Моя необработанная форма

32. ПАРАНОЙЯ

Годжаев лечил меня утомляющей болтовней и гипнозом. И, самое главное, чековой книжкой, так как всякий раз, когда я выписывал ему чек, мне хотелось верить, что дело идет на поправку. Мне было бы обидно полагать, что я выбрасываю деньги на ветер. Но заметных улучшений не ощущалось, если не считать того, что сеансы гипноза, проводимые Годжаевым, стимулировали мое творческое воображение. На волне психотерапевтических сеансов я написал еще один роман, в котором описывал свой опыт, и роман этот сразу же стал очередным бестселлером. Бессонница не исчезла, зато у меня развилась способность погружаться в люсидные сновидения. Об этих опытах я тоже написал, но и критика, и читающая публика восприняли эту книгу как художественный вымысел, хотя в ней я описывал подлинные путешествия, совершаемые мною внутри люсидного сна. Это было и мучительно, и захватывающе одновременно. Годжаеву я о своих погружениях в контролируемые состояния сна не рассказывал, но он узнал о них из книги. Почему-то после этого отношение его ко мне изменилось. Теперь он не был предупредителен и любезен, как прежде, не был со мной терпелив, а, напротив, в поведении доктора стали появляться раздражительность, издевательские нотки и сарказм. Он стал выписывать мне сильнодействующие таблетки, чего раньше никогда не делал. К счастью, я разгадал его умысел превратить меня в растение и вовремя перестал эти таблетки принимать. Годжаеву я, конечно же, ничего не рассказал и делал вид, что строго следую его врачебным указаниям. Именно в этот период у меня развилось пугающее качество, которое в психиатрии принято классифицировать как паранойю, но благодаря которому, как мне кажется, я смог увидеть изнанку мира и подлинные свойства населявших его людей. Теперь мне открылось, что я живу в окружении неких существ, выдающих себя за человеческий вид, но на самом деле являющихся истребившими этот самый вид антропоморфными машинами. Это была цивилизация в цивилизации, люди-машины производили себе подобных и вели охоту за единицами особей, оставшихся от исчезнувшей цивилизации людей. Черт! Мне тоже передалась их лексика, и я называю людей «особями». Но у людей-машин это самое мягкое определение существ нашего вида. Иногда они называют нас «микробами», «вирусами», «зверями», иногда и вовсе грубо – «страдающей спермой». Но для кого я все это пишу? Ведь мне известно, что нас, людей, на этой планете почти не осталось!

Тесный мир, уводящий в небытие, меня ничто с ним больше не связывает. Мое сознание разминулось с реальностью. В моей жизни по-прежнему нет ни одного близкого человека. Даже мои книги не привязывают меня к миру, скорее, напротив, отдаляют от него. Мне приходится часто контактировать с людьми, но это всегда так мучительно! Нет, Сартр был все-таки прав: «Ад – это другой!» По крайней мере, в моем случае это так. Мои поклонники разбросаны по всем континентам, мои романы переведены на множество языков, но популярность не делает меня менее одиноким. С годами теряешь интерес и к женщинам, и к вину, и ко всем мелким радостям. Душа становится похожа на выжженное поле, на котором ничего больше не взрастет. Но парадоксально то, что именно в таком опустошенном состоянии я бываю наиболее продуктивен как писатель. Моя методика «алхимического романа» получает наилучшее воплощение в те периоды, когда в сердце угасают последние эмоции. Эмоции – не самый чистый материал, и для получения «философского камня» они должны быть сожжены в тигле сакрального делания. Путь пугающий, трудный, но приносящий освобождение.

Это была тайна, о которой никому не расскажешь, ни с кем ею не поделишься, ведь всякий человек, которому я раскрою свой секрет, может оказаться не человеком, а машиной. И что тогда? С недавнего времени мне стало казаться, что жизнь моя находится под угрозой. Если идет тотальная война между человеческой расой, представителем которой я являюсь, и неизвестно откуда взявшимися на нашей планете существами, враждебными нам, то всякий человек может теперь быть отнесен к исчезающему биологическому виду, и жизнь его находится в опасности. Спасайтесь, братья!

Не знаю, началась ли у меня паранойя или за мной и в самом деле велась слежка, но с того момента, как я осознал, что существует заговор машин и человеческая популяция методично истребляется, жизнь моя, и без того невеселая, превратилась в сущий ад. Не проходило и дня, чтобы я не пережил какое-нибудь шокирующее откровение, связанное с широкомасштабным геноцидом, ведущимся роботами против людей. В сводках новостей, в газетах, по телевизору, в интернете – везде я видел теперь, что жертвами несчастных случаев, аварий, авиакатастроф и прочих бедствий оказываются исключительно люди и никогда сами оборотни-машины. Оборотней-машин среди пострадавших никогда не встречалось, зато почти всегда они давали комментарии в прессе, выступали перед журналистами, выражали соболезнования семьям погибших, объявляли траур и делали заявления от лица правительства. Теперь я мог легко отличать роботов от людей, и масштабы раскрывшегося заговора приводили меня в состояние депрессии. В это трудно было поверить, и я, впадая в малодушие, склонен был относить свои прозрения к развивающейся у меня психической болезни. Однажды, по идиотизму своему, я рассказал все Годжаеву и только после этого осознал, что и он не человек, а спрятавшаяся под человеческой кожей кукла, выполняющая заложенную в нее программу по истреблению всего живого. Но самое ужасное, что Годжаев знал теперь и то, что я знаю, кто он: наши сеансы гипноза продолжались, и я не сомневаюсь, что в одном из таких измененных состояний сознания я все ему поведал. Но почему тогда он не предпринимает никаких действий для того, чтобы меня устранить? Ведь я опасный свидетель, и меня лучше убрать до того, как я предам огласке информацию об этом заговоре. Или он думает, что меня, человека экзальтированного, известного пьяницу и к тому же еще писателя, прославившегося научно-фантастическими романами, никто всерьез не воспримет? Все решат, что это очередной мой вымысел, еще не оформленный в виде романа! Не знаю, какими соображениями руководствовался доктор, но в любом случае было понятно одно: я ему не страшен, он меня не боится, а, наоборот, издевается надо мной и дразнит меня, как старый пес – щенка. Но зря Годжаев меня недооценивает: если этот светский раут проводится в мою честь, то я знаю, чем именно его увенчать. Немногим оборотням удастся спастись, когда я устрою пальбу по этим расфранченным мишеням! Мужчина я, в конце концов, или кто?!