Моя необработанная форма

11. ВНУТРИ ТРЕЩИНЫ

В это время к роялю, стоявшему в центре зала, подошел человек и стал играть что-то элегически заунывное. Что-то вроде Шопена. Понятное дело, это только усилило мое и без того тоскливое настроение. На душе стало так паршиво, что я готов был выброситься из окна, но стекла в здании слишком толстые, их не разбить. Лучшее место для бегства – собственное сознание. В моем сознании вспыхивали образы прошлого (возможно, не моего, так как я был уверен, что ничего из того, что мне в эту минуту представляется, в реальности со мною не происходило и произойти не могло). Почему-то я стал отождествлять себя с чернокожей женщиной, с первобытной охотницей, склонившейся над разодранным трупом антилопы и рвущей зубами еще не успевшее остыть мясо поверженного зверя. Вкус крови был так приятен и так привычен, будто я ее пью ежедневно и это излюбленный мой напиток, сродни красному полусухому. Антилопа уже перестала конвульсивно вздрагивать и выкатила выпуклые глаза на ночной шатер, усыпанный звездами. Неужели я все еще внутри этой тесной трещины в полу? Или это не трещина, а раскинувшийся на десятки километров первобытный каньон? Так или иначе, но здесь мне намного уютнее, чем на светском, мать его, рауте, среди околобогемной шпаны, среди гламурных шлюх и педерастов. Но морок быстро рассеялся, и кровь антилопы, к сожалению, и в самом деле оказалась красным вином, не самого, впрочем, отвратительного качества.

– За ваш успех! – мне пришлось еще раз чокнуться с этим назойливым типом, как его там, с «доктором Годжаевым». – Ваш новый роман великолепен! Надеюсь, вас не смущают мои льстивые речи! Поверьте, это от чистого сердца! Хо-хо-хо! От чистого, так сказать, сердца! Давайте выпьем!

Мы выпили. Если так пойдет и дальше, то у нас с этим гнусом в скором времени дойдет и до брудершафта.

Меня трясло, как наркомана, хотя я не то что наркотики, даже сигареты не употребляю. Завязал с дурными привычками много лет тому назад. Это всем известно. Но отчего тогда эта дрожь и тошнотворное чувство, будто в животе у меня работает миксер? Может быть, я отравился рыбой, ломтики которой, нанизанные на зубочистки, в изобилии лежали на блюдах? Или черной икрой? Но я не помню, что брал что-нибудь со стола. Нет-нет, этого не было. Я ни к чему не притрагивался, это исключено. Я был не в состоянии запихнуть в себя съестное. От одной только мысли о еде душила тошнота. Неприятный ком подкатывает к горлу и просится наружу. Или, может быть, это просто нервная дрожь, возникшая от дискомфорта, сковавшего меня на этой тухлой вечеринке? От головокружения, свалившего меня на пол? Не знаю. Но Годжаев, кажется, заметил мое состояние и вновь направил на меня свои белесые бельма. Доктор покалывает меня булавками глаз, протыкает взглядом, явно получая от этого удовольствие.

– С вами все в порядке, мой друг? Может быть, выпьете что-нибудь покрепче? Я знаю, что вы не курите, так я бы предложил вам кое-что успокаивающее, вы меня понимаете? Хо-хо! Вначале мне показалось, что вы поскользнулись на отполированном полу, но теперь я вижу, что вы упали не от этого. Была другая причина!

Я и эту его реплику не удостоил ответом, но моя холодность Годжаева, похоже, не заботила. Как, впрочем, и тот лихорадочный озноб, которым я был охвачен. Он достал из золоченого портсигара свернутую самокрутку, раскурил ее от стоявшего рядом канделябра и выпустил изо рта кольцо дыма. Несколько человек с завистью покосились на доктора, а одна смазливая блондинка с полуоголенной грудью встала у Годжаева за спиной и принялась похотливо, как кошка, об него тереться. Годжаев, сделав пару затяжек, передал самокрутку девушке, и та, достав из сумочки длинный мундштук, вставила в него окурок и отошла в сторону. Доктор с плотоядной ухмылкой посмотрел на голую спину блондинки, белевшую в вырезе ее вечернего платья. Глазки его замаслились.

– Зря. Иногда помогает. Но вам, с вашим патологическим воображением, и в самом деле лучше воздерживаться. Стимуляторы хороши для бездарностей, а вам, несомненному гению, они не нужны. Представляю, куда бы вас занесло, пристрастись вы к подобного рода безделицам! Право, не стоит! Я, как специалист, предпочитаю наблюдать за блужданиями вашей отчаявшейся мысли, за пируэтами вашего мятущегося разума, и пусть он не будет омрачен стимулирующим мусором! Плебейские радости! Вам это ни к чему! Оставим наркотики бездарям! Я – за чистое искусство!

Теперь запела пышногрудая оперная певица. Она исполняла арию Царицы Ночи из «Волшебной флейты» Моцарта. Декольте певицы было таким глубоким, что все гости, затаив дыхание, ожидали, когда две увесистые дыни вывалятся из-под платья. Но этого, к сожалению, не произошло. Все облегченно выдохнули и стали аплодировать.

– Маленькие люди устраивают себе маленькие праздники и очень боятся, что кто-то им их испортит. Таких людей, как вы, обычно на подобные мероприятия не зовут. Но сегодня – особый случай. Ведь именно из-за вас и собрались тут все эти люди. Неужели вы и этого не помните? Ну, мой друг, вы начинаете меня пугать. Поток сознания, погружение в бессознательное – это, конечно, хорошо, но нельзя ведь так отрываться от реальности! Как же вы книги пишете, если не способны вспомнить элементарнейшие вещи? Так можно и буквы все позабыть, хо-хо! – Годжаев не умолкал ни на минуту, его трескотня начинала меня раздражать. Он напоминал мне докучливого кинокритика из фильма «8 ¹/₂» Федерико Феллини. И я, подобно Гвидо Ансельми, герою Феллини, был бы рад вздернуть эту переполненную фекалиями и мозгами чахлую тушку на первом попавшемся суку. Бац! – и Годжаев висит на ветке. Хруст шейных позвонков и высунутый язык! Прелесть! Ну а если бы этот сук принадлежал раскидистому дереву, например африканскому ши, я развесил бы на нем и всех присутствовавших в зале людей. Всех до одного, включая секьюрити и официантов. Нет никаких сомнений. Меня тошнило. Слишком велико было мое отвращение к тем лицам, что клубились вокруг и поминутно норовили заискивающе заглянуть мне в глаза. Внутри живота поднималась волна негодования, и во что она выльется – я не знал.