ни к чему не привёл. Может, у тебя есть ответ на это, потому что получить это сообщение три раза подряд в моих нынешних обстоятельствах наводит меня на мысли, что такое послание может исходить прямо от Бога. У меня есть дела в этом городе — где тебя найти, когда я с ними закончу?

— Бог не будет ждать, пока ты покончишь с земными своими заботами, — ответил молодой человек, — ты должен отправиться со мной прямо сейчас.

— Мне не нужны теории о Просветлении — мне нужна практика.

— Бог не допустит, чтобы ты остался разочарован.

— Я много лет провёл в Индии, и все святые люди, с которыми я встречался, меня разочаровали. Все они говорили, что выведут меня к Свету, но всё равно я каждый раз понимал, что они врут. На одной церемонии посвящения я приоткрыл глаза и увидел, что Учитель, перед которым мне предстояло пасть ниц, светит мне в лицо факелом.

— Гуру Рампа тебя не разочарует.

— Кто такой этот гуру Рампа?

— Бог.

— И почему же Бог называет себя гуру Рампа?

— Гуру Рампа скромен; Он не кричит о Себе во весь голос. Он говорит лишь то, что помогает каждому из Его учеников открыть Свет в себе. Однако стоит гуру Рампе один раз позволить тебе увидеть Свет, как тут исчезает и малейшая тень сомнения в том, что Он — Бог. Гуру Рампа не объявляет Себя Богом. Это делают Его ученики, открывшие сами для себя Истину.

— И где же я могу встретиться с Богом?

— Терпение, друг мой, я не могу сразу взять и привести тебя к Богу. Ты должен явиться к нему, полностью идя в Вере, это жизненно важно. Если ты искренне ищешь Бога, идём сейчас со мной на собрание в Лейстере. После него, если ты захочешь, ты сможешь встретиться с гуру Рампа, и он сделает так, что пелена спадёт с твоих глаз.

— Если самое позднее к завтрашнему дню у меня ничего не выйдет, то потом меня уже не будет на свете.

— Тем более тебе надо немедленно предать себя в руки Бога.

— А как же мои дела в Ноттингеме? Я через полмира сюда добирался, мне нужно заняться ими.

— Дела могут подождать, а Бог — нет.

— Может, сможем выкроить часик-другой в Ноттингеме перед тем, как вместе ехать в Лейстер?

— Нет. Если мирские заботы для тебя важнее извечных истин, значит ты ещё не готов встретиться с Богом.

— Ладно, поехали в Лейстер.

После собрания церкви Божественного Просветления, Джордано отвезли из Лейстера в Лондон, где гуру Рампа одарил его Светом. Это было настоящее чудо — ведь Джордано сумел в последний момент выхватить победу из челюстей поражения. Он впервые познал духовное единство, когда до тридцать третьего дня его рождения оставался ещё день. И Джордано с головой окунулся в жизнь церкви Божественного Пробуждения, а в это время я, ещё даже не зная о том, что он приехал в Англию, в Ноттингеме собиралась с духом перед судом. Когда же я наконец предстала перед судьёй, выяснилось, что я уже провела в заключении так долго, что меня тут же освободили. Я вернулась в Ноттинг-Хилл, где, согласно планам, заявилась к Хетти. Она-то и сообщила мне, что Джордано в городе, и спустя несколько часов после того, как я узнала об этом, мы уже снова были вместе. Мы с Джордано перебирались из одной пустующей квартиры в другую, по всей Лэдброк-Гроув, и впервые за многие месяцы мне удавалось всё время оставаться на шаг впереди Левера. В Индии Джордано практически полностью завязал — но возвращение ко мне означало, что он снова вернётся на иглу. Несмотря на это, церковь Божественного Просветления дала нам надежду, и мы очень часто ходили на их лондонские неофициальные собрания. Мне пришлось ждать; зато когда гуру Рампа наконец вернулся в Лондон (это было в конце лета 1972 года), я была более чем готова принять Свет. Впервые за всё время своей жизни я чувствовала настоящую концентрацию, а не ту безбрежную тоску, которую на время успокаивала, считая, что нахожусь в мире сама с собой. Здесь я почти не рассказываю, что я чувствовала после того, как впервые познала Бога в этой своей нынешней жизни. Обрисовать достойным образом Бесконечность — это выше моих слабых возможностей; поэтому я также не буду и пытаться описать Рампу во всей славе Его как Высшего Существа. Когда я говорю об этом людям, они часто считают, что я чокнутая; но быть чокнутой во имя Бога — разумнейшее из всего, что доступно смертному. Я знаю, что это — Истина, ибо видела Его во всём Его Могуществе. Добавлю ещё, что кроме всего прочего, Рампа сказал мне, что моя духовная задача — медитировать до тех пор, пока я не стану ощущать Его Присутствие как непреходящую реальность. К сожалению, за последние семь лет я чувствовала Истинную концентрацию, лишь когда Бог физически находился в одном со мной пространстве в земной ипостаси Своей, именуемой гуру Рампа. Действительно, мне пришлось медитировать целых пять лет, прежде чем я смогла обнаружить точное расположение своей сердечной чакры. Это была долгая упорная борьба, и были времена, когда я отворачивалась от Бога, поскольку употребление героина настолько проще тяжкого пути к просветлённому познанию себя, которое предлагал Рампа. Порой мне кажется, что я никогда не постигну уроков Рампы, но каждый раз, когда я заговаривала с ним об этом, он настаивал, чтобы я продолжала бороться со своими демонами, а когда Вера моя в Него станет совершенной, я смогу бросить наркотики. Но когда я не нахожусь в физическом присутствии Рампы, меня обязательно одолевает жуткое чувство одиночества, и вот тогда желание уколоться становится невыносимым. Когда такое случается, я порой встаю во весь рост, уперев руки в бёдра, и занимаюсь смеховой медитацией, хохоча изо всех сил, чтобы смех, исходя из живота, раскатывался по всему телу — и это всегда очень помогает. Под руководством Рампы я в конце концов преодолею свои пагубные привычки. Он Всеведущ, и несмотря на то, что за эти годы я часто разочаровывала Его, тем не менее Он всегда прощал меня.

Теперь, когда Джордано снова был рядом, мне стало намного легче жить — особенно ещё и потому, что мы оба понимали: смертный приговор, висевший над его головой последние восемнадцать лет, наконец отменён. Летом 1972 года у нас с Джордано были и светлые, и тёмные полосы. То мы целыми неделями ничего не делали, только ширялись и закидывались, то, несмотря на то, что мы так и не смогли до конца отказаться от наркотиков, тем не менее, были периоды, когда мы полностью сосредотачивались на Боге. В ноябре того года церковь Божественного Пробуждения заказала чартерный авиалайнер-гигант, чтобы доставить несколько сотен последователей учения из Лондона в ашрам совсем рядом с Бомбеем, где мы смогли бы сделать восходящий рывок по пути духовного совершенствования в Божественном присутствии Его Светлости гуру Рампа. За эти восхитительные недели в Индии в конце 1972 года Джордано произвёл на Избранных впечатление гораздо более сильное, чем я. Так что в середине декабря я вернулась в Лондон, а Джордано принял приглашение отправиться в Техас с Рампа и его Внутренним Кругом. А вскоре после того, как они прибыли в Соединённые Штаты, Рампа попросил Джордано организовать миссию его учения в Гонконге. Рампа выдал Джордано билет на самолёт в один конец до этой британской колонии, и до лета 1975 года я больше не видела своего любимого.

Огромным несчастьем для меня было то, что в январе 1973 года Левер снова настиг меня. Меня швырнули в ту самую комнату для допросов, где изнасиловали и избили так жестоко, как никогда более. Не знаю, сколько человек меня трахали, но их было много, я сбилась со счёта. После того, как копы получили своё удовольствие, меня долго избивали, в том числе и ногами. Наконец поставили на четвереньки, и Левер, занимаясь содомией, велел одному из своих дружков сломать мне правую руку. Выйдя из больницы, я уехала в Гринок, чтобы поселиться в квартире родителей и там оправиться. Мне больше не к кому было обратиться и некуда было идти. Родным я сказала, что попала в аварию. Открыть им правду было слишком стыдно. Отец был болен, у него был рак, от которого он и умер в следующем году. Маму одолевало старческое слабоумие, но двое из моих братьев по-прежнему жили с ними — они заботились и обо мне, пока я окончательно выздоравливала. Следующие два года я прожила, мотаясь между Лондоном и Шотландией. Я боялась надолго оседать там, где Левер мог бы меня обнаружить. Приезжая в Лондон, я чаще всего останавливалась у друзей Джордано, занимавших пустующую квартиру в Хитер-Грин. В то время я предпочитала без нужды не выбираться за пределы юго-восточного Лондона — это было достаточно далеко от Ноттинг-Хилла, территории Левера. Однако от случая к случаю я бывала в Вест-Энде, чаще всего — для встреч с клиентами. Это были тяжёлые времена — но те, что последовали за ними, были гораздо хуже.