Моя необработанная форма

50. НЕУЖЕЛИ ДУША?

Бой закончился уже в третьем раунде, к неудовольствию толпы, собравшейся на поединок на пустыре и прильнувшей к экранам телевизоров. Чемпион вновь отстоял свой титул, расправившись с чернокожим претендентом за восемь секунд до гонга. Это с самого начала было похоже на избиение, Лейба (Голем) Гервиц превзошел сам себя. Зал неистовствовал, безумно ревел. Все жаждали крови, и они ее получили. Бездыханное тело на носилках унесли с ринга, а чемпион, подняв правую руку, приветствовал публику жестом победителя. Его облепили репортеры, тыкали в лицо микрофонами, ослепляли вспышками фотоаппаратов. Так не чествовали даже Мохаммеда Али. И все было бы хорошо, если бы эксцентричный чемпион не заявил вдруг перед камерами об окончании спортивной карьеры. Зал разочарованно загудел. Телевизионные камеры выхватывали из многотысячной толпы лица плачущих поклонников. Это было действительно незабываемое шоу. Лейба (Голем) Гервиц заявил, что не случайно решил провести свой последний поединок здесь, на пустыре, в месте, где он когда-то начинал свой путь членом банды мелких рэкетиров. Много лет назад все его друзья были убиты среди этих убогих трущоб, и последний бой чемпион захотел посвятить их памяти. Все его фанаты, конечно, знали эту историю, он не раз вспоминал о ней в многочисленных интервью. Все имеет свой цикл, и чемпион заканчивает карьеру там же, где он ее когда-то начинал. Короче, это была довольно сентиментальная речь, но дослушать ее до конца мне не удалось. Санитары морга выключили телевизор и положили меня обратно в мертвецкий мешок.

Все придуманные мною миры разрушились в одночасье. Феномены внутри сознания опять стали мне враждебны. Теперь мне негде от них укрыться. Нет никаких сомнений – я перенес тяжелейшую психологическую травму. Но для чего она была мне нужна? Ведь не просто так на меня обрушились все страдания, не по одной только прихоти случая, и без какой-либо цели. В это я не верю. В мире нет ничего случайного. Все взаимосвязано, и одно вытекает из другого. Мир как психическая среда целостен, континуален. В нем, как и в нашей психике, могут меняться лишь качества. И, вероятно, страдания были посланы мне для того, чтобы я вначале обнаружил, а потом начал развивать в себе какое-то внутреннее измерение. Вероятно, только для этого, ведь ни одна инициация не обходится без стресса, ни одно рождение не проходит без травмы. Так и я – родился внутри себя самого, и теперь, как беспомощный младенец, захожусь истошным ревом в ожидании мамкиной груди. Плачу без слез. Реву без крика.

– Не вижу никаких оснований для отказа этому чудно́му негоцианту! Раз уж ему так необходим мозг этого психопата, почему бы нам не продать его, в самом деле? Для науки эти серые фекалии заурядного маньяка никакой ценности не представляют, а нашему департаменту какая-никакая, а выгода! – услышал я разговор и сразу понял, что речь обо мне.

Потом послышался звук раскрывающейся молнии, и в глаза мне ударило ослепительным холодным светом. Похоже, я лежал в мешке в мертвецкой, с номерком на ноге, а надо мною стояли сотрудники криминального отдела и патологоанатомы.

– Вскрытие мозга Ницше, конечно, весьма интересно и могло бы нам показать, от какой атипичной формы паралича он умер, но разве это имеет что-либо общее с его «Заратустрой»? Так и здесь. Мы можем изучить мозг этого монстра и в конечном счете придем к чему-то усредненному, типическому, к чему-то, что нам уже и так хорошо знакомо. Но разве это раскроет нам тайну его заблудшей души?

– И на кой он нам со своей тайной? – Седенький курчавый старичок закурил.

Второй, молодой, поднес ему железную пепельницу. Разве можно курить в мертвецкой, чертовы циники, ни живых людей не уважают, ни мертвых! Мне захотелось выразить свое возмущение не столько даже тем, что эти два умника явно нарушают правила и курят в мертвецкой, сколько их заумной болтовней о проблемах и уцененности моего обожженного мозга. Тоже мне, интеллектуалы нашлись! Не будь я сейчас прикован к холодному столу, на котором лежит мое еще более холодное, одеревеневшее тело, я бы им растолковал, что к чему. Скальпели и молотки пришлись бы как нельзя кстати!

– Вы придаете этой заблудшей душе слишком большую значимость, в то время как аналитическая психология давно уже дала название всем нашим психическим загадкам. Мы имеем дело с самым заурядным автономным комплексом, когда изолированная часть души ведет самостоятельную жизнь, не подчиняясь иерархии сознания. Так и этот несчастный, работая в офисе подстилкой для ног, где-то в глубине души мнил себя легендарным боксером, непобедимым чемпионом-супертяжеловесом, или великим писателем, продающим книги миллионными тиражами. Все очень просто! – Молодой меня раздражал еще больше старого, хотя он и не курил.

Внезапно в руках у него появился острый скальпель, и он провел им, довольно умело, по моему черепу. Мне показалось, что в меня ворвался взвихренный поток ветра, и сознание мое вместе с ним выпорхнуло, подобно весенней бабочке, из душной комнаты на свободу. К нам подошел старик, держа в руках стеклянный сосуд, наполненный какой-то мутной жидкостью, по всей видимости формалином. В зубах его по-прежнему тлела сигаретка, сизый дым поднимался к глазам старика и разъедал их, отчего старик кривил лицо и щурился.

– А кто этот чудак, коллекционирующий такую дрянь? – спросил курилка, поднося сосуд к моему лицу.

В мутную жижицу формалина вначале упал пепел с кончика его сигареты, а потом, сразу же за этим, молодой доктор плюхнул в сосуд грязноватую слизистую субстанцию. Мне стало страшно, когда я понял, что это такое, стало противно, но ничего поделать я, к своей досаде, не мог, и мне оставалось лишь наблюдать за происходящим.

– Не знаю, какой-то клоун. Оставил мне визитку. Директор и владелец частного «Музея Жестокости». Этого фрика самого надо бы выставлять в музее. Вырядился Мефистофелем! И по-моему, того – гомосек! – Молодой взял из рук у седого склянку, закупорил ее и поднял к свету. – Ничего особенного. Заурядный душегуб. Завтра его кремируют, и никто об этом гнусном типе никогда больше не вспомнит. Разве что журналисты да родственники его жертв.

Мне было странно слышать эти разговоры о себе, лежащем среди покойничков, было странно видеть все происходящее, ведь если я мертв, а я, по всей видимости, мертв, и более того – из меня изъяли мозг, – то что же тогда наблюдает за этими двумя опустившимися эскулапами? И что в таком случае мыслит сейчас, если нет ни живого тела, ни мыслящего органа? Чудны дела Твои, Господи! Впервые за многие годы мне пришла мысль о Творце. Верно говорят, что человек может считать себя атеистом только до тех пор, пока не умрет. Смерть каждого делает религиозным. Мне от этой мысли немного полегчало и даже как-то весело стало на душе, хотя поводов для веселья, откровенно говоря, не было. И потом – какая душа? Что такое – душа?! Тело мое распотрошено (даже я не потрошил так своих жертв, как эти мясники распотрошили меня), мозг плавает в мутной склянке, – так что же тогда наблюдает за происходящим, мыслит и вспоминает прошедшую жизнь?! Неужели все-таки душа?!

2012–2018