Зверь, именуемый Кот

18. Два вопроса

То ли от выпитого снова перед дорогой огненного пойла из фляги Антона, то ли просто об общей усталости, но весь путь до дачи Абрашек я спала, как убитая. Без сновидений и крепко.

Проснулась от осторожного встряхивания за плечо и громкого звука знакомого голоса.

— Ты там ее не отравил, горе-доктор? — Муля явно нервничала, тряхнув меня уже посильней.

— Завтрак вытряхнешь из подруги, Мария. — надо же, был еще кто-то, кто не забыл ее имя.

Я открыла глаза, подслеповато моргая, и оглядываясь по сторонам.

Когда-то, еще будучи юными школьниками, классе в пятом-шестом, мы приехали на эту дачу, отмечать день рождения Мули. Тогда она представляла собой покосившийся маленький домик, неумело покрашенный голубой масляной краской. Кое-где уже облупившейся. А в прочих местах горе-маляры и вовсе забыли пройтись валиком по стене, оставляя неровные полосы на старых и темных от времени досках.

Но дом и тогда был чудесным. Покрытая слоем черной копоти маленькая буржуйка, (которую нам строго-настрого запретили топить!), старый медный чайник на большом кухонном примусе. Огромнейший самовар, строго встречавший гостей в маленьком, застекленном крохотными окошками под потолком коридоре — имитации дачной веранды.

Мы тогда жгли свой костер. На маленькой наспех выкошенной площадке, в обрамлении больших и ветвистых кустов старой сирени, к сентябрю все еще остававшихся ярким зеленым пятном на стремительно пожелтевшем участке. Рядом стояли кусты черноплодки и барбариса — обязательные жители всех старых дач. Можно было хватать терпкие ягоды прямо с ветки, жевать их и друг дружке показывать потом черные языки. Ночь напролет мы веселились, жарили дешевые сосиски на палочках, и разговаривали.

О чем? Да о всех смыслах жизни, конечно. Если бы взрослые знали, какие беседы ночами ведут их непутевые детки…

А теперь, дачный участок преобразился практически до неузнаваемости. Те же сосны огромные, они стали еще только больше и толще, словно бы повзрослев вместе с нами. Тот же мох голубой у корней, но от него теперь явственно веяло древней магией.

Или это меня произошедшим с Котом так приложило, что везде уже видится потустороньщина?

Сирень старая разрослась настоящей стеной. А кусты черноплодки остались, превратившись в красиво остриженное ограждение вокруг площадки у круглого очага.

Домик тоже преобразился: весь фундамент был выложен кругляком. Красная крыша стальная, под старинную черепицу. Большая новая веранда с роскошными витражами на арочных окнах.

Темные стены, обшитые круглым блок-хаусом поблескивали лакированной древесиной. И резные наличники окон, красные, в цвет своей крыши, придавали дачному дому таинственность и неповторимый свой шарм.

— Пойдем, пойдем! Я дико устала и жрать снова хочу! — мольба в голосе Мули была мне понятна: в нашей школьной компании был только один человек, кормивший всех неустанно и даже с большим удовольствием. Лелька Король. То есть… Кот. Мне точно это не приснилось?

— Пойдем. Кухня где у нас? Повару платят натурой? — сегодня шутить у меня не получалось совсем. — Вам, кстати, рожать когда?

Муля устала. Круги быстро залегли под глазами, одной рукой подруга держалась за поясницу, второй — под кругленьким животом. Шутка ли: — дорога туда и обратно у них заняла целых пять с половиной часов. Да еще и конкретная нервная встряска, в виде прекрасной внезапнозамужней меня.

— Мне катать еще до сентября. Вот посмеемся, если этот подарочек друг наш Абрашек подкинет на собственный мой день рождения. Да, дорогой?

Антон широко улыбнулся, легко подхватил жену на руки, и понес резво в дом.

— Лель, кухня у нас на веранде, но мы будем сегодня развратничать: пить безалкогольный глинтвейн, жарить мясо на улице и позволять себе прочие вольности. Можешь хозяйничать от души, и ни в чем совершенно себе не отказывать! — Муля смеялась, целуемая очень нежно и ножками шаловливо болтая.

А я им позавидовала. Хотя, почему это? Чем бы ни закончилась эта история, в моей жизни есть уже Кот. Целый муж, между прочим. И “на ручки” уже тоже было. И все не так плохо. Вот только… нытье это сердечное, и глухая, всю душу вытягивающая, очень странная боль.

Я в одном была твердо уверена: жив. Но почему же так больно? Словно пальцы прижали мне крышкой рояля и давят, жестоко смеясь прямо в лицо.

Кухня Абрашек оказалась великолепна.

Когда у меня тоже будет свой дом, — буду хотеть ровно такую же. И чтобы мебель была вся плетеная, и панели на шкафчиках чтобы резные, а столешница каменная. И чайник тот самый, пузатый и медный. Он поблескивал тускло, стоя на самом почетнейшем месте: большущей индукционной плите. Куча кухонной техники, здоровенный двустворчатый холодильник (почти совершенно пустой), коллекция самых затейливых чашек на полках.

Хотя, главным все-таки было не это. Совсем.

Самый обычный житейский уют царил на кухне Абрамовых. Жил ли он в акварелях старинных на стенах? Или может, — на старом карнизе, с любовью отреставрированном и украшенном шторами, мастерски гладью расшитыми?

Наверное, — в этой люстре стеклянной, что собой красила потемневший от времени (или специально состаренный) лаковый потолок.

Пузатая, как самовар, матово-белая, унизанная по краям длинной стеклярусной бахромой, она гордо висела в латунных чешуйчатых лапах сказочного дракона и светила там, словно Луна.

— Ты хоть капельку успокоилась? — Антон показался в дверях. Пока я неспешно проводила ревизию наших запасов съедобного, он принес мои вещи, загнал машину во двор, запер ворота красивые. Настоящий хозяин.

— Честно говоря, я какая-то слишком спокойная. Памятуя о том, что случилось… А Муля где, спит?

Половина кочана капусты, пучок сельдерея, ведерко начатого майонеза, стаканчик сметаны, яйца, курица в морозилке и молоко. Картошка, лук, подсохшая сильно морковка и два ведра маринованного уже мяса.

— Куда там! Я дал погрызть ей запасных сухарей, выдал термос с ромашковым чаем и свой ноутбук. У нее срочное погружение в тему Котов. Скоро новости будут, я думаю. Ты бы еще отхлебнула…

И флягу свою протянул мне, “волшебную”.

— Это… транквилизаторы? — до меня вдруг дошла вся странность моего заторможенного поведения. Непоколебимое просто спокойствие. Я весь вечер была аки сытый вполне крокодил.

— Атипичные нейролептики. Военная разработка, привыкания не вызывает, стабилизирует нервную систему при шоковых невротических состояниях. Пей. — суровым таким голосом произнес. Очень докторским.

— А вдруг я уже тоже беременная? — это я так Антошку спросила, серьезно? Голос-то вроде мой, а слова очень странные. Хотя, после всего, что было уже пережито и мною увидено… Лишним точно не будет.

— А! Так тем более. Зашкаливающий уровень дофамина в твоем истощенном организме ни к чему хорошему для ребенка не приведет. Сейчас пять полных глотков и два на ночь.

Ребенка. Странное ощущение. Слово простое, а как его трудно сказать… Когда-то давно, в прошлой жизни, я запретила себе его даже произносить, даже мысленно. А теперь на тебе, — вырвалось и ничего. Никто в судорогах не скончался.

Проглотила я отвратительное это пойло, с трудом подавив в себе рвотный рефлекс. В Павловске это пилось как-то попроще. Или я тогда уже и не чувствовала ничего?

Антошка тем временем забрал мясо из холодильника, уволок самовар. Еще один обязательный житель всех старых дач, снова встретил меня в коридоре, к которому молодые уже успели пристроить новенькую веранду. Хорошо, что я теперь вся такая спокойная, а то бы наверняка прослезилась, пылко обняв самовар.

Быстро наколдовав пирог заливной с курицей и тушеной капустой, поставила на самый малый огонь варить крепкий куриный бульон с овощами и травами. Огородик у Мули, оказывается, всеже был, только, как сказал мне Абрамыч: “Это не огород никакой, а самый ее натуральный гербарий!”

Каких только трав там не росло! Я и запахи некоторых чувствовала впервые. Все-таки наша Муля — ведьма и вправду зачётная. Самая настоящая, как из сказочных книжек.

О ее ратных трудах нам с Антоном весь вечер напоминал громкий стук по клавиатуре ноутбука. Как она умудрялась на современнейшей мембранной клаве так лупить пальцами, да со звуком печатной машинки и бешеной скоростью?

Пару раз наша Муля явила нам свой озабоченный лик. В первый раз, спустя уже час, она цапнула кусок свежего пирога, налила себе чай и размахивая руками в ответ на обращенные взгляды: мол, отвалите, — сбежала.

Потом прилетела (круглые шарики тоже летают) с айфоном, вцепилась в мой шрам на плече (или шее) поснимала его со всех ракурсов, языком напряженно пощелкала и сбежала опять.

А мы с терпеливым супругом нашей отважной разведчицы жарили мясо и разговаривали.

Антошка, смеясь, рассказывал мне, детективную совершенно историю “Как он за Мулей ухаживал”. Как она за день до свадьбы сожгла тут, на камнях этого вот очага свое белое платье невесты. И пришлось им расписываться в голубом, том самом: “Помнишь, на выпускном на ней оно еще было.”

— Она думала, представляешь, что я свадьбу всю отменю из-за платья невесты. А я ей сказал: “Дорогуша моя, да хоть голой. Я столько тебя уговаривал, что мне лично — по барабану.” Ох, как Машка злилась тогда!

Антон колдовал у выложенного камнем высокого цилиндрического очага, а я сидела в шезлонге, его слушая и улыбаясь. Смешные какие они: ведь ругались же с самого первого класса. Да как! Мулю трясло крупной дрожью от одного только вида Абрамова. Правда, ровно до ближайшей контрольной. Тогда она списывала у него совершенно бессовестно.

Огромные сосны над головой мне женским голосом мне шептали что-то тихонечко на непонятном совсем языке. Галлюцинации? Странно, я не слышала о таком. Шипящие звуки, повторяющееся многократное: “Па — па, та — вана…”

Наверное, это все же лекарственные Антошкины шутки.

Остро пахло жареным мясом и сон накатывал тугой, теплой волной.

— Что тут у вас происходит? — встревоженный голос подруги резко над моей головой прозвенел. — Антон, вы сдурели? Ты что, ослеп у меня? Да Лелька же помирает! Тут проклятие на мучительную и долгую смерть! Быстро в дом ее, я звонить тетке Агате, бегом!

Я быстро села, заторможено посмотрев на друзей. Мучительная смерть? Да я спать просто хочу. И мяса. И пирог свой попробовать, наконец.

— Мария, не кипишуй. Не похожа она на умирающую совершенно. Сама посмотри. Точно тебе не привиделось? — Антон озадаченно обошел меня, руку взял, пульс нащупал. Брови поднял удивленно, взглянув на жену.

— Д…д…дааа. Я ничего не понимаю, Это ты сам посмотри!

Муля задрала длинный рукав просторной шелковой блузки, обнажая изящные очень серебряные часы на запястье. Нажала на циферблат, что-то беззвучно ему прошептала, и оттуда ка-а-а-а-к полыхнуло, как жахнуло! Да веселеньким, алым таким фейерверком.

Соседи, наверное, вдруг все подумали, что мы тут решили отметить наш личный, китайский вполне новый год.

Я тихонько сползла с раскладного шезлонга и чаю себе налила. Ромашкового. Похоже, хваленые Антошкины нейролептики свое действие исчерпали.

— Нифига себе сила! — голос Абрамова как-то вдруг разом осип. — А у меня два вопроса к вам, дамы: как у Лели, известной нашей тихони, сейчас получилось не помереть, и кому она так помешала?