Закат империи

Глава 9. ДИСПУТ

В тот день тронный зал королевского дворца Равенны вместил в себя представителей самых влиятельных и знатных римских и готских семей. По давно установившейся традиции, преодолеть которую не смог даже Теодорих, римляне толпились справа, а готы — слева от возвышения, на котором находились два трона — для самого короля и его супруги королевы Элии. Многие пришли с жёнами и дочерьми, чьи экзотические наряды и сверкающие драгоценности придавали этому собранию атмосферу придворного пира. Впрочем, подавляющее большинство присутствующих явились сюда, лишь повинуясь требованиям дворцового этикета, а сам спор их мало интересовал. Тем более что разобраться во всех этих догматах и силлогизмах, да ещё касающихся такого сложного вопроса, как сущность Божественной Троицы, могли, пожалуй, только два человека — Кассиодор и Боэций.

Несмотря на то что за стенами дворца был ясный осенний день, в этом огромном мраморном зале ярко пылали светильники, покрывая разноцветными бликами мозаики и фрески, изображавшие разные сцены из прославленной римской истории. Но некоторые из мозаик были уже переложены. Теодорих посчитал, что его победа над Одоакром имеет не меньшую значимость, чем победа Цезаря над Помпеем в битве при Фарсале, и приказал равеннским мастерам заменить изображение одной битвы на другую.

К королеве Элии — дочери франкского короля Хлодвига — приблизился придворный гот и, опустившись на одно колено, протянул ей большой золотой кубок, на дне которого перекатывались два шара из слоновой кости — белый и чёрный. Королева Элия, надменная, но уже сильно увядшая женщина, покрывавшая своё лицо толстым слоем притираний и румян, чтобы скрыть многочисленные морщины, не глядя на кубок, опустила туда руку и извлекла белый шар. Это означало, что начать спор предстояло Симмаху, который уже нетерпеливо прохаживался перед королевской четой, одетый в белую сенаторскую тогу с широкой пурпурной полосой. Боэций с лёгким беспокойством посмотрел на своего тестя, которому недавно исполнилось шестьдесят пять лет, но который ещё ухитрялся сохранять гордую осанку, упругую походку и звучную, энергичную речь. Но чёрные глаза его видели уже не так хорошо, как в молодости, большой лоб бороздили многочисленные морщины, а седые волосы заметно поредели, обнажив затылок. День накануне диспута Боэций и Симмах провели в многочасовой беседе, обговаривая все детали. Принцепс сената пообещал вести себя максимально сдержанно и в споре ограничиваться исключительно заданной темой. Но он был вспыльчив и горд, а потому легко мог поддаться безудержной вспышке гнева, особенно если его умело спровоцировать. Кто знает, какие инструкции получил Эннодий от Кассиодора?

Итак, по взмаху королевского жезла оба противника низко поклонились королевской чете, а затем Симмах откашлялся, дождался полной тишины и начал говорить:

— Предметом нашего диспута является самая сложная из тех проблем, которые только осмеливается поставить перед собой человеческий разум. Как можно понять то Высшее Единство, которое создало всё видимое многообразие нашего мира, в том числе и сам вопрошающий разум? Откуда у нас может появиться уверенность в том, что это Единство вообще доступно нашему пониманию, а не является сверхразумным? Какими фактами и доказательствами мы можем пользоваться, отстаивая тот или иной догмат? — Симмах обвёл притихшее собрание сверкающим взглядом, сделал паузу и продолжил: — И тем не менее, несмотря на всю грандиозность нашей темы, я возьму на себя смелость изложить, следуя главному риторическому правилу — multa paucis[24], те пределы её понимания, до которых можно дойти, руководствуясь логикой, то есть тем оружием, которое сам Бог вложил в наши умы для того, чтобы мы могли постигать его премудрость.

Всё наше умозрительное знание делится на три части. Во-первых, это знание физическое, которое изучает формы тел вместе с их материей, ибо в действительности одно неотделимо от другого, причём рассматривает их в движении, поскольку только в движении и существуют физические тела.

Математическое знание рассматривает формы тел без материи, а потому и без движения; однако же поскольку эти формы существуют в материи, то и они не могут быть отделены от тел.

Наконец, высшее из всех видов умозрительного знания — это знание теологическое, которое имеет своим предметом чистую форму, существующую неподвижно и вне зависимости от материи.

Обратим внимание на тот важный факт, что всякое бытие происходит именно из формы. Действительно, статуя является статуей, — тут Симмах сделал широкий жест и указал всем присутствующим на установленные в зале двенадцать позолоченных статуй первых апостолов, — не потому, что сделана из бронзы, а вследствие формы, запечатлённой в ней. Да и сама бронза является бронзой не потому, что состоит из элементов земли — её материи, а потому, что эти элементы имеют определённую форму, которую мы и называем бронзой.

Божественная субстанция — это форма без материи, поэтому она едина и есть то, что она есть. Всякое множество происходит именно из материи, все другие вещи состоят из своих частей, а потому от них зависят. Божественная субстанция едина, потому что не зависит ни от чего другого, кроме неё самой. Мы можем мыслить Бога лишь как абсолютное первоначало, а следовательно, Единое, ведь если бы в Нём было что-то иное, кроме Него самого, то оно бы уже не было Единым.

В этот момент Эннодий поднял руку в знак того, что он хочет возразить, и Симмах умолк. Боэций был доволен и вступлением, и тем, как спокойно и уверенно держится принцепс сената. Высокий и по-прежнему статный Симмах выглядел намного внушительнее своего соперника — толстого суетливого епископа, облачённого в тяжёлую, расшитую золотом рясу, которая явно стесняла его движения.

— Я внимательно выслушал речь мудрейшего Симмаха, — торопливо заговорил Эннодий, — и хочу задать ему два вопроса, на которые, как я надеюсь, он сумеет ответить так же ясно и убедительно, как и всё то, о чём он говорил до сих пор.

— Задавай, — кивнул головой Теодорих.

— Вопрос первый: почему мы можем мыслить Бога лишь как Единое? На каком основании это является conditio sine qua non[25] нашего мышления? Что мешает нашему разуму мыслить Божество Троичным? Откуда берётся стремление именно к Единству?

И вопрос второй: если всё же дело обстоит именно так, как утверждает почтенный принцепс сената, и Бог действительно Един, тогда откуда в мире берётся множественность? Сказав, что она происходит из материи, он не многое нам объяснил.

Боэций вздохнул и искоса взглянул на Кассиодора, стоявшего по другую сторону от трона Теодориха. Да, в этих труднейших вопросах явно чувствовались тонкий ум и глубокие знания начальника королевской канцелярии. Сам Эннодий был слишком недалёким и сластолюбивым человеком, чтобы задаваться этими сложнейшими философскими проблемами... Кассиодор заметил взгляд Боэция и чуть заметно усмехнулся.

— Я отвечу на твои вопросы, премудрый епископ, — уверенно заявил Симмах, — и начну по порядку. Ты спрашиваешь, откуда в нашем разуме берётся стремление мыслить Божественное Первоначало именно Единым? О, на этот вопрос имеются как минимум три достойных ответа! Во-первых, как я уже говорил об этом раньше, Единое не зависит ни от чего другого, кроме самого себя, а кто станет отрицать, что подобное можно утверждать лишь о Боге? Во-вторых, человеческий разум и сам един, то есть едина та божественная искра, которую мы называем душой или «Я», а если такого единства нет, то данный человек считается нами душевнобольным. Отсюда вытекает и имманентное стремление нашей души придавать форму единства всем мыслимым вещам. И, наконец, в-третьих... не будешь же ты отрицать, что Единое в силу самой своей природы более совершенно, чем Многое? Ведь Многое подвластно времени, которое есть переход от одного к другому, следовательно, оно подвержено тлену и праху, тогда как Единое царит в вечности, ведь ему некуда и не во что изменяться!

Теперь, что касается второго твоего вопроса, почтенный Эннодий: откуда в мире берётся множество? Клянусь... — Симмах на секунду замялся, поскольку по старой римской привычке чуть было не поклялся Юпитером-громовержцем, что в данной ситуации могло бы прозвучать богохульством, — клянусь, что на этот вопрос ответить намного сложнее, хотя я попытаюсь это сделать. Дело в том, что Единое — это чистая форма, абсолютно простое бытие, которое едино именно в силу своей простоты. Многое возникает тогда, когда Единое перестаёт быть Единым, смешиваясь с материей и утрачивая свою абсолютную простоту.

«Ответ неудачный, — отметил про себя Боэций, — ведь если помимо Единого существует ещё и материя, тогда получается, что у мира есть два первоначала. Если бы на месте Эннодия был кто-то поумнее, то он бы наверняка это подметил... Хотя, с другой стороны, существование материи можно объяснить тем, что её сотворило из ничего Единое, но это объяснение уже выходит за рамки всякой логики...»

Неожиданно епископ нелепо всплеснул руками, чем вызвал лёгкий смешок у публики, и воскликнул:

— Но как ты можешь называть Единым то, что называется Троицей, каждый из членов которой носит своё собственное имя — Отца, Сына и Святого Духа? Как может быть Единым то, что является Троичным?

— И на этот вопрос я отвечу, — неподвижно застыв на месте и холодно наблюдая за суетящимся епископом, заявил Симмах. — Тождество, как и различие, бывает трёх видов. Первое, это тождество по роду — например, человек тождествен лошади, поскольку оба относятся к одному и тому же роду — одушевлённых. Надеюсь, что, поскольку Отец, Сын и Святой Дух относятся к роду Божества, ты не будешь отрицать за ними подобной тождественности? — дождавшись вынужденного утвердительного кивка Эннодия, Симмах продолжал говорить дальше: — Второе тождество — это тождество по виду. Так, Симмах то же самое, что и Эннодий, поскольку оба относятся к одному и тому же виду «человек». Отец, Сын и Святой Дух также тождественны, поскольку относятся к виду Троицы. Теперь возьмём третье тождество, то есть тождество по числу. Моё полное имя — Квинт Аврелий Меммий Симмах, поэтому можно заявить, что Квинт Аврелий — это то же, что и Меммий Симмах, поскольку обозначают одного и того же человека. Таким образом, мы смело можем утверждать, что Бог-Отец, Бог-Сын и Бог-Святой Дух — это просто три разных имени для одного и того же высшего Первоначала!

И они не создают различия в самой сущности Божества, ибо всё это лишь отношения. Чтобы тебе было проще понять, я приведу пример в виде отношения «раб — господин». Если исчезнет раб, то господин не перестанет существовать, а просто лишится права называться господином, ибо раб не является неотъемлемым свойством, атрибутом своего господина. И в этом отличие предложений, в которых мы говорим об отношениях между вещами, от тех предложений, в которых мы говорим о сути самих вещей. Например, белизна является атрибутом, а не акциденцией[26] белого, а потому с исчезновением одного исчезнет и другое.

Утверждая, что в Божестве имеется отношение «Сын-Отец», мы не говорим, что там имеются какие-то сущностные отличия, а просто фиксируем различие имён трёх Божественных ипостасей, которые обладают единой сущностью.

— Сущностью или субстанцией? — проворно переспросил Эннодий.

— В Божественной простоте и то, и другое совпадает. Субстанция в Боге тождественна со своей акциденцией, сущность — с существованием, бытие — с действием. Субстанция тождественна сущности и бытию, поэтому «быть» для Бога означает и «быть тем, что он есть», и «быть равным всем своим свойствам». «Быть» и «быть справедливым» — для Бога одно и то же. Для наглядности я могу привести ещё один пример — это наше собственное сознание. Наше «Я» едино и тождественно всем своим свойствам. Быть для нас означает мыслить, быть тем, что мы есть, и обладать определённой душой, тождественной всем своим качествам. Когда я мыслю, то, говоря о себе «Я», имею в виду одновременно и свои мысли, и сам процесс мышления. Однако в отличие от души, почтенный Эннодий, обрати внимание на то, что высказывая о Боге такие предложения, как «Бог — справедлив», мы по неразумию своему совершаем кощунство.

— Каким образом? — удивился епископ.

— А таким, что мы как бы делаем справедливость равной Богу, если говорим, что он обладает ею как одним из своих качеств. Ведь можно подумать, что этим же качеством наравне с Богом может обладать и кто-то ещё! Правильнее говорить: «Бог есть справедливость», равно как «Бог есть благо», «Бог есть истина», «Бог есть любовь».

После этих слов Симмаха многие из собравшихся начали негромко переговариваться, и в зале мгновенно возник лёгкий гул. Кассиодор очень тонко почувствовал настроение присутствующих, равно как и настроение Теодориха, который слегка нахмурил брови. Начальник королевской канцелярии с досадой взглянул на Боэция, и тот понял этот взгляд. Для его противника самым неприятным итогом данного спора было бы попадание епископа в смешное и нелепое положение, ибо далеко не сентиментальный король готов не стал бы жалеть своего опозоренного и побеждённого сторонника, к тому же вполне мог бы выместить свою досаду на том, кто рекомендовал ему этого слабого «воителя» арианства. Впрочем, и сам Эннодий вдруг почувствовал недовольство короля, а потому покраснел, наморщил лоб и пустил в дело главный аргумент:

— Значит, ты утверждаешь, что в Троице различны только лица, в то время как субстанция едина, а потому отношение между её ипостасями — это отношение того же самого к тому же самому? Поистине это невозможно помыслить, благородный Симмах! Я категорически отрицаю, что Отец и Сын обладают единой субстанцией! Как можно говорить о единой субстанции у порождающего и порождённого? Ведь одно существует раньше другого и одно не может быть без другого!

— Тогда разберём это дело повнимательнее, — спокойно заметил Симмах. — Как хорошо известно, имеются субстанции телесные и бестелесные. Могут ли телесные субстанции переходить друг в друга? Да, поскольку обладают одной и той же материей. Могут ли бестелесные субстанции переходить в телесные или, напротив, телесные в бестелесные? Нет, ибо у них нет общей материи, которая бы позволяла им воспринимать свойства друг друга и изменяться в соответствии с этими свойствами! Ведь бестелесные субстанции вообще не имеют материи, которую имеют телесные! Согласись, что всё это очевидно, а потому не менее очевиден и ответ на вопрос: могут ли бестелесные субстанции переходить одна в другую? Не только переходить, но не могут даже смешиваться, так что уж говорить о порождении одной такой субстанцией другой! Поэтому я и беру на себя смелость утверждать, что бестелесная субстанция Сына не порождена Отцом, а равносущна ему и существует от века!

— В таком случае одного нельзя называть Отцом, а другого Сыном! — отчаянно возопил Эннодий. — Ведь ясно же, что Отец — это тот, кто порождает Сына, а если он этого не делает, то на каком основании можно именовать его Отцом? Человеческий разум не в состоянии уловить, как Отец может быть равнозначен Сыну!

— Этого не может сделать лишь тот разум, который ещё не углубился в сферы изучения духа, — зло отрезал Симмах. — Задумайся сам, любезный Эннодий, в чём субстантная разница между двумя твоими мыслями: первая мысль — ты подумал о Боге, вторая мысль — ты подумал о том, что подумал о Боге. И в первом, и во втором случае субстанция этих мыслей едина — твоя бессмертная душа, но ты же не будешь отрицать, что первая из этих мыслей была причиной или, можно сказать, породила вторую? Субстанция едина, мысли различны...

Это было уже слишком — спор достиг таких метафизических высот, что по залу пролетел лёгкий ропот. Большинство из присутствующих ничего не понимало в этих диалектических тонкостях и с нетерпением ожидало окончания затянувшегося диспута.

— Один не может быть Тремя, — окончательно растерявшись и запутавшись, вскричал Эннодий, искоса бросая взгляд на мрачного Теодориха.

— Не может лишь с точки зрения обыденного, а не мистического опыта!

В этот момент королева Элия вдруг сильно побледнела, задрожала всем телом и откинула голову на высокую спинку своего трона. Теодорих поспешно встал и склонился над супругой.

— Королеве плохо, — прошелестело по залу. — Врача!

— Благодарю вас обоих, учёные мужи, — с сумрачной язвительностью заговорил король, обращаясь к Симмаху и Эннодию, по-прежнему стоявшим в центре зала. — Но из всего вашего диспута мы можем вынести только одно убеждение — все эти споры совершенно невыносимы для тех, кто предпочитает верить не умом, но сердцем. Так пусть же каждый из наших подданных верит именно в то, что подсказывает ему его сердце, а мы не будем выносить своего вердикта и провозглашать чьё-то мнение более истинным.

Боэций радостно и с гордостью за своего короля взглянул на Теодориха. Нет, всё-таки этому готу не откажешь ни в государственной мудрости, ни в природном уме! Лучшего исхода нельзя было и придумать.

Однако совсем иначе думал Кассиодор, вечером того же дня стремительно расхаживая по атрию своего дома и гневно кусая губы. Диспут так и не перерос рамок теоретической дискуссии, а потому не смог вызвать живой заинтересованности или гнева короля. Теперь эдикт о запрете католицизма будет отложен на неопределённое время, а позиции Симмаха и Боэция только укрепятся. Нет, несмотря на всю тупость и комичность Эннодия, начальник королевской канцелярии не мог не признавать и собственной вины. Разумеется, его подвело самомнение, ведь он решил сразиться со знаменитым философом на его же территории, так что же удивляться сегодняшнему поражению? Кассиодор не мог воспринимать всё произошедшее иначе, как поражение, поскольку главная его цель оставалась всё так же далека.

«В конце концов будем рассуждать логически, — немного успокоившись, решил он. — Я попытался одолеть своего противника в той сфере, где он наиболее силён. Это не получилось, да и не должно было получиться. Остаётся прибегнуть к самому очевидному — нанести удар там, где неприятель наиболее слаб. Да-да, знаю, — тут же досадливо перебил он сам себя, — конечно же, это область политических интриг, то есть та самая область, в которой издавна применимы самые грязные средства. Но мне нужно любой ценой показать этим надменным и гордящимся своим старинным благородством защитникам империи, что история идёт уже совсем не так, как они того желают. Не сделав этого, я проиграю окончательно...»

— О чём задумался? — раздался голос Тригвиллы, и Кассиодор вздрогнул, только сейчас вспомнив о своём госте, который до этого момента молча возлежал на ложе, лениво потягивая неразбавленное вино из виноградников начальника королевской канцелярии.

«Теперь мне не обойтись без помощи этого хитрого и жадного варвара, — подумал тот, бросая быстрый взгляд на своего собеседника. — Осталось лишь придумать способ, благодаря которому он сможет быть мне полезен...»

— Я думал о том, благородный Тригвилла, — вслух сказал Кассиодор, останавливаясь и присаживаясь напротив него, — что тебе не слишком бы хотелось видеть свою дочь женой единственного сына сенатора Альбина.

— Проклятье! — выругался тот. — Это ещё мягко сказано! «Не слишком бы хотелось...» Конечно же, нет, тем более что ещё в те времена, когда она была совсем девчонкой, я обещал её Конигасту. Обещание моё так и осталось невыполненным, поскольку в то время это могло вызвать недовольство дочери нашего короля Амаласунты. Впрочем, — и тут он хитро прищурился, — я бы не отказался увидеть её и у твоего домашнего очага.

Собеседники обменялись быстрыми взглядами. «А ведь Амалаберга весьма хороша собой, и в её чертах нет ни малейшего сходства с гнусной рожей её папаши, — подумал про себя Кассиодор, — Женитьба на ней была бы для меня не только полезна, но и приятна».

«Из всех придворных римлян этот самый хитрый, — думал в эти же секунды Тригвилла, — недаром он пользуется таким доверием короля. Кроме того, он чертовски богат и у него прекрасные виноградники...»

Теодорих, узнав о случае на охоте, который помешал назначенной на сегодняшний день свадьбе, заявил, что не собирается брать назад своего решения, поэтому бракосочетание состоится тогда, когда жених сможет встать под венец. «Если, разумеется, до этого дня она его не отравит, не задушит и не заколет мечом», — с грубым смехом добавил при этом король, заставив побледнеть сенатора Альбина и помрачнеть Боэция.

— Я готов принять твоё предложение, — вдруг быстро сказал Кассиодор, — однако нам надо обдумать дальнейшие действия...

Он не закончил, поскольку в зале незаметно возник раб-атриенсис и, склонившись перед хозяином, знаком попросил его разрешения говорить. Кассиодор коротко кивнул.

— Королевский референдарий Киприан и его брат Опилион просят твоего разрешения войти.

— Проводи их сюда, — отрывисто сказал Кассиодор и, повернувшись к Тригвилле, добавил. — Что-то подсказывает мне, что два этих негодяя явились сюда неспроста. Будем надеяться, что они принесут нам такую новость, которая искупит горечь сегодняшнего дня.

Тригвилла кивнул и снова занялся чашей с вином, буквально обсасывая её своими толстыми губами. Через минуту в зале появился Киприан, позади которого шёл его брат, с явной робостью поглядывавший по сторонам. Королевский референдарий выглядел откровенно торжествующим, поэтому даже его поклон готу и римлянину был переполнен какой-то затаённой гордостью. Опилион же, напротив, выглядел намного смиреннее брата. Тригвилла ограничился холодным кивком, а Кассиодор насмешливо улыбнулся и заявил своему новому гостю:

— Однако, почтенный Киприан, ты выглядишь, как тот гонец, который приносит известие о победе в битве. Я бы даже сравнил тебя с ангелом, если бы из-под твоей далматики[27] проглядывал не горб, а крылья.

— О, благородный Кассиодор! — не менее насмешливо улыбаясь, отвечал королевский референдарий. — Будь я даже ангелом, я бы не смог принести тебе более полезных известий. Этими известиями я во многом обязан своему младшему брату, который скромно стоит позади меня и который действовал по моим указаниям и на мои деньги.

— Если твои известия именно таковы, то ты немедленно получишь вдвое против того, что потратил.

— Я не сомневался в этом, зная твою щедрость.

— Ну, говори же, говори! — нетерпеливо прикрикнул Тригвилла, презиравший элементарную римскую учтивость.

— Мой брат Опилион познакомился с одним рабом, который служит секретарём у нашего достопочтенного первого министра, — начал Киприан, после чего Кассиодор и Тригвилла мгновенно насторожились.

— Дальше!

— Этот раб потребовал неслыханную сумму в пять тысяч сестерциев и, получив её, рассказал о подслушанном им разговоре между своим хозяином и сенатором Альбином. Оказывается, этот неугомонный сенатор предложил magister officiorum отправить гонца к императору Юстину.

— Дальше, чёрт возьми, и прекрати делать эти мелодраматические паузы! — нетерпеливо прикрикнул Кассиодор.

— Этот гонец должен будет отвезти письма, в которых византийскому императору предлагается начать подготовку к вторжению на территорию нашего королевства сразу после того, как римское население возмутится королевским эдиктом о запрете католического богослужения.

— А что ответил первый министр? хрипло поинтересовался Тригвилла и в ожидании ответа приподнялся со своего ложа.

— Он отказался, — коротко вздохнул Киприан, отметив, как изменились лица Кассиодора и Тригвиллы. — Однако он согласился отправить гонца к папе Иоанну, чтобы побудить того уговорить Юстина отменить его эдикт о гонениях на ариан.

— И это всё? — недовольно воскликнул готский герцог, случайно смахнув на пол золотую чашу из-под вина. Звеня, она покатилась по мраморному полу, а Киприан молча проводил её взглядом, ожидая, пока она остановится и лишь затем сказал:

— Да, это всё, благородный Тригвилла.

— Так что же ты, мошенник... — гневно начал тот, и Опилион даже попятился к двери. Его брат взглянул на Кассиодора, и он мгновенно перебил гота:

— Кто этот гонец?

— Пока неизвестно, — ответил Киприан, радостно блеснув глазами — начальник королевской канцелярии сразу же подумал о том, о чём и он сам, когда ещё шёл сюда. — Но подкупленный раб обещал это узнать.

— Прекрасно. Ты заслужил свои деньги. И ещё надо выяснить, каким путём отправится гонец в Константинополь — по морю или по суше.

— Опилион сообщит тебе об этом немедленно, как только сможет узнать.

— Ты собираешься перехватить гонца? — спросил Тригвилла.

— Да, и для этого мне потребуется твоя помощь, почтенный герцог, — ответил Кассиодор. — Надо будет организовать негласную проверку всех выходящих из гавани кораблей, а также установить круглосуточное дежурство у городских ворот.

— Но зачем, если он повезёт всего лишь письма к папе Иоанну?

— А вот здесь ты ошибаешься, любезный Тригвилла. — И Кассиодор вновь усмехнулся своей непередаваемой, хорошо знакомой Киприану усмешкой. — Этот гонец повезёт именно те письма, которые нам и нужно будет перехватить, чтобы раскрыть государственную измену.