Моя необработанная форма

19. ТЕАТР ДЕКАДАНСА

С этими воспоминаниями о «пятом», облитом кислотой, я отошел от окна. Слева от окна двинулась моя искривленная лунным светом тень. Угрожающе надо мной нависла. Я сделал несколько ленивых движений, имитирующих удары, скорее только для того, чтобы согреться, а не отбиться от назойливой тени. «Двойку» левый-правый, хук слева и апперкот. Огромная тень на стене повторила мои движения, но мне показалось, что сделала она это с еще большей ленцой, чем я, немного запоздала, и наши с ней движения оказались не синхронны. В боксе есть такой термин – «бой с тенью». Меня он всегда пугал, еще с самого детства, когда я только начинал заниматься боксом. Обычно «бой с тенью» проводится перед зеркалом. Спортсмен отрабатывает технику ударов, движения, нырки, уклоны. Но я относился к этому, в сущности, самому безобидному элементу тренировок всегда очень серьезно, неадекватно серьезно. Мне труднее всего давался именно «бой с тенью», я делал все, чтобы увильнуть от этого простейшего упражнения. Реальные соперники меня не пугали, но в ужас приводила мысль, что предстоит боксировать с самим собой, со своим зеркальным отражением, со своим двойником. Это была бесперспективная борьба, так как мой соперник знал меня лучше всех, видел меня изнутри, оставаясь при этом для меня полной загадкой, и у меня не было шансов его одолеть. Мы оба знали это.

Тренер заметил мои страхи и не пропускал ни одной тренировки, чтобы не помучить меня перед зеркалом хотя бы несколько минут. Вообще-то я ему теперь за это благодарен, он научил меня преодолевать свой страх, но тогда мне хотелось тренера прикончить, подсыпать ему в бутылку с минеральной водой какую-нибудь отраву или снотворное, а когда он уснет, – размозжить ему голову двадцатикилограммовым «блином» от штанги. Часто я мечтал об этом, но, к счастью, фантазиям моим сбыться было не суждено. Если бы не этот человек, я стал бы просто психопатом, заурядным насильником и убийцей, а не чемпионом мира в сверхтяжелом весе. Правда, все беды последних дней, о которых я хочу рассказать, обрушились на меня тоже по вине этого взбалмошного старика, будь он неладен! Так что мы с ним теперь в расчете. Мы – квиты. И хотя я прекрасно сознаю, что так и не решил своих психопатологических проблем, титул чемпиона мира по боксу и мировая известность все-таки дают мне надежду выкарабкаться из моего персонального ада хотя бы в отдаленном будущем.

Хотя о каком будущем я говорю? У меня нет будущего! Что меня может ждать, после стольких убийств? Счастьем было бы умереть на ринге и чтобы все мои преступления так и не всплыли наружу. Остаться в памяти людей легендой, а не сошедшим с катушек психопатом. Таких, как я, никто не жалеет. В людях нет жалости даже к своим близким, что же говорить тогда о сексуальном маньяке? Таких презирают. Даже самые преданные фанаты будут плевать на мои плакаты и подтирать ими задницы, когда мир узнает, кем на самом деле является их кумир. Не хотелось бы мне дожить до этого дня. Но, к счастью, дожить до этого дня мне не грозит. Трудно сознавать, что ты безумен, и пытаться вести при этом нормальный образ жизни. Рано или поздно ты все равно проколешься. Шила в мешке не утаишь. Если бы не ринг, где я выплескиваю всю свою ярость, не знаю, что бы я делал. Если бы не ринг, число моих жертв было бы, вероятно, вдвое, втрое больше и меня бы уже давно прирезал в обосранной подворотне какой-нибудь отморозок. Или же психи на зоне шилом ткнули бы в сердце. И все. Конец один. Могила.

Для меня ринг – это все равно что театр для Софокла: и тут и там психопаты, актеры или боксеры способны вызвать у публики какое-то еще чувство, кроме омерзения. Под маской спортсмена можно прятать свои комплексы, как под античной «персоной». И пока ты на высоте, многое сходит тебе с рук.

Девкам ты нравишься, если успешен. Они так эгоистичны, что готовы на все, лишь бы быть в центре внимания. Нет такой гадости, на какую не пошла бы женщина, лишь бы насытить свою страсть. Пусть все рушится, только бы мир вертелся вокруг нее. Этот мир, как пестрая юла, запущен бабским эгоизмом. Им всего мало, наполнить эту влажную прорву амбиций невозможно. Раньше алчность женщин вызывала во мне лишь презрение, но со временем я понял, что это закон природы и ему нужно следовать. Не знаю уж, кто там наверху запустил этот механический театр, кто привел его в движение, но женская ненасытность – главная в нем пружина. Теперь я не такой максималист, каким был двадцать лет назад, и мне нравится получать удовольствие, доставляя удовольствие женщинам. Когда ты создаешь для женщины иллюзию, что в состоянии удовлетворить ее похоть и выполнить все ее желания, ты погружаешься в теплый океан жизни, как в сочное женское лоно, и тебя уже не интересует то, что внутри этого лона, как в пещере с демонами, можно остаться навечно. Само путешествие внутри этого темного лабиринта завораживает тебя, и ты думаешь только об одном: как бы зайти в своем гибельном скитании как можно дальше. Зайти как можно дальше! Как можно дальше! Женщины, о, женщины, если бы не вы, что наполнило бы смыслом жизнь такого извращенца, как я? Вопрос риторический! Можно не отвечать! Сознавать, что ты болен, – это уже первый шаг к выздоровлению. Но, если честно, выздоравливать я не собираюсь. Мне и так хорошо. Мне хорошо внутри безумия. Изумительный театр декаданса.

20. «ВСЕ, ЧТО УГОДНО!»

Разговор с нимфоманкой не задался, я наговорил ей кучу гадостей и залил вином ее белоснежную тунику. Несмотря на это, мы уединились в темной комнате, и она высосала из меня остатки здравого смысла. Потом я вернулся к людям и стал ходить по залу взад-вперед, расталкивая всех плечами. На меня злобно озирались, но когда узнавали, лица людей расплывались в заискивающих улыбках. Странные мысли овладели мной, и я полностью в них погрузился, не обращая внимания на вьющийся вокруг бомонд.

Одно дело, когда ты думаешь сам, и совсем другое – когда тебе навязывают свои мысли посторонние люди. Мы почти никогда не думаем сами, нам все время кто-то навязывает свою волю. По крайней мере, со мною это всегда именно так. Но я тоже в долгу не остаюсь и пишу свои книги. Не представляю, как мне удается строчить романы (а собравшиеся тут люди уверяют меня, что я один из самых известных писателей современности), ведь мне трудно удерживать себя в рамках своей индивидуальности. Впрочем, для писателя, возможно, это как раз и есть очень хорошее качество: менять личины, вживаться в характеры описываемых тобой персонажей, не имея при этом своего собственного лица. Скользить по характерам, менять их, как оболочки. Мне было бы любопытно перечитать все, написанное мною; может быть, таким образом, я смогу вспомнить свою жизнь и понять что-либо о себе самом. Но этого, я знаю, никогда не произойдет. Я слишком ленив, чтобы читать книги. Тем более – свои. Писать их – еще куда ни шло, но читать – нет, не буду.

Я подошел к столику, на котором лежала стопка толстых книг, взял одну из них в руки. На суперобложке я увидел фотографию человека средних лет с самодовольной улыбкой на лице.

– О, маэстро, вы уже хотите начать сессию раздачи автографов и пресс-конференцию? – спросил меня какой-то мужчина, одетый, как и многие присутствующие на этом рауте, в смокинг. – Если да, то я первый попрошу вас подписать мне книгу! – Он протянул мне книгу с улыбающимся незнакомцем на обложке и достал из кармана чернильную ручку. От неожиданности я взял у него ручку и в замешательстве стал оглядываться по сторонам. Со всех сторон ко мне направились люди. Возник ажиотаж, все оживились. Раскрыв книгу, я прочитал на титульном листе название: «МОЯ НЕОБРАБОТАННАЯ ФОРМА».

– Что мне вам написать? – спросил я дрожащим голосом. В горле от волнения пересохло, и мне трудно было говорить.

– Да все что хотите! «На память от автора», «От автора с наилучшими пожеланиями». Все, что угодно!

Недолго думая, я написал: «Все, что угодно!», чем привел своего почитателя в полнейший восторг.