Закат империи

Глава 22. ЭЛИКСИР СМЕРТИ

— Здравствуй, красавец! Ты что же это давно не появляешься? Стыдно забывать старых друзей...

Корнелий Виринал задумчиво шёл по малолюдной улице Вероны и теперь удивлённо поднял голову, увидев улыбающуюся Феодору, которая выглядывала из-за занавесок остановившегося рядом с ним паланкина. На знаменитой гетере была надета прозрачная накидка, через которую соблазнительно просвечивали так хорошо знакомые ему красивые груди с ярко накрашенными сосками. Самой Феодоре явно доставляло удовольствие демонстрировать свою порочную наготу, а её подведённые сурьмой глаза были неспособны изобразить смущение, если бы от их хозяйки хоть раз потребовалось что-то подобное. А ведь застенчивость гораздо сильнее возбуждает пресыщенных развратников, чем откровенно завлекающий взор, на который способны ловиться только юноши, впервые вступающие на стезю порока. И это вполне понятно, ибо если юноши стремятся скорее удовлетворить страсть, что им сулит легкодоступный порок, то старым развратникам нужно разжечь угасающий костёр вожделения, на что способна только сопротивляющаяся невинность.

Корнелий усмехнулся, приблизился и положил руку на край паланкина.

— Привет и тебе, прекрасная Феодора. Разве найдётся такой мужчина, который способен забыть тебя, хоть раз побывав в твоих объятиях?

— О, да ты всё такой же галантный и остроумный, как и прежде! — весело отвечала она. — А я, глядя на твой опечаленный вид, уже было решила, что ты либо заболел и утратил свою мужскую удаль, либо решил жениться.

— Но неужели женихи выглядят такими печальными? — со смехом спросил Корнелий. — А я почему-то всегда думал, что предстоящая свадьба должна радовать, иначе зачем же тогда жениться?

— Тому есть много причин, — и Феодора беззаботно махнула рукой, — и главной из них является мужская глупость. Зачем привязывать себя к одной женщине, когда можно иметь их столько, сколько позволяет тебе твой кошелёк? А печальный вид женихов можно объяснить тем, что они уже заранее представляют себе все те склоки и ссоры, которыми их станут развлекать будущие жёны. И кроме того, они уже заранее клонят свои злополучные головы к земле, словно сгибаясь под тяжестью рогов, которыми их непременно наградят в будущем.

— А как же любовь? — Корнелия искренне забавлял этот разговор.

— О, любовь, это такое занудство! Печальных влюблённых сколько угодно, но ты хоть раз видел печального развратника? Неужели и ты влюбился, друг мой?

Этот прямой вопрос застал Виринала врасплох, и он только растерянно пожал плечами. Сколько раз он уже спрашивал себя об этом сам — и столько же раз мысленно пожимал плечами. Последнее время ему хотелось только Амалабергу, хотелось вновь и вновь видеть её красивое напряжённое от страсти лицо с закушенной нижней губой, хотелось снова и снова испытывать те покорные, стыдливые ласки, которым он сам её научил.

Вот уже три дня перед его поединком, — а он должен был состояться уже завтра, — Корнелий не только не мог увидеть своей готской возлюбленной, но даже не получил от неё ни одной записки. Чем можно было объяснить такое странное исчезновение? Тем, что её нет в городе? Но всего полчаса назад он побывал у дома Тригвиллы и, подкупив раба-привратника, узнал от него, что Амалаберга никуда не уезжала. Тогда, может быть, она его просто разлюбила? Но и в это невозможно было поверить, особенно вспоминая их последнее расставание, когда она, уже сидя в седле, вдруг наклонилась к нему и стала покрывать его лицо такими страстными поцелуями, что он едва сдержал новый порыв страсти, изумлённый этим молчаливым признанием в любви, которую сумел внушить.

Но тогда что могло ей помешать назначить ему очередную встречу, ведь она не боялась ни Бога, ни чёрта? Тем более что завтра ему предстоит тяжёлое испытание и он даже может по... Нет-нет, об этом нечего и думать! Он не погибнет, а обязательно победит, хотя его соперник Опилион выше его на целую голову и чуть ли не вдвое шире в плечах. Ну и что? Ведь им предстоит не состязание в борьбе, а схватка на мечах, и его небольшой рост и проворство будут иметь несомненное преимущество. Но в любом случае Амалаберга должна была знать о предстоящем поединке и сможет присутствовать на нём, поскольку он состоится на арене амфитеатра Тита. Так почему же она не беспокоится о своём возлюбленном и не хочет повидаться с ним перед смертельной схваткой?

Размышляя над этими вопросами, Корнелий встретил по дороге домой Феодору. Устав ждать ответа на свой вопрос, она наклонилась вперёд и положила свою руку поверх его руки, которую он по-прежнему держал на краю паланкина.

— Ах, несчастный, мне тебя так жаль!

— Что такое? — Корнелий очнулся от задумчивости и с негодующим изумлением посмотрел на неё. — Какого чёрта ты вздумала меня жалеть?

Феодора только и ждала этого вопроса, потому что тут же страдальчески закатила глаза и произнесла нараспев:

— О, как грустно, мой дружочек, избегать сетей Амура.

И вновь Корнелий не удержался от улыбки. Нет, всё-таки Феодора умела обращаться с мужчинами, и лучшей напарницы для того, чтобы провести оставшуюся часть дня, не предаваясь мрачным мыслям, трудно было и желать.

— Ага, развеселился! — тут же заметила она. — Ну тогда хватит строить из себя буку и немедленно полезай в мой паланкин.

Корнелий не заставил себя упрашивать и уже через мгновение полулежал на мягких подушках, одной рукой обнимая Феодору, а другой опуская занавеску. Строфанты[51] тронулись с места, а гетера тут же припала к губам Корнелия и не давала ему покоя всю дорогу. Однако, вяло реагируя на её умелые ласки и прислушиваясь к ощущениям собственного тела, по которому проворно шарили опытные руки Феодоры, Корнелий вдруг с неожиданным удивлением понял, что в нём уже нет прежнего сладострастия, что его былая пылкость словно бы осталась в объятиях Амалаберги!

Виринал был так поражён этим открытием, что, когда носилки остановились у дома Феодоры, он отстранил от себя гетеру и, пробормотав что-то невразумительное, хотел выйти.

— Куда ты? — с неподдельным испугом спросила она.

Этот внезапный испуг так не вязался с её прежним насмешливым тоном, что Корнелий удивлённо оглянулся на женщину.

— Прости, но я бы хотел пойти домой. У меня завтра будет тяжёлый день, поэтому...

— Поэтому тебе обязательно надо расслабиться и разогнать тревожные мысли, — поспешно подхватила она. — А какой замечательный массаж сделают тебе мои рабыни, каким великолепным, укрепляющим силы эликсиром я смогу напоить тебя сама! Не уходи...

В её голосе прозвучали столь жалобные нотки, что теперь уже Корнелий не смог удержаться от ехидного замечания:

— Да что ты, милая, неужели влюбилась? Или мне изменяет слух, или я слышу не речи гетеры, а мольбы Психеи, не желающей отпускать от себя Амура.

— Смейся сколько хочешь, но, прошу тебя, пойдём в дом!

Корнелий заколебался, а затем пожал плечами.

— Ну, если тебе этого так хочется...

Обрадованная Феодора мгновенно выпрыгнула из носилок и, подхватив его под руку, повела в дом. Корнелий вяло улыбался, но больше не противился. Гетера провела его прямо в баню и передала в руки своих искусных рабынь, после чего незаметно исчезла. Корнелий смыл с себя городскую пыль, немного поплавал в прохладном бассейне, а потом, блаженно прикрыв глаза, растянулся на ложе, подставив спину и плечи нежным, благоухающим мускусом рукам массажисток. Пожалуй, он напрасно сопротивлялся и Феодора была права. Лучше провести нынешний день здесь, где можно ни о чём не думать, целиком отдавшись ленивому блаженству, чем изводить себя мыслями об Амалаберге да завтрашнем поединке. Вот интересно, увидит ли он её на трибуне, придёт ли она? Только не надо сегодня пить вина, ибо завтра ему потребуется и ясный ум, и твёрдая рука...

— Что, проклятый раб, ты уже приготовил своё мерзкое снадобье? — с нескрываемой злобой спросила Феодора, завидев Кирпа на пороге спальни. Сириец держал в обеих руках прозрачный оправленный в золото кувшин, а потому только молча склонил голову, предварительно кольнув гетеру своим острым взглядом.

— Поставь его вон на тот столик и убирайся прочь, гнусная тварь! Если бы не приказание магистра оффиций, я сварила бы снадобье из тебя самого, а потом бы угостила им своих дворовых псов!

— Я вижу, ты принимаешь большое участие в этом юноше, — осмелился заметить Кирп, осторожно ставя кувшин между двумя золотыми чашами.

— Не твоё это дело, старый mentula[52]! Пошёл вон!

Однако вместо того, чтобы уйти, сириец вдруг ещё раз взглянул на лежащую гетеру, которая, подперев голову рукой, с ненавистью смотрела на него. Кирп сделал несколько шагов в её сторону, устремил на Феодору внезапно засверкавший взгляд и сделал руками несколько медленных плавных пассов. Феодора привстала со своего ложа навстречу Кирпу, их взгляды встретились, и оба замерли. Это напоминало какой-то странный поединок двух воль, причём мужская воля пыталась подчинить себе волю женскую, но та, черпая свои силы в презрении и ненависти, упорно сопротивлялась. Так продолжалось несколько томительных минут, и чем яростнее становился пристальный взгляд Кирпа, тем чаще и глубже дышала Феодора.

— Прочь, прочь отсюда, отродье! — с трудом, задыхаясь, прохрипела она.

Кирп горестно вскрикнул и стукнул себя по голове обоими кулаками.

— Что-то случилось, — невнятно пробормотал он. — Я утратил эту божественную силу... я не могу ничего сделать...

А Феодора, одержав победу, хотя так и не поняв до конца, в чём она заключалась, вскочила с ложа и гневно топнула ногой.

— Сколько раз мне повторять, чтобы ты убирался отсюда? Ты хочешь, чтобы я позвала рабов и они отхлестали тебя плетьми?

— Нет-нет, ухожу, — униженно забормотал Кирп, пряча голову в плечи. — Но всё-таки скажи, драгоценнейшая: могу я доложить магистру оффиций, что его приказание было исполнено нами обоими?

— Можешь, — буркнула Феодора.

— Тогда я немедленно передам ему это, — уже с порога заявил Кирп и в последний раз угрожающе сверкнул взглядом. — И горе тому, кто посмеет ослушаться великого Кассиодора!

— Собака! — выкрикнула гетера вослед рабу и, чтобы успокоиться, несколько раз прошлась по кубикулу, сжимая кулаки и бормоча проклятия.

— Ого! — весело и томно воскликнул Корнелий, отодвигая роскошный, затканный золотом занавес. — Да моя кошечка сердится! А как же обещанная любовь и покой? Где эликсир, укрепляющий силы? Где улыбка и нежные ласки, которыми ты так долго заманивала меня к себе?

Он подошёл к Феодоре, взял двумя пальцами за подбородок и поднял её покрасневшее от недавнего гнева лицо.

— Первый раз вижу тебя в таком состоянии, — с любопытством заметил он, слегка коснувшись губами её губ. — Хотя я и не знаю, чем вызван твой гнев, но с уверенностью могу сказать, что он тебя только красит. Вот ещё увидеть бы тебя в слезах!

— О да, не далее как завтра я, может быть, впервые в жизни заплачу, — тихо произнесла гетера и с лёгким вздохом прижалась к Вириналу.

— Да что тебя так взволновало? — продолжал недоумевать он. — Неужели ты боишься за исход моего поединка? Ну, успокойся, я в прекрасной форме и в схватке на мечах смогу одолеть любого. А если ты ещё и угостишь меня своим знаменитым эликсиром, после которого я, бывало, за одну ночь ухитрялся заниматься любовью с десятью женщинами подряд, то и говорить не о чем. Я растерзаю этого несчастного Опилиона на части и подарю тебе его глупую голову!

Он поднял голову и, бегло осмотрев спальню, заметил прозрачный кувшин, стоявший на изумительной красоты столике, сделанном из каррарского мрамора.

— Ага, да вот же он!

Феодора сделала какое-то резкое движение, но Корнелий, не обратив на это внимания, спокойно пересёк комнату, подошёл к столику и взял кувшин в руки. Она следила за его действиями широко раскрытыми, потемневшими от страха глазами и не двигалась с места, прикусив губами указательный палец правой руки, которую машинально поднесла ко рту, словно запрещая себе говорить. А Виринал был по-прежнему спокоен и весел. Налив полную чашу эликсира, он поднёс его ко рту, попробовал на вкус и, одобрительно, по-детски причмокнув, выпил всё до конца.

«Я ничего ему не предлагала, — думала про себя Феодора, испытывая какой-то невероятный, мистический ужас, — он всё сделал сам, словно им двигала неведомая сила! Неужели от судьбы и впрямь не уйти и каждому человеку, как бы здоров и молод он ни был, намечено прожить строго отмеренное количество лет и дней? Но ведь это я заманила его к себе, значит, я тоже действовала по велению судьбы... или Кассиодора? Виновата ли я или это неминуемо произошло бы в любом случае?»

— Странно, — заметил Виринал, возвращаясь к ней и сбрасывая с себя тонкое льняное покрывало, в которое он был завернут после бани и элеотезия, — но я всё равно что-то не чувствую особой бодрости... Может, ещё просто не начало действовать?

— Сейчас я сама буду твоим эликсиром и вдохну в тебя бодрость, — нежно прошептала Феодора, поспешно обнажаясь и склоняясь над Корнелием, который уже лениво распростёрся на её ложе, заложив руки за голову.

— О да, но только не слишком усердствуй, — насмешливо заметил он, следя за тем, как яркие губы Феодоры и её змеино-проворный язык, дразняще скользя по его бёдрам и животу, приближаются к мужскому достоинству, — мне ещё нужно оставить сил и для завтрашней схватки... А-а-а-х!

Выйдя из дома Феодоры, Кирп немедленно устремился к первому министру, но, к своей величайшей досаде, не застал его дома. Помня о том, что Кассиодор запретил ему покидать его дворец, сделав исключение лишь для единственного визита к Феодоре, сириец не посмел ослушаться приказания и покорно прошёл в свою комнату. Но здесь он стал яростно метаться из угла в угол, повторяя словно заклинание:

— Только бы не сорвалось! Только бы не сорвалось!

На миг остановившись и словно желая привести себя в чувство, он с силой дёрнул себя за жёсткую курчавую бороду.

— Если эта шлюха предаст нас обоих и если магистр оффиций не получит того, чего добивается... О, проклятье!

Ему вдруг вспомнилась собственная могила — удушающая тяжесть земли и отчаянные, на пределе срыва усилия, когда каждый вздох, каждое движение даются с таким трудом, что гаснущее сознание повторяет: «Смириться и уснуть, смириться и умереть...»

В отличие от Феодоры, Кирп не был фаталистом. Более того, даже снискав себе славу прорицателя, он не только не верил в существование заранее предначертанного будущего, но даже был убеждён в обратном, то есть в наличии человеческой способности предусматривать ход дальнейших событий и направлять его в нужную сторону. Но, начиная с той самой ночи, когда Ректа, предназначенная им на роль жертвы, едва вдруг не стала — пусть даже опосредованно — его палачом, Кирп стал ощущать, что теряет контроль над достаточно элементарными ситуациями. И вот сегодня новое тому подтверждение... Проклятые бабы! Неужели его действительно начинает покидать та загадочная сила, перед которой не могли устоять даже самые могучие и агрессивные рабы Боэция, превращаясь в послушных исполнителей воли сирийца? Ведь в этой силе — залог его жизни!

От этой последней мысли его, хладнокровно умертвившего ради своих опытов не один десяток людей, вдруг охватила такая неистовая паника, что он, отталкивая по пути слуг? выбежал из дома и устремился к дворцу Тригвиллы. Кирп знал, что Кассиодор отправился к готскому герцогу, и даже догадывался о цели этого визита. Но, сколько он ни молил привратников доложить своему господину или магистру оффиций о своём появлении, сколько ни клялся, что Кассиодор озолотит их за это, его не впустили во двор. Тогда он отошёл чуть поодаль, присел на землю, прислонившись спиной к каменному забору, и принялся ждать, убеждая себя тем доводом, который так яростно опровергал раньше: судьба не только не повинуется нашим стремлениям, но гораздо чаще идёт им наперекор.

— Значит, твоя дочь, как я и просил, последнюю неделю не выходила из дома? — неторопливым тоном произнёс Кассиодор, смотря при этом не на своего собеседника, а на чеканный орнамент в виде узора из виноградной лозы, украшавший наружные стенки его чаши. Только услышав утвердительный ответ Тригвиллы, он отпил маленький глоток вина.

— Знал бы ты, чего мне это стоило, — с усмешкой пожаловался управитель королевского дворца. — Девчонка рычала и рвалась на волю словно молодая пантера, так что мне приходилось запирать её в спальне, благо, что там на окнах имеются стальные решётки. Но ты мне так и не объяснил, для чего это было нужно.

— Я объясню тебе это или завтра, или сразу после свадьбы, — лениво процедил Кассиодор.

— Свадьбы?

— Да, я женюсь на твоей дочери.

Всё это было сказано таким небрежным тоном, что Тригвилла расхохотался, приняв подобное заявление за шутку.

— Что же тут удивительного? — Кассиодор устало поднял свои холодные глаза на будущего тестя. — Насколько мне помнится, мы даже когда-то уже вели этот разговор...

— Нет-нет, я совсем не удивлён, — поспешно перебил Тригвилла, — конечно женись, если тебе этого хочется. Ты единственный римлянин, за которого я бы мог отдать свою дочь. Но...

— А есть ещё какие-то «но»?

— Сама Амалаберга...

— Завтра твоя дочь освободится от своих сердечных привязанностей, через неделю успокоится, а через две мы уже обвенчаемся. Только у меня к тебе просьба.

— Говори, — с готовностью услужить тут же откликнулся Тригвилла и был немало обескуражен яростной вспышкой Кассиодора.

— Не убивай людей без моего ведома! Однажды ты собственноручно лишил меня ценного свидетеля, недавно это едва не сделал твой Декорат...

— А, ты имеешь в виду раба по имени Кирп?

— Совершенно верно. Тем более что именно этот раб окажет мне сегодня самую ценную услугу, сделав нашего юного римлянина неспособным заколоть даже ягнёнка. Потом, потом я тебе всё объясню, — добавил Кассиодор, заметив удивление на лице Тригвиллы. — А пока поговорим о более приятных вещах. Предстоит раздел конфискованного имущества Альбина, на очереди имения и дома Боэция, затем последует собственность Симмаха...

— Но он же ещё принцепс сената!

— А разве это порука тому, что наш славный Симмах счастливо избегнет участи своих единомышленников?..

Увлечённые столь приятным разговором, ни тот, ни другой из собеседников не услышали лёгкого шороха, раздавшегося с верхней галереи. Она была умело замаскирована мозаичным панно, которое благодаря скрытым механизмам могло бесшумно раздвигаться, открывая для наблюдателя большой зал триклиния, находившийся внизу Тригвилла, разумеется, не знал, что облюбованный им дом с тяжеловесным, угрюмым фасадом двести лет назад принадлежал сошедшему с ума патрицию Лициану, который был казнён императором Константином после одного кошмарного случая. Собрав полон дом гостей и устроив роскошный пир, в самый разгар веселья Лициан незаметно удалился. Прятавшиеся на верхних галереях рабы мгновенно раздвинули панно и устроили настоящую охоту на пирующих, засыпая их стрелами. Большинство пьяных гостей было убито, не успев даже понять, откуда их настигла смерть, остальные принялись отчаянно метаться по тому самому залу, где сейчас сидели Кассиодор и Тригвилла, вопя и стучась в запертые двери Через какое-то время они растворились, и во главе отряда вооружённых рабов явился хозяин. Рабы переловили оставшихся в живых гостей, после чего стали по очереди подтаскивать их к Лициану, который лично закалывал их мечом. Когда слухи об этом диком побоище дошли до Константина, он пожелал увидеть Лициана, чтобы убедиться в подлинности его безумия. Этого патриция, закованного в цепи, доставили ко двору императора, и он поразил всех присутствующих на аудиенции дикими утверждениями о том, что все собравшиеся в его доме гости хотели покончить жизнь самоубийством, поэтому он только облегчил им эту задачу. После этого Лициана удавили, а всё его имущество было конфисковано и выставлено на публичные торги.

Запертая в своей спальне, Амалаберга чисто случайно обнаружила потайной ход, который вёл из её комнаты наверх, на галерею. А случилось это так. Она, в очередной раз придя в ярость, швырнула в стену, украшенную фреской, изображавшей обнажённую Венеру, тяжёлый бронзовый светильник — и он вдруг пробил в этой стене брешь и провалился куда-то внутрь. Поражённая открытием, девушка схватила другой светильник и, расширив пролом, увидела лестницу, ступени которой терялись в темноте. Решительности ей было не занимать, а потому она тут же подобрала подол платья, пролезла внутрь и поднялась наверх. И вот уже здесь, осторожно продвигаясь в полной темноте по какой-то галерее, Амалаберга услышала раздававшиеся внизу голоса, в одном из которых она сразу же узнала голос отца. В одном месте мозаичное панно неплотно прилегало к стене, оставляя едва заметную щель. Приникнув к ней одним глазом, Амалаберга смогла увидеть собеседников и подслушать большую часть их разговора.

Главное, что её поразило и заставило мгновенно затрепетать от волнения, — Корнелию угрожает опасность! Его надо срочно предупредить о том, чтобы он остерегался какого-то раба Кассиодора по имени Кирп. Уже не обращая внимания на шорох, производимый расшитым подолом её столы под гулкими сводами пустой пыльной галереи, Амалаберга направилась в её дальний конец, где, к своему облегчению, обнаружила ещё одну лестницу. Быстро спустившись вниз, она буквально уткнулась в какую-то дверь, с силой навалилась на неё плечом и оказалась в коридоре. Проходивший в этот момент раб едва не упал в обморок, увидев, как в стене мгновенно треснула штукатурка и образовался чёрный пролом, из которого выскочила его хозяйка.

— Молчи! — грозно приказала Амалаберга, увидев, как он, упав на колени и выронив поднос с фруктами, открыл было рот. — Молчи, иначе я прикажу запороть тебя до смерти.

Она быстро пошла по коридору, свернула за угол и, не обращая внимания на испуганных её странным видом слуг, ни один из которых не посмел преградить ей дорогу, выбралась во двор. Раб-привратник послушно открыл ворота, и Амалаберга, облегчённо вздохнув, выбежала на улицу.

Она, разумеется, не обратила внимания на лысого бродягу, который, завернувшись в плащ, сидел неподалёку; зато Кирп, увидев взволнованную девушку, моментально насторожился и встал на ноги. Проводив взором быстро удалявшуюся Амалабергу, он заколебался — то ли следовать за ней, то ли вновь попытаться проникнуть в дом.

Пока он метался перед воротами, терзая свою бороду и не зная, на что решиться, Амалаберга уже смешалась с уличной толпой и скрылась из виду. Однако Кирп был достаточно проницателен для того, чтобы понять как причину её странного бегства, так и куда она направлялась. Он снова приблизился к воротам и уже хотел было постучать, как вдруг они сами открылись и из них выехали несколько всадников. Раб-атриенсис, узнав о бегстве Амалаберги, поспешил доложить об этом Тригвилле, и тот вместе с Кассиодором устремился в погоню.

— Господин, господин! — закричал Кирп, подбегая к магистру оффиций и хватаясь рукой за его стремя. — Позволь мне сказать...

— Ты видел девушку? — мгновенно спросил Кассиодор, узнав Кирпа.

— О да! Она побежала в сторону улицы, на которой находится церковь святого Иоанна. Там живёт...

— Молчи, — тихо, но внушительно сказал магистр оффиций и наклонился в седле, приблизив своё грозное лицо к лицу сирийца. — Я знаю, кто там живёт, но об этом необязательно знать остальным. Ты выполнил моё поручение?

— Да, и хочу сказать, что он всё ещё должен находиться в том доме, где я его оставил...

— Превосходно. Тогда немедленно возвращайся в мой дворец и держи язык за зубами.

— Какого дьявола? — возопил Тригвилла, подъезжая ближе. — Пока ты беседуешь с этим поганым рабом, мы можем её упустить!

— О нет, — и Кассиодор усмехнулся. — Я не упустил ещё ни одну из поставленных перед собой целей, не упущу и эту!