Я спросил:


— Давно ли она сменила обстановку комнаты?


Они оба повернулись и уставились на меня.


— Меня просто интересуют любые изменения, которые она могла сделать недавно, — объяснил я.


Мелисса сказала:


— Это было сделано недавно. Несколько месяцев назад — три или четыре. Находившиеся здесь вещи отец подобрал по своему вкусу, они были по-настоящему декоративны. Мама распорядилась убрать все это на хранение, на третий этаж. Она говорила мне, что чувствует себя немного виноватой, потому что отец потратил очень много времени на то, чтобы собрать всю обстановку. Но я сказала ей, что все нормально — это ее комната, и она имеет право обставить ее так, как ей нравится.


Майло открыл дверь в спальню и переступил порог. Я услышал его голос:


— А здесь, похоже, больших изменений не было.


Мелисса заторопилась вслед за ним. Я вошел последним.


Майло стоял перед скрытой под пологом кроватью. Мелисса сказала:


— Наверно, ей здесь нравится так, как есть.


— Наверно, — согласился Майло.


Изнутри комната казалась еще больше. По крайней мере семь метров в длину и столько же в ширину, чуть ли не пятиметровый потолок с лепными украшениями, имитирующими сплетенные из ткани косички. Двухметровую каминную полку белого мрамора украшали золотые часы и стайка миниатюрных серебряных птичек.


Сидевший на часах золотой орел взирал свысока на этих мелких пичужек. Тут и там были расставлены стулья в стиле ампир с обивкой из камчатной ткани оливкового цвета, бросались в глаза причудливая трехстворчатая ширма, расписанная цветами подсолнуха, несколько малюсеньких инкрустированных золотом столиков непонятного назначения, картины, изображавшие сценки сельской жизни и грудастых дев с потупленным взором.


Извивающиеся плетеные косички тянулись к центру потолка, где заканчивались гипсовым узлом, с которого, словно гигантский брелок, свисала хрустальная с серебром люстра. Постель была накрыта стеганым атласным покрывалом кремового цвета. Гобеленовые подушки в изголовье были уложены в ровный ряд, частично перекрывая друг друга, как упавшие костяшки домино. В ногах поперек кровати аккуратно лежал шелковый халат. Кровать стояла на возвышении и оттого казалась еще выше, чем была на самом деле. Верхушки стоек полога почти касались потолка.


В слабом свете хрустальных бра, расположенных возле кровати, кремовый цвет приобретал оттенок английской горчицы, а темно-фиолетовое ковровое покрытие казалось серым. Майло щелкнул выключателем, и комнату залил яркий свет люстры.


Он заглянул под кровать, выпрямился и сказал:


— С такого пола хоть ешь. Когда здесь убирали?


— Вероятно, сегодня утром. Мама обычно убирает сама — я не хочу сказать, что она пылесосит или делает какую-то тяжелую работу. Но застилать постель ей нравится самой. Она очень аккуратна.


Вслед за Майло я посмотрел на ночные столики в китайском стиле. На обоих стояло по телефону цвета слоновой кости, стилизованным под старину. В центре левого столика в вазочке стояла красная роза. Рядом лежала книга в жестком переплете.


Все шторы были задернуты. Майло подошел к одному из окон, отдернул шторы, открыл окно и выглянул наружу. В комнату проникла струя свежего воздуха.


Изучив то, что можно было видеть, он отвернулся от окна, подошел к левому ночному столику, взял в руки книгу и открыл ее. Перелистал несколько страниц, потом повернул книгу вверх ногами и потряс. Ничего не выпало. Открыв дверцу тумбы, он наклонился и заглянул внутрь. Пусто.


Я подошел и посмотрел на обложку книги. Поль Теру. «Патагонский экспресс».


— Это книга о путешествиях, — сказала Мелисса. Майло молча продолжал осмотр комнаты.


У стены, противоположной по отношению к кровати, стояли трехметровый шкаф из ореха с позолотой и широкий резной комод, инкрустированный в стиле маркетри травами и цветами. На крышке комода располагались флаконы и флакончики с духами и мраморные часы. Майло открыл верхнюю секцию шкафа. Там оказался цветной телевизор «Сони» с девятнадцатидюймовым экраном, выпущенный не меньше десяти лет назад. На телевизоре лежал «ТВ-гид». Майло открыл его и перелистал. Нижняя секция шкафа была пуста.


— А видео нет? — спросил он.


— Маме не очень нравятся фильмы.


Майло перешел к комоду, выдвинул один за другим ящики, провел руками по атласам и шелкам.


Мелисса с минуту смотрела на него, потом спросила:


— А что, собственно, вы ищете?


— Где она держит остальную свою одежду?


— Вон там. — Она указала на резные вращающиеся двери на левой стороне комнаты. Двери из индийского розового дерева были инкрустированы медными и латунными вьющимися растениями, а мотив в верхней части дверей вызывал в памяти Тадж-Махал.


Майло бесцеремонно толкнул их.


За дверями оказался короткий и низкий холл, в который выходили еще три двери.


Первая вела в ванную комнату, облицованную зеленым мрамором, красоту которого подчеркивали зеркала с оттенком шампанского. Оборудование этой комнаты составляли утопленная в пол круглая ванна, размеры которой были бы достаточны для семейного купания, золотые краны, унитаз и биде из зеленого мрамора. Шкафчик аптечки был замаскирован под еще одну зеркальную панель. Майло отодвинул дверцу и взглянул на содержимое. Аспирин, зубная паста, шампунь, тюбики губной помады, несколько баночек с косметикой. Шкафчик был полупустой.


— Вы можете сказать, взяла ли она что-нибудь отсюда?


Мелисса покачала головой.


— Здесь все, что у нее есть. Она не очень увлекается косметикой.


За второй дверью помещался платяной шкаф размером с комнату, в центре которого стояли макияжный столик и скамья с мягкой обивкой и где все было в таком же порядке, как на подносе с инструментами в операционной. Плечики цвета шампанского, с мягкими подушечками, все обращены в одну сторону. Две стены отделаны кедром, две затянуты розовой узорчатой тканью. Подвешенные к потолку брусья для плечиков, из твердой древесины.


Одежда рассортирована по типам, но особенно сортировать было нечего. По большей части там были платья бледных тонов. Несколько вечерних платьев и меховых вещей у задней стенки; с некоторых еще не сняты фирменные торговые ярлыки. Пар десять туфель, из них три пары — кроссовки. В специальных отделениях, расположенных вдоль задней стенки, сложены майки и свитеры. Заполнено не более четверти всего места на брусьях для плечиков.


Здесь Майло не торопился: проверял карманы, становился на колени и осматривал пол под одеждой. Не найдя ничего, перешел в третью комнату.


Наполовину библиотека, наполовину гимнастический зал. По стенам от пола до потолка дубовые книжные полки, покрытый лаком пол из деревянных плиток. Передняя половина комнаты была застлана соединяющимися резиновыми матами. На этом резиновом покрытии размещались стационарный велосипед, гребной тренажер, моторизованная дорожка и переносная стойка с облегченными хромированными гантелями. На руле велосипеда висели дешевые электронные часы. Две неоткупоренные бутылки воды «Эвиан» стояли на небольшом холодильнике рядом с гантельной стойкой. Майло открыл его. Пусто.


Он прошел в глубину комнаты и провел пальцем вдоль нескольких полок. Я прочитал заглавия книг.


Опять Теру. Ян Моррис. Брюс Четуин.


Атласы. Альбомы ландшафтных фотографий. Иллюстрированные рассказы о путешествиях от викторианской эпохи до современности. Одюбоновские путеводители по Западу для любителей птиц. Путеводители Филдинга по всем остальным местам. Все номера журнала «Нэшнл джиографик» за семьдесят лет, переплетенные в коричневые обложки. Стопки журналов «Смитсониан», «Оушенз», «Нэчерэлхистори», «Трэвел», «Спорт дайвер», «Конносер».


В первый раз с момента появления Майло в особняке он показался мне встревоженным. Но это впечатление было мимолетным. Он обвел взглядом остальные книжные полки и сказал:


— Похоже, тут у нас просматривается определенная тема.


Мелисса промолчала.


Я тоже.


Никто не набрался смелости выразить очевидное словами.

* * *


Мы вернулись в спальню. Мелисса казалась притихшей.


Майло спросил:


— Где у нее лежат банковские книжки и денежные документы?


— Я не знаю, не уверена, держит ли она их здесь.


— Почему нет?


— Ее банковские дела ведет мистер Энгер из «Ферст фидьюшиери траст». Он президент банка. Его отец знал моего.


— Энгер, — повторил Майло, записывая. — Знаете номер телефона на память?


— Нет. Банк находится на бульваре Кэткарта, всего в нескольких кварталах от того места, где вы сворачиваете, когда едете сюда.


— Не скажете ли, сколько у нее там счетов и какие?


— Не имею ни малейшего представления. У меня там два — мой счет, которым банк управляет по доверенности, и еще один, которым я пользуюсь для текущих расчетов. — Она многозначительно помолчала. — Так хотел папа.


— А ваш отчим? Где у него счет?


— Понятия не имею. — Она принялась разминать руки.


— Нет оснований думать, что у него какие-то финансовые затруднения?


— Откуда мне знать?


— А что за рестораны он содержит?


— Бифштексы и пиво.


— На ваш взгляд, дела у него идут хорошо?


— Довольно неплохо. У него подают много сортов импортного пива. В Сан-Лабрадоре это считается экзотикой.


— Кстати, о пиве. Я бы выпил что-нибудь — сока или содовой. Со льдом. Здесь наверху найдется холодильник с чем-нибудь таким?


Она кивнула.


— В конце коридора есть кухня для обслуживающего персонала. Я могу принести вам что-нибудь оттуда. А вам, доктор Делавэр?


— Да, пожалуйста.


— Кока-колы, — уточнил Майло.


Я сказал, что выпью того же, что и он.


— Значит, две кока-колы. — Она осталась на месте.


— Что-нибудь не так? — спросил Майло.


— Вы здесь уже закончили?


Он еще раз огляделся.


— Да, конечно.


Мы прошли через гостиную и вышли в коридор. Мелисса закрыла дверь и сказала:


— Две кока-колы. Я быстро.


Когда она ушла, я спросил:


— И что же ты думаешь?


— Что думаю? Думаю, что и в самом деле на деньги счастья не купишь, братец. Эта комната, — он показал большим пальцем через плечо на дверь, — дьявольски похожа на номер в гостинице. Она как будто прилетела на «Конкорде», распаковала вещи и отправилась осматривать достопримечательности. Как, черт побери, она могла вот так жить, не оставляя нигде ни кусочка себя самой? И куда, к дьяволу, она девала себя целый день?


— Читала и повышала мышечный тонус.


— Ну да, — сказал он. — Читала книги о путешествиях. Это как дурацкая шутка. Юмор в представлении какого-нибудь режиссера, ставящего фильмы ужасов.


Я промолчал.


— Что? Думаешь, я потерял способность к состраданию?


— Ты же говоришь о ней в прошедшем времени.


— Сделай одолжение, не интерпретируй. Я ведь не говорю, что она мертва, просто ее здесь нет. Нутром чую, что она уже какое-то время планировала упорхнуть из клетки и наконец набралась храбрости это сделать. Наверно, жмет сейчас на своем «роллсе» на всю катушку по шоссе №66, стекла опущены, и распевает во все горло.


— Не знаю, — возразил я. — Я как-то не представляю себе, чтобы она бросила Мелиссу на произвол судьбы.


Он коротко и жестко засмеялся.


— Алекс, я знаю, она твоя пациентка, и ты явно ей симпатизируешь, но, судя по тому, что я видел, девчонка действует на нервы. Ты сам слышал, как она сказала насчет того, что мамочка никогда не повышала на нее голос. Это нормально? Может, у мамашки в конце концов лопнуло всякое терпение. А ты видел, как она обошлась с Рэмпом? И предложила мне проверить его — без всякой серьезной на то причины? Я бы не мог долго терпеть подобные выкрутасы. Конечно, у меня нет докторской степени по ребячьей психологии. Но ведь и у мамашки тоже нет.


Я сказал:


— Она славная девчушка, Майло. Исчезла ее мать. Неужели нельзя, по-твоему, относиться к ней сейчас помягче?


— Можно подумать, она была паинькой до исчезновения матери. Ты же сам говорил — вчера она закатила ей истерику и убежала из дому.


— Ладно. Да, у нее бывают срывы. Но мать ее любила. Они очень близки между собой. Я просто не представляю, чтобы она сбежала.


— Не хочу никого обидеть, Алекс. Но насколько хорошо ты на самом деле знаешь эту даму? Ты видел ее один раз. Она — бывшая актриса. А относительно их близости между собой подумай вот о чем: она никогда не кричала на девчонку. Ни разу за все восемнадцать лет? Каким бы хорошим ни был ребенок, время от времени на него приходится покрикивать, верно? Эта леди, должно быть, сидела на пороховой бочке. Злость на то, что сделал ей Макклоски. Горе от потери мужа Раздражение от того, что проблемы держат ее взаперти. Это даже не бочка, а бочища, верно? И именно ссора с девчонкой подпалила в конце концов фитиль. Дочка опять дала волю языку, и на этот раз чаша терпения матери переполнилась. Она долго прождала ее, но та не вернулась, и она сказала: а пошли вы все туда-то, и сколько можно сидеть и читать про все эти дальние страны, надо поехать и посмотреть на них.


Я сказал:


— Предположим, что ты прав. Как думаешь — она вернется или нет?


— Вероятно, да. Она ничего с собой не взяла. Хотя кто знает?


— И что же будем делать дальше? Еще что-нибудь для отвода глаз?


— Не еще. Отвод глаз даже и не начинался. Когда я рылся в ее комнате, то делал реальную работу. Я хотел почувствовать атмосферу. Как если бы находился на месте преступления. И знаешь что? Уж сколько я видел на своем веку комнат, залитых кровью, однако это место даст им сто очков вперед по жути, которую наводит. В нем ощущалась… пустота. Недобрые вибрации. Мне приходилось видеть в Азии джунгли, где я чувствовал нечто похожее. Стоит мертвая тишина, но ты знаешь, что под спудом что-то происходит.


Он покачал головой.


— Ты только послушай, что я говорю. Вибрации. Флюиды. Такое может нести какой-нибудь болван из «Нью эйдж».


— Нет, — сказал я. — Я это тоже почувствовал. Вчера, когда я был здесь, дом напомнил мне пустой отель.


Он завращал глазами, состроил гримасу в подражание карнавальной маске накануне Дня всех святых, скрючил пальцы в когти и стал царапать воздух.


— Мотель «Рр-р-ич», — прорычал он. — Туда въезжают, но оттуда не выезжают.


Я засмеялся. Совершенно безвкусная шутка. Но она создавала мучительно хорошее ощущение. Совсем как те шутки, которые отпускались на собраниях медперсонала в те далекие времена, когда я работал в больнице.


Он сказал:


— Наверно, надо поработать над этим делом пару дней. Скорее всего, к тому времени она объявится. Альтернативный вариант — отказаться прямо сейчас, но это только испугает девочку и Рэмпа и заставит их кинуться к кому-нибудь другому. А другие могут их и ободрать. Лучше уж я заработаю свои семьдесят в час.


— Я как раз собирался спросить тебя об этом, — сказал я. — Мне ты говорил о пятидесяти.


— Пятьдесят и было — сначала. А потом я приехал и увидел дом. Теперь, когда я получил кое-какое представление об интерьере, жалею, что не запросил девяносто.


— Скользящая шкала?


— Вот именно. Богатством надо делиться. Полчаса в этом доме — и я уже готов голосовать за социалистов.


— Может, и Джина чувствовала то же самое, — заметил я.


— Что ты хочешь этим сказать?


— Ты видел, как мало у нее одежды. А потом эта гостиная. Как она переменила там обстановку. Заказывала по каталогу. Может, ей просто захотелось вырваться отсюда.


— А может, это просто снобизм наоборот, Алекс. Вот как, например, иметь дорогие произведения искусства и держать их сваленными наверху.


Я собирался рассказать ему о том эстампе Кассатт в кабинете у Урсулы Каннингэм-Гэбни, но мне помешало возвращение Мелиссы с двумя стаканами. Она пришла в сопровождении Мадлен и двух латиноамериканок лет тридцати с небольшим, которые едва доставали француженке до плеча, у одной длинные волосы были заплетены в косу, а у другой была коротко подстриженная густая грива. Если они и снимали свои форменные платья на вечер, то сейчас снова их надели. Успели даже подкраситься. Они казались излишне бойкими и настороженными — как пассажиры, проходящие таможенный досмотр в недружественном порту.


— Это детектив Стерджис, — проговорила Мелисса, вручая нам стаканы с кока-колой. — Он здесь затем, чтобы выяснить, что случилось с мамой. Детектив, познакомьтесь с Мадлен де Куэ, Лупе Ортега и Ребеккой Мальдонадо.


Майло сказал:


— Дамы, очень приятно.


Мадлен скрестила руки на груди и кивнула. Другие женщины просто смотрели во все глаза.


— Мы ждем Сабино, нашего садовника, — продолжала Мелисса. — Он живет в Пасадене. Долго ждать не придется. — Она повернулась к нам. — Они сидели у себя в комнатах. Я решила, что им вполне можно выйти. И, по-моему, вы вполне можете начать прямо сейчас. Я уже спросила их…


Ее прервал дверной звонок.


Сказав: «Секундочку», она побежала вниз по ступеням. Я смотрел на нее с верхней площадки лестницы и видел, как она шла через холл к двери. Но опередивший ее Рэмп уже открывал дверь. Вошел Сабино Хернандес, а за ним пятеро его сыновей. Все шестеро мужчин были одеты в спортивные рубашки с короткими рукавами и легкие брюки. Они встали по стойке «вольно». Один был в галстуке «боло», двое предпочли шейный платок. Они стали озираться вокруг — под впечатлением обстоятельств или размеров дома. Интересно, сколько раз за все эти годы они фактически бывали внутри.


Мы собрались в передней комнате. Майло стоял с блокнотом и ручкой наготове, все остальные сидели на краешках мягких стульев. Девять лет превратили Хернандеса в старика — как лунь седого, сгорбленного, с обвисшими щеками. Руки у него мелко дрожали. Он казался слишком хилым для физической работы. Его сыновья, которых тот же отрезок времени преобразил из мальчиков в мужчин, окружали его подобно подпоркам, поддерживающим старое, больное дерево.


Майло задавал свои вопросы, призывая их тщательно покопаться в памяти. В ответ получил мокрые глаза женщин и острые, настороженные взгляды мужчин.


Единственным новым событием оказался рассказ очевидца, ставшего свидетелем отъезда Джины. Двое сыновей Хернандеса работали перед домом как раз в то время, когда Джина выезжала из ворот. Один из них, Гильермо, подстригал дерево, росшее рядом с подъездной дорожкой, и фактически видел ее, когда она проезжала мимо. Он видел ее ясно, потому что стоял по правую руку от «роллс-ройса», у которого руль справа, а тонированное стекло было опущено.


Сеньора не улыбалась и не хмурилась — у нее просто было серьезное лицо.


Руль она держала обеими руками.


Ехала очень медленно.


Она не заметила его, не сказала «до свидания».


Это было немного необычно — сеньора всегда бывала очень дружелюбна. Нет, она не казалась испуганной или расстроенной. Не казалась и сердитой. Что-то другое — он стал искать подходящее английское слово. Посоветовался с братом. Хернандес-старший смотрел прямо перед собой отрешенным взглядом, словно происходящее никак его не касалось.


— Думала, — сказал Гильермо. У нее было такое выражение, как будто она о чем-то думала.


— А о чем, не представляете?


Гильермо покачал головой.


Майло адресовал этот вопрос им всем.


Непроницаемые лица.


Одна из горничных-латиноамериканок опять заплакала.


Мадлен толкнула ее и продолжала смотреть прямо перед собой.


Майло спросил француженку, не хочет ли она что-либо добавить.


Та сказала, что мадам — прекрасный человек.


Non. Она не имеет никакого представления о том, куда уехала мадам.


Non, мадам не взяла с собой ничего, кроме своей сумочки. Своей черной сумочки из телячьей кожи от Джудит Лайбер. Это ее единственная сумочка. Мадам не любит иметь много разных вещей, но то, что у нее есть, отличного качества. Мадам всегда такая… tres classique.


Новые потоки слез у Лупе и Ребекки.


Хернандесы заерзали на своих стульях.


Все выглядели растерянными и подавленными. Рэмп рассматривал костяшки пальцев. Даже Мелисса, казалось, сникла.


Майло начал зондировать, сначала мягко, потом более настойчиво. Я поразился его высокому профессионализму.


Но результат оказался нулевым.


Атмосферу беспомощности, которая воцарилась в комнате, казалось, можно было потрогать рукой. Когда Майло задавал вопросы, никто не устанавливал очередности ответов, никто не вышел вперед, чтобы говорить от имени всех.


Когда-то все было иначе.


Похоже, Джейкоб — твой хороший друг.


Он за всеми присматривает.


Датчи так никто и не заменил.


А теперь еще и это.


Казалось, сама судьба ополчилась на этот большой дом, позволяя ему рассыпаться — камень за камнем.

17


Майло отпустил прислугу и попросил, чтобы ему отвели место для работы.


Рэмп сказал:


— Располагайтесь, где вам будет удобно.


— В кабинете на первом этаже, — предложила Мелисса и привела нас в комнату без окон, где висела картина Гойи. Стоявший в центре комнаты белый французский письменный стол был слишком мал для Майло. Он сел за него, попытался устроиться поудобнее, оставил эти попытки и скользнул взглядом от одной заставленной книгами стенки до другой.


— Здорово смотрится.


Мелисса сказала:


— Здесь был кабинет отца. Он специально спроектировал эту комнату без окон, чтобы ничто не отвлекало от работы.


— Угу, — пробормотал Майло. — Он выдвинул ящики стола и снова их задвинул. Вынул свой блокнот и положил его на стол. — Какие-нибудь телефонные справочники здесь есть?


— Вот они, — откликнулась Мелисса и открыла дверцу шкафчика под полками. Вынула целую кипу справочников и водрузила ее перед Майло, заслонив всю нижнюю половину его лица. — Этот черный, что наверху, — частный справочник по Сан-Лабрадору. В него дают номера своих телефонов даже те, кто не хочет фигурировать в обычном телефонном справочнике.


Майло разделил кипу на две невысокие стопки.


— Начнем с номеров ее кредитных карточек.


— У нее есть все основные, — сказал Рэмп, — но я не могу назвать номера по памяти.


— Где она держит выписки своих счетов?


— В банке. «Ферст фидьюшисри» — это здесь, в Сан-Лабрадоре. Счета за покупки поступают прямо туда, и банк их оплачивает.


Майло повернулся к Мелиссе.


— А вы знаете какие-нибудь номера?


Она покачала головой и виновато взглянула на него, словно студентка, оказавшаяся неподготовленной.


Майло что-то себе записывал.


— Как насчет номера ее водительского удостоверения?


Молчание.


— Ну, это не трудно узнать, — сказал Майло, продолжая писать. — Теперь персональные данные — рост, вес, дата рождения, девичья фамилия.


— Сто семьдесят четыре, — ответила Мелисса. — Около сорока семи килограммов. День рождения у нее двадцать третьего марта. Девичья фамилия Пэддок. Реджина Мари Пэддок. — Она продиктовала это по буквам.


— Год рождения?


— Тысяча девятьсот сорок шестой.


— Номер карточки социального страхования?


— Я не знаю.


Рэмп сказал:


— Я никогда не видел ее карточку — уверен, что Глен Энгер может найти вам этот номер по ее налоговым декларациям.


Майло спросил:


— Значит, она не держит дома никаких бумаг?


— Насколько мне известно, нет.


— Сан-лабрадорская полиция ни о чем таком вас не спрашивала?


— Нет, — ответил Рэмп. — Возможно, они рассчитывали получить информацию из другого источника — из городского судебного архива, например.


Мелисса сказала:


— Верно.


Майло отложил ручку.


— Ладно, пора приниматься за дело. — Он потянулся к телефону.


Ни Рэмп, ни Мелисса не сдвинулись с места.


— Не стесняйтесь, если хотите остаться на шоу, — пригласил их Майло. — Но предупреждаю: если вас клонит ко сну, то это вас доконает окончательно.


Мелисса нахмурилась и быстро вышла из комнаты.


Рэмп сказал:


— Не буду мешать вам, мистер Стерджис. — Он повернулся и ушел.


Майло снял трубку.


Я пошел искать Мелиссу и нашел ее на кухне, где она заглядывала в один их стенных шкафов. Она вытащила бутылку оранжада, отвинтила колпачок, достала стакан и стала наливать себе напиток. Пролила немного на стойку, но вытереть и не подумала.


Все еще не видя меня, она поднесла стакан к губам и так резко глотнула, что закашлялась.


Брызгая во все стороны, она хлопала себя по груди. Увидев меня, захлопала еще сильнее. Когда приступ кашля прошел, она сказала:


— Изумительное зрелище, не правда ли? — И тихим голосом добавила:


— Все получается у меня шиворот-навыворот.


Я подошел ближе, оторвал кусок бумажного полотенца от рулона на деревянной подставке и подтер лужицу.


Она заявила:


— Дайте-ка, я сама сделаю. — Взяла у меня полотенце и стала тереть уже сухие места.


— Я знаю, каково тебе приходится, — сказал я. — Два дня назад мы говорили о Гарварде.


— Гарвард, — усмехнулась она. — Велика важность.


— Надеюсь, он снова вернет себе статус великой важности, и притом скоро.


— Ну да, правильно. Как будто я теперь смогу вообще уехать.


Скомкав полотенце, она бросила его на стойку. Подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза, приглашая поспорить.


Я сказал:


— В итоге ты поступишь так, как будет лучше для тебя.


У нее в глазах мелькнуло выражение неуверенности, потом их взгляд переместился на бутылку с оранжадом.


— Боже, вам я даже и не предложила. Извините.


— Ничего. Я ведь только что пил колу.


Словно не слыша, она продолжала:


— Давайте-ка, я сейчас вам налью. — Она достала еще один стакан. Когда ставила его на стойку, ее рука дернулась, и стакан заскользил по поверхности. Она поймала его прежде, чем он упал на пол. Но он выскочил у нее из рук, и ей пришлось ловить его опять. Тяжело дыша, она уставилась на стакан, потом пробормотала: «Черт бы тебя побрал!» — и выбежала из кухни.


Я опять пошел искать ее, прошел по всему первому этажу дома, но ее нигде не было. Поднялся по зеленой лестнице и подошел к ее комнате. Дверь была открыта. Я заглянул внутрь, никого не увидел, позвал ее по имени, но ответа не получил. Войдя в комнату, я вошел в мираж: меня обступили кристально-четкие воспоминания о месте, где я никогда не был.


Потолок представлял собой фреску, изображавшую придворных дам в пышных платьях, которые наслаждались жизнью, вероятно, в Версале. Пол был устлан ковровым покрытием цвета малинового щербета. Стены оклеены обоями в розовых и серых тонах (розовые ягнята и серые котята). На окнах кружевные занавески. Кровать была миниатюрной копией материнской. Полки, сплошь заставленные музыкальными шкатулками, миниатюрной посудой и фигурками. Три кукольных домика. Зоопарк мягких зверей.


Точное соответствие описанию девятилетней давности.


Комната, где она ни разу не спала.


Единственной уступкой повзрослению был письменный стол, стоявший справа от кровати, с персональным компьютером, матричным принтером и стопкой книг.


Я посмотрел, что за книги. Два руководства по подготовке к приемным экзаменам. «Игра в университеты: вы планируете свою академическую карьеру». Справочник Фаулера по американским университетам. Информационные брошюры из полудюжины крупнейших университетов. Та, что из Гарварда, сильно зачитана, отделение психологии отмечено закладкой.


Руководства, касающиеся будущего, в комнате, которая цепляется за прошлое. Как будто развивался лишь ум, а все остальное стояло на месте.


А что, если я был введен в заблуждение тогда, девять лет назад, и поверил, что она изменилась больше, чем это было на самом деле?


Я вышел из комнаты, подумал, не поискать ли ее на втором и на третьем этаже, и понял, что мне этого совсем не хочется.


Я спустился вниз и постоял в холле, в полном одиночестве. Человек без функции. Трехметровые мраморные часы с таким разукрашенным циферблатом, что трудно было по нему ориентироваться, показывали без четверти двенадцать. С момента исчезновения Джины Рэмп прошло почти девять часов.


Пора было немного поспать, оставив расследование профессионалам.


Я пошел сказать профессионалу, что ухожу.


Он стоял за письменным столом — галстук ослаблен, рукава небрежно закатаны до середины расстояния между запястьем и локтем, подбородок придерживает трубку — и быстро записывал.


— Угу… А вообще на него можно положиться?.. Ах, так? Не знал, ребята, что у вас такие успехи. Вот как?.. Ну, вы даете… Может, и стоит об этом подумать, да. В любом случае, во сколько это было?.. Хорошо, да, я знаю, где это. Спасибо, что поговорили со мной на этой стадии дела… Да, да, официально, хотя я не в курсе, что они активно этим занимаются, — Сан-Лабрадор… Да, я знаю. Все равно, хотя бы на всякий случай… Да, спасибо. Очень вам признателен. Пока.


Он положил трубку и сказал:


— Это из службы дорожного патрулирования. Похоже, моя шоссейная теория получает кое-какое подтверждение. Есть информация, что машину, возможно, видели. В три тридцать дня, на 210-м, едущей в восточном направлении, недалеко от Азузы. Отсюда это около шестнадцати километров, так что по времени подходит.


— Что ты имеешь в виду, говоря «возможно, видели», и почему так поздно об этом узнали, если машину заметили уже так давно?


— Источник информации — отдежуривший полицейский мотоциклист. Он болтался дома, слушал свой сканер, случайно услышал объявление о розыске и позвонил на службу. Получилось так, что в три тридцать он засек превышение скорости, заволок нарушителя на левую обочину ведущей на запад полосы 210-го и выписал ему повестку, когда вдруг заметил, как этот «роллс» — или просто похожий на этот — промчался мимо в противоположном направлении, по восточной полосе. Все случилось так быстро, что он не успел толком рассмотреть номерные знаки, заметил только, что они английские. Ну как, ты получил ответ на оба вопроса?


— Кто был за рулем?


— Этого он тоже не видел. Да и не мог бы, даже если это была она, — стекла-то дымчатые.


— Так он заметил, что стекла дымчатые?


— Нет. Он смотрел на саму машину. На форму корпуса. Он вроде как коллекционер, у него «бентли» примерно того же периода.


— «Бентли» у простого полицейского?


— Моя первая реакция была точно такая же. Парень, с которым я только что говорил — он сержант, служит в полиции Сан-Гейбриела, — приятель того парня. Тот связался лично с ним, потому что тоже помешан на машинах, собирает «корветы». Очень многие полицейские увлекаются колесами, даже подрабатывают, чтобы оплачивать свои игрушки. Так вот, он сказал мне, что некоторые старые модели «бентли» не такие уж и дорогие. Тысяч двадцать или около того, и даже дешевле, если купить разбитую машину и самому починить. «Роллсы» того же года стоят дороже, потому что считаются более редкими — этих «серебряных зорь», например, было выпущено всего несколько сотен. Именно поэтому первый парень и заметил машину.


— То есть, вероятно, это ее машина.


— Вероятно. Но не бесспорно. Парню, который видел ее, показалось, что там был черный верх и серый низ, но он не уверен — она могла быть вся черная или иметь темно-серый верх и светло-серый низ. Ведь она промчалась мимо на скорости около ста километров в час.


— А много ли «роллсов» старых моделей может разъезжать в это время и в этом месте?


— Больше, чем ты думаешь. По всей видимости, их прилично осело в Лос-Анджелесе в те времена, когда доллар еще кое-что стоил. А в районе Пасадены и Сан-Лабрадора живет множество коллекционеров. Но вообще-то да, я бы сказал, что на девяносто с лишним процентов можно считать, что это была она.


— На восток по 210-му, — сказал я, представляя себе эту широкую автостраду — Куда она могла направляться?


— Куда угодно, но очень скоро ей пришлось бы принимать решение — автострада кончается километрах в двадцати пяти от того места, немного не доезжая Ла-Верна. На север будет «Анджелес-Крест», но я не думаю, что ей захочется его преодолеть. К югу она могла свернуть на любую из других дорог — на 57-ю, идущую точно на юг, или на 10-ю в любом направлении, и тогда могла уехать куда угодно от побережья до Вегаса. Или она проехала прямо, до предгорий, и исчезла из вида у Ранчо-Кукамонга — а что там дальше-то, черт побери?


— Не знаю. Но думаю, что она, вернее всего, будет держаться ближе к цивилизации.


Он кивнул.


— Да. К цивилизации в ее понимании. У меня на уме такие места, как Ньюпорт-Бич, Лагуна, Ла-Джолла, Пома, Санта-Фе-Спрингс. Но и это не намного сужает крут поисков. Или, быть может, она развернулась кругом и отправилась к себе в Малибу.


— Рэмп дважды звонил туда, но она не ответила.


— Может, у нее не было настроения снимать трубку?


— Если она едет в одном направлении, с какой стати вдруг развернется, чтобы ехать в противоположном?


— Скажем, все началось импульсивно — она просто катается ради того, чтобы кататься. Попадает на скоростную трассу, едет, подхваченная общим потоком — случайно на восток. Может, все дело в том, что это первый путь, который ей попадается. Когда автодорога кончается, она решает, куда конкретно поедет. А что ближе всего к дому? Дом номер два. Или предположим, что на восток она ехала намеренно. Это означает дорогу номер 10 и целый букет других возможностей: Сан-Бернардино, Палм-Спрингс, Вегас. И то, что лежит дальше. А дальше, Алекс, необъятные дали — она может доехать хоть до самого Мэна, если машина выдержит. Если нет, то она, имея такие деньги, может бросить ее и быстро достать другую. А чтобы с легкостью податься на все четыре стороны, нужно иметь лишь время и деньги, а ни с тем ни с другим у нее проблем нет.


— Страдающий агорафобией человек совершает поездку по живописным местам?


— Ты сам говорил, что она находится на пути к излечению. Может, скоростная трасса как раз и помогла — весь этот ровный асфальт и никаких светофоров. Такое может дать человеку ощущение собственного могущества. Может родить в нем желание позабыть о правилах. Разве не для этого люди вообще выезжают на трассу?


Я задумался над его словами. Вспомнил, как впервые оказался на шоссе в шестнадцать лет, направляясь на запад, чтобы поступить в университет. Как впервые перевалил за Скалистые горы и увидел пустыню ночью, какой испытал тогда восторг и ужас. Как впервые моему взору предстала грязно-коричневая дымка смога, нависшая над впадиной, в которой лежал Лос-Анджелес, — тяжелая и угрожающая, она все же была бессильна отнять блеск у тех радужных перспектив, какие сулил город, погруженный в сумерки.


— Наверно, — сказал я.


Майло вышел из-за стола и обошел его кругом.


— Что же дальше? — спросил я.


Сообщим эту информацию, потом расширим розыск — сейчас у нас уже больше половины шансов за то что к этому времени она уже за пределами округа.


— Или ее машина.


Он поднял брови.


— Что ты хочешь этим сказать?


— Возможно, с ней что-то случилось, так? Тогда за рулем был кто-то другой.


— Все возможно, Алекс. Но если бы ты был бандитом, ты увел бы именно эту машину?


— Кто-то сказал мне давным-давно, что попадаются только дураки.


— Ты предпочитаешь подозревать преступление? Дело твое. Мне на данной стадии потребовалось бы обнаружить нечто действительно скверное, чтобы рассматривать этот случай не просто как побег взрослого человека из дому. Да еще такой, который явно не сделает из меня героя.


— Как прикажешь тебя понимать?


— Среди пропавших без вести убежавшие из дому труднее всех поддаются розыску, при любых обстоятельствах. А богатые — это худшие из худших. Потому что богатые диктуют свои правила игры. Они покупают за наличные, никуда не нанимаются на работу, не участвуют ни в каких обществах взаимного кредита — то есть не делают ничего такого, что оставляет за человеком бумажный след. За примером далеко ходить не надо. Посмотри, что получается с Рэмпом и девчонкой. Обычный муж гораздо больше в курсе относительно кредитных карточек своей жены и номера ее карточки социального страхования. Обычные муж и жена делятся друг с другом. А эти люди живут раздельно — во всяком случае, в смысле денег Богачи знают силу баксов — они разгораживают свои капиталы и оберегают их, словно зарытые сокровища.


— Отдельные банковские счета и отдельные спальни, — сказал я.


— Вот где настоящая близость, а? Похоже, он ее даже не знает Неизвестно, зачем она вообще вышла за него замуж, — девчонка права.


— Может, ей понравились его усы.


Он улыбнулся короткой, грустной улыбкой и направился к двери. Оглянувшись на комнату без окон, заметил:


— Комната, где ничто не мешает сосредоточению. Лично мне очень скоро захотелось бы драпануть отсюда куда глаза глядят.


Я подумал о другой комнате без окон и стал рассказывать:


— Кстати, об интерьерах. Когда я был в клинике Гэбни, меня поразило сходство между внутренней отделкой кабинета Урсулы Гэбни и тем, как Джина обставила эту свою гостиную на втором этаже. Точно та же цветовая гамма, тот же стиль мебели. И единственным украшением кабинета Урсулы был эстамп работы Кассатт. Мать и дитя.


— И что же это означает, доктор?


— Точно не знаю, но если этот эстамп — подарок, то это чертовски щедрый подарок. В последний раз, когда я смотрел аукционный каталог, эстампы Кассатт в хорошем состоянии были в цене.


— Почем?


— От двадцати до шестидесяти тысчонок за черно-белые. Цветные — еще дороже.


— Тот эстамп, что у докторши, тоже цветной?


Я кивнул.


— Очень похож на Джинин.


— Больше шестидесяти тысяч, — задумчиво проговорил он. — А каковы нынешние воззрения относительно того, что лечащие врачи принимают подарки от пациентов?


— Это не криминал, но вообще считается неэтичным.


— Ты думаешь, что здесь может быть что-то вроде дела Свенгали?


— Ну, может быть, ничего такого зловещего, — сказал я. — Просто чрезмерная вовлеченность, собственнические притязания. Похоже, Урсула чувствует что-то вроде ревности к Мелиссе — такая детская ревность встречается между родными братьями и сестрами. Словно хочет, чтобы Джина принадлежала исключительно ей одной. Мелисса это почувствовала. С другой стороны, здесь просто может быть затронута профессиональная гордость. Лечение велось интенсивно. Она прошла с Джиной большой путь — изменила всю ее жизнь.


— Заодно и ее мебель.


Я пожал плечами.


— Может, я и зарапортовался. Или вижу все наоборот. Ведь и пациенты оказывают влияние на своих врачей. Это называется обратный перенос Урсула могла купить себе работу Кассатт, потому что увидела Джинину, и она ей понравилась. При тех гонорарах, которые заламывает клиника, она вполне могла это себе позволить.


— Что, дело поставлено на большие баксы?


— На мегабаксы. Когда бывают задействованы оба Гэбни, они берут пять сотенных в час с пациента. Три сотни стоит час его времени и две сотни — ее.


— Разве она не слышала никогда о равной плате за равный труд?


— Ее труд даже больше, чем равный. У меня такое впечатление, что она-то и проводит львиную долю самого лечения, а он себе посиживает и изображает ментора.


Майло поцокал языком.


— Ну, и она неплохо зарабатывает при этом. Пять сотен. — Он покачал головой. — Здорово устроились. Заимей горсточку богатеньких пациентов с серьезной душевной болью — и знай греби денежки лопатой.


Он сделал шаг и остановился.


— Ты не думаешь, что эта Урсула что-то скрывает?


— Скрывает? Но что она может скрывать?


— Например, что ей все известно об этом деле. Если они так дружны, как ты предполагаешь, то Джина вполне могла поделиться с ней планами великого побега. Может, старушка Урсула даже думала, что для Джины это будет полезно, окажет на нее лечебное действие. Черт побери, да она, может, даже помогла все спланировать — ведь Джина исчезла по дороге в клинику.


— Все может быть, — сказал я. — Но я в этом сомневаюсь. Было похоже, что она действительно сильно расстроилась из-за исчезновения Джины.


— А что муж докторши?


— Говорил, что положено в таких случаях, но не производил впечатления сильно встревоженного. Утверждает, что не имеет привычки тревожиться — натренировал себя ничем не расстраиваться.


— По принципу, что врач должен сначала уметь исцелить себя? Или он просто-напросто не такой хороший актер, как его жена.


— Все трое в сговоре? — спросил я. — Я думал, тебе не по душе теории о заговорах.


— Мне по душе все, что подходит к данным обстоятельствам, — а пока, по-моему, не подходит ровным счетом ничего. Пока мы просто ломаем голову.


— В группе Джины есть еще две женщины, — сказал я. — Если она действительно планировала сбежать, то могла им как-то намекнуть об этом. Но когда я предложил Урсуле побеседовать с ними, она прямо-таки рогом уперлась — Джина-де с ними не общается, так что они ничем не могут быть полезны. Если она что-то скрывает, то, возможно, надеялась таким образом отшить меня.


Он чуть-чуть улыбнулся.


— Отшить? Мне показалось, что у вас это принято называть конфиденциальностью.


Мне стало жарко.


Майло похлопал меня по плечу.


— Ну-ну, что такое немножко реальной действительности между друзьями? Кстати говоря, мне следует сообщить новую информацию своим клиентам.


Мы нашли Рэмпа в задней комнате с расписными балками, где он сидел и пил. Шторы на французских дверях были задернуты, и он, полузакрыв глаза, смотрел куда-то в пространство. Его лицо горело ярким румянцем, а рубашка начала терять свежесть по краям. Когда мы вошли, он поприветствовал нас тоном радушного хозяина, встречающего гостей:


— Джентльмены!


Майло попросил его найти Мелиссу, и он вызвал ее комнату по встроенному в телефонный аппарат интеркому.


Не получив ответа, попробовал еще несколько комнат, но безуспешно, и посмотрел на нас снизу вверх с выражением беспомощности.


— Найду ее позже, — сказал Майло и передал Рэмпу информацию о том, что машину видели.


— На двести десятом, — повторил Рэмп. — Куда она могла ехать?


— Вам что-нибудь приходит на ум?


— Мне? Нет. Конечно, нет. Во всем этом нет никакого смысла… Что ей делать на автостраде? Она только что начала водить машину. Это просто безумие какое-то.


Майло сказал:


Неплохо было бы распространить розыск на территорию всего штата.


— Конечно. Валяйте, распространяйте.


— Это должно исходить от полицейского органа. Ваших местных копов, наверно, уже поставили в известность о том, что машину видели, и они сами, возможно, обратились с этой просьбой. Если хотите, я могу позвонить и узнать точно.


— Пожалуйста, — сказал Рэмп. Он встал и стал ходить по комнате. Его рубашка спереди выехала из-под пояса и болталась. На ней красными нитками была вышита монограмма «ДHP».


— Ехала по автостраде — от такого спятить можно. А они уверены, что это была она?


— Нет, — ответил Майло. — Они уверены лишь в том, что это была точно такая же машина, как у нее.


— Значит, это должна быть она. Сколько может существовать этих чертовых «серебряных зорь»?


Рэмп взглянул вниз, торопливо заправил рубашку.


Майло сказал:


— Следующим шагом будет обзвонить авиакомпании, потом завтра с утра пойти в банк и взглянуть на ее финансовые документы.


Рэмп впился в него взглядом, нащупал, словно слепой, край стоявшего поблизости кресла и опустился на сиденье, не сводя с Майло глаз.


— То, что вы говорили вначале, — ну, что это… что она убежала из дома. Вы ведь теперь думаете, что это точно, не так ли?


— Я пока ничего не думаю, — ответил Майло с мягкостью, которая удивила меня и заставила Рэмпа поднять голову чуть выше. — Я просто иду шаг за шагом — делаю то, что необходимо сделать.


Где-то в доме громко хлопнула дверь.


Рэмп вскочил, будто подброшенный пружиной, и выбежал из комнаты. Через несколько секунд он вернулся, ведя за собой Мелиссу.


Поверх рубашки на ней был надет жилет «сафари» цвета хаки, на ногах — ботинки с налипшей на них грязью и травой.


— Я велела ребятам Сабино проверить участок, — сказала она. — На всякий случай. — Быстро взглянула на Рэмпа. — Что тут у вас происходит?


Майло повторил ей то, что узнал.


— Автодорога, — произнесла Мелисса. Одна ее рука подкралась к другой и стала мять.


Рэмп сказал:


— Это совершенно непонятно, правда?


Она проигнорировала его, уперлась руками в бедра и повернулась лицом к Майло.


— Ладно, по крайней мере, с ней ничего не случилось. Что делать дальше?


— До утра буду висеть на телефоне, — ответил Майло. — Утром иду в банк.


— Зачем ждать до утра? Я прямо сейчас позвоню Энгеру и скажу, чтобы приехал сюда. Это самое малое, что он может сделать, — он неплохо зарабатывает на ведении дел нашей семьи.


— Хорошо. Скажите ему, что мне нужно просмотреть документацию вашей матери.


— Подождите здесь. Я позвоню ему прямо сейчас.


Она вышла из комнаты.


Майло сказал:


— Слушаюсь, мэм.

18


Она вернулась с клочком бумаги и вручила его Майло.


— Он примет вас там — вот адрес. Мне пришлось сказать ему, в чем дело, и дать понять, что от него требуется держать это при себе. Что делать мне, пока вас не будет?


— Звоните в авиакомпании, — ответил Майло. — Узнавайте, не покупал ли кто-нибудь билета куда-нибудь на имя вашей мамы. Говорите, что вы ее дочь и что она вам срочно нужна. Если это не сработает, пофантазируйте немного — ну, кто-то болен, и вам нужно обязательно разыскать ее по просьбе медиков. Проверьте вылеты из Лос-Анджелеса, Бербанка, Онтарио, Джон-Уэйна и Линдберга. Если хотите сделать это по-настоящему тщательно, проверьте и на девичью фамилию мамы. Я снова вернусь только в том случае, если в банке произойдет нечто неординарное. Вот мой домашний телефон.


Нацарапав номер на оборотной стороне листка, который она ему только что вручила, он оторвал половину и отдал ей.


— Звоните мне, если узнаете хоть что-то, — попросила Мелисса. — Даже если это будет казаться незначительным.


— Будет сделано. — Он повернулся к Рэмпу. — Вы оставайтесь здесь.


Рэмп, сидя в своем кресле, вяло кивнул.


Я спросил Мелиссу:


— Я что-нибудь могу для тебя сделать?


— Нет, — ответила она. — Спасибо. Мне совсем не хочется разговаривать. Я хочу что-то делать. Не обижайтесь, ладно?


— Я не обижаюсь.


— В случае чего я вам позвоню, — сказала она.


— Нет проблем.


— До встречи, — попрощался Майло и направился к двери.


— Я выйду с тобой, — сказал я.


— Как прикажешь. — Мы покатили под уклон по подъездной дорожке. — Но если бы у меня была возможность немножко придавить подушку, я бы и думать не стал.


Он ехал на принадлежащем Рику белом «порше-928». В приборную панель был встроен портативный сканер, которого не было, когда я последний раз видел машину. Он был включен на минимальную громкость и издавал ровный поток бормотания.


— Ого-го, — прокомментировал я, постучав по корпусу.


— Рождественский подарок.


— От кого?


— Мне от меня, — ответил Майло, нажимая на газ. «Порше» согласно замурлыкал. — Я все же думаю, что тебе надо поспать. Рэмп уже выглядит помятым, а девчонка держится на адреналине. Рано или поздно тебе придется вернуться сюда и поработать по специальности.


— Я не устал.


— Слишком взвинчен?


— Ага.


— Усталость на тебя навалится завтра. Как раз когда раздастся какой-нибудь панический звонок.


— Это уж точно.


Он тихо засмеялся и дал полный газ.


Ворота были открыты. Майло повернул налево на Сассекс-Ноул и еще раз налево. Крутнув баранку руля вправо, он немного переборщил, и ему пришлось выравниваться перед выездом на бульвар Кэткарта. В зданиях магазинов и фирм, стоявших вдоль торговой улицы, было темно. Уличные фонари светили молочно-опаловым светом, не достигавшим осевого газона.


— А вот и он, блещет всеми огнями. — Говоря это, Майло показал через улицу на залитое светом прожекторов одноэтажное здание в стиле греческого возрождения. Белый известняк. Самшитовая изгородь, небольшая лужайка с флагштоком. Над дверью банка надпись золотыми буквами: «ФЕРСТ ФИДЬЮШИЕРИ ТРАСТ».


Я сказал:


— Мне кажется, он маловат даже для того, чтобы сложить выручку от продажи выпечки.


— Не забывай: на первом месте качество, а не количество.


Он остановил машину перед банком. Направо была парковочная площадка на двадцать мест; въезд на нее обозначался двумя железными столбиками с протянутой между ними цепью, которая сейчас была опущена на землю. Черный «мерседес» стоял в одиночестве на первом месте с левой стороны. Как только мы вылезли из «порше», дверца черной машины открылась.


Вышедший человек закрыл дверцу и встал рядом, положив руку на крышку автомобиля.


Майло произнес:


— Я — Стерджис.


Человек выступил вперед, в круг света от уличного фонаря. На нем был серый костюм из легкого габардина, белая рубашка и желтый галстук в синий горошек. Такой же платок торчал у него из нагрудного кармана; обут он был в черные легкие туфли. Человек, умеющий быстро одеться среди ночи.


Он сказал:


— Я — Глен Энгер, мистер Стерджис. Надеюсь, миссис Рэмп не находится в опасности.


— Именно это мы и пытаемся выяснить.


— Сюда, пожалуйста. — Он указал в сторону входной двери банка. — Система охранной сигнализации отключена, но предстоит еще справиться вот с этим.


И он показал на четыре врезных замка взаимной блокировки, расположенные квадратом вокруг дверной ручки. Он вынул внушительную связку ключей, отделил один, вставил его в верхний правый замок, повернул и, дождавшись щелчка, вынул. Работал быстро и умело. У меня мелькнула мысль о профессиональном взломщике сейфов.


Я присмотрелся к нему внимательнее. Рост метр восемьдесят три, вес шестьдесят, седые волосы подстрижены «ежиком», длинное лицо, на котором при дневном свете был бы, вероятно, виден загар. Утолщенный нос, слишком маленький рот и крохотные прилегающие ушки. Как будто он покупал черты лица на распродаже и ему достались на размер меньше, чем нужно. По контрасту с густыми темными бровями его бесцветные глаза казались еще меньше, чем были на самом деле. На вид ему можно было дать от сорока пяти до пятидесяти пяти лет. Если его подняли с постели, то по нему это не было заметно. Перед тем как вставить четвертый ключ, он остановился и посмотрел в обе стороны безлюдной улицы. Потом на нас.


Ответный взгляд Майло ничего не выражал.


Энгер повернул ключ, нажал на дверь и чуть-чуть приоткрыл ее.


— Я очень встревожен из-за миссис Рэмп. То, что сказала Мелисса, прозвучало очень серьезно.


Майло кивнул все с тем же непроницаемым видом.


Энгер спросил:


— В чем именно, по вашему мнению, я могу быть вам полезен?


И посмотрел на меня.


— Доктор Алекс Делавэр, — сказал Майло. Как будто это все объясняло. — Первое, что вы можете сделать, это дать мне номера ее кредитных карточек и чековых счетов. Во-вторых, вы можете просветить меня относительно общего состояния ее финансов.


— Просветить вас, — повторил Энгер, все еще держась за дверную ручку.


— Ответить на несколько вопросов.


Энгер пошевелил нижней челюстью взад и вперед.


Просунув руку в приоткрытую дверь, он включил свет в помещении.


Внутри банк был отделан полированной древесиной вишневого дерева, ковровым покрытием чистого синего цвета и латунными аксессуарами, потолок украшало рельефное изображение сидящего на вершине орла. По одну сторону располагались три места кассиров и дверь с табличкой «ХРАНИЛИЩЕ», а по другую — три письменных стола со стульями. В центре помещения находился киоск обслуживания.


Здесь стоял запах лимонного воска, нашатыря и денег — таких старых, что они уже начали покрываться плесенью. Видя банк пустым, я почувствовал себя грабителем.


Энгер показал вперед и подвел нас к двери в глубине помещения, на которой было написано: «У. ГЛЕН ЭНГЕР, ПРЕДСЕДАТЕЛЬ И ПРЕЗИДЕНТ», а под надписью помещалась печать, ужасно напоминавшая ту, которой только что перестал пользоваться Рональд Рейган.


Эта дверь была заперта на два замка.


Энгер открыл их и сказал:


— Входите.


Его офис оказался маленьким и прохладным, и пахло в нем, как в новом автомобиле. Меблировка состояла из приземистого письменного стола — на нем было пусто, если не считать золотой ручки «Кросс» и лампы под черным абажуром, — и двух обитых коричневым твидом стульев с низким квадратным столом между ними. На столе лежало несколько переплетенных в кожу томов. Справа от письменного стола на подставке с колесиками располагался персональный компьютер. Задняя стенка была увешана семейными фотографиями, на каждой из которых фигурировала одна и та же компания: светловолосая жена, напоминающая Дорис Дей после шести месяцев неумеренной еды, четверо светловолосых мальчиков, два прекрасно ухоженных золотистых ретривера[10] и сердитого вида сиамская кошка.


Другие стены были заняты парой стэнфордских дипломов, коллекцией гравюр Нормана Рокуэлла, вставленной в рамку Декларацией Независимости и высоким, до потолка, стеллажом со спортивными трофеями. Гольф, сквош[11], плавание, бейсбол, легкая атлетика. Призы двадцатилетней давности с выгравированным на них именем: Уоррен Глен Энгер. Более недавние — с именами Уоррена Глена Энгера-младшего и Эрика Джеймса Энгера. Я подумал о тех двух мальчиках, которые не принесли в дом никакого золота, и попробовал угадать их на фотографиях, но не смог. Улыбались все четверо.


Энгер занял место за письменным столом, поправил манжеты и посмотрел на часы. На тыльной стороне его рук росли темные курчавые волосы с рыжиной на концах.


Мы с Майло уселись на стулья с твидовой обивкой. Я посмотрел на стол. Тома в кожаных переплетах оказались справочниками. Это были списки членов трех частных клубов, которые все еще вели с городом борьбу по поводу допуска в свои члены женщин и представителей меньшинств.


— Вы частный детектив? — спросил Энгер.


— Верно.


— Какого рода информация вас интересует?


Майло вынул свой блокнот.


— Для начала общие размеры состояния миссис Рэмп. Как распределяются ее средства. Не снимала ли она недавно значительных сумм со счетов.


Энгер шевельнул бровями.


— И зачем же все это вам нужно, мистер Стерджис?


— Меня наняли для поисков миссис Рэмп. Всякий хороший охотник должен знать свою добычу.


Энгер нахмурился.


Майло сказал:


— Характер ее банковских операций может мне кое-что сказать о ее намерениях.


— Намерениях в каком смысле?


— Если обнаружатся факты снятия со счета необычно крупных сумм, то это может означать, что она собиралась предпринять какое-то путешествие.


Энгер покивал чуть заметным движением головы.


— Понимаю. Но в данном случае ничего подобного не было. А размеры ее состояния? Что скажет вам эта цифра?


— Мне надо знать, что поставлено на карту.


— Поставлено на карту в каком плане?


— В плане того, как долго она сможет скрываться, если делает это по своей воле.


— Не хотите ли вы сказать…


— И в плане того, кто все это наследует, если дело обстоит иначе.


Энгер подвигал челюстью.


— Это звучит зловеще.


— Ничуть. Мне просто нужно очертить границы.


— Понимаю. А что вы сами думаете? Что могло с ней случиться, мистер Стерджис?


— У меня недостаточно информации, чтобы думать что-либо. Именно затем я здесь.


Энгер откинулся назад вместе с креслом, закрутил конец галстука в трубочку, потом дал ему раскрутиться.


— Я очень беспокоюсь за ее благополучие, мистер Стерджис. Вам, очевидно, известна ее проблема — эти страхи. При мысли о том, что она оказалась там одна… — Энгер покачал головой.


— Мы все обеспокоены, — сказал Майло. — Так не лучше ли нам приступить к делу?


Энгер повернул кресло в одну сторону, опустил его и вернулся вместе с ним в прежнее положение — лицом к центру стола.


— Дело в том, что банку необходимо поддерживать определенный уровень…


— Я в курсе того, что необходимо делать банку, и уверен, что вы это делаете отлично. Но речь идет об исчезнувшей женщине, семья которой хочет, чтобы ее нашли как можно скорее. Так что давайте включаться в поиски.


Энгер не шелохнулся. Но у него было такое выражение лица, будто он прищемил палец дверцей машины и старается не показать виду.


— Кто именно является вашим официальным клиентом, мистер Стерджис?


— Мистер Рэмп и мисс Дикинсон.


— Дон не сообщил мне об этом.


— Он испытал небольшое перенапряжение и сейчас отдыхает, но не стесняйтесь, позвоните ему.


— Перенапряжение? — переспросил Энгер.


— Беспокойство за благополучие жены. Чем дольше ее нет, тем сильнее стресс. В случае везения все разрешится само собой, и семья будет чрезвычайно признательна тем, кто помог ей, когда она в этом нуждалась. Люди обычно запоминают подобные вещи.


— Да, конечно. Но это часть моей дилеммы. С одной стороны, все разрешится само собой, а с другой — финансовое положение миссис Рэмп будет только зря предано гласности без надлежащих юридических оснований. Ибо лишь у миссис Рэмп есть юридическое основание просить о выдаче этой информации.


— Аргумент серьезный, — заметил Майло. — Если хотите, мы сейчас уйдем отсюда и зафиксируем тот факт, что вы предпочли отказать в содействии.


— Нет, — сказал Энгер. — В этом не будет необходимости. Ведь Мелисса достигла совершеннолетия — хотя и совсем недавно. Учитывая… ситуацию, думаю, что будет правильно, если в отсутствие матери такого рода семейные решения будет принимать она.


— А что за ситуация, о которой вы говорите?


— Она — единственная наследница матери.


— Рэмп не получает ничего?


— Только небольшую сумму.


— Небольшую — это сколько?


— Пятьдесят тысяч долларов. Позвольте мне оговориться, что таковы факты, как они мне известны на сегодняшний день. Юридические дела семьи ведет фирма «Рестинг, Даус и Кознер». У них офис в центре. Они могли составить новые документы, хотя я и сомневаюсь в этом. Обычно меня держат в курсе любых изменений — мы ведем всю бухгалтерию семьи, получаем копии всех документов.


— Назовите мне еще раз фамилии этих адвокатов, — попросил Майло, держа наготове ручку.


— Рестинг. Даус. И Кознер. Это отличная старая фирма — двоюродным дедушкой Джима Дауса был Дж. Хармон Даус, член Верховного суда Калифорнии.


— А кто личный адвокат миссис Рэмп?


— Джим-младший, сын Джима Дауса. Джеймс Мэдисон Даус-младший.


Майло записал.


— Можете дать мне номер его телефона?


Энгер назвал семь цифр.


— Пятьдесят тысяч, которые достаются Рэмпу, — это результат добрачного соглашения?


Энгер кивнул.


— В соглашении говорится, насколько я помню, что Дон отказывается от притязаний на какую-либо часть состояния Джины, кроме единовременно выплачиваемой наличными суммы в пятьдесят тысяч долларов. Очень простой контракт — самый короткий из всех, что мне доводилось видеть.


— Кому принадлежала эта идея?


— По существу, Артуру Дикинсону, первому мужу Джины.


— Глас из могилы?


Энгер пошевелился в кресле и с неудовольствием посмотрел на собеседника.


— Артур хотел, чтобы Джина была хорошо обеспечена. Он очень остро чувствовал разницу в их возрасте. И ее хрупкость. В завещании он поставил условием, что никто из последующих мужей не будет иметь права наследования.


— Это законно?


— По этому вопросу, мистер Стерджис, вам следует проконсультироваться у адвоката. Дон определенно не выражал желания оспорить это условие. Ни тогда, ни потом. Я присутствовал при подписании соглашения. И лично его засвидетельствовал. Дон был целиком согласен. Более того, он был в восторге. Заявил, что готов отказаться даже от пятидесяти тысяч. Сама Джина настояла на соблюдении буквы завещания Артура.


— Почему?


— Ведь Дон ее муж.


— Тогда почему она не пыталась дать ему больше?


— Я не знаю, мистер Стерджис. Вам придется спросить у… — Энгер смущенно улыбнулся. — Конечно, я могу лишь догадываться, но полагаю, что ей было немного неудобно — все происходило за неделю до свадьбы. Большинству людей бывает неприятно обговаривать финансовые вопросы в такое время. Дон уверил ее, что к нему это не относится.


— Похоже, он женился на ней не из-за денег.


Энгер холодно взглянул на Майло.


— Очевидно нет, мистер Стерджис.


— У вас есть какие-нибудь соображения относительно того, почему он на ней женился?


— Полагаю, он любил ее, мистер Стерджис.


— И они счастливы друг с другом, насколько вам известно?


Энгер откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди.


— Проверяете собственного клиента, мистер Стерджис?


— Стараюсь получить полную картину.


— Искусство никогда не было моей сильной стороной, мистер Стерджис.


Майло посмотрел на спортивные трофеи и спросил:


— Вас больше устроит, если я буду оперировать спортивными терминами?


— Боюсь, что нет.


Майло улыбнулся и что-то записал.


— Ладно, вернемся к основным фактам. Мелисса — единственная наследница.


— Правильно.


— Кто унаследует состояние, если Мелисса умрет?


— Думаю, ее мать, но здесь мы выходим за рамки моей компетенции.


— Хорошо, давайте вернемся в них. Что же наследуется? О каких размерах состояния идет речь?


Энгер заколебался — осторожность банкира. Потом сказал:


— Около сорока миллионов. Все инвестировано в крайне консервативные ценные бумаги.


— Например?


— Не облагаемые налогом муниципальные акции штата Калифорния разряда дубль-А и выше, ценные акции компаний и промышленные акции, казначейские векселя несколько холдингов на вторичном и третичном ипотечном рынке. Ничего спекулятивного.


— Какой она получает ежегодный доход от всего этого?


— От трех с половиной до пяти миллионов, в зависимости от процентного дохода.


— Это все проценты?


Энгер кивнул. Разговор о цифрах выманил его из скорлупы, заставил расслабиться.


— Других поступлений нет. В самом начале Артур занимался архитектурой и строительством, но бóльшую часть того, что он накопил, составили авторские гонорары за так называемый подкос Дикинсона — это разработанный им процесс, что-то связанное с упрочением металла. Незадолго до смерти он продал все права на это изобретение, и хорошо сделал — уже появились новейшие методики, превзошедшие его собственную.


— Почему он продал изобретение?


— Он тогда только что удалился отдел, хотел посвятить все свое время Джине — ее медицинским проблемам. Вам известна ее история — это нападение?


Майло кивнул.


— Есть соображения относительно того, почему она стала жертвой нападения?


Вопрос сильно удивил Энгера.


— Я учился в университете, когда это случилось, — читал обо всем в газетах.


— Это не совсем ответ на мой вопрос.


— О чем же вы спросили?


— О мотиве этого нападения.


— Не имею ни малейшего представления.


— Может, слышали какие-то местные версии?


— Я не интересуюсь сплетнями.


— Ни минуты в этом не сомневаюсь, мистер Энгер, но если бы интересовались, то что бы вы могли услышать?


— Мистер Стерджис, — сказал Энгер, — вам надо понять, что Джина очень долго нигде не показывалась. Она не является темой для местных сплетен.


— А в то время, когда было совершено нападение? Или вскоре после этого, когда она перебралась в Сан-Лабрадор? Ходили какие-нибудь слухи?


— Насколько помнится, общее мнение было таково, что он не в своем уме — тот маньяк, который это сделал. А сумасшедшему разве нужен какой-то мотив?


— Наверно, нет. — Майло посмотрел свои записи. — А что, эти весьма консервативные капиталовложения, о которых вы упоминали, тоже была идея Дикинсона?


— Безусловно. Правила инвестирования сформулированы в завещании. Артур был человеком весьма осторожным — коллекционирование произведений искусства было единственной его расточительной причудой. Если бы он мог, то и одежду покупал бы в магазине готового платья.


— Вы считаете, что он был слишком консервативен?


— Судите сами. Свои накопления по авторским правам он мог бы вложить в недвижимость и при умелом использовании превратить в действительно крупное состояние — в двести или триста миллионов. Но он настаивал на надежности, на отсутствии риска, и мы сделали так, как он распорядился. И до сих пор так делаем.


— Вы с самого начала были его банкиром?


— Наш банк. Его основал мой отец. Он и работал непосредственно с Артуром.


Лицо Энгера сморщилось. Не очень-то приятно делиться заслугами.


У него в кабинете не было портрета Основателя. Как, впрочем, и в главном зале банка.


Портрета Артура Дикинсона не было в доме, который он построил. Интересно, почему?


Майло спросил:


— Вы оплачиваете все ее счета?


— Все, за исключением небольших покупок за наличные — мелких расходов по хозяйству.


— Какую сумму вы выплачиваете ежемесячно?


— Одну минуту, — сказал Энгер, поворачиваясь к компьютеру. Он включил машину, подождал, пока она разогреется и просигналит готовность, потом нашел нужные клавиши, отстучал, подождал, отстучал еще что-то и наклонился вперед, когда экран заполнился буквами.


— Вот, пожалуйста — в прошлом месяце на оплату счетов ушло тридцать две тысячи двести пятьдесят восемь долларов и тридцать девять центов. В позапрошлом месяце было чуть больше тридцати тысяч — и это вполне обычно.


Майло встал, обошел стол и стал смотреть на экран. Энгер хотел было закрыть от него экран рукой — совсем как отличник, загораживающий свою контрольную. Но Майло смотрел на экран через его голову и уже записывал, так что банкир опустил руку.


— Как видите, — продолжал он, — семья живет сравнительно просто. Большая часть бюджета идет на зарплату обслуживающему персоналу, расходы по содержанию дома, страховые премии.


— Никаких закладных?


— Никаких. Артур купил пляжный домик за наличные и жил в нем, пока строил большой дом.


— А налоги?


— Деньги для уплаты налогов идут с отдельного счета. Если вы будете настаивать, я вызову этот файл, но из него вы ничего не узнаете.


— Уважьте меня, — сказал Майло.


Энгер потер подбородок и отстучал строку. Компьютер ответил переваривающими звуками. Энгер опять потер подбородок, и я заметил, что кожа у него вдоль челюсти слегка раздражена. Перед приездом сюда он побрился.


— Вот, — произнес он, когда экран вспыхнул янтарным светом. — Сумма федеральных налогов и налогов штата за прошлый год составила чуть меньше миллиона долларов.


— Значит, остается от двух с половиной до четырех миллионов долларов.


— Приблизительно.


— Куда они идут?


— Мы их реинвестируем.


— Акции и боны?


Энгер кивнул.


— Миссис Рэмп берет какую-то наличность для своих нужд?


— Ее персональное содержание составляет десять тысяч долларов в месяц.


— Содержание?


— Так установил Артур.


— А ей разрешается брать больше?


— Все деньги принадлежат ей, мистер Стерджис. Она может брать, сколько захочет.


— И она это делает?


— Что «это»?


— Берет ли больше десяти тысяч.


— Нет.


— А расходы Мелиссы?


— Они покрываются из особого трастового фонда.


— Значит, речь идет о ста двадцати тысячах в год. За сколько лет?


— С тех пор, как умер Артур.


Я сказал:


— Он умер незадолго до рождения Мелиссы. Получается чуть больше восемнадцати лет.


— Восемнадцать умножить на двенадцать будет сколько? — размышлял Майло. — Около двухсот месяцев…


— Двести шестнадцать, — задумчиво уточнил Энгер.


— И на десять — это получается больше двух миллионов долларов. Если миссис Рэмп положила эти деньги в другой банк на проценты, то сумма могла удвоиться, верно?


— У нее не было причины так поступать, — сказал Энгер.


— Тогда где же эти деньги?


— А почему вы думаете, что они где-то есть, мистер Стерджис? Вероятно, она истратила их — на личные вещи.


— Два миллиона с хвостиком на личные вещи?


— Уверяю вас, мистер Стерджис, что десять тысяч долларов в месяц для женщины ее положения вряд ли заслуживают упоминания.


Майло сказал:


— Наверно, вы правы.


Энгер улыбнулся.


— Очень легко дать себя ошеломить всем этим нулям. Но поверьте, эти деньги незначительны и кончаются быстро. У меня есть клиентки, тратящие больше на одно меховое манто. А теперь могу я еще чем-нибудь быть вам полезен, мистер Стерджис?


— Есть ли у мистера и миссис Рэмп какие-нибудь общие счета в банке?


— Нет.


— Мистер Рэмп тоже держит свои финансы у вас?


— Да, но я предпочел бы, чтобы вы обсуждали его финансы непосредственно с ним.


— Конечно, — согласился Майло. — А теперь перейдем к номерам кредитных карточек.


Пальцы Энгера заплясали по клавиатуре. Машина заурчала. Потом мигнула.


— Имеются три карточки. «Америкэн экспресс», «Виза» и «Мастер-Кард». — Он показал. — А вот их номера. Под каждым обозначены суммы кредита и общие суммы покупок за текущий финансовый год.


— Это все? — спросил Майло, записывая цифры.


— Это все, мистер Стерджис.


Майло закончил списывать данные.


— В общей сложности по трем кредитным карточкам она имеет около пятидесяти тысяч кредита в месяц.


— Сорок восемь тысяч пятьсот пятьдесят пять.


— Никаких покупок по карточке «Америкэн экспресс» — да и по другим не густо. Похоже, она почти совсем ничего не покупает.


— Нет необходимости, — сказал Энгер. — Мы все берем на себя.


— Немного напоминает жизнь ребенка.


— Простите?


— То, как она живет. Словно маленький ребенок. Получает карманные деньги, обо всех ее нуждах заботятся другие, никаких хлопот, никаких неприятностей.


Энгер скрючил пальцы руки над клавиатурой.


— Конечно, очень забавно высмеивать богатых, мистер Стерджис, но я заметил, что и вы неравнодушны к материальным забавам.


— Правда?


— Ваш «порше». Вы выбрали эту машину из-за того, что она для вас значит.


— Ах, это, — сказал Майло, вставая. — Я ее взял во временное пользование. Мой обычный транспорт гораздо менее выразителен.


— В самом деле?


Майло взглянул на меня.


— Скажи ему.


— Он ездит на мопеде, — изрек я. — Удобнее вести наблюдение.


— Кроме тех случаев, когда идет дождь. Тогда я беру с собой зонт.

* * *


Когда мы опять уже ехали в «порше», он сказал:


— Похоже, крошка Мелисса ошибалась относительно намерений отчима.


— Истинная любовь? Но они почему-то не спят вместе.


Он пожал плечами.


— Может, Рэмп любит ее за душевную чистоту.


— Или собирается в один прекрасный день оспорить брачный контракт.


— Ну и подозрительный же ты тип, — усмехнулся он. — Между тем, придется поломать голову над этими карманными деньгами.


— Два миллиона? — сказал я. — Так, мелочишка на сладости. Не давайте нескольким нулям ошеломить вас, мистер Стерджис.


— Боже меня упаси.


Он вернулся на бульвар Кэткарта и ехал не спеша.


— Самое интересное, он в чем-то прав. Такой доход, как у нее — сто двадцать тысяч в год, — действительно мог показаться мелочью. Если она его потратила. Но я был у нее в комнате и не видел там ничего, что стоило бы таких денег. Книги, журналы и домашний спортзал никак не стоят ста двадцати кусков в год — черт возьми, у нее нет даже видеомагнитофона. Деньги идут на лечение, но она лечится только последний год. И если она тайно не занимается какой-нибудь благотворительностью, то за восемнадцать лет непотраченное содержание должно составить весьма приличную сумму. По чьим угодно меркам. Может, надо было прощупать ее матрас.


— Не исключено, что на эти деньги и были куплены эстампы Кассатт — и один и другой.


— Возможно, — согласился он. — Но все равно остается очень много. И если она действительно положила деньги в какой-то другой банк, то нам придется во что бы то ни стало отыскать их как можно скорее.


— Как она могла иметь дело с другим банком, не выходя из дома?


— Ну, ради таких денег многие банки не поленились бы прийти к ней сами.


— Но ни Рэмп, ни Мелисса не упоминали ни о каких визитах банкиров.


— Верно. Так что, возможно, она просто припрятала их. На черный день. И может быть, этот черный день наступил, и в эту самую минуту они зажаты у нее в потном кулачке.


Я задумался над этим.


— Ну, как это тебе? — спросил Майло.


— Богатая леди везет в «роллсе» мегабаксы. Это читается как «жертва».


Он кивнул.


— На ста языках, чтобы мне сгореть.

* * *


Мы поехали обратно в Сассекс-Ноул за моей машиной. Ворота были закрыты, но два расположенных над ними прожектора были включены. Добро пожаловать домой, так сказать. Потуга на оптимизм, казавшаяся жалкой в тишине предрассветных часов.


— Черт с ней, с машиной, — сказал я. — Заберу ее завтра.


Не говоря ни слова, Майло развернулся в обратную сторону и поехал назад, к бульвару Кэткарта, набирая скорость и просто блестяще управляясь с «поршем». Мы мчались в западном, калифорнийском направлении и буквально за считанные секунды повернули на Арройо-Секо. Потом оказались на автостраде, пустынной и темной под порывами ветра.


Но Майло все равно продолжал поиск, смотря то в одну сторону, то в другую, то в зеркало заднего обзора. И лишь когда мы доехали до развязки, откуда можно было попасть в центр города, он увеличил громкость на сканере и стал слушать, какие беды сочли возможным причинить друг другу люди на рассвете нового дня.

19


Когда я добрался до дому, мое возбуждение еще не улеглось. Я спустился к пруду и обнаружил там гроздья икры, упорно цеплявшиеся за растения у кромки воды. Ободренный этим, я вернулся в дом и сел писать. Через пятнадцать минут стал клевать носом и едва успел раздеться до того, как свалился в постель.


Я проснулся без двадцати семь утра в пятницу и час спустя позвонил Мелиссе.


— А, это вы, — разочарованно сказала она. — Я уже говорила с мистером Стерджисом. Ничего нового.


— Очень жаль.


— Я сделала точно так, как он сказал, доктор Делавэр. Обзвонила все авиакомпании во всех аэропортах — даже в Сан-Франциско и Сан-Хосе, которые он не упоминал. Потому что она ведь могла поехать и на север, правда? Потом я позвонила в каждую гостиницу и мотель, которые перечислены на Желтых страницах, но нигде и ни у кого нет сведений о ее регистрации. Я думаю, мистер Стерджис начинает приходить к выводу, что дело может быть серьезным.


— Почему ты так думаешь?


— Потому что он согласился поговорить с Макклоски:


— Понятно.


— Он действительно хорош, доктор Делавэр? Как детектив?


— Лучший из всех, кого я знаю.


— Я тоже так думаю. Теперь он мне нравится больше, чем при нашем знакомстве. Но мне просто необходимо знать наверняка. Потому что больше никому, похоже, нет до нас дела Полиция ничего не предпринимает — Чикеринг разговаривает со мной так, словно я отнимаю у него время, когда звоню. А Дон вернулся на работу — можете себе представить?


— А ты что делаешь?


— Просто сижу здесь и жду. И молюсь — я не молилась с тех пор, как была маленькой. До того, как вы мне помогли. — Она помолчала. — Мечусь туда и сюда между ожиданием, что она может вот-вот войти, и ощущением дурноты при мысли о том, что она может… в общем, мне надо быть здесь. Не хочу, чтобы она вернулась в пустой дом.


— В этом есть смысл.


— А пока попытаюсь позвонить в несколько отелей на севере. Может, даже и в Неваде, потому что на машине это ведь не так уж далеко, правда? А вы как думаете, куда еще было бы логично позвонить?


— Наверно, в любой из соседних штатов, — сказал я.


— Неплохая мысль.


— Тебе еще что-нибудь нужно, Мелисса? Я могу что-нибудь для тебя сделать?


— Нет, — быстро ответила она. — Нет, спасибо.


— Я так или иначе приеду к вам сегодня. Забрать машину.


— А, ну да. Конечно.


— Если захочешь поговорить, дай мне знать.


— Обязательно.


— Береги себя, Мелисса.


— Обещаю, доктор Делавэр. А вы будьте на связи — на всякий случай. Пока.

* * *


Трубка пролаяла: «Стерджис».


— Ну, — сказал я, — это гораздо лучше, чем «Да-да?» Я только что говорил по телефону с Мелиссой. Она сказала мне, что вы с ней провели совещание.


— Она говорила, я слушал. Если это называется провести совещание, значит, мы его провели.


— Похоже, малышка трудится не покладая рук.


— Работала всю ночь. Энергии у нее хватает.


— Адреналиновое перевозбуждение, — заметил я.


— Хочешь, я скажу ей, чтобы сбавила обороты?


— Не надо, пускай пока крутится. Ощущение собственной нужности помогает ей бороться со страхом. Я озабочен тем, что произойдет, если ее мать не объявится в ближайшее время и ее броня начнет давать трещины.


— Да. Ну, на этот случай у нее есть ты. В любое время, как только тебе будет нужно, чтобы она умерила свое рвение, просто дай мне знать.


— Как будто она послушается.


— Да, верно, — сказал он.


— Ну так что, — спросил я, — ничего нового?


— Ни черта. Объявление о розыске дано на весь штат плюс на Неваду и Аризону; кредитные чеки все на месте. Пока что никто не получал информации по телефону о каких-то крупных покупках. Мелкие покупки табулируются, когда от торговцев по почте приходят квитанции, так что с этим придется подождать. Я перепроверил несколько мест из числа тех, куда звонила Мелисса, — по большей части авиакомпании и дорогие отели. В течение ночи у них не регистрировался никто, кто отвечал бы ее описанию. Я жду восьми часов, когда откроется паспортное бюро — на тот случай, если она решила отправиться в дальние страны. Велел Мелиссе продолжать работу по местным авиалиниям. Оказывается, она чертовски способная помощница.


— Она говорит, ты согласился встретиться с Макклоски.


— Я сказал ей, что сделаю это сегодня в течение дня. Это не повредит — все равно пока больше нигде нам ничего не светит.


— В какое время ты планируешь навестить его?


— Довольно скоро. Я звонил Даусу, этому адвокату. Он должен перезвонить мне в девять. Хочу проверить кое-что из того, что сказал Энгер. Если Даус согласится ответить на мои вопросы по телефону, то я займусь Макклоски, как только закончу разговор. Если нет, то у меня уйдет пара часов на поездку в центр. Но Макклоски живет недалеко от юридической конторы, так что в любом случае я попаду к нему до двенадцати. Застану его или нет — это уже другой вопрос.


— Заедешь за мной.


— У тебя уйма свободного времени?


— Достаточно.


— Ладно, — сказал он. — Ленч за твой счет.

* * *


Он приехал без двадцати десять и просигналил клаксоном своего «фиата». Пока я выходил, он успел припарковаться под навесом.


— С тебя ленч и транспорт, — сказал он, показывая на «севиль». На нем был серый костюм, белая рубашка и синий галстук.


— Куда едем?


— В сторону центра. Я покажу.


По Глену я доехал до Сансета, повернул на юг по 405-й, потом выскочил на автодорогу Санта-Моники и поехал на восток. Майло отодвинул свое сиденье назад до упора.


— Ну, как все прошло с адвокатом? — спросил я.


— Те же туманные речи, что и в банке, — мне пришлось провести с ним обязательную пикировку, чтобы добиться от него толку. Но как только он сдался, его тут же обуяла природная лень — он более чем охотно согласился поговорить по телефону. Наверняка выставит семье счет за этот разговор, до последней секунды. В основном он подтвердил все сказанное Энгером: Рэмп получает пятьдесят кусков, Мелисса все остальное. Если с Мелиссой что-то случится, то наследует мать. Если они обе умрут до того, как у Мелиссы появятся дети, все состояние уйдет на благотворительность.


— На что-то определенное в плане благотворительности?


— Медицинские исследования. Я просил его прислать мне копии всех документов. Он сказал, что для этого он должен получить письменное разрешение Мелиссы. Думаю, это не составит большой проблемы. Я также спросил его, имеет ли он представление о том, как Джина тратила свои карманные деньги. Как и Энгер, он тоже, видимо, не считал, что сто двадцать тысяч — это такая сумма, о которой стоило бы говорить.


Движение было небольшое, но за милю до дорожной развязки поток автомобилей стал сгущаться.


— Съезжай на Девятую и двигай по ней до Л.-А., — сказал Майло.


Следуя его указаниям, я поехал в северном направлении по Лос-Анджелес-стрит, мимо запущенных кварталов со множеством модных магазинчиков, объявляющих о выгодных распродажах, магазинов уцененных электроприборов, импортно-экспортных фирм и платных парковок. К западу возвышался ряд небоскребов из зеркального стекла, напоминающих искусственные горы и возведенных на мягком грунте на деньги Федерального фонда реконструкции и на оптимизме, свойственном жителям Тихоокеанского побережья. К востоку находился индустриальный пояс, отделяющий центр города от Бойл-Хайтс.


Центр города жил своей обычной жизнью, с присущим ему раздвоением личности. Облеченные властью и будущие магнаты с быстрой речью и быстрой походкой, высокомерные секретарши ходили там по одной и той же земле с грязными человеческими отбросами со слезящимися глазами, перевозившими истории своих жизней в ворованных магазинных тележках и кишащих паразитами постельных скатках.


В районе Шестой улицы эта человеческая шелуха уже господствовала безраздельно, эти создания собирались толпами на углах улиц, сидели у дверей заколоченных досками магазинов и торговых фирм, спали в тени переполненных мусорных контейнеров. На Пятой меня прихватил красный свет. Ехавшее в соседнем ряду такси проскочило на него и чуть не сбило человека с длинными светлыми волосами и похожими на грязные пятна глазами, одетого в тенниску и рваные джинсы. Тот стал во всю глотку орать ругательства и руками, покрытыми болячками и татуировкой, ударил по кузову рванувшегося вперед такси. Двое полицейских в форме, которые на другой стороне улицы выписывали квитанцию молодой девушке-мексиканке за неосторожный переход, остановились, чтобы посмотреть, из-за чего шум, потом вернулись к своей бумажной работе.


Еще через полквартала я увидел, как двое худющих чернокожих парней в бейсбольных кепках и пальто свернули с тротуара и остановились лицом к лицу под покосившимся портиком полуснесенной гостиницы. Они наклонили головы и так виртуозно сыграли друг с другом в ладушки, что хореографию этой сцены можно было приписать Баланчину. Потом один из них молниеносно показал небольшую пачку денег, а другой быстро нагнулся и вытащил что-то из носка. Мгновенный обмен — и они уже разошлись, каждый пошел в своем направлении. Все действо заняло десять секунд.


Майло заметил, что я наблюдаю.


— А, свободное предпринимательство. Мы приехали — паркуйся, где сможешь.


Он показал на длинное четырехэтажное здание с плоской крышей на восточной стороне улицы. Первый этаж был облицован кремовыми плитками, что напоминало туалет на автобусной станции. Верхний фасад был оштукатурен и выкрашен в бледно-бирюзовый цвет. Поверху второго этажа шел единственный ряд забранных решетками окон, до которых нельзя было достать с улицы. Остальная часть сооружения представляла собой глухую плиту. Четверо или пятеро чернокожих в лохмотьях сонно стояли недалеко от входной двери, над которой помещалась недействующая неоновая вывеска вычурного стиля: «МИССИЯ ВЕЧНОЙ НАДЕЖДЫ».


Все парковочные места перед этим зданием были заняты, так что я проехал на десять метров дальше и втиснулся в свободный закуток позади «уиннебаго», на котором сзади было написано: «МОБИЛ МЕДИКЭЛ». Тут поблизости держалась более многочисленная и более активная группа бродяг — не меньше двух дюжин мужчин и три или четыре женщины. Они переговаривались, шаркали ногами и растирали руки. Выключая зажигание, я заметил, что они здесь не за тем, чтобы поправить здоровье. Редкая цепочка очереди установилась перед входом в магазин, закрытым раздвижной решеткой. Трубки этой неоновой вывески светились: «$$ ЗА ПЛАЗМУ».


Майло вынул из кармана сложенный лист бумаги, развернул его и выставил за ветровым стеклом машины. На карточке размером 10 на 12 было отпечатано: «ПОЛИЦЕЙСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ ЛОС-АНДЖЕЛЕСА. СЛУЖЕБНАЯ МАШИНА».


— Не забудь запереть, — сказал он, захлопывая дверцу со своей стороны.


— В следующий раз возьмем твою, — ответил я, наблюдая за тем, как лысый человек с повязкой-наглазником ведет сердитый разговор с высохшим вязом. Человек все время повторял: «Ты это сделал!» и на каждый третий или четвертый раз ударял ладонью по стволу дерева. Ладони его рук были в крови, но на лице играла улыбка.


— Как бы не так — мою они сожрут, — сказал Майло. — Пошли.

* * *


Слонявшиеся перед зданием миссии люди заметили нас задолго до того, как мы подошли к входной двери, и расступились. Их тени и запах остались. Несколько человек жадно смотрели на мои туфли — коричневые мокасины, купленные месяц назад и все еще казавшиеся новыми. Я подумал о том, что могли бы значить сто двадцать тысяч долларов для здешних обитателей.


Внутри здание было сильно натоплено и ярко освещено. Первая комната была большая и окрашена в бирюзовый цвет; в ней множество мужчин сидели или лежали на расставленных как попало зеленых пластиковых стульях. Полы покрыты линолеумом с черно-серым рисунком. Все стены голые, кроме обращенной ко входу — на ней высоко висело одно-единственное деревянное распятие.


Здесь к запаху человеческих тел примешивался запах дезинфекции, отвратительная вонь застарелой блевотины и жирный запах чего-то варящегося в бульоне. Молодой чернокожий парень в белой тенниске и легких брюках песочного цвета переходил от одного к другому; в руках у него были дощечка с зажимом и ручкой на цепочке и стопка брошюрок. На планке, прикрепленной над вышитым у него на груди тигром, стояло: «ГИЛБЕРТ ДЖОНСОН, СТУДЕНТ-ДОБРОВОЛЕЦ». Он ходил между людьми, время от времени сверяясь с дощечкой. Останавливался и наклонялся, чтобы поговорить то с тем, то с другим. Вручал брошюрку. Изредка ему что-то отвечали.


Находившиеся в комнате почти не двигались. И не разговаривали между собой, насколько я мог видеть. Но все равно здесь слышался шум, доносившийся издалека. Металлический грохот, машинная вибрация и ритмичный, низкий гул — должно быть, молитва.


Мне на ум пришло сравнение с вокзалом, который заполнили сбившиеся с дороги путешественники.


Майло встретился взглядом с молодым человеком. Тот нахмурился и подошел к нам.


— Чем могу служить? — На дощечке был прикреплен список фамилий; против некоторых стояли какие-то отметки.


— Я ищу Джоэля Макклоски.


Джонсон вздохнул. Ему на вид было немного больше двадцати, у него были крупные черты лица, азиатской формы глаза, подбородок с глубокой ямкой и кожа не намного темнее, чем загар Глена Энгера.


— Опять?


— Он здесь?


— Вам придется сначала поговорить с отцом Тимом. Одну минуту.


Он исчез в коридоре справа от распятия и почти сразу же вернулся в сопровождении худощавого белокожего мужчины чуть старше тридцати лет, одетого в черную рубашку с пасторским воротничком, белые джинсы и высокие черно-белые баскетбольные кеды. У священника были оттопыренные уши, коротко остриженные русые волосы, редкие обвислые усы и худые безволосые руки.


— Тим Эндрус, — представился он тихим голосом. — Я думал, что с Джоэлем все уже выяснено.


— Нам надо задать ему несколько дополнительных вопросов, — сказал Майло.


Эндрус повернулся к Джонсону.


— Продолжайте подсчет, сколько потребуется постелей, Гилберт. Сегодня будет тесно — нам надо быть предельно точными.


— Конечно, отец Тим. — Джонсон быстро взглянул на нас с Майло, потом отошел и продолжил свой обход. Несколько его подопечных повернулись и уставились на нас.


Священник одарил их улыбкой, на которую никто не ответил. Повернувшись к нам, он сказал:


— Вчера вечером полиция была здесь довольно долго, и меня заверили, что все в порядке.


— Как я уже сказал, отец, необходимо выяснить еще несколько вопросов.


— Такие вещи очень выбивают из колеи. Я не имею в виду Джоэля. Он терпелив. Но остальные — большинство из них уже имели дело с полицией. Среди них много людей с умственными дефектами. Такое нарушение заведенного порядка…


— Значит, терпелив, — бросил Майло. — Как мило с его стороны.


Эндрус засмеялся коротким, жестким смехом. Его уши стали ярко-красными.


— Я знаю, что вы думаете, офицер. Еще один либерал, благодетель человечества, у которого сердце обливается кровью, — что ж, может, я такой и есть. Но это не значит, что мне не известно прошлое Джоэля. Когда он пришел сюда полгода назад, то был совершенно откровенен — он себя не простил за сделанное так много лет назад. То, что он сделал, было ужасно, у меня, естественно, были сомнения относительно его работы здесь. Но если я что-то вообще символизирую, так это силу прощения. Право на прощение. Поэтому я знал, что не могу ему отказать. И в течение всех этих шести месяцев он доказал, что я был прав. Не знаю никого, кто служил бы так самоотверженно. Он уже не тот человек, каким был двадцать лет назад.


— Молодец, — сказал Майло. — Но мы все-таки хотели бы с ним побеседовать.


— Она все еще не вернулась? Женщина, которую он…


— Сжег? Пока нет.


— Я очень сожалею. Уверен, что и Джоэль тоже.


— Почему вы так думаете? Он высказывал свои сожаления, отец Тим?


— Он все еще несет бремя содеянного — не перестает винить себя. Разговор с полицейскими воскресил все это в памяти. Он совсем не спал прошлой ночью — провел ее в часовне, на коленях. Я застал его там, и мы вместе преклонили колени. Но он не мог иметь никакого отношения к ее исчезновению. Он был здесь всю неделю, не выходя из здания. Работал двойную смену. Я могу это засвидетельствовать.


— Что за работу он здесь делает?


— Делает все, что нам нужно. Последнюю неделю дежурил на кухне и убирал туалеты — он сам просит назначить его на уборку туалетов, охотно делает это полный рабочий день.


— Друзья у него есть?


Эндрус ответил не сразу.


— Друзья, которых он может нанять для сотворения зла?


— Я спросил не об этом, святой отец, но раз уж вы сами это упоминаете, то да.


Эндрус покачал головой.


— Джоэль знал, что полиция именно так и подумает. Раз он в прошлом нанял кого-то для совершения греховного деяния, то с неизбежностью повторит это снова.


— Самый лучший предсказатель будущего — это прошлое, — сказал Майло.


Эндрус потрогал свой пасторский воротничок и кивнул.


— Вы делаете невероятно трудную работу, офицер. Жизненно важную работу — да благословит Господь всех честных полицейских. Но одним из побочных явлений может быть фатализм. Убежденность в том, что ничто никогда не меняется к лучшему.


Майло посмотрел через плечо на занимающих пластиковые стулья людей. Те несколько человек, что продолжали смотреть на нас, отвернулись.


— Вам здесь случается видеть много таких изменений, святой отец?


Эндрус покрутил кончик одного уса и ответил:


— Достаточно для поддержания веры.


— И Макклоски один из тех, кто поддерживает вашу веру?


Краска залила теперь не только уши священника, но и его шею.


— Я здесь уже пять лет, офицер. Поверьте, я не наивное дитя. И не подбираю с улицы осужденных преступников в ожидании, что они превратятся в кого-то вроде Гилберта. Но у Гилберта был нормальный дом, воспитание, образование. Он начинает с другой исходной позиции. А такой человек, как Джоэль, должен заслужить мое доверие — и доверие еще более высокое, чем мое. Хорошо, что у него оказались рекомендации.


— Откуда, святой отец?


— Из других миссий.


— Здесь, в городе?


— Нет. Из Аризоны и Нью-Мексико. Он работал с индейцами, посвятил шесть лет своей жизни служению ближним. Неся бремя, наложенное на него законом, и совершенствуясь как человек. Те, с кем он работал, говорят о нем только хорошее.


Майло промолчал.


Священник улыбнулся.


— Конечно же, это помогло ему получить условно-досрочное освобождение. Но сюда он пришел как свободный человек. В юридическом смысле этого слова. Он работает здесь, ибо таково его желание, а не потому, что вынужден это делать. Что же касается вашего вопроса относительно друзей, то их у него нет — он ни с кем не общается, отказывает себе в земных удовольствиях. Вся его жизнь представляет собой очень жесткий цикл работы и молитвы.


— Послушать вас, так он прямо-таки святой, — сказал Майло.


Лицо священника напряглось от сдерживаемого гнева. После короткой борьбы ему удалось овладеть собой, во всяком случае, внешне. Но когда он заговорил, его голос звучал сдавленно.


— Он не имел никакого отношения к исчезновению этой бедной женщины. Я просто не могу понять, какая необходимость…


— У этой бедной женщины есть имя. Джина Мари Рэмп.


— Мне это известно…


— Она тоже была необщительна, святой отец. И далека от земных удовольствий. Но совсем не потому, что таково было ее желание. Больше восемнадцати лет, с того самого дня, как чокнутый тип, которого нанял Макклоски, изуродовал ей лицо, она жила в своей комнате наверху, панически боясь выйти из дому. И без всякой надежды на условно-досрочное освобождение, святой отец. Надеюсь, теперь вам понятно, почему очень много людей встревожены ее исчезновением. Надеюсь также, что вы все-таки убедите себя простить меня, если я попытаюсь разобраться в этом до конца. Даже если это причинит какое-то неудобство мистеру Макклоски.


Эндрус склонил голову и стиснул перед собой руки. На минуту я подумал, что он молится. Но когда он поднял голову, губы его были неподвижны. Его лицо покрывала бледность.


— Это вы простите меня, офицер. У нас была тяжелая неделя — два человека умерли в своих постелях, и еще двоих пришлось отправить в Центральную больницу округа с подозрением на туберкулез. — Кивком головы он указал на сидевших в комнате людей. — У нас на сотню человек больше, чем мы имеем коек, никакого уменьшения притока не предвидится, а епархия требует, чтобы я добывал больше денег для содержания миссии. — Плечи его опустились. — Ищешь каких-то маленьких побед. Я позволил себе думать о Джоэле как о такой победе.


— Может, так оно и есть, — сказал Майло. — Но мы все же хотели бы поговорить с ним.


Священник пожал плечами.


— Пойдемте, я провожу вас к нему.


Он даже не попросил нас предъявить удостоверения. Не узнал наших фамилий.


Первая дверь по коридору вела в огромную столовую, где запахи пищи победили в конце концов вонь от немытых тел. Легкие деревянные столы, покрытые клеенкой переливчатого синего цвета, были составлены так, что образовали пять длинных рядов. Мужчины сидели, сгорбившись над едой, руками охраняя свои тарелки. Тюремный обед. Зачерпывая и жуя без остановки, выражая при этом не больше радости, чем заводные игрушки.


Вдоль задней стенки располагался мармит, отделенный от зала стеклянной перегородкой и алюминиевой стойкой. Стоящие там в очереди люди протягивали свои тарелки, совсем как в «Оливере Твисте». Три фигуры в белых рубашках и фартуках, с сетками на волосах раздавали пищу.


Отец Эндрус сказал:


— Пожалуйста, подождите здесь.


Мы остались у двери, а он прошел за перегородку и что-то сказал раздавальщику, стоявшему в середине. Продолжая работать, тот кивнул, потом отдал свой половник священнику и отступил назад. Отец Эндрус стал раздавать пищу. Человек в белом вытер руки о фартук, обогнул стойку, прошел через очередь и направился к нам.


На вид ему было лет пятьдесят пять, а сутулость делала его рост меньше сантиметра на три, которые вовсе не были лишними. Фартук доходил ему до колен и был испачкан попавшей на него пищей. Он шаркал ногами, почти не отрывая их от линолеума, а руки держал прижатыми к бокам, будто они были приклеены. Несколько прядей седых волос выбились из-под сетки и прилипли к бледному и влажному лбу. Длинное, нездорового цвета лицо было худым и в то же время дряблым. Орлиный нос уступил действию силы тяжести. Белые брови. Никакого жира под подбородком, но когда он подошел ближе, стала видна дряблая, трясущаяся складка. Глубоко посаженные глаза под нависшими верхними веками были темные, очень усталые.


Он подошел к нам с ничего не выражавшим лицом и сказал монотонно, флегматичным голосом.


— Здравствуйте.


— Вы мистер Макклоски?


Он кивнул.


— Я Джоэль. — Вяло, безжизненно. Нос и щеки в глубоких порах. Резкие борозды по сторонам рта с опущенными уголками и сухими губами. Глаз почти не видно из-под тяжелых век, желтоватые белки окружают почти черные радужки. Интересно, когда ему последний раз делали тест на функцию печени.


— Мы пришли, чтобы поговорить о Джине Рэмп, Джоэль.


— Она не нашлась. — Не вопрос, а утверждение.


— Нет, не нашлась. У вас нет случайно каких-нибудь теорий относительно того, что могло с ней приключиться? Если есть, поделитесь с нами.


Макклоски перевел глаза на один из столов. Некоторые из обедающих перестали есть. Другие бросали жадные взгляды на нетронутую пишу.


— Мы не могли бы поговорить у меня в комнате?


— Разумеется, Джоэль.


Шаркая ногами, он вышел за дверь и повернул направо по коридору. Мы прошли мимо спален, битком набитых койками, на некоторых из них лежали люди, потом мимо закрытой двери с табличкой «ИЗОЛЯТОР». Болезненные стоны проникали сквозь фанеру и эхом отдавались в коридоре. Макклоски на секунду повернул голову в сторону этих звуков, но не остановился. Снова устремив взгляд вперед, он направился своей шаркающей походкой к выкрашенной коричневой краской лестнице в конце коридора. Ступени были покрыты жесткой резиной, а поручень казался жирным на ощупь.


Он стал медленно и степенно подниматься по лестнице, и мы последовали за ним. Здесь запах дезинфицирующего средства возобладал над всеми остальными.


Сразу же за площадкой четвертого этажа оказалась еще одна закрытая дверь, к которой липкой лентой был прикреплен кусок картона от упаковки рубашек. На картоне черным фломастером было написано: «ДЖОЭЛЬ».


В дверной ручке имелась замочная скважина, но Джоэль повернул ручку, и дверь открылась. Он придержал ее и подождал, пока мы войдем.


Размером комната была с половину платяного шкафа Джины Рэмп — не больше семи квадратных метров; там стояли койка, покрытая серым шерстяным одеялом, деревянная тумбочка, покрашенная белой краской, и узкий комод с тремя ящиками. На комоде лежала Библия, с ней соседствовали электрическая плитка, консервный нож, упаковка крекеров с арахисовым маслом, наполовину пустая банка маринованной свеклы и жестянка венских сосисок. Вырезанное из календаря изображение Христа с нимбом вокруг головы благосклонно взирало на койку. Пожелтевшая, засиженная мухами занавеска была наполовину задернута на единственном зарешеченном окне. За решеткой виднелась стена из серого кирпича. Комната освещалась голой лампочкой в центре потолка, испещренного пятнами плесени.


В комнате с трудом можно было разместиться стоя. У меня появилось ощущение необходимости за что-нибудь ухватиться, но не хотелось ничего здесь касаться.


Макклоски сказал:


— Садитесь. Если хотите.


Майло посмотрел на койку и ответил:


— Ничего.


Мы все остались стоять. Мы стояли рядом, но были так далеки друг от друга, словно нас разделяли целые мили. Как пассажиры в метро, которые держась за подвесные ручки, ощущают себя в полной изоляции.


Майло спросил:


— Так как насчет теорий, Джоэль?


Макклоски покачал головой.


— Я думал об этом. Много думал. После того, как здесь были другие полицейские. Я надеюсь, что просто она настолько выздоровела, что ей захотелось прогуляться одной и…


— И что?


— И ей понравилось.


— Вы ведь желаете ей добра, не так ли?


Кивок.


— Теперь вы свободный человек, и власти не могут говорить вам, что вы должны делать.


На бледных губах Макклоски появилась слабая улыбка. В уголках его рта скопились какие-то белые хлопья.


— Вы услышали что-то смешное, Джоэль?


— Свобода. Ее давно уже нет.


— Для Джины тоже.


Макклоски закрыл глаза, потом открыл их, тяжело опустился на койку, снял с головы сетку для волос и оперся лбом на руку. На макушке у него была лысина, вокруг нее росли белые и серые волосы; они были коротко подстрижены и торчали. Такая стрижка могла бы выглядеть модной у какого-нибудь восемнадцатилетнего шалопая. У старика же она казалась тем, чем и была на самом деле: самоделкой.


Старик? Ему пятьдесят три.


Он выглядел на все семьдесят.


— Мои желания не имеют значения, — сказал он.


— Имеют, если вы все еще преследуете ее, Джоэль.


Желтушные глаза опять закрылись. Складка кожи на шее задрожала.


— Я не… Нет.


— Что «нет»?


Обеими руками Макклоски держал сетку для волос, просунув пальцы в ячейки. Расправляя ее.


— Не преследую ее. — Сказал едва слышным шепотом.


— Вы собирались сказать, что никогда и не преследовали ее, Джоэль?


— Нет. Я… — Макклоски поскреб в голове, потом покачал ею. — Это было давно.


— Понятное дело, — согласился Майло. — Но история любит повторяться.


— Нет, — ответил Макклоски очень тихо, но твердо. — Нет, никогда. Моя жизнь…


— Что ваша жизнь?


— Кончена. Все погасло.


— Что погасло, Джоэль?


Макклоски положил руку себе на живот.


— Огонь. Чувства. — Он уронил руку. — Теперь я только и делаю, что жду.


— Ждете чего, Джоэль?


— Покоя. Пустого пространства. — Он бросил боязливый взгляд на Майло, потом на картинку с изображением Христа.


— Вы очень религиозный человек, Джоэль, правда?


— Это… помогает.


— Помогает в чем?


— В ожидании.


Майло согнул ноги в коленях, обхватил их ладонями и слегка присел, так что его лицо оказалось почти на одном уровне с лицом Макклоски.


— Почему вы сожгли ее кислотой, Джоэль?


У Макклоски затряслись руки. Он произнес: «Нет» — и перекрестился.


— За что, Джоэль? Что она такого сделала? Чем вызвала у вас такую ненависть?


— Нет…


— Ну же, Джоэль. Почему нельзя рассказать? Ведь с тех пор прошло столько лет.


Он покачал головой.


— Я… это не…


— Не что?


— Нет. Я… согрешил.


— Так покайтесь в своем грехе, Джоэль.


— Нет… Прошу вас. — У него на глазах выступили слезы, его колотила дрожь.


— Разве покаяние не есть часть спасения, Джоэль? Полное покаяние?


Макклоски облизнул губы, сложил руки вместе и что-то пробормотал.


Майло наклонился еще ниже.


— Что вы сказали, Джоэль?


— Уже покаялся.


— Неужели?


Кивок.


Макклоски закинул ноги на кровать и улегся лицом вверх. Руки сложены на груди, глаза смотрят в потолок, рот открыт. Под фартуком на нем были старые твидовые брюки, сшитые для человека на десять килограммов тяжелее и на пять сантиметров выше ростом. Манжеты были обтрепаны, а края их затвердели от впитавшейся черной грязи. Подошвы туфель были протерты в нескольких местах, к ним присохли остатки пищи. Сквозь одни дыры виднелась серая пряжа, сквозь другие — голое тело.


Я сказал:


— Для вас, возможно, все это осталось в прошлом. Но понимание случившегося помогло бы ей. И ее дочери. Прошло столько лет, а семья все еще пытается понять.


Макклоски смотрел на меня. Его глаза двигались из стороны в сторону, словно он следил за уличным движением. Губы беззвучно шевелились.


Он что-то обдумывал. На минуту мне показалось, что он собирается все рассказать.


Потом он резко встряхнул головой, сел на кровать, развязал фартук и снял его через голову. Рубашка сидела на нем мешком. Расстегнув три верхние пуговицы, он раздвинул края застежки и обнажил безволосую грудь.


Безволосую, но не гладкую.


Почти вся его кожа имела цвет прокисшего молока. Но бóльшую часть левой половины груди занимало пятно розовой, стянутой в складки плоти шириной в две ладони, бугристое, словно вересковый корень. Соска не было; на его месте было глянцевое углубление. Ручейки шрамов, похожие на розовую краску, вытекали из первоначального пятна и заканчивались под ребрами.


Он растянул рубашку еще больше, выпячивая вперед участок разрушенной ткани. От ударов сердца шишковатый бугорок пульсировал. Очень быстро. Лицо у Макклоски побелело, осунулось и заблестело от пота.


— Это вам кто-то сделал в Квентине? — спросил Майло.


Макклоски с улыбкой опять посмотрел на Христа. Это была улыбка гордости.


— Я бы отнял у нее боль и съел ее, — сказал он. — Проглотил бы, чтобы она стала моей. Вся целиком. Без остатка.


Он положил одну руку себе на грудь и накрыл ее другой рукой.


— Господь милосердный, — произнес он. — Причащение болью.


Потом он что-то забормотал — вроде как на латыни.


Майло смотрел на него сверху вниз.


Макклоски продолжал молиться.


— Желаем вам доброго дня, Джоэль, — сказал Майло. Когда Макклоски ничего не ответил, он добавил: — Приятного ожидания.


Седовласый человек не прервал своей молитвы.


— Несмотря на все это самобичевание, Джоэль, если вы чем-то могли бы нам помочь и не сделаете этого, я за ваше спасение не дам и ломаного гроша.


Взгляд Макклоски на секунду метнулся вверх — желтые глаза наполнял панический ужас человека, поставившего все, что у него было, на сделку, которая прогорела.


Потом он упал на колени, ударившись ими с такой силой, что ему наверняка стало больно, и снова забормотал молитву.

* * *


Когда мы отъехали, Майло спросил:


— Ну, какой ставим диагноз?


— Он вызывает жалость. Если то, что мы только что видели, настоящее.


— Я об этом и спрашиваю, — настоящее оно или нет?


— Не могу точно определить, — ответил я. — Инстинкт побуждает меня исходить из того, что человек, способный нанять исполнителя преступления, не остановится перед тем, чтобы разыграть небольшой спектакль. Но было в нем и что-то правдоподобное.


— Да, — сказал Майло. — Мне тоже так показалось. А он не шизофреник?


— Я не заметил никаких явных нарушений мышления, но он слишком мало говорил, так что кто его знает. — Мы проехали полквартала. — Слово «жалкий» подходит ему гораздо больше, чем что-либо чисто профессиональное.


— Что, по-твоему, заставило его так опуститься?


— Наркотики, пьянство, тюрьма, чувство вины. По отдельности или в комбинации. Или все вместе взятое.


— Ну, ты даешь, — усмехнулся Майло. — Очень уж круто у тебя выходит.


Я смотрел из окна машины на бродяг, наркоманов, старьевщиц. На городских зомби, растрачивающих отпущенную им долю жизни на пьяный туман. Какой-то старик спал прямо на обочине, выставив на обозрение живот в лепешках грязи, и храпел открытым ртом со сгнившими пеньками зубов. А может, этот человек вовсе и не был старым.


— Должно быть, окружающая обстановка действует.


— Соскучился по зеленым холмам Сан-Лабрадора?


— Нет, — сказал я и в следующее мгновение понял, что это действительно так. — А как ты насчет чего-нибудь посредине?


— Я — за. — Он засмеялся разряжающим напряжение смехом. Этого оказалось недостаточно, и он провел рукой по лицу. Побарабанил по приборной панели. Открыл окно и закрыл его и вытянул ноги, но удобного положения так и не нашел.


— А его грудь, — сказал я. — Думаешь, он это сам себе устроил?


— Смотрите, мол, сколь велико мое раскаяние? Явно хотел, чтобы именно так мы и подумали. Причащение болью. Дерьмо.


Он сказал это презрительно-ворчливым тоном, но было видно — человек не в своей тарелке.


Я попробовал прочитать его мысли.


— Если он все еще носится с этой болью, то, возможно, не расстался и с мыслью о причинении ее другим?


Майло кивнул.


— При всех его самообвинениях и молитвах, этот тип умудрился не сказать нам ровным счетом ничего существенного. Так что не исключено, что мозги у него совсем не набекрень. Мой инстинкт не сигналит «главный подозреваемый», но мне очень не хотелось бы очутиться в аховой ситуации, если наш сводный показатель интуиции окажется низким.


— Что у нас дальше по плану?


— Сначала найдешь мне телефонную будку. Хочу позвонить, узнать, нет ли каких новостей о дамочке. Если нет, поедем и потолкуем с Бейлиссом — это тот полицейский, который надзирал за Макклоски после его условного освобождения.


— Он ушел на пенсию.


— Знаю. Я взял его домашний адрес. Это в районе, где живут люди среднего достатка. Тебе должно там понравиться.

20


Телефонную будку я нашел возле Детского музея и ждал в запретной для парковки зоне, пока Майло звонил. Он говорил довольно долго, так что меня успели последовательно засечь две проезжавшие мимо девочки из парковочной службы, и уже собирались лепить мне билетик, но каждый раз при виде выставленной им карточки вынуждены были отступать. Давненько мне не было так весело. Я сидел, смакуя неожиданное удовольствие, и наблюдал, как родители сгоняют своих чад поближе ко входу в музей.


Вернулся Майло, звеня мелочью и качая головой.


— Ничего.


— С кем ты говорил?


— Опять с дорожным патрулированием. Потом с одним из приспешников Чикеринга и с Мелиссой.


— Как у нее дела? — спросил я, втягиваясь в поток движения.


— Все еще возбуждена. Сидит на телефоне. Сказала, что недавно звонил один из Гэбни, а именно муж. Проявил заботу.


— О курице, несущей золотые яйца, — съязвил я. — Ты собираешься рассказать Мелиссе об эстампах Кассатт?


— Есть какие-то причины?


Я подумал немного.


— Да нет; во всяком случае, я их не вижу. Нет смысла бросать ей еще один раздражитель.


— Я сказал ей о Макклоски. О том, что у него, по моим наблюдениям, в голове короткое замыкание, но что я буду за ним присматривать. Мне показалось, что это ее успокоило.


— Опять розовая водичка?


— А у тебя есть что-то получше?

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги