Зверь, именуемый Кот

30. Дорвался

— Запрещенный прием, ты же знаешь. — Марк зло прищурился и головой покачал. — Значит так. Собирайся. Я позвоню Глебу, скажу что ты, гуляла по пристаням яхтклуба и ногу сломала. А я тебя забираю, пусть студентов пришлет пока.

— Я с тобой не поеду! — губы сжала упрямо и спинку носа потерла в точности, как ее сын.

— Мама, послушай! — он рыкнул, словно рассерженный лев. Я рефлекторно руку ему положила на колено, поглаживая успокаивающе. И ощутила, как мужчина крупно дрожал.

Свекровь моя вздрогнула, громко всхлипнув.

Марк тут же взял себя в руки, продолжив уже почти нежно:

— Хорошо, не со мной. Я звоню Максу и он лично сопровождает тебя в нужное место. Домик, деревня, коровки, молочко.

Она удивленно воззрилась на сына.

— Но…

— Ты совершенно не слышишь меня. Мама. Меньше всего в этой жизни мне хотелось бы видеть тебя, терзаемую его тенью. А она это сделает, понимаешь?

— Ты все носишься с этой татуировкой! Марк, я не верю! — она подскочила и как-то сразу на крик сорвалась.

Кот отпрянул.

— Я ее видела. И при мне та… субстанция, что осталась от вашего мужа, истязала вашего сына. Сначала сломала обе руки. Потом выбила плечи, подвесив его, как на дыбе, и хладнокровно выковыривала зубы. Все. Ломала челюсти, нос. От лица не осталось вообще ничего. Ломала ребра, била прицельно в пах, убивала, терзала. Я умирать буду, вспомню. Верите?

Меня трясло крупной дрожью. Шепот мой превратился в какой-то жалкий свист. Кот порывисто сгреб меня, одним движением перенося на колени, целуя в висок, обнимая, шепча прямо на ухо: “Прости, кошка, прости!”

Да, именно там и тогда из мышонка и родилась очень зубастая кошка.

Я.

Наталья Николаевна сидела, мертвенно побледневшая, глаза распахнув, сжав кулаки.

—Я… не знала. — только это она и смогла прошептать.

— И не узнала бы никогда. Если бы не, как ты выразилась “татуировка”. — Кот поморщился. — Ма. Ты помнишь отца таким, каким он и был. То, что осталось теперь, больше к нему не относится. Но сопротивляться ему ты не сможешь. Я не смог, в этом вся и загвоздка. Все, девочки. Время на лирику у нас вышло. Люсь, мыться идем с тобой вместе. Ма, двери никому не открывать. Слышишь? Вообще никому.

Быстро встал, уже проходя мимо плиты подхватил совершенно остывший кусок аппетитного мяса, прихватил меня за руку и поволок почему-то к окну.

На мать оглянулся и через него просто… вышел. И дальше пошел, как ни в чем не бывало. Я шлепала рядом, ощущая себя Гарри Поттером, снова прошедшим через вполне так себе толстую и прочную стену. Никогда не привыкну. Наверное.

Летний душ представлял собой маленький домик с огромной бочкой на крыше, выкрашенной в угольно-черный цвет. Без окон, зато со стеклянной дверью, похожей на балконную, смотрящейся очень комично на фоне дощатых стен, выкрашенных в голубой.

Меня туда решительно очень втащили, в ультимативной форме раздели (хотя, было бы что там снимать!) и категорически начали мыть. Я не сопротивлялась, женским сердцем своим понимая: — ему это нужно сейчас. Прикасаться ко мне, гладить, трогать, дышать, успокаиваясь. Ну… мысленно. В остальных местах он скорей напрягался, очень явно и твердо.

Не снимая с себя брюк и пиджака, лишь разувшись, Марк стоял вместе со мной под струями теплой воды, и в третий раз уже яростно совершенно намыливал.

Бутылка с гелем для душа опустела стремительно, мочалкой служили мужские ладони, горячие и шершавые. Методично и отстраненно они двигались по моему телу, гладили, медленно очень скользя, массировали, не пропуская ни складочки, ни одной выпуклости. Будь я даже грязная, как свинья, меня бы уже точно отмыли.

— Коть… — тихо его позвала. — Ты бы разделся. Я тоже хочу тебя… мыть.

Прорычал в ответ нечто нечлено раздельное, головой покачал и продолжил.

Настойчиво. Хладнокровно. Только я знала, какая пучина бушует сейчас моем самом лучшем во всем этом мире мужчине.

Я поймала ладонь его, поцеловала, выслушав очередной приступ кошачьего взрыка. И взялась за полы мокрого пиджака.

— Нет… — прошипел, останавливая меня. — Кошечка, нет. Я могу сейчас просто сорваться. Ты очень рискуешь. Как потом в глаза тебе буду смотреть? Нет.

Наивный котяра. Руку вырвала из его пальцев и только продолжила.

— Да.

Он застонал очень громко, а я запоздало подумала, что звуки эти слышны могут быть далеко-далеко…

Мокрый пиджак прилип к коже. Кот воду выключил. Лишь стоял, ноги расставив, будто бы для устойчивости и хмурился, наблюдая за мной.

Его крупно потряхивало, и не от холода: жара летнего дня прогревала теперь даже белую ночь.

— Люсь… тебе может быть больно.

— Да.

Взялась за застежку штанов, медленно вниз передвигая каретку мокрой молнии.

Его будто судорогой свело. Окаменел, утыкаясь лбом мне в плечо, руками схватился за стену, в которую упирался спиной. Он все еще сопротивлялся себе самому. Мне, обстоятельствам, случаю.

— Мой личный кот. Дикий немного, но мой. Расслабься. Я приму все, что ты только захочешь.

Сказала и освободила его. От одежды и от сомнений.

Бросок, низкий рык и вот уже под ногами нет твердой опоры. Я вишу на нем, между полом и потолком, и никаких поцелуев.

Жесткое проникновение, как будто удар. Но я оказалась готова. Приняла сразу, всего, без остатка, как будто бы только его и ждала.

Он стоит, держа меня на руках, словно не чувствуя веса, точно я лишь его продолжение. Секунда-другая. Глаза в глаза, дыхание в унисон, грохот сердец где-то там, на самом краю гаснущего сознания.

Я прижалась к нему кожей к коже, чтобы каждой клеточкой мокрой своей ощущать единение. И губами накрыла его твердый рот, все еще сжатый упрямо.

— Просто будь собой — выдохнула в него тихо. — Люблю тебя.

Что потом мы творили… Я потерялась в себе, в нем, в нас обоих. Да, нежности не было. Были мои намотанные на кулак волосы, его рука на горле, сплетение тел, отчаянное, даже болезненное. Удар за ударом, его руки везде, у меня для него не осталось закрытых зон и запретных тем.

Порочные звуки: рык, стоны, влажные шлепки, звучавшие, как громкие и продолжительные аплодисменты.

И мой крик наслаждения. Я сама от себя не ожидала такого, да я вообще ничего от себя давно уже не ждала…

Приходила в сознание очень медленно, лежа на мокром и скользком полу маленькой душевой, свернувшись голым калачиком в центре

Вселенной по имени Марк.

Он нежно и крепко меня обнимал, окружал, обволакивал, животом тесно прижавшись к спине, подбородком устроившись на макушке.

Все тело болело и ныло. Мне, кажется, даже дышать было больно и трудно. И похоже, что он все еще оставался во мне.

Как пазл сложились. Практически симбиота. Странно и сладко.

И боль эту свою не променяю теперь не на что. Не нужна мне спокойная серая жизнь мыши-Илоны. Хочу жить вот в этом безумии. Рядом с хищником, сейчас тихо посапывающим мне прямо в мокрые волосы.

Уже очень скоро вся эта сказка закончится.

Он проснется, мы снова станем самими собой: — не безумно совокупляющимися организмами, а вполне цивилизованными даже людьми. Будем опять вершить свои подвиги и противостоять жесточайшему злу.

Но эти минуты — мои. Пылающий пах, накрывающий в ягодицы, горячие руки, теплое и спокойное совершенно дыхание.

Он не сорвался. Он просто дорвался.

До меня.

До себя.

До нас с ним — обоих.