Моя необработанная форма

28. ЛЮСИДОТЕРАПИЯ

Лучше было оказаться в нормальной психушке, чем попасть в руки Годжаеву. Плохо твое дело, если лечит тебя псих, еще более чокнутый, чем ты сам. Годжаев, как всякий амбициозный мозгоправ, изобрел собственный метод исцеления больных, основанный в основном на гипнозе и еще черт знает какой белиберде. Назвал он свой гениальный метод люсидотерапией. Если объяснять в двух словах, то принцип его такой. При помощи гипноза, дьявольского устройства «ГОЛЕМ 0.1» и прочей белиберды Годжаев вводил пациента в состояние люсидного, то есть осознанного, сновидения. Бедолага проваливался в безумный морок, начинал жить полной жизнью внутри собственного бреда, осознавал себя в нем и мог, руководствуясь советами доктора Годжаева, на него влиять. Пациент пребывал в фантасмагорических «осознанных» грезах, понимал, помнил, что он спит, но не терял связи с терапевтом. Годжаев все это время руководил им, пока тот блуждал между явью и сном. Сновидец и доктор Годжаев доискивались до причин, вызвавших психическое расстройство у пациента, и вместе пытались его устранить. И вот на мне Годжаев решил отточить свое мастерство люсидотерапевта. Это было его ноу-хау, никакой конкуренции, и, стало быть, ответственности. Начались наши «сеансы», как он ласково их называл, в один тоскливый осенний день и не прекращались несколько месяцев. Впрочем, с того момента я утратил ощущение времени и потерял счет дням и неделям, так что, сколько реально длились эти «сеансы» (я бы назвал их изощренной пыткой), я сказать не могу. Мое сознание стало для Годжаева объектом исследования. Он в него проникал, вводя меня в гипноз, давая мне различные психотропные препараты, подключая мой мозг к каким-то приборам, выводящим на экран планшета его работу и выдающим какие-то одному Годжаеву понятные показания. В результате этих экзерсисов я то и дело терял идентичность и превращался в различных людей, а иногда и в разных существ, в животных, в растения, но Годжаеву всегда удавалось вернуть меня в реальность, и я опять становился самим собой. По крайней мере, так мне казалось. Я уже не мог твердо ответить, кто я есть: писатель или серийный убийца. Это было изнурительно, но и захватывающе одновременно. Все свои метемпсихозы я описывал Годжаеву, и он их тщательно записывал в отдельную папку.

– Прекрасно, прекрасно! – всякий раз повторял одержимый доктор, выслушивая мои рассказы о духовных перерождениях. – Лучше, чем я ожидал!

Что он имел в виду, чего он ожидал, было непонятно, но мне как подопытной крысе и не полагалось знать обо всех планах безумного экспериментатора. Единственное, что я уловил из обрывков его фраз, – это то, что исследовал он природу воображения, природу сознания, ему было важно отделить мысль от образа, рациональное восприятие от магмы бессознательного. Причем доктор Годжаев не просто теоретизировал, но вел сугубо практическую, прикладную работу, и раз за разом наши заныры в океан бессознательного становились все более длительными, более глубокими и пугающими. Так, однажды я оказался в первобытном мире, в котором обитали доисторические чудовища, всевозможные ящеры и птеродактили, мужчины были жалки и слабы, как дети, а женщины, напротив, являли собою вид гордых воительниц. Я увидел, как вокруг костра собралось племя чернокожих женщин, они сидели перед высоким пламенем, а в черных разрывах ночи плясала, била в бубен и выкрикивала заклинания, вводя этим себя и всех присутствующих в транс, старая шаманка. Ей вынесли белого петуха, старуха отсекла петуху голову и стала обливать себя его кровью. Кропила кровью огонь и крепкие тела женщин. Наконец, обессилела, упала на землю и затряслась в жутких конвульсиях, из ее беззубого рта выступила пена, а глаза закатились. Шаманка исступленно повторяла одно слово: «Лоно, лоно, лоно!» – и прижимала к своей морщинистой промежности все еще трепыхавшегося, обезглавленного петуха, изображая, что она с ним совокупляется. Одна из женщин прошлась по кругу с глиняной чашей в руке, и все сделали из нее по глотку. Последние капли женщина выплеснула в огонь, отчего пламя вздрогнуло и поднялось еще выше. И вдруг, влекомые неистовым порывом страсти, женщины стали втаскивать друг друга в объятия. Началась оргия, нарушающая все человеческие табу. Женщины превратились то ли в зверей, то ли в дьяволиц, одержимых похотью. Из густого мрака ночи вышел белый единорог, бесшумно приблизился к огню и уставился на обнаженные тела женщин, спутавшихся в змеиные клубки, неморгающим кровавым взглядом.