Закат империи

Глава 13. ПОГОНЯ

Путешествие в Константинополь началось для Павлиана с недоброго знамения. Когда он рано утром направлялся к городским воротам Равенны, то по неосторожности сбил юродивого. Это был знаменитый на весь город продавец бобов, которого нанял один зеленщик не столько в расчёте на его торговые способности, сколько из желания сделать себе рекламу. Юродивый с такой комичной жадностью поедал те бобы, которые приготовил на продажу, что собирал вокруг себя большую толпу зевак. Владелец овощной лавки пользовался этим, расхаживая вокруг и похваливая качество своих бобов.

И вот теперь этот невесть откуда взявшийся юродивый угодил прямо под копыта вороного жеребца Павлиана. Тот не успел осадить коня, и юродивый с диким воплем рухнул в водосточную канаву. Сначала Павлиан хотел было остановиться и оказать ему помощь, но, оглянувшись и увидев, что на помощь юродивому уже поспешили несколько прохожих, гневно размахивающих руками, испугался непредвиденной задержки и помчался дальше. Однако подобное начало поневоле смутило его суеверную душу, и он быстро перекрестился, умоляя Господа простить ему это невольное прегрешение.

И последний немногословный, но многозначительный разговор с первым министром, во время которого тот вручил ему два тщательно запечатанных письма, и трогательное прощание с Ректой, когда она едва не расплакалась, словно предчувствуя, что уже никогда его больше не увидит, переполняли Павлиана тревогой. Только этим и можно объяснить то обстоятельство, что такой опытный наездник, как он, ухитрился сбить юродивого, да ещё на узкой улице города, где поневоле приходилось сдерживать горячего молодого жеребца, которого он сам для себя выбрал в конюшне Боэция.

Павлиану и в голову не приходило задаваться вопросом о содержании тех писем, которые он бережно держал за пазухой, однако воспоминание о странном поведении того проклятого раба внушало ему поистине мистический ужас. Откуда он мог узнать о предстоящем путешествии? И что хотел сказать своим нелепым двустишием?

Выбравшись за пределы города, Павлиан пустил коня вскачь и быстро понёсся по старинной хорошо мощённой дороге, проходившей вдоль побережья и обсаженной с обеих сторон высокими кипарисами. Равенна уже осталась позади, и теперь он видел только белые виллы, стоявшие на берегу моря и принадлежавшие придворным — любителям морских купаний. Впрочем, дорога была весьма оживлённой, поскольку по ней на скрипучих повозках ехало множество окрестных крестьян, спешивших со своим товаром на городские рынки. В сторону Латавия, ближайшего от Равенны прибрежного города, скакал только он один, и это его немного успокоило. Низко пригнувшись к холке коня, Павлиан зорко следил за дорогой, непрерывной полосой ложившейся под копыта коня, стремясь как можно быстрее отъехать подальше от Равенны. Несколько раз он оглядывался, словно ожидая погони, но всё было спокойно, а неяркий ноябрьский пейзаж не предвещал ничего зловещего.

За первый день он преодолел почти шестьсот стадий, а потому, ввалившись в таверну на окраине Латавия, почувствовал себя таким усталым, что, кроме ужина, попросил принести и кувшин молодого красного вина. Павлиан знал свою слабость, помнил о том, до какого несчастья его уже однажды довело неумеренное пьянство, и всё же не смог удержаться. Впрочем, ему не пришлось об этом долго жалеть — уж очень славно это вино взбодрило усталые силы и разом сняло все тревоги и подозрения, освежив надежду на счастливый исход путешествия и благополучное возвращение к Ректе. Ещё день такой скачки — и он достигнет Аквилеи, приграничного города, захваченного Византией почти десять лет назад. Оттуда уже начинались владения Восточной Римской империи, там можно будет вздохнуть посвободнее... Хозяин таверны, грузный рыжий человек, не похожий ни на римлянина, ни на гота, был весьма приветлив, словно почувствовал в Павлиане богатого путешественника. А Павлиан действительно ощущал себя богатым, поскольку первый министр не поскупился на дорожные расходы, разрешив ему не жалеть своего жеребца и в случае необходимости купить другого.

В таверне было немноголюдно — несколько неизменных для такого заведения пьяниц, два торговца, монах и странного вида горожанин с пронырливым и неприятным лицом, который, впрочем, вскоре исчез. Насытившись зайчатиной и двумя ржаными лепёшками, выпив полкувшина вина и видя, что на него никто не обращает внимания, Павлиан блаженно рыгнул и поискал глазами хозяина, желая узнать, какую комнату тот отвёл ему для ночлега. Однако вместо хозяина из задней части дома, отгороженной старым замасленным занавесом, в зале появилась смуглая и полная, с пышными курчавыми волосами и ленивым, развратным взглядом женщина. Павлиан несколько мгновений пристально смотрел на неё, но отнюдь не потому, что она ему понравилась — у неё была слишком расплывшаяся талия и короткий, толстый нос, а потому, что этот её взгляд вдруг чем-то напомнил ему Ректу. У них обеих были не только одинаково пышные волосы, но и одинаковые чёрные глаза, которые при виде мужчин сразу же принимали откровенно призывное выражение. Может, она тоже иберийка и расскажет ему про обычаи их страны?

А женщина, поймав на себе задумчивый взгляд Павлиана, неторопливо подошла к нему и опустилась рядом на лавку.

— Угостишь? — лениво спросила она, кивая на его кувшин.

— Из каких ты краёв? — поинтересовался он, наливая ей вина в свою кружку. В её речи был какой-то странный акцент, от которого так и не могли избавиться многие рабы, привезённые в Италию и прожившие здесь уже многие годы.

— А чёрт его знает... — вяло сказала она, выпив и поставив кружку на стол. — Мамочку забыла спросить. Тебе не всё равно?

— А в Испании когда-нибудь была?

— Чего я там забыла? Ты какой-то чудной...

Павлиан тоже выпил и пустился в разъяснения:

— Я спросил лишь потому, что в этой стране живут чудесные женщины... И у них такие же густые чёрные волосы и чёрные глаза, как у тебя. — Он осторожно погладил её по голове и снова налил вина. — Пей, а то мне уже довольно и пора идти спать.

Женщина насмешливо прищурилась, придвинулась поближе, так что он сразу ощутил терпкий запах её пота, и вдруг проворно проникла рукой под его тунику. Павлиан не успел ей помешать, и она ловко схватила его за член, мгновенно ставший твердеть, после чего умело проделала рукой несколько колебательных движений.

— Оставь... что ты... — неуверенно пробормотал он.

— Да ты никак стесняешься? — усмехнулась она. — Тогда пойдём наверх.

— Да нет... я не могу... не хочу...

— Ну как же нет, когда можешь и хочешь? — проворковала она. — Смотри, уже какой большой. Ведь приятно, не правда ли? А в постели нам будет ещё приятней. Ты не бойся, я дорого не возьму...

Павлиан заколебался, не зная, на что решиться, и тут в таверне появились трое новых посетителей. Один из них, перепоясанный мечом и одетый в роскошный чёрный плащ, был явно готом, а двое других откровенно походили на римских головорезов, которых всегда можно было нанять в городских притонах для самых отчаянных поручений. Под их дрянными плащами умело скрывались кинжалы, которые и служили им основным средством заработка. Гот быстро огляделся, и Павлиан почувствовал, как начинает холодеть под его резким и злобным взглядом, который делали ещё свирепее густые брови и огромный шрам поперёк носа и левой щеки. Скинув плащ, он порывисто сел за свободный стол, а оба его спутника примостились по другую сторону, голодными глазами смотря на своего господина.

— Эй, хозяин! Ужинать и вина.

Все трое были покрыты дорожной пылью и явно устали — именно это испугало Павлиана больше всего. Неужели это та самая погоня, которой он так боялся от самой Равенны? Но ведь он выехал рано утром и проскакал целый день! Какими наездниками надо быть и каких лошадей иметь, чтобы догнать его уже к вечеру! Павлиан чувствовал на себе взгляд гота даже тогда, когда тот явно не смотрел в его сторону, по нему пробежала дрожь.

— Ну так что, идём? — настойчиво повторила женщина, отнеся этот трепет Павлиана за счёт своих усилий по пробуждению его страсти.

— Хорошо, но только на всю ночь.

— О чём речь, дорогуша! Тебе так понравится, что ты останешься и на следующую.

Павлиан, делая вид, что не замечает реакции присутствующих — один из пьяниц захихикал и ткнул в него грязным пальцем, — поднялся со своего места и пошёл вслед за женщиной. Он согласился на её уговоры по одной простой причине — если это действительно погоня, они вряд ли нападут на него этой ночью, особенно, если он будет не один, опасаясь скандала. Но даже если это произойдёт, женщина сможет разбудить его или поднять тревогу. Стараясь не оглядываться на страшного гота, Павлиан по скрипучей деревянной лестнице поднялся вслед за женщиной, и они оказались в глухом коридоре, который освещал всего один тусклый светильник. Впрочем, и при таком свете конюх сумел разглядеть, что в дальнем конце коридора имелся ещё один выход. Женщина оглянулась на Павлиана, чему-то усмехнулась и распахнула перед ним дверь одной из комнат. Там тоже горел светильник, но ещё более тусклый, чем в коридоре. Обстановка была достаточно простой — одна не слишком широкая кровать, на которой лежал соломенный тюфяк и смятое покрывало, два грубых табурета и старый дубовый стол.

Павлиан первым делом осмотрел дверной запор и остался крайне удручён этим осмотром — щеколда была прибита настолько небрежно, что могла слететь при достаточно резком напоре.

— Не бойся, воров у нас не бывает, — усмехнулась женщина, по-своему истолковав его встревоженный вид. — И, кроме того, я такая горластая, что в казармах городской стражи сразу же услышат.

Павлиан кивнул, делая вид, что успокоен такими заверениями, но про себя решил не раздеваться и провести эту ночь одетым. Поэтому, когда женщина, быстро скинув платье и оставшись совсем голой — с большими отвислыми грудями, на которых темнели пятна расплывшихся сосков, — подошла к нему и попыталась снять с него тунику, он слегка отстранился.

— Не надо.

— Почему? — удивилась она. — Со мной будет жарко, не замёрзнешь... Давай я тебе помогу.

— Не надо, — снова повторил он и отстранился ещё решительнее, вспомнив о письмах, хранившихся у него на груди в маленьком холщовом мешке. Там же лежал и кошелёк с большей частью тех денег, которые ему дал Боэций.

— Ну как хочешь, — покачала головой женщина. — Тогда хоть сними плащ и задери всё остальное.

Впервые за этот день Павлиан слегка улыбнулся и взял её снизу за тёплые мягкие груди, словно взвешивая, какая из них тяжелее. Она закинула руку ему на плечо и, ловко отстегнув фибулу, сняла плащ. Затем подвела к постели, села и приподняла его тунику до самого пояса. Павлиан вдруг почувствовал такой прилив страсти, что нетерпеливо схватил женщину за уши и притянул к себе. Какое-то время она громко чмокала и кряхтела, а когда конюх уже начал нетерпеливо ёрзать и стонать, выпустила его, подвинулась на постели и приказала:

— Ложись.

Павлиан лёг, а она проворно, несмотря на свои короткие ноги и большой живот, взгромоздилась сверху, затем просунула руку, вставила и принялась смачно раскачиваться на Павлиане, буквально припечатывая его к ложу своими массивными бёдрами. Лёжа внизу, он стонал и мычал, хватал её за ляжки и груди, а потом резко напрягся и издал полурев-полувопль:

— А-а-а-а-х!

— Ну что, понравилось? — спросила она, тихо смеясь.

— Да, — так же тихо ответил он, только теперь с некоторым смущением вспомнив о Ректе. Где она сейчас и чем занимается, пока он сам лежит в объятиях толстой трактирной шлюхи? А женщина тем временем легла рядом с ним, пробормотала: «Захочешь ещё, разбудишь» и, полностью завернувшись в покрывало, так что Павлиан был вынужден укрыться собственным плащом, принялась похрапывать. Впрочем, он тоже недолго прислушивался к шороху крыс и мужским голосам, доносившимся снизу, и очень скоро провалился в сон.

Ему показалось, что не прошло и десяти минут, как кто-то стал дёргать его за плечо и что-то бормотать. Невероятным усилием воли он заставил себя разлепить глаза и проснуться.

— Слышь, приятель, к нам кто-то стучит, — негромко сказала женщина. — Я пойду отворю?

— Нет! — вскрикнул Павлиан, резким рывком сел на постели и прислушался. Действительно, в дверь громко и сильно стучали, в коридоре раздавались чьи-то грубые голоса.

«Неужели началось? — мгновенно цепенея от страха, подумал он. — Погоня?» Павлиан ни на минуту не усомнился в том, что это тот самый гот и два его наёмника, которых он видел в таверне.

Женщина, всё так же сидя на постели и прикрываясь покрывалом, растерянно смотрела на него.

— А деньги? — взвизгнула она, когда Павлиан метнулся к окну, выбил его ногой и сел на подоконник. В этот момент дверь распахнулась, тёмные мужские силуэты ворвались в комнату, а женщина завопила так, что смогла бы испугать и целый табун лошадей.

Павлиан, не раздумывая, выпрыгнул из окна, упал на крышу пристройки первого этажа, и только после этого, обдирая руки и ноги, скатился вниз. Мгновенно вскочив, задыхаясь и не разбирая дороги, он помчался в конюшню. Женщина продолжала вопить, ей вторили разъярённые мужские голоса, а в некоторых окнах зажгли огни. Павлиан хорошо помнил, где находилась конюшня, поскольку сам ставил туда своего жеребца, и через несколько минут уже был там. Его чёрный жеребец испуганно покосился на конюха своим заспанным глазом, а Павлиан быстро накинул узду и вывел его из стойла. Седлать уже было некогда, поэтому он поспешно вскочил на спину своего коня и яростно лягнул его в бока голыми пятками. Жеребец недовольно заржал, но вялой иноходью устремился к выходу со двора.

— Стой! — заорал кто-то хриплым голосом, и прямо перед Павлианом в проёме ворот возникла тёмная фигура человека. Он попытался было стащить конюха с лошади, но тот изо всей силы толкнул его ногой в грудь, и человек, глухо выругавшись, упал на спину.

Путь был свободен, и Павлиан принялся нетерпеливо погонять коня. Ему повезло: после окончания последней войны с Византией городские ворота не запирались на ночь, так что не прошло и десяти минут, как он уже вылетел за пределы Латавия, сопровождаемый отчаянным собачьим лаем, и понёсся по дороге, освещаемой тусклым светом луны. Топот копыт звонко отдавался в ночной тишине, разносимый по всем окрестностям холодным ноябрьским ветром. Павлиан был в одной тунике и поэтому, несмотря на будоражащую кровь скачку, вскоре стал замерзать. Когда конь начал храпеть и задыхаться, конюх и сам вдруг почувствовал, что изнемогает, тем более что езда без седла требовала большого напряжения. Оглянувшись назад, он увидел лишь тёмную полосу леса и серебристо-пустынную полосу дороги. Перейдя с галопа на шаг, Павлиан перевёл дух и стал думать, что делать дальше. В той таверне он оставил седло, плащ и башмаки, но зато при нём были драгоценные письма и большая часть денег.

Немного поразмыслив, Павлиан свернул с дороги прямо в лес, затем слез с жеребца и, ведя его за собой на поводу, углубился в чащу. Пройдя ещё немного, он привязал коня к дереву, а сам отошёл чуть подальше, сгрёб в кучу опавшие листья и, опустившись на землю, зарылся в них как можно глубже. Было холодно и тревожно, тем более что ветер раскачивал верхушки деревьев, издавая жуткие завывающие звуки. «Ректа, милая моя Ректа, смогу ли я вернуться и стать твоим мужем и господином?» — устало подумал Павлиан, вспомнив дразнящий взгляд её влажных чёрных глаз, после чего провалился в сон.

Проснулся он уже поздним утром, разбуженный призывным ржанием голодного жеребца. Разворошив кучу листьев, он сел, сонно протирая глаза и с недоумением озираясь по сторонам. Вспомнив о том, что произошло вчера, и поняв, где находится, Павлиан уныло вздохнул — эти воспоминания мгновенно испортили его настроение. Затем медленно поднялся с земли и, потягиваясь, подошёл к своему коню. Отвязав его от дерева, конюх направился к опушке леса, откуда была видна дорога, по которой ехали всего две арбы, груженные сеном. Несколько минут он всматривался вдаль, но, не заметив ничего подозрительного, вывел жеребца из леса, сел верхом и пустился лёгким галопом.

Вскоре на пути показалось небольшое селение. Павлиану ужасно не хотелось рисковать, но делать было нечего. Он заехал на постоялый двор и объяснил по-деревенски любопытному хозяину, что вчера находился у своей любовницы и был вынужден срочно удирать от внезапно явившегося мужа. Тот лукаво прищурил свои внимательные глаза, полуприкрытые кустистыми седоватыми бровями, но ничего не сказал. Впрочем, Павлиан и так понимал причину его сомнений — уж очень не вязался его собственный простоватый вид с великолепным жеребцом, достойным самого знатного патриция, не говоря уже о тех золотых, на которые он хотел купить башмаки, седло и плащ.

Оставалось только надеяться на то, что жадность и желание хорошо подзаработать одержат верх над сельской осторожностью и недоверием. Так оно и вышло — за рваный плащ, деревянные башмаки и какое-то старое, истёртое седло хозяин постоялого двора запросил с Павлиана впятеро больше того, что стоил тот хлам. Впрочем, за те же деньги он ещё накормил жеребца, а Павлиану дал на дорогу большой свежеиспечённый каравай.

Наскоро перекусив и ободряя себя тем, что при свете дня ему нечего особенно опасаться, конюх отправился дальше. И действительно, день прошёл достаточно спокойно — он ни разу не встретил своих вчерашних преследователей и даже начал надеяться на то, что всё произошедшее могло быть каким-то недоразумением. В конце концов мало ли за кого они могли его принять! А ведь он везёт письма самого магистра оффиций к римскому папе и может сослаться на официальное поручение! Однако, подумав об этом, Павлиан тут же погрустнел, ведь при расставании Боэций, напротив, просил его ни в коем случае не говорить о том, кто и куда его послал. Если бы возникла какая-то реальная опасность, то Павлиану следовало выкинуть или уничтожить доверенные ему письма.

— В них нет ничего противозаконного, но ими вполне могут воспользоваться мои политические враги, — грустно улыбнувшись, сказал Боэций, и Павлиан горячо поклялся ему Девой Марией, что сохранит всё в строжайшей тайне.

Когда стало смеркаться и настало время подумать о ночлеге, Павлиан решил проявить осторожность и не рисковать, тем более что по его расчётам, уже на следующий день он должен был пересечь границу и оказаться в той части Далмации, которая принадлежала Восточной Римской империи. У встреченного на дороге торговца он купил две лепёшки и небольшую флягу вина, поэтому об ужине можно было не беспокоиться. Уже под вечер, когда Павлиан достиг окрестностей небольшого городка, название которого было ему неизвестно, он заметил, что слева от дороги, в роще, находится древний полуразрушенный храм.

Недолго думая, конюх свернул туда и подъехал к храму, который, судя по полустёртой надписи, когда-то являлся святилищем бога Меркурия. Павлиан был убеждённым христианином, поэтому относился к древним языческим богам без всякого страха и почтения. Он смело ввёл внутрь своего жеребца, привязав его к сохранившейся статуе, а сам присел на алтарь и принялся за ужин.

Сквозь полуобвалившуюся крышу виднелись яркие осенние звёзды, зато стены надёжно предохраняли от ветра, и на сегодняшнюю ночь у него был хотя и рваный, но шерстяной плащ. Однако в этом храме, где гулко отдавалось каждое движение и малейший шорох, заснуть оказалось сложнее, чем в лесу. Сначала Павлиану казалось, что кто-то вот-вот войдёт внутрь, и он пугливо приподнимал голову, пристально всматриваясь в темневший проём входа. Затем он стал думать о том, как на него спящего могут случайно наткнуться его преследователи, и эта мысль поневоле приводила конюха в такой ужас, что от него не спасало даже лёгкое опьянение после выпитого вина. А что, если вдруг ночью разыграется сильный ветер и, оторвав от крыши кусок черепицы, размозжит ему голову? В конце концов, чтобы успокоиться и уснуть, он стал думать о Ректе, но в итоге лишь возбудился и беспокойно заёрзал, а спать приходилось на какой-то куче мусора, чтобы не ложиться прямо на холодный каменный пол. Тогда Павлиан попробовал сочинять стихи:

Это средство оказалось наиболее действенным, так что он вскоре уснул.

Пробудившись с первыми лучами солнца, Павлиан тут же настороженно поднял голову, словно ожидая кого-то увидеть, но всё было спокойно. Его жеребец фыркал и косился на хозяина одним глазом, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, словно призывая в путь. Сладко потянувшись, конюх поднялся и подошёл к нему, по привычке ощупав на груди свой холщовый мешок с деньгами и письмами. Выведя лошадь из храма, он прищурился на яркое, но холодное солнце и мысленно сотворил молитву, умоляя Господа помочь ему уже сегодня благополучно пересечь границу Византийской империи.

Эта мысль так прочно засела в его мозгах, что он даже пренебрёг чувством голода, отказавшись от желания заехать в находившийся на пути городок, хотя голодный жеребец отчаянно фыркал и ржал, призывая своего хозяина именно к этому. «Ничего, — думал Павлиан, изо всех сил натягивая узду и поворачивая коня, — доберёмся до Аквилеи, а там можно будет и передохнуть».

Он объехал городок стороной и, когда солнце уже перевалило через зенит, выбрался на прямую дорогу, которая, как уверяли местные крестьяне, должна была привести его прямо в Аквилею. Местность была равнинной и безлюдной, а далеко впереди, на горизонте, виднелся длинный пологий холм, за которым должен был протекать неглубокий ручей, служивший естественной границей, отделявшей Остготское королевство от Византийской империи. Павлиан глубоко вздохнул, чувствуя, что начинает волноваться. Ни впереди, ни сзади никого не было, поэтому он поехал шагом, рассеянно напевая про себя старинную любовную песенку: «Ты госпожа моя, а я твой верный раб».

Однако, чем ближе он приближался к холму, тем большее беспокойство начинало терзать его сердце. Павлиан поминутно оглядывался и поневоле торопил коня, который недовольно фыркал и тянулся к чахлым придорожным кустам, пытаясь сорвать хоть несколько листьев.

— Подожди, подожди, приятель, — хрипло, сквозь зубы, бормотал конюх. — Если мы доберёмся благополучно, то ты получишь сегодня столько овса, сколько сможешь съесть.

Удивлённый своей неожиданной хрипотой, он откашлялся и снова оглянулся назад. И тут у него сердце упало — по дороге стремительно неслись три всадника: один впереди, а двое других немного сзади. У Павлиана волосы поднялись дыбом, когда он увидел, что за плечами первого всадника зловеще развевается чёрный плащ! Дико вскрикнув, он изо всех сил пришпорил своего жеребца, понуждая его перейти в галоп.

— Быстрее, быстрее, быстрее! — отчаянно кричал он то ли жеребцу, то ли самому себе, уже боясь оглядываться и проклиная свою предыдущую медлительность.

Голодный и усталый жеребец с трудом поддавался понуканиям и всё же, хрипя и роняя пену, взобрался на вершину холма. Здесь Павлиан ещё раз оглянулся, и до него донеслись дикие крики преследователей. Зато там, внизу, по другую сторону неширокого ручья он увидел отряд всадников, на оружии и доспехах которых ярко играло солнце. Это был пограничный дозор византийцев. Теперь уже счёт пошёл буквально на минуты.

Павлиан погнал коня вниз, в то время как его преследователи взбирались на вершину. «Только не споткнись, только не споткнись», — мысленно умолял он жеребца, чувствуя, как в ушах свистит ветер, а перед глазами рябит от пожухлой травы, земли и песка. До ручья оставалось совсем немного, и Павлиан, на секунду подняв голову от конской гривы, успел заметить, что византийцы заинтересовались погоней, повернули коней и поскакали навстречу ему. «Господи, спаси, Господи, спаси!» — шептал он, не смея оглядываться назад.

Именно поэтому он и не увидел того, как первый из взобравшихся на холм всадников резко остановил коня, натянул лук и прицелился. Бешеному перестуку копыт вторило собственное сердце Павлиана, оглушительными толчками отдававшееся в ушах и затмевавшее глаза кровавой пеленой. Ручей был уже совсем рядом, переливаясь на солнце холодными яркими бликами. Но свист ветра в ушах заглушил свист стрелы... Павлиан не успел даже понять, что случилось, как мгновенная адская боль в правом боку вышибла его из седла, но, ещё не успев упасть с лошади, он уже потерял сознание.

Когда конюх очнулся и с величайшим трудом разлепил глаза, то увидел вокруг себя только лошадиные копыта. Сил, чтобы приподнять голову, у него просто не было, зато из гула голосов до него стали доноситься отдельные фразы:

— Это раб, беглый раб, который обокрал своего хозяина! Мы гнались за ним целых два дня и наконец-то настигли...

Голос кричавшего был странно знаком. «Эй, хозяин, ужинать и вина! — вдруг вспомнил Павлиан. — О Боже, ведь это говорят обо мне!» Он сделал отчаянное усилие и всё-таки повернул голову так, что смог разглядеть нескольких византийских воинов, перетаптывавшихся на лошадях по другую сторону ручья. «Это ложь! — хотел закричать он. — Я не раб, а гонец к римскому папе, который гостит у вашего императора... Помогите!»

Но едва он раскрыл рот, как из него густым ручьём хлынула кровь, и Павлиан снова потерял сознание.