Зверь, именуемый Кот

3. Грустные мысли

«Не каждая горькая пилюля является лекарством.»

М. К. Кот «Дневники и записки»

Весь последовавший за тихой и долгой ночью больничной день меня мучили. Начали сразу со страшного, то есть с анализов. Мое робкое предположение о том, что моча не отразит степень моральной усталости отмели, и решительно. Я смирилась: кто знает, может уже даже в почках у меня это все.

Потом была жуткая манная каша с компотом. Этот ужас больничной кулинарии мне принесли прямо в палату, а суровая, как сама инквизиция санитарка сказала, что никуда не уйдет, пока я не доем (снова распоряжение “зава”). Я уже начинала бояться это страшное чудище завское, мне доселе неведомое.

Когда медсестра прибежала, призывая все бросить и приготовиться к “обходу зава”, мне мучительно захотелось просто спрятаться под кровать, сидеть там и плакать, лишь бы не трогали.

А “зав” не пришел. Пришел очень уставший Антошка Абрамов, в окружении кучи людей в белых халатах заглядывающих ему преданно в рот. Он что-то строго им всем говорил — я не слушала.

Уже очень давно, еще в стенах Универа я научилась полностью отключать слух и сознание, при этом делая вид очень внимательный и даже участливый.

Меня сейчас волновало другое: молчание, полное, непонятное.

Телефон с утра мне выдали, там был один только звонок от Кота неотвеченный и … все.

Я не стала ему сообщать о своих злоключениях. Еще позавчера описала бы в красках, поныла бы даже немного. Вру: долго и основательно ныла бы. А сегодня? Сейчас вызывать у него жалость мне совсем не хотелось. Только не у него, почему-то.

В душе глубоко просыпалось робкое, как первый весенний листочек желание ему хоть немного понравится. Даже если он — карлик, горбун, или жирный противный мужик. Мне было достаточно его острого ироничного ума, тонких шуток и неистощимого оптимизма. Постоянной незримой поддержки, ставшей мне нужной как воздух.

Очень опасная это дорожка, я знала. И он знал отлично. И все же — позвал на свидание. Таким тоном и так просто на встречу друзей не зовут. Или я фантазирую, как обычно?

— Антон Львович, можно ли рассматривать пациентку, как элемент фактической эпидемии синдрома хронической усталости?

— Ну это вы уж, любезный, загнули. Илона Олеговна, я надеюсь, у нас уникальна здесь пока. Это синдром мегаполисов, а мы, жители тихой провинции, на вопросы карьеры смотрим попроще. Так ведь, Илона Олеговна?

Абрамыч смотрел на меня, усмехаясь своей “фирменной еврейской усмешкой”, как Муля это все называла. Засранец.

— Ээээ… Антон Львович, а когда придет “зав”?

Минута молчания. Нет, ну можно подумать я спросила размеры их половых органов, право слово, что за коллапс над кроватью? Потом как-то все отмерли, косясь робко на Абрамыча, с огромным трудом сдерживающего смех, и мерзенько так захихикали.

— А я чем же так вас не устраиваю, больная Король?

О нет. Я согласна еще быть Илоной Олеговной, но под “Король, что больна на всю голову” пока еще подписывалась. Показать ему что ли язык?

— Антон Львович и есть наш заведующий отделением.

Выглянувшая из-за плеча одноклассника медсестра была очень сурова. Ревниво блестела глазами, словно собиралась тут мне предложить дуэль на шпагах, защищая Антошкину честь. Я поперхнулась от смеха.

Улыбающиеся очень робко участники труппы “обход” развернулись и вышли, возглавляемые весело мне подмигнувшим Абрамычем.

Ничего себе, до тупой меня только дошло, что Антошка не только жениться успел, а и сделать карьеру. Молодец парень. Почти что как я, даже лучше. Мне Муля вообще не досталась, и дачи у нас с ней тоже не было. Похоже, я мало старалась.

После обхода меня снова мучили. Уколы кололи, и даже капельницу, оставив след пытки в виде огромного синяка на сгибе руки. Просто ироды.

Ближе к вечеру заглянул снова доблестный “зам.” наш — Антон.

— Ты меня отпускаешь сегодня, карьерист — подкаблучник?

— Почему подкаблучник-то, Лель?

Ага, значит против карьериста он не возражает. А я так и знала.

— Потому, что на Муле женат, очевидно же.

Он расхохотался, опираясь на косяк двери, схватившись за нос (всегда так со смеху хватался, а я и забыла уже).

— Сама все увидишь, прозорливая ты наша. Запиши мой телефон, будь любезна. Ты же спряталась, словно мышь, все контакты свои прикопала. Теперь не получится, не отпустим.

Да, это была абсолютная правда. После случившегося со мной “неудачного опыта брака” — видеть никого не хотелось. Отвечать на вопросы — тем более. Что я скажу? Что была так глупа, что позволила себе слабость с надеждою быть счастливой? Почему-то обманывалась? Глупости, слабой меня друзья не видели никогда, и не надо лишать их иллюзии.

Видимо, все эти мысли так отчетливо отразились на моем сером личике, что старый друг тяжко вздохнул, и присел на кровать.

— Дурочка ты, Лелька — железная кнопка. Самая главная сила женщины — в ее слабости. Просто себя отпусти. Мужеподобные женщины это уродство, поверь мне, я знаю.

Я всхлипнула отчего-то, глаза защипало. А Антон… меня крепко обнял, совершенно по-братски, гладя голову и тихо шепча: “Поплачь, глупая. Со слезами быть может и выйдет вся дурь из твоей головы. Ты красивая, умная. Разреши себе быть собой просто, Лель.”

Слушала и белугой ревела. Доктор же прописал? Выполняю. Пациент я хороший, послушный и организованный.

И Антошка был прав: с каждой минутой в сознании будто светлело. Я не плакала уже очень давно. Лет пять наверное, если не больше. А теперь, словно прорвало плотину, и вынесло в море все накопившиеся обиды, всю горечь, душу очистив по самое дно. Все еще всхлипывая, я выпрямилась, освобождаясь от поддерживающих меня рук.

— Спасибо, Абрамыч. Иди, ты устал и голодный. Муле огромный привет, я не пропаду.

Послушно отдала ему свой телефон, куда друг перекинул мне все их контакты. Он еще раз погладил меня по больной голове и ушел, дверь закрыв осторожно.

А я вдруг почувствовала себя, как после тяжелого кризиса. Нет, еще не выздоравливающей, но точно с надеждой на жизнь. Может быть — даже долгую и счастливую.

Собирать мне было особенно нечего. Вызвала только такси, подхватила телефон, так и не вспомнив о том, что мама просила счета оплатить, со скорбью осмотрела порядком помятый костюм, плюнула и сбежала.

Кот молчал.

Мое: “Где ты?” — так и висело непрочитанным. И куда я попрусь? Может, он взял и обиделся? Или забыл, например? Зачем ему встреча какая-то с женщиной серой из закрытого и Богом забытого городка?

Внутренний трезвый голос хихикал. Забыть такую как я невозможно. Писавшую каждый час, рассказывающую обо всех глупых событиях своей серой жизни. Как порвались колготки, как в моем “департаменте” дизайнеры все перепились и на работу не вышли (все три). Божечки, я собралась завтра встретиться с человеком, который знает запах моего дезодоранта, помогал на “али” выбирать мне белье и советовал марку прокладок!

Я сбрендила, правда? Но это же… Кот. С самой первой минуты нашего виртуального с ним знакомства все так и было.

Тогда я еще малодушно заглядывала в научные каналы, не признаваясь совсем никому в своем грехопадении. Но увы, из науки уходят, как из балета — не на время, а навсегда. И как не напяливай пачку на толстую попу — танцевать не получится снова, поезд ушел, все свободны. Оставалось лишь только подглядывать из-за занавеса и на сцену заглядывать, время от времени, делая вид причастности. Просто так — подышать.

Флуд он и в Африке флуд и в науке. Можно вполне сделать вид, что ты в теме, постоять чинно рядом, послушать. Так и я — заходила туда поболтать с теми немногими, кто меня еще помнил, просто так — о погоде, природе и ценах на нефть.

А в тот памятный день, меня в мой факультетский канал загнал жуткий, мучительный приступ мигрени. Я пожаловалась — мне посочувствовали, немножечко стало легче. Но спустя пять минут в личку мне постучал незнакомец по имени Кот.

Смешно. Выезжая с территории медицинского городка, я вспоминала наш первый с ним разговор. О мигренях, о головной боли вообще, и о жизни. Мы тогда проболтали всю ночь, просто так, наслаждаясь ощущением близости, внезапно возникшим и острым.

Мы с ним одни книги читали и смотрели почти одни фильмы. Было странно: как будто в просторах бесконечной вселенной, старые очень друзья вдруг встретились после долгой разлуки.

Каждый день: “С добрым утром!”, “Ты ела сегодня? Не врешь?”

Кем он стал для меня? Я даже проекты рабочие с ним обсуждала, терпеливо дожидаясь, пока Кот освободиться и ответит на все мои глупые вопросы. Он снова научил меня улыбаться, видеть в людях хорошее и в будущее смотреть не зажмурившись от гнетущего страха и ужаса.

Машина такси парковалась у дома родителей. Я огромным трудом оторвалась от воспоминаний, расплатилась с водителем и поползла.

Домой идти не хотелось. Там теперь было безрадостно. Мамина болезнь окончательно убедила ее в бренности мира. Да, ей было плохо и больно: красивой и сильной женщине всегда трудно стареть. А я… я трусливо сбегала, оставляя отцу его ношу. Лишь честно оплачивала свою долю в их жизни. Мне пока нечего было дать им взамен, я сама походила все больше на пустой абсолютно горшочек без меда. Остались только стенки, и внутри пустота.

А ведь сегодня был мой день рождения, целых круглых двадцать семь лет.

Двадцать пятое мая. Дома меня ждут, наверное и точно — с подарком. Родители даже в самые трудные годы никогда не оставляли меня без него.

Все, надо ползти, оставляя свое малодушие здесь, на лавочке у крыльца. Завтра я подберу его, по дороге к автобусу, если не передумаю и не струшу.

Тяжко вздохнула и поползла.

Дома меня встретил запах свежей выпечки, мамино строгое: — “Ну я же просила!” (да, я конечно забыла счета оплатить!) Папин подарок — восхитительная чашка в корабликах. (будет стоять на рабочем столе и пусть мне все завидуют!) Мамин практичный — электрический эпилятор (я сразу почувствовала себя как никогда волосатой).

Посидели немножечко, помолчали. Я отчетливо чувствовала: отец подготовил мне надежный плацдарм для отступления. Никаких разговоров о жизни моей неудавшейся и закопанных втуне талантах не велось целый вечер, внезапно.

А Кот все молчал. Он там умер? Никогда еще за все время знакомства, за весь этот мой трудный год такого у нас еще не было. Я мысленно голодала, бесконечно поглядывая на телефон, даже мама заметила.

— У тебя снова работа?

Я не стала рассказывать им про больницу. Зачем? И про завтрашние как бы планы мои — тоже. Возможно, я наступаю на те же самые грабли, по которым ходила неоднократно.

Ведь родители понятия не имели ничего о моих отношениях с бывшим. О беременности моей неудачной, и о предательстве они просто не знали. Я молчала, а он был хорошим. Прекрасный мужчина, восходящая звезда науки, доцент, между прочим. И я: серая и никчемная дочь их, послушно писавшая ему все последние научные работы, отмеченные научным сообществом, как “прорыв”. Стало грустно ужасно.

Никуда не поеду я завтра, буду спать, выключу все телефоны, себя пожалею, опять же.

Все. Решено, в моей серой жизни всяким котам точно не место, аминь.