Глава 35



Джонатан Келлерман(Алекс Делавэр - 9)

Дьявольский вальс


Моему сыну Джессу — джентльмену и ученому


Да сгинет тень дурной болезни;

Да навсегда исчезнет страсть к наживе.


Лорд Альфред Теннисон


1


Царство страха и мифов, место, где свершались чудеса и случались самые горькие неудачи.


Я провел здесь четверть жизни, стараясь научиться приспосабливаться к заведенному ритму, безумию и накрахмаленной белизне всего окружающего.


Теперь, после пятилетнего отсутствия, я стал тут посторонним и поэтому, войдя в вестибюль, почувствовал какое-то беспокойство.


Стеклянные двери, полы из черного гранита, высокие сводчатые стены из туфа увековечивали имена покинувших этот мир благотворителей.


Сверкающее преддверие на пути в неведомое.


Снаружи была весна, но здесь, внутри, время имело иной смысл.


Группа измотанных двойной сменой интернов[1]-хирургов — Господи, каких же молодых теперь набирают, — сгорбившись, проскользнула мимо в бахилах на бумажной подошве. Мои же ботинки на коже гулко стучали по граниту.


Полы скользкие как лед. Я как раз начинал стажировку, когда их настилали. Я помню протесты, петиции по поводу неуместности полированного камня там, где дети бегают, ходят, ковыляют и где их возят в инвалидных колясках, но какому-то филантропу нравился черный гранит. Тогда филантропов хватало.


Но в то утро увидеть гранит было трудновато; вестибюль заполняла толпа, в основном люди темнокожие и бедно одетые выстроились перед застекленными кабинками, ожидая благосклонности со стороны регистраторов с каменными лицами. Регистраторы избегали смотреть посетителям в глаза и священнодействовали над своими бумагами. Такое впечатление, что очередь не продвигается совсем.


Кричащие, плачущие, сосущие грудь младенцы, обмякшие женщины, проглатывающие проклятия и уставившиеся в пол мужчины. Незнакомцы, толкающие друг друга и находящие выход своему раздражению в ничего не значащих фразах. Некоторые из детей — те, кто еще выглядел как дети, — вертелись, и прыгали, и вырывались из рук взрослых, обретая драгоценные секунды свободы, прежде чем их подхватывали и прижимали к себе. Другие — бледные, худые, осунувшиеся, лысые, с неестественным цветом кожи — стояли тихо, душераздирающе покорные. Резкие иностранные слова прорывались над гулом регистратуры. Редкая улыбка или короткая шутка оживляли царящее здесь уныние, чтобы тотчас же погаснуть, как искра, вспыхнувшая от отсыревшего кремня.


Подойдя ближе, я уловил знакомый запах.


Спирт для дезинфекции, горечь антибиотиков, липкий ликер из исцеления и болезней.


О-де-госпиталь[2]. Некоторые вещи никогда не меняются. Но я изменился: в руках не было тепла.


Я пробрался сквозь толпу. У лифтов дюжий детина в темно-синей форме охранника появился как будто из-под земли и преградил мне путь. Ежик светлых седеющих волос, щеки выбриты настолько чисто, что кожа кажется надраенной песком. На треугольном лице очки в черной оправе.


— Чем могу помочь, сэр?


— Я доктор Делавэр. У меня назначена встреча с доктором Ивз.


— Позвольте взглянуть на ваше удостоверение личности, сэр.


С удивлением я выудил из кармана пристегивающуюся на клипсе карточку. Он взял ее и принялся изучать так, как будто в его руках находилось вещественное доказательство. Посмотрел на меня, затем снова на черно-белое фото десятилетней давности. В руке охранник держал радиотелефон. На поясе — пистолет в кобуре.


— С тех пор как я был здесь в последний раз, порядки, кажется, стали несколько строже, — заметил я.


— Просрочено, — бросил охранник. — Вы все еще состоите в штате, сэр?


— Да.


Он нахмурился и положил мое удостоверение в карман.


— Что-нибудь не так?


— Требуется новый пропуск, сэр. Если вы пройдете мимо часовни в службу безопасности, то вам моментально сделают снимок и все устроят. — Он дотронулся до своего лацкана. Цветная фотография, десятизначный номер.


— Как много времени это займет? — спросил я.


— Зависит от обстоятельств, сэр, — ответил он, глядя мимо меня, будто ему внезапно стало скучно.


— От каких?


— Сколько человек будет впереди вас. И от того, в каком состоянии ваши документы.


— Послушайте, — не выдержал я, — мне нужно быть у доктора Ивз через пару минут. А на обратном пути я займусь пропуском.


— Боюсь, что нет, сэр, — возразил он, все еще глядя куда-то в сторону. Затем скрестил руки на груди. — Таковы правила.


— И давно так?


— Письма были разосланы медперсоналу еще прошлым летом.


— Наверное, пропустил.


Должно быть, выбросил в мусорную корзину, не вскрывая, как и бо́льшую часть больничной почты.


Охранник ничего не ответил.


— У меня действительно нет времени, — сказал я. — А как насчет разового пропуска для посетителей?


— Пропуска посетителей — для посетителей, сэр.


— А я и посещаю доктора Ивз.


Он вновь перевел взгляд на меня. Нахмурился более сурово, даже с некоторым презрением. В раздумье стал рассматривать рисунок моего галстука. Прикоснулся к поясу с той стороны, где находилась кобура.


— Пропуска посетителям выдаются в регистратуре, — процедил он, указывая скрюченным большим пальцем на одну из плотных очередей, и вновь скрестил руки.


Я улыбнулся.


— И никакого обходного пути, а?


— Нет, сэр.


— Значит, мимо часовни?


— Мимо часовни и направо.


— Проблемы с преступностью? — поинтересовался я.


— Я не устанавливаю правила, сэр, я обеспечиваю их соблюдение.


Помедлив мгновение, он отошел в сторону и, прищурившись, наблюдал за моим отступлением. Я повернул за угол, ожидая, что он потащится за мной, но в коридоре было пусто и тихо.


Дверь с табличкой «СЛУЖБА БЕЗОПАСНОСТИ» находилась в двадцати шагах дальше по коридору. На ручке висела записка «Вернусь в…», ниже — нарисованные часы с передвижными стрелками, указывающими 9.30. На моих часах — 9.10. На всякий случай я постучал. Никакого ответа. Я оглянулся. Охранников не было. Вспомнив про служебный лифт, который находился за отделением лучевой терапии, я пошел дальше по коридору.


Там, где было отделение лучевой терапии, теперь размещалась служба благотворительных фондов. Еще одна закрытая дверь. Лифт все еще находился на прежнем месте, но кнопки отсутствовали; теперь он открывался ключом. Я начал было искать ближайшую лестницу, когда появились двое санитаров, толкавших пустую каталку. Оба молодые, рослые, чернокожие, и оба щеголяли геометрически правильными стрижками в стиле хип-хоп. Они увлеченно обсуждали игру «Рейдеров». Один из них вынул ключ, вставил в замок и отомкнул лифт. Двери открылись, обнажая обитые мягким материалом стены. На полу — обертки от гамбургеров и картофеля-фри, кусок грязной марли. Санитары втолкнули каталку. Я последовал за ними.


Отделение общей педиатрии занимало восточное крыло четвертого этажа и отделялось от палаты новорожденных открывающимися в обе стороны деревянными двустворчатыми дверями. Я знал, что клиника для приходящих пациентов была открыта всего пятнадцать минут назад, но небольшая приемная была уже переполнена. Чихание, кашель, тусклые глаза и повышенная болезненная активность. Напряженные материнские руки, удерживающие младенцев и малышей лет до пяти, документы и магические пластиковые карточки бесплатного медицинского страхования. На двустворчатой двери справа от окна приемной объявление: «Пациентов просят зарегистрироваться». Ниже испанский перевод.


Я пробрался сквозь толпу и направился по длинному белому коридору, увешанному плакатами о профилактике заболеваний и правильном питании, санитарными бюллетенями о состоянии здоровья в округе и плакатами на двух языках, призывающих растить здоровых детей: делать прививки, воздерживаться от алкоголя и наркотиков. Порядка дюжины приемных кабинетов были заняты, ящики для медицинских карт переполнены. Детский плач, похожий на мяуканье котят, и слова утешения просачивались из-под дверей. По другую сторону коридора — картотеки, шкафчики с медицинскими препаратами и холодильник, помеченный красным крестом. Секретарша стучала по клавишам компьютера. Сестры сновали между кабинетами и комнатами предварительного осмотра. Проживающие при больнице врачи на ходу разговаривали по телефонам и еле поспевали за быстро шагающими лечащими докторами.


Коридор под прямым углом повернул направо, в более короткий, где были расположены служебные кабинеты врачей.


Открытая дверь кабинета Стефани Ивз была третьей в ряду из семи дверей.


Комната размером десять на двенадцать футов, выкрашенная в обычный для больниц бежевый цвет, до некоторой степени оживлялась подвесными полками, забитыми книгами и журналами, парой репродукций Миро[3] и одним тусклым окном, выходящим на восток. За сверканием крыш автомобилей вершины Голливудских холмов, казалось, растворялись в смеси рекламных плакатов и смога.


Письменный стол — стандартная больничная мебель, отделанная хромированным металлом и пластиком под орех, — был придвинут к стене. Жесткий на вид хромированный стул с оранжевой обивкой соревновался за жизненное пространство с видавшим виды коричневым креслом. Между ними на дешевеньком столике стояли кофеварка и замученный филодендрон в синем керамическом горшке.


Стефани сидела за письменным столом, длинный белый халат был надет поверх платья винного цвета с серой отделкой. Она заполняла медицинскую карту амбулаторного больного. Правую руку заслоняла стопка других медицинских карт высотой до подбородка женщины. Как только я вошел в комнату, Стефани подняла глаза, отложила ручку, улыбнулась и встала.


— Алекс.


Она превратилась в привлекательную женщину. Когда-то тусклые каштановые волосы длиной до плеч, безжизненные и заколотые в хвост, были теперь пушистыми, посеребренными на концах и коротко подстриженными. Контактные линзы заменили допотопные очки, открыв янтарного цвета глаза, которые я раньше никогда не замечал, фигура стала более выразительной. Она никогда не была грузной, а теперь стала просто тоненькой. Время не обошло ее стороной — печально, но не за горами и сорокалетие; лучики морщинок собрались в уголках глаз, и вокруг рта появились жесткие складки. Но со всем этим хорошо справлялась косметика.


— Рада видеть тебя, — сказала она, беря меня за руку.


— И я рад видеть тебя, Стеф.


Мы обнялись.


— Могу предложить тебе что-нибудь? — спросила она, указывая на кофеварку; при этом движении ее руки раздалось побрякивание. Позолоченные браслеты обвивали ее кисть, на другой руке были золотые часы. Никаких колец. — Просто кофе, или настоящий cafe au lait[4]. Эта маленькая штучка конденсирует молоко.


Я отказался, поблагодарил ее и взглянул на аппарат. Небольшой, приземистый, черное матовое стекло, полированная сталь, немецкая торговая марка. Всего на две чашки. Рядом крошечный медный молочник.


— Здорово, правда? — не без восхищения воскликнула она. — Подарок друга. Нужно было сделать хоть что-нибудь, чтобы придать этой комнате некоторый стиль.


Она улыбнулась. Стиль — что-то новое, о чем она никогда раньше не беспокоилась. Я улыбнулся в ответ и уселся в кресло. Рядом на столике лежала книга в кожаном переплете. Я взял ее в руки. Сборник произведений Байрона. Экслибрис магазина «Бразерс», что в Лос-Фелизе, над Голливудом. Пыльний и доверху забитый книгами, по большей части поэтическими сборниками. Много разного хлама, в котором попадаются и сокровища. Я заходил туда, когда был стажером, во время перерыва на ленч.


— Вот это писатель! — заявила Стефани. — Пытаюсь расширять кругозор.


Я положил книгу на место. Стеф села за свой письменный стол, развернулась лицом ко мне, скрестила ноги. Бледно-серые чулки и замшевые лодочки хорошо сочетались с платьем.


— Великолепно выглядишь, — сказал я.


Еще одна улыбка, мимолетная, но от души, как будто она ожидала этого комплимента, но тем не менее была довольна им.


— Ты тоже, Алекс. Спасибо, что приехал так быстро.


— Ты разожгла во мне любопытство.


— Да?


— Конечно. Все эти намеки на серьезную интригу.


Она чуть повернулась к письменному столу, взяла из стопки папку, положила ее на колени, но не открыла.


— Да, — произнесла она. — Это вызов. Сомнений быть не может. — Внезапно встав, она прошла к двери, закрыла ее и вновь села. — Итак, — продолжила она. — Какие ощущения по возвращении на старое место?


— Чуть не арестовали по пути к тебе.


Я рассказал ей о своем столкновении с охранником.


— Фашист, — весело откликнулась Стеф, и мой банк памяти заработал: я вспомнил конфликтные комиссии, в которых она обычно председательствовала. Белый халат, которым она пренебрегала ради джинсов, сандалий и вылинявших ситцевых кофточек. Стефани, а не доктор. Титулы — это исключительное изобретение стоящей у власти элиты…


— Да, это выглядело как что-то военизированное, — согласился я.


Но она рассматривала лежащую у нее на коленях медицинскую карту.


— Запутанная история, — проговорила она. — Похоже на детективный роман: кто сделал, как сделал и главное — сделал ли вообще. Только это не роман Агаты Кристи, Алекс. Это реальная жизненная ситуация. Я не знаю, сможешь ли ты помочь, но я не уверена, что сама смогу сделать что-нибудь большее.


Из коридора доносились голоса, визг детей, замечания, сделанные им, и быстрые шаги. Затем сквозь стены проник полный ужаса плач ребенка.


— Настоящий зоопарк, — вздохнула она. — Давай уйдем отсюда.

2


Задняя дверь вела на лестницу. Мы спустились по ней до цокольного этажа. Стефани шагала быстро, почти бежала по ступенькам.


Кафетерий был безлюден — за одним из столов с оранжевым покрытием просматривал спортивную страницу газеты интерн, еще за двумя столами сидели понурые пары в измятой, как будто в ней спали, одежде. Оставшиеся на ночь родители пациентов. За это право мы когда-то боролись.


Другие столики завалены пустыми подносами и грязной посудой. Санитарка, с убранными в сетку волосами, медленно двигалась между столами, пополняя солонки.


В восточной стене — дверь в докторскую столовую с панелями из полированного тика и красиво выгравированной медной табличкой, на которой красуется имя какого-то филантропа с морскими пристрастиями. Стефани прошла мимо и провела меня в кабинку в самом конце зала.


— Ты на самом деле не хочешь кофе? — спросила она.


Помня больничное пойло, я ответил:


— Я уже принял свою дозу кофеина.


— Я понимаю. — Она пробежалась рукой по своей прическе, и мы уселись за стол. — О'кей, — начала она. — Итак, у нас младенец, которому год и девять месяцев от роду, женского пола, белый, полностью доношенный, роды прошли нормально. Развитие в норме. Единственным важным моментом в истории этого ребенка является то, что как раз перед его рождением у родителей внезапно умер в возрасте одного года младенец мужского пола.


— Другие дети есть? — спросил я, доставая блокнот и ручку.


— Нет. Одна Кэсси. Она чувствовала себя прекрасно до трех месяцев, когда ее мать сообщила, что подошла ночью к дочери и обнаружила, что та не дышит.


— Мать вставала к ней потому, что боялась повторения синдрома внезапной младенческой смерти?


— Именно. Когда не удалось разбудить ребенка, она применила искусственное дыхание и массаж. Девочка пришла в себя. Затем родители привезли Кэсси в отделение неотложной помощи. К тому времени, когда прибыла я, ребенок выглядел нормально, и при осмотре не было обнаружено ничего примечательного. Я приняла ее в больницу для обследования, проделала все обычные анализы. Ничего. После выписки мы снабдили их монитором для контроля сна с сигналом тревоги. В течение последующих месяцев устройство срабатывало несколько раз, но все сигналы были ложными — младенец дышал нормально. Записи монитора показывают незначительные отклонения, которые могли быть очень кратковременной остановкой дыхания, но вот двигательные артефакты[5] бесспорны — младенец метался в постели. Я отнесла это на счет беспокойного сна — сигнализация не всегда надежна, а первый эпизод объяснила какой-нибудь случайностью. Тем не менее я показала ее пульмонологам, памятуя о внезапной смерти ее брата. Результат отрицательный. Но мы решили повнимательнее понаблюдать за ней в течение периода повышенного риска внезапной младенческой смертности.


— Год?


Она кивнула.


— Для надежности я решила продлить срок до пятнадцати месяцев. Начала с еженедельных осмотров как амбулаторного больного и к девяти месяцам была настроена отпустить их до осмотра только в годовалом возрасте. Через два дня после обследования в девятимесячном возрасте они снова оказались в отделении неотложной помощи: посреди ночи возникли проблемы с дыханием — младенец проснулся, задыхаясь, с крупозным кашлем. Вновь мать делает искусственное дыхание, а затем родители привозят малышку сюда.


— А искусственное дыхание — не слишком ли сильный метод при крупе? Разве младенец действительно терял сознание?


— Нет. Она вообще не теряла сознания, просто задыхалась. Возможно, мать перестаралась, но, учитывая то, что она потеряла первого ребенка, как можно осуждать ее действия? К тому времени, когда я прибыла в отделение неотложной помощи, младенец выглядел нормально — ни температуры, ни болей. Но это и неудивительно. Прохладный ночной воздух может снять приступ крупа. Сделали рентген ее грудной клетки, анализ крови — все нормально. Прописала декондестанты[6], обильное питье, отдых и уже собиралась отпустить их домой, но мать попросила оставить ребенка в больнице. Она была уверена, что у младенца серьезное заболевание. Я была практически уверена, что беспокоиться не о чем, но в последнее время мы наблюдали случаи тяжелейших респираторных заболеваний, поэтому я распорядилась принять ее в стационар, предписав ежедневно проводить анализ крови. Все показатели были нормальными, но через пару дней уколов при виде белого халата девочка впадала в истерику. Я выписала ее, вернувшись к еженедельным осмотрам, причем девочка на приеме буквально не подпускала меня к себе. Как только вхожу в кабинет, она начинает визжать.


— Да, такова привлекательная сторона профессии врача, — пошутил я.


Стефани печально улыбнулась и взглянула в сторону буфета.


— Они уже закрывают. Может быть, хочешь что-нибудь?


— Нет, спасибо.


— Если не возражаешь, я себе возьму — еще не завтракала.


— Конечно, давай.


Она быстро прошла к металлическим прилавкам и вернулась с половинкой грейпфрута на тарелке и чашкой кофе. Попробовала кофе и поморщилась.


— Может, к этому кофе нужно добавить конденсированное молоко? — спросил я.


Она промокнула рот салфеткой.


— Его уже ничто не спасет.


— По крайней мере, он бесплатный.


— Кто это говорит?


— Как? Врачам больше не положен бесплатный кофе?


— Что было, то прошло, Алекс.


— Еще одна традиция повергнута в прах, — вздохнул я. — Вечные бюджетные трудности?


— Ну а что же еще? Кофе и чай теперь стоят сорок девять центов за чашку. Интересно, сколько потребуется чашек, чтобы свести баланс?


Она принялась за грейпфрут. Вертя авторучку в руке, я заметил:


— Помню, как вы дрались за бесплатное питание для интернов и проживающих при больнице врачей.


Она покачала головой:


— Поразительно, что нам тогда казалось важным.


— Что, теперь финансовые дела хуже, чем когда-либо?


— Боюсь, что так.


Она нахмурилась, положила ложечку и отодвинула от себя тарелку.


— Ладно, вернемся к нашей истории. На чем я остановилась?


— Младенец при виде тебя поднимает визг.


— Да. Так вот, дела вновь начинают поправляться, и поэтому я опять сокращаю, а затем и совсем прекращаю амбулаторные посещения и назначаю следующий визит через два месяца. Через три дня в два часа ночи они вновь в отделении неотложной помощи. Вновь приступ крупа. Только на сей раз мать утверждает, что ребенок действительно потерял сознание, посинел. Опять искусственное дыхание и массаж.


— Через три дня после того, как ты отменила посещения? — переспросил я, делая пометку в блокноте. — В прошлый раз это случилось через два дня.


— Интересно, а? О'кей, я провожу обычные при неотложной помощи обследования. Давление крови у младенца слегка повышено, дыхание учащенное. Но она вдыхает большое количество кислорода, никаких хрипов. Все же я стала подозревать или острый приступ астмы, или реакцию на что-то, что вызывает у нее беспокойство.


— Страх вновь оказаться в больнице?


— Или это, или просто передавшаяся ей тревога матери.


— А у матери проявлялись внешние признаки беспокойства?


— Не особенно, но ты знаешь, как это бывает между матерью и ребенком — некие флюиды. В то же время я не могла исключить и чисто физический фактор. Когда младенец теряет сознание — это уже кое-что серьезное.


— Безусловно, — согласился я. — Но это могла быть и просто далеко зашедшая вспышка раздражения. Некоторые дети очень рано учатся задерживать дыхание и терять сознание.


— Я знаю, но с ней это произошло в середине ночи, Алекс, а не после какого-либо проявления упрямства. Поэтому я вновь принимаю ее в больницу, назначаю исследования на предмет аллергии. Полное исследование работы легких показывает — никакой астмы. Я уже начинаю подумывать о более редко встречающихся дефектах — о патологии на клеточном уровне, идиопатических образованиях в головном мозге, а также ферментных нарушениях. Их подержали неделю на пятом этаже — настоящая карусель из консультантов по всем специальностям, бесчисленные процедуры и осмотры. Бедная малышка впадает в истерику, как только открывается дверь в ее комнату. Но никто не может поставить диагноз, и за все время, что она находится здесь, — никаких дыхательных осложнений. Уверившись в своей теории, что приступ был вызван передаваемой тревогой матери, я выписала их. В следующий раз на приеме я не предпринимала никаких исследований, только пыталась играть с ней. Но она по-прежнему не желает меня признавать. Поэтому я осторожно заговорила с матерью о том, что ее тревоги передаются ребенку, но она не разделяет моего мнения.


— Как она восприняла этот разговор?


— Не сердилась — это не в ее привычках. Она просто сказала, что не понимает, как это может происходить, — ведь ребенок еще слишком маленький. Я объяснила ей, что фобии могут проявиться в любом возрасте, но было ясно, что это ее не убеждает. Поэтому я оставила этот разговор, отправила их домой, чтобы дать ей время подумать. Я надеялась, что, когда Кэсси исполнится год и риск внезапной младенческой смерти уменьшится, страхи матери ослабнут и девочка также начнет успокаиваться. Через четыре дня они вновь оказались в отделении неотложной помощи: круп, одышка, мать в слезах умоляет вновь принять их в стационар. Я приняла ребенка, но не назначила никакого обследования, ничего, даже отдаленно напоминающего какое-либо вмешательство. Только наблюдения. И младенец выглядел превосходно — даже не чихал. Тут я более серьезно начала разговаривать с матерью о психологической стороне проблемы. Однако опять безрезультатно.


— А она когда-нибудь упоминала о смерти первого ребенка?


Стефани отрицательно покачала головой:


— Нет. Я подумывала об этом, но тогда это казалось просто неуместным, Алекс. Это было бы слишком тяжело для нее. Я считала, что хорошо понимала ее состояние. Я была дежурным врачом, когда они принесли своего первого, мертвого, ребенка. Провела все посмертные обследования… Я сама отнесла его в морг, Алекс. — Она зажмурила глаза, потом открыла их, но смотрела куда-то в сторону.


— Это просто какой-то кошмар, — сказал я.


— Да… и я попала в это дело случайно. Они были частными пациентами Риты, но ее не было в городе, а я дежурила на вызовах. Я совсем не знала их, но завязла в этом деле — ведь мне пришлось проводить летальную комиссию. Я изо всех сил пыталась помочь им, дала направление в группу психологической поддержки, но это их не интересовало. Когда же через полгода они явились ко мне и попросили стать лечащим врачом новорожденного младенца, я была очень и очень удивлена.


— Почему?


— Я бы скорее подумала, что ассоциируюсь для них с трагедией, нечто вроде «убей гонца, принесшего плохие вести». Но у них не возникло подобного чувства, и я поняла, что обращалась с ними так, как должно.


— Уверен в этом.


Стефани пожала плечами.


Я спросил:


— А как Рита отнеслась к тому, что ты взялась вести ее пациентов?


— А что ей оставалось делать? Когда она была им нужна, ее не оказалось на месте. В то время у нее появились собственные проблемы. Ее муж — ведь ты знаешь, за кого она вышла замуж?


— За Отто Колера.


— Знаменитого дирижера, именно так она обычно упоминала о нем — «мой муж, знаменитый дирижер».


— Он, кажется, недавно умер?


— Несколько месяцев тому назад. Он болел некоторое время, затем ряд сердечных приступов. С тех пор Рита отсутствует чаще, чем обычно, а мы, остальные, тянем за нее. Большей частью она разъезжает по симпозиумам, представляя старые исследовательские работы. Вообще-то собирается уйти на пенсию. — Стефани смущенно улыбнулась. — Я подумываю, а не претендовать ли мне на ее должность, Алекс. Можешь представить меня во главе отделения?


— Разумеется.


— На самом деле?


— Конечно, Стеф, а почему нет?


— Я не знаю. Эта должность в некотором роде является… авторитарной по сути.


— До некоторой степени, — согласился я. — Но мне кажется, что должность может нести в себе различные стили руководства.


— Так-то оно так, — продолжала она. — Но я не уверена, что из меня получится хороший руководитель. В общем-то я не люблю указывать людям, что они должны делать… Ладно, хватит об этом. Я отвлекаюсь от дела. Были еще два случая с обмороками, после которых я вновь подняла вопрос о психологическом воздействии.


— Еще два, — сказал я, просматривая свои заметки. — В целом у меня уже набралось пять.


— Правильно.


— Сколько ребенку к этому времени?


— Почти год. И уже старожил больницы. Еще два случая пребывания в стационаре, и все анализы отрицательные. В конце концов я занялась мамашей и настоятельно рекомендовала психологическую консультацию, на что она реагировала следующим образом… Дай я лучше тебе процитирую… — Стефани открыла медицинскую карту и негромко зачитала: — «Я понимаю, что это нужно, доктор Ивз. Но я просто уверена, что Кэсси больна. Если бы вы только видели ее, когда она лежала там, синюшная». Конец цитаты.


— Она выразилась именно так — «синюшная»?


— Да. У нее есть некоторая медицинская подготовка. Училась на специалиста по вопросам дыхания.


— И оба младенца страдали остановкой дыхания. Интересно.


— Да. — Стефани напряженно улыбнулась. — В то время я еще не понимала, насколько это интересно. Я все еще была поглощена самой проблемой, пытаясь поставить диагноз, с беспокойством ожидая нового кризиса и гадая, смогу ли я чем-нибудь помочь. К моему удивлению, некоторое время ничего не случалось.


Она вновь заглянула в медицинскую карту.


— Прошел месяц, другой, третий, а они все не появляются. Я была счастлива, что ребенок здоров, но все же начала подумывать, не нашли ли они другого врача. Поэтому я позвонила к ним домой и поговорила с матерью. Все в порядке. Затем вдруг поняла, что в разгар всей этой истории ребенок не прошел обследования, обязательного по достижении одного года. Я назначила это обследование и обнаружила, что все в полном порядке, за исключением несколько замедленного развития речи.


— А именно?


— Никакого отставания или чего-либо подобного. Просто она издавала мало звуков — я практически не слышала ее, а мать сказала, что она и дома ведет себя так же. Я пыталась провести тест по Бейли, но не смогла, потому что ребенок не шел на контакт. По моим предположениям, отставание было в два-три месяца, но, знаешь, в таком возрасте не много нужно, чтобы сдвинуться с места, а учитывая все стрессы, через которые прошла бедняжка, это вообще ничего не значит. Ну какая я умница: заводя разговоры о проблемах с развитием речи, я сумела вызвать у матери беспокойство хотя бы по этому поводу. Я послала их в отделение оториноларингологии проверить речь и слух. Врачи сочли, что строение ушей и гортани абсолютно нормальные, и подтвердили мое заключение: возможна незначительная задержка в результате реакции на медицинскую травму. Я дала матери некоторые рекомендации по стимулированию развития речи. Следующие два месяца они у меня не появлялись.


— Ребенку двадцать один месяц, — записал я.


— И через четыре дня после этого он опять в отделении неотложной помощи. Но на сей раз не из-за проблем с дыханием. Теперь критическая температура — сорок и пять десятых. Жар и сухость, учащенное дыхание. Если честно, Алекс, я была почти рада обнаружить у нее лихорадку — по крайней мере, я имела дело с чем-то органическим. Но анализ лейкоцитов оказался нормальным, ничего вирусного или бактериального. Поэтому я провела токсикологический анализ. Все в порядке. Правда, лабораторные исследования не всегда безупречны — даже у нас опасность ошибок достигает десяти-двадцати процентов. Но высокая температура была на самом деле — я сама ее измеряла. Мы выкупали девочку и тайленолом сбили температуру до тридцати восьми и восьми, приняли ее в стационар с диагнозом «лихорадочное состояние неизвестного происхождения», поставили капельницу и устроили ей настоящий ад: сделали пункцию спинного мозга, чтобы исключить менингит, несмотря на то что уши были чистыми, а шейные мышцы расслабленными, ведь мы не знали, мучают ли ее головные боли — она не могла сказать об этом. Плюс к тому дважды в день делали анализ крови — девочка просто сходила с ума, и ее приходилось держать. Даже несмотря на это, она ухитрилась дважды выдернуть иглу. — Стефани вздохнула и еще дальше отодвинула грейпфрут. Ее лоб увлажнился. Промокнув его салфеткой, она проговорила: — Я впервые рассказываю об этом с самого начала.


— В отделении не проводили обсуждения?


— Нет, теперь это бывает нечасто. От Риты практически никакой пользы.


— А как реагировала на все эти процедуры мать? — поинтересовался я.


— Немного поплакала, но в целом держалась спокойно. Пыталась успокоить малышку, брала ее на руки, когда процедуры заканчивались. Я постаралась, чтобы она не участвовала в процедурах, узы между матерью и ребенком — дело святое. Видишь, твои лекции не пропали даром, Алекс. А мы чувствовали себя нацистами. — Она вновь вытерла лоб. — Во всяком случае, анализы показывали, что кровь пришла в норму, но я откладывала выписку и продержала ее еще четыре дня с нормальной температурой. — Вздохнув, Стефани зарыла пальцы в волосы, перелистала медицинскую карту. — Следующий скачок температуры: ребенку пятнадцать месяцев, мать утверждает, что было сорок один и один.


— Это опасно.


— Само собой. Врач отделения неотложной помощи регистрирует сорок и три десятых, купает ее, постепенно снижает температуру до тридцати восьми и шести. А мать сообщает о новых симптомах: сильная рвота, понос. И черный стул.


— Внутреннее кровотечение?


— Похоже. Это уже взбудоражило всех. На пеленке, в которую была завернута девочка, следы поноса, но не крови. Мать сказала, что окровавленную пеленку она выбросила, но попытается разыскать. При обследовании обнаружено легкое покраснение в области прямой кишки, некоторое раздражение по внешним краям сфинктера. При пальпации никакого вздутия кишечника я не обнаружила, животик мягкий, хороший. Может быть, только слегка чувствительный на прикосновение. Но это трудно определить, потому что во время осмотра она впадает в непрерывную истерику.


— Раздражение прямой кишки, — отметил я. — Были какие-нибудь ранки, царапины?


— Нет-нет, ничего подобного. Просто небольшое раздражение, какое бывает при поносе. Непроходимость или аппендицит исключаются. Я вызвала хирурга, Джо Лейбовича, — ты знаешь, какой он добросовестный. Он обследовал девочку, сказал, что нет никакой необходимости вскрывать полость, но мы должны положить ее в стационар и понаблюдать некоторое время. Мы поставили капельницу — то еще удовольствие — и сделали полный анализ крови, на этот раз количество лейкоцитов слегка увеличилось. Но все было в пределах нормы, не столько, сколько должно быть при сорока с лишним. На следующий день температура упала до тридцати семи и семи, в последующий день — тридцати семи и трех, и казалось, что животик перестал болеть. Джо совершенно исключил возможность аппендицита и вызвал специалиста по желудочным заболеваниям. Консультировал Тони Фрэнкс, пытался диагностировать начальные признаки раздражения кишечника, болезнь Крона, нарушения функций печени. Результаты отрицательные. Еще один полный токсикологический анализ и тщательная проверка диеты кормления ребенка с первых дней жизни. Я вновь обратилась к аллергологам и иммунологам, чтобы проверить девочку на какую-либо скрытую сверхчувствительность к чему-либо.


— Она выросла на искусственном кормлении? По формуле?


— Нет. Выкормлена грудью, хотя сейчас уже полностью перешла на обычную пищу. Через неделю она выглядела прекрасно. Слава Богу, что мы не сделали вскрытия полости.


— Возраст — пятнадцать месяцев, — отметил я. — Риск внезапной младенческой смерти миновал. Итак, дыхательная система успокаивается и возникают проблемы в пищеварении?


Стефани посмотрела на меня долгим, изучающим взглядом.


— Отважишься поставить диагноз?


— И это все?


— Ага. Были еще два желудочно-кишечных кризиса. В шестнадцать месяцев. Через четыре дня после приема у Тони в отделении гастрологии и еще полтора месяца спустя после последнего приема у него.


— Те же симптомы?


— Да. Но в обоих случаях мать принесла пеленки со следами крови, и мы исследовали их на все возможные патогены — вспомнили о тифе, холере, тропических болезнях, которые никогда не встречались на нашем континенте. Строили догадки о каком-нибудь токсине из окружающей среды — свинце, тяжелых металлах, что только ни вспоминали. Но все, что обнаружили, — немного здоровой крови.


— Может быть, родители заняты на такой работе, что могут подвергнуть ребенка воздействию каких-то неизвестных загрязняющих агентов?


— Едва ли. Мать занимается только ребенком, а отец — профессор колледжа.


— Профессор в области биологии?


— Социологии. Но подожди говорить о семье, есть еще кое-что. Новый кризис. Шесть недель тому назад. Прощай желудок, здравствуй новая система. Хочешь отгадать?


Я немного подумал:


— Неврология.


— В точку. — Она дотронулась до моей руки. — Я чувствую, что не ошиблась, пригласив тебя.


— Припадки?


— Посреди ночи. По словам родителей, вид эпилептического припадка с потерей сознания, вплоть до пены изо рта. Электроэнцефалограмма не обнаружила никакой аномалии, у ребенка сохранились все рефлексы. Но мы все-таки подвергли девочку компьютерной томографии, сделали еще одну пункцию и провели всякие там высокотехнические неврорадиологические штучки на случай, если у нее образовалась какая-то опухоль мозга. И должна тебе сказать, что это действительно напугало меня, Алекс, только сейчас я подумала о том, что мозговая опухоль могла быть причиной всего, что происходило с девочкой с самого начала. Новообразование, которое воздействует на различные мозговые центры, по мере роста и вызывало различные симптомы. — Она покачала головой: — Ничего себе ситуация: я разглагольствую о психосоматике, в то время как в мозге ребенка разрастается астроцитома или что-то вроде этого. Слава Богу, что результаты исследований не подтвердили этого диагноза.


— Когда ты осматривала девочку в отделении неотложной помощи, она выглядела так, как выглядят после припадков?


— Если говорить о том, что она была сонливой и вялой, то да. Но вместе с тем это естественно для маленького ребенка, которого притащили посреди ночи в больницу и пропустили через всю эту мясорубку. Но все равно я испугалась: вдруг пропустила что-то органическое? Я попросила проследить за пациенткой коллег из неврологического отделения. Они наблюдали ее в течение месяца, ничего не нашли и прекратили исследования. Через две недели, то есть два дня назад, еще один припадок. И я действительно нуждаюсь в твоей помощи, Алекс. Сейчас они находятся в восточном крыле пятого этажа. Вот такая запутанная история. Готов сейчас поделиться со мной своей мудростью?


Я просмотрел свои заметки.


Повторяющиеся вспышки не поддающихся объяснению заболеваний. Многочисленные случаи госпитализации.


Заболевания затрагивают различные системы организма.


Расхождения между симптомами и лабораторными исследованиями.


Ребенок женского пола, проявляющий панический страх перед исследованиями и процедурами.


У матери начальная медицинская подготовка.


Приятная, внимательная мать.


Приятная мать, которая на самом деле может оказаться чудовищем. Которая может подготовить сценарий и поставить спектакль в стиле вертепа, в котором звездой станет ее собственный, ничего не подозревающий ребенок.


Редкий диагноз, но все факты ему соответствуют. Еще двадцать лет назад никто о нем не слышал.


— Синдром Мюнхгаузена «по доверенности», то есть переносимый на другое лицо, — заключил я, закрывая свои записи. — Прямо как по учебнику.


Стефани прищурилась:


— Да, это так. Когда слышишь рассказ от начала до конца. Но когда тебе приходится иметь дело с каждым отдельным случаем… даже теперь я не могу быть уверена.


— Ты все еще предполагаешь что-то органическое?


— Приходится, пока я не докажу обратное. Был один подобный случай — в прошлом году, в другой больнице. Двадцать пять раз за шесть месяцев ребенка помещали в стационар с повторяющейся из раза в раз странной неопознанной инфекцией. Ребенок женского пола, внимательная мать, которая показалась слишком спокойной, чем и вызвала подозрение медицинского персонала. Тот ребенок действительно погибал, и врачи уже были готовы обратиться к властям, когда обнаружили редкую форму иммунодефицита. В литературе есть всего три задокументированных случая, они требуют специальных анализов в Национальном институте здравоохранения. Как только я услышала об этом, тут же проверила Кэсси. Результат отрицательный. Но это не означает, что не существует какого-то незамеченного мной фактора. Постоянно появляются новые материалы — я едва-едва успеваю следить за журналами. — Она помешала ложечкой кофе. — Или, может быть, я просто… пытаюсь убедить саму себя как можно дольше не замечать синдром Мюнхгаузена. Поэтому-то и вызвала тебя — мне нужен совет, Алекс. Подскажи, в каком направлении я должна искать.


Некоторое время я размышлял.


Синдром Мюнхгаузена.


Или pseudologia fantastica.


Иными словами, психическое расстройство, характеризующееся искусственно вызванными болезнями.


Особо преувеличенная форма патологической лжи, названная по имени барона Мюнхгаузена, вруна мирового класса.


Мюнхгаузен — это тяжелый случай ипохондрии. Пациенты фабрикуют болезни, уродуя или отравляя себя, а подчас просто придумывая. Они ведут изощренные игры с докторами и сестрами, с самой системой здравоохранения.


Взрослые пациенты с синдромом Мюнхгаузена ухитряются многократно попадать в больницы, где проходят курс ненужного им лечения, и даже умудряются лечь на операционный стол, чтобы подвергнуться вскрытию.


Жалкие, ставящие врачей в тупик мазохисты — странный вывих психики, который не поддается пониманию.


Но тот случай, который мы рассматривали сейчас, находился за пределами всякой жалости. Это был отвратительный вариант синдрома: Мюнхгаузен, переносимый на другое лицо.


Родители — почти всегда матери, — фабрикующие болезни у своих собственных отпрысков. Использующие своих детей — особенно дочерей — в качестве жертв для страшного смешения изо лжи, боли и болезней.


— Так много сходится, Стеф, — проговорил я. — С самого начала. Временная остановка дыхания, потери сознания могут свидетельствовать о том, что ребенка душили, — зафиксированные монитором судорожные движения могут означать, что девочка оказывала сопротивление.


Стефани вздрогнула:


— Господи, правильно. Я совсем недавно читала о подобном случае в Англии, там изменения в организме подсказали, что ребенок был задушен.


— Плюс к тому не забывай, что мать специализировалась на дыхании, и именно дыхание могло оказаться той первой системой, за которую она принялась. А что ты думаешь по поводу проблем с кишечником? Какое-нибудь отравление?


— Весьма возможно, но токсикологические анализы никаких отклонений не показали.


— Может быть, мать применяла средства кратковременного действия?


— Или какой-то инертный раздражитель, оказывающий на кишечник механическое воздействие и затем быстро удаляемый.


— А припадки?


— Возможно, что-то в том же роде. Но не знаю, Алекс. Я на самом деле не знаю. — Стефани опять сжала мою руку. — У меня нет ровно никаких доказательств. А вдруг я ошибаюсь? Мне нужно, чтобы ты был беспристрастен. Примени в отношении матери Кэсси презумпцию невиновности. Может быть, у меня предвзятое мнение. Попытайся проникнуть в ее мысли.


— Не могу обещать тебе чуда, Стеф.


— Я понимаю. Но мне может помочь любая мелочь. Иначе быть большой беде.


— Ты сообщила матери, что пригласила меня для консультации?


Стефани кивнула.


— Теперь она более благосклонно смотрит на психологические консультации?


— Я бы не сказала, что более благосклонно, но она согласилась на них. Кажется, перестав утверждать, что проблемы Кэсси возникают из-за стресса, мне удалось убедить ее в необходимости психологической консультации. Что касается Кэсси, то я считаю: ее припадки чисто органического происхождения. Но я настаивала на необходимости помочь Кэсси справиться с эмоциональной травмой, связанной с госпитализацией. Сказала матери, что эпилепсия повлечет за собой более частое пребывание Кэсси у нас, и мы должны способствовать тому, чтобы девочка преодолела свой страх. Я сказала, что ты специалист по психологическим травмам, связанным с медициной, вероятно, сможешь с помощью гипноза помочь Кэсси расслабиться во время процедур. Это звучит достаточно убедительно?


Я согласно кивнул.


— Тем временем, — продолжала она, — ты сможешь присмотреться к матери и установить, не психопатка ли она.


— Если это синдром Мюнхгаузена, передаваемый другому лицу, то нам не потребуется искать психопата.


— Кто же она тогда? Каким еще другим помешательством может страдать человек, проделывающий подобные вещи над своим собственным ребенком?


— Этого не знает практически никто, — ответил я. — Я давно не просматривал литературу по этому вопросу, но насколько помню, раньше наиболее перспективным считалось предположение о каком-то психическом расстройстве, вызванном раздвоением личности. Трудность состоит в том, что задокументированные случаи настолько редки, что практически нет никакой базы данных.


— Так обстоит дело и сейчас, Алекс. Я просмотрела литературу на медицинском факультете и почти не нашла материалов по этому вопросу.


— Мог бы я позаимствовать у тебя на время эти работы?


— Я читала их в библиотеке и не взяла на дом, — ответила Стефани, — но, по-моему, у меня где-то сохранились записи. И, кажется, я что-то припоминаю по вопросу об этом самом раздвоении личности — кто его знает, что это означает.


— Это означает, что мы не имеем знаний и поэтому занимаемся сочинительством. Отчасти трудности состоят в том, что психологи и психиатры зависят от информации, которую мы получаем от пациентов. А полагаться на истории какого-нибудь Мюнхгаузена означает доверять закоренелому лгуну. Но когда удается добраться до истины, их истории кажутся довольно последовательными и логичными: перенесенные в раннем возрасте серьезное физическое заболевание или травма; семьи, которые придавали слишком большое значение болезням и здоровью, жестокое обращение с детьми, иногда кровосмешение. Все это приводило к слишком слабо развитому чувству собственного достоинства, к проблемам в отношении с другими людьми и патологической потребности привлечь к себе внимание. Болезнь становится полем деятельности, где эта потребность удовлетворяется, именно поэтому многие из Мюнхгаузенов приобретают специальности, связанные с заботой о здоровье. Но множество людей с точно такой же историей жизни не становятся Мюнхгаузенами. Все сказанное в одинаковой мере относится и к Мюнхгаузенам, издевающимся над собой, и к тем, кто переносит истязания на детей. В общем-то, существует предположение, что родители детей, ставших Мюнхгаузенами «по доверенности», начинают с самоистязания и в какой-то момент переключаются на детей. Но почему и когда это происходит, не знает никто.


— Странно, — проговорила Стефани, покачивая головой. — Это похоже на танец. Я чувствую, что кружусь с ней в вальсе, но ведет она.


— Дьявольский вальс, — сказал я.


Она вздрогнула:


— Я знаю, Алекс, что наш разговор далек от науки, но предположим, тебе удалось докопаться до сути, скажи, думал бы ты, что она проделывает все это…


— Конечно. Но мне не совсем понятно, почему ты не пригласила специалистов из местного отделения психологии и психиатрии?


— Мне никогда не нравилось наше больничное отделение, — пожала плечами Стефани. — Они слишком увлекаются Фрейдом. Хардести готов был подвергнуть психоанализу всех подряд. Кроме того, бесполезно обсуждать все это. Отделения психологии и психиатрии больше нет.


— Что ты хочешь этим сказать?


— Их разогнали.


— Все отделение? Когда?


— Несколько месяцев назад. Ты что, не читаешь информационный бюллетень?


— Не очень часто.


— Это и видно. Ну в общем, отделение психологии и психиатрии распущено. Контракт Хардести с окружными властями был аннулирован, он не получал субсидии. Таким образом, он оказался без финансовой поддержки. А правление решило не брать расходы на себя.


— А как же с должностью Хардести? И разве другие — Грейлер и Пантисса — не были на штатных должностях?


— Возможно. Но оказалось, что эти должности числятся за медицинским факультетом, а не за больницей. Таким образом, свои звания они сохранили. Зарплата же совсем иное дело. Это явилось настоящим открытием для тех из них, кто предполагал, что работа им гарантирована. Правда, никто не сражался за Хардести. Все считали, что он и его парни — это просто балласт.


— Больше нет отделения психологии и психиатрии, — протянул я. — Нет бесплатного кофе. Чего еще нет?


— О, много чего. Тебя затрагивает ликвидация этого отделения — я имею в виду твое служебное положение?


— Нет, моя должность числится за педиатрией. Вообще-то даже за онкологией, хотя уже много лет я не занимаюсь ни одним пациентом, больным раком.


— Отлично, — сказала она. — Тогда никаких процедурных споров не возникнет. Еще какие-нибудь вопросы? Или мы поднимемся наверх?


— Только пара замечаний. Если это синдром Мюнхгаузена, передаваемый другому лицу, то у нас не так уж много времени — обычно процесс идет по нарастающей. Дети иногда погибают, Стеф.


— Я знаю, — ответила она с горечью, прижимая пальцы к вискам. — Я знаю, что, возможно, мне придется прямо в лицо обвинить мать. Поэтому и должна быть уверена.


— И второе. Тот первый ребенок — мальчик. Полагаю, ты считаешь, что это, возможно, было убийство.


— О Господи, да. Это грызет меня все время. Когда мои подозрения по поводу матери начали сгущаться, я взяла его историю болезни и очень тщательно изучила. Но не нашла ничего сомнительного. Записи Риты относительно наблюдений за его развитием неизменно благополучны — мальчик перед смертью был совершенно здоров, и вскрытие, как это часто бывает, не дало ничего конкретного. Теперь же я имею дело с живым ребенком и не могу сделать ничего, ровным счетом ничего, чтобы помочь ему.


— Мне кажется, ты делаешь все от тебя зависящее.


— Пытаюсь изо всех сил, но, черт побери, каждый раз прихожу в отчаяние.


— А как насчет отца? — спросил я. — Мы о нем так и не поговорили.


— У меня нет о нем полного представления. Ясно, что главная забота о ребенке лежит на матери. Я имела дело преимущественно с ней. А когда начала подозревать синдром Мюнхгаузена «по доверенности», мне представилось, что следует сосредоточить внимание на матери, ведь именно матери всегда являются главным действующим лицом.


— Да, — согласился я. — Но в некоторых случаях отец оказывается пассивным соучастником. Ты не заметила, возникли ли у него какие-либо подозрения?


— Если он и обратил на что-то внимание, то мне об этом ничего не говорил. Он не выглядит таким уж пассивным — довольно приятный, да и мать тоже, если уж разговор зашел об этом. Они оба очень милые, Алекс. Это одна из причин, которая так затрудняет все дело.


— Классический сценарий Мюнхгаузена. Сестры, наверное, обожают их.


Она кивнула.


— А другая причина?


— Другая причина чего?


— Причина, которая затрудняет дело.


Стефани закрыла глаза, потерла их, медля с ответом.


— Другая причина, — наконец проговорила она, — и это может показаться тебе ужасно расчетливым политиканством, заключается в том, кто они. В общественном и политическом смысле. Полное имя ребенка звучит так: Кэсси Брукс Джонс. Это о чем-нибудь тебе говорит?


— Нет, — мотнул я головой. — Имя Джонс не особенно запоминается.


— А как насчет такого Джонса — Чарльз Л. Джонс-младший? Большая шишка в финансовой сфере? Главный распорядитель деньгами больницы?


— Не слышал о таком.


— Ну да, ты ведь не читаешь информационные бюллетени. Кроме того, восемь месяцев назад он стал председателем правления. Была крупная перетряска.


— С бюджетом?


— С чем же еще? Вот тебе генеалогия: единственным сыном Чарльза-младшего является Чарльз-третий — прямо как у королей. Он обычно зовется Чипом — это папочка Кэсси. Маму зовут Синди. Умерший сын был Чэд — Чарльз четвертый.


— Все имена начинаются с «С»[7], — сказал я. — Похоже, они любят порядок.


— Может, и так. Главное в том, что Кэсси — единственная внучка Чарльза-младшего. Не правда ли, восхитительно, Алекс. У меня под наблюдением потенциальный случай синдрома Мюнхгаузена, переносимый на другое лицо. Известие об этом взбудоражит всех. А пациент — единственная внучка того типа, который отобрал у нас бесплатный кофе.

3


Мы поднялись из-за стола, и Стефани предложила:


— Если не возражаешь, мы поднимемся по лестнице.


— Утренняя аэробика? Прекрасно.


— Когда тебе стукнет тридцать пять, — заявила она, расправляя платье и застегивая белый халат, — старый добрый основной обмен веществ летит ко всем чертям. Приходится серьезно трудиться над собой, чтобы не обрасти жиром. Кроме того, лифты по-прежнему двигаются, как сонные, будто их пичкают валиумом.


Мы направились к главному выходу из кафетерия. Теперь пустовали все столики. Уборщик в коричневой спецодежде протирал пол мокрой тряпкой, и нам пришлось ступать с осторожностью, чтобы не поскользнуться.


— Лифт, на котором я поднимался к тебе, — сказал я, — теперь работает по-новому. Запирается на ключ. Зачем принимать все эти меры безопасности?


— Официальное объяснение — в целях предотвращения уголовных преступлений. Чтобы не допустить сюда беспредел, царящий на улицах. До некоторой степени это разумно — случаи криминальных нападений участились, главным образом во время ночных смен. Но можешь ли ты вспомнить время, когда Восточный Голливуд становился безопасным с наступлением темноты?


Мы добрались до двери. Еще один уборщик уже запирал ее. Увидев нас, он бросил в нашу сторону такой взгляд, будто ему надоел весь мир, и открыл дверь.


Стефани заметила:


— Сокращенный рабочий день — еще одна статья экономии.


А в коридоре царило безумие. Мимо проносились шумные группы оживленно переговаривающихся врачей. Измученные родители тащились по коридору, катя в инвалидных колясках ветеранов больницы кукольных размеров на мучительные процедуры, разработанные наукой.


Молчаливая толпа собралась у дверей лифтов, сбившись в кучки и дожидаясь, когда придет хоть один из трех лифтов, одновременно застрявших на третьем этаже. Ожидание, вечное ожидание.


Стефани ловко пробиралась сквозь толпу, кивая знакомым, но не останавливаясь. Я еле поспевал за ней, стараясь не столкнуться со стойками капельниц.


Когда мы добрались до лестничной клетки цокольного этажа, я спросил:


— Какого рода были криминальные проблемы?


— Обычные, только их стало значительно больше, — ответила она, поднимаясь по лестнице. — Кражи из автомобилей, вандализм, выхватывают сумочки из рук. Случаи разбоя на бульваре Сансет. Несколько месяцев назад на автостоянке на той стороне улицы напали на двух медсестер.


— Нападения сексуального характера? — спросил я, прыгая через две ступеньки, чтобы не отстать от Стефани.


— Так и не выяснили. Ни одна из них здесь больше не появлялась, и поэтому некому было рассказать о происшедшем. Обе они были временными работниками, дежурили в ночные смены. Все, что я слышала, так это то, что их здорово избили и отобрали сумочки. Полиция прислала к нам офицера по связям с общественностью, тот прочел обычную лекцию о личной безопасности и в конце концов признал, что едва ли кто-нибудь сможет гарантировать безопасность, если не превратить больницу в вооруженный лагерь. Женщины, работающие в штате, подняли страшный шум, и администрация обещала более регулярные обходы охраны.


— И каковы результаты?


— Думаю, что кое-какие есть — появилось больше людей в форме, и с тех пор нападений не было. Но меры по защите принесли с собой и много такого, о чем мы не просили. Вначале на территории больницы появились телемониторы, потом ввели новые пропуска, стали возникать столкновения, подобные тому, какое ты только что испытал на себе. Лично я считаю, что мы сыграли на руку администрации — дали им повод для усиления контроля. А получив однажды такую возможность, они никогда уже не выпустят ее из рук.


— Месть троечников?


Стефани остановилась, посмотрела на меня с верхней ступеньки через плечо и бесхитростно улыбнулась:


— Ты и это помнишь?


— Еще бы.


— В те времена я много болтала. Правда?


— Юношеский задор, — согласился я. — Кроме того, они этого заслуживали — при всех разговаривали с тобой свысока. Только одно выражение чего стоит — «Доктор Мисс».


— Да, это была весьма нахальная компания, согласись. — Она двинулась дальше, но замедлив шаги. — Сокращенный рабочий день, ленч с «Мартини», подолгу рассиживались и трепались в кафетерии, а нам рассылали меморандумы о повышении эффективности труда и экономии расходов.


Через несколько ступенек Стефани вновь остановилась.


— «Троечники» — не могу поверить, что я действительно так сказала. — Ее щеки запылали. — Я была несносной, правда?


— Вдохновенной, Стеф.


— Скорее надутой. Это были сумасшедшие времена, Алекс. Абсолютно сумасшедшие.


— Согласен, — ответил я. — Но не забывай, чего мы добились: равная оплата для женского персонала, разрешение для родителей ночевать здесь, игровые комнаты.


— Давай не забывать и о бесплатном кофе для больничного персонала.


И через несколько ступеней:


— Но при всем при том, Алекс, многое из того, на чем мы были помешаны тогда, кажется теперь нецелесообразным. Мы сосредоточились на личностях, но проблема заключалась в самой системе. Одна группа бывших троечников уходит, а на ее место приходит другая — такая же, и старые проблемы остаются. Иногда я задумываюсь, не слишком ли я здесь задержалась. Возьмем тебя — вот уже много лет, как ты выбрался из этих проблем и выглядишь лучше, чем когда-либо.


— Но ты тоже, — возразил я, вспомнив о том, что она только что говорила о желании занять должность заведующей отделением.


— Я? — Стефани улыбнулась. — Ты весьма любезен. Но в моем случае это происходит не благодаря личным достижениям. Просто здоровый образ жизни.

* * *


На пятом этаже размещались дети в возрасте от года до одиннадцати, при уходе за которыми не требовалась сложная современная аппаратура. Восточное отделение на сто кроватей занимало две трети площади всего этажа.


На оставшейся трети западной части были двадцать палат для частных пациентов. От общего отделения они отделялись дверьми из тика с медной табличкой, гласившей: «СПЕЦИАЛЬНОЕ ОТДЕЛЕНИЕ ХАННЫ ЧЭПЕЛЛ».


Палаты Чэппи. Недоступные для простых смертных и стажеров, содержащиеся за счет пожертвований, частного страхования и дарственных чеков; никаких карточек бесплатного медицинского страхования.


Частное отделение — это мелодии «Музак»[8], льющиеся из скрытых в потолке динамиков, покрытые коврами полы вместо линолеума, палаты на одного пациента, а не на троих или больше, телевизоры, которые работают почти круглосуточно, правда, допотопные, черно-белые.


В то утро почти все двадцать палат пустовали. Три скучающие медсестры стояли у медицинского поста. В нескольких футах от них подпиливала ногти секретарша.


— Доброе утро, доктор Ивз, — обратилась к Стефани одна из сестер, не особенно дружелюбно взглянув на меня.


Я заинтересовался причиной такой неприязни, но на всякий случай улыбнулся ей. Женщина отвернулась. Лет пятидесяти, невысокого роста, коренастая, с шершавой кожей, вытянутой нижней челюстью, светлыми волосами, покрытыми лаком. Зеленовато-голубой халат с белой отделкой. Поверх жесткой прически — накрахмаленный чепчик. Таких чепчиков я не видел давным-давно.


Две другие сестры, филиппинки лет двадцати, переглянулись и будто по безмолвному сигналу удалились.


Стефани обратилась к оставшейся медсестре:


— Доброе утро, Вики. Как наша девочка?


— Пока что ничего. — Блондинка потянулась к ячейке под номером 505W, вытащила оттуда медицинскую карту и вручила ее Стефани. Ногти медсестры были короткими и обгрызенными. Взгляд вновь остановился на мне. Мои старые чары не подействовали.


— Это доктор Алекс Делавэр, — представила меня Стефани, перелистывая историю болезни. — Наш консультант-психолог. Доктор Делавэр, это Вики Боттомли. Ведущая сестра Кэсси.


— Синди сказала, что вы зайдете, — ответила медсестра, будто объявляла неприятную новость.


Стефани продолжала читать.


— Рад с вами познакомиться, — сказал я.


— Рада познакомиться с вами.


Заслышав вызывающую враждебность в голосе медсестры, Стефани подняла голову.


— Все в порядке, Вики?


— Все замечательно, — заявила сестра, блеснув улыбкой, такой же радостной, как пощечина. — Все прекрасно. Девочка съела почти весь завтрак, и ее не тошнило, попила и приняла лекарства.


— Какие лекарства?


— Только тайленол. Час тому назад. Синди сказала, что у девочки болит голова.


— Тайленол. Один?


— Да, доктор Ивз. Для детей, жидкий, одну чайную ложку — это все записано. — Она показала на историю болезни.


— Да, вижу, — заглянув в карту, бросила Стефани. — Ну что ж, пока все хорошо, Вики, но в следующий раз никаких лекарств, даже самых безобидных, без моего разрешения. Я должна давать разрешение на все, кроме еды и питья, на все, что принимает этот ребенок. О'кей?


— Конечно, — снова заулыбалась Боттомли. — Никаких проблем. Я просто думала…


— Это не причинило вреда. Вики. — Стеф протянула руку и похлопала сестру по плечу. — Я уверена, что одобрила бы тайленол. Но, принимая во внимание прошлое этого ребенка, мы должны быть сверхосторожными, чтобы исключить реакции на лекарства.


— Да, доктор Ивз. Есть еще какие-нибудь указания?


Стефани досмотрела медицинскую карту, закрыла ее и вернула сестре.


— Нет, в данный момент никаких. Если только у тебя есть что-нибудь, о чем ты хочешь сообщить.


Боттомли покачала головой.


— Тогда о'кей. Я пойду к ним и представлю доктора Делавэра. Ты хотела бы что-нибудь рассказать о Кэсси?


Боттомли вынула из волос заколку и воткнула ее обратно, прикрепив светлые пряди к чепчику. Широко расставленные, с длинными ресницами глаза мягкого, красивого голубого цвета на напряженной шершавой плоскости лица.


— Что, например? — спросила она.


— Все, что следует знать доктору Делавэру, чтобы помочь Кэсси и ее родителям, Вики.


Боттомли некоторое время пристально смотрела на Стефани, потом повернулась, свирепо глядя на меня.


— Ничего особенного. Обычные люди.


— Я слышал, что Кэсси нервничает по поводу медицинских процедур, — заметил я.


Боттомли уперлась руками в бока:


— А вы бы разве не нервничали, если бы вас кололи столько, сколько ее?


— Вики… — начала было Стефани.


— Да, разумеется, — улыбнулся я. — Это совершенно нормальная реакция, но иногда обоснованную нервозность можно облегчить бихейвиоральной терапией[9].


Боттомли напряженно усмехнулась.


— Может, и так. Желаю удачи.


Стефани хотела что-то сказать, но я дотронулся до ее руки и предложил:


— Почему бы нам не пойти в палату.


— Конечно. — И обращаясь к Боттомли: — Запомни, никаких лекарств, только еда и питье.


Боттомли продолжала улыбаться.


— Да, доктор. Теперь, если вы не возражаете, я бы хотела отлучиться на несколько минут.


Стефани взглянула на свои часы:


— Перерыв?


— Нет. Просто хотела спуститься вниз, в магазин, и купить для Кэсси игрушечную зверюшку — знаете, такие мягкие, каких показывают в мультиках по телевизору. Она просто сходит с ума по ним. Думаю, пока вы находитесь у нее, в течение нескольких минут с ней ничего не случится.


Стефани взглянула на меня. Боттомли, как мне показалось, с удовлетворением проследила за ее взглядом, еще раз напряженно, но хмыкнула и быстро вразвалку удалилась. Накрахмаленный чепец плыл по пустому коридору, как воздушный змей, подхваченный попутным ветром.


Стефани взяла меня за руку и повела от поста.


— Извини, Алекс, я никогда не видела ее такой.


— Она и раньше была медсестрой Кэсси?


— Несколько раз — почти с самого начала. У них с Синди хорошие взаимоотношения, да и Кэсси это, кажется, нравится. Когда девочку кладут в стационар, то они просят назначить ведущей сестрой именно ее.


— Кажется, она чувствует себя так, будто Кэсси принадлежит ей одной.


— Да, Вики склонна слишком глубоко вмешиваться в дела, но я всегда смотрела на это положительно. Семьям она нравится, поскольку является одной из наиболее обязательных сестер, с какими я работала. Учитывая состояние современной морали, преданность делу — вещь, встречающаяся теперь крайне редко.


— Распространяется ли ее преданность делу на домашние визиты?


— Насколько мне известно, нет. В самом начале мы пару раз посетили их вместе с одним из врачей, чтобы установить контролирующие сон мониторы. — Стефани вдруг закрыла рот рукой. — Не хочешь же ты сказать, что Вики имеет какое-то отношение к…


— Я ничего не хочу сказать, — возразил я, размышляя, не делаю ли этого на самом деле, ведь Боттомли задела мое самолюбие. — Просто высказываю некоторые соображения.


— Гм… да, это, конечно, в некотором роде идея. Медсестра — Мюнхгаузен? И медицинское образование, на мой взгляд, как раз подходит.


— Такие случаи имели место, — подтвердил я. — Сестры и врачи хотели привлечь к себе внимание, и обычно у них действительно очень развиты собственнические инстинкты. Но если проблемы Кэсси всегда возникали дома и исчезали в больнице, то Вики исключается. Если только она не является частым гостем в доме Джонсов.


— Нет. По крайней мере, насколько мне известно, это не так. Нет, конечно, не так — я бы знала, если бы она бывала у них.


Стефани выглядела неуверенной, подавленной. Я понял, скольких сил стоит ей эта история.


— Хотелось бы знать, почему она так враждебна по отношению ко мне, — проговорил я. — Не из-за личных обид, это важно для развития отношений с семьей. Если Вики и мать так хорошо относятся друг к другу и я не нравлюсь Вики, это может повредить моей консультации.


— Резонно… Не знаю, что на нее нашло.


— Насколько я понимаю, ты не обсуждала с ней свои подозрения, касающиеся Синди?


— Нет. Ты — первый, с кем я по-настоящему заговорила об этом. Именно поэтому я объяснила ей мой запрет на лекарства тем, что опасаюсь реакции на них. По той же причине я попросила Синди не приносить из дома ничего съестного. Вики и сестры из других смен должны записывать, что ест Кэсси. — Стефани нахмурилась. — Конечно, если Вики берет на себя лишнее, она может и не следовать этим правилам. Хочешь, чтобы я ее перевела? Руководство сестринского персонала устроит мне скандал, но я надеюсь довольно быстро все уладить.


— Только не из-за меня. Давай оставим на некоторое время все как есть.


Мы зашли за пост, Стефани взяла историю болезни и вновь стала изучать ее.


— Все как будто бы в порядке, — наконец проговорила она. — Но тем не менее придется с ней поговорить.


— Дай-ка мне посмотреть, — попросил я.


Она протянула мне медицинскую карту. Знакомый аккуратный почерк и подробные записи. Я на некоторое время задержался на истории семьи.


— Нет описания бабки и деда с материнской стороны?


Стефани покачала головой.


— Синди рано потеряла родителей. Чип тоже, будучи подростком, потерял мать. Единственный ныне здравствующий родитель — Старый Чак.


— А часто он поднимается сюда?


— Время от времени. Он человек занятой.


Я продолжал читать:


— Синди только двадцать шесть лет… Может быть, Вики в ее глазах вроде матери?


— Может быть, — согласилась Стефани. — Как бы то ни было, я буду держать ее на коротком поводке.


— Не слишком нажимай на нее сейчас, Стеф. Я не хочу, чтобы Вики… или Синди… подумали, что это из-за меня. Дай мне возможность поближе узнать Вики. Она может превратиться в союзника.


— О'кей. Проблемы человеческих отношений — это твоя область. Но дай мне знать, если с ней по-прежнему будут трудности. Не хочу, чтобы хоть что-нибудь стояло на пути к разрешению этой проблемы.

* * *


Комната была завалена мягкими зверюшками, они были повсюду — на подоконнике, тумбочке, подносе для завтрака, телевизоре. Раскрашенная во все цвета радуги приветливая зубастая компания.


Сетка на кроватке была опущена. В постельке спал прелестный ребенок — крошечный комочек, чуть видный под одеялом.


Личико совершенной формы повернуто в сторону; ротик, похожий на бутон розы, слегка раскрыт. Нежная белая кожа, полные щечки, крошечный носик. Струящиеся по плечам шелковистые, прямые, черные волосы. Челка увлажнилась и прилипла ко лбу. Над краем одеяла виден круглый кружевной воротничок. Одна ручка спрятана, а другая, пухленькая, с ямочками, сжимает одеяло. Большой пальчик размером с фасолину.


У окна разложенный для сна диван-кровать, застеленный аккуратно, по-военному — заправленные углы, подушка гладкая, как скорлупа яйца. Цветастая виниловая сумка для ночных принадлежностей стоит на полу около пустого подноса для еды.


На краешке матраса, скрестив ноги и читая «ТВ-гид», сидела молодая женщина. Завидев нас, она отложила журнал и поднялась.


Ростом в пять футов пять дюймов, подтянутая фигура со слегка удлиненной талией. Такие же блестящие темные волосы, как и у дочери, разделены посередине на пробор и свободно заплетены в толстую косу, достающую почти до талии. Та же форма лица, что и у Кэсси, только по-взрослому строже и вытянутее, почти правильный овал. Красивый нос — прямой, широкий, ненакрашенный рот, яркие от природы губы. Большие карие, покрасневшие глаза.


Никакой косметики, чистое, ухоженное лицо. Женщина, похожая на девочку. Двадцать шесть лет, но она свободно может сойти за студентку.


От кровати донесся легкий шорох. Кэсси вздохнула. Все мы взглянули на девочку. Ее веки остались закрытыми, но затрепетали. Под кожей были видны ниточки голубых жилок. Ребенок перевернулся спиной к нам.


Я невольно сравнил ее с фарфоровой куклой.


Со всех сторон нам усмехались плюшевые зверюшки.


Синди Джонс взглянула на дочь, нагнулась над ней и убрала волосики с глаз ребенка.


Вновь повернувшись к нам, быстро провела руками по своей одежде, будто отыскивая незастегнутые пуговицы. Одежда была простой — клетчатая хлопчатобумажная рубашка навыпуск поверх вылинявших джинсов, босоножки на среднем каблуке. Дешевенькие часы в розовом пластиковом корпусе. Совсем не то, что я ожидал от женщины из общества и невестки такой важной персоны.


— Ну что ж, — прошептала Стефани, — кажется, мы хорошенько вздремнули. А вы хоть немного поспали, Синди?


— Немножко.


Тихий, приятный голос. Ей не было необходимости говорить шепотом.


— Наши матрасы имеют привычку сползать, так ведь?


— Все хорошо, доктор Ивз. — Ее улыбка была усталой. — Кэсси спала прекрасно. Она проснулась один раз около пяти. Ее просто нужно было приласкать. Я держала ее на руках, пела ей, и она заснула вновь около семи. Наверное, именно поэтому она все еще спит.


— Вики сказала, что у нее болела головка.


— Да, когда она проснулась. Вики дала ей немного жидкого тайленола, и, кажется, это подействовало.


— Именно тайленол и следовало дать, Синди. Но в будущем все лекарства — даже самые безвредные — должны быть назначены мной. Просто ради осторожности.


Карие глаза широко раскрылись.


— О, конечно. Извините.


Стефани улыбнулась:


— Ничего страшного. Просто приходится быть осторожной. Синди, это доктор Делавэр. Тот самый психолог, о котором мы говорили.


— Здравствуйте, доктор Делавэр.


— Здравствуйте, миссис Джонс.


— Синди. — Она протянула узкую руку и застенчиво улыбнулась. Эта женщина внушает симпатию. Я знал, что моя работа не будет легкой.


— Как я уже вам говорила, — начала Стефани, — доктор Делавэр — специалист по детским страхам. Если кто и может помочь Кэсси справиться с беспокойством, то только он. Он бы хотел поговорить с вами прямо сейчас, если это вас устраивает.


— О… конечно. Разумеется. — Синди с обеспокоенным видом прикоснулась к косе.


— Великолепно, — продолжала Стефани. — Если я вам не нужна, то покину вас.


— Пока вроде бы нет, доктор Ивз. Я, правда, думала… может быть, вы сообщите мне что-нибудь?..


— Пока ничего, Синди. Вчерашняя электроэнцефалограмма была абсолютно нормальной. Но как мы с вами уже говорили, у детей такого возраста это не всегда окончательно. Сестры не записали в карту ничего напоминающего припадки. А вы что-нибудь заметили?


— Нет… ничего особенного.


— Ничего особенного? — Стефани подошла ближе. Она была всего на дюйм выше Синди, но выглядела значительно крупнее.


Синди Джонс на секунду прикусила верхнюю губу.


— Так, ничего… это, может быть, неважно.


— Ну, Синди, говорите мне все, даже если вы считаете, что это не имеет никакого отношения к Кэсси.


— Хорошо, но я уверена, что это пустяки. Но временами мне кажется, что она уходит в себя — перестает слушать, когда я разговариваю с ней. Знаете, устремляет взор в пространство — как будто это легкая форма эпилептического припадка. Я уверена, в этом ничего страшного нет, просто я обнаруживаю какие-то симптомы, потому что ищу их.


— Когда вы начали замечать это явление?


— Вчера, когда нас приняли сюда.


— А дома вы этого не замечали?


— Я… нет. Но это могло происходить, просто я не замечала. А может быть, это вообще пустяки. Скорее всего, так и есть. Я не знаю.


Она опустила хорошенькое личико.


Стефани похлопала ее по плечу, Синди почти незаметно отозвалась на этот жест, как бы ища утешения.


Стефани шагнула назад. Контакт был нарушен.


— Как часто происходили эти эпизоды?


— Может быть, пару раз за день. Возможно, это пустяки. Просто она отвлекается на что-то свое. Она всегда любит сосредоточиваться — когда играет дома, концентрирует на этом все свое внимание.


— Ну что ж, это хорошо, что девочка умеет концентрировать внимание.


Синди кивнула, но не выглядела успокоенной.


Стефани вынула из кармана записную книжку, вырвала последнюю страницу и передала книжку Синди.


— Вот что. В следующий раз, когда вы заметите подобный взгляд, запишите точное время и позовите Вики или того, кто будет дежурить, взглянуть на девочку. О'кей?


— О'кей. Но это длится недолго, доктор Ивз. Всего несколько секунд.


— Словом, постарайтесь, — сказала Стефани. — Тем временем оставляю вас с доктором Делавэром, чтобы вы познакомились.


Задержавшись на мгновение, чтобы взглянуть на спящего ребенка, она улыбнулась нам и вышла.


Когда дверь закрылась, Синди посмотрела на кровать.


— Я сверну ее, чтобы вам было куда сесть.


Под ее кожей также просвечивали нежные голубые вены. На висках они пульсировали.


— Давайте вместе, — предложил я.


Казалось, это удивило ее.


— Не беспокойтесь, все в порядке.


Наклонившись, она взяла матрас и подняла его, я сделал то же самое с другой стороны, и мы превратили кровать в диван.


Она разгладила подушки, отошла в сторону и пригласила:


— Пожалуйста.


Чувствуя себя так, как будто нахожусь в домике гейши, я принял предложение.


Она прошла к зеленому стулу, сняла зверюшек. Положив их на ночной столик и пододвинув стул к дивану, села, поставив обе ноги на полную ступню и положив руки на тонкие колени.


Я протянул руку, взял с подоконника мягкого зверька и погладил его. За окном виднелись похожие на тучи темно-зеленые верхушки деревьев Гриффит-Парка.


— Прелестные игрушки, — начал я. — Подарки?


— Да. Некоторые. Часть привезли с собой. Мы хотели, чтобы Кэсси чувствовала себя как дома.


— Больница уже стала вторым домом, не так ли?


Она уставилась на меня. Карие глаза налились слезами, отчего стали казаться еще больше. Чувство стыда разлилось по лицу.


Стыд? Или вина?


Чтобы скрыть слезы, она быстро подняла руки к лицу.


Некоторое время бесшумно плакала.


Я взял с ночного столика бумажную салфетку и стал ждать.

4


Синди отняла руки от лица.


— Извините.


— Не стоит, — возразил я. — Ничто так не изматывает, как болезнь ребенка.


Она кивнула.


— Самое худшее — что ничего не известно. Видеть, как она страдает, и не знать причину… Если бы кто-то только смог понять, в чем дело.


— Другие симптомы разрешились сами собой. Может быть, и с этим будет так же.


Перекинув косу через плечо, она начала перебирать пальцами концы волос.


— Я, конечно, надеюсь, что так и будет. Но…


Я улыбнулся, но ничего не сказал.


Синди проговорила:


— Те, другие симптомы были более… типичными. Нормальными, если можно так выразиться.


— Нормальные детские болезни, — подсказал я.


— Да — круп, понос. Они бывают и у других детей. Может быть, не в такой тяжелой форме, но все-таки бывают. Поэтому они понятны. Но припадки… это просто ненормально.


— Иногда, — объяснил я, — у детей бывают припадки после высокой температуры. Один-два случая, а потом уже никогда не повторяются.


— Да, я знаю. Доктор Ивз говорила мне об этом. Но у Кэсси, когда случались припадки, не было температуры. Когда у нее возникли кишечные проблемы, поднялась и температура. Она просто горела. Больше сорока одного градуса. — Синди дернула себя за косу. — А потом это прошло, и я думала, что у нас будет все в порядке. Но теперь — припадки, как гром среди ясного неба. И это было действительно страшно. Я услышала как будто стук в ее комнате, вошла, а ее колотило так, что тряслась кроватка. — Ее губы задрожали. Она прижала руку ко рту, пытаясь остановить дрожь, а другой рукой смяла поданную мной салфетку.


— Страшно, — проговорил я.


— Ужасно, — кивнула она, глядя мне в глаза. — Но тяжелее всего было смотреть, как она страдает, и быть не в состоянии сделать хоть что-нибудь. Беспомощность — это самое худшее. Я сообразила, что нельзя брать ее на руки, но все же… У вас есть дети?


— Нет.


Она оторвала взгляд от моего лица, будто внезапно потеряла всякий интерес. Вздохнув, поднялась и подошла к кроватке, все еще держа в руке смятую салфетку. Наклонилась, подтянула одеяло повыше и поцеловала Кэсси в щеку. На секунду дыхание Кэсси участилось. Синди осталась у кровати, глядя на спящую дочку.


— Она очень красивая, — сказал я.


— Моя толстушечка.


Синди наклонилась и прикоснулась к лобику Кэсси, отняла руку и опустила ее. Задержав еще на несколько секунд взгляд на ребенке, она вернулась и опустилась на стул.


— Что касается ее страданий, нет ведь никаких свидетельств, что припадки болезненны, — постарался утешить ее я.


— То же говорит и доктор Ивз, — ответила Синди, но в ее голосе звучало сомнение. — Конечно, я надеюсь, что это так… но если бы вы видели ее после них — она выглядела совершенно выжатой. — Она отвернулась и стала смотреть в окно.


Немного подождав, я спросил:


— Если не считать головной боли, как она себя сегодня чувствовала?


— Хорошо, за то короткое время, что не спала.


— А голова заболела в пять часов утра?


— Да. Она и проснулась от этой боли.


— Вики уже заступила на дежурство?


Короткий кивок.


— Она дежурит двойную смену — заступила вчера с одиннадцати до семи и осталась с семи до трех.


— Так преданна работе.


— Да. Она очень помогает. Нам повезло, что Вики работает с нами.


— И домой к вам приходит?


Этот вопрос удивил ее.


— Всего пару раз — но не помогать, а просто навестить. Она принесла Кэсси первую мягкую зверюшку. А теперь Кэсси без ума от них.


Выражение удивления на лице Синди не исчезло. Я решил не продолжать и перешел на другую тему:


— А как Кэсси дала вам знать, что у нее болит голова?


— Она указала на нее и заплакала. Она не сказала мне о головной боли, если вы это имеете в виду. Она может произносить всего несколько слов: «бака» вместо «собака», «бу-бу» вместо «бутылка». И даже при этом иногда пользуется жестами. Доктор Ивз говорит, что ее речь отстает в развитии на несколько месяцев.


— Для детей, которые часто находятся в больницах, некоторое отставание — явление обычное. Но это пройдет.


— Я пыталась работать с ней дома. Разговариваю с ней. Читаю, когда она в настроении слушать.


— Хорошо.


— Иногда ей это нравится. А иногда она просто не может сидеть спокойно, особенно после тяжелой ночи.


— И часто бывают такие ночи?


— Нет. Но они очень сильно влияют на нее.


— Что происходит?


— Она просыпается, как будто увидев плохой сон. Мечется, вертится и плачет. Я удерживаю ее, и иногда она снова засыпает. Но порой долго не спит — капризничает. На следующее утро обычно бывает беспокойной.


— В чем это выражается?


— Не в состоянии сконцентрировать внимание. Хотя в другое время она может подолгу сосредоточиваться на чем-нибудь — в течение часа или даже дольше. Я стараюсь уловить такие моменты, пытаюсь читать и разговаривать с ней. Так, чтобы ускорить развитие ее речи. Может быть, вы мне могли бы что-то посоветовать?


— Вы как будто на правильном пути, — ответил я.


— Иногда мне кажется, будто она не говорит потому, что не испытывает в этом необходимости. Я всегда знаю, что ей хочется, и даю ей это раньше, чем она попросит.


— Когда у нее заболела голова, вы тоже сразу поняли, в чем дело?


— Совершенно верно. Она проснулась в слезах и металась в кроватке. Я сразу же пощупала ей лоб — не горячий ли. Нет, прохладный. Меня это в общем-то не удивило — она плакала не от испуга. Скорее от боли. Я уже научилась различать. Поэтому я спросила, что болит, и в конце концов она прикоснулась к головке. Я знаю, это звучит не по-научному, но постепенно начинаешь как бы чувствовать вместе с ребенком — словно в тебя встроен радар. — Синди посмотрела в сторону кроватки. — Если результаты компьютерной томографии не были бы в тот день нормальными, то я бы по-настоящему испугалась.


— Из-за головной боли?


— Когда пробудешь здесь, в больнице, достаточно долго, многого наглядишься. Начинает чудиться самое худшее. Меня до сих пор пугает, когда она вскрикивает по ночам, — никогда не знаешь, что случится дальше.


Синди вновь заплакала и стала промокать глаза смятой салфеткой. Я подал ей свежую.


— Простите, доктор Делавэр. Это просто непереносимо — видеть, что она страдает.


— Вполне вас понимаю, — сказал я. — Но, по злой иронии судьбы, именно то, что могло бы ей помочь, — анализы и процедуры, — причиняют девочке больше всего боли.


Тяжело вздохнув, она кивнула.


— Именно поэтому доктор Ивз и попросила меня встретиться с вами, — продолжил я. — Существуют психологические методы, помогающие детям преодолеть страх перед процедурами, а иногда даже ослабить ощущение боли.


— Методы, — повторила она, подобно Вики Боттомли, но без свойственного медсестре сарказма. — Это было бы прекрасно — я была бы очень признательна за все, что вы смогли бы сделать. Смотреть, как она страдает, когда у нее берут кровь на анализ… Просто ужасно.


Я вспомнил, что говорила Стефани по поводу самообладания Синди во время процедур.


Словно читая мои мысли, она призналась:


— Каждый раз, как кто-то входит в эту дверь со шприцем, у меня все застывает внутри, хотя я продолжаю улыбаться. Мои улыбки для Кэсси. Изо всех сил я стараюсь не показать ей, насколько я взволнованна, но я знаю, что она уже понимает это.


— Тот самый радар…


— Мы так тесно связаны друг с другом — она у меня одна-единственная. Она только взглянет на меня, и уже понимает. Я ничем не помогаю ей, но что я могу поделать? Просто не могу оставить малышку наедине с ними.


— Доктор Ивз считает, что вы держитесь молодцом.


В карих глазах что-то промелькнуло. На краткий миг открылась жесткость? Затем последовала усталая улыбка.


— Доктор Ивз замечательная. Мы… Она была… Она так прекрасно обходится с Кэсси, даже несмотря на то что Кэсси не желает с ней общаться. Знаю, все эти болезни были тяжелы и для нее. Каждый раз, когда ее вызывают в Отделение неотложной помощи, я чувствую себя неловко из-за того, что опять вынуждаю ее заниматься с нами всем этим.


— Это ее работа, — заметил я.


В ответ на мои слова Синди взглянула на меня так, будто я ударил ее.


— Я уверена, для нее это значит гораздо больше, чем просто работа.


— Да, конечно. — Я понял, что все еще сжимаю в руках игрушечного кролика.


Взлохматив ему животик, я поставил кролика обратно на полку. Синди, поглаживая косу, наблюдала за мной.


— Я не хотела быть резкой, — проговорила она. — Но то, что вы сказали — о докторе Ивз и ее отношении к работе, — заставило меня задуматься о своей работе. Работе матери. Видно, я справляюсь с ней не очень-то хорошо, так ведь? Никто нас этому не учит.


Она отвернулась.


— Синди, — проговорил я, наклоняясь к женщине. — Через это нелегко пройти. Это не совсем обычное дело.


На ее губах промелькнула улыбка. Печальная улыбка мадонны.


Мадонны-чудовища?


Стефани просила меня быть беспристрастным, но я чувствовал, что все равно исхожу из ее подозрений.


Виновна, пока не доказано обратное?


Это то, что Майло назвал бы ограниченным мышлением. Я решил исходить из того, что вижу перед собой.


Пока ничего явно патологического. Никаких признаков эмоциональной неуравновешенности, никакой очевидной наигранности или неестественного стремления привлечь к себе внимание. Тем не менее, я задавал себе вопрос, не удалось ли ей при помощи своей спокойной манеры поведения добиться желаемого — сосредоточить все внимание на собственной персоне. Начав разговор о Кэсси, она закончила его сетованиями о своем неумении быть матерью.


Но, с другой стороны, не сам ли я вызвал ее на откровенность? Взглядами, паузами, недомолвками, то есть различными психологическими приемами, сам заставил ее раскрыться?


Я подумал о том, как она подавала себя, о ее внешности — коса, заменяющая ей четки, отсутствие макияжа, подчеркнуто простая для женщины ее положения одежда.


Это можно было рассматривать как игру от противного. В полном условностей месте она становилась заметна.


Кое-что другое также застревало в моем аналитическом сите, когда я пытался подогнать Синди под определение Мюнхгаузена «по доверенности».


Свободное владение больничным жаргоном — температурный скачок… тянуть двойную смену.


Синюшная…


Остатки знаний от ее учебы на медсестру, специализирующуюся на дыхательной системе? Или же свидетельство неуемного влечения ко всему, связанному с медициной?


А может быть, ничего зловещего, а всего-навсего результат многих часов, проведенных здесь. За годы врачебной работы я встречал слесарей-сантехников и домохозяек, водителей грузовиков и бухгалтеров — родителей хронически больных детей, которые ночевали, питались и жили в больнице и в конце концов начинали разговаривать, как врачи первого года работы.


Ни один из них не отравил своего ребенка.


Синди тронула косу и снова посмотрела на меня.


Я улыбнулся, пытаясь выглядеть спокойным, но не оставляя мысли об ее уверенности в существовании между ней и Кэсси почти телепатической связи.


Случай слишком разросшегося «эго»?


Разновидность патологического отождествления себя с ребенком, превращающегося в издевательство над ним?


А с другой стороны, какая мать не утверждает — и часто весьма справедливо, — что у нее и ее ребенка существует подобная радару связь? Почему тогда надо подозревать такую мать в чем-то большем, нежели в тесной привязанности?


Только потому, что на долю ее детей не выпало здоровья и счастья.


Синди продолжала смотреть на меня. Я понимал, что не могу и дальше взвешивать каждую деталь и оставаться искренним.


Я взглянул на лежащую в кроватке малышку, прекрасную, как фарфоровая куколка.


Кукла злого колдуна для экспериментов ее матери?


— Вы делаете все, что от вас зависит, — сказал я. — Большего и требовать нельзя.


Я надеялся, что это звучит более искренне, чем я чувствовал на самом деле. Прежде чем Синди успела ответить, Кэсси открыла глаза, зевнула, потерла глазки и, еще сонная, села в кровати. Теперь обе ручки были наружи. Та, что раньше лежала под одеялом, оказалась опухшей, на ней виднелись синяки от уколов и желтые пятна бетадина.


Синди устремилась к дочери и подхватила ее на руки.


— Доброе утро, детка.


Новые нотки в голосе. Она поцеловала Кэсси в щечку.


Кэсси взглянула на мать и прижалась к ней. Синди вновь погладила дочку по голове и обняла покрепче. Зевнув еще раз, Кэсси начала озираться, пока ее взгляд не остановился на зверюшках, стоящих на ночном столике.


Указывая пальчиком на одну из мягких игрушек, она требовательно захныкала:


— И, и…


Синди протянула руку и взяла розовую игрушку.


— Вот, детка. Это забавный зверек, и он говорит: «Доброе утро, мисс Кэсси Джонс. Тебе приснился хороший сон?»


Нежный, неторопливый лепет матери, с гордостью показывающей своего малыша.


Кэсси схватила игрушку. Прижала ее к груди, закрыла глаза и принялась покачиваться из стороны в сторону так, что я подумал, будто она снова засыпает. Но спустя мгновение глаза девочки вновь широко раскрылись. Огромные, карие, такие же, как у матери.


Эти большие глаза осмотрели комнату и в конце концов остановились на мне.


Наши взгляды встретились.


Я улыбнулся.


Она завизжала.

5


Синди держала ее на руках, укачивала и приговаривала:


— Все в порядке. Это наш друг.


Кэсси бросила игрушку на пол, а потом расплакалась, требуя ее назад.


Я поднял игрушку и протянул девочке. Кэсси отстранилась и прижалась к матери. Я передал игрушку Синди, взял с полки желтого зверька и сел на свое место.


Начал играть со зверюшкой, двигая ее лапки, и болтая чепуху. Кэсси продолжала плакать, а Синди негромко успокаивала дочку, слов я расслышать не мог. И поэтому продолжал заниматься игрушкой. Через минуту-другую плач стал утихать.


— Посмотри, милая, — раздался голос Синди. — Видишь? Доктору Делавэру тоже нравятся игрушки.


Кэсси всхлипнула, глотнула воздуха и вновь залилась громким плачем.


— Да нет же, он не будет делать тебе больно, милая. Он наш друг.


Я разглядывал зубастый рот зверька и шевелил его лапкой. Белое пятно в форме сердечка на животе украшено желтыми буквами «Глупышка» и торговым знаком «R» в кружочке. А скрытая между лапок бирка гласит: «СДЕЛАНО НА ТАЙВАНЕ».


Кэсси остановилась передохнуть.


— Все в порядке, милая, — продолжала утешать ее Синди, — все в порядке.


От кроватки донеслось всхлипывание и шмыганье носом.


— Хочешь послушать сказку, детка, а? Давным-давно жила-была принцесса, и звали ее Кассандра. Жила она в огромном замке, и снились ей прекрасные сны о конфетах и облаках из взбитых сливок…


Кэсси подняла глаза. Ручка с синяками прикоснулась к губам.


Я положил желтого зверька на пол, открыл портфель, вынул блокнот и карандаш. На мгновение Синди замолчала, но затем продолжила свой рассказ. Захваченная волшебным миром сказки, Кэсси успокоилась.


Я начал рисовать. Кролика. По крайней мере, я надеялся на это.


Через несколько минут стало ясно, что работникам студии Диснея нечего опасаться конкуренции. Тем не менее мне казалось, что конечный продукт моего творчества оказался забавным и в чем-то походил на кролика. Я добавил шляпу и галстук-бабочку, снова залез в портфель и вынул коробку цветных фломастеров, которую держал там всегда вместе с другими орудиями своей профессии.


Стал раскрашивать, фломастеры визжали по бумаге. С кроватки донесся шорох. Синди перестала рассказывать свою сказку.


— О, посмотри, милая, доктор Делавэр рисует. Что вы рисуете, доктор Делавэр?


Прежде чем я успел ответить, слово «доктор» вызвало еще одну бурю слез.


И опять материнские уговоры.


Я поднял свой шедевр.


— О, посмотри, милая, это кролик. В шляпе. И в галстуке-бабочке. Разве это не забавно?


Молчание.


— Да, я все-таки думаю, это забавно. Как ты считаешь, он не из наших игрушек, Кэсс?


Вновь молчание.


— Как ты думаешь, доктор Делавэр нарисовал одного из наших кроликов?


Всхлипывание.


— Ну, Кэсс, не нужно плакать. Доктор Делавэр не сделает больно. Он такой доктор, который никогда не делает уколы.


Нечто вроде поскуливания. Синди потребовалось некоторое время, чтобы успокоить дочку. Наконец она вновь начинает рассказывать свою сказку. Принцесса Кассандра скачет на белом коне…


Я нарисовал подружку для мистера Кролика. Такая же зубастая мордочка, но уши покороче, платьице в горошек — мисс Белочка. Подрисовал что-то похожее на желудь, вырвал листок из блокнота и положил на кроватку у ног Кэсси.


Она метнула взгляд на картинку, как только я уселся на свое место.


— О, посмотри! — воскликнула Синди, — тут еще нарисована… собачка… и это девочка. Кэсс, взгляни на ее платьице. Разве это не смешно? Большие горошины по всему платью, Кэсс. Так смешно — собачка в платье!


Мягкий материнский смех. А следом за ним — хихиканье ребенка.


— Так забавно. Интересно, может быть, она идет в этом платье на вечеринку… или отправляется по магазинам, или… куда же она идет? Как ты думаешь? Разве это не смешно, собачка отправляется за покупками в пассаж? Со своим приятелем мистером Кроликом, а на нем такая потешная шляпа. И в самом деле — одеты они очень смешно. Может, они направляются в магазин игрушек и купят там себе кукол — вот интересно-то, а, Кэсс? Да, это будет забавно. Подумать только, доктор Делавэр рисует такие потешные картинки… Интересно, что же он еще собирается нарисовать?


Я улыбнулся и взялся за карандаш. Что-нибудь полегче. Бегемота… просто ванну на ногах…


— Как зовут вашего кролика, доктор Делавэр?


— Бенни.


— Кролик Бенни. Как смешно![10]


Я улыбнулся, скрывая муки творчества. Ванна выглядела слишком свирепой… Проблема заключалась в усмешке… Пока бегемот слишком агрессивен — больше смахивает на носорога, которому отпилили рог… Что бы сказал по этому поводу Фрейд?


Я проделал на пасти животного пластическую операцию.


— Бенни-Кролик в шляпе. Когда-нибудь слышала что-нибудь подобное?


Заливистый детский смех.


— А что вы скажете насчет собачки, доктор Делавэр? Как ее зовут?


— Присцилла…


Продолжаю упорно работать. Бегемот наконец становится похож на себя, но чего-то не хватает… улыбка слишком подхалимская — масленая ухмылка подлеца… Может быть, собачку было бы проще…


— Собачку зовут Присцилла! Подумать только!


— Пилла…


— Да, Присцилла!


— Пилла!


— Очень хорошо, Кэсс. Просто отлично! Присцилла. Скажи еще раз.


Молчание.


— Присцилла — Прис-цил-ла. Ты ведь только что сказала. Смотри на мой рот, Кэсс.


Молчание.


— Ну хорошо, не хочешь, не надо. Давай опять про принцессу Кассандру Серебряная Искорка, которая на скакуне Снежные Хлопья летит в Сверкающую Страну.


Бегемот наконец закончен. Весь в шрамах и пятнах от ластика, но, по крайней мере, не слишком страшный. Я положил рисунок на одеяло.


— О, посмотри, Кэсс. Мы знаем, кто это, правда? Бегемот — и он держит…


— Йо-йо[11], — подсказал я.


— Йо-йо! Бегемот с йо-йо — это уж совсем смешно. Знаешь, что я думаю, Кэсс? Я думаю, что доктор Делавэр, когда захочет, может быть занятным, хоть он и доктор. Как ты считаешь?


Я повернулся к девочке. Наши взгляды опять встретились. В ее глазах на секунду вспыхнула искорка. Ротик, подобный розовому бутону, надулся, нижняя губка поджалась. Трудно представить, что кто-то способен причинить ей страдание.


— Хочешь, нарисую что-нибудь еще? — спросил я.


Она посмотрела на мать и вцепилась в ее рукав.


— Конечно, — ответила Синди. — Давай посмотрим, какие еще смешные картинки может нарисовать доктор Делавэр, о'кей?


Едва заметный кивок. И тут же Кэсси зарылась лицом в блузку мамы.


Снова за рисование.


Лохматый и грязный охотничий пес, косоглазая утка, потом хромая лошадь; Кэсси все еще терпела мое присутствие.


Постепенно я начал передвигать стул все ближе к кровати. Болтал с Синди об играх, игрушках и любимых блюдах. Когда Кэсси, казалось, начала принимать меня как должное, я придвинулся к самой кроватке и научил Синди игре — мы поочередно превращали нарисованные на листе бумаги закорючки в различные предметы и фигурки. Методы детского психоаналитика, служащие для того, чтобы достичь с ребенком взаимопонимания и безболезненно проникнуть в его подсознание.


Используя Синди как посредника, я одновременно изучал и ее.


Тщательно исследовал.


Нарисовав нескладную закорючку, я передал бумагу Синди. Они с Кэсси прижались друг к другу и могли бы послужить моделью для плаката к Национальной неделе семьи. Синди превратила закорючку в дом и передала бумагу мне со словами:


— Не очень удачно, но…


Уголки губ Кэсси слегка поползли вверх. Затем вновь опустились. Глазки закрылись, и она уткнулась в блузку Синди. Вцепилась ручонками в грудь. Синди нежно освободилась от ручек и опустила их к себе на колени. Я заметил на коже девочки следы уколов. Черные точки, похожие на укусы змеи.


Синди тихо ворковала. Кэсси устроилась поуютнее, зажав в кулачке мамину блузку.


Снова хочет спать. Синди поцеловала ее в макушку.


Меня учили исцелять, учили верить в открытые, искренние отношения с пациентами. Находясь в этой комнате, я чувствовал себя обманщиком.


Но затем я вспомнил об ужасной температуре, кровавых поносах и сотрясающих кроватку конвульсиях, вспомнил о маленьком мальчике, умершем в своей постельке, и раздиравшие меня сомнения рассыпались в прах.

* * *


К десяти часам сорока пяти минутам я пробыл здесь более получаса, наблюдая главным образом Кэсси, лежащую на руках Синди. Но кажется, девочка чувствует себя более спокойно в моем присутствии, даже улыбнулась пару раз. Пора уходить, считая визит успешным.


Я поднялся. Кэсси начала вертеться.


Синди принюхалась, поморщилась и проговорила:


— Ага.


Осторожно уложив девочку на спину, сменила пеленку.


Но и после того, как ее припудрили, похлопали и переодели, Кэсси продолжала ерзать. Указывая на пол, она повторяла:


— О! О! О! О!


— На пол?


Энергичный кивок.


— Ол!


Поднявшись на колени, она пыталась встать в кроватке, покачиваясь на мягком матрасе. Синди взяла ее под мышки и опустила на пол.


— Хочешь походить? Давай наденем тапочки.


Они направились к шкафу. Пижама Кэсси была великовата, и штанины волочились по полу. Стоя на полу, она казалась еще более крошечной. Но крепенькой. Нормальная, твердая походка, хорошее чувство равновесия.


Я взял портфель.


Опустившись на колени, Синди надела на ноги Кэсси пушистые розовые тапочки в форме кроликов. У этих грызунов были ясные глазки из пластика с подвижными черными бусинками зрачков, и при каждом шаге раздевалось посвистывание.


Девочка попыталась подпрыгнуть, но лишь слегка оторвала ножки от пола.


— Отличный прыжок, Кэсс, — ободрила ее Синди.


В это время дверь открылась, и в комнату вошел мужчина.


На вид ему было под сорок. Ростом около пяти футов, и очень стройный. Волосы темно-каштанового цвета, волнистые и очень густые, были зачесаны назад и завивались над воротником. Полное лицо, не соответствующее его худощавому телосложению, казалось еще более круглым благодаря пушистей, подрезанной каштановой с проседью бородке. Черты его лица были мягкими и приятными. В левом ухе золотая сережка. Одежда свободно висела на нем, но была отличного покроя: застегивающаяся до самого низа рубашка в голубую и белую полоску, серый спортивный пиджак из твида, мешковатые черные вельветовые брюки, черные, выглядевшие совершенно новыми кроссовки.


В руке он держал чашку с кофе.


— А вот и папочка! — воскликнула Синди.


Кэсси протянула ручонки.


Мужчина поставил чашку и сказал:


— Доброе утро, дамы.


Поцеловав Синди в щеку, он подхватил Кэсси на руки.


Малышка завизжала, лишь только отец поднял ее вверх. Быстрым движением он прижал ее к себе.


— Как поживает моя крошка? — спросил мужчина, прижимаясь к дочке бородой. Он зарылся носом в ее волосы, девочка захихикала. — Как наша маленькая гранд-дама общества пеленок?


Кэсси запустила обе руки в его волосы и дернула.


— Ой!


Хихиканье. Снова рывок.


— Ой-ой!


Заливистый смех младенца.


— Ой-ой-ой-ой!


Они повозились еще немного, затем мужчина отстранился и заявил:


— Ух, ты делаешь мне больно, Царапка!


— Это доктор Делавэр, дорогой, — представила меня Синди. — Психолог, правильно? Доктор, это папа Кэсси.


Мужчина, продолжая держать дочку, повернулся ко мне и протянул свободную руку.


— Чип Джонс. Рад познакомиться.


Крепкое рукопожатие. Кэсси все еще дергала отца за волосы, взлохмачивая их. Но он, казалось, не замечал этого.


— Психология была вторым предметом, по которому я специализировался, — улыбнулся мужчина. — Почти все забыл. — И, обращаясь к Синди: — Как твои дела?


— Все так же.


Он нахмурился, взглянул на часы. Еще одна дешевая марка.


— Уже убегаешь? — спросила Синди.


— К сожалению. Просто хотелось взглянуть на вас.


Он взял чашку и предложил жене.


— Нет, спасибо.


— Уверена?


— Нет, все в порядке.


— Что-нибудь с желудком?


Она дотронулась до живота.


— Только слегка как будто одурманена. Сколько ты можешь побыть с нами?


— В общем-то, одна нога здесь, другая там. — Он пожал плечами. — В двенадцать часов занятия, потом разные заседания целый день… Может, это и глупо — сделать такой крюк, но я, дорогие мои, соскучился по вам.


Синди улыбнулась.


Чип поцеловал ее, затем Кэсси.


Синди объяснила:


— Папочка не может остаться, Кэсс. Бяка, да?


— Па-па.


Чип нежно ущипнул Кэсси за подбородок. Она продолжала трепать его за бороду.


— Я попробую заскочить поближе к вечеру. И останусь до тех пор, пока буду нужен тебе.


— Прекрасно, — обрадовалась Синди.


— Па-па.


— Па-па, — повторил Чип. — Па-па любит тебя, моя умница. — Затем, обращаясь к Синди: — Не стоило забегать на пару минут. Теперь я буду скучать еще сильнее.


— Мы тоже скучаем по тебе, папочка.


— Я был по-соседству, — объяснил он. — Так сказать, по эту сторону холма.


— В университете?


— Ага, по делам, в библиотеке. — Он повернулся ко мне. — Я преподаю в колледже в Уэст-Вэлли. Новый студенческий городок, пока недостаточно научного материала. Поэтому, когда нужно заняться серьезной научной работой, я отправляюсь в университет.


— Моя альма матер, — кивнул я.


— Да? А я учился на Востоке. — Он пощекотал животик Кэсси. — Поспала хоть немного, Син?


— О, достаточно.


— Не обманываешь?


— Да, да.


— Хочешь какого-нибудь настоя из трав? Кажется, у меня в машине есть немного ромашки.


— Нет, спасибо, милый. Доктор Делавэр применяет некоторые приемы, чтобы помочь Кэсси справиться с болью.


Поглаживая ручку Кэсси, Чип посмотрел на меня.


— Это было бы великолепно. Все случившееся — такая пытка.


Очень глубоко посаженные, слегка прикрытые веками серовато-синие глаза.


— Да, конечно, — согласился я.


Чип и Синди переглянулись, затем посмотрели на меня.


— Ну что ж, — сказал я. — Пока покидаю вас. Приду проведать завтра утром.


Я нагнулся и шепотом попрощался с Кэсси. Она захлопала ресницами и отвернулась.


Чип засмеялся:


— Какая кокетка. Это врожденное, да?


— Ваши методы, — напомнила Синди. — Когда мы сможем поговорить о ней?


— Вскоре, — заверил я. — Вначале я должен установить взаимопонимание с Кэсси. Считаю, что сегодня мы достигли кое-каких успехов.


— О, конечно. Мы отлично показали себя. Правда, пончик?


— Я приду в десять часов, хорошо?


— О да, — ответила Синди. — Мы никуда не собираемся.


Чип взглянул на жену:


— Доктор Ивз ничего не говорила о выписке?


— Пока нет. Она хочет еще понаблюдать.


— О'кей, — вздохнул он.


Я направился к двери.


Чип сказал:


— Доктор, мне уже тоже нужно бежать. Если можете подождать секундочку, я отправлюсь вместе с вами, — произнес Чип.


— Разумеется.


Он взял жену за руку.


Я закрыл за собой дверь, прошел к сестринскому посту и завернул за стол. Вики Боттомли вернулась из магазина игрушек и сидела на стуле регистраторши, читая журнал. Кроме нас, в коридоре никого не было. Коробка, обернутая фирменной бумагой магазина, лежала на столе рядом со свернутым катетером и стопкой страховых бланков.


Женщина даже не взглянула в мою сторону, когда я вытащил из стеллажа историю болезни Кэсси и начал ее перелистывать. Просмотрев медицинские записи, я дошел до составленной Стефани психосоциалогической карты. Меня интересовала разница в возрасте Чипа и Синди. Я просмотрел биографические данные отца.


Чарльз Л. Джонс-третий. Возраст: 38. Образование: степень магистра. Род занятий: преподаватель колледжа.


Почувствовав, что на меня кто-то смотрит, я опустил историю болезни и заметил, что Вики быстро уткнулась в свой журнал.


— Ну, — спросил я. — Как обстоят дела в магазине игрушек?


Она опустила журнал:


— Вы хотите узнать у меня что-нибудь более конкретное?


— Все, что поможет мне справиться со страхами Кэсси.


Ее красивые глаза прищурились.


— Доктор Ивз уже просила меня об этом и, кстати, в вашем присутствии.


— Просто подумал, не вспомнили ли вы случайно чего-нибудь за это время.


— Случайно ничего не вспомнила, — отрезала она. — Я ничего не знаю — я всего лишь медсестра.


— Медсестры часто знают больше, чем кто-либо.


— Скажите об этом совету по зарплате.


Она снова закрыла лицо журналом.


Я раздумывал над ответом, когда услышал, что меня окликнули. Ко мне направлялся Чип Джонс.


— Спасибо, что подождали.


Заслышав его голос, Вики оторвалась от чтения. Она поправила чепчик и проговорила:


— Здравствуйте, доктор Джонс.


Сладкая улыбка разлилась по ее лицу — мед на черством хлебе. Чип облокотился о стойку, усмехнулся, покачал головой и сказал:


— Ну вот, опять вы, Вики, пытаетесь повысить мое звание. — Затем, обращаясь ко мне: — Я всего лишь соискатель степени доктора — диссертация пока не готова. Но наша добрая мисс Боттомли все время пытается присвоить мне степень, которую я еще не заслужил.


Вики ухитрилась изобразить еще одну улыбку лизоблюда.


— Есть степень — нет степени… Какая разница?


— Однако, — возразил Чип, — кое для кого, как, например, для доктора Делавэра, который по праву заработал свою степень, это может иметь значение.


— Не сомневаюсь.


Чип расслышал в голосе медсестры язвительные нотки и недоуменно взглянул на нее. Женщина взволновалась и отвернулась.


Он заметил подарочную коробку.


— Вики, опять?


— Так, пустячок.


— Очень мило с вашей стороны, Вики, но в этом нет никакой необходимости.


— Мне очень захотелось, доктор Джонс. Она такой ангелочек.


— Что правда, то правда, Вики. — Он улыбнулся. — Еще одна зверюшка?


— О да. Они ей так нравятся, доктор Джонс.


— Мистер, Вики, а если вы настаиваете на формальностях, то как насчет «герр профессор»? В этом есть нечто притягательно-классическое, согласны, доктор Делавэр?


— Абсолютно.


— Я заболтался, — спохватился Чип. — Это место сбивает меня с толку. Еще раз спасибо, Вики. Вы очень добры.


Боттомли залилась краской.


Чип повернулся ко мне:


— Ну как, доктор, готовы?

* * *


Мы прошли через тиковые двери и окунулись в суматоху пятого этажа. На каталке везли какого-то плачущего ребенка, подключенного к капельнице; на голове был намотан тюрбан из бинтов. Чип нахмурился, но промолчал. Когда мы подошли к лифтам, он сказал:


— Добрая старушка Вики. Что за бесстыжая подхалимка! Но с вами она вела себя довольно дерзко, не так ли?


— Я не принадлежу к числу ее любимчиков.


— Почему?


— Не знаю.


— Когда-нибудь не поладили?


— Ничего подобного. Вообще вижу в первый раз.


Он покачал головой:


— Что ж, очень жаль, но, по нашему мнению, она отлично ухаживает за Кэсси. И нравится Синди. Я думаю, потому, что напоминает Синди тетю — та вырастила ее. Тоже медсестра — сильная женщина.


Миновав стайку растерянных студентов медицинского колледжа, Чип продолжал:


— Возможно, такое отношение Вики к вам просто что-то вроде «охраны своей территории». Как думаете?


— Может быть.


— Я не раз замечал здесь подобные вещи — собственнические чувства в отношении пациентов, как будто пациенты — это товар.


— Вы испытали это и на себе?


— О, разумеется. Плюс к тому наше положение. Люди считают, что нам выгодно льстить, потому что мы имеем прямое отношение к администрации. Полагаю, вам известно, кто мой отец?


Я кивнул.


— Меня раздражает, — продолжал он, — что к нам относятся по-особому. Боюсь, это приведет к тому, что Кэсси будут лечить хуже.


— В каком отношении?


— Не могу сказать. Ничего конкретного, думаю, просто чувствую себя неловко, когда для нас делается исключение. Не хотелось бы, чтобы упустили что-то важное или отошли от стандартного лечения из-за опасения вызвать недовольство со стороны нашей семьи. Не то чтобы доктор Ивз была не слишком опытным врачом — я испытываю к ней величайшее уважение. Это в большей степени относится к системе в целом — особое ощущение, которое возникает, когда попадаешь сюда. — Он замедлил шаг. — Может быть, я просто болтаю чепуху. С отчаяния. Кэсси практически всю свою жизнь была больна — то одним, то другим, — и никто не смог до сих пор определить причину. Да и мы тоже… Я хочу сказать, что эта клиника представляет собой строго организованную структуру, и всякий раз, когда в подобной структуре нарушаются правила, возникает опасность, что она даст трещину. Это как раз область, в которой я работаю — строго регламентированные организации. И должен вам сказать, это организация, каких мало.


Мы подошли к лифтам. Чип нажал кнопку и сказал:


— Надеюсь, вы сможете помочь Кэсси со всеми этими уколами. Она прошла через настоящий кошмар. И Синди тоже. Она потрясающая мать, но при таких обстоятельствах сомнения в себе неизбежны.


— Она винит себя? — спросил я.


— Время от времени. Хотя для этого нет никаких оснований. Я пытаюсь разуверить ее, но… — Он покачал головой и сжал кулаки. Костяшки пальцев побелели. Поднял руку и покрутил серьгу в ухе. — Как она выдерживает такое невероятное напряжение?!


— И вам, должно быть, тяжело, — добавил я.


— Веселого мало, это верно. Но вся тяжесть ложится на Синди. Откровенно говоря, мы подходим под определение обычной, традиционной семьи с типичным разделением обязанностей полов: я работаю, она занимается домашним хозяйством. По взаимному согласию — на самом деле именно Синди так хотела. Я тоже до некоторой степени занимаюсь домашними делами — возможно, не в такой мере, как следовало бы, — но воспитание детей целиком лежит на Синди. Видит Бог, она в этом деле разбирается куда лучше меня. Поэтому, когда в этой области происходят какие-то срывы, Синди во всем винит себя. — Он погладил бородку и покачал головой. — Ну как, хорошую версию придумал, чтобы выгородить себя? Конечно, и мне было чертовски трудно. Видеть, как любимое существо… Полагаю, вам известно о Чэде — нашем первом ребенке?


Я кивнул.


— Это нас буквально убило, доктор Делавэр. Трудно даже… — Закрыв глаза, он опять встряхнул головой, как будто пытался освободиться от навязчивых воспоминаний. — Проще говоря, такого не пожелал бы своему злейшему врагу. — Он ткнул пальцем в кнопку лифта, посмотрел на часы. — Похоже, мы перехватили лифт, доктор… Как бы то ни было, мы с Синди начали приходить в себя. Собрались с силами и радовались появлению Кэсси, как вдруг случилось это… Невероятно.


Подошел лифт. Вышли два любителя сорить обертками от конфет и врач. Мы вошли. Чип нажал кнопку цокольного этажа и прислонился к задней стенке кабины.


— Невозможно угадать, что подбросит тебе жизнь в следующую минуту, — продолжал он. — Я всегда был упрямым. Может быть, даже излишне. Непереносимым индивидуалистом. Возможно, потому, что с раннего возраста меня заставляли быть таким, как все. Но со временем я понял, что весьма консервативен. Примирился с житейской мудростью: живи, как все, по правилам, и со временем все образуется. Безнадежно наивно, конечно. Но привыкаешь к определенному образу мыслей, он кажется тебе правильным, и ты следуешь ему. Думаю, это такое же приемлемое определение веры, как и любое другое. Но я быстро теряю ее.


Лифт остановился на четвертом этаже. Вошли женщина за пятьдесят, похожая на испанку, и мальчик лет десяти. Мальчик невысокий, коренастый, в очках. На туповатом лице безошибочные признаки болезни Дауна. Чип улыбнулся им. Мальчик, казалось, даже не заметил. Женщина выглядела очень усталой. Все молчали. Эта пара вышла на третьем.


Дверь закрылась, а Чип продолжал смотреть на нее. Когда лифт тронулся, он проговорил:


— Вот, например, эта бедная женщина. Она не ожидала этого — такого позднего ребенка, а теперь вынуждена нянчиться с ним до конца дней. Подобные вещи способны перевернуть все наше мировоззрение. Именно это случилось со мной — все взгляды на смысл иметь детей. Никакой веры в счастливый конец. — Он обернулся ко мне. В синевато-серых глазах сквозила ярость. — Я очень надеюсь, что вы будете в состоянии помочь Кассандре. Уж если ей приходится подвергаться всем этим мучениям, пусть хотя бы ей не будет так больно.


Лифт достиг цокольного этажа. Двери открылись, и Чип моментально исчез.

* * *


Я вернулся в отделение общей педиатрии. Стефани проводила осмотр в одном из кабинетов, и мне пришлось подождать. Через несколько минут она вышла в сопровождении огромной чернокожей женщины и девочки лет пяти. На девочке было платье в красный горошек. Черная как уголь, тугие мелкие косички и прелестные африканские черты лица. Одной ручонкой она вцепилась в руку Стефани, а другой держала леденец на палочке. На щечке остался след слезинки — лак на черном дереве. На сгибе руки наклеен кружок розового лейкопластыря.


— Ты держалась молодцом, Тоня, — говорила ей Стефани и, увидев меня, беззвучно изобразила губами: «В мой кабинет» и вновь обратилась к девочке.


Я отправился в кабинет. Томик стихов Байрона вернулся на свое место на полке, его позолоченный корешок выделялся на фоне журналов.


Я полистал последний номер «Педиатрикс». Вскоре пришла Стефани и, закрыв за собой дверь, тяжело опустилась в кресло у стола.


— Ну что? Как прошла встреча?


— Прекрасно, если не брать во внимание продолжающуюся недоброжелательность мисс Боттомли.


— Она чем-нибудь помешала?


— Да нет. Все в том же духе. — Я рассказал Стефани о сцене между медсестрой и Чипом. — Пытается заручиться его добрым отношением, но, кажется, вызывает обратное действие. Он считает ее бессовестной подхалимкой, хотя признает, что она хорошо заботится о Кэсси. И его предположения по поводу ее враждебности ко мне, возможно, справедливы — борьба за внимание со стороны важных пациентов.


— Старается привлечь к себе внимание, да? В этом есть что-то от синдрома Мюнхгаузена.


— Да. Кроме того, она все-таки посещала их на дому. Правда, всего пару раз, и довольно давно. Так что мало вероятности, что она могла быть причиной чего-либо. Но давай все-таки присмотримся к ней.


— Уже так и делаю, Алекс. Порасспросила окружающих. В службе сестер о ней самого высокого мнения. Неизменно хорошие отзывы, никаких жалоб. И, насколько мне известно, ничего необычного в течении болезней у ее пациентов не наблюдалось. Но мое предложение остается в силе — если она создает трудности, я ее переведу.


— Дай я попробую установить с ней нормальные отношения. Синди и Чипу она нравится.


— Хотя она и подхалимка?


— Даже при этом. Между прочим. Чип считает, что это относится ко всей клинике. Ему не нравится повышенное внимание к их персонам.


— В чем оно выражается?


— У него нет конкретных примеров, и он особо подчеркнул, что ты ему нравишься. Он просто беспокоится: вдруг что-то в лечении может быть упущено из-за положения его отца. Но главное — он выглядит слишком уставшим. Они оба выглядят так.


— Как будто все мы не устали, — заметила Стефани. — А каково твое первое впечатление от мамы?


— Совсем не то, что я ожидал. Они оба не соответствуют моему представлению. Производят впечатление людей, питающихся в диетическом ресторане, а не в загородном клубе. И совсем не похожи друг на друга. Она очень… думаю, лучше всего подходит слово «простовата». Безыскусна. Особенно для невестки большого босса. Что касается Чипа, он, безусловно, вырос в достатке, но тоже не слишком похож на сына такого папочки.


— Ты имеешь в виду серьгу?


— Серьгу, выбор профессии, вообще его манеру вести себя. Он говорил о том, что в детстве его заставляли быть таким, как все, и он бунтовал. Может быть, женитьба на Синди и есть часть этого бунта. Между ними разница в двенадцать лет. Она была его студенткой?


— Может быть. Не знаю. Это имеет какое-то отношение к синдрому Мюнхгаузена?


— Вообще-то нет. Просто пока я знакомлюсь с обстоятельствами дела. Что касается синдрома Мюнхгаузена, слишком рано серьезно подозревать ее. Она действительно вставляет медицинские словечки, у нее тесное взаимопонимание с Кэсси, почти телепатическая связь. Физическое сходство очень сильно выражено: Кэсси — это Синди в миниатюре. Предполагаю, что этот факт может усилить взаимопонимание.


— Ты хочешь сказать, что, если Синди ненавидит себя, она может перенести это отношение на Кэсси?


— Такое возможно, — ответил я. — Но мне еще далеко до того, чтобы истолковать ее поведение. А Чэд тоже был похож на мать?


— Я видела его мертвым, Алекс. — Она закрыла лицо, потерла глаза и взглянула на меня: — Помню лишь, что он был прелестный мальчик. Но серый, как статуя херувима где-нибудь в парке. По правде говоря, я старалась не смотреть на него. — Она подняла кофейную чашечку так, как будто была готова швырнуть ее. — Господи, какой это ужас. Пришлось нести его вниз, в морг. Служебный лифт застрял. Я стояла с этим свертком. Ждала. Люди проходили мимо меня, болтали. Мне хотелось кричать. Наконец я пошла к лифтам для посетителей и спустилась вниз вместе с незнакомыми людьми. Пациентами, родителями. Я старалась не смотреть на них, чтобы они не догадались, что я держу на руках.


Мы помолчали. Затем она проговорила:


— Эспрессо. — Нагнулась над маленьким черным аппаратом и включила его. Загорелся красный огонек. — Загружен и готов к работе. Давай смоем наши заботы кофеином. Ах да, я должна дать тебе список.


Взяв со стола лист бумаги, она передала его мне. Список из десяти статей.


— Спасибо.


— Ты заметил еще что-нибудь в отношении Синди?


— Нет. Ни деланного безразличия, ни стремления привлечь внимание драматичностью ситуации. Наоборот, очень подавлена. Чип упомянул, что вырастившая ее тетя была медсестрой, возможно, поэтому мы имеем дело с ранним знакомством с проблемами здравоохранения, а ко всему прочему, сама Синди — специалист по вопросам дыхания. Но само по себе все это весьма незначительно. Ее способности в воспитании детей бесспорны, она образцовая мать.


— А как ты находишь их отношения с мужем? Заметил какую-нибудь натянутость между ними?


— Нет. А ты?


Она с улыбкой покачала головой:


— А я-то думала, что у вас, психологов, есть разные трюки.


— Я сегодня не захватил свой волшебный мешок. А вообще-то, кажется, у них довольно хорошие отношения.


— Словом, одна большая счастливая семья, — подытожила Стефани. — Ты когда-нибудь раньше сталкивался с подобным случаем?


— Никогда, — признался я. — Мюнхгаузены бегают от психологов и психиатров как от чумы, потому что мы служим свидетельством того, что их болезни не воспринимаются всерьез. Самое близкое, с чем мне приходилось сталкиваться, это бегающие по докторам родители, убежденные, что с их детьми что-то не в порядке, они скачут от специалиста к специалисту, хотя ни одного серьезного симптома никто не обнаруживает. Когда я проходил практику, врачи часто направляли ко мне пациентов, которые чуть не доводили их до помешательства. Но никогда у меня они долго не задерживались. Если они вообще являлись ко мне, то были настроены довольно враждебно и почти всегда быстро прекращали посещения.


— Любители побегать по докторам, — проговорила Стефани. — Я никогда не считала их мини-Мюнхгаузенами.


— Возможно, здесь та же динамика, но в менее выраженной форме. Одержимость здоровьем, стремление привлечь внимание авторитетов и заставить их танцевать вместе с ними.


— Тот самый вальс, — закончила Стефани. — Ну, а как Кэсси? Как она ведет себя?


— В точности, как ты говорила. Завидев меня, устроила истерику, но постепенно успокоилась.


— Тогда у тебя получается лучше, чем у меня.


— Я же не втыкал в нее шприцы, Стеф.


Она кисло улыбнулась.


— Может, я выбрала не ту специальность. Еще что-нибудь можешь сказать о ней?


— Никакой серьезной патологии, разве только некоторая незначительная задержка речи. Если в ближайшие полгода речь не улучшится, придется провести полное психологическое обследование, включая нейропсихические исследования.


Стефани начала наводить порядок среди стопок бумаг на столе. Резко повернулась на стуле лицом ко мне.


— Полгода, — проговорила она. — Если к тому времени девочка будет жива.

6


Приемная была, казалось, накалена нетерпением присутствующих. Некоторые матери с надеждой обратили взгляды на провожавшую меня Стефани. Улыбнувшись им и сказав: «Сейчас», она повела меня в коридор.


Группа мужчин — три врача в белых халатах и один в деловом костюме из серой фланели — направлялись в нашу сторону. Шедший впереди белый халат, заметив нас, окликнул:


— Доктор Ивз!


Стефани поморщилась:


— Какое счастье!


Мы остановились, мужчины поравнялись с нами. Облаченным в белые халаты было около пятидесяти, выглядели они откормленными, хорошо выбритыми практикующими врачами с обширной частной практикой.


Деловой костюм был помоложе, тридцати с небольшим лет, и покрепче. Шести футов роста, весом фунтов в двести тридцать или около того, с широкими, довольно плотными округлыми плечами, массивной головой. У него были неопределенного цвета волосы и мягкие черты лица, за исключением носа, который когда-то был сломан и не слишком удачно выправлен. Реденькие узкие усики не делали лицо более выразительным. Мужчина выглядел как бывший спортсмен, занятый теперь играми в бизнес. Он стоял позади остальных слишком далеко, чтобы я смог прочитать его имя на пришпиленной к лацкану карточке.


Возглавлявший группу врач тоже отличался крепким телосложением и очень высоким ростом. У него был широкий рот с невероятно тонкими губами и редеющие волнистые, отливающие серебром волосы, довольно длинные и разлетающиеся в стороны. Тяжелый выступающий вперед подбородок придавал лицу обманчивый вид устремленности вперед. Быстрые карие глаза, кожа розовая и блестящая, будто он только вышел из сауны. Стоящие по бокам от него коллеги были среднего роста, седовласые, в очках. Один из них явно в парике.


— Как дела на передовой линии, доктор Ивз? — низким гнусавым голосом спросил Подбородок.


— Так, как и бывает на передовой, — ответила Стефани.


Подбородок повернулся ко мне и вопросительно задвигал бровями.


— Это доктор Делавэр, наш сотрудник, — представила меня Стефани.


Мужчина выбросил руку вперед.


— Я, кажется, не имел удовольствия… Джордж Пламб.


— Рад познакомиться с вами, доктор Пламб.


Крепкое рукопожатие.


— Делавэр, — произнес он, — какова ваша специальность?


— Я психолог.


— А-а…


Оба седовласых доктора молча взглянули на меня, но не сдвинулись с места. Костюм же, казалось, считал отверстия в акустическом потолке.


— Он из педиатрии, — объяснила Стефани. — Консультирует относительно болезни Кэсси Джонс — помогает семье справиться со стрессом.


Пламб вновь обратил взгляд в ее сторону.


— А-а. Очень хорошо.


Он слегка дотронулся до ее руки. Некоторое время она терпела это, потом отстранилась.


Пламб вновь улыбнулся и сказал:


— Нам надо с тобой посоветоваться, Стефани. Я попрошу мою девочку связаться с твоей и договориться о времени.


— У меня нет девочки, Джордж. У нас на пятерых один секретарь — женщина.


Седовласые близнецы посмотрели на нее так, будто она была заспиртованным экспонатом. Костюм где-то витал.


Пламб продолжал улыбаться:


— Да уж, бесконечно меняющаяся номенклатура. Ну что ж, тогда моя девочка позвонит твоей женщине. Всего хорошего, Стефани.


Он двинулся дальше, сопровождаемый эскортом, остановился от нас в нескольких ярдах посреди холла и оглядел стену, как будто измерял ее.


— Что вы еще собираетесь разобрать, ребята? — прошептала Стефани.


Пламб двинулся дальше, группа скрылась за углом. Я не понял:


— О чем ты?


— О докторе Пламбе, нашем новом главном управляющем и исполнительном директоре. Человек папаши Джонса — Мистер Окончательное Решение.


— Администратор — доктор медицины?


Стефани засмеялась:


— Ты судишь по халату? Никакой он не врач. Просто какой-то доктор-осёл от философии или что-то в этом роде… — Она запнулась и покраснела. — О черт. Извини, пожалуйста.


Теперь пришла моя очередь рассмеяться:


— Не беспокойся, ерунда.


— Ей-богу, очень неловко, Алекс. Ты же знаешь, как я отношусь к психологам…


— Не бери в голову.


Я обнял ее за плечи, она обвила рукой мою талию.


— Я определенно схожу с ума, — тихо проговорила она. — Дошла до предела.


— А в какой области степень у Пламба?


— Бизнес или менеджмент, что-то вроде этого. Он использует ее на всю катушку. Настаивает, чтобы его называли доктором, и носит белый халат. Большинство из его лакеев тоже имеют докторские степени, как эта парочка — Робертс и Новак, его счетоводы-махинаторы. Всем им страшно нравится шествовать в столовую для врачей и занимать там столик. А еще — безо всяких на то причин появляться на наших совещаниях и встречах. Или с умным видом участвовать во врачебных обходах. Разгуливают повсюду, все рассматривают, измеряют и записывают в свои книжечки. Точно так же, как Пламб только что остановился и рассматривал стену. Меня не удивит, если вскоре здесь появятся плотники. Сделают из трех кабинетов шесть, превратив лечебное пространство в административные конторы. А теперь он желает посоветоваться со мной — всю жизнь мечтала об этом.


— А у тебя есть уязвимые места?


— У кого их нет, но общая педиатрия находится в самом загоне. У нас нет ни фантастической аппаратуры, ни героических подвигов, чтобы о нас писали газеты. Самое большее, что мы делаем, это принимаем приходящих пациентов, поэтому от нас больнице меньше всего прибыли. С тех пор как ликвидировали отделение психологии и психиатрии.


Стефани улыбнулась.


— Но даже фантастическая аппаратура не застрахована от неожиданностей, — заметил я. — Сегодня утром, когда искал лифт, я прошел мимо бывшего отделения лучевой терапии. Теперь там какие-то благотворительные фонды.


— Еще один государственный переворот Пламба. По поводу лучевой терапии не беспокойся — у них все в порядке. Переехали на второй этаж, площадь такая же, только вот пациенты находят их с трудом. Но у некоторых других отделений настоящие проблемы — у нефрологии, ревматологии и у твоих приятелей по онкологии. Их загнали в трейлеры на той стороне улицы.


— В трейлеры?


— Так же как в Уиннебейго.


— Но это же крупные отделения, Стеф. Почему они мирятся с этим?


— У них нет выбора, Алекс. Они сами отказались от своих прав. Предполагалось, что их разместят в старой Лютеранской башне в Голливуде — больница купила ее пару лет назад, после того как лютеране были вынуждены отказаться от нее из-за финансовых затруднений. Администрация обещала отгрохать настоящие хоромы для всех, кто согласится переехать туда. Строительство должно было начаться в прошлом году. Выразившие согласие на переезд отделения были выселены в трейлеры, а их места отдали другим. Затем вдруг обнаружилось — Пламб обнаружил, — что хоть денег на первый взнос за Башню и некоторую перестройку было собрано достаточно, все-таки фондов выделили не так уж много, чтобы сделать все остальное, а главное — содержать ее. Пустяк в тринадцать миллионов долларов. Попробуй собрать такую сумму в нынешних условиях — героев уже не хватает, потому что у нас имидж больницы, живущей за счет благотворительности, и уже никто не желает, чтобы их имена красовались на дверях врачебных кабинетов.


— Трейлеры, — повторил я. — Мелендес-Линч наверняка сходит с ума от радости.


— Мелендес-Линч в прошлом году сказал «адиос».


— Ты что, смеешься? Рауль жил клиникой.


— Больше не живет. Он в Майами. Какая-то больница предложила ему место главврача, и он согласился. Слышала, что получает он в три раза больше, чем здесь, а головной боли вполовину меньше.


— Да, я слишком долго отсутствовал. Но ведь у Рауля были все необходимые для научной работы средства. Как они могли его отпустить?


— Научная работа для этих людей ничего не значит, Алекс. Они не хотят лишних расходов. Теперь все совсем по-другому. — Стефани сняла руку с моей талии, и мы пошли дальше.


— А кто тот парень? — спросил я. — Мистер Серый Костюм?


— А, этот… — она занервничала. — Хененгард. Пресли Хененгард. Начальник службы безопасности.


— Выглядит как головорез. Используется для выколачивания долгов?


— Было бы неплохо, — рассмеялась Стефани. — Больнице не хватает процентов восемьдесят. Кажется, он вообще ничего не делает, только повсюду следует за Пламбом и вынюхивает. Некоторые считают, что он похож на привидение.


— В каком смысле?


Она ответила не сразу:


— Наверное, из-за его манеры поведения.


— У тебя были с ним неприятности?


— У меня? Нет. А что?


— Когда мы говорим о нем, ты нервничаешь.


— Нет. Ничего личного — просто его поведение в отношении всех нас. Неожиданно появляется. Возникает из-за угла. Ты выходишь из палаты пациента, а он тут как тут.


— Интересно.


— Очень. А что же делать бедной девушке? Вызывать службу безопасности?

* * *


Я спустился на цокольный этаж один, нашел службу безопасности, выдержал пятиминутный допрос охранника в форме и в конце концов заслужил право получить карточку-пропуск с цветной фотографией.


Фотография как для полиции. Я прицепил карточку на лацкан и спустился вниз по лестнице в полуподвал, направляясь в больничную библиотеку с намерением изучить список Стефани.


Дверь оказалась заперта. Прикрепленное к ней объявление без даты сообщало новые часы работы — с 15.00 до 17.00 по понедельникам, вторникам и средам.


Я зашел в примыкающий читальный зал. Он был открыт, но совершенно пуст. Словно ступил в другой мир: отполированные панели, мягкие кожаные стулья и кресла в стиле Честерфильд, слегка потертые, но дорогие персидские ковры на исцарапанном дубовом паркете.


Казалось, что Голливуд находится где-то на другой планете.


Когда-то эта комната представляла собой кабинет помещичьего дома в Котсволде, затем была подарена больнице — еще до того, как я прибыл сюда интерном, — перевезена через Атлантику и восстановлена при финансовой поддержке патрона-англофила, который полагал, что медикам следует отдыхать, как положено в высшем свете. Этот человек никогда и в глаза не видел врачей из Западной педиатрической больницы.


Я пересек комнату и попробовал открыть дверь в библиотеку. Не заперта.


В комнате без окон было совершенно темно. Я включил свет. Большинство полок пустовало, на некоторых лежали тощие стопки разрозненных журналов. На полу — небрежно сложенные груды книг. Задняя стена оказалась голой.


Компьютера, при помощи которого я раньше искал нужные мне для работы материалы, не видно. Отсутствовали и дубовые каталожные ящики, с выполненными от руки на пергаментной бумаге указателями. Единственным предметом мебели оказался серый металлический стол. К столу липкой лентой прикреплен лист бумаги: вкутрибольничное объявление, написанное три месяца тому назад.


ДЛЯ СВЕДЕНИЯ СЛУЖЕБНОГО ПЕРСОНАЛА


от Дж. Г. Пламба, главного управляющего.


По вопросу реорганизации библиотеки.


В соответствии с многочисленными просьбами персонала и последующим положительным решением научного совета, общего собрания совета директоров и финансового подкомитета исполнительного совета каталог медицинской библиотеки будет полностью компьютеризирован с применением стандартных поисковых программ типа «Орион» и «Мельвиль». Контракт на переоборудование был выставлен на конкурс и после тщательного изучения и расчета затрат предоставлен «БИО-ДАТ инкорпорейтед», Питсбург, штат Пенсильвания, — концерну, специализирующемуся на медицинских и научных информационных системах и интеграции учреждений здравоохранения. Представители «БИО-ДАТ» информировали нас, что весь процесс займет приблизительно три недели с момента получения ими всех необходимых данных.


В соответствии с этим существующий в данный момент библиотечный каталог будет отправлен в центр «БИО-ДАТ» в Питсбурге на весь срок переоборудования и по завершении работ возвращен в Лос-Анджелес на хранение в архив.


Убедительно призываем вас к сотрудничеству и терпению.


Три недели растянулись на три месяца.


Я провел пальцем по металлическому столу. Палец почернел от пыли.


Выключив свет, я вышел из комнаты.

* * *


Бульвар Сансет являл собой мешанину из буйного разгула страстей и убогой нищеты, надежд иммигрантов на лучшую жизнь и погони за преступной наживой.


Я проехал мимо злачных заведений, притонов новой музыки, гигантских рекламных щитов шоу-бизнеса и магазинчиков на Стрип, где продавалась одежда, рассчитанная на пресыщенные вкусы, пересек Дохени-драйв и скользнул в святилище доллара — Беверли-Хиллз. Миновав поворот на Беверли-Глен, я направился туда, где всегда можно заняться серьезной научной работой. Туда, куда приезжал трудиться и Чип Джонс.


Биолого-медицинская библиотека была заполнена жаждущими знаний и теми, кто был вынужден заниматься там. У одного из дисплеев сидела знакомая мне особа.


Задорное личико, внимательный взгляд, свисающие сережки, два прокола в правом ухе. Стриженные рыжевато-каштановые волосы отросли до плеч. В вырезе темно-синей кофточки белый воротничок.


Когда я видел ее в последний раз? Года три назад. Значит, теперь ей двадцать.


Интересно, получила ли она уже свою степень доктора философии?


Она быстро стучала по клавишам, выводя данные на экран. Подойдя ближе, я увидел, что текст на немецком. Время от времени мелькало слово neuropeptide.


— Привет, Дженнифер.


Она быстро повернулась.


— Алекс!


Широкая улыбка. Поцеловав меня в щеку, Дженнифер слезла со стула.


— Уже разговариваю с доктором Ливитт? — спросил я.


— В июне этого года. Добиваю диссертацию.


— Поздравляю. Нейроанатомия?


— Нейрохимия — больше пользы, так ведь?


— Все еще намерена идти на медицинский факультет?


— Осенью. Стэнфорд.


— Психиатрия?


— Не уверена, — ответила она. — Может быть, что-то… более конкретное. Не обижайтесь. Хочу присмотреться и выбрать то, что мне больше подходит.


— Ну что ж, спешить некуда. Сколько тебе — двенадцать?


— Двадцать! В следующем месяце будет двадцать один.


— Да, действительно старуха.


— А разве вы не были молоды, когда окончили учебу?


— Ну, не так уж молод. Уже брился.


Она опять засмеялась.


— Как приятно встретиться с вами. О Джейми что-нибудь слышно?


— На Рождество получил от него открытку. Из Нью-Гэмпшира. Он там арендует ферму. И пишет стихи.


— У него… все нормально?


— Он чувствует себя лучше. На открытке не было обратного адреса, и в адресных списках тоже нет. Поэтому я позвонил психиатру, которая наблюдала его в Кармеле, и она сказала, что он на лекарствах довольно прилично себя чувствует. Очевидно, там за ним кто-то присматривает. Одна из медсестер, работавших с ним в Кармеле.


— Ну что ж, хорошо, — вздохнула она. — Несчастный парень. Ему пришлось столкнуться со многим, что помогало и мешало ему.


— Удачно сказано. С кем-нибудь еще из этой группы поддерживаешь связь?


Эта группа. Программа 160. Как в коэффициенте умственного развития. Ускоренная академическая учебная программа для детей с интеллектом гениев. Величайший эксперимент, окончившийся для одного из его участников обвинением в серии убийств. Я был втянут в эту историю и стал свидетелем людской злобы и продажности.


— …в Гарварде на юридическом факультете и работает у судьи, Фелиция изучает математику в Колумбийском университете, а Дэвид ушел с медицинского факультета Чикагского университета после первого семестра и занялся коммерцией. Всегда оставался восьмидесятником. Во всяком случае, этот проект похоронили — доктор Флауэрс не возобновила субсидии.


— Из-за здоровья?


— Отчасти. И, конечно, шумиха по поводу Джейми сыграла свою роль. Флауэрс переехала на Гавайи. Думаю, захотела сменить обстановку, чтобы снять напряжение.


Столкнувшись с прошлым во второй раз за день, я понял, как много осталось необрубленных концов.


— Так что же привело вас сюда? — поинтересовалась Дженнифер.


— Ищу материал по одному делу.


— Что-нибудь интересное?


— Синдром Мюнхгаузена, переносимый на другое лицо. Слышала о таком?


— Слышала. Это когда люди вредят себе, чтобы симулировать болезнь, так? Но что такое синдром, переносимый на другое лицо?


— Люди симулируют болезнь у своих детей.


— Да, вот это действительно страшно. А какие болезни?


— Почти все. Наиболее часто встречающиеся симптомы — проблемы с дыханием, кровообращением, лихорадка, инфекции, ложные припадки.


— Как бы передача болезни по доверенности, — проговорила Дженнифер. — В этом есть что-то, внушающее ужас — заранее рассчитанные действия, как торговая сделка. Вы действительно работаете с подобной семьей?


— Пока я изучаю эту семью, чтобы понять, так ли это. Всего лишь стадия предварительного диагноза. У меня есть только первоначальные сведения, так что хотел бы просмотреть литературу по этому вопросу.


Она улыбнулась:


— По каталогу или вы теперь подружились с компьютером?


— С компьютером. Если он говорит по-английски.


— У факультета открыт счет в ПП?


— Нет. А что это такое?


— «Поиск и печать». Новая система. Журналы целиком копируются и вводятся в компьютер. Вы можете вызвать целые статьи и отпечатать их на принтере. Только для факультетов, если готовы платить. Мой декан утвердил меня временным лектором и открыл мне личный счет. Рассчитывает, что я опубликую результаты своей работы и упомяну в них его имя. К сожалению, иностранные журналы пока еще не введены в эту систему. Поэтому приходится разыскивать их допотопным способом. — Она указала на экран. — Всем языкам язык. Разве вам не нравятся эти шестидесятибуквенные слова и умляуты? Грамматика просто умопомрачительная. Но мама помогает мне преодолевать трудные пассажи.


Я припомнил ее мать. Громоздкая и приятная, пахнущая тестом и сахаром. На пухлой белой руке — синие цифры.


— Заполучите себе карту ПП, — посоветовала Дженнифер. — Сплошное удовольствие.


— Не знаю, дадут ли. Ведь я работаю на другом конце города.


— По-моему, дадут. Просто покажите им ваш факультетский билет и уплатите взнос. За неделю оформят.


— Займусь этим как-нибудь попозже. Теперь некогда.


— Тогда конечно. Послушайте, на моем счету осталась масса времени. Мой декан хочет, чтобы я использовала его полностью, тогда он сможет просить увеличить компьютерный бюджет на следующий год. Если подождете, пока я окончу свою работу, то я потом поищу материал для вас. Мы отыщем все, что нужно знать о людях, которые передают «по доверенности» этот синдром своим детям.

* * *


Мы поднялись в помещение «Поиска и печати», расположенное на самом верху книгохранилища.


Поисковая система по виду не отличалась от терминалов, только что оставленных нами: компьютеры были установлены в отгороженных кабинках. Мы отыскали свободное место, и Дженнифер занялась поиском материалов о синдроме Мюнхгаузена, передаваемого другому лицу. Экран быстро заполнился. Список включал не только все статьи, что дала мне Стефани.


— Похоже, самый первый материал появился в 1977 году в журнале «Ланцет». Медоу Р. «Синдром Мюнхгаузена, переносимый на другое лицо: скрытая область жестокого обращения с детьми».


— Это основополагающая статья, — пояснил я. — Медоу — английский педиатр, обнаруживший этот синдром и давший ему название.


— Скрытая область… Тоже звучит зловеще. А вот список связанных с данным вопросом тем: синдром Мюнхгаузена, жестокое обращение с детьми, кровосмешение, диссоциативные реакции.


— Попробуем сначала диссоциативные реакции.


В течение следующего часа мы просеяли сотни ссылок, отобрали еще дюжину статей, которые, казалось, имели отношение к синдрому Мюнхгаузена. Когда мы закончили, Дженнифер отметила файл и набрала код.


— Это соединит нас с распечатывающей системой, — объяснила она.


Принтеры размещались в соседней комнате, две стены которой были разделены голубыми перегородками на кабинки. В каждой кабинке находился небольшой экран, щель для карточки, клавиатура и сетчатая приемная корзинка под горизонтальной прорезью длиной в фут, напомнившей мне рот Джорджа Пламба. Два терминала были свободны. На одном висело объявление: «НЕИСПРАВЕН».


Дженнифер, вставив карточку в щель, включила экран, затем напечатала буквенно-цифровой код и шифры первой и последней из отобранных нами статей. Через несколько секунд корзинка начала наполняться листами.


— Автоматическая сверка с оригиналом. Остроумно, да? — заметила Дженнифер.


— На основе программ «Мельвиль» и «Орион»? — спросил я.


— Это неандертальцы среди программ. Всего на ступень выше, чем картотека.


— Если бы ограниченная в средствах больница решила компьютеризировать поиск, могла бы она приобрести что-нибудь получше?


— Конечно. Намного лучше. Существуют тонны новых видов компьютерного обеспечения. Даже практикующий врач может позволить себе значительно лучшую программу.


— Ты когда-нибудь слышала о компании «БИО-ДАТ»?


— Нет, не могу сказать наверняка, но это ничего не значит — я не знаток компьютеров. Для меня это просто орудие труда. А почему вы интересуетесь? Чем они занимаются?


— Компьютеризируют библиотеку в Западной педиатрической больнице. Переводят каталог на программы «Мельвиль» и «Орион». Предполагалось сделать работу за три недели, но они сидят над ней уже три месяца.


— Такая огромная библиотека?


— Нет, вообще-то довольно маленькая.


— Если все, что требуется, — это поиск материалов, то с печатающим сканером работы на пару дней.


— А если у них нет сканера?


— Тогда они из каменного века. Это означает, что данные будут переноситься вручную. По сути, перепечатка каждой карточки. Но почему наняли компанию с таким примитивным оборудованием, когда… А, вот и все.


В корзинке лежала толстая стопка бумаги.


— Раз-два и готово, быстро и без головной боли, — похвасталась Дженнифер. — Когда-нибудь они смогут запрограммировать и сшивание листов.

* * *


Поблагодарив ее и пожелав всего наилучшего, я отправился домой с толстой стопкой документов, лежащих рядом со мной на переднем сиденье. Справившись о поступивших звонках у частной телефонной службы, просмотрев почту и покормив рыбок — выжившие японские карпы выглядели прекрасно, — я проглотил оставшуюся от вчерашнего ужина половину сандвича с ростбифом, запил пивом и принялся за домашнее задание.


Люди, передающие своим детям…


Спустя три часа я чувствовал себя крайне гадко. Даже сухая проза медицинских журналов была не в состоянии смягчить весь ужас картины.


Дьявольский вальс…


Отравление солью, сахаром, алкоголем, наркотиками, отхаркивающим, слабительным, рвотным, даже фекалиями и гноем, — все применялось, чтобы создать «бактериологически замученных детей».


Ужасающий перечень издевательств над младенцами и малышами постарше вызывал в памяти нацистские «эксперименты». Приводились истории о детях, у которых был вызван пугающе обширный ряд ложных болезней, — казалось, что можно сфабриковать буквально любой вид патологии.


Чаще всего преступницами являются матери.


Жертвами — почти всегда — дочери.


Характерные черты преступницы: образцовая мать, часто весьма обаятельная, с привлекательной внешностью, с высшим или средним медицинским образованием. Необычное хладнокровие перед лицом несчастья — удовлетворение, маскируемое под самообладание. Бросающаяся в глаза заботливость — один специалист даже предупреждал врачей опасаться «чересчур заботливых» матерей.


Что бы это ни значило.


Я вспомнил, как моментально высохли слезы у Синди Джонс, как только Кэсси проснулась. Как она быстро занялась дочкой, обняла, рассказала сказку, прижала к материнской груди.


Что это — правильное общение с младенцем или нечто зловещее?


И еще кое-что вызывало настороженность.


Другая статья в журнале «Ланцет» первого исследователя синдрома, доктора Роя Медоу. Открытие, сделанное им в 1984 году на основе исследования историй болезни тридцати двух детей с искусственно вызванной эпилепсией.


Семь детей, являвшихся братьями и сестрами, умерли.


Все они скончались в младенческом возрасте.

7


Я почитал до семи часов, затем поработал над только что полученными гранками моей монографии, посвященной эмоциональной адаптации детей из школы, которая в прошлом году находилась под прицелом снайпера. С директрисой школы мы стали больше чем просто друзьями. Потом она отправилась к себе в Техас ухаживать за больным отцом. Он умер, но она не вернулась в Калифорнию.


Все те же необрубленные концы…


Я дозвонился до Робин. Она была в своей студии. Сказала, что занята по горло — работа не из легких: надо изготовить четыре подходящих друг к другу гитары, похожих по форме на бомбардировщик «Стеллс», для группы хэви-метал, у которой нет ни денег, ни умения себя вести. Неудивительно, что в ее голосе слышалось напряжение.


— Я не вовремя?


— Нет-нет, приятно поговорить с тем, кто не надрался.


В трубке слышны отдаленные крики.


— Это они, те самые ребята?


— Черти, а не ребята. Я их вышибаю, а они лезут обратно. Во все дыры. Занялись бы чем-нибудь — разобрали бы свой номер в отеле, но… Ой-ой, подожди. Лукас, брось! Пальцы тебе когда-нибудь еще пригодятся. Прости, Алекс. Он отбивал дробь рядом с циркулярной пилой. — Ее голос стал более мягким. — Слушай, мне надо идти. Как насчет пятницы? Устроит?


— Вполне. У меня или у тебя?


— Еще не знаю, когда освобожусь, Алекс, так что давай я заеду за тобой. Обещаю быть не позднее девяти. О'кей?


— О'кей.


Мы попрощались. Я сидел и раздумывал, какой же независимой она стала.

* * *


Взяв в руки старенькую гитару фирмы «Мартин», я некоторое время перебирал струны. Потом вернулся в кабинет и еще пару раз перечитал статьи о синдроме Мюнхгаузена, надеясь отыскать в них что-то, что, возможно, упустил, — какую-нибудь подсказку из клинической практики. Но озарение не наступило. Доразмышлялся до того, что пухлое личико Кэсси Джонс стало мерещиться в могильно-серых тонах.


Я задумался: а имеет ли этот вопрос вообще какое-нибудь отношение к науке и сможет ли дать мне ответ на него вся медицинская мудрость мира?


Может, пришло время для специалиста другого рода?


Я набрал номер телефона в Западном Голливуде.


Послышался чарующий женский голос:


— Вы звоните в «Блю[12] инвестигейшнс». Наше агентство уже закончило работу. Если вы желаете оставить несрочное сообщение, говорите после первого сигнала. Если ваше сообщение срочное, дождитесь двух сигналов.


После второго гудка я сказал:


— Майло, это Алекс. Позвони мне домой.


И снова взял гитару.


Проиграл десять тактов из «Ветрено и жарко», когда зазвонил телефон.


— Что срочного, приятель? — раздался далекий голос.


— Это «Блю инвестигейшнс»?


— Как форма фараонов.


— А-а.


— Слишком абстрактно? — спросил Майло. — А у тебя только порнографические ассоциации?


— Нет, нормальные — в духе Лос-Анджелеса. Чей голосок на автоответчике?


— Сестренки Рика.


— А, того дантиста?


— Ага. Хорош, да?


— Изумительный. Как у Пегги Ли.


— А когда она сверлит тебе коренной зуб, вот тут-то и подрожишь.


— Когда ты занялся частным сыском?


— Ну, ты же знаешь, как это бывает — притяжение доллара. Вообще-то немного подрабатываю по совместительству. Пока днем меня держат на скучной работе в управлении, почему бы не заработать приличные деньги в свободное время?


— Все еще не полюбил свои компьютеры?


— Я-то их люблю, они меня не любят. Конечно, теперь говорят, что эти штуки испускают какие-то вибрации. Может, какая-нибудь электромагнитная пакость медленно разрушает мое великолепное тело.


Последние слова утонули в статических помехах.


— Откуда ты звонишь? — спросил я.


— Из машины. Заканчиваю работу.


— Из машины Рика?


— Из своей. И телефон мой. Наступила новая эра, доктор. Быстро соединяет и еще быстрее ломается. Ладно, в чем дело?


— Хотел с тобой посоветоваться… по делу, которым сейчас занимаюсь…


— Больше ничего не говори…


— Я…


— Я серьезно, Алекс. Больше. Ни. Слова. Сотовая связь и секреты не сочетаются. Может подслушать любой, кто захочет. Потерпи.


Он выключил телефон. Через двадцать минут раздался звонок в дверь.

* * *


— Я был поблизости, — заявил он, топая на кухню. — В Уилшире, около Баррингтона. Слежка по поручению бешеного ревнивца.


В левой руке он держал записную книжку Лос-Анджелесского департамента полиции и черный телефонный аппарат размером с кусок мыла. Одет для слежки: темно-синий клубный пиджак, того же цвета рубашка, серые брюки из твида и грубые коричневые башмаки. Может, он и сбросил фунтов пять с того момента, как я видел его в последний раз, но все равно весил не меньше двухсот пятидесяти фунтов, неравномерно распределенных по почти двухметровой фигуре: длинные тонкие ноги, выступающий вперед живот, свисающий на воротник подбородок.


Он недавно подстригся — очень коротко сзади и по бокам, копна сверху. В свисающей на лоб черной челке несколько седых прядей. Баки доходят до кончиков ушей — на добрый дюйм длинней, чем положено по инструкции, — но это для департамента чуть ли не самая легкая из создаваемых им проблем.


Моду Майло игнорировал полностью. Его внешний вид оставался неизменным с тех пор, как мы познакомились. Теперь же, когда стало модным пренебрегать модой, сомневаюсь, что он это заметил.


Его крупное изрытое оспинами лицо было бледным от недосыпания из-за работы в ночную смену. Но поразительно яркие зеленые глаза казались даже более живыми, чем обычно.


— Выглядишь взбудораженным, — заметил он.


Открыл холодильник, не обращая внимания на бутылки пива, достал непочатую литровую бутыль грейпфрутового сока и свернул пробку быстрым движением двух толстых пальцев.


Я дал ему стакан. Наполнив, он залпом осушил его, налил снова и снова выпил.


— Витамин С, свободное предпринимательство, броское название фирмы — сразу столько перемен, что не могу уследить за тобой, Майло.


Поставив стакан, он облизнул губы.


— Вообще-то, — начал он, — Blue — это аббревиатура. «Big Lug's Uneasy Enterprise» — «Шаткая Затея Большого Олуха». Представление Рика об остроумии. Хотя, признаюсь, тогда это было близко к истине: броситься в частное предпринимательство — это тебе переход не из легких. Но я рад, что решился — как-никак кусок хлеба. Я теперь стал серьезнее относиться к обеспеченной старости.


— Сколько берешь?


— Когда как, от пятидесяти до восьмидесяти долларов за час в зависимости от дела. Поменьше, чем некоторые «лекари душ», но не жалуюсь. Если городу не жалко средств, затраченных на мое обучение, и он желает, чтобы я весь день торчал у экрана, то это проблема города. Зато ночью я упражняюсь как сыщик.


— Есть что-нибудь интересное?


— Не-а, чаще всего слежка для успокоения страдающих подозрительностью. Но, по крайней мере, это привычная для меня работа.


Он налил еще соку и выпил.


— Не знаю, сколько еще выдержу это… мою дневную работу.


Он утер руками лицо, будто умылся. И куда делась напускная предпринимательская бодрость — передо мной сидел вконец измотанный человек.


Я вспомнил о всех его злоключениях за прошедший год. Сломал челюсть начальнику, по вине которого чуть не погиб. Причем сделал это перед работающей видеокамерой. Управление полиции замяло дело, иначе выглядело бы нелепо в глазах общественности. Майло не было предъявлено никаких обвинений, вместо этого предоставили шестимесячный отпуск без сохранения содержания и затем вернули в отдел грабежей и убийств в Западном Лос-Анджелесе с понижением на одну ступень — до детектива второго класса. Через полгода он обнаружил, что ни в Западном, ни в каком другом отделении свободной должности детектива нет вследствие «непредвиденных» бюджетных сокращений.


Его сунули — «временно» — в Центр Паркера на обработку информации, где отдали под опеку неимоверно женоподобного штатского инструктора и научили играть с компьютером. Тем самым департамент намекнул, что нападение на начальство — это еще туда-сюда, а что касается его постельных дел, то они не забыты и не прощены.


— Все еще подумываешь подавать в суд?


— Не знаю. Рик хочет, чтобы я дрался насмерть. Говорит, что, судя по тому, как они меня задвинули, они не дадут мне возможности опять выбраться на поверхность. Но я знаю, что, если обращусь в суд, с управлением придется расстаться навсегда. Даже если я выиграю дело.


Он скинул пиджак и бросил его на кухонный стол.


— Хватит ныть. Лучше скажи, чем я могу помочь тебе?


Я рассказал о Кэсси Джонс и прочел небольшую лекцию о синдроме Мюнхгаузена. Он молча потягивал сок. Выглядел так, будто думал совсем о другом.


— Когда-нибудь слышал об этом раньше? — в конце концов спросил я.


— Нет. А что?


— Обычно люди реагируют на это посильнее.


— Я вбираю в себя информацию… Кстати, в связи с этим вспомнил один случай. Несколько лет назад. Какой-то парень заявился в пункт неотложной помощи в Седарсе. Кровоточащая язва. Рик обследовал его, спросил насчет стресса. Малый признался, что прикладывался к бутылке, потому что на нем убийство, и он пьет, чтобы забыться. Будто был с проституткой, спятил и зарезал ее. Зверски, как настоящий псих. Рик кивал, согласно мычал, а потом выскочил оттуда и позвонил в службу безопасности, а затем мне. Убийство было совершено в Уэствуде. В то время я был в машине с Дэлом Харди, занимался делом о грабежах в Пико-Робертсоне. Мы тут же помчались туда, взяли его за грудки и внимательно выслушали.


Увидев нас, этот полудурок ошалел от радости. Изрыгал подробности, будто мы были его спасением, фамилии, адреса, даты, оружие. Отрицал какие-либо другие убийства и действительно в розыске не числился, аресту не подлежал. Обыкновенный, ничем не отличающийся малый. Даже свое дело имел — помнится, мастерскую по чистке ковров. Мы забрали его к себе, попросили повторить показания для записи на пленку и размечтались о том, что удалось заполучить преступление мечты — мгновенное раскрытие. Но затем стали проверять его показания и ничего не нашли. В указанном месте в указанное время никаких преступлений совершено не было, никаких вещественных доказательств убийства не обнаружено, по указанному адресу или где-то поблизости никогда не проживало никаких проституток. Никогда в Лос-Анджелесе не было проститутки, которая бы соответствовала указанному имени или описанию. Поэтому мы проверили неопознанные трупы, но ни одна Джейн Имярек в морге не подходила под описание. Ни одна кличка в картотеке полиции нравов не совпадала с названной. Мы даже проверили в других городах, связались с ФБР, предполагая, что он запутался — с психами это бывает — и забыл точное место. Но он продолжал настаивать, что все было именно так, как он рассказывал. Упорно требовал наказания.


Мы убили целых три дня — и ничего не смогли установить. Парню против его воли назначили адвоката, который вопил, требуя или возбудить дело, или отпустить его клиента. Наш лейтенант тоже давит — давайте доказательства или кончайте волынку. Мы копаем дальше. Пусто.


Тут мы стали подозревать, что нас порядком надули, и взялись за парня как следует. Он стоит на своем. Да так убедительно — Де Ниро мог бы у него поучиться. Тогда мы все проверили вновь. Возвращаемся к началу, проверяем и перепроверяем до одури. И снова пусто. Наконец убеждаемся, что нас надули — сделали из нас фараонов-полудурков высшей пробы, тут уж мы дали себе волю. Он в ответ тоже взвился. Но как-то нерешительно, стыдливо. Будто видит, что его раскусили, и огрызается, чтобы мы, а не он, защищались.


Майло покачал головой и замурлыкал мотивчик «Сумеречная зона».


— Ну и чем кончилось? — спросил я.


— А чем могло кончиться? Выпустили его и больше не слыхали об этом дерьме. Могли, конечно, пришить дачу ложных показаний, но это привело бы к бесконечной писанине и мотанию по судам. А ради чего? На первый раз — нотация и штраф, да еще свели бы к судебному порицанию. Ну уж нет. Спасибо. Мы по-настоящему кипели, Алекс. В жизни не видел Дэла таким взбешенным. Неделя была очень трудной, много нераскрытых настоящих преступлений. А этот ублюдок лезет со своим дерьмом. — Майло даже побагровел от воспоминаний. — Исповеднички, — закончил он. — Дергают людей, внимания, видите ли, требуют. Похоже это на твоих попавшихся Мюнхгаузенов?


— Здорово похоже, — согласился я. — Никогда не приходило в голову.


— Вот видишь. Я настоящий кладезь знаний. Давай дальше свою историю.


Я рассказал ему все остальное.


— О'кей. Что тебе нужно? — спросил он. — Проверить прошлое матери? Или обоих родителей? Медсестры?


— Об этом я не подумал.


— Нет? Тогда что же?


— Я и сам не знаю, Майло. Просто, наверное, захотелось посоветоваться.


Сложив руки на брюхе, он склонился, затем поднял взгляд на меня:


— Почтенный Будда правит делами. Почтенный Будда дает совет: стрелять всех плохих. Дальше пусть разбирается какой-нибудь другой бог.


— Знать бы, кто плохие.


— Вот именно. Поэтому я и предложил проверить прошлое. По крайней мере, у главного подозреваемого.


— Тогда у матери.


— Проверим первой. А пока я тычу в клавиши, могу в виде премии поглядеть и других. Во всяком случае, это занятнее дерьмовых списков денежного содержания, которые мне подсовывают в качестве наказания.


— Что именно будешь проверять?


— Есть ли уголовное прошлое. Это ведь банк полицейских данных. Твоей приятельнице-доктору будет известно, что я занимаюсь проверкой?


— А что?


— Когда я занимаюсь сыском, то предпочитаю знать условия работы. То, чем мы занимаемся, с формальной точки зрения незаконно.


— Тогда нет. Лучше не посвящать ее в эти дела. Зачем подвергать риску?


— Прекрасно.


— Что касается уголовного прошлого, — заметил я, — то должен тебе сказать, что Мюнхгаузены обычно являются образцовыми гражданами. Как твой чистильщик ковров. О смерти первого ребенка мы уже знаем. Она списана на счет синдрома внезапной младенческой смерти.


Майло задумался.


— По этому делу должно быть заключение коронера, но, если ни у кого не возникло подозрений, на этом все и закончилось. Посмотрим, что можно сделать, чтобы достать документы. Ты и сам бы мог это найти — проверь больничные архивы. Разумеется, не привлекая внимания.


— Сомневаюсь, что мне это удастся. Больница теперь совсем другая.


— В каком смысле?


— Намного больше охраны — меры безопасности.


— Ну что ж, — заметил Майло. — Здесь не придерешься. Та часть города стала по-настоящему опасной.


Он встал, отыскал в холодильнике апельсин и принялся чистить его над раковиной. Нахмурился.


— В чем дело? — спросил я.


— Пытаюсь придумать что-нибудь. Мне кажется, единственный способ разрешить такую проблему — это схватить подлеца за руку на месте преступления. Малютке становится плохо именно дома?


Я кивнул.


— Тогда единственный способ — наблюдение за их домом при помощи электронных средств. Скрытые аудио– и видеоприборы. Нужно постараться засечь, когда кто-то действительно пытается отравить ребенка.


— Игрушки полковника, — заметил я.


При этих словах Майло нахмурился.


— Да, именно такие штучки доставили бы удовольствие этому хрену… Ты знаешь, он переведен.


— Куда?


— В Вашингтон, федеральный округ Колумбия. Куда же еще? Новая контора специально под него. Корпорация с одним из тех названий, которые ничего не говорят о ее деятельности. Ставлю десять против одного, что живет на денежки правительства. Прислал недавно записку и визитную карточку. Поздравления со вступлением в век информатики и несколько бесплатных программ для подсчета моих налогов.


— Значит, знал, чем ты теперь занимаешься?


— Очевидно. Но вернемся к твоей отравительнице младенцев. И к установке «жучков» в ее доме. Без судебного ордера все, что ты с их помощью обнаружишь, будет недействительным в качестве улики. Но судебный ордер можно получить только на основании веских доказательств, а у тебя всего лишь подозрения. Не говоря уж о том, что дед — большая шишка и тебе нужно быть сверхосторожным. — Он дочистил апельсин, отложил, вымыл руки и принялся разделять его на дольки. — Это дело может быть очень печальным — пожалуйста, не говори мне, как хороша малышка.


— Малышка прелестна.


— Премного благодарен.


Я возразил:


— Но в педиатрических журналах сообщалось о паре случаев, произошедших в Англии. Там удалось записать на видеопленку матерей, душивших своих малышей. И всего лишь на основании подозрений.


— Записывали дома?


— В больнице.


— Огромная разница. И насколько мне известно, в Англии другие законы… Дай мне обмозговать это, Алекс. Поищу, что мы реально сможем сделать. А тем временем покопаюсь в местных архивах, в банке национального центра информации о преступлениях, на тот случай, если кто-нибудь из наших подопечных когда-то нашалил, — тогда мы сможем набрать достаточно материала, чтобы получить ордер. Старина Чарли отличный учитель — посмотрел бы ты, как я расправляюсь с этими базами данных.


— Ты-то сам не особенно рискуй, — посоветовал я.


— Не беспокойся. Предварительный сбор данных — это то, чем офицер занимается всякий раз, когда задерживает за нарушение дорожного движения. Если когда и копну поглубже, то буду поосторожнее. Родители жили где-нибудь еще, кроме Лос-Анджелеса?


— Не знаю, — ответил я. — На самом деле, сведений о них у меня немного, пора начать разузнавать.


— Ага, ты покопаешься у себя, а я у себя, — размышлял он вслух, сгорбившись над столом. — Они из высших кругов, значит, учились, наверное, в частных школах. А это будет не так уж просто.


— Мать, возможно, из обычной школы. Не похоже, что она родилась в богатой семье.


— Выскочка? Сделала себе карьеру?


— Нет, все гораздо проще. Он преподает в колледже. Так что она могла быть одной из его студенток.


— О'кей. — Майло открыл свой блокнот, — Что еще? Может быть, его служба в армии, может быть, офицерская подготовка — еще один крепкий орешек. Чарли наловчился взламывать некоторые военные досье, но там нет ничего особенного: всякие пособия ветеранам, перекрестные ссылки и подобная ерунда.


— Чем это вы там занимаетесь — шарите по банкам секретных данных?


— Шарит больше он, а я наблюдаю. Где преподает отец?


— В муниципальном колледже Уэст-Вэлли. Социологию.


— А мать? Работает?


— Нет, она все время с ребенком.


— Серьезно подходит к своим обязанностям, да? О'кей, давай фамилию.


— Джонс.


Он посмотрел на меня.


Я кивнул.


Он громко, словно пьяный, расхохотался.

8


На следующий день я прибыл в больницу в 9.45. Автостоянка для врачей была заполнена почти до отказа, и мне пришлось въехать на самый верх, чтобы найти место. Охранник в униформе стоял в тени перекрытий и, прислонившись к бетонному столбу, покуривал сигарету. Он следил за мной, пока я вылезал из своей «севиль», и отвернулся только тогда, когда я сверкнул в его сторону новым значком-пропуском, прикрепленным на лацкане пиджака.


В отделении для частных пациентов, как и накануне, было тихо. Одна-единственная медсестра сидела у стола, а регистраторша читала журнал.


Я просмотрел медицинскую карту Кэсси. Стефани уже провела утренний осмотр и сделала записи. Хотя никаких настораживающих симптомов обнаружено не было, она решила задержать девочку в больнице по крайней мере еще на день. Я направился к палате 505W, постучал и вошел.


Синди Джонс и Вики Боттомли сидели на диван-кровати. На коленях у Вики лежала колода карт. Женщины подняли глаза на меня.


Синди улыбнулась:


— Доброе утро.


— Доброе утро.


— О'кей, — бросила Вики и встала.


Изголовье кроватки Кэсси было поднято, как спинка кресла. Девочка сидела в нем и играла с кукольным домиком. Другие игрушки, в том числе и полный набор мягких зверюшек, были разбросаны по покрывалу. На подносе с завтраком стояли тарелка с недоеденной овсянкой и пластиковая чашка, наполненная чем-то красным. На экране телевизора мелькали кадры мультфильма, но звук был выключен. Кэсси с увлечением расставляла в домике мебель и пластиковые фигурки. Стойка капельницы была задвинута в угол.


Я положил свой новый рисунок на кровать. Девочка лишь на мгновение задержала на нем взгляд и тут же вернулась к игре.


Вики засуетилась. Передав карты Синди, она на секунду задержала ее руку в своих руках. Избегая встречаться со мной взглядом, она подошла к кроватке, взъерошила волосы Кэсси и проговорила:


— До встречи, пончик.


Кэсси на мгновение оторвалась от игры. Вики опять потрепала девочку по волосам и вышла.


Синди встала. На смену вчерашней клетчатой — розовая кофточка. Джинсы и босоножки те же.


— Давай-ка посмотрим, что доктор Делавэр нарисовал сегодня? — Она подняла рисунок с покрывала. Кэсси протянула руку и взяла лист. Синди обняла дочку за плечи. — Слон! Доктор Делавэр нарисовал тебе чудесного синего слона.


Кэсси поднесла рисунок поближе.


— Сло-о.


— Отлично, Кэсс! Прекрасно! Вы слышали, доктор Делавэр? Слон.


Я кивнул:


— Великолепно.


— Не знаю, что вы сделали, доктор Делавэр, но со вчерашнего дня она разговаривает лучше. Кэсс, скажи еще: слон.


Кэсси сжала губы и смяла рисунок.


— О, милая моя. — Синди обняла дочку и погладила ее по щеке. Мы наблюдали за попытками Кэсси расправить рисунок.


Когда ей это наконец удалось, она проговорила:


— Сло-о! — Опять смяла бумагу в комок величиной с кулак и с недоумением посмотрела на него.


— Простите, доктор Делавэр, — извинилась Синди. — Кажется, ваш слон не добился особого успеха.


— А вот Кэсси, кажется, добилась.


Синди заставила себя улыбнуться и кивнула.


Кэсси предприняла еще одну попытку расправить бумагу. На сей раз крошечные пальчики не смогли справиться с задачей, и Синди помогла дочке.


— Ну вот, милая… Да, она действительно чувствует себя отлично.


— Были какие-нибудь проблемы с процедурами?


— А процедур и не было. Никаких, со вчерашнего утра. Мы просто отсиживаемся здесь — это…


— Что-нибудь не так? — спросил я.


Она перебросила косу на грудь и разгладила концы волос.


— Люди, наверное, думают, что я сумасшедшая, — проговорила Синди.


— Почему вы так считаете?


— Не знаю. Я сказала глупость — простите.


— В чем дело, Синди?


Она отвернулась и затеребила косу. Затем вновь села. Взяв колоду карт, начала перекладывать из руки в руку.


— Просто дело в том… — Женщина говорила так тихо, что я был вынужден наклониться к ней. — Я… Каждый раз, когда мы привозим ее сюда, она чувствует себя лучше. Потом мы забираем ее домой в надежде, что все будет о'кей; некоторое время так оно и бывает, а затем…


— А затем — новая болезнь.


Не поднимая головы, она кивнула.


Кэсси что-то пробормотала одной из пластмассовых фигурок. Синди ободрила девочку:


— Отлично, малышка. — Но казалось, что крошка не услышала ее.


— А затем она вновь начинает болеть, и вы опять впадаете в отчаяние.


Кэсси бросила фигурку, подняла другую и начала трясти ее.


Синди продолжала:


— А потом — внезапно — с ней опять все в порядке, как сейчас. Именно это я и имела в виду, когда говорила про свое сумасшествие. Временами мне кажется, что я и вправду сошла с ума.


Она опять покачала головой и вернулась к кроватке Кэсси. Дотронулась пальцами до прядки волос девочки, отпустила. Заглянув в игрушечный домик, заметила:


— Посмотри-ка — они все едят то, что ты приготовила им на обед!


Необычайная бодрость ее голоса поразила меня настолько, что даже нёбо неприятно заныло.


Она стояла у кроватки Кэсси, играя волосами девочки, указывая на кукол и направляя игру. Кэсси издавала какие-то звуки. Некоторые из них были похожи на слова.


— Как вы смотрите на то, чтобы спуститься вниз и выпить чашечку кофе? — предложил я. — Вики может посидеть с Кэсси.


Синди взглянула на меня. Ее рука покоилась на плече дочери.


— Нет-нет. Сожалею, доктор Делавэр, но я не могу. Я никогда не оставляю ее.


— Никогда?


Она покачала головой:


— Пока она здесь — никогда. Я знаю, это похоже на бред сумасшедшей, но я не могу. Здесь рассказывают так много… разных вещей.


— Каких, например?


— О несчастных случаях — кто-то получает не то лечение. Не могу сказать, чтобы я действительно волновалась, — это прекрасная больница. Но… я просто должна быть здесь. Простите.


— Ничего, я понимаю.


— Я знаю, что это больше для меня, чем для нее, но… — Она наклонилась и обняла Кэсси. Девочка вывернулась из объятий и продолжила игру.


Синди беспомощно взглянула на меня.


— Я понимаю, что слишком трясусь над ней.


— Нет, если учесть все, через что вам пришлось пройти.


— Да уж… Спасибо, что вы так говорите.


Я предложил ей стул.


Она слабо улыбнулась и села.


— Должно быть, это действительно очень большое напряжение, — заметил я. — Так часто бывать здесь. Одно дело работать в больнице, но зависеть от нее — совсем другое.


Она посмотрела на меня с удивлением:


— Работать в больнице?


— Вы ведь были специалистом по проблемам с дыханием, правильно? Разве вы не работали в больнице?


— Ах, это! Это было так давно. Нет, я не закончила обучение.


— Пропал интерес?


— Вроде того. — Взяв коробочку для карт, она постучала ею по колену. — В общем-то, идея поступления в школу медсестер на курс дыхательной терапии принадлежала моей тете. Она была дипломированной медсестрой. И всегда говорила: женщина должна иметь какую-нибудь специальность, даже если и не будет работать по ней, и мне следует выбрать что-то такое, на что всегда будет спрос. Например, здравоохранение. А учитывая нынешнее загрязнение воздуха, курение, она справедливо полагала, что всегда будут нужны специалисты по дыханию.


— Ваша тетя представляется мне человеком с твердыми убеждениями.


Она улыбнулась:


— О да. Сейчас ее уже нет. — Синди быстро заморгала. — Она была удивительным человеком. Я лишилась родителей, когда была еще совсем ребенком, и она вырастила меня.


— Но она ведь не особенно одобряла ваше стремление стать медсестрой? Несмотря на то что сама имела образование в этой области?


— Да она вообще не хотела, чтобы я выбрала эту профессию. Говорила: слишком много работы за слишком маленькую плату и недостаточно… — Она смущенно запнулась.


— Недостаточно уважения со стороны врачей?


— Да. Как вы сами сказали, доктор Делавэр, у нее были твердые суждения почти обо всем.


— Она работала медсестрой в больнице?


— Нет. У одного частного врача двадцать пять лет, и все эти годы они препирались друг с другом, как старая семейная пара. Но он был действительно очень порядочный человек — старомодный семейный доктор, не особенно успешно собирающий плату по своим счетам. Тетя Хэрриет всегда отчитывала его за это. Она во всем придерживалась строгого порядка, вероятно, из-за своей военной службы — она была в действующей армии в Корее. Выслужилась до капитана.


— Серьезно? — изумился я.


— Ага. Следуя ее примеру, я тоже попыталась испробовать военную карьеру. Да уж… просто переносишься на несколько лет назад.


— Вы были в армии?


Она слегка улыбнулась, будто ожидала, что это удивит меня.


— Необычно для девушки, не так ли? Когда я заканчивала среднюю школу, в один из дней, посвященных выбору профессии, к нам пришел вербовщик и расписал все очень привлекательно — обучение по специальности, стипендия. Тетя Хэрриет тоже решила, что это хорошая идея, и главным образом ее мнение помогло мне сделать выбор.


— Сколько времени вы были в армии?


— Всего несколько месяцев. — Ее руки теребили косу. — Через несколько месяцев после поступления на службу я заболела, и меня уволили из армии.


— Сожалею, что так случилось. У вас было что-то серьезное?


Синди взглянула на меня. Ее щеки густо покраснели. Она дернула себя за косу.


— Да, — ответила она. — Грипп, очень серьезный, перешел в воспаление легких. Острая вирусная пневмония — в бараках свирепствовала ужасная эпидемия. Заболело много девушек. После выздоровления мне заявили, что мои легкие, скорее всего, ослабли и что я им уже не подхожу. — Она пожала плечами. — Вот и все. Вся моя замечательная военная карьера.


— Вы были очень огорчены?


— Нет, не особенно. Что ни делается, все к лучшему. — Она посмотрела на Кэсси.


— А где вы проходили службу?


— В Форт-Джексоне. В Южной Каролине. Это одно из тех мест, где обучаются только женщины. Все случилось летом — трудно представить, что летом можно заболеть пневмонией, но микробы есть микробы, так ведь?


— Да, вы правы.


— Там было очень влажно. Только примешь душ и буквально через пару секунд уже чувствуешь себя грязной. Для меня это было непривычно.


— Вы выросли в Калифорнии?


— Коренная калифорнийка, — заявила она, помахав в воздухе воображаемым флагом. — Из Вентуры. Хотя моя семья происходит из Оклахомы. Прибыли сюда во времена «золотой лихорадки». Если верить тете, одна из моих прабабушек была наполовину индианкой, и именно от нее мне остались в наследство такие волосы.


Синди приподняла, а затем опустила свою косу.


— Возможно, конечно, что это и не так. Теперь все хотят иметь индейское происхождение. Это в некотором роде модно. — Она посмотрела на меня. — Делавэр[13]. Судя по фамилии, вы тоже, может быть, частично индейского происхождения.


— В моей семье существует предание, что одна из прапрабабушек была на треть индианкой. Думаю, я помесь — всего понемногу.


— Что ж, это неплохо. Ведь это значит, что вы настоящий американец, не правда ли?


— Согласен, — улыбнулся я. — А Чип когда-нибудь служил в армии?


— Чип? — Мысль об этом показалась ей смешной. — Нет.


— А как вы познакомились друг с другом?


— В колледже. После школы медсестер я проучилась год в муниципальном колледже Уэст-Вэлли на факультете социологии. Он был моим преподавателем. — Она опять взглянула на Кэсси. Та все еще была увлечена своим домиком.


— Вы намерены сейчас заняться с ней вашим специальным лечением?


— Сейчас еще слишком рано, — ответил я. — Мне хочется, чтобы она по-настоящему доверяла мне.


— Да… Но думаю, она уже доверяет. Ей нравятся ваши рисунки — мы сохранили все те, что она не порвала.


Я улыбнулся:


— Тем не менее лучше не спешить. И если с ней не проводят никаких процедур, то в спешке вообще нет никакой необходимости.


— Это правда, — согласилась Синди. — Судя по тому, как все проходит, мне кажется, мы можем отправляться домой хоть сейчас.


— А вы бы хотели?


— Я всегда хочу этого. Но главное — я хочу, чтобы она поправилась.


Кэсси взглянула в нашу сторону, и Синди опять понизила голос до шепота:


— Эти припадки по-настоящему напугали меня, доктор Делавэр. Это было как… — Синди потрясла головой.


— Как что?


— Как в кинофильме. Ужасно говорить так, но это напоминало «Экзорцист». — Она опять покачала головой. — Я уверена, доктор Ивз со временем отыщет причину всего происходящего. Так ведь? Она сказала, что нам следует остаться здесь еще на одну ночь, может быть, даже на две — она хочет понаблюдать. Возможно, так лучше, во всяком случае, Кэсси здесь всегда такая здоровая.


Ее глаза увлажнились.


— Я хотел бы нанести вам визит, после того как вы вернетесь домой.


— О, конечно… — На ее лице отразилось множество незаданных вопросов.


— Это чтобы не нарушить взаимопонимания, — объяснил я. — Если мне удастся добиться того, чтобы Кэсси не испытывала неудобства в моем присутствии, когда с ней не проводят процедуры, то мне легче будет помочь ей, когда она действительно будет нуждаться в моей помощи.


— Да-да. Понятно. Благодарю вас, вы очень любезны. Я… не знала, что больничные врачи все еще посещают пациентов на дому.


— Время от времени. Теперь это называется домашними визитами.


— А-а… Ну что ж, конечно… прекрасно. Я искренне благодарна, что вы тратите на это время.


— Я позвоню вам после выписки, и мы договоримся о времени. Не дадите ли вы мне номер вашего телефона и адрес?


Я вырвал листок из блокнота и передал ей вместе с ручкой.


Она написала адрес и вернула листок. Красивый круглый почерк, легкий, без нажима.


Дом Кэсси Б. Джонс Данбар-корт 19547 Вэлли-Хиллз, Калифорния.


Телефонный номер с кодом 818.


— Это за северной оконечностью бульвара Топанга, — сказала Синди. — Недалеко от Санта-Сусанна-Пэсс.


— Довольно далеко от больницы.


— О да. — Она снова вытерла глаза. Прикусила губу и попыталась улыбнуться.


— Что случилось? — спросил я.


— Просто я подумала, что мы всегда приезжаем сюда посреди ночи, и шоссе свободно. Иногда я ненавижу ночь.


Я пожал ей руку. Вялое ответное пожатие. Отпустив руку, я вновь взглянул на листок бумаги, свернул его и положил в карман.


— Кэсси Б. Что означает «Б»?


— Брукс — это моя девичья фамилия. В некотором роде дань памяти тете Хэрриет. Не слишком женственно, согласна. Для девочки больше подошло бы просто Брук — без «с» на конце. Как Брук Шилдс[14]. Но мне хотелось оставить как есть — в память о тете Хэрриет. — Она покосилась на дочку. — Что они сейчас делают, Кэсси? Моют посуду?


— Ду…


— Отлично. Посуду.


Синди поднялась с места. Я последовал за ней.


— Пока я не ушел, может, у вас еще вопросы?


— Нет… Кажется, нет.


— Тогда я загляну завтра.


— Конечно. Будем очень рады. Кэсс, доктор Делавэр уходит. Скажи ему «бай».


Кэсси подняла глаза. В каждой руке была зажата пластиковая кукла.


— Бай, Кэсси, — попрощался я.


— Ба-а, ба-а.


— Вот это да! — воскликнула Синди. — Это просто великолепно.


— Ба-а… ба-а. — Девочка захлопала ручками, куклы ударялись друг о друга. — Ба-а, ба-а!


Я подошел к кроватке. Кэсси взглянула на меня. Сияющие глаза. Спокойное выражение лица. Я коснулся ее щечки. Теплая и гладкая.


— Ба-а! — Крошечный пальчик коснулся моей руки. Всего на мгновение.


— Бай, умница.


— Ба-а!

* * *


Вики была на сестринском посту.


Я поприветствовал ее, она не отозвалась. Я отметил свое посещение в истории болезни Кэсси, прошел в восточное крыло пятого отделения и спустился по лестнице на цокольный этаж. Покинув больницу, я доехал до заправочной станции на пересечении бульвара Сансет и Ла Бреа и по платному телефону позвонил Майло в Центр Паркера.


Номер был занят. Еще две попытки — результат тот же. Позвонил Майло домой и прослушал, как сестра Рика изображает Пегги Ли.


Раздался один сигнал. Я быстро проговорил:


— Эй, мистер Блю. Ничего срочного, просто информация, которая поможет тебе сэкономить время. Папочка в армии никогда не служил, а вот мамочка — служила. Как тебе это нравится? Девичья фамилия — Брукс, напоминает журчание ручья. Служила в Форт-Джексоне, Южная Каролина. Уволена со службы по состоянию здоровья — перенесла вирусную пневмонию, так она говорит. Но когда рассказывала об этом, покраснела и занервничала, так что, возможно, это не вся правда. Может быть, ее вышвырнули за плохое поведение. Сейчас ей двадцать шесть лет, поступила на военную службу после окончания старшего класса средней школы. Временные рамки, в пределах которых надо искать, тебе теперь известны.


Я вернулся в машину и всю оставшуюся до дома дорогу размышлял по поводу пневмонии, дыхательной терапии и мертвенно-серого и неподвижного мальчика, лежащего в своей колыбели. К тому времени как приехал домой, дыхание мое было прерывистым, я чуть не задыхался.


Я переоделся в шорты и тенниску и еще раз прокрутил в памяти свой разговор с Синди.


«Люди, наверное, думают, что я сумасшедшая… Временами мне кажется, что я и вправду сошла с ума».


Что это? Вина? Завуалированное признание? Или она просто дразнит меня?


Вальсирует.


В общем-то она старалась помочь, до тех пор пока я не предложил ей пойти в кафетерий.


«Чересчур заботливая» мать с синдромом Мюнхгаузена? Или это закономерное, вполне объяснимое беспокойство женщины, уже потерявшей одного ребенка и слишком много перенесшей из-за второго?


Я вспомнил, как она забеспокоилась и удивилась, когда я сообщил ей, что собираюсь нанести им домашний визит.


Есть что скрывать? Или это естественная реакция, потому что больничные врачи больше не посещают пациентов на дому?


Другой фактор риска: ее представление о тетке. Это медсестра. Женщина, которая даже в нежных воспоминаниях Синди представляется солдафоном.


Медсестра, которая работала с частным доктором, но постоянно ссорилась с ним. Которая плохо отзывалась о врачах вообще.


Она не возражала, если Синди выберет профессию, связанную с медициной, но только не профессию медсестры.


Противоречивое отношение к врачам? К самой структуре здравоохранения? Зацикленность на болезнях и их лечении?


Может, все это передалось Синди в раннем возрасте?


Кроме того, вопрос о ее собственной болезни — грипп и пневмония, которые сорвали планы военной карьеры.


Что ни делается, все к лучшему.


Внезапно покраснела, затеребила косу. Увольнение из армии — тема для нее явно болезненная.


Я поднял телефонную трубку, узнал код нужного мне района в Южной Каролине — 803 — и соединился с тамошней справочной службой. Форт-Джексон оказался в районе столицы штата — Колумбии. Я записал номер и набрал его.


Ответил манерный медлительный женский голос. Я попросил к телефону начальника медицинской службы.


— Вам нужен начальник госпиталя?


— Да, пожалуйста.


— Минуточку.


Через секунду:


— Офис полковника Хеджворт.


— Говорит доктор Делавэр из Лос-Анджелеса, Калифорния. Я бы хотел поговорить с полковником.


— Пожалуйста, повторите фамилию, сэр.


— Делавэр. — Я добавил мои профессиональные титулы и наименование медицинской школы.


— Полковник Хеджворт отсутствует, сэр. Если желаете, можете поговорить с майором Данлэпом.


— Да, конечно.


— Подождите, пожалуйста.


Несколько щелчков, затем еще один манерный голос — мужской баритон:


— Майор Данлэп слушает.


— Майор, говорит доктор Алекс Делавэр из Лос-Анджелеса. — Я повторил мои звания.


— Ага. Чем могу помочь, доктор?


— Мы занимаемся некоторыми научными изысканиями — характером распространения вирусных эпидемий, в особенности гриппа и пневмонии, в сравнительно замкнутых коллективах, таких, как тюрьмы, частные школы и военные базы. И проводим сравнение с контрольными группами среди обычного населения.


— Эпидемиологическое исследование?


— Да. Мы работаем от департамента педиатрии. Сейчас мы находимся на стадии сбора предварительных данных и взяли форт-Джексон как место возможного распространения инфекции.


— Ага, — повторил майор. Последовала длительная пауза. — У вас на это отпущены специальные субсидии?


— Пока еще нет, незначительные первичные деньги. Обратимся ли мы за полным обеспечением этого проекта, зависит от того, каковы будут предварительные данные. Если мы действительно обратимся с подобным предложением, то это будут совместные усилия — обследуемые объекты и наша научная группа. Мы сами проведем всю основную работу, и нам от вас нужен только доступ к фактам и цифрам.


Он усмехнулся:


— Если мы предоставим вам нашу статистику, вы поставите наши имена под результатами исследования?


— Это было бы непременным условием. Но мы всегда рады и научному вкладу.


— Какую медицинскую школу вы представляете?


Я назвал.


— Ага. — Еще смешок. — Ну что ж, думаю, это довольно привлекательно, если бы меня все еще интересовали подобные вопросы. Ну да, конечно, я полагаю, вы можете включить наши имена — пока, условно — без принятия каких-либо обязательств. Я должен посоветоваться с полковником, прежде чем дать окончательный ответ.


— А когда он вернется?


Майор засмеялся:


— Она вернется через пару дней. Дайте ваш номер телефона.


Я назвал ему номер своего местного коммутатора, предупредив:


— Это частная линия, по ней легче дозвониться.


— И пожалуйста, еще раз ваше имя.


— Делавэр.


— Так же, как штат?


— Точно.


— И вы работаете в педиатрии?


— Да, — сказал я. С формальной точки зрения это было правдой, но я надеялся, что он не будет копать слишком глубоко и не обнаружит, что хотя я и имею ученое звание, но уже многие годы не читаю лекций.


— Прекрасно, — отозвался он. — Позвоню вам, как только смогу. Если от меня не будет известий в течение, скажем, недели — перезвоните сюда еще раз.


— Хорошо, майор. Спасибо.


— Никаких проблем.


— А тем временем я был бы весьма благодарен, если бы вы смогли дать мне кое-какую информацию.


— Что именно?


— Можете ли вы припомнить, не случалось ли за последние десять лет на вашей базе какой-либо эпидемии гриппа или пневмонии?


— За последние десять лет? Гм. Я здесь не так уж давно. Однако действительно, пару лет тому назад наблюдались вспышки менингита, но бактериального характера. Очень мерзкая болезнь, надо вам заметить.


— Мы ограничиваем наши исследования вирусными респираторными заболеваниями.


— Что ж, — ответил майор. — Думаю, информация где-то есть. Подождите.


Через пару минут:


— Капитан Катц. Чем могу служить?


Я повторил просьбу.


— В компьютере нет информации за такой долгий период, — ответил капитан. — Я смогу перезвонить вам по этому вопросу?


— Конечно. Спасибо.


Еще один обмен номерами.


Расстроенный неудачей, я положил трубку, зная, что информация находится на чьем-то жестком диске или на дискете и может быть получена мгновенно, стоит только нажать нужную клавишу.


Майло позвонил только после четырех.


— Пытался разобраться с твоими Джонсами, — объяснил он. — У коронера зарегистрирована смерть первого ребенка. Чарльз Лайман Джонс-четвертый. Ничего подозрительного — синдром внезапной младенческой смерти, установленный твоей приятельницей Стефани и подтвержденный какой-то Ритой Колер, доктором медицины.


— Она заведует центральным педиатрическим отделением. Начальник Стефани. Сперва она являлась лечащим врачом Джонсов, но когда умер Чэд, ее не было в городе.


— Ага. Все выглядит кошерно, как и положено. Теперь что касается родителей. Вот до чего я докопался: они живут в Уэст-Вэлли и вовремя выплачивают налоги — множество налогов, потому что владеют большой собственностью. Пятьдесят участков.


— Пятьдесят? Где?


— Там же, где и живут, — вся округа принадлежит им. Неплохо для преподавателя колледжа?


— Преподаватель колледжа — владелец трастового фонда. Да-а…


— Безусловно. Кроме того, кажется, что живут они весьма просто, без затей. Чарльз Лайман-третий ездит на четырехдверном «вольво-240» 1985 года выпуска, в прошлом году он был оштрафован за превышение скорости и дважды отмечен за неправильную парковку. Все штрафы оплачены. Синди Брукс Джонс ездит на «плимуте-вояджере», чиста как снег, законопослушна. То же самое относится и к твоей неприветливой медсестре, если ее зовут Виктория Джун Боттомли, дата рождения: 24 апреля 1936 года, проживающая в Сан-Вэлли.


— Похоже, это она.


— Пока что все, мой следопыт.


— Видно, ты не получил мое послание.


— Нет. Когда и куда ты его передал?


— Около одиннадцати. Передал сестре Рика.


— Не получал никаких срочных сообщений.


— Это потому, что я записал его после первого сигнала, — объяснил я. — Из уважения к порядку действий, установленных вашей фирмой.


Затем я рассказал ему о своих подозрениях, вызванных разговором с Синди, и о моем звонке в Южную Каролину.


— Ну ты и ищейка. Не можешь удержаться, да?


— Ага. Принимая во внимание твои гонорары, я счел, что любые сведения, которые я могу получить самостоятельно, будут выгодны для нас обоих.


— Знакомство со мной — вот настоящая выгода, — проворчал Майло. — Пневмония, да? Значит, что получается? Ее легкие спутали планы относительно карьеры, поэтому она взялась за легкие своего ребенка — как это у вас называется, спроецировала?


— Что-то вроде этого. Вдобавок ко всему она прошла подготовку по дыхательной терапии.


— Тогда почему она переключилась с дыхательных упражнений? Почему у ребенка возникают желудочные проблемы и припадки?


— Не знаю, но факты есть факты: заболевание легких испортило ей жизнь. И — или — привлекло к ней повышенное внимание.


— Поэтому она передала это заболевание своим детям, чтобы привлечь к себе еще большее внимание? Или озверела из-за своей болезни и отыгрывается на детишках?


— Или то, или другое. Или не то и не другое. Или то и другое вместе. Не знаю. А возможно, я просто сотрясаю воздух — не сочти сказанное за каламбур.


— А это ее высказывание насчет сумасшествия. Ты думаешь, она подозревает, что за ней наблюдают?


— Возможно. А может быть, она просто водит меня за нос. Она крайне напряжена, но каждый находился бы в таком же состоянии, если его ребенок постоянно болеет. В этом-то и заключается трудность — все, что я замечаю, можно истолковать по-разному. Но то, как она покраснела и теребила косу, когда говорила об армии, действительно засело у меня в голове. Я подумываю, не является ли история с пневмонией прикрытием увольнения со службы по причинам психического расстройства или чего-нибудь еще, о чем бы ей не хотелось рассказывать. Надеюсь, что армия подтвердит либо одну, либо другую версию.


— И когда же армия собирается позвонить тебе?


— Парень, с которым я разговаривал, не хотел связывать себя временными рамками. Сказал, что такие давнишние данные о здоровье служащих не внесены в компьютер. Как ты думаешь, в том банке военных данных, в который влез Чарльз, могут быть сведения о здоровье служащих?


— Не знаю, но спрошу.


— Спасибо.


— Как малышка?


— Абсолютно здорова. Никаких неврологических проблем, которые могут привести к припадкам. Стефани хочет понаблюдать ее еще пару дней. Мамаша говорит, что не возражала бы отправиться домой, но не предпринимает никаких усилий, чтобы сделать это, — сама Мисс Уступчивость: доктор знает что делать. Она утверждает также, что с тех пор, как мы познакомились, Кэсси произносит больше слов. И уверена, что это моя заслуга.


— Старая добрая лесть?


— Матери-Мюнхгаузены прославились этим — обслуживающий персонал обычно обожает их.


— Ладно, — заключил Майло, — наслаждайся, пока это возможно. Стоит тебе открыть что-нибудь неблаговидное в этой леди, она тут же перестанет быть такой милой.

9


Я повесил трубку и отправился в кулинарию в западной части Лос-Анджелеса, захватив с собой почту — утреннюю газету и счета за месяц. В кафетерии почти не было свободных мест — старики склонились над своими тарелками супа, молодые родители с маленькими детьми зашли перекусить, в глубине зала два полицейских в форме зубоскалили о чем-то с владельцем кулинарии, их переносные рации лежали на столе рядом с торой сандвичей.


Я уселся недалеко от входа — за угловой столик слева от прилавка — и заказал копченую индейку с луком, салат из шинкованной капусты и содовую.


Вкусно и приятно, но мысли о больничных делах мешали моему пищеварению.


В девять вечера я решил снова отправиться в больницу с незапланированным визитом. Чтобы посмотреть, как миссис Чарльз Лайман Джонс-третий прореагирует на это.

* * *


Темная ночь. Тени на бульваре Сансет движутся, будто в замедленной съемке, а сам бульвар по мере приближения к богатой части города становится все более и более призрачным. Несколько миль пустых глазниц, сонных теней и жутковатых мотелей, и вас наконец встречает эмблема Западной педиатрической больницы — фигурка младенца — и ярко освещенная стрела отделения неотложной помощи.


Стоянка автомашин была практически пуста. Небольшие желтые лампочки, забранные проволочной сеткой, свисали с бетонного потолка, освещая каждое второе парковочное место. Все остальное пространство оставалось в тени, так что стоянка напоминала шкуру зебры — светлые и темные полосы. Я направился к лестнице, но мне показалось, что за мной кто-то наблюдает. Я оглянулся — никого нет.


Вестибюль был тоже пуст, мраморные полы ничего не отражали. Единственная женщина сидела за окошком справочного бюро, методично штампуя какие-то бланки. Работник, имеющий дело с бланками, получал сдельную зарплату. Громко тикали часы. В воздухе все еще держался запах лейкопластыря и пота — напоминание о прошедших волнениях.


Я забыл еще кое-что: ночью больницы имеют совсем другой вид. Сейчас клиника была такой же призрачной, как улицы, по которым я только что проезжал.


Я поднялся на лифте на пятый этаж и прошел по отделению никем не замеченный. Двери большинства палат были закрыты; некоторое разнообразие вносили прикрепленные на них надписи от руки: «Изолятор», «Инфекционная проверка. Вход воспрещен»… Некоторые двери были открыты, из них доносились звуки работающего телевизора и похожие на песню сверчка щелчки, отмеряющие количество внутривенных вливаний. Я прошел мимо спящих и притихших под лучами катодных ламп детей. Рядом сидели застывшие, будто отлитые из гипса, родители. Они ждали.


Тиковые двери «палат Чэппи» всосали меня — как в вакуум — в мертвую тишину. На сестринском посту не было ни души.


Я подошел к комнате 505W и чуть слышно постучал. Ответа не последовало. Я приоткрыл дверь и заглянул в комнату.


Боковые стенки кроватки Кэсси были подняты. Она спала, охраняемая этой сеткой из нержавеющей стали. Синди тоже спала, расположившись на диван-кровати так, что ее голова находилась поблизости от ножек Кэсси. Одна рука протянулась сквозь сетку и касалась простыни девочки.


Я тихонько закрыл дверь.


Голос за моей спиной произнес:


— Они спят.


Я повернулся.


Вики Боттомли свирепо сверкала на меня глазами, уперев руки в мясистые бедра.


— Вы что, опять работаете две смены подряд? — поинтересовался я.


Она закатила глаза и собралась уйти.


— Постойте. — Резкость моего голоса удивила нас обоих.


Женщина остановилась и медленно повернулась.


— Что?


— В чем дело, Вики?


— Ни в чем.


— Нет. Я думаю, что-то не так.


— Думайте, что хотите. — Она вновь собралась удалиться.


— Подождите.


Пустой коридор усилил мой голос. Или, может быть, я на самом деле был слишком зол.


— Меня ждет работа, — заявила она.


— Меня тоже, Вики. У нас, между прочим, один и тот же пациент.


Она указала на ящик с историями болезней:


— Прошу.


Я подошел к Вики. Достаточно близко, чтобы потеснить ее. Она попятилась назад. Я наступал.


— Не знаю, в чем причина подобного отношения ко мне, но считаю, что нам следует разобраться в этом.


— У меня нет никаких проблем в отношениях с кем-либо.


— Да? Значит, до сих пор я имел дело с обычным проявлением вашей любезности?


Вики заморгала своими красивыми голубыми глазами. И хотя они были сухи, быстро вытерла их.


— Послушайте, — продолжал я, отступая на шаг. — Я не хочу влезать в ваши личные проблемы. Но с самого начала вы относитесь ко мне крайне враждебно, и мне бы хотелось знать причину.


— Все в порядке, — ответила она. — Все будет в порядке, никаких проблем. Обещаю. О'кей?


Она протянула руку.


Я дотронулся до нее.


Она коснулась моей руки лишь кончиками пальцев. Быстрое пожатие. Затем Вики отвернулась и направилась прочь.


— Я собираюсь пойти вниз и выпить кофе. Желаете присоединиться?


Она остановилась, но не обернулась:


— Не могу. Я на дежурстве.


— Хотите, я принесу вам сюда?


На этот раз она резко повернулась в мою сторону:


— Что вам надо?


— Ничего, — ответил я. — Вы дежурите в две смены, и я подумал, вам было бы приятно выпить чашечку кофе.


— Мне и так хорошо.


— Я слышал, вы просто потрясающи.


— В каком смысле?


— Доктор Ивз очень высоко ценит вас. Как медсестру. И Синди тоже.


Она обхватила себя руками, как будто удерживаясь, чтобы не развалиться от негодования:


— Я выполняю свою работу.


— И считаете, что я могу помешать вам в этом?


Ее плечи поднялись. Казалось, она раздумывает над ответом. Но вслух проговорила лишь:


— Нет. Все будет в порядке. О'кей?


— Вики…


— Обещаю, — повторила она. — Хорошо? А теперь можно мне уйти?


— Разумеется, — ответил я. — Прошу прощения, если был слишком резок.


Она сжала губы, развернулась и направилась к столу медсестер.


Я пошел к лифтам, расположенным на восточной стороне пятого отделения. Один из лифтов застрял на шестом. Два других прибыли одновременно. Из центрального вышел Чип Джонс, в каждой руке он нес по чашке кофе. На нем были вылинявшие джинсы, белый свитер с высоким воротом и куртка из грубой хлопчатобумажной ткани под стать джинсам.


— Доктор Делавэр, — поприветствовал он.


— Профессор.


Чип засмеялся:


— Пожалуйста, не надо.


Он вышел из лифта и остановился в холле.


— Как там мои дамы?


— Спят.


— Слава Богу. Когда сегодня днем я разговаривал с Синди, она показалась мне совершенно измученной. Принес это снизу, — он поднял одну чашку, — чтобы подкрепить ее. Но сон — именно то, что сейчас ей больше всего нужно.


Он направился к тиковой двери. Я последовал за ним.


— Не отрываем ли мы вас от домашнего очага, доктор?


Я покачал головой:


— Я уже побывал там и вернулся.


— Не знал, что теперь психологи придерживаются такого расписания.


— Конечно, нет, если в нем нет необходимости.


Он улыбнулся:


— Что ж, если Синди уснула так рано, значит, Кэсси выздоравливает, и Синди может расслабиться. Итак, дела идут на поправку.


— Синди сказала мне, что никогда не покидает Кэсси.


— Никогда.


— Наверное, ей очень трудно.


— Невероятно трудно. Вначале я пытался помочь, немного разгрузить ее. Но, после того как мы несколько раз побывали здесь, после того как я увидел других матерей, я понял, что это нормально. Даже целесообразно. Это самозащита.


— От чего?


— От ошибок.


— Синди тоже говорила об этом, — подтвердил я. — Вам пришлось столкнуться здесь с ошибками медперсонала?


— Мне следует говорить как родителю или как сыну Чака Джонса?


— А разве есть разница?


Чуть заметная, напряженная улыбка.


— Еще какая. Как сын Чака Джонса, я нахожу, что эта больница просто педиатрический рай, я так и заявлю в следующем отчете, если меня попросят. А как родитель, я могу сказать, что мне случалось кое-что видеть — неизбежные человеческие ошибки. Вот вам пример, причем такой, который действительно привел меня в ужас. Пару месяцев назад весь пятый этаж только и говорил об этом случае. Там лежал маленький мальчик, которого лечили от какого-то вида рака — давали экспериментальное лекарство, а это означает, что, вероятнее всего, никакой надежды на выздоровление уже не было. Но дело не в этом. Кто-то неправильно прочел точку или запятую в десятичной дроби, и мальчику дали огромную дозу лекарства. Это вызвало повреждение мозга, кому и все остальное. Все родители, находившиеся на этом этаже, слышали, как вызвали реанимацию, и видели, как в комнату бросилась группа неотложной помощи. Слышали крики матери. Мы тоже видели все это. Я был в холле и сам слышал, как она кричала, умоляя о помощи. — Чип поморщился.


— Я встретил ее пару дней спустя, доктор Делавэр. Когда ребенку все еще делали искусственное дыхание. Женщина была похожа на жертву концлагеря. Забитая и всеми преданная. И все это из-за какой-то точки в десятичной дроби. Весьма возможно, что подобное происходит постоянно в более мелких масштабах — в таких, которые могут быть скрыты или даже вообще остаться незамеченными. Поэтому вы не можете осуждать родителей за то, что они постоянно настороже, ведь так?


— Нет, конечно, — согласился я. — Создается впечатление, что вы не очень-то доверяете этой больнице.


— Наоборот, как раз доверяю, — жарко возразил он. — Прежде чем мы остановили свой выбор на этой клинике, мы навели справки, а не приняли безоговорочно мнение отца. И теперь я знаю, что эта больница на самом деле лучшая детская клиника в городе. Но когда дело касается вашего собственного ребенка, то статистика не имеет значения, правда? И людские ошибки неизбежны.


Я открыл дверь в «палаты Чэппи» и придержал ее для Чипа, несшего чашки с кофе.


Через стеклянную дверь подсобной комнаты, расположенной за постом медсестер, виднелась коренастая фигура Вики. Женщина ставила что-то на верхнюю полку. Мы прошли мимо и направились к палате Кэсси.


Чип на секунду заглянул в комнату, а потом подтвердил:


— Все еще спят.


Посмотрев на чашки, предложил одну мне:


— Нет никакого смысла дожидаться, пока этот дрянной кофе совсем пропадет.


— О нет. Спасибо.


Он тихо засмеялся:


— Мнение опытного человека. Что, он всегда был таким дрянным?


— Всегда.


— Вы только посмотрите — немного продукции нефтяной компании «Эксон Вальдес».


Едва заметная радужная пленка покрывала черную поверхность жидкости. Сморщившись, Чип поднес чашку ко рту:


— Ух, неотъемлемая часть аспирантуры. Но я нуждаюсь в ней, чтобы голова работала.


— У вас был слишком длинный день?


— Наоборот, чересчур короткий. Кажется, что чем старше вы становитесь, тем короче делаются дни. Вы не замечали? Короткие и забитые работой. Потом еще это мотание туда-обратно между работой, домом и больницей. А наши чудесные магистрали — поистине высшее достижение человечества.


— Жить в Вэлли-Хиллз — это значит ездить по автостраде Вентура, — сказал я. — Хуже не бывает.


— Отвратительно. Когда мы искали себе пристанище, я умышленно подобрал дом, расположенный поблизости от работы, чтобы избежать поездок из пригорода. — Он пожал плечами. — Но так всегда происходит с самыми лучшими планами. Иногда я сижу в машине бампер к бамперу и воображаю, что нечто подобное будет твориться и в аду.


Он вновь рассмеялся и отхлебнул кофе.


— Я испробую это на себе через пару дней, когда нанесу вам домашний визит, — заявил я.


— Да, Синди говорила об этом. А, вот и наша мисс Найтингейл[15]. Привет, Вики. Опять ночь напролет не смыкаете глаз?


Я повернулся и увидел вышагивающую к нам медсестру, она приветливо улыбалась, чепчик весело покачивался из стороны в сторону.


— Добрый вечер, профессор Джонс. — Она втянула воздух, как будто готовилась поднять что-то тяжелое, и кивнула мне.


Чип вручил ей нетронутый кофе:


— Выпейте или вылейте.


— Благодарю вас, профессор Джонс.


Он кивнул головой в сторону палаты Кэсси:


— Давно дремлют наши спящие красавицы?


— Кэсси заснула около восьми. Миссис Джонс приблизительно без четверти девять.


Он взглянул на часы:


— Сделайте мне одолжение, Вики. Я провожу доктора Делавэра и, пока буду внизу, может быть, перехвачу что-нибудь поесть. Пожалуйста, попросите разыскать меня, если они проснутся.


— Если желаете, я могу спуститься вниз и что-нибудь принести вам, профессор.


— Нет, спасибо. Мне нужно поразмяться — вся эта автострада.


Вики с сочувствием покудахтала.


— Конечно, я сообщу вам, как только кто-нибудь из них проснется, — заверила она.


Когда мы оказались по другую сторону тиковой двери, Чип остановился и спросил:


— Что вы думаете о том, как здесь нами занимаются.


— Занимаются в каком смысле?


Он направился дальше.


— Занимаются в медицинском смысле — вот эта теперешняя госпитализация. Насколько я могу судить, никакого настоящего обследования не проводится. Никто не обследует Кэсси физически. Я не говорю, что это меня не устраивает. Слава Богу, ей не приходится переносить эти проклятые уколы. Но я начинаю подозревать, что все это напоминает безвредную пилюлю для успокоения больного и делается для отвода глаз. Воздержимся от каких-либо мер, пошлем за психологом — я не имею ничего против вас лично — и дадим тому, что происходит с Кэсси, закончиться своим путем.


— Вы находите это оскорбительным?


— Не оскорбительным — хотя… возможно, немножко. Как будто мы все это выдумываем. Поверьте мне, это не так. Вы, все вы, работающие здесь, не видели того, что пришлось видеть нам, — кровь, припадки.


— Вы все это видели?


— Не все. Синди встает по ночам. Я сплю довольно крепко. Но я видел достаточно. Когда появляется кровь, что-либо доказывать бесполезно. Так почему сейчас ничего больше не делают?


— Я не могу говорить за других. Но я могу предположить только одно: никто не знает по-настоящему, что нужно делать, поэтому они и не хотят бесполезного вмешательства.


— Пожалуй, я соглашусь с вами, — проговорил Чип. — Да, возможно, именно это и есть правильный путь. Доктор Ивз кажется достаточно компетентной. Может быть, у Кэсси симптомы — как это называется — недоразвитой болезни?


— Абортивные формы болезни — симптомы исчезают, не достигнув полного развития.


— Абортивные. — Он улыбнулся. — Медики придумывают больше эвфемизмов, чем кто-либо другой… Молю Бога, чтобы симптомы действительно исчезали, не развившись. С превеликим удовольствием оставил бы неразгаданной эту медицинскую тайну при условии, что Кэсси наконец станет здоровой. Но теперь уже с трудом в это веришь.


— Чип, — сказал я. — Меня вызвали не потому, что кто-то считает, что болезнь Кэсси психосоматического характера. Моя работа сводится к тому, чтобы помочь ей справиться с беспокойствами и болью. Я хочу нанести вам визит на дом, чтобы укрепить взаимопонимание с девочкой, — только в этом случае я смогу оказаться полезным, если вдруг потребуюсь.


— О да, конечно, — согласился он. — Я понимаю.


Он посмотрел на потолок и принялся отбивать дробь одной ногой. Мимо нас прошла пара медсестер. Он проводил их рассеянным взглядом.


— С чем мне действительно трудно справляться, так это с иррациональностью, — вновь заговорил Чип. — Как будто все мы дрейфуем по кругу в каком-то море случайных событий. Что же, черт возьми, вызывает ее болезнь? — Он со всей силы ударил кулаком по стене.


Я чувствовал, что любая моя реплика только осложнит ситуацию, но я знал также, что и молчание не особенно улучшит дело.


Дверь лифта открылась, мы вошли.


— Раздраженные родители, — покачал он головой, с силой нажав кнопку «вниз». — Не очень-то приятно в конце трудового дня.


— Это моя работа.


— Ничего себе работа.


— Похлеще любой физической.


Он улыбнулся.


Я указал на чашку, которую он все еще держал в руке:


— Уже остыл. Что, если мы выпьем немного свежего месива?


На секунду он задумался.


— Отлично, почему бы и нет?

* * *


Кафетерий был закрыт, поэтому мы прошли по коридору мимо комнаты отдыха врачей и раздевалки с отдельными шкафчиками к ряду торговых автоматов. Нас обогнала худенькая молодая женщина в хирургическом костюме с полными пригоршнями леденцов. Мы с Чипом взяли кофе, а он еще купил пакетик шоколадного печенья.


Дальше по коридору можно было присесть — стулья, покрытые оранжевым пластиком, были расставлены буквой «L», рядом расположился низкий белый столик с рассыпанными на нем обертками от пищи и старыми журналами. Прозекторская находилась совсем рядом. Я подумал о сынишке Чипа и о том, вызовет ли ее близость какую-либо реакцию у него. Но он медленно подошел к стульям и, позевывая, опустился на один из них. Развернув печенье, окунул его в кофе:


— Пища, которая придает силы, — и откусил намокшую часть.


Я сидел напротив него и потягивал кофе. Напиток был просто ужасен, но тем не менее странно успокаивал — как несвежее дыхание любимого дядюшки.


— Итак, — начал Чип, опять окуная печенье, — позвольте мне рассказать вам о моей дочери. Превосходный характер, прекрасный аппетит, отличный сон — она спала фактически в течение пяти недель. Для кого-нибудь другого было бы замечательно, согласны? Но после того, что случилось с Чэдом, это перепугало нас до смерти. Мы хотели видеть ее бодрствующей — по очереди ходили к ней и будили нашу несчастную крошку. Но что меня удивляет, так это ее способность быстро восстанавливать свои силы, то, как она каждый раз моментально возвращается в норму. Трудно поверить, что такая малышка может быть такой выносливой. Я считаю, — продолжал Чип, — что просто смешно обсуждать ее состояние с психологом. Она ведь еще младенец, Господи, какой вообще у нее может быть невроз? Хотя, конечно, учитывая то, что с ней происходит, все может закончиться всяческими нервными заболеваниями, правда? Все эти потрясения. Вы считаете, что она обречена до конца жизни серьезно лечиться у психотерапевта?


— Нет.


— А кто-нибудь занимался изучением этого вопроса?


— В этой области довольно много научных исследований, — объяснил я. — Хронически больные дети умеют справляться со своим состоянием намного лучше, чем предполагают эксперты — да и не только эксперты.


— Умеют справляться?


— Большинство из них.


Он улыбнулся:


— Ну да, понятно. Это не физическое состояние. Ладно, позволю себе немного оптимизма.


Он весь напрягся, затем расслабился — сознательно сделал это, будто был знаком с приемами медитации. Уронил руки вниз, покачал ими, вытянул ноги. Закинул голову назад и помассировал виски.


— А вам не надоедает? — поинтересовался он. — Целый день выслушивать людей? Понуждать себя одобрительно кивать, сочувствовать им и уверять, что у них все в порядке?


— Иногда, — ответил я. — Но обычно вы скоро узнаете людей и начинаете видеть их человеческую природу.


— О да! Это место как раз очень подходит для того, чтобы напоминать вам о ней: «Возвышенный дух не мог разбудить человеческую природу; но вы, боги, дали нам наши недостатки, чтобы сделать нас людьми». Слова Вилли Шекспира, курсив мой. Знаю, это звучит довольно претенциозно, но я нахожу, что этот старый бард успокаивает меня — у него всегда найдется пара фраз для любой ситуации. Интересно, приходилось ли ему лежать в больнице.


— Возможно. Он жил во времена, когда свирепствовала чума, так ведь?


— Да, так… Ну что ж, — Чип выпрямился и развернул второй пакетик печенья, — вы заслуживаете всяческой похвалы, я бы не смог так работать. Мне в любом случае нужно что-нибудь точное, чистое и теоретическое.


— Я никогда не думал, что социология — трудная наука.


— По большей части нет. Но формальная организация имеет множество изящных моделей и определенных гипотез. Иллюзия точности. Я постоянно ввожу сам себя в заблуждение.


— А чем именно вы занимаетесь? Управление промышленностью? Анализ систем?


Он покачал головой:


— Нет, это прикладные науки. Я занимаюсь теоретическими построениями, создаю — по сути, феноменологически — модели того, как функционируют группы и организации на структурном уровне, как цепляются друг за друга отдельные компоненты. Короче говоря, строю башню из слоновой кости, но я нахожу в этом большой интерес. Я ведь и учился в башне из слоновой кости.


— Где именно?


— В Йельском университете и в университете Коннектикута в аспирантуре. Но не закончил диссертацию, потому что обнаружил, что преподавание интересует меня больше, чем научные исследования. — Он уставился в пустоту коридора, наблюдая за одетыми в белое, похожими на призраков, изредка проходящими вдали фигурами. — Жутковато, — заметил он.


— Что жутковато?


— Это место. — Он зевнул, посмотрел на часы. — Я, наверное, поднимусь наверх и проведаю своих дам. Спасибо, что уделили мне время.


Мы поднялись.


— Если вам нужно будет переговорить со мной, вот номер моего служебного телефона.


Он поставил чашку и вынул из кармана индийскую серебряную прищепку для денег, отделанную бирюзой. Сверху лежала двадцатидолларовая купюра, а снизу — кредитные карточки и разные бумажки. Раскрыв пачку, Чип порылся в ней и нашел белую визитную карточку. Положив ее на стол, он вынул из другого кармана дешевую одноразовую ручку, что-то написал на карточке и вручил ее мне.


На эмблеме изображен рычащий тигр, вокруг него надпись:


Тигры МКУВ


Чуть ниже:


Муниципальный колледж Уэст-Вэлли


Отделение общественных наук


(818) 509-3476


Внизу две пустые строки. Он подписал на них черными квадратными буквами:


ЧИП ДЖОНС


добавочный номер 2359


— Если я буду на занятиях, то этот телефон соединит вас с коммутатором, где вы можете оставить информацию. Если вы хотите, чтобы я присутствовал при вашем визите к нам домой, то постарайтесь предупредить меня за день до него.


Прежде чем я успел ответить, звук тяжелых поспешных шагов, донесшийся с дальнего конца холла, заставил нас обернуться. К нам приближался незнакомец. Спортивная походка, темная куртка.


Черная кожаная куртка. Синие легкие брюки и шляпа. Один из наемных охранников, осматривающий коридоры педиатрического рая и выискивающий непорядки?


Человек подошел ближе. Усатый чернокожий мужчина с квадратным лицом и зоркими глазами. Я взглянул на его значок и понял, что это не охранник. Департамент полиции Лос-Анджелеса. Три нашивки. Сержант.


— Прошу прощения, джентльмены, — тихо начал полицейский, бегло оглядывая нас. На планке было написано его имя — Перкинс.


— В чем дело? — спросил Чип.


Полицейский взглянул на мой значок. Казалось, то, что он прочитал, смутило его:


— Вы врач?


Я кивнул.


— Джентльмены, сколько времени вы находились здесь, в холле?


Чип ответил:


— Минут пять-десять. А что случилось?


Взгляд Перкинса переместился на грудь Чипа, попутно отметив его бороду и сережку.


— Вы что, тоже врач?


— Он родитель, — ответил я. — Навещает своего ребенка.


— Есть ли у вас пропуск для посещения, сэр?


Чип вытащил пропуск и подержал его перед лицом полицейского.


Перкинс прикусил изнутри щеку и вновь повернулся ко мне. От него пахло парикмахерской.


— Заметил ли кто-нибудь из вас что-то необычное?


— Что, например? — спросил Чип.


— Все, что могло показаться необычным, сэр. Кого-нибудь, кто здесь был бы неуместен.


— Неуместен, — переспросил Чип. — Наверное, кто-нибудь из здоровых?


Глаза Перкинса превратились в щелочки.


— Мы ничего не видели, сержант, — произнес я. — Здесь было тихо. А почему вы спрашиваете?


— Благодарю вас, — ответил Перкинс и ушел.


Я заметил, что он немного замедлил шаг, проходя мимо прозекторской.

* * *


Мы с Чипом поднялись по лестнице в вестибюль. Толпа работающего в ночную смену медперсонала скопилась в восточной части холла, люди теснились у стеклянных дверей, ведущих наружу. По другую сторону дверей ночная темнота пересекалась вишнево-красным пульсированием полицейских мигалок и белыми огнями софитов.


— Что здесь происходит? — осведомился Чип.


Какая-то медсестра ответила, не поворачивая головы:


— На кого-то напали. На автостоянке.


— Напали? Кто?


Медсестра взглянула на Чипа. Увидела, что он не из числа персонала, и отошла.


Я огляделся, отыскивая хоть одно знакомое лицо. Никого. Слишком долго меня здесь не было.


Какой-то бледный и худой санитар с коротко остриженными волосами цвета платины и с белыми усами, как у Фу Маньчу[16], проговорил гнусавым голосом:


— Все, чего мне сейчас хочется, это отправиться домой.


Кто-то поддакнул ему.


По вестибюлю пронесся неразборчивый шепоток. По ту сторону стеклянной двери я увидел фигуру в униформе, загораживающую выход. Снаружи просочился внезапный всплеск переговоров по радио. Оживление на улице. Какой-то автомобиль на мгновение осветил фарами дверь и умчался прочь. Я успел прочесть промелькнувшую надпись: «СКОРАЯ ПОМОЩЬ». Но ни гудков, ни сирены не было.


— Почему они просто не принесут ее сюда? — спросил кто-то.


— А кто сказал, что это она?


— Это всегда она, — проговорила незнакомая мне женщина.


— Разве вы не слышали? Отъехали без сирены, — заметил еще кто-то. — Может быть, на этот раз не неотложный случай.


— А может быть, — заявил блондин, — в сирене уже нет необходимости.


Толпа вздрогнула, как гель в чашке Петри. Кто-то произнес:


— Я пытался выйти через заднюю дверь, но они и ее закрыли. Мы как в ловушке.


— Мне показалось, что один из полицейских сказал, что это был доктор.


— Какой доктор?


— Я больше ничего не слышал.


Гудение. Шепот.


— Изумительно, — проговорил Чип и, внезапно повернувшись, начал пробираться сквозь толпу обратно в вестибюль. Прежде чем я успел что-либо сказать, он исчез.

* * *


Через пять минут стеклянные двери открылись, и толпа хлынула на улицу. Сержант Перкинс проскользнул сквозь нее и поднял желтовато-коричневую ладонь. Он выглядел как вышедший на замену учитель перед недисциплинированным классом средней школы.


— Прошу минуту вашего внимания. — Он дожидался тишины и в конце концов примирился с весьма относительным спокойствием. — На вашей автостоянке произошло нападение. Нам нужно, чтобы вы выходили по одному и отвечали на кое-какие вопросы.


— Что за нападение?


— Что с ним?


— На кого напали?


— Это доктор?


— Где это случилось?


Глаза Перкинса опять превратились в щелочки.


— Эй, друзья, давайте сделаем это как можно быстрее, тогда все вы сможете отправиться домой.


Мужчина с усами Фу Маньчу заявил:


— Как насчет того, чтобы сообщить нам, что же произошло, чтобы мы могли защитить себя, а, офицер?


Одобрительное гудение в толпе.


— Давайте-ка просто успокоимся, — предложил Перкинс.


— Нет уж, сами вы успокаивайтесь, — возразил блондин. — Вы, ребята, только тем и занимаетесь, что штрафуете за переход бульвара в неположенном месте. А когда происходит что-то серьезное, вы задаете свои вопросики и смываетесь, оставляя нас расхлебывать кашу.


Перкинс не двинулся с места и не сказал ни слова.


— Послушай, приятель, — начал другой мужчина, чернокожий и сутулый, в форме медбрата. — У некоторых из нас есть, между прочим, своя личная жизнь. Скажи нам, что произошло.


— Да! Скажи!


Ноздри Перкинса раздулись. Он еще некоторое время разглядывал толпу, а затем открыл дверь и попятился наружу.


Толпа в вестибюле гневно гудела.


Кто-то громко проговорил:


— Собака!


— Чертовы копы, только пешеходами-нарушителями и занимаются.


— Ага, шайка грабителей — больница ткнула нас на автостоянку через улицу, а эти подлавливают, когда мы спешим на работу.


Шум одобрения. Никто не сказал больше ни слова о том, что произошло на стоянке.


Дверь вновь открылась. Появился другой полицейский — молодая суровая белая женщина.


— Итак, — заявила она. — Сейчас вы просто будете выходить по очереди, друг за другом, полицейский проверит ваши удостоверения личности, и вы сможете отправиться домой.


— Да что ты? — воскликнул чернокожий мужчина. — Добро пожаловать в Сан-Квентин[17]. Что дальше? Личный досмотр?


Ворчание в том же духе продолжилось, но вскоре толпа задвигалась и притихла.


Для того чтобы выбраться на улицу, мне потребовалось двадцать минут. Полицейский списал мое имя со значка-пропуска, спросил подтверждающий документ и записал номер моего водительского удостоверения. Шесть машин полицейского отделения стояли прямо у входа в больницу, за ними виднелся автомобиль без каких-либо опознавательных знаков. Посредине наклонной дорожки, ведущей к автостоянке, расположилась кучка людей.


— Где это произошло? — поинтересовался я у полицейского.


Он указал пальцем на стоянку.


— Я ставил машину там же.


Он поднял бровь:


— Когда вы приехали сюда?


— Около девяти тридцати.


— Вечера?


— Да.


— На каком этаже вы поставили машину?


— На втором.


Он поднял глаза на меня:


— Вы заметили что-нибудь необычное, когда парковали машину? Может, какой-нибудь подозрительный тип там вертелся?


Вспомнив странное ощущение, будто за мной наблюдают, я тем не менее ответил:


— Нет, но освещение было неровным.


— Что вы подразумеваете под «неровным», сэр?


— Неравномерное. Половина пространства была освещена, а другая — находилась в темноте. Там было легко спрятаться.


Полицейский посмотрел на меня. Сжал зубы. Еще раз взглянул на мой значок и сказал:


— Можете идти, сэр.


Я пошел вниз по дорожке. Проходя мимо кучки людей, я узнал одного из них. Пресли Хененгард. Начальник службы безопасности больницы курил сигарету и поглядывал на звезды, хотя небо было затянуто тучами. Другой мужчина в костюме с золотым щитом[18] на лацкане пиджака что-то говорил. Казалось, что Хененгард не слушает его.


Наши глаза встретились, но его взгляд не задержался на мне. Он выпустил дым через ноздри и огляделся вокруг. Для человека, чья служба потерпела такое фиаско, он выглядел поразительно спокойно.

10


Из газет, вышедших в среду, я узнал, что случилось не просто нападение, а убийство.


Жертвой — ограбленной и забитой насмерть — действительно оказался врач клиники. Его имя мне ничего не говорило: Лоренс Эшмор. Сорок пять лет. Всего год проработал в Западной педиатрической. Преступник ударил его сзади по голове и украл бумажник, ключи и магнитную карточку-ключ от автостоянки для врачей. Представитель больницы, чье имя не упоминалось, подчеркнул, что все въездные шифры изменены, но пройти в клинику своим ходом по-прежнему так же легко, как подняться на один лестничный пролет.


Преступник неизвестен. Никаких предположений.


Я отложил газету и начал рыться в ящиках письменного стола, разыскивая групповую фотографию сотрудников больницы. Но снимок был сделан пять лет назад, задолго до того, как в ней появился доктор Эшмор.


Чуть позже восьми я подъехал к больнице и обнаружил, что автостоянка для врачей отгорожена металлической гармошкой, а машины стоят вдоль круговой подъездной дороги перед главным входом. У въезда на дорогу висело объявление «МЕСТ НЕТ», и охранник вручил мне размноженную на принтере инструкцию для получения новой магнитной карточки-ключа.


— А где мне сейчас поставить автомобиль?


Он указал на изрытый колесами открытый участок через дорогу, где парковали свои машины медсестры и санитары. Я дал задний ход, объехал квартал и закончил тем, что пятнадцать минут простоял в очереди на стоянку. Еще десять минут ушло на поиски свободного места.


Нарушая правила, я пересек бульвар и бегом направился к больнице. В вестибюле — два охранника вместо одного, но больше ни единого признака того, что в двух сотнях футов отсюда вчера угасла чья-то жизнь. Разумеется, я понимал, что в подобном месте смерть человека — не новость, но все же мне казалось, что убийство вызовет большую реакцию. Я взглянул на лица проходивших мимо людей. Да, ничто не способствует ограничению восприятия так, как тревоги и горести.


Я направился к задней лестнице и прямо за справочным бюро заметил более свежую фотографию сотрудников. Лоренс Эшмор в верхнем ряду слева. Он специализировался в токсикологии.


Если снимок сделан недавно, Эшмор выглядел моложе сорока пяти лет. Худое серьезное лицо. Темные непокорные волосы, тонкие губы, очки в роговой оправе. Вуди Аллен, страдающий расстройством пищеварения. Не из тех, кто может оказать сопротивление преступнику. Я подумал, зачем нужно было убивать его из-за бумажника, и осознал всю глупость подобного вопроса.


Когда я собрался подниматься на пятый этаж, мое внимание привлек шум в дальнем конце вестибюля. Множество белых халатов. Вся эта группа направилась к лифту для перевозки пациентов.


Везли ребенка. Один санитар толкал каталку, второй поспевал за первым и держал капельницу.


В женщине-враче я узнал Стефани. За ней следовали двое без халатов. Чип и Синди.


Я бросился за ними и нагнал, как раз когда они вошли в лифт. С трудом втиснувшись в кабину, я пробрался к Стефани.


Она дернула губами, показав, что заметила меня. Синди держала Кэсси за руку. И она, и Чип выглядели совершенно убитыми и даже не взглянули на меня.


Мы поднимались в полной тишине. Выйдя из лифта, Чип протянул мне руку, я молча сжал ее на мгновение.


Санитары провезли Кэсси через отделение, миновали тиковые двери, за считанные секунды переложили девочку в кроватку, подвесили капельницу к контрольному прибору и подняли боковые стенки постельки.


История болезни Кэсси лежала на каталке. Cтeфaни взяла ее и сказала:


— Спасибо, ребята.


Санитары вышли.


Синди и Чип наклонились над кроваткой. Свет в комнате был погашен, и сквозь щели между закрытыми шторами пробивались полосы серого утреннего света.


Лицо девочки распухло, но все равно казалось истощенным. Синди опять взяла дочку за руку. Чип покачал головой и обнял жену за талию.


— Доктор Богнер зайдет еще раз, — обещала Стефани. — Должен прийти и этот шведский врач.


В ответ еле заметные кивки.


Стефани махнула головой в сторону двери. Мы вышли в холл.


— Новый припадок? — спросил я.


— В четыре утра. И с тех пор мы были в неотложке, пытались привести ее в чувство.


— Как она?


— Состояние стабилизировалось. Вялая. Богнер применил все свои диагностические трюки, но ничего не добился.


— Была опасность?


— Смертельной не было, но ты же знаешь, как опасны повторяющиеся припадки. И если они пойдут по нарастающей, то можно ожидать многократного повторения.


Она потерла глаза.


— А кто этот шведский врач?


— Нейрорадиолог по имени Торгесон, опубликовал массу работ по детской эпилепсии. Он читает курс лекций в медицинской школе. Я подумала: а почему бы не пригласить?


Мы подошли к сестринскому посту. Сейчас там сидела темноволосая девушка. Стефани внесла запись в историю болезни и обратилась к ней:


— Вызовите меня немедленно, если будут какие-либо изменения.


— Хорошо, доктор.


Мы прошлись по коридору.


— А где Вики?


— Дома. Надеюсь, отсыпается. Она сменилась в семь, но оставалась в неотложке до семи тридцати. Держала Синди за руку. Хотела остаться еще на одну смену, но я настояла, чтобы она пошла домой, — выглядела совершенно изнуренной.


— Она видела сам припадок?


Стефани кивнула:


— Его видела и регистраторша. Синди нажала кнопку вызова, потом выбежала из комнаты и позвала на помощь.


— Когда появился Чип?


— Вскоре после того, как мы справились с припадком. Синди позвонила ему домой, и он сразу же приехал. Наверное, около половины пятого.


— Ничего себе ночка, — вздохнул я.


— Да, но зато мы получили подтверждение постороннего лица. Девочка явно страдает эпилепсией.


— Значит, все теперь знают, что Синди не сошла с ума.


— Что ты имеешь в виду?


— Вчера она говорила мне, будто люди считают ее помешанной.


— Она так сказала?


— Конечно. Синди имела в виду то, что только она одна видела начало болезни Кэсси и что, как только Кэсси попадала в больницу, тут же выздоравливала. То есть как бы стали подвергать сомнению правдивость ее слов. Конечно, это может быть от расстройства, а возможно, она знает, что находится под подозрением, поэтому и заговорила об этом, чтобы посмотреть на мою реакцию. Или просто чтобы поиграть со мной.


— Ну и как ты отреагировал?


— Надеюсь, что спокойно и убедительно.


Стефани нахмурилась:


— Гм. Вначале она волнуется по поводу недоверия к ней, а потом вдруг у девочки появляется что-то органическое, и нам нужно выводить ребенка из кризиса?


— Время выбрано исключительно удачно, — заметил я. — Кто, кроме Синди, был вчера вечером с Кэсси?


— Никого. Во всяком случае, постоянно. Ты думаешь, она ей что-то подсунула?


— Или зажала ей нос. Или сдавила шею — нажала на сонную артерию. В той литературе о синдроме Мюнхгаузена, что я читал, упоминались оба эти факта, кроме того, я уверен, что существует еще масса трюков, которые пока не обнаружены.


— Трюки, которые могут быть известны специалисту по дыханию… Черт! Ну и каким же образом можно все это обнаружить?


Она сняла стетоскоп с шеи. Обвила вокруг руки и вновь развернула. Повернувшись к стене, прижалась к ней лбом и закрыла глаза.


— Ты собираешься давать Кэсси что-нибудь снимающее конвульсии? — спросил я. — Дилантин или фенобарб?


— Я не могу. Если ее болезнь не настоящая, то лекарства могут принести больше вреда, чем пользы.


— Не заподозрят ли они что-нибудь, если ты не будешь лечить девочку медикаментами?


— Возможно… Я просто скажу им правду. Электроэнцефалограмма — это не истина в последней инстанции, и я, прежде чем назначу какой-либо курс, хочу найти подлинную причину припадков. В этом меня поддержит Богнер — он просто из себя выходит от того, что не может понять, в чем дело.


Тиковая дверь распахнулась, и в нее ворвался Джордж Пламб, его челюсть была выдвинута вперед, а полы халата развевались. Он придержал дверь, пропуская вперед мужчину лет под семьдесят, одетого в темно-синий костюм в тонкую полоску. Мужчина был намного ниже Пламба, пяти футов шести — семи дюймов роста, коренастый и лысый, с кривыми ногами, быстрой семенящей походкой и с постоянно меняющимся выражением лица, которое выглядело так, будто по нему нанесли серию прямых ударов: сломанный нос, свернутый на сторону подбородок, седые брови, маленькие глазки, от которых во все стороны разбегались морщины. На нем были очки в стальной оправе, белая сорочка с отложным воротничком и шелковый зеленовато-голубой галстук, завязанный широким виндзорским узлом. Кончики воротничка сверкали.


Мужчины направились прямо к нам. Коротышка казался очень занятым, даже когда стоял неподвижно.


— Доктор Ивз, — начал Пламб. — И доктор… Делавэр, правильно?


Я кивнул.


Коротышка, видимо, предпочитал не представляться. Он оглядывал отделение — таким же оценивающим взглядом, как Пламб два дня тому назад.


— Как чувствует себя наша крошка, доктор Ивз? — поинтересовался Пламб.


— Сейчас отдыхает, — ответила Стефани, уставившись на коротышку. — Доброе утро, мистер Джонс.


Быстрый поворот лысой головы. Мужчина посмотрел на Стефани, затем на меня. Пристальный взгляд. Как будто он был портным, а я куском сукна.


— Что именно произошло? — спросил он глухим грубым голосом.


— Сегодня рано утром с Кэсси случился эпилептический припадок, — ответила Стефани.


— Черт побери. — Коротышка сунул кулаком в ладонь другой руки. — И все еще неизвестна причина?


— Боюсь, что нет. В прошлый раз, когда она поступила к нам, мы проводили все соответствующие анализы, сейчас мы провели их повторно, и скоро сюда придет доктор Богнер. Мы с минуты на минуту ожидаем приезда шведского профессора. Его специальность — детская эпилепсия. Во время нашего разговора по телефону он сказал, что мы все сделали правильно.


— Черт побери. — Окруженные морщинами глазки остановились на мне. Мужчина быстро ткнул мне свою руку. — Чак Джонс.


— Алекс Делавэр.


Крепкое быстрое пожатие. Его ладонь была похожа на зазубренное лезвие. Все в нем, казалось, спешило дальше, вперед.


— Доктор Делавэр психолог, Чак, — проговорил Пламб.


Джонс заморгал и уставился на меня.


— Доктор Делавэр работает с Кэсси, — пояснила Стефани. — Он помогает ей преодолеть страх перед процедурами.


Джонс издал неопределенный звук, затем процедил:


— Ладно. Держите меня в курсе дела. Давайте наконец доберемся до сути всей этой дребедени, черт бы ее побрал.


Он направился к палате Кэсси. Пламб следовал за ним, как щенок.


Когда они зашли в комнату, я спросил:


— Дребедень?


— Хотел бы иметь такого дедушку?


— Ему, должно быть, нравится сережка Чипа.


— Кто ему точно не нравится, так это психологи. После того как сократили психиатрическое отделение, к нему направилась целая делегация врачей, чтобы попытаться восстановить хоть какую-нибудь службу по наблюдению за психическим здоровьем. С таким же успехом мы могли бы попросить его дать в долг без процентов. Пламб только что подставил тебя, сказав Джонсу о твоей специальности.


— Старые грязные корпоративные игры? Почему?


— Кто знает? Я просто говорю тебе, чтобы ты был начеку. У этих людей своя игра.


— Учел, — ответил я.


Она взглянула на часы:


— Время приема.


Мы покинули «палаты Чэппи» и направились к лифту.


— Ну так что мы собираемся делать, Алекс? — спросила Стефани.


Я хотел было рассказать ей о том, что поручил Майло, но решил не впутывать ее.


— Из прочтенного мной следует, что единственный выход — это либо поймать преступника за руку, либо впрямую обвинить его и вынудить тем самым признаться.


— Впрямую обвинить? То есть вот так взять и предъявить обвинение?


Я кивнул.


— Сейчас я не могу сделать это, согласен? Теперь, когда у Синди есть свидетели, которые видели настоящий припадок, и когда я пригласила специалистов. Кто знает, может быть, я абсолютно ошибаюсь и это на самом деле какой-то вид эпилепсии? Не знаю… Сегодня утром я получила письмо от Риты. Экспресс-почтой из Нью-Йорка. — Рита сейчас прогуливается по художественным галереям. «Как продвигаются дела?» Достигла ли я «прогресса» в установлении «диагноза»? У меня такое чувство, что кто-то позвонил ей и наябедничал.


— Пламб?


— Ага. Помнишь, он говорил о встрече со мной? Она состоялась вчера. Все казалось таким приятным и светлым. Он распространялся, как высоко ценит мою преданность нашему учреждению. Сообщил, что финансовая ситуация весьма паршива и будет еще хуже, но намекнул, что если я не буду создавать трудностей, то могу получить работу получше.


— Место Риты?


— Он не конкретизировал, но имелось в виду именно это. Похоже на него — потом пойти позвонить Рите и настроить ее против меня… Ладно, все это неважно. Что мне делать с Кэсси?


— Почему бы не подождать, что скажет этот Торгесон? Если он почувствует, что припадки были подстроены, у тебя будет больше оснований для прямого обвинения.


— Все-таки обвинение, да? Не могу дождаться.

* * *


Когда мы приблизились к комнате ожидания, я обратил внимание Стефани на то, какое незначительное впечатление произвело убийство Лоренса Эшмора.


— Что ты имеешь в виду?


— Никто даже не говорит об этом.


— Да. Ты прав — это ужасно. Как мы очерствели. Заняты только своими проблемами. — Через несколько шагов она продолжала: — Я в общем-то его не знала, я имею в виду Эшмора. Он держался замкнуто — как-то необщительно. Никогда не присутствовал на собраниях и никогда не отвечал на приглашения на вечеринки.


— К такому угрюмому человеку не очень-то шли пациенты?


— Он не занимался приемом пациентов. Чисто научная работа.


— Лабораторная крыса?


— Да, глазки-пуговки и тому подобное. Но я слышала, что он очень умный — хорошо знал токсикологию. Поэтому когда Кэсси попала к нам с проблемами дыхания, я попросила его проверить историю болезни Чэда.


— Ты назвала ему причину такой просьбы?


— Ты имеешь в виду, что у меня возникли подозрения? Нет. Я не думала об этом. Просто попросила его обратить внимание на что-либо неординарное. Ему очень не хотелось заниматься этим. Даже можно сказать, он был против — как будто я навязывалась ему. Через пару дней он позвонил мне и сообщил, что ничего особенного не обнаружил. Как если бы сказал, чтобы я больше не приставала!


— Как он получал деньги на свои исследования? Субсидии?


— Думаю, да.


— Я считал, что руководство клиники не приветствует деньги, проходящие мимо их рук.


— Не знаю. Возможно, он сам оплачивал свои исследования. — Стефани нахмурилась. — Не имеет значения, какой у него был характер, ужасно то, что с ним произошло. Раньше, какие бы безобразия ни творились на улицах, человек в белом халате или со стетоскопом на шее всегда был в безопасности. Теперь не так. Иногда кажется, что вообще все летит к чертям.


Мы подошли к кабинетам, где проводился прием приходящих пациентов. Приемная была переполнена. Шум стоял невообразимый.


— Хватит ныть, — заявила Стефани. — Никто меня не заставляет. Но я бы не возражала против небольшого отпуска.


— А почему бы тебе не взять его?


— Я взяла ссуду под заклад.


Несколько мам приветственно помахали ей рукой, она ответила им тем же. Мы направились к кабинету Стефани.


— Доброе утро, доктор Ивз, — поздоровалась ее медсестра. — Ваша бальная карточка заполнена до отказа.


Стефани игриво улыбнулась. Подошла еще одна медсестра и передала ей истории болезней.


— И тебя с Рождеством, Джойс, — пошутила Стефани. Сестра рассмеялась и поспешила по своим делам.


— Скоро увидимся, — попрощался я.


— Конечно. Спасибо. Да, между прочим, я узнала еще кое-что о Вики. Одна из сестер, с которой я когда-то работала в четвертом отделении, сказала, что у Вики сложная ситуация в семье. Муж-алкоголик грубо с ней обращается. Поэтому, возможно, она обозлилась — на всех мужчин вообще. Она все еще огрызается на тебя?


— Нет. Вообще-то мы объяснились и установили в некотором роде перемирие.


— Хорошо.


— Возможно, она и настроена против мужчин, но не против Чипа.


— Чип не мужчина. Он сынок босса.


— Согласен. Муж-грубиян может служить объяснением того, что я вызывал у нее раздражение. Наверное, она обращалась за помощью к терапевту, но из этого ничего не вышло, вот она и обозлилась… Конечно, серьезные домашние проблемы могут привести к самовыражению каким-нибудь другим способом — стать героем на работе, чтобы подпитать чувство собственного достоинства. Как она держалась во время припадка Кэсси?


— Со знанием дела. Я бы не назвала это геройством. Она успокоила Синди, удостоверилась, что с Кэсси все в порядке, и вызвала меня. Не растерялась, делала все, как положено по инструкции.


— Образцовая медсестра, образцовый случай.


— Но ты же сам говорил, что она не может быть причастна к этим припадкам, потому что все предыдущие кризисные ситуации начинались дома.


— Но этот — нет. Все-таки если быть до конца честным, то я не могу сказать, что подозревал ее в чем-нибудь подобном. Просто меня настораживает то, что, несмотря на тяжелую домашнюю обстановку, она с блеском выполняет свою работу… Но, возможно, я придаю ей такое значение только потому, что она меня задевала.


— Занятная точка зрения.


— Запутанная интрига, как ты выразилась.


— Я всегда выполняю свои обещания. — Стефани вновь взглянула на часы. — Мне нужно пройти утренние испытания, а потом поехать в Сенчери-Сити и забрать Торгесона. И сделать так, чтобы он не потерялся в этой неразберихе на автостоянке. Куда ты приткнул свою машину?


— Через дорогу, вместе со всеми.


— Сожалею.


— Вот так-то, — я притворился оскорбленным, — некоторые из нас международные знаменитости, а некоторым приходится парковать машину через дорогу.


— Этот тип большой сухарь, если судить по телефонному разговору, — заметила Стеф. — Но он действительно крупный специалист — работал в Нобелевском комитете.


— Ого-го!


— Ого-го в высшей степени. Посмотрим, сможем ли мы обескуражить и его.

* * *


Я позвонил Майло по платному телефону и после первого сигнала оставил еще одно сообщение: «У Вики Боттомли муж пьяница, он, скорее всего, бьет ее. Это, может, и не имеет значения, но проверь, пожалуйста, не было ли зарегистрировано вызовов полиции по поводу домашних скандалов, а если были — добудь мне даты».


Образцовая медсестра…


Образцовый случай передачи синдрома Мюнхгаузена.


Образцовый случай смерти в младенческом возрасте.


Этот случай проанализирован покойным доктором Эшмором.


Доктором, который не принимал пациентов.


Несомненно, страшное совпадение. Пробудьте в любой клинике достаточно долго, и страшное становится привычным. Не зная, что еще можно сделать, я решил сам поближе познакомиться с историей болезни Чэда Джонса.


Медицинский архив все еще находился на цокольном этаже. Я простоял в очереди за парой секретарей, принесших бланки с заявками, и врачом с портативным компьютером в руках только для того, чтобы мне сообщили, что дела скончавшихся пациентов находятся этажом ниже, в полуподвале, в отделе, который называют СПН — Состояние Постоянной Неподвижности. Звучит так, будто придумано военными.


На стене у лестницы, ведущей в полуподвал, висела схема, красная стрелка с надписью «ВЫ НАХОДИТЕСЬ ЗДЕСЬ» была нарисована в нижнем левом углу. Схема представляла собой сеть коридоров — огромный лабиринт. Стены были выложены белой плиткой, а полы покрыты серым линолеумом с рисунком из черных и белых треугольников. Серые двери, красные таблички. Коридоры освещались люминесцентными лампами, и в них держался кисловатый запах химической лаборатории.


Комната СПН находилась в центре лабиринта. Небольшой бокс. Трудно сопоставить с длиной коридора только на основании двух измерений.


Я пошел, читая таблички на дверях: «КОТЕЛЬНАЯ», «МЕБЕЛЬНЫЙ СКЛАД». Ряд дверей с надписью «СКЛАДСКИЕ ПОМЕЩЕНИЯ». Множество других без каких-либо табличек.


Коридор повернул направо.


«ХИМИЧЕСКАЯ СПЕКТРОГРАФИЯ». «АРХИВЫ РЕНТГЕНОВСКИХ СНИМКОВ». «АРХИВ ОБРАЗЦОВ». Табличка, в два раза шире остальных, гласящая: «МОРГ: ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН».


Я остановился. Никакого запаха формалина, никакого намека на то, что находится за этой дверью. Только тишина, острый уксусный запах и холод от того, что термостат установлен на низкую температуру.


Я мысленно представил себе схему коридоров. Если мне не изменяет память, то, повернув направо, затем налево и пройдя еще немного, я окажусь у комнаты СПН. Я двинулся дальше, отметив про себя, что не встретил ни одного человека с тех пор, как спустился сюда. Стало еще прохладнее.


Я ускорил шаги, почти бежал, выбросив из головы все беспокоящие мысли. Вдруг по правую сторону от меня так неожиданно открылась дверь, что мне пришлось отскочить, чтобы избежать удара.


На этой двери не было таблички. Из нее вышли два подсобных рабочих в серой спецодежде, они что-то несли. Компьютер. Обычный персональный компьютер, большой, черный и дорогой на вид. Когда они, пыхтя, удалились, из комнаты вышли еще двое рабочих. Еще один компьютер. За ними следовал человек с засученными рукавами и вздувшимися бицепсами. Он нес лазерный принтер. На инвентаризационной табличке размером пять на восемь, прикрепленной к корпусу принтера, стояло имя: «Л. ЭШМОР, доктор медицины».


Я шагнул мимо двери и увидел Пресли Хененгарда, стоящего в дверях и держащего охапку печатных материалов. За ним виднелись бежевые стены, металлическая мебель цвета древесного угля и еще несколько компьютеров.


Висевший на крючке белый халат был единственным свидетельством того, что здесь занимались чем-то более органическим, чем дифференциальные уравнения.


Хененгард уставился на меня.


— Я доктор Делавэр. Мы с вами познакомились пару дней назад. В отделении общей педиатрии.


Он едва заметно кивнул.


— То, что случилось с доктором Эшмором, так ужасно, — продолжал я.


Он опять кивнул, сделал шаг в комнату и закрыл дверь.


Я оглянулся на коридор, наблюдая, как рабочие уносили орудия труда Лоренса Эшмора, и размышляя о грабителях могил. Внезапно комната, заполненная папками с данными о вскрытии, показалась мне приятной и манящей перспективой.

11


Комната Состояния Постоянной Неподвижности оказалась длинной и узкой, с металлическими полками от пола до потолка и проходами между ними в ширину человека. Полки были заставлены медицинскими картами. На каждой папке — черная наклейка. Сотни следующих одна за другой наклеек создавали волнистые черные линии шириной в дюйм, которые, казалось, разрезали папки пополам.


Доступ к картам был перекрыт стойкой высотой до талии. За стойкой сидела женщина-азиатка лет сорока и читала малоформатную газету на каком-то восточном языке. Закругленные буквы — тайские или лаосские, как мне показалось. Увидев меня, женщина опустила газету и улыбнулась, как будто я был посланцем, принесшим приятные известия.


Я попросил посмотреть историю болезни Чарльза Лаймана Джонса-четвертого. Впечатление такое, будто это имя для нее ничего не значит. Она опустила руку под стойку и вынула бланк три на пять дюймов с заголовком: «ЗАЯВКА СПН». Я заполнил бумагу, она взяла ее, сказала: «Джонс», опять улыбнулась и направилась к папкам.


Искала она достаточно долго: ходила по проходам, вынимала папки, разглядывала наклейки, сверяясь с заявкой, — и в конце концов возвратилась ко мне с пустыми руками.


— Здесь нет, доктор.


— А не знаете, где она могла бы быть?


Она пожала плечами:


— Кто-то брал.


— Кто-то взял ее?


— Должно быть, доктор.


— Гм, — призадумался я: кто мог заинтересоваться папкой с данными о смерти, произошедшей два года назад. — Это очень важно для научных исследований. Я могу каким-то образом связаться с этим человеком?


Женщина немного подумала, улыбнулась и вынула еще что-то из-под стойки. Коробку из-под сигар. Внутри лежали стопки заявок СПН, скрепленные большими скрепками. Пять пачек. Женщина разложила их на стойке. На всех верхних заявках стояли подписи патологоанатомов. Я прочитал имена пациентов и увидел, что попытки разложить заявки по алфавиту или по какой-либо другой системе даже и не предпринимались.


Женщина опять улыбнулась, проговорила:


— Пожалуйста, — и вернулась к своей газете.


Я вынул первую пачку из скрепки и просмотрел бланки, Вскоре я понял, что система все-таки существовала. Заявки были разложены в соответствии с датой требования. Каждая стопка — заявки за месяц, бланки размещены по числам. Всего пять пачек, а сейчас май.


Никакого способа ускорить работу — приходилось просматривать каждую стопку. И если историю болезни Чэда Джонса взяли до первого января, то заявки здесь вообще не было.


Я начал читать имена покойных детей. Притворяясь, что они были случайным набором букв. Немного погодя я нашел то, что искал, в стопке за февраль. Бланк, датированный четырнадцатым февраля и подписанный кем-то с очень плохим почерком. Я долго изучал неразборчивую закорючку и в конце концов понял, что фамилия была Херберт. Д. Кент Херберт, а может, доктор Кент Херберт.


Заявка была заполнена лишь частично: подпись, дата и номер больничного телефона отмечены, а графы «должность/звание», «отделение», «основание для просьбы» были пусты. Я списал номер телефона и поблагодарил служащую.


— Все в порядке? — спросила она.


— Кто это?


Она подошла и взглянула на бланк.


— Херберт… Нет. Я работаю здесь всего месяц. — Опять улыбка. — Хорошая больница, — бодро дополнила она.


Мне стало интересно, имеет ли она понятие, какие дела принимает.


— У вас есть больничный справочник?


Она с недоумением взглянула на меня.


— Больничная телефонная книжка, маленькая, оранжевая?


— А! — Она вынула из-под стойки один из справочников.


Никаких Хербертов в списке медперсонала не было. В следующем разделе, перечисляющем немедицинских служащих, я нашел какого-то Рональда Херберта, помощника заведующего пищеблоком. Но номер телефона не совпадал с тем, который стоял в заявке, и я с трудом представлял себе, что специалист по общественному питанию может интересоваться синдромом внезапной младенческой смерти.


Я поблагодарил служащую и вышел. Прежде чем дверь закрылась, я услышал ее слова:


— Приходите еще, доктор.

* * *


Я направился обратно по коридорам полуподвала, опять прошел мимо кабинета Лоренса Эшмора. Дверь все еще была закрыта. Я остановился и прислушался. Мне показалось, что я услышал какое-то движение в комнате.


Я пошел дальше, разыскивая телефон, и наконец обнаружил платный автомат около лифтов. Раньше, чем я приблизился к нему, дверь лифта открылась. Внутри стоял Пресли Хененгард и смотрел на меня. Он заколебался на секунду, затем вышел. Стоя спиной ко мне, вынул из кармана пиджака пачку сигарет «Винстон» и долго вскрывал ее.


Дверь лифта начала закрываться. Я задержал ее ладонью и шагнул внутрь. Последнее, что я видел, прежде чем дверь закрылась, это спокойный, пристальный взгляд охранника за поднимающимся облаком дыма.


Я поднялся на первый этаж, отыскал поблизости от отделения лучевой терапии внутренний телефон и набрал номер Д. Кента Херберта. Ответил больничный коммутатор:


— Западная педиатрическая больница.


— Я набирал телефон два-пять-ноль-шесть.


— Минуточку, я соединю вас, сэр. — Серия щелчков и похожих на отрыжку звуков. Затем: — Простите, сэр. Этот телефон отключен.


— Когда?


— Не знаю, сэр.


— А известно, чей это был телефон?


— Нет, сэр. А с кем вы хотите соединиться?


— С Д. Кентом Хербертом.


— Он врач?


— Не знаю.


Пауза.


— Минуточку… Единственный Херберт, который у нас значится, это Рональд из пищеблока. Вы хотите, чтобы я вас соединила?


— Почему бы нет?


После пятого гудка на том конце провода сняли трубку.


— Рон Херберт.


Решительный голос.


— Мистер Херберт, это говорят из медицинского архива по поводу истории болезни, которую вы заказывали.


— Еще раз.


— Вы брали в феврале историю болезни? Из СПН?


— Ты перепутал, приятель. Это кафетерий.


— Вы не подавали заявку на историю болезни в СПН в феврале этого года?


Смех.


— На кой черт мне это делать?


— Спасибо, сэр.


— Нет проблем. Надеюсь, вы найдете то, что ищете.


Я повесил трубку, спустился по лестнице на цокольный этаж и погрузился в толпу, наполнявшую вестибюль. Пробравшись сквозь плотные ряды посетителей, я достиг справочного бюро и, обнаружив около локтя служащей больничный справочник, потянул его к себе.


Служащая справочного бюро — крашенная в блондинку чернокожая женщина — отвечала по-английски мужчине, который говорил только по-испански. Оба выглядели утомленными, оба вспотели от усилий, и запах пота наполнял воздух. Служащая заметила у меня в руках справочник и косо посмотрела в мою сторону. Мужчина проследил за ее взглядом. Очередь позади него извивалась гигантской змеей и недовольно шумела.


— Справочник брать нельзя, — заявила служащая.


Я улыбнулся, показал свою карточку и попросил:


— Всего на минутку.


Женщина устало закатила глаза и проговорила:


— Только на минуту.


Я отодвинулся к самому концу стойки и открыл справочник. Пробегая глазами фамилии и ведя указательным пальцем по колонке цифр на правой стороне каждого листа, я был готов просмотреть сотни телефонных номеров, пока не найду 2506. Но мне повезло всего через пару дюжин.


Эшмор, Л. В. (токс.) 2506


Я вернул справочник и поблагодарил служащую. Она вновь сурово посмотрела на меня, быстро схватила книгу и положила в недоступное для посетителей место.


— Подождите. Мне нужно возместить расходы? — поинтересовался я. Но, увидев лица людей в очереди, тут же пожалел о том, что так некстати сострил.

* * *


Я поднялся проведать Кэсси, но на двери висела табличка «ПРОСЬБА НЕ БЕСПОКОИТЬ», а дежурная медсестра сказала, что и девочка, и Синди спят.


На выходе из клиники мои размышления нарушил громкий голос, звавший меня по имени. Подняв голову, я увидел, что ко мне подходит высокий усатый мужчина. Около сорока лет, в белом халате и в очках без оправы, одежда выпускника университета из «Лиги Плюща»[19]. Усы больше походили на экстравагантный навощенный черный велосипедный руль. Все остальное в мужчине, казалось, было подогнано под эти усы.


Он помахал рукой.


Я покопался в прошлом и вытащил оттуда его имя.


Дэн Корнблатт. Кардиолог. Бывший руководитель практики университетского колледжа Сан-Франциско.


Его первый год работы в этой клинике совпал с моим последним годом. Наши отношения сводились к встречам на медицинских совещаниях и случайной болтовне о Зоне Залива[20] — я окончил исследовательскую работу в Лэнгли-Портер, а Корнблатт развлекался тем, что выдвигал идею, будто к югу от Кармела никакой цивилизации не существует. Я помнил его как человека умного, но нетактичного по отношению к своим коллегам и родителям пациентов, однако ласкового со своими маленькими больными.


Он направлялся ко мне в компании четырех молодых врачей — двух женщин и двух мужчин. Все пятеро шли очень быстро, размахивая руками, что свидетельствовало о физическом здоровье или об обостренном чувстве цели. Когда они приблизились, я заметил, что волосы Корнблатта поседели на висках, а на его ястребином лице появилось несколько морщин.


— Алекс Делавэр, подумать только!


— Привет, Дэн.


— Чему обязаны такой честью?


— Я здесь как консультант.


— Правда? Занялся частной практикой?


— Несколько лет тому назад.


— Где?


— В западном Лос-Анджелесе.


— Ну конечно. А в последнее время бывал в настоящем городе?


— Нет. Уже давно.


— Я тоже. Не был с позапрошлого Рождества. Я соскучился по ресторану Тэдича и всей культуре настоящего города.


Он познакомил меня со своими спутниками. Два проживающих при больнице врача, один стипендиат, занимающийся научной работой по кардиологии, а одна из женщин, невысокая, смуглая, с Ближнего Востока, оказалась лечащим врачом больницы, формальные улыбки и рукопожатия. Четыре имени, которые сразу же вылетели у меня из головы.


Корнблатт заявил:


— Алекс, между прочим, был одной из наших звезд психологии. Раньше, когда у нас еще были психологи. — И, обращаясь ко мне: — Кстати, я думал, что вы, ребята, были, как это — verboten — запрещены здесь. Разве что-то изменилось?


Я покачал головой:


— Я просто консультирую по отдельному случаю болезни.


— А… А сейчас куда направляешься? Уходишь?


Я кивнул.


— Если время не подпирает, почему бы тебе не пойти с нами. Чрезвычайное собрание штатных работников. Ты все еще в штате? Ну да, конечно, должен быть, если проводишь консультации. — Его брови поднялись. — Как ты ухитрился избежать кровавой бани в психиатрическом отделении?


— Чисто технический прием. Я в штате педиатрии, а не психологии.


— Педиатрии? Это интересно. Умная уловка. — Корнблатт повернулся к своим спутникам: — Видите, всегда есть лазейка.


Четыре понимающих взгляда. Все четверо в возрасте до тридцати лет.


— Так, значит, ты хочешь держаться за нас? — спросил Корнблатт. — Собрание очень важное — то есть если ты чувствуешь, что действительно связан с нашей больницей и тебе не безразлично то, что здесь происходит.


— Конечно, — подтвердил я и присоединился к ним. — По какому поводу собрание?


— Закат и упадок Западной Педиатрической Империи. Что подтверждает убийство Лэрри Эшмора. На самом деле, это собрание в память о нем. — Корнблатт нахмурился. — Ты ведь знаешь о том, что произошло?


Я кивнул:


— Ужасно.


— Это симптоматично, Алекс.


— Что именно?


— То, что произошло с нашим учреждением. Посмотри, как все это дело провела администрация. Убивают врача, и никто даже не побеспокоится разослать меморандум. Хотя нельзя сказать, чтобы они боялись писать бумаги, когда дело касается распространения их директив.


— Знаю, — ответил я. — Мне пришлось читать одну из них. На двери библиотеки.


Дэн нахмурился, и его усы разлетелись в разные стороны.


— Какой библиотеки?


— Внизу, здесь, в больнице.


— Черт бы их побрал, — выругался Корнблатт. — Каждый раз, когда мне нужно заняться научной работой, приходится ездить в медицинскую школу.


Мы пересекли вестибюль и подошли к очередям. Одна из врачей заметила знакомого пациента, стоящего в очереди, проговорила:


— Я присоединюсь к вам через минутку, — и отошла, чтобы поздороваться с ребенком.


— Не пропусти собрания, — не останавливаясь, крикнул ей вслед Корнблатт. Когда мы миновали толпу, он продолжил: — Ни библиотеки, ни психиатрического отделения, ни субсидий на научные работы, полное прекращение приема на работу. А теперь идут разговоры о новых сокращениях во всех отделениях. Энтропия. Наверное, эти ублюдки намерены снести нашу больницу и продать участок.


— Ну, не при теперешнем состоянии рынка.


— Нет, я говорю серьезно, Алекс. Мы не приносим дохода, а эти люди судят только по результату. Они замостят участок и разобьют на множество автостоянок.


— В этом случае они могли бы начать с того, что замостили бы стоянку на той стороне улицы.


— Не иронизируй. Мы — поденщики, пеоны для этих типов. Просто еще один вид прислуги.


— Как они смогли взять все под контроль?


— Джонс, новый председатель, распоряжается больничными капиталовложениями. Думается, он делает это весьма успешно. Поэтому, когда тяжелые времена стали еще тяжелее, совет директоров заявил, что им нужен профессиональный финансист, и проголосовал включить Джонса в совет. Тот, в свою очередь, уволил всю старую администрацию и привел армию своих людей.


У дверей лифтов кружилась еще одна толпа. Топающие ноги, усталые кивки, бессмысленные шлепки по ягодицам. Два лифта застряли на верхних этажах. На третьем висело объявление: «НЕ РАБОТАЕТ».


— Вперед, мои солдаты, — скомандовал Корнблатт, указывая на лестницу, и ускорил шаг почти до бега. Все четверо перепрыгнули первый пролет с усердием энтузиастов триатлона. Когда мы взобрались наверх, Корнблатт подпрыгивал на месте, как заправский боксер.


— Пошли, ребята! — Он толкнул дверь.


Аудитория располагалась чуть ниже. Несколько врачей слонялись у дверей, над которыми висел написанный от руки плакат: «Собрание в память Эшмора».


— А что стряслось с Кентом Хербертом?


— С кем? — не понял Корнблатт.


— С Хербертом. Токсикологом. Разве он не работал с Эшмором?


— Не знал, чтобы кто-нибудь работал с Эшмором. Этот парень был одиночкой. Настоящим… — Он умолк. — Херберт. Нет, не уверен, что помню такого.


Мы вошли в большой полукруглый лекционный зал. Ряды обитых серой материей сидений круто спускались к деревянному помосту, на котором располагалась кафедра. Пыльная зеленая доска на колесиках стояла в глубине помоста. Обивка кресел выцвела, некоторые сиденья порваны. Негромкий гул случайных разговоров наполнял комнату.


В аудитории было по крайней мере пятьсот мест, но занято не более семидесяти. Присутствовали такие разные люди, что собрание напоминало провалившихся на экзамене учеников, собранных в один класс отстающих. Корнблатт и сопровождающие его лица направились в нижнюю часть зала, пожимая руки и обмениваясь приветствиями по пути. Я же отстал и устроился в самом верхнем ряду.


Множество белых халатов — работающие на полную ставку врачи. Но почему отсутствуют ведущие частную практику? Не смогли прийти из-за того, что слишком поздно объявили о собрании, или предпочли не участвовать? Западная педиатрическая всегда испытывала некоторое напряжение в отношениях между выпускниками университетов и медицинских школ, но обычно врачи, работающие на полной ставке, и практикующие в «реальном мире» доктора ухитрялись поддерживать сдержанный симбиоз.


Оглядевшись повнимательней, я был поражен еще одним явлением — седых голов было крайне мало. Куда делись те, кто постарше, кого я знал раньше?


Прежде чем я успел подумать об этом, какой-то человек с микрофоном ступил на кафедру и призвал присутствующих к тишине. Лет тридцати пяти, с бледным детским лицом, копной светлых волос и прической в стиле афро. Его белый халат слегка пожелтел и был слишком велик для него. Под халатом виднелись черная рубашка и коричневый вязаный галстук.


— Пожалуйста, тише, — попросил он.


Гул стих. Раздалось еще несколько отдельных голосов, затем наступила тишина.


— Благодарю всех за то, что пришли. Может ли кто-нибудь закрыть дверь?


Головы повернулись в мою сторону. Я понял, что сижу ближе всех к двери, встал и закрыл ее.


— Ну что ж, — начала Прическа Афро. — Первый пункт нашего собрания — минута молчания в память нашего коллеги доктора Лоренса Эшмора. Поэтому прошу всех встать…


Все поднялись с мест. Опустили головы. Прошла долгая минута.


— О'кей, садитесь, пожалуйста, — предложил ведущий.


Подойдя к доске, он взял кусок мела и написал:


Повестка дня:


1. Памяти Эшмора.


2.


3.


4…?


Отойдя от доски, он спросил:


— Желает ли кто-нибудь сказать несколько слов о докторе Эшморе?


Молчание.


— Тогда позвольте мне. Я знаю, что выступаю от имени всех нас с осуждением жестокости того, что произошло с Лэрри, и с выражением нашей глубочайшей симпатии его семье. Вместо цветов я предлагаю организовать фонд и пожертвовать его какой-нибудь организации по выбору семьи. Или по нашему выбору, если в данный момент семье будет слишком тяжело обсуждать эту проблему. Мы можем решить этот вопрос теперь или попозже, в зависимости от того, как вы настроены. Кто-нибудь желает выступить по этому поводу?


— Как насчет Центра по контролю за ядами? — предложила женщина с короткой стрижкой, сидящая в третьем ряду. — Он ведь был токсикологом?


— Центр по контролю за ядами. Хорошо, — сказал ведущий. — Кто-нибудь поддерживает это предложение?


Поднялась одна рука.


— Спасибо, Барб. Итак, продолжим. Кто-нибудь знаком с семьей? Чтобы информировать их о наших намерениях.


Никто не ответил.


Афро посмотрел на женщину, которая внесла предложение.


— Барб, ты согласна отвечать за сбор денег?


Женщина кивнула.


— Хорошо. Ну что ж, господа, приносите пожертвования в кабинет Барб Лоуман в ревматологии, и мы постараемся, чтобы Центр по контролю за ядами получил деньги как можно быстрее. Есть ли еще что-нибудь по этому вопросу?


— Принято! — произнес кто-то. — У нас нет вопросов.


— Мог бы ты встать и разъяснить это более подробно, Грег? — предложил ведущий.


Поднялся коренастый бородатый мужчина в клетчатой рубашке с широким галстуком в цветочек в стиле ретро. Мне показалось, что я припоминаю этого человека, он тогда был еще без бороды. Какая-то итальянская фамилия.


— …Я хочу сказать, Джон, что охрана у нас здесь никуда не годится. То, что случилось с ним, могло бы случиться с любым из нас, а так как вопрос идет о наших жизнях, мы имеем право получать полную информацию о том, что именно произошло, насколько успешно идет полицейское расследование, а также какие меры мы можем предпринять для собственной безопасности.


— Таких мер не существует! — воскликнул чернокожий мужчина в очках. — Если администрация не предпримет реальных усилий для создания настоящей системы безопасности, не установит круглосуточное дежурство у каждого выхода к автостоянкам и на каждой лестничной площадке.


— Это потребует денег, Хэнк, — возразил бородач. — Желаю успехов.


Встала женщина, чьи волосы цвета помоев были собраны в «конский хвост».


— Деньги найдутся, Грег, — заявила она, — если администрация правильно установит первоочередность действий и если поймет, что мы не нуждаемся в увеличении числа полувоенных типов, мешающих нашим пациентам в вестибюлях, а что нам нужно именно то, о чем ты и Хэнк только что сказали: настоящая охрана, включая занятия по самозащите, карате, «мейс»[21] и прочее. Особенно для женщин. Медсестрам приходится сталкиваться с подобной опасностью каждый день, когда они переходят улицу. Особенно если работают в ночную смену. Вы все знаете о том, что пару из них избили и…


— Я знаю, что…


— …Открытые стоянки вообще не охраняются. Мы все знаем это из собственного опыта. Я приехала сегодня по срочному вызову в пять утра и, позвольте вам заметить, чувствовала себя не слишком уверенно. Я также хочу сказать, что было серьезной ошибкой ограничить это собрание присутствием врачей. Сейчас не время для элитных фокусов. Сестры и санитары страдают не меньше нашего, а они работают ради той же цели, что и мы. Нам следует объединиться, доверять друг другу, а не распадаться на фракции.


Никто не сказал ни слова.


Женщина с «конским хвостом» оглядела аудиторию и села на свое место.


— Спасибо, Элейн, — поблагодарил Афро, — ты правильно все сказала. Хотя не думаю, что мы сознательно ограничили это собрание.


— Да, — возразила женщина с «конским хвостом», снова поднимаясь с места, — а о нем сообщили кому-нибудь, кроме врачей?


Афро улыбнулся:


— Это было собрание медицинского персонала, Элейн, поэтому естественно, что врачи…


— А ты не думаешь, что остальным штатным служащим это не безразлично, Джон?


— Конечно, — сказал Афро. — Я…


— Женщины Западной педиатрической больницы просто перепуганы. Проснитесь, люди! Необходимо предоставить возможность всем. Если вы не забыли, две последние жертвы нападения были женщинами и…


— Да, я помню, Элейн. Мы все помним. И я заверяю вас, что в связи с этим событием намечены еще два собрания, и, разумеется, они должны состояться. Решительная попытка объединиться будет сделана.


Элейн некоторое время раздумывала, стоит ли продолжать дискуссию, а затем, покачав головой, села на свое место.


Афро с мелом наготове возвратился к доске.


— Я полагаю, что, по существу, мы перешли к следующему вопросу, так ведь? Безопасность служащих?


Отдельные кивки. Отсутствие взаимосвязи между людьми было ощутимо почти физически. Это напомнило мне множество других собраний, проходивших много лет тому назад. Бесконечные дискуссии, отсутствие решений или минимальное их количество.


Афро поставил отметку рядом с пунктом «Памяти Эшмора», на следующей строке написал: «Безопасность служащих» и повернулся к аудитории.


— О'кей. Есть ли еще предложения, помимо охраны и карате?


— Ага, — заявил лысеющий смуглый широкоплечий мужчина. — Огнестрельное оружие.


Несколько смешков.


Афро скупо улыбнулся:


— Спасибо, Эл. Не так ли действовали в Хьюстоне?


— Можешь быть уверен, Джон. «Эс и вэ» в каждой черной сумке. Это значит «смит-и-вессон» — расшифровываю для всех вас, пацифистов.


Афро большим и указательным пальцами изобразил пистолет, направил его на лысого и подмигнул:


— Что-нибудь еще, Эл, помимо превращения больницы в вооруженный лагерь?


Встал Дэн Корнблатт.


— Мне неприятно говорить об этом, но мы сбиваемся на обсуждение очень узкой проблемы. А нам следует обратиться к более серьезным вопросам.


— В каком смысле, Дэн?


— В смысле цели нашего существования, существования этого учреждения.


Афро, казалось, недоумевал:


— Я так понимаю, мы уже покончили с обсуждением второго вопроса?


— Я, безусловно, покончил, — заявил Корнблатт. — Безопасность — это симптом более серьезной болезни.


Афро мгновение помедлил, затем поставил отметку перед пунктом «Безопасность служащих».


— О какой болезни ты говоришь, Дэн?


— Хронической. Об апатии в последней стадии — изначально санкционированной апатии. Только посмотрите вокруг. Сколько врачей, имеющих частную практику, находятся в штате, Джон? Двести человек! Посмотри, какой процент из них был достаточно заинтересован происходящим, чтобы захватить с собой пару сандвичей и выразить свое мнение хотя бы присутствием на этом собрании?


— Дэн…


— Подожди. Дай мне закончить. Тому, что здесь присутствует так мало врачей, занимающихся частной практикой, существует объяснение. По той же причине они стараются не присылать сюда своих платных пациентов, если могут найти хотя бы мало-мальски подходящие местные учреждения. По той же причине так много наших ведущих врачей ушли в другие места. Нам приклеили ярлык пасынка — учреждения, теряющего престиж. И общественность проглотила это, потому что и совет директоров, и администрация дают нашей клинике весьма низкую оценку. Да и мы сами тоже. Я уверен, что все мы имеем достаточно знаний по психологии, чтобы понять, что происходит с представлением ребенка о самом себе, если ему постоянно твердят, что из него ничего не получится. Он начинает верить в это. То же самое применимо и к…


Дверь широко открылась. Головы повернулись. Вошел Джордж Пламб. Поправил галстук — кроваво-красная клетка стиля пейзли[22] на фоне белой сорочки и светло-серого костюма из шелка. Когда он спускался к кафедре, туфли его щелкали по ступеням.


Достигнув ее, он остановился рядом с Афро, будто занял позицию, принадлежащую ему по праву.


— Добрый день, леди и джентльмены, — приветствовал он всех.


— Мы как раз говорим об установившейся в этом учреждении апатии, Джордж, — проговорил Корнблатт.


Пламб изобразил задумчивость и подпер кулаком свой подбородок.


— Я пребывал в убеждении, что это собрание в память о докторе Эшморе.


— Так и было, — поддакнул председательствующий, — но мы затронули ряд дополнительных вопросов.


Пламб повернулся и осмотрел доску.


— Кажется, довольно обширный ряд. Можно ли мне вернуться к первому пункту и поговорить о докторе Эшморе?


Молчание. Затем кивки. Корнблатт с раздраженным видом занял свое место.


— Прежде всего, — начал Пламб, — я хочу передать соболезнования совета директоров и администрации по поводу смерти доктора Лоренса Эшмора. Доктор Эшмор был известный ученый, и, конечно же, его отсутствие будет ощущаться нами. Миссис Эшмор попросила, чтобы деньги были потрачены не на цветы, а пожертвованы ЮНИСЕФ — Международному чрезвычайному фонду помощи детям. Моя канцелярия охотно займется этим. Второе. Я хочу заверить вас, что с карточками-ключами от автостоянок все в порядке. Они готовы, и вы можете получить их в службе безопасности с трех до пяти сегодня и завтра. Приносим извинения за доставленные неудобства. Однако я уверен, что все вы понимаете необходимость изменения кода. Есть ли вопросы?


Коренастый бородатый мужчина по имени Грег спросил:


— А как насчет настоящей охраны? Дежурный на каждой лестничной клетке?


Пламб улыбнулся:


— Я как раз подходил к этому вопросу, доктор Спирони. Да, и полиция, и наша собственная служба безопасности сообщают, что лестничные клетки представляют собой серьезную проблему. Но, несмотря на то что затраты на охрану будут весьма значительными, мы готовы ввести круглосуточное дежурство — один человек на лестничную клетку, на каждом уровне врачебных отделений, а также по охраннику в смену на каждой из трех открытых стоянок на той стороне бульвара. Иными словами, пятнадцать охранников на все участки, а это значит, нужно нанять еще одиннадцать охранников в дополнение к имеющимся четверым. Стоимость, включая премии и страховку, поднимется почти до четырехсот тысяч долларов.


— Четыреста тысяч! — вскочил с места Корнблатт. — Почти сорок тысяч на полицейского?


— На охранника, а не на полицейского, доктор Корнблатт. Полицейские будут стоить намного дороже. Как я сказал, в эти расчеты включаются премии, страховка, компенсация работникам, снабжение и оснащение, а также специальная доплата в зависимости от расположения поста за справки посетителям внутри здания и на стоянках. Компания, с которой мы заключили контракт, имеет отличную репутацию, и их предложение включает обучение всех служащих самозащите и приемам предотвращения преступлений. Администрация сочла, что нечего охотиться за дешевой сделкой, доктор Корнблатт. Однако если вы захотите поискать более выгодное в денежном отношении предложение, то пожалуйста. Но имейте в виду, что время тоже имеет значение. Мы хотим как можно скорее восстановить в нашей клинике спокойствие и чувство безопасности. — Сплетя руки на животе, он взглянул на Корнблатта.


— Насколько мне известно, моя работа заключается в лечении детей, Джордж, — заметил кардиолог.


— Вот именно, — подтвердил Пламб и, повернувшись к Корнблатту спиной, спросил: — Есть ли еще вопросы?


Минута молчания, такая же долгая, как в память об Эшморе.


Вновь поднялся с места Корнблатт:


— Не знаю, как вы, а я чувствую, что к нам присоединились посторонние.


— Посторонние? — переспросил Пламб. — В каком смысле, доктор Корнблатт?


— В том смысле, Джордж, что это собрание предполагалось как собрание медперсонала, а ты пришел и взял бразды правления.


Пламб потер подбородок. Посмотрел на врачей. Улыбнулся. Покачал головой.


— Но, — возразил он, — это не входило в мои планы.


— Возможно, Джордж. Но именно так и получилось.


Пламб шагнул к первому ряду. Поставив ногу на сиденье стула, он облокотился на колено. Вновь подпер рукой подбородок и стал похож на «Мыслителя» Родена.


— Посторонние, — вновь повторил он. — В свое оправдание могу сказать только, что у меня не было такого намерения.


— Джордж, Дэн хотел… — начал было Афро.


— Не нужно объяснять, доктор Рандж. Трагический случай с доктором Эшмором сделал всех нас очень нервными. — Продолжая стоять в позе мыслителя, он вновь обернулся к Корнблатту:


— Я должен сказать, доктор, что был удивлен, услышав именно от вас такое сектантское заявление. Если я правильно припоминаю, то в прошлом месяце вы составили меморандум, призывающий к более тесным связям между администрацией и профессиональным штатом. Думаю, что термин, который вы употребили, означал взаимную поддержку?


— Я говорил по поводу принятия решения, Джордж.


— И я пытался достичь именно этого, доктор Корнблатт. Взаимная поддержка. Взаимообогащающее решение о безопасности. Именно об этом я снова и снова говорю всем вам. Выдвигайте ваши предложения. Если вы сможете выработать — так, как сделали это мы, — всеобъемлющее предложение по такой же или более низкой стоимости, то администрация и совет директоров будут более чем счастливы серьезно рассмотреть его. Уверяю вас. Я считаю, что нет необходимости напоминать вам о финансовой ситуации в нашем учреждении. Надо где-то изыскать эти четыреста тысяч.


— Конечно, за счет лечения пациентов, — усмехнулся Корнблатт.


Пламб печально улыбнулся:


— Как я уже не раз подчеркивал, снижение затрат на лечение — это всегда последний резерв. Но с каждым месяцем нас обдирают все больше и больше — скоро до кости доберутся. В этом нет ничьей вины. Это просто реальность современной жизни. В общем-то, может быть, даже и хорошо то, что мы удалились от вопроса об убийстве доктора Эшмора и разговариваем на самую животрепещущую тему на открытом собрании. В какой-то мере эти два вопроса — относительно финансов и безопасности — взаимосвязаны: оба они проистекают из демографических проблем, которые находятся вне чьего-либо контроля.


— Значит, этот район вообще исчезает? — спросил Спирони.


— К сожалению, доктор. Район уже фактически исчез.


— Что же вы предлагаете? — спросила Элейн, женщина с «конским хвостом». — Закрыть больницу?


Пламб резко обернулся в ее сторону. Опустив ногу со стула, он выпрямился и вздохнул:


— Доктор Юбенкс, я предлагаю, чтобы мы все — как это ни тяжело — были осведомлены относительно того реального положения вещей, которое фактически лишает нас свободы действий. Относительно специфических проблем нашего учреждения, которые осложнили и без того тяжелое положение в области здравоохранения в этом городе, округе, штате, и, до некоторой степени, во всей стране. Я предлагаю, чтобы мы не выходили из реалистических рамок и всеми силами поддерживали на определенном уровне состояние нашего учреждения.


— На определенном уровне? — переспросил Корнблатт. — Звучит так, будто предстоят новые сокращения, Джордж. А что после этого? Еще один погром, подобно тому, что случилось с психиатрическим отделением? Или радикальная хирургия в каждом отделении, разговор о которой доносится до всех нас?


— Не думаю, — возразил Пламб, — что сейчас подходящее время вникать в такие подробности.


— Почему бы и нет? Это открытое собрание.


— Просто потому, что в настоящее время мы не располагаем фактами.


— Значит, ты не отрицаешь, что предстоят сокращения? Скоро?


— Нет, Дэниэл, — сказал Пламб, выпрямляясь и закладывая руки за спину. — С моей стороны было бы нечестно отрицать это. Я и не отрицаю, и не подтверждаю, ибо и то и другое сослужило бы плохую службу и вам, и больнице в целом. Я присутствую здесь для того, чтобы выразить уважение доктору Эшмору и высказать солидарность — мою лично и от имени всей администрации — с вашими добрыми намерениями почтить его память. Политический характер собрания мне не понятен, и, если бы я знал, что помешаю, то не пришел бы сюда. Поэтому извините за вторжение, хотя, если не ошибаюсь, здесь присутствуют и другие доктора философии. — Он метнул взгляд в мою сторону. — До свидания. — Он слегка взмахнул рукой и направился вверх по ступеням к выходу.


— Джордж… Доктор Пламб! — воскликнул Афро.


Пламб остановился и повернулся:


— Да, доктор Рандж?


— Мы все — я уверен, что говорю от имени всех, — ценим то, что вы пришли.


— Благодарю, Джон.


— Может быть, если это приведет к большей взаимосвязи между администрацией и сотрудниками, смерть доктора Эшмора приобретет хотя бы крошечный смысл.


— На все воля Божья, Джон, — ответил Пламб. — На все воля Божья.

12


После ухода Пламба собрание, казалось, потеряло свою остроту. Некоторые задержались и заспорили, собравшись в небольшие группы, но большинство исчезли. Выйдя из аудитории, я увидел Стефани, идущую по коридору.


— Уже закончилось? — спросила она, ускоряя шаг. — Меня задержали.


— Все. Но ты немного потеряла. Кажется, никому нечего было сказать о докторе Эшморе. И собрание начало превращаться в ворчание против администрации. Затем появился Пламб и разрядил обстановку, предложив сделать все, что они требовали.


— Что именно?


— Лучшую охрану. — И я изложил подробности, а затем пересказал обмен любезностями, произошедший между Пламбом и Дэном Корнблаттом.


— А теперь о приятном, — проговорила Стефани. — Мы, кажется, в конце концов нашли у Кэсси что-то органическое. Смотри-ка.


Она вынула из кармана лист бумаги. Вверху стояло имя Кэсси и регистрационный номер больницы. Под ним — колонка цифр.


— Прямо из лаборатории.


Она указала на цифры.


— Низкое содержание сахара — гипогликемия. Это легко может объяснить эпилепсию, Алекс. На электроэнцефалограмме нет локализации и других отклонений — Богнер говорит, что это один из показателей, открытый для толкований. Я уверена, ты знаешь, с детьми так часто происходит. Если бы мы не обнаружили низкое содержание сахара, мы оказались бы в тупике.


Она положила бумагу в карман.


— Гипогликемия никогда до сих пор не проявлялась в ее анализах, я прав?


— Да, я каждый раз проверяла это. Когда ты сталкиваешься с детскими припадками, всегда смотришь на нарушение баланса сахара и кальция. Неспециалист может подумать, что гипогликемия — это что-то второстепенное, но у младенцев она способна серьезно нарушить нервную систему. Оба раза у Кэсси после припадков было нормальное содержание сахара, но я спросила Синди, давала ли она ей какое-нибудь питье перед тем, как привозила в пункт неотложной помощи. Она сказала, что давала — сок или содовую. Это объяснимо, потому что ребенок выглядит обезвоженным, и Синди, разумеется, вливала в нее какую-нибудь жидкость. Этот факт плюс время на дорогу — и в результате предыдущие лабораторные анализы оказались неточными. Поэтому до некоторой степени хорошо, что у нее случился припадок здесь, в больнице, и мы смогли сразу же сделать анализы.


— А есть какие-нибудь объяснения, почему сахар на таком низком уровне?


Стефани мрачно взглянула на меня:


— В этом весь вопрос, Алекс. Острая гипогликемия с приступами чаще наблюдается у младенцев, а не у малышей до трех лет. Недоношенность, диабет у матерей и перинатальные[23] проблемы — все это может отразиться на поджелудочной железе. У малышей постарше скорее можно предположить инфекцию. Количество лейкоцитов у Кэсси нормальное, но, возможно, то, что мы видим, это остаточный эффект. Постепенное повреждение поджелудочной железы, вызванное старой инфекцией. Я не могу также исключить нарушение обмена веществ, хотя мы проверяли его еще тогда, когда у нее были проблемы с дыханием. У нее могли быть какие-то проблемы, связанные с накоплением гликогена, а чтобы исследовать это, у нас нет образцов для анализа.


Она посмотрела вдоль коридора и вздохнула.


— Еще одно подозрение: это может быть опухоль поджелудочной железы — инсулома. А это весьма неприятно.


— Пока что все твои вести не из разряда веселых, — заметил я.


— Согласна, но, по крайней мере, мы узнаем, с чем имеем дело.


— Ты сказала об этом Синди и Чипу?


— Я сказала, что у Кэсси низкое содержание сахара и, вероятно, она не страдает классической эпилепсией. А в остальном я не считаю нужным вдаваться в подробности, пока мы все еще пытаемся установить диагноз.


— Как они отреагировали?


— Оба были какими-то пассивными — измучились. Будто им было все равно, принимать ли еще один удар. Прошлой ночью оба почти не спали. Чип отсюда поехал сразу на работу, а Синди свалилась на диван.


— А как Кэсси?


— Все еще вялая. Мы стараемся стабилизировать у нее содержание сахара. Вскоре она будет чувствовать себя нормально.


— Какие процедуры ей предстоят?


— Опять анализы крови, томография пищеварительных органов. Возможно, со временем возникнет необходимость хирургического вмешательства — чтобы иметь возможность непосредственно осмотреть поджелудочную железу. Но это еще нескоро. А сейчас я должна вернуться к Торгесону. Он просматривает историю болезни Кэсси у меня в кабинете. Оказался приятным типом, весьма простым.


— А он просматривает и историю болезни Чэда?


— Я просила принести, но ее не могут найти.


— Знаю. Я ее тоже искал — чтобы познакомиться с предысторией. Ее взял некто Д. Кент Херберт — он работал на Эшмора.


— Херберт? — переспросила Стеф. — Никогда о нем не слышала. Зачем Эшмору понадобилась эта карта сейчас, если раньше он не проявил к ней абсолютно никакого интереса?


— Хороший вопрос.


— Я подам запрос по этому поводу. А тем временем давай сосредоточим внимание на обмене веществ мисс Кэсси.


Мы направились к лестнице.


— Может ли гипогликемия послужить причиной других заболеваний — дыхательных проблем, кровавых поносов? — спросил я.


— Непосредственно — нет, но все проблемы могли быть симптомами общего инфекционного процесса или какого-нибудь редкого синдрома. Все время появляются какие-то открытия, и каждый раз, когда открывают новый фермент, мы сталкиваемся с пациентом, у которого его недостает. Или это мог быть нетипичный случай чего-нибудь, на что мы делали анализы, но что не проявилось в крови девочки по причине, известной одному Богу.


Она говорила быстро и оживленно, довольная тем, что ей приходится иметь дело со знакомыми врагами.


— Ты все еще хочешь, чтобы я принимал участие в наблюдении? — поинтересовался я.


— Конечно. Почему ты спрашиваешь?


— У меня такое впечатление, что ты забыла о синдроме Мюнхгаузена и теперь считаешь, что болезни Кэсси настоящие.


— Да, хорошо, если бы они были настоящими. И поддающимися лечению. Но даже если бы это было так, скорее всего, мы бы имели дело с хронической формой. И поэтому мне бы очень пригодилась твоя поддержка, если ты не возражаешь.


— Ни в коем случае.


— Большое спасибо.


Мы направились вниз. На следующем этаже я спросил:


— А могла ли Синди — или кто-нибудь еще — вызвать гипогликемию искусственно?


— Конечно, если посреди ночи она впрыснула бы Кэсси инсулин. Я сразу же подумала о такой возможности. Но это потребовало бы значительного опыта в выборе времени и дозы.


— Хорошей практики в умении делать инъекции?


— Использование Кэсси в качестве подушечки для булавок. Теоретически я могу это допустить. Синди проводит много времени с Кэсси. Но, учитывая реакцию девочки на шприцы, не устраивала бы она каждый раз при виде матери истерики, если та имеет обыкновение колоть ее? Но пока что, мне кажется, единственный человек, кого Кэсси не выносит, это я… Во всяком случае, во время осмотра я не заметила никаких следов уколов.


— Среди других следов от уколов были бы они заметны?


— Не очевидны, но я очень внимательно провожу осмотр, Алекс. Дети осматриваются весьма тщательно.


— А можно ввести инсулин в организм другим путем?


Стефани отрицательно покачала головой, мы продолжали спускаться вниз.


— Конечно, есть оральные гипогликемические лекарства, но их метаболиты[24] были бы видны при токсикологических анализах.


Вспомнив об увольнении Синди из армии по причине слабого здоровья, я спросил:


— А есть в семье больные диабетом?


— Кто-то, кто делится с Кэсси инсулином? — Стефани покачала головой. — В самом начале, при исследовании обмена, веществ у Кэсси, мы проверили обоих — и Чипа, и Синди. Все в норме.


— Что ж, хорошо, — проговорил я, — просто повезло, что удалось это обнаружить.


Стефани остановилась и поцеловала меня в щеку.


— Я ценю твои замечания, Алекс. Я так рада, что имею дело с биохимией, иначе рискую потерять из виду другие возможности.

* * *


Вернувшись на цокольный этаж, я поинтересовался у охранника, где находится отдел кадров. Он осмотрел меня с головы до ног и ответил, что прямо здесь, на этом этаже.


Оказалось, нужный мне отдел располагался там же, где и раньше. Две женщины сидели за пишущими машинками, третья раскладывала бумаги по папкам. Она и подошла ко мне. Соломенного цвета волосы, остренькое личико, лет под шестьдесят. Под карточкой-пропуском висел круглый, показавшийся мне самодельным, значок, на котором была прикреплена фотография большой лохматой овчарки. Я объяснил, что хочу послать открытку с выражением сочувствия вдове доктора Лоренса Эшмора, и попросил его домашний адрес.


— О да, это ужасно, не правда ли? Что происходит с этим заведением?! — сказала она прокуренным голосом и пролистала папку размером с небольшой городской телефонный справочник. — Вот, пожалуйста, доктор. Норт-Виттиер-драйв в Беверли-Хиллз. — Она назвала улицу в 900-м квартале.


Северная сторона Беверли-Хиллз — район лучших земельных участков, 900-й квартал расположен прямо над бульваром Сансет. Лучший из лучших. Ясно, что Эшмор жил на средства намного бо́льшие, чем субсидии на научную работу.


Служащая вздохнула:


— Бедняга. Это говорит о том, что безопасность купить нельзя.


— Да, согласен.


— Хотя как сказать…


Мы обменялись понимающими улыбками.


— Милая собачка, — заметил я, указывая на значок.


Женщина расцвела:


— Это моя драгоценность — мой чемпион. Я развожу староанглийскую породу за их характер и работоспособность.


— Это, наверное, интересно.


— Больше чем интересно. Животные отдают нам все, ничего не ожидая в ответ. Мы могли бы кое-чему поучиться у них.


Я кивнул.


— Еще один вопрос. С доктором Эшмором работал некто Д. Кент Херберт. Медицинский персонал хотел бы сообщить ему о благотворительном фонде, установленном клиникой в честь доктора Эшмора, но его не могут разыскать. Мне дали поручение связаться с ним, но я не уверен даже, продолжает ли он работать у нас, поэтому, если у вас есть его адрес, я был бы вам весьма благодарен.


— Херберт. Гм. Значит, вы полагаете, он ушел из клиники?


— Не знаю. Мне кажется, в январе и феврале его фамилия еще была в списках на зарплату, если это вам поможет.


— Возможно. Херберт… Надо посмотреть.


Подойдя к своему столу, женщина сняла с полки другую толстую папку.


— Херберт, Херберт, Херберт… Ну вот, здесь есть парочка Хербертов, но, кажется, оба они вам не подойдут. Роланд Херберт из пищеблока и Дон Херберт из токсикологии.


— Скорее всего, это Дон. Доктор Эшмор специализировался именно в токсикологии.


Служащая поморщилась:


— Дон — это женское имя. Мне казалось, вы разыскивали мужчину.


Я беспомощно пожал плечами:


— Вероятно, какая-то путаница. Врач, сообщивший мне это имя, не знал лично Херберта, поэтому мы оба решили, что это мужчина. Прошу извинения за мужской шовинизм.


— О, не беспокойтесь из-за такой ерунды, — воскликнула служащая. — Я в эти дела не ввязываюсь.


— А есть ли у этой Дон средний инициал К?


Она посмотрела в документы:


— Да, есть.


— Ну, тогда это она. Меня просили разыскать Д. Кент Херберт. А какая у нее должность?


— Хм, пять тридцать три А — сейчас посмотрю… — Она пролистала страницы еще одной книги. — Похоже, она была ассистентом по научной работе. Первая степень.


— Она случайно не перешла в другое отделение?


Посмотрев еще в одной папке, женщина ответила:


— Нет. Похоже, она уволилась.


— Гм… А у вас есть ее адрес?


— Нет, ничего. Мы выбрасываем личные дела через тридцать дней с момента ухода — у нас серьезная проблема с помещениями.


— Когда именно она уволилась?


— Это я могу вам сказать. — Она перелистнула несколько страниц и указала на непонятную для меня кодированную запись. — Вот здесь. Вы правы — в феврале она еще работала. Но это был ее последний месяц здесь — она предупредила об уходе пятнадцатого, и официально вычеркнута из списка на зарплату двадцать восьмого.


— Пятнадцатого, — повторил я. На следующий день после того, как она взяла историю болезни Чэда Джонса.


— Да. Посмотрите: два тире пятнадцать.


Я покрутился в отделе кадров еще несколько минут, слушая рассказ о ее собаках. Но думал я о двуногих созданиях.

* * *


В 3.45 пополудни я покинул автостоянку. В нескольких футах от выезда полицейский на мотоцикле выписывал какой-то медсестре квитанцию на штраф за нарушение правил перехода улицы. Медсестра казалась разъяренной; лицо полицейского напоминало пустой бланк.


Движение на бульваре Сансет было блокировано из-за столкновения четырех автомашин, суматохи, устроенной любителями поглазеть на происшествие, и сонливости дорожных полицейских. Я потратил час, чтобы добраться до безжизненного зеленого островка — той части бульвара, которая принадлежала Беверли-Хиллз. На небольших, поросших бермудской травой холмах громоздились покрытые черепицей особняки, настоящие монументы в честь своих хозяев, украшенные неприступными воротами, теннисными кортами под навесами и неотъемлемой армией немецких автомашин.


Я проехал мимо поросшего сорняками участка размером со стадион, на котором когда-то стоял особняк Ардена. Сорняки уже превратились в сено, все деревья погибли. Дворец в средиземноморском стиле недолго служил игрушкой двадцатилетнему арабскому шейху — его превратили в факел неизвестные личности, чьи эстетические чувства были оскорблены зеленой краской тошнотного оттенка и идиотскими статуями с черными пятнами на лобке, или просто испытывающие ненависть к иностранцам. Какова бы ни была причина поджога, много лет ходили слухи, что участок будет разделен и вновь застроен. Но резкое падение спроса на рынке недвижимости притушило этот оптимизм.


Через несколько кварталов показался отель «Беверли-Хиллз», окруженный вереницей белых лимузинов. Кто-то празднует свадьбу или продвигает новый фильм.


Добравшись до Виттиер-драйв, я решил проехать чуть дальше. Но, когда название улицы дошло до моего сознания, я обнаружил, что неизвестно зачем повернул направо и теперь еду по улице, обсаженной палисандром.


Дом Лоренса Эшмора находился в конце квартала — сооружение из известняка в три этажа в стиле короля Георга. Он располагался на двойном участке шириной, по крайней мере, двести футов. Здание казалось несколько тяжеловатым, но содержалось в безукоризненном состоянии. Вымощенная кирпичом круглая подъездная дорога прорезала превосходный ровный газон. Планировка участка была скромной, но приятной, предпочтение отдавалось азалиям, камелиям и гавайским папоротниковым деревьям — стиль короля Георга сменялся тропическим. Плакучее оливковое дерево давало тень половине газона. Другая половина была отдана солнцу.


С левой стороны от дома находился порт-кошер[25], способный вместить одну из тех процессий, которые я видел только что у отеля. По ту сторону деревянных ворот виднелись верхушки деревьев и пылающие красные облака буганвилеи.


Высший класс. Даже учитывая спад на рынке недвижимости, стоит не меньше четырех миллионов.


На подъездной дороге стоял только один автомобиль. Белый «олдсмобил-катласс», модель пяти– или шестилетней давности. На сотню ярдов в обе стороны — ни души. Никого одетого в траур, ни букета на крыльце. Окна закрыты ставнями, никаких следов чьего-либо присутствия. На прекрасном подстриженном газоне пристроено рекламное объявление охранной фирмы.


Я проехал чуть дальше, повернул в обратном направлении, вновь миновал особняк и направился домой.

* * *


Обычные вызовы, записанные на коммутаторе; из Форт-Джексона — ничего. Но я все-таки позвонил на базу и вызвал капитана Катца. Он ответил быстро.


Я напомнил ему, кто я такой, и выразил надежду, что не мешаю ему обедать.


— Нет, все нормально, — ответил он. — Я собирался позвонить вам. Думаю, я нашел то, что вам нужно.


— Чудесно.


— Одну секундочку — а, вот оно. По поводу эпидемий гриппа и пневмонии за последние десять лет, правильно?


— Совершенно верно.


— Ну так вот, насколько я могу судить, у нас была только одна эпидемия гриппа восточного происхождения — еще в семьдесят третьем году. Но это раньше интересующего вас периода.


— И с тех пор больше ничего?


— Не похоже. И никакой пневмонии за этот период. То есть я хочу сказать, что отдельные случаи гриппа, конечно, имели место, но ничего, что можно было бы назвать эпидемией. А мы очень тщательно ведем учет подобных заболеваний. Единственное, из-за чего нам приходится беспокоиться, — это бактериальный менингит. Вы понимаете, как это может быть опасно в сравнительно замкнутых коллективах.


— Конечно, — согласился я. — А были эпидемии менингита?


— Несколько раз. Самая последняя — два года назад. Перед этим в восемьдесят третьем, затем в семьдесят восьмом и семьдесят пятом — если задуматься, выглядит почти циклично. Может, даже стоит это проверить, посмотреть, не откроет ли кто-нибудь закономерность.


— Насколько серьезны были вспышки?


— Единственная, которую я наблюдал лично, случилась два года назад. Довольно серьезная — были даже смертельные случаи.


— А каковы последствия — осложнения на мозг, припадки?


— Весьма вероятны. У меня под рукой нет данных, но я могу их разыскать. Вы подумываете об изменении темы ваших исследований?


— Еще не совсем, — ответил я. — Просто любопытно.


— Ну что ж, — проговорил он. — Любопытство — вещь хорошая. Иногда. Особенно у вас там, на гражданке.

* * *


У Стефани появились конкретные данные. Теперь они появились и у меня.


Синди солгала по поводу увольнения из армии.


Может быть, Лоренс Эшмор тоже раскопал кое-какие сведения. Увидел имя Кэсси в списке поступающих и выписывающихся и заинтересовался.


Что же еще заставило его вновь просмотреть историю болезни Чэда Джонса?


Он никогда не сможет сказать мне об этом, но, возможно, это в состоянии будет сделать его ассистент.


Я позвонил в справочные бюро 213, 310 и 818, интересуясь, нет ли в их списках Дон Кент Херберт. Безрезультатно. Расширил свои поиски до 805, 714 и 619. То же самое. Тогда я позвонил Майло в Центр Паркера.


— Слышал о вчерашнем убийстве в вашей больнице, — начал он.


— Я был в клинике, когда это случилось. — И я рассказал ему о событиях в вестибюле и о допросе. И о чувстве, что за мной следили, когда я выходил с автостоянки.


— Будь осторожен, приятель. Я получил твое послание о муже Боттомли, но у нас не зафиксированы вызовы по этому адресу по поводу домашних скандалов. И в Национальном центре информации о преступности нет никого, кого бы можно было назвать ее мужем. Но с ней живет другой человек, который действительно доставляет неприятности. Реджинальд Дуглас Боттомли, семидесятого года рождения. Судя по дате — или ее сын, или приблудный племянник.


— Что он натворил?


— Много чего. Список довольно длинный — хватит застелить постель Абдул-Джаббару[26]. Целая папка нарушений в несовершеннолетнем возрасте, затем наркотики, вождение автомобиля в нетрезвом состоянии, кражи в магазинах, мелкое воровство, кражи со взломом, грабежи, нападения. Куча арестов, несколько раз осужден, небольшие сроки тюремного заключения, главным образом в окружной тюрьме. Я заказал телефонный разговор с детективом в отделении Футхилл — выяснить, что ему известно. Но какая связь между домашними делами Боттомли и малышкой?


— Не знаю. Просто отыскиваю стрессовые факторы, которые могут заставить ее проявить себя. Возможно, потому, что она действует мне на нервы. Конечно, если предположить, что Реджи вырос таким плохим мальчиком из-за того, что Вики жестоко обращалась с ним, это даст нам пищу для размышлений. А пока у меня есть то, что имеет прямое отношение к делу. Синди Джонс лгала, когда говорила об увольнении из армии. Я только что разговаривал с Форт-Джексоном — в восемьдесят третьем году там не было никакой эпидемии пневмонии.


— Да?


— Она могла болеть пневмонией, но не во время эпидемии. А она подчеркивала, что заболевание было эпидемического характера.


— Мне кажется, смешно лгать по такому поводу.


— Игры Мюнхгаузенов, — ответил я. — Или, может быть, она что-то прикрывала этим. Помнишь, я говорил тебе, что разговор об увольнении был для нее очень болезненным — она покраснела и затеребила косу. Офицер медслужбы базы сказал, что в восемьдесят третьем действительно вспыхнула эпидемия — как раз приблизительно в то время, когда там находилась Синди. Но это был бактериальный менингит. Он может привести к припадкам. Это дает нам связь с другой системой, в которой у Кэсси были проблемы. В общем, сегодня ночью с девочкой случился эпилептический припадок. В больнице.


— Это впервые?


— Ага. Впервые, когда его видел кто-то, кроме Синди.


— Кто еще?


— Боттомли и секретарь отделения. И что интересно, только вчера Синди говорила мне: так получается, что Кэсси всегда заболевает дома и сразу же выздоравливает в больнице. Поэтому люди, возможно, начинают считать Синди сумасшедшей. И вот пожалуйста: через несколько часов после этого разговора, в присутствии очевидцев и с подтверждением химических анализов. Лабораторные исследования выявили гипогликемию, и теперь Стефани убеждена, что Кэсси больна по-настоящему. Но, Майло, и гипогликемия может быть вызвана искусственно при помощи чего угодно, что изменяет содержание сахара в крови, например при помощи инъекции инсулина. Я напомнил об этом Стефани, но не уверен, что теперь она прислушается. Она воспряла духом, отыскивая редкую болезнь в системе обмена веществ.


— Довольно резкий поворот, — проговорил Майло.


— Не могу сказать, что осуждаю ее. Столько месяцев она пыталась справиться с болезнью, но ничего не добилась. И к тому же она хочет заниматься медицинской практикой, а не играть в психологические изыски.


— Но ты, с другой стороны…


— А у меня злобный ум — слишком долго крутился рядом с тобой.


— Да-а, — проворчал он. — Ну что ж, мне понятны твои предположения насчет менингита, если мамаша болела именно им. Припадки у всех — и у матери, и у дочери. Но ты не знаешь наверняка, так ли это. И если она что-то скрывает, то почему она вообще упомянула об увольнении из армии? Зачем вообще говорить о том, что она была в армии?


— Почему моя исповедующаяся сочинила эту историю? Если она страдает синдромом Мюнхгаузена, она и дальше будет дразнить меня полуправдами. Было бы в самом деле полезно получить ее увольнительные бумаги, Майло. Узнай точно, что произошло с ней в Южной Каролине.


— Могу попытаться, но нужно время.


— И еще кое-что. Сегодня я пошел посмотреть медицинскую карту Чэда Джонса, но она пропала. Была взята в феврале ассистентом Эшмора и до сих пор не возвращена.


— Эшмора? Того, что был убит?


— Того самого. Он был токсикологом. Стефани полгода назад просила его просмотреть историю болезни Чэда, как раз когда у нее появились подозрения по поводу Кэсси. Он сделал это, но очень неохотно — занимался только научными исследованиями и не принимал пациентов. Тогда он заявил, что не нашел ничего подозрительного. Так почему же он вновь взял историю болезни Чэда? Уж не открыл ли что-нибудь новое о Кэсси?


— Прежде всего: если он не работал с пациентами, то как мог узнать что-либо о Кэсси?


— Мог увидеть ее имя в списках поступления или выписки из больницы. Такие списки выходят ежедневно, и каждый из врачей получает их. Имя девочки появляется в них раз за разом, и это, возможно, вызывает любопытство Эшмора, так что он решает вновь просмотреть документы о смерти ее брата. Ассистент — женщина по имени Дон Херберт. Я пытался разыскать ее, но она уволилась на другой день после того, как взяла историю болезни, — ничего себе, нашла время. А теперь Эшмор погиб. Мне не хочется показаться помешанным на заговорах, но все это выглядит странно, согласен? Херберт могла бы разъяснить, в чем дело, но от Санта-Барбары до Сан-Диего ни в одной адресной книге нет ни ее адреса, ни номера телефона.


— Дон Херберт, — повторил Майло. — Первая буква как у Хувера?


— Среднее имя Кент. Как у герцога.


— Отлично. Попытаюсь найти след до окончания смены.


— Был бы признателен.


— Прояви свою признательность, накормив меня. Приличная еда в доме есть?


— Я полагаю…


— А еще лучше haute cuisine[27]. Я что-нибудь подберу. Чтобы вкусно пожрать, очень дорогое, и все за твой счет.


Он заявился в восемь часов, держа на вытянутых руках белую коробку. На крышке — изображение ухмыляющегося островитянина в юбке из травы, вращающего на пальцах громадную лепешку.


— Пицца? — спросил я. — А как же насчет haute и очень дорогого?


— Подожди, пока не увидишь счет.


Он отнес коробку в кухню, поддел ногтем бечевку, снял крышку, вынул кусок и съел его, стоя у стола. Затем вытащил другой кусок, отдал его мне, взял еще один себе и присел на стул.


Я взглянул на свой кусок. Расплавленный сыр, украшенный грибами, луком, перцем, анчоусами, колбасой и множеством других продуктов, которые я не мог определить.


— Что это такое, ананас?


— И манго. И канадский бекон, и брэтвурст, и чоризо[28]. — Он потряс банку. Пустая. Облокотившись на стол обеими руками, Майло взглянул на меня… То, что ты держишь, приятель, настоящая «Паго-Паго пицца» со Спринг-стрит. Предельно демократичная кухня. По кусочку от всех видов пищи. Урок гастрономической демократии. — Он ел и разговаривал с набитым ртом: — Маленький индонезиец продает это с прилавка поблизости от центра, и люди выстраиваются в очередь.


— Люди выстраиваются в очередь и для того, чтобы заплатить штрафы за нарушение правил парковки.


— Ну, как хочешь, — заявил Майло и опять нырнул в коробку, держа руку под куском, чтобы поймать капли расплавившегося сыра.


Я подошел к буфету, отыскал пару бумажных тарелок и поставил их на стол вместе с салфетками.


— Ого, прекрасный фарфор! — Он вытер подбородок. — Что-нибудь выпьем?


Я вынул из холодильника две банки кока-колы.


— Это подойдет?


— Если холодная.


Покончив со вторым куском, он вскрыл банку и отпил глоток.


Я сел к столу и откусил от куска.


— Неплохо.


— Майло знает толк в жратве. — Он с жадностью отпил еще коки. — Что касается твоей мисс Дон К. Херберт, то к ней никаких претензий: никаких вызовов в полицию не зарегистрировано. Еще одна святая невинность.


Он сунул руку в карман, вынул лист бумаги и вручил его мне.


Дон Кент Херберт, дата рождения: 13 декабря 1963 г.


Рост 5 футов 6 дюймов, вес 170 фунтов, каштановые волосы, карие глаза, автомобиль «мазда-миата».


Внизу напечатан адрес: Линдблейд-стрит, в Калвер-Сити.


Я поблагодарил Майло и спросил, известно ли ему что-нибудь новое по делу об убийстве Эшмора.


Он покачал головой:


— Относят к обычному голливудскому нападению.


— Подходящий тип для нападения. Был богат. — Я описал дом на Норт-Виттиер.


— Не знал, что исследовательская работа так хорошо оплачивается, — заметил Майло.


— Не сказал бы, что это так. У Эшмора, наверное, был какой-то независимый доход. Это объяснило бы, почему клиника приняла его на работу в то время, когда она избавлялась от врачей и не приветствовала субсидии на исследования. Весьма возможно, что он пришел со своим приданым.


— То есть заплатил за свое поступление на службу?


— Такое случается.


— Я хотел бы спросить вот о чем. Это касается твоей теории, почему Эшмор начал проявлять любопытство. Кэсси поступала на лечение и выписывалась из клиники, начиная с момента рождения. Почему же он ждал до февраля и раньше не совал нос в чужие дела?


— Хороший вопрос. Подожди-ка.


Я принес выписки, которые сделал из истории болезни Кэсси. Майло придвинулся к столу, я стоял рядом и переворачивал страницы.


— Вот, — нашел я. — 10 февраля. За четыре дня до того, как Херберт взяла историю болезни Чэда. Вторая госпитализация Кэсси из-за проблем с желудком. Диагноз: расстройство желудка неизвестного происхождения. Возможно, сепсис — основной симптом — кровавый понос. Это могло вызвать у Эшмора предположение о каком-нибудь специфическом отравлении. Может быть, его профессиональный интерес преодолел апатию.


— Однако не настолько, чтобы он поговорил об этом со Стефани.


— Верно.


— Поэтому можно предположить, что он искал, но ничего не нашел.


— Тогда почему не возвратить назад медицинскую карту? — возразил я.


— Небрежность. Возможно, Херберт должна была сделать это, но не сделала. Знала, что скоро уходит, и ей было наплевать на бумаги.


— Когда увижу ее, спрошу об этом.


— Ага. Кто знает, может, она прокатит тебя в своей «миате».


— Трепись, трепись, — ответил я. — О Реджинальде Боттомли есть что-нибудь новенькое?


— Пока нет. Фордебранд — сыщик из Футхилла — сейчас в отпуске. Поэтому я заказал разговор с парнем, который его временно заменяет. Будем надеяться, что он посодействует.


Майло поставил банку на стол. Лицо его стало напряженным, и я подумал, что знаю причину. Он думал, известно ли тому, другому детективу, кто он, Майло, такой. Побеспокоится ли он ответить на вызов.


— Спасибо, — сказал я. — За все.


— De nada[29]. — Он потряс банку. Пустая. Облокотившись на стол обеими руками, Майло взглянул на меня.


— Что случилось?


— Ты выглядишь неуверенным. Как будто проиграл.


— Думаю, да. Все это только теории, а Кэсси до сих пор в опасности.


— Понимаю, что ты имеешь в виду. Самое лучшее — сосредоточиться, не отклоняться в сторону. Это рискованно в таких запутанных случаях — я-то знаю, часто бывал в подобных ситуациях. Чувствуешь себя бессильным, начинаешь бросаться из стороны в сторону и заканчиваешь тем, что мудрее не стал, а годы прошли.

* * *


Он ушел вскоре после окончания разговора, а я позвонил в палату Кэсси. Был уже десятый час, и посещение больных прекратилось. Я представился телефонистке больничного коммутатора, и меня соединили. Ответила Вики.


— Алло, это доктор Делавэр.


— О… чем могу помочь?


— Как дела?


— Прекрасно.


— Вы в комнате Кэсси?


— Нет, не там.


— На посту?


— Да.


— Как Кэсси?


— Отлично.


— Спит?


— Ага.


— А Синди?


— Она тоже.


— Тяжелый день, а?


— Да уж.


— Доктор Ивз была?


— Около восьми — вам нужно точное время?


— Нет. Спасибо. Есть что-нибудь новое по поводу гипогликемии?


— По этому вопросу лучше переговорить с доктором Ивз.


— Новых припадков не было?


— Нет.


— Хорошо, — закончил я. — Скажите Синди, что я звонил. Зайду завтра.


Вики повесила трубку. Несмотря на ее враждебность, я испытывал странное, почти развращающее чувство власти. Я знал о ее безрадостном прошлом, а ей было неизвестно о моих сведениях. Но вскоре я понял: мои знания нисколько не приблизили меня к истине.


«Слишком отвлекся», — сказал бы Майло.


Я сидел и чувствовал, как уменьшается моя власть.

13


На следующее утро я проснулся в чистых лучах весеннего солнца. Пробежался пару миль трусцой, не обращая внимания на боль в коленях и сосредоточив все мысли на вечере, который проведу вместе с Робин.


Принял душ, покормил рыбок, во время завтрака прочитал газету. Об убийстве Эшмора больше ни слова.


Позвонил в то справочное бюро, которое подходило к адресу Дон Херберт. Ни адреса, ни номера телефона. Женщины с такой фамилией у них не оказалось. Ни один из двух Хербертов, проживающих в Калвер-Сити, не знал никакой Дон.


Я повесил трубку. А что, собственно, изменится, если я и найду адрес? Ну, отыщется Дон. Как я объясню свой интерес по поводу истории болезни Чэда?


Я решил сосредоточиться исключительно на своей специальности. Одевшись и пристегнув на лацкан больничный пропуск, я выехал из дома, повернул на бульваре Сансет на восток и направился в Голливуд.


До Беверли-Хиллз я добрался очень быстро и проехал Виттиер-драйв, не снижая скорости. Что-то на противоположной стороне бульвара привлекло мое внимание.


Белый «катласс», приближающийся с востока. Я свернул на Виттиер и направился к 900-му кварталу.


При первой же возможности повернул в обратном направлении. К тому времени, как я подъехал к большому Дому в георгианском стиле, «олдсмобил-катласс» уже стоял на том же самом месте, где я видел его вчера. Из автомашины выходила чернокожая женщина.


Молодая, около тридцати или чуть постарше, невысокая и тоненькая. Серый хлопчатобумажный свитер, черная, до колен, юбка и черные туфли на низком каблуке. В одной руке она несла сумку с продуктами, а в другой держала коричневый кожаный кошелек.


Возможно, экономка. Ездила делать покупки для опечаленной вдовы Эшмора.


Она повернулась к дому и заметила меня. Я улыбнулся. Вопросительно посмотрев на меня, маленькими легкими шажками приблизилась ко мне. Когда женщина подошла ближе, я увидел, что она очень хорошенькая. Кожа была настолько черной, что отливала в синеву. Круглое лицо, не заостренный подбородок; черты ясные и широкие, как у нубийских масок. Большие внимательные глаза сосредоточились на мне.


— Здравствуйте. Вы из больницы? — Утонченное английское произношение, свойственное учащимся средней школы.


— Да, — удивившись, ответил я, но вскоре понял, что она увидела пропуск на лацкане.


Ее глаза заморгали, потом широко раскрылись. Радужная оболочка двух оттенков — красного дерева в центре и орехового по краям.


Покрасневшие белки. Она плакала. Рот слегка дрожит.


— Алекс Делавэр, — представился я, протягивая руку из окна машины.


Женщина поставила сумку на траву и пожала мне руку. Ее узкая ладонь была сухой и очень холодной.


— Анна Эшмор. Не ждала никого так скоро.


Почувствовав неловкость из-за своих предположений, я произнес:


— Я не знал доктора Эшмора, но хотел выразить свои соболезнования.


Она опустила руку. Где-то в стороне чихала газонокосилка.


— Никакой официальной службы не будет. Муж не был религиозен. — Она повернулась к большому дому. — Не зайдете ли?

* * *


Стены вестибюля высотой в два этажа были оштукатурены в кремовый цвет, а пол был выложен черными мраморными плитами. Витая мраморная лестница с красивыми медными перилами вела на второй этаж. Справа от холла большая столовая с желтыми стенами сверкала темной гладкой мебелью в стиле модерн, которую, по-видимому, полировала добросовестная прислуга. На стене за лестницей — смесь современной живописи и африканского варианта батика. Небольшое фойе вело к стеклянным дверям, которые как бы обрамляли классический калифорнийский вид — зеленый газон, голубой бассейн, наполненный пронизанным солнцем серебром воды, белые кабинки за увитой растениями колоннадой, зеленая изгородь и клумбы с цветами под колеблющейся тенью деревьев. Что-то ярко-красное карабкалось по черепице крыши кабины — бугенвиллея, которую я видел с улицы.


Из столовой вышла горничная и забрала сумку у хозяйки. Анна Эшмор поблагодарила ее, затем указала налево, в гостиную, комнату в два раза больше столовой, расположенную на две ступени ниже холла.


— Пожалуйста, — предложила она, спускаясь в гостиную и включая несколько напольных ламп.


В углу расположился большой черный рояль. По восточной стене — ряд высоких окон, закрытых ставнями, сквозь которые пробивались тонкие лучи света. На светлом паркете лежат персидские ковры в черных и буро-красных тонах. Белый потолок с углублениями-кессонами, стены абрикосового цвета. На стенах вновь произведения искусства — то же смешение полотен, писаных маслом, и африканских тканей. Мне показалось, что над гранитной полкой камина я разглядел работу Хокни.


Комната была холодной, ее наполняла мебель, как будто только что привезенная из студии дизайнера. Белые замшевые итальянские диваны, черное кресло работы Броера, большие, со щербинами, постнеандертальские каменные столы и несколько столиков поменьше с витыми медными прутьями-ножками и столешницами из тонированного голубого стекла. Один из каменных столов располагался перед самым большим диваном. В центре его возвышалась чаша из розового дерева, наполненная яблоками и апельсинами.


Миссис Эшмор вновь пригласила:


— Пожалуйста. — И я сел прямо напротив фруктов.


— Могу вам предложить что-нибудь выпить?


— Нет, благодарю.


Она села против меня, прямая и молчаливая.


За то время, пока мы шли из холла, ее глаза наполнились слезами.


— Сочувствую вам в вашей потере, — произнес я.


Она вытерла пальцами глаза и села еще прямее.


— Спасибо, что пришли.


Молчание заполнило комнату и, казалось, сделало ее еще холоднее. Миссис Эшмор вновь вытерла глаза и сложила руки на коленях, сплетя пальцы.


— У вас красивый дом, — заметил я.


Она подняла руки в беспомощном жесте.


— Не знаю, что теперь с ним делать.


— Вы давно живете здесь?


— Всего год. Он давно принадлежал Лэрри, но до этого мы никогда здесь вместе не жили. Когда мы переехали в Калифорнию, Лэрри сказал, что он должен стать нашим домом. — Она пожала плечами, вновь подняла руки, но уронила их на колени. — Слишком большой, просто до смешного… Мы поговаривали о его продаже… — Она покачала головой. — Пожалуйста, угощайтесь.


Я взял яблоко и надкусил его. Наблюдение за тем, как я ем, казалось, успокаивало ее.


— Откуда вы приехали?


— Из Нью-Йорка.


— Доктор Эшмор жил раньше в Лос-Анджелесе?


— Нет, но он приезжал сюда ради торговых сделок — у него было много домов. По всей стране. Это было… именно его дело.


— Покупка недвижимости?


— Покупка и продажа. Вложение капитала. Он даже недолго владел домом во Франции. Очень старым. Замком. Какой-то герцог купил его и рассказывал всем, что на протяжении сотен лет этот дом принадлежал его семье. Лэрри смеялся — он ненавидел всякую претенциозность. Но ему нравилось продавать и покупать. Ему нравилась свобода, которую приносила сделка.


Мне было понятно подобное чувство, ведь я сам смог достичь некоторой финансовой независимости, воспользовавшись поднятием спроса на землю в середине семидесятых. Но я действовал на значительно более низком уровне.


— Наверху, — продолжала женщина, — все пусто.


— Вы живете здесь одна?


— Да. Детей у нас нет. Пожалуйста, возьмите апельсин. Он с дерева, которое растет на заднем дворе. Очень легко чистится.


Я взял апельсин, снял кожуру и съел дольку. Звук моих работающих челюстей казался просто оглушительным.


— У нас с Лэрри мало знакомых, — употребляя настоящее время, она как бы отказывалась признавать новое для нее состояние вдовства.


Вспомнив ее замечание о том, что она не ожидала такого быстрого визита из больницы, я спросил:


— Вас собираются посетить сослуживцы мужа?


Она кивнула:


— Да. С пожертвованием — то есть с документом, подтверждающим передачу денег ЮНИСЕФ. Они вставили его в рамку. Какой-то мужчина позвонил мне вчера, чтобы проверить, все ли правильно — собираюсь ли я передать деньги в ЮНИСЕФ.


— Человек по имени Пламб?


— Нет… Кажется, нет. Длинная фамилия — что-то вроде Герман.


— Хененгард?


— Да, именно так. Он был очень любезен, хорошо говорил о Лэрри. — Ее взгляд нервно скользнул по потолку. — Вы уверены, что не хотите чего-нибудь выпить?


— Стакана воды вполне достаточно.


Она кивнула и встала.


— Если нам повезло, то Спарклетт привез воду. Вода в Беверли-Хиллз очень неприятная. Слишком насыщена минералами. Мы с Лэрри не пьем ее.


Пока она отсутствовала, я поднялся и принялся рассматривать картины. Действительно, работа Хокни. Натюрморт, написанный акварелью в квадратной рамке из плексигласа. Рядом с ним абстрактное полотно, оказавшееся работой де Кунинга. Словесный салат Джаспера Джонса, этюд с купальным халатом Джима Дайна, игры нимфы и сатира Пикассо, написанные китайской тушью. Множество других неизвестных мне картин, перемежавшихся батиком в оттенках цвета земли. Тисненные по воску сцены из жизни туземцев и геометрические рисунки, которые могли бы быть талисманами.


Она возвратилась с пустым стаканом, бутылкой «перье» и сложенной полотняной салфеткой на овальном лакированном подносе.


— К сожалению, родниковой воды нет. Надеюсь, это подойдет.


— Конечно, благодарю.


Она налила воду в стакан и вновь села.


— Прекрасные картины, — заметил я.


— Лэрри купил в Нью-Йорке, когда работал в Слоун-Кеттеринге.


— В институте рака?


— Да. Мы жили там четыре года. Лэрри очень интересовался раком — ростом заболеваемости. Характером развития. Тем, как заражается мир. Он беспокоился обо всем мире.


Женщина вновь прикрыла глаза.


— Там вы с ним и встретились?


— Нет. Мы встретились в моей стране — в Судане. Я родом из деревни на юге. Мой отец был главой общины. Я училась в Кении и Англии, потому что крупные университеты в Хартуме и Омдурмане исламские, а моя семья исповедовала христианство. Юг страны населяют христиане и анимисты — вы знаете, что это такое?


— Древние верования?


— Да. Примитивные, но очень живучие. Северян это и возмущает — живучесть верований. Предполагалось, что все должны принять ислам. Сто лет назад они продавали южан как рабов; теперь же пытаются закабалить нас при помощи религии.


Руки миссис Эшмор напряглись, но больше ничто не выдало ее чувств.


— А доктор Эшмор занимался в Судане научными исследованиями?


Она кивнула:


— От ООН. Изучал характер развития заболеваний — поэтому-то мистер Хененгард счел, что пожертвование ЮНИСЕФ станет достойной данью памяти моего мужа.


— Характер развития, — проговорил я. — Эпидемиология?


Она снова кивнула:


— Его специализацией были токсикология и изучение влияния окружающей среды, но он занимался этим недолго. Его истинной любовью была математика, а в эпидемиологии он имел возможность соединить и математику, и медицину. В Судане он изучал скорость заражения бактериальной инфекцией — как она распространяется от деревни к деревне. Мой отец восхищался его работой и поручил мне помогать ему брать анализы крови у детей — я только что получила в Найроби диплом медсестры и вернулась домой. — Она улыбнулась. — Я стала дамой со шприцем — Лэрри не мог причинять детям боль. Мы подружились. А потом пришли мусульмане. Убили моего отца и всю семью… Лэрри взял меня с собой на самолет ООН, летевший в Нью-Йорк.


Она рассказывала об этой трагедии спокойным голосом, как будто перечисляла непрекращающиеся удары судьбы. Я размышлял о том, поможет ли этот разговор справиться с мыслью об убийстве мужа или лишь усугубит страдания.


— Когда пришли северяне, — продолжала она, — дети нашей деревни… были все перебиты. ООН ничего не сделала, чтобы помочь, и Лэрри разочаровался в этой организации. Когда мы приехали в Нью-Йорк, он писал письма и пытался что-то доказать чиновникам. А когда они перестали принимать Лэрри, его гневу не было предела, он замкнулся в себе. И именно тогда увлекся покупкой недвижимости.


— Чтобы справиться со своим гневом?


Сдержанный кивок.


— Искусство стало для него своего рода убежищем, доктор Делавэр. Он говорил, что это высшее достижение человечества. Обычно он покупал какую-нибудь картину, вешал ее на стену, часами смотрел на нее и говорил о необходимости окружить себя вещами, которые не могут принести страдания.


Миссис Эшмор оглядела комнату и покачала головой.


— А теперь я осталась с этими вещами, и большая их часть для меня ничего не значит. — Она вновь покачала головой. — Картины и воспоминания о его гневе — он был разгневанным человеком, если так можно сказать. Даже зарабатывание денег злило его. — Она заметила мое недоумение. — Извините меня, пожалуйста, я заговорилась. Я имею в виду то, как все для него началось. Игра в блэк-джек, в кости, другие азартные игры. Хотя, я думаю, слово «игра» не подходит. В его занятиях не было ничего от игры. Когда он занимался этим, он был в своей среде, не прерывался даже для еды и сна.


— А где он играл?


— Везде. В Лас-Вегасе, Атлантик-Сити, Рино, Лейк-Тахо. Деньги, которые он выигрывал, вкладывались в другие проекты — в фондовую биржу, в облигации. — Женщина обвела рукой комнату.


— Он выигрывал в большинстве случаев?


— Почти всегда.


— У него была какая-то система?


— Множество. Он создавал их на своих компьютерах. Он был математическим гением, доктор Делавэр. Эти системы требовали необыкновенной памяти. Он мог в уме складывать колонки цифр, будто в него самого был встроен компьютер. Мой отец считал его магом. Когда мы брали кровь у детей, я заставляла его проделывать фокусы с цифрами, чтобы дети отвлекались и не чувствовали укол шприца. — Она улыбнулась и закрыла рот рукой. — Лэрри считал, что так может продолжаться вечно, — миссис Эшмор подняла голову, — вечно получать прибыль за счет казино. Но там сообразили, с кем имеют дело, и попросили его уехать. Это было в Лас-Вегасе. Он полетел в Рино, но и там уже все было известно. Лэрри был взбешен. Через несколько месяцев он вернулся в первое казино в другой одежде и с приклеенной седой бородой. Делал более крупные ставки и выиграл еще больше.


Она задумалась и улыбнулась воспоминаниям. Казалось, разговор приносил ей облегчение. И я мог счесть свое присутствие не напрасным.


— А потом он просто бросил это занятие. Азартные игры, я имею в виду. Сказал, что они наводят на него тоску. Начал покупать и продавать недвижимость… У него получалось… Я не знаю, что мне делать со всем этим.


— Здесь есть кто-нибудь из ваших родственников?


Она отрицательно покачала головой и сжала руки.


— Ни здесь, ни где-нибудь вообще. Родителей Лэрри тоже уже нет в живых. Просто… какая-то ирония судьбы. Когда на нас напали северяне, когда они расстреливали женщин и детей, Лэрри вышел вперед, орал на них, ругал ужасными словами. Он не был крупным мужчиной… Вы встречались с ним?


Я покачал головой.


— Он был очень маленьким. — Еще одна улыбка. — Очень маленьким — у него за спиной мой отец называл его обезьянкой. Любя, конечно. Обезьянкой, которая считала себя львом. Это стало шуткой нашей деревни, и Лэрри не обижался. Может быть, мусульмане и поверили, что он лев. И не осмелились тронуть его. Позволили ему забрать меня в самолет. Спустя месяц после нашего приезда в Нью-Йорк на улице меня ограбил наркоман. Я была перепугана до смерти. Но город нисколько не пугал Лэрри. Обычно я шутила, что Лэрри сам пугал город. Моя свирепая маленькая обезьянка. А теперь… — Она покачала головой. Опять закрыла рот рукой и отвернулась. Спустя некоторое время я спросил:


— Почему вы переехали в Лос-Анджелес?


— Лэрри не был счастлив, работая в Слоун-Кеттеринге. Слишком много правил, слишком много политики. Он сказал, что нам следует переехать в Калифорнию и жить в этом доме — это было лучшее из купленных им владений. Он считал, что глупо было бы обитать в квартире, в то время как кто-то наслаждался бы жизнью в этом доме. Поэтому он выселил нанимателя — какого-то кинопродюсера, который не платил за аренду.


— Почему он выбрал Западную педиатрическую больницу?


Женщина смутилась:


— Пожалуйста, не обижайтесь, доктор, но он выбрал ее, потому что больница переживала трудности. Проблемы со средствами. А финансовая независимость Лэрри означала, что ему не будут мешать в исследовательской работе.


— А какими исследованиями он занимался?


— Теми же, что и всегда, — характером развития болезни. Я не слишком знаю подробности — Лэрри не распространялся о своей работе. Он вообще не любил много разговаривать. После Судана и раковых больных в Нью-Йорке он не хотел иметь дело с живыми людьми и их страданиями.


— Я слышал, он держался особняком.


Женщина нежно улыбнулась:


— Он любил одиночество. Ему даже не нужен был секретарь. Он говорил, что на своем компьютере печатает быстрее и точнее любого секретаря.


— Но у него ведь были помощники по научной работе? Например, Дон Херберт.


— Я не знаю их имен, но, конечно, время от времени он нанимал студентов — выпускников университета, но они никогда не удовлетворяли его требованиям.


— Из университета в Вествуде?


— Да. Его субсидия включала средства на лаборанта, существовали и такие виды работ, которыми ему незачем было заниматься самому. Но ему никогда не нравилось, как работу выполняли другие. Дело в том, доктор, что Лэрри просто не переносил зависимости. Полагаться только на себя стало его религией. После моего ограбления в Нью-Йорке он настоял на том, чтобы мы оба овладели приемами самозащиты. Говорил, что полиция оказалась ленивой и безразличной. Отыскал в Нижнем Манхэттене старого корейца, который обучал нас каратэ, кикбоксингу, различным приемам. Я посетила три или четыре занятия и бросила. Мне казалось абсурдным, что голыми руками мы сможем защититься от наркомана с пистолетом. Но Лэрри продолжал заниматься и упражнялся каждый вечер. Даже получил какой-то пояс.


— Черный?


— Коричневый. Лэрри сказал, что этого достаточно. Продолжать занятия означало бы простое самоутверждение.


Опустив голову, она тихо заплакала, закрыв ладонями лицо. Я взял с лакированного подноса салфетку и встал около ее стула, ожидая, когда она поднимет голову. Женщина на секунду до боли сжала мне ладонь. Я снова сел.


— Могу я предложить вам что-нибудь еще? — спросила она.


Я покачал головой:


— Спасибо. Требуется ли моя помощь?


— Нет. Благодарю вас. Само ваше посещение принесло некоторое облегчение — мы были мало с кем знакомы. — Она опять оглядела комнату.


— Вы уже сделали все необходимое для похорон? — спросил я.


— Да. При помощи поверенного Лэрри… Очевидно, Лэрри сам обо всем позаботился. О деталях — таких, как участок на кладбище. Есть участок и для меня. Я совсем не знала об этом. Он позаботился обо всем… Не знаю, когда состоятся похороны. В подобных случаях… коронер… Так глупо закончить… — Ее рука метнулась к лицу. Опять слезы. — Это ужасно. Я веду себя как ребенок. — Женщина промокнула глаза салфеткой.


— Да, ужасная утрата, миссис Эшмор.


— Ничем не отличается от того, что мне уже пришлось пережить, — быстро проговорила она. Внезапно ее голос окреп, в нем зазвучал гнев.


Я хранил молчание.


— Ну что ж, — начала она. — Пожалуй, мне стоит чем-нибудь заняться.


Я поднялся. Она проводила меня до двери.


— Спасибо, что пришли, доктор Делавэр.


— Если я чем-то могу помочь…


— Очень любезно с вашей стороны, но я уверена, что постепенно смогу справиться.


Она открыла дверь.


Я попрощался, и дверь закрылась за мной.


Направляясь к машине, я заметил, что звук газонокосилки умолк, улица казалась прекрасной и тихой.

14


Когда я вошел в палату 505W, Кэсси не шелохнулась, а лишь следила за мной взглядом.


Шторы были задернуты, желтый свет проникал из полуоткрытой двери ванной комнаты. Я заметил, что на перекладине душа висит влажная одежда. Боковые стенки кроватки были опущены, в комнате стоял запах несвежих бинтов.


К левой руке девочки все еще была прикреплена градуированная трубка капельницы, по которой из подвешенной на стойке колбы медленно стекала прозрачная жидкость. Жужжание регулятора капельницы, казалось, стало громче. Мягкие игрушки сидели вокруг Кэсси. Поднос с нетронутым завтраком стоял на ночном столике.


— Привет, крошка, — сказал я.


Она слабо улыбнулась, закрыла глаза и задвигала головой туда-сюда, как это сделал бы слепой ребенок.


— Здравствуйте, доктор Делавэр, — поздоровалась Синди, выходя из ванной комнаты. Ее коса была собрана на макушке, блуза выпущена поверх джинсов.


— Здравствуйте. Как дела?


— Все в порядке.


Я присел на край кроватки. Синди подошла и встали рядом со мной. Вес моего тела заставил Кэсси вновь открыть глаза. Я улыбнулся девочке и потрогал ее пальчики. В желудке у малышки заурчало, и она вновь прикрыла глаза. Ее губы пересохли и потрескались. Крошечный кусочек омертвевшей кожицы свисал с верхней губы. При каждом вдохе он шевелился.


Я взял девочку за руку. Она не сопротивлялась. Сухая и шелковистая кожа, мягкая, как живот дельфина.


— Какая умница, — проговорил я и заметил, как ее глаза шевельнулись под веками.


— У нас была тяжелая ночь, — заметила Синди.


— Я знаю. Очень жаль. — Я взглянул на лежащую в моей ладони ручку. Новых следов от уколов нет, но видны старые. Крошечный квадратный ноготок большого пальца, под него забилась грязь. Я слегка надавил на пальчик, он поднялся и мгновение оставался вытянутым, потом опустился, постукивая по моей ладони. Я нажал еще раз — то же самое. Но глаза Кэсси оставались закрытыми, а лицо стало безмятежным.


Через секунду девочка уже спала, дыша в одном ритме с вливающимися в ее руку каплями жидкости.


Синди протянула руку и погладила щечку дочери. Один из плюшевых зверьков свалился на пол. Женщина подняла игрушку и хотела положить рядом с подносом, но поднос оказался дальше, чем она рассчитывала, и Синди потеряла равновесие. Я схватил ее за локоть и удержал. Под блузкой рука была тонкой и гибкой. Я отпустил Синди, но она какое-то время продолжала держаться за меня.


Я заметил следы беспокойства — те линии вокруг глаз и рта, которые с возрастом превратятся в морщинки. Наши глаза встретились. Ее были полны страха перед неизвестностью. Она отошла и села на диван-кровать.


— Было какое-нибудь обследование? — спросил я, хотя перед тем как прийти сюда прочел записи в истории болезни.


— Уколы и анализы. Сканирования всех видов. Мы очень задержались с обедом, и желудок Кэсси его не принял.


— Бедняжка.


Синди прикусила губу:


— Доктор Ивз говорит, что эта потеря аппетита вызвана или нервозностью, или какой-нибудь реакцией на изотопы, которые применяли при сканировании.


— Так бывает, — подтвердил я. — Особенно когда проводят много исследований и изотопы накапливаются в организме.


Синди кивнула:


— Она очень устала. Я думаю, сегодня вы не сможете с ней порисовать.


— Думаю, да.


— Как неудачно сложилось. У вас не было времени применить свои методы.


— Как она перенесла процедуры?


— Так измучилась после припадка, что была совсем апатичной.


Синди бросила взгляд на кровать, быстро отвернулась и уперлась ладонями в диван.


Наши глаза опять встретились. Женщина подавила зевок.


— Извините.


— Я могу чем-нибудь помочь?


— Благодарю. Но мне ничего не приходит в голову. — Она прикрыла глаза.


— Отдыхайте, — проговорил я и направился к двери.


— Доктор Делавэр.


— Да?


— По поводу этого визита на дом. Когда мы наконец выберемся отсюда, вы все еще намерены нанести нам визит, да?


— Конечно.


— Отлично.


Что-то в ее голосе — какая-то резкость, которой я не слышал раньше, — вынудило меня задержаться.


Но Синди лишь повторила:


— Отлично, — и отвернулась, будто примирившись с неизбежностью. Словно только что создавшийся критический момент пошел на спад. Когда она начала теребить свою косу, я вышел.

* * *


Вики Боттомли не было видно, дежурила незнакомая мне медсестра. Сделав отметку в истории болезни, я перечитал записи Стефани, невропатолога и консультирующего эндокринолога по имени Алан Маколей, обладавшего крупным и решительным почерком.


Невропатолог не обнаружил в двух последовательных электроэнцефалограммах никаких отклонений от нормы и полагался на Маколея, который заявлял, что признаков нарушения обмена веществ нет, хотя лабораторные исследования все еще анализировались. Насколько можно судить, поджелудочная железа Кэсси в структурном и биохимическом отношении абсолютно нормальна. Маколей предлагал продолжить генетические исследования и сканирование, чтобы исключить какую-либо опухоль мозга, и рекомендовал дальнейшие «интенсивные психологические консультации с доктором Делавэром».


Я не был знаком с этим врачом, и меня удивило упоминание моего имени. Желая понять, что он имел в виду под словом «интенсивные», я разыскал его телефон в больничном справочнике и позвонил.


— Маколей слушает.


— Доктор Маколей, это Алекс Делавэр — психолог, наблюдающий Кэсси Джонс.


— Вам повезло. Давно ее видели?


— Минуту назад.


— Как она?


— Будто выжата — изнурена припадком, я полагаю.


— Вероятно.


— Мать сказала, что желудок не удержал обед.


— Мать, да?.. Итак, чем могу быть вам полезен?


— Я прочитал ваши записи — насчет психологической поддержки. И подумал, нет ли у вас каких-нибудь предложений.


Длительная пауза.


— Где вы сейчас? — наконец спросил Маколей.


— У стола дежурной сестры в «палатах Чэппи».


— О'кей, слушайте. Через двадцать минут у меня начинается прием диабетиков. Я могу прийти туда чуть раньше — скажем, через пять минут. Почему бы нам не встретиться? Третий этаж, восточная сторона.

* * *


Заметив меня, он помахал рукой, и я понял, что видел его накануне, на собрании в память о докторе Эшморе. Смуглый лысый мужчина, который говорил хрипловатым голосом о Техасе и «смит-и-вессонах» в каждой сумке.


Стоя, он выглядел еще более крупным. Мощные покатые плечи и руки грузчика. Белая рубашка-поло, выпущенная поверх джинсов, ковбойские сапоги. Пропуск прицеплен прямо над изображением жокея и коня. Разговаривая с долговязым парнем лет семнадцати, он держал в одной руке стетоскоп, а другой изображал движения самолета — крутое пикирование и быстрый набор высоты.


За пятнадцать минут до начала приема в холле отделения эндокринологии начал собираться народ. На стенах висели плакаты о правильном питании. На столе рядом с брошюрами и пакетиками заменителя сахара стопками были сложены детские книжки и потрепанные журналы.


Маколей хлопнул парня по спине, я услышал обрывок фразы:


— Ты делаешь все, как надо, — продолжай в том же духе. Не давай ей портить себе жизнь и постарайся немного развлечься.


— Ага, правильно, — поддакнул парень. Большой подбородок и крупный нос. Большие уши, в каждом по три золотых кольца. Намного выше шести футов, но перед Маколеем он казался маленьким. Жирная желтоватая кожа, будто смазанная маслом, прыщи на щеках и лбу. Волосы подстрижены в стиле «новой волны», так что прическа имела больше линий и углов, чем самые эротические мечты архитектора.


— Намечается вечеринка, — мрачно проговорил он.


— А, так ты любитель этого дела, парень, — воскликнул Маколей. — Только воздерживайся от сахара.


— Да я его…


— Ну, Кес, с этим все в порядке. Этим ты можешь заниматься до изнеможения, при условии, что будешь пользоваться презервативом.


Парень невольно усмехнулся.


Маколей еще раз хлопнул его по спине:


— Ну все, валяй отсюда, убирайся, сгинь. У меня полно больных, которые требуют внимания.


— Ага, хорошо. — Парень вынул пачку сигарет, сунул одну в рот, но не прикурил.


— Эй, балбес, — проговорил Маколей, — твои легкие — это не моя проблема.


Парень засмеялся и поплелся прочь. Маколей подошел ко мне:


— Непослушные подростки с тяжелой формой диабета. Я знаю, что когда умру, то попаду в рай, потому что в аду я уже был.


Он резко протянул мощную руку. Кисть была крупной, но пожатие сдержанным. Его лицо было похоже на физиономию таксы с примесью бультерьера: толстый нос, полные губы, маленькие темные потупленные глаза. Лысина и щетина придавали ему вид человека за сорок. Но я понял, что ему около тридцати пяти.


— Эл Маколей.


— Алекс Делавэр.


— Встреча двух Элов[30], — заметил он. — Давайте уйдем отсюда, пока аборигены не проявили нетерпения.


Он провел меня через двери, открывающиеся в обе стороны, подобные тем, что были в приемной у Стефани, мимо регистраторов, медсестер и врачей, звонящих телефонов и скрипящих авторучек в кабинет для приема пациентов, в котором висела таблица содержания сахара в продуктах питания, выпускаемая одной из сетей магазинов «быстрой пищи». Пять групп продуктов, среди которых особо выделялись различные «бургеры» и «фри».


— Чем могу быть полезен? — спросил он, садясь на стул и вращаясь на нем туда-сюда.


— Есть ли у вас какие-нибудь предположения по поводу состояния Кэсси?


— Состояния? Но душевное состояние — это ваша специализация, а?


— Да, в совершенном мире это было бы так, Эл. Но, к сожалению, реальность не подчиняется нашим желаниям.


Маколей фыркнул, провел рукой по голове, приглаживая несуществующие волосы. Кто-то забыл на столе резиновый молоточек для определения реакции. Он взял его и стукнул себя по колену.


— Вы рекомендовали интенсивную психологическую поддержку, и я подумал…


— Не являюсь ли я слишком чувствительным типом или не считаю ли этот случай подозрительным, так? Ответ — второе предположение. Я прочел ваши замечания в истории болезни, порасспросил вокруг о вас и обнаружил, что вы — классный специалист. Поэтому и решил вложить свою небольшую лепту.


— Значит, считаете случай подозрительным? Как синдром Мюнхгаузена «по доверенности»?


— Называйте как хотите — я занимаюсь эндокринной системой, а не психологией. Но у этого ребенка с обменом веществ все в порядке, могу поручиться.


— Вы уверены?


— Послушайте, уже не первый раз мне приходится заниматься этим случаем — я исследовал девочку несколько месяцев тому назад, когда предполагалось, что у нее кровавый стул. Кроме мамаши, никто этого стула не видел, а красные пятна на пеленке ничего мне не говорят. Может, это сыпь — раздражение от ткани. Мой первый осмотр был очень тщательным. Были проведены все необходимые эндокринные исследования, и даже более того.


— Но есть свидетели последнего припадка.


— Знаю, — раздраженно бросил он. — Медсестра и неспециалист. И низкое содержание сахара в крови объясняет этот припадок с физиологической стороны. Но не объясняет причину. Никаких генетических нарушений и проблем с обменом веществ у ребенка нет, поджелудочная железа работает отлично. Сейчас я занимаюсь тем, что пропахиваю старую борозду, только дополнительно включаю некоторые экспериментальные пробы, которые перенял у медицинской школы, — все-таки они еще придерживаются основ научной методики. Так что перед нами ребенок, которого, возможно, исследовали больше, чем любого другого пациента Западной педиатрической. Не желаете ли сообщить Гиннессу?


— А что, если это что-то идиопатическое — редкая разновидность какой-нибудь известной болезни?


Маколей взглянул на меня, переложил молоточек из одной руки в другую и сказал:


— Все возможно.


— Но вы так не думаете?


— Чего я не думаю, так это того, что у нее не в порядке эндокринная система. Она — здоровый ребенок, а гипогликемия вызывается какими-то иными причинами.


— Может, кто-то дал ей что-нибудь?


Он подбросил молоток в воздух и подцепил его двумя пальцами. Повторил трюк еще пару раз, а затем спросил:


— А вы как считаете? — Он улыбнулся. — Мне все хотелось узнать, что думает по этому поводу человек вашей специальности. Если серьезно, да, именно это я и предполагаю. Логично, не так ли, особенно если учитывать историю болезни. А также смерть ее родного брата.


— Вы были консультантом у него?


— Нет. На каких основаниях? Там ведь были проблемы с дыханием. Я не хочу сказать, что его смерть непременно носит зловещий характер — младенцы действительно внезапно умирают. Но в данном случае совпадение заставляет задуматься, согласны?


Я кивнул:


— Когда я услышал о гипогликемии, мне сразу же пришла мысль об отравлении инсулином. Но Стефани сказала, что на теле Кэсси свежих следов уколов не было.


— Может быть, — пожал плечами Маколей. — Я не проводил полного осмотра. Но для того, чтобы незаметно сделать инъекцию, существуют разные способы. Использование очень тонкой иглы — шприцы новых моделей. Выбор места, где легко не заметить след укола, — складки ягодиц, кожа под коленями, между пальцами ног, на голове под волосами. Мои пациенты-наркоманы весьма изобретательны, вводят инсулин прямо под кожу. Такой булавочный укол очень быстро заживает.


— Вы говорили о своих подозрениях Стефани?


— Конечно, но она все еще придерживается мнения, что это что-то неизвестное. Между нами говоря, у меня было такое ощущение, что ей не хотелось слушать об этом. Разумеется, для меня лично это не имеет никакого значения — всё, сбегаю. Вообще отсюда, между прочим.


— Уходите из больницы?


— Можете быть уверены. Еще месяц, а потом — прочь, на более спокойные пастбища. Мне нужен этот месяц, чтобы закончить с моими больными. А то будет скандал — множество рассерженных семей. Поэтому мне меньше всего хотелось бы впутываться в семейные дела Чака Джонса, особенно тогда, когда я ничем не могу помочь.


— Не можете помочь именно потому, что это его семья?


Он покачал головой:


— Было бы приятно ответить «да» — ведь все это сплошная политика. Но на самом деле из-за самой болезни. Кэсси могла бы быть чьей угодно внучкой, и мы бы все равно попусту тратили время, потому что у нас нет фактов. Возьмем нас с вами. Вы знаете, что происходит. Я знаю, что происходит. Стефани тоже считала, что знает, пока не вцепилась в эту гипогликемию. Но одно знание юридически ничего не значит, не так ли? Потому что мы не можем ничего доказать. Именно это меня бесит в случаях жестокого обращения с детьми — кто-то обвиняет родителей, они все отрицают, уходят из этой клиники или просто просят сменить лечащего врача. И, даже если бы вы могли доказать, что происходит что-то не то, вам придется иметь дело с адвокатами, бумагомаранием, годами таскаться по судам, втоптать вашу репутацию в грязь. А тем временем дело ребенка лежит в ящике, и вы не можете добиться даже ограничения родительских прав.


— Такое впечатление, что вы имели дело с подобными случаями.


— Моя жена работает в окружной патронажной службе. Эта служба настолько перегружена, что даже дела детей с переломами не рассматриваются как случаи первоочередной важности. Но так обстоят дела везде. У меня был случай, там, в Техасе. Ребенок, больной диабетом. Мать не давала ему инсулин, и в течение черт-те скольких часов нам пришлось бороться за его жизнь. А мать была медсестрой. Хирургической сестрой высшего класса.


— Кстати, о сестрах, — заметил я. — Что вы думаете насчет ведущей сестры Кэсси?


— А кто это? А, да, Вики. Я считаю, что Вики капризная стерва, но в общем она действительно хороший работник в той сфере, которой занимается. — Опущенные веки поднялись. — Она? Чепуха. Я никогда об этом не думал, но здесь нет никакого смысла, согласны? Ведь, кроме последнего припадка, все предыдущие начинались дома?


— Вики посещала Джонсов на дому, правда, только пару раз, а этого недостаточно, чтобы причинить столько вреда.


— Кроме того, — заметил Маколей, — эти самые Мюнхгаузены — всегда матери? А мать Кэсси довольно странная, по крайней мере, по моему необразованному мнению.


— Почему?


— Не знаю. Она просто, черт возьми, слишком мила. Особенно учитывая то, как неумело мы ищем диагноз болезни ее ребенка. Будь я на ее месте, я бы давно взбесился, требовал бы действий. Но она все время улыбается. Слишком много улыбается, на мой взгляд. «Здравствуйте, доктор, как поживаете, доктор?» Никогда не доверяйте улыбающимся, Эл. Я был женат на одной такой — это была моя первая женитьба. За ее белыми зубами всегда что-то таилось — вероятно, вы можете объяснить мне всю психодинамику этого явления, а?


Я пожал плечами и сказал:


— Мир прекрасен и разнообразен.


Маколей рассмеялся:


— От вас дождешься объяснения.


— А какие у вас впечатления от отца? — спросил я.


— Никогда не видел его. А что? Он тоже со странностями?


— Я бы так не сказал. Просто он не такой, каким вы, скорее всего, представляли себе сына Чака Джонса. Борода, серьга в ухе. Кажется, ему не особенно нравится эта больница.


— Ну что ж, по крайней мере, у них с Чаком есть кое-что общее… Что касается меня, то я считаю этот случай проигрышным, а я устал проигрывать. Поэтому-то и поставил на вас. А теперь вы мне заявляете, что у вас нет никаких идей на этот счет. Очень плохо.


Он опять взялся за молоток, подбросил его, поймал и стал отбивать дробь на столе.


— Можно ли объяснить гипогликемией все предыдущие симптомы Кэсси? — осведомился я.


— Возможно, понос. Но в то же время у нее были приступы лихорадки, поэтому, вероятно, происходил какой-то инфекционный процесс. То же самое и с дыхательными проблемами. При нарушенном обмене веществ возможно все, что угодно.


Он взял свой стетоскоп и посмотрел на часы.


— Должен заняться работой. Меня ждут несколько ребятишек, с которыми я сегодня вижусь в последний раз.


Я встал и поблагодарил Маколея.


— За что? Я без толку просидел над этой болезнью.


Я засмеялся:


— То же самое чувствую и я, Эл.


— Меланхолия консультанта. Знаете анекдот о слишком любвеобильном петухе, который очень надоедал курам в курятнике? Подбирался сзади, вспрыгивал на них, надоедал, как только мог. Поэтому фермер кастрировал его и сделал консультантом. Теперь он просто сидит на заборе, наблюдает и дает советы другим петухам, пытаясь припомнить свои прежние ощущения.


Я опять рассмеялся. Мы вышли из кабинета и вернулись в приемную. Какая-то медсестра подошла к Маколею и молча вручила ему стопку историй болезни. Когда женщина отходила от нас, я заметил, что она выглядела рассерженной.


— Доброе утро и тебе, дорогая, — сказал Маколей. И, обращаясь ко мне: — Я паршивый дезертир. Эти несколько недель будут моим наказанием.


Он оглядел окружающую нас суматоху, и его бульдожье лицо опало.


— Означают ли более спокойные пастбища частную практику? — поинтересовался я.


— Групповую практику. Маленький городишко в Колорадо, недалеко от Вайла. Лыжи зимой, рыбалка летом и поиски новых развлечений в остальные времена года.


— Звучит не так уж плохо.


— Не должно бы. Никто в группе больше не занимается эндокринологией, поэтому, может быть, у меня появится возможность время от времени применять то, чему я учился.


— Сколько лет вы проработали в Западной педиатрической?


— Два года. На полтора года больше, чем следовало.


— Из-за финансовой ситуации?


— В общем-то да, но не только. Я не был слепым оптимистом, когда поступил сюда, и знал, что городская больница всегда будет вертеться, чтобы сводить концы с концами. Но меня выводит из себя само отношение к делу.


— Вы про дедушку Чака?


— И его мальчиков. Они пытаются управлять больницей, как будто это какая-то фабрика. Мы могли бы выпускать какие-нибудь безделушки — им было бы все равно. Именно это и угнетает — их непонимание. Даже цыгане знают, что дела больницы плохи. Вы знаете наших голливудских цыган?


— Конечно, — отозвался я. — Большие белые «кадиллаки», а в каждом из них по двенадцать человек народу. Ночуют в коридорах и придерживаются бартерной системы.


Маколей усмехнулся:


— Мне заплатили продуктами, запчастями для моей машины, старой мандолиной. В общем-то это более выгодная ставка возмещения, чем та, что я получаю от правительства. Во всяком случае, один из моих диабетиков — цыганенок. Ему девять лет. Возможно, он станет королем этого племени. Его мать красивая женщина, она образованна, в ней как бы сосредоточилась мудрость всего племени. Раньше, когда она появлялась в моем кабинете, она была переполнена смехом, она поднимала мне настроение и говорила, что я дар Божий для медицинской науки. На сей раз она была очень тихой, как будто чем-то расстроенной. А это был просто очередной осмотр — состояние мальчика с медицинской точки зрения хорошее. Поэтому я и спросил ее, в чем дело, и она ответила: «Все дело в этом месте, доктор Эл. Нехорошие флюиды». Она сощурила глаза, глядя на меня, как гадалка в вестибюле магазина. Я спросил ее, что она этим хочет сказать. Но цыганка не захотела объяснять, только прикоснулась к моей руке и сказала: «Вы мне нравитесь, доктор Эл, и Антону тоже. Но мы больше не придем сюда. Нехорошие флюиды».


Маколей оценил вес пачки медицинских карт и переложил ее в одну руку.


— Очень загадочно, да?


— Может, нам следует проконсультироваться с ней по поводу Кэсси? — предложил я.


Он улыбнулся. Пациенты продолжали стекаться в приемную, хотя там уже не было мест. Некоторые приветствовали доктора, он отвечал им, подмигивая глазом.


Я поблагодарил Маколея за то, что он уделил мне время.


— Жаль, что у нас не будет возможности поработать вместе, — проговорил он.


— Желаю успехов в Колорадо.


— Н-да. Вы катаетесь на лыжах?


— Нет.


— Я тоже… — Он снова оглядел приемную, покачал головой. — Господи, что за место… В самом начале я собирался стать хирургом — режь и рискуй. Затем, на втором курсе медицинской школы, я заболел диабетом. Никаких особых симптомов, просто потеря веса, но я не придавал этому особого значения, потому что не питался, как положено. Во время общего лабораторного вскрытия со мной случился припадок, и я свалился прямо на вскрываемый мной труп. Дело было перед Рождеством. Я отправился домой, и моя семья поступила очень просто: они, не говоря ни слова, обнесли меня запеченным в меду окороком. Мой ответ заключался в следующем: я закатал брючину, взгромоздил ногу на стол и на глазах у всех проткнул ее. Со временем я решил, что пора проститься со скальпелем и начать думать о людях. Именно это и привело меня сюда — на работу с детьми и их родителями. Но как только я пришел в эту больницу, я обнаружил, что все изменилось. Нехорошие флюиды — так и есть. Цыганская дама смогла это почувствовать, как только вошла в дверь. Для вас, возможно, это звучит как бред сумасшедшего, но она точно выразила то, что давно вертелось у меня в голове. Конечно, в Колорадо будет скучно — шмыганье носом, чихание, пеленочная сыпь. И я проработал здесь недостаточно долго, чтобы заслужить какую-нибудь пенсию, поэтому с финансовой точки зрения эти два года просто потеряны. Но, по крайней мере, я не буду сидеть на заборе и орать «кукареку».

15


Робин позвонила в семь часов и сказала, что едет ко мне. Через полчаса она стояла перед моей дверью. Ее волосы были зачесаны назад и заплетены во французскую косу, которая подчеркивала нежные, точеные линии ее шеи. В ушах черные серьги-слезинки, платье из хлопчатобумажной ткани спокойного розового цвета обтягивало бедра. В руках она держала пакеты с едой из китайского ресторана.


Когда мы жили вместе, китайская еда была намеком на обед в постели. В те добрые старые времена я отводил Робин в спальню подчеркнуто элегантно. Но два года раздельной жизни и примирение, которое все еще находилось на неопределенной стадии, нарушили мои привычки. Я взял пакеты, положил их на стол в столовой и легко поцеловал Робин в губы.


Она обняла меня, прижала рукой мою голову и продлила поцелуй.


— Надеюсь, ты не возражаешь, если мы никуда не пойдем? — спросила Робин, когда мы ослабили наши объятия для передышки.


— Я сегодня и так весь день был в разъездах.


— Я тоже. Перевозила инструменты в отель, где живут те ребята. Они хотели, чтобы я осталась на вечеринку.


— Вкус в отношении женщин у них лучше, чем в отношении музыки.


Она рассмеялась, опять поцеловала меня, отстранилась и изобразила преувеличенно неровное дыхание.


— Ну, мы отдали достаточную дань гормонам, — заявила Робин. — Все главное должно делаться в первую очередь. Давай разогрею еду, и мы устроим домашний пикник.


Она отнесла продукты в кухню. Я держался в стороне и наблюдал, как она двигается.


Платье было выдержано в стиле «красотка родео» — множество кожаной бахромы и старые кружева вокруг шеи. На ногах сапожки до щиколоток, каблуки которых резко стучали по полу кухни. При каждом движении коса раскачивалась из стороны в сторону. Впрочем, как и все тело, но я поймал себя на том, что смотрю только на ее косу. Не такая длинная, как у Синди Джонс, и рыжеватая, а не темно-каштановая, но эта коса заставила меня опять думать о больнице.


Робин сложила пакеты на кухонный стол, начала что-то говорить и заметила, что я не последовал за ней в кухню. Глядя через плечо, она спросила:


— Что-нибудь случилось, Алекс?


— Нет, — солгал я. — Просто восхищаюсь.


Ее рука быстро коснулась волос, и я понял, что она нервничает. От этого мне опять захотелось поцеловать ее.


— Ты выглядишь превосходно, — проговорил я.


Она сверкнула улыбкой, от которой мне сдавило грудь, и протянула руки. Я вошел в кухню.

* * *


— Трудновато, — заявила она, пытаясь китайскими палочками для еды вязать волосы на моей груди.


— Лучше бы ты выразила свою преданность, связав мне свитер, а не превратив меня в него.


Она засмеялась:


— Холодное «му гу». Ничего себе угощение для гурманов.


— Сейчас вкусным бы показался и мокрый песок на тосте, — сказал я, лаская ее лицо.


Положив палочки на ночной столик, она придвинулась ближе. Наши потные бока прилипли друг к другу и при движении напоминали звук трущегося влажного пластика. Робин сделала из ладони планер и запустила его вдоль моей грудной клетки, едва касаясь кожи. Приподнявшись, она прижалась своим носом к моему, потом поцеловала мою грудь. Ее волосы все еще были заплетены в косу. Пока мы занимались любовью, я держался за нее, пропуская гладкий канат между пальцев, и отпустил только тогда, когда перестал владеть собой, боясь причинить боль Робин. Несколько курчавых прядей расплелись и щекотали мне лицо. Я пригладил их и потерся носом под ее подбородком.


Она приподняла голову. Еще немного помассировала мою грудь, остановилась, рассматривая что-то, и обвила вокруг пальца волосок:


— Гм-м.


— Что?


— Седой волос — занятно.


— Прелестно.


— Да, именно, Алекс. Ты мужаешь.


— Как это понимать? Как эвфемизм сегодняшнего дня?


— Как истину, доктор. Время — это сексуальный шовинист: женщины угасают, мужчины становятся подобны коньяку — чем больше срок выдержки, тем выше качество. Даже типы, которые не были особенно приятны в молодости, получают вторую возможность быть мужчинами, если не позволяют себе опуститься окончательно. А те, что были восхитительны — как ты — с самого начала, действительно способны сорвать крупный банк.


Я изобразил возбужденное дыхание.


— Я говорю серьезно, Алекс. Возможно, ты приобретешь крутой и мудрый вид, как будто тебе действительно понятны тайные пружины жизни.


— Это к разговору о лживой рекламе.


Робин обследовала мои виски, нежно поворачивая своими крепкими пальцами мою голову и роясь в волосах.


— Это идеальное место для начала посеребрения, — сказала она менторским тоном. — Максимум элегантности и мудрости. Гм-м, ничего нет. Пока я ничего не вижу. Всего один маленький волосок здесь, внизу. — Прикасаясь ногтем к волосу на груди, она зацепила мой сосок. — Очень жалко, но ты все еще незрелый юноша.


— Милая моя, давай-ка повеселимся.


Она опустила голову на подушку и просунула руку ниже, под одеяло.


— Ну ладно, — проговорила она. — Кое-что можно сказать и в пользу незрелости.

* * *


Мы перешли в гостиную и прослушали несколько записей, которые Робин привезла с собой. Новая запись Уоррена Зивона, бросающего холодный свет на темные стороны жизни, — целый роман в миниатюре. Техасский гений по имени Эрик Джонсон, который вытворял на гитаре такие чудеса, что мне захотелось сжечь свои инструменты. Молодая женщина по имени Люсинда Вильямс с красивым надтреснутым голосом и текстами песен, которые шли прямо из сердца.


Робин свернулась калачиком у меня на коленях и еле слышно дышала.


Когда музыка закончилась, она спросила:


— У тебя все в порядке?


— Да, а почему ты спрашиваешь?


— Ты какой-то слегка встревоженный.


— Я не хотел, чтобы это было видно, — сказал я и удивился, как она смогла заметить.


Робин выпрямилась и расплела косу. Завитки спутались, и она стала разъединять пряди. Взлохматив волосы, она спросила:


— Хочешь что-нибудь рассказать?


— На самом деле ничего особенного. Просто работа. Тяжелый случаи. Возможно, я слишком зациклился на нем.


Я ожидал, что на этом она окончит расспросы, но она продолжала:


— Это врачебная тайна, да? — В вопросе звучало некоторое сожаление.


— В общем-то, да. Я только консультант, но мне кажется, что этим случаем могут заинтересоваться органы правосудия.


— О, так вот в чем дело.


Робин дотронулась до моего лица. Ей хотелось знать больше.


Я рассказал ей историю Кэсси Джонс, опуская имена и подробности. Когда я закончил, она спросила:


— Неужели ничего нельзя сделать?


— Я готов выслушать предложения. Я попросил Майло проверить прошлое родителей и медсестры и прилагаю все усилия, чтобы разобраться в этих людях. Беда в том, что нет ни клочка настоящих доказательств, только догадки, а догадки немного значат с юридической точки зрения. Единственное, за что можно зацепиться, это за ложь матери девочки — она наврала мне, что во время службы в армии пострадала от эпидемии гриппа. Я позвонил на военную базу и выяснил, что никакой эпидемии не было и в помине.


— Зачем ей было врать?


— Затем, что, возможно, она пытается скрыть настоящую причину увольнения из армии. Или, если она Мюнхгаузен, ей просто нравиться лгать.


— Мерзко, — вздохнула Робин. — Человек вытворяет такое со своим собственным отпрыском. Да и вообще с любым ребенком… Как себя чувствуешь после возвращения в эту больницу?


— Несколько гнетущее впечатление. Как при встрече со старым другом, который окончательно опустился. Это место кажется мне каким-то мрачным, Роб. Боевой дух упал, деньги уплывают быстрее, чем всегда, большинство прежних лечащих врачей ушли из больницы. Помнишь Рауля Мелендес-Линча?


— Специалиста по онкологии?


— Ага. Больница, по сути, была его домом. Я видел, как он переносил кризис за кризисом и продолжал трудиться. Даже он ушел. Работает где-то во Флориде. Кажется, все старшие специалисты покинули больницу. Я не встречаю в коридорах ни одного знакомого лица. Все молодые. А может быть, просто я старею.


— Становишься зрелым, — поправила Робин. — Повторяй за мной: зре-лым.


— А я полагал, что я незрелый.


— Зрелый и незрелый. В этом секрет твоей привлекательности.


— Кроме всего этого, нас не обходит стороной и проблема уличной преступности. Медсестры избиты и ограблены… Пару ночей назад на одной из больничных стоянок было совершено убийство… Убили врача.


— Я знаю. Слышала по радио. Я тогда еще не знала, что ты вернулся в больницу, а то бы с ума сошла.


— Я был там в тот вечер.


Ее пальцы впились в мою кисть, но вскоре ослабли.


— Да, ничего себе, успокоил… Будь осторожен, хорошо? Как будто мои слова могут что-то изменить.


— Могут. Я обещаю.


Она вздохнула и положила голову мне на плечо. Мы сидели молча.


— Я буду осторожен. Обещаю. Старики не могут позволить себе быть беспечными.


— О'кей, — немного погодя сказала Робин. — Значит, вот почему ты такой унылый. Я думала, может быть, дело во мне.


— В тебе? Почему?


Она пожала плечами:


— Все, что произошло. Так много изменилось.


— Ни в коем случае, — запротестовал я. — Ты — светлый лучик в моей жизни.


Она прижалась поплотнее и положила руку мне на грудь.


— Ты только что сказал, что больница кажется тебе мрачной. Я всегда думала о больницах именно так.


— Западная педиатрическая была другой. Она была… полна жизни. Все в ней сливалось воедино, как в чудесном живом организме.


— Уверена, что так оно и было, Алекс, — мягко возразила Робин. — Но, если вдуматься, какой бы жизнерадостной или заботливой ни была обстановка в больнице, это всегда место, где происходит смерть, не так ли? Как только при мне произносят слово больница, мне всегда вспоминается мой папа. Лежащий там, окруженный трубками, исколотый и беспомощный. И мама, зовущая медсестру каждый раз, как он застонет. На самом деле до него никому уже не было дела… По-моему, раз в вашей больнице лечат только детей, от этого она становится еще хуже. Ибо что может быть хуже, чем страдания малышей? Я никогда не понимала, как ты мог так долго работать там.


— Просто ты создаешь вокруг себя щит, — объяснил я. — Выполняешь свою работу и допускаешь ровно столько эмоций, сколько нужно, чтобы принести пользу пациентам. Это вроде той старой рекламы зубной пасты: «Невидимый щит».


— Может быть, это-то и беспокоит тебя. Вернувшись обратно после стольких лет, ты обнаружил, что твой щит исчез.


— Вероятно, ты права, — мрачно проговорил я.


— Хорош получился бы из меня психотерапевт, — пошутила Робин.


— Нет-нет. Хорошо, что мы заговорили об этом.


Она прижалась ко мне:


— Спасибо, даже если это неправда. И я рада, что ты рассказал мне о том, что тебя тревожит. Раньше ты не имел привычки говорить о своей работе. В тех немногих случаях, когда я пыталась начать разговор, ты менял тему, и я понимала, что тебе этого не хочется, поэтому и не приставала. Я знала, что отчасти это была врачебная тайна, но мне не нужно было знать все страшные подробности, Алекс. Я просто хотела понять, с чем тебе приходится иметь дело, чтобы, если нужно, поддержать тебя. Думаю, ты всего-навсего старался оберегать меня.


— Может быть. Но, если говорить честно, я никогда не знал, что тебе хотелось слушать о моей работе.


— Почему ты так думал?


— Казалось, что ты всегда — как бы это сказать — парила в высших сферах.


Робин рассмеялась:


— Да, ты прав. Меня никогда особенно не интересовали всякие шуры-муры. В общем-то, когда мы познакомились, мне не слишком нравилось именно то, что ты был психологом. Правда, это не помешало мне бесстыдно бегать за тобой. Но меня действительно поразило, что я увлеклась психотерапевтом. Я ровным счетом ничего не знала о психологии, никогда даже не занималась этой наукой в колледже. Вероятно, из-за папы. Он всегда проходился по поводу полоумных психиатров, называл их нечестными врачами. Вечно говорил о том, что те, кто не работает своими руками, не могут заслуживать доверия. Но когда я узнала тебя поближе и увидела, как серьезно ты относишься к своей работе, я смягчилась. Я пыталась понять тебя, даже читала некоторые из твоих книг по психологии. Ты знал об этом?


Я отрицательно покачал головой. Она улыбнулась:


— По ночам в библиотеке. Я обычно пробиралась туда, когда ты спал, но понять эти книги я не могла. «Режим стимуляции», «Теория познания». Более чем странный материал для такого лесоруба, как я.


— Ничего не знал об этом, — удивленно проговорил я.


Она пожала плечами:


— Мне было… неловко. Не могу сказать почему. Не то чтобы я хотела стать экспертом или чем-то в этом роде. Я просто хотела быть ближе к тебе. Я была уверена, что не смогла ясно дать тебе понять… что недостаточно выражала свою симпатию. Я хочу сказать, что надеюсь, мы сможем продолжать в том же духе и будем больше впускать друг друга в наш внутренний мир.


— Конечно, сможем, — согласился я. — Я всегда считал, что ты относишься ко мне с симпатией, просто…


— Я слишком была поглощена своими делами? Замкнулась в себе?


Робин подняла глаза и улыбнулась так, что у меня вновь перехватило дыхание. Крупные белые верхние резцы. Те, что я так любил лизать.


— Слишком сосредоточенна. Ты одна из тех, кто с головой уходит в искусство. Тебе нужна интенсивная концентрация.


— Слишком сосредоточенна, да?


— Точно.


Она расхохоталась:


— Точно то, что у нас явное стремление друг к другу, доктор Делавэр. Возможно, даже на химическом уровне — феромоны или как там еще?


— Что правда, то правда.


Она положила голову мне на грудь. Я гладил ее по волосам и думал о том, как она пробиралась в библиотеку и читала мои книги.


— Может, попробуем все сначала? — спросил я. — Ты вернешься ко мне?


Робин вся напряглась.


— Да. Господи, да.


Она выпрямилась, обхватила ладонями мое лицо и поцеловала. Села верхом мне на колени и крепко обвила руками мои плечи.


Мои руки пробежались по ее спине, я обхватил ее бедра и поднялся навстречу ей. Мы вновь растворились друг в друге, раскачиваясь и перекатываясь, молчаливые и сосредоточенные.


Она отстранилась, тяжело дыша. Я долго и с большим трудом переводил дыхание.


Перевернувшись на бок, я обнял Робин. Она прижалась ко мне влажным животом и приклеилась к моему телу. Мы долго лежали в таком положении. Я не отпустил ее даже тогда, когда она начала — как и всегда раньше — проявлять беспокойство и отодвигаться от меня.

16


Она осталась у меня на ночь и, как обычно, встала рано.


Но то, что она задержалась на час, чтобы выпить чашку кофе и прочесть газету, не было обычным для нее. Она сидела рядом со мной за столом, держа одну руку на моем колене, и заканчивала читать статьи об искусстве, в то время как я просматривал спортивную колонку. Потом мы спустились к пруду и покормили рыбок хлебными крошками. Преодолев влияние океанских течений, жара наступила слишком рано для весны, и в воздухе пахло предстоящими летними каникулами.


Была суббота, но мне хотелось работать.


Робин все еще была рядом со мной. Мы то и дело прикасались друг к другу, но тем не менее она начала проявлять признаки нетерпения: ничего не значащие движения, как бы случайные взгляды украдкой, крошечные паузы в разговоре, которые мог бы заметить только влюбленный или параноик.


— У тебя какие-нибудь планы на сегодня? — поинтересовался я.


— Нужно закончить несколько дел. А у тебя?


— То же самое. Собираюсь заехать в больницу.


Она кивнула, обняла меня обеими руками за талию, и мы в обнимку вернулись в дом. Робин взяла сумку, и мы спустились в гараж.


Рядом с моей «севиль» стоял новый «шевроле-пикап» ярко-синего цвета с белой полосой по бокам. На ветровом стекле был прикреплен новый регистрационный билет.


— Красавец, — похвалил я. — Когда ты его заимела?


— Вчера. В «тойоте» серьезно забарахлил мотор, и я подсчитала, что ремонт будет стоить от одной до двух тысяч. Поэтому и решила сделать себе подарок.


Я проводил Робин к машине.


— Папе понравилось бы, — проговорила она. — Папа всегда был предан «шевроле», другие марки не любил. Когда я ездила на машине другой марки, мне казалось, что он заглядывает мне через плечо, хмурится и рассказывает о боях на острове Иводзима. — Она села за руль, положила сумочку рядом на сиденье и высунула лицо из окна для поцелуя. — Амм! Давай поскорей повторим это, красавчик. Скажите еще раз ваше имя, пожалуйста. Феликс? Аякс?


— Мистер Клин[31].


— Это точно, — рассмеялась она, выезжая из гаража.

* * *


Я позвонил в больницу и попросил разыскать Стефани. Оператор ответила, что доктор Ивз позвонит мне сама. Я повесил трубку, взял записную книжку и нашел адрес Дон Херберт. Она жила на Линдблейд-стрит. Я как раз разыскал ее на карте, когда зазвонил телефон.


— Стеф?


— Нет, Майло. Я помешал?


— Просто ожидаю звонка из больницы.


— И, конечно, у тебя нет автодозвона.


— Конечно.


Майло издал протяжное лошадиное фырканье, и телефон усилил звук настолько, что я чуть не оглох.


— А ты уже, надеюсь, сменил газовые лампы на чудесные провода доктора Эдисона?


— Если бы Бог хотел, чтобы человек был электрифицирован, он бы создал его на батарейках.


Майло издал нечто среднее между смешком и фырканьем.


— Я в своем Центре. Позвони мне, как только закончишь разговор со Стеф.


Он повесил трубку. Звонка Стефани я прождал еще десять минут.


— Доброе утро, Алекс, — сказала она. — Что нового?


— Именно это я хотел узнать у тебя.


— Ничего особенного. Я видела Кэсси около часа тому назад. Она чувствует себя лучше — проснулась бодрая и визжит при виде меня.


— Каковы последние результаты анализов на гипогликемию?


— Специалисты по обмену веществ говорят, что никаких отклонений от нормы нет. Они исследовали ее поджелудочную железу самым тщательным образом — чиста, как снег, — поэтому мой шведский друг и все остальные вернулись к предположению о синдроме Мюнхгаузена. И я полагаю, что мне тоже следует остановиться на этой же точке зрения.


— Сколько времени ты намерена продержать ее в больнице?


— Два-три дня, затем отправлю домой, если больше ничего не произойдет. Знаю, выписывать ее опасно, но что я могу сделать? Превратить больницу в ее приемный дом? Если только у тебя нет каких-нибудь предложений.


— Пока никаких.


— Знаешь, — продолжала Стефани, — я действительно обрадовалась этой истории с повышением сахара в крови. Думала, что это настоящее.


— Перестань казнить себя. Это совершенно ненормальный случай. Как Синди и Чип реагируют на продолжающуюся неопределенность?


— Я видела только Синди. Обычная спокойная покорность.


Вспомнив замечание Маколея, я спросил:


— Улыбается?


— Улыбается? Нет. А, ты имеешь в виду эти ее отвлеченные улыбки. Нет. Сегодня утром нет. Алекс, я до ужаса обеспокоена этой историей. На что я обрекаю Кэсси, выписывая ее из больницы?


Не зная, как по-другому успокоить ее, я предложил нечто вроде первой неотложной помощи:


— По крайней мере, выписав ее из больницы, ты дашь мне возможность нанести им домашний визит.


— А пока ты будешь там, почему бы тебе не разнюхать все как следует и не постараться найти свежие улики?


— Какие, например?


— Шприцы в ящиках, капсулы инсулина в холодильнике. Шучу. Нет, на самом деле, я шучу только наполовину. Я почти готова прямо в лицо обвинить Синди, открыть все карты. Если малышка заболеет еще раз, я смогу это с легкостью сделать, а если они возмутятся и сменят лечащего врача, то я, по крайней мере, буду знать, что сделала все, что могла. Ой-ой, меня разыскивают. Неонатология, один из моих недоношенных малышей. Должна идти, Алекс. Позвони, если что-нибудь узнаешь, хорошо?

* * *


Я перезвонил Майло:


— Работаешь по выходным?


— Поменялся с Чарли. Работаю по субботам, зато имею некоторую свободу действий в работе при лунном свете. Как поживает старушка Стеф?


— Отбросила теорию органического происхождения болезни Кэсси и вернулась к Мюнхгаузену. Никто не может обнаружить органическую причину возникновения гипогликемии.


— Очень плохо, — ответил Майло. — Между прочим, я получил данные по Реджи Боттомли, по дурному семени медсестры. Этот парень мертв уже пару лет. По какой-то причине его имя забыли изъять из картотеки. Покончил жизнь самоубийством.


— Каким образом?


— Зашел в ванную, разделся догола, сел на унитаз, выкурил сигарету с кокаином, забалдел и при помощи пистолета превратил свою голову в расколовшийся орех. Страшное месиво. Детектив по делам молодежи — дамочка по имени Данн — сказала, что, когда это случилось, Вики была дома, смотрела телевизор в соседней комнате.


— Бог ты мой!


— Да… Перед этим у них произошла небольшая размолвка по поводу беспутного образа жизни Реджи, после этого Реджи вышел из комнаты, достал свои штуки и пистолет из ящика комода, закрылся в уборной и — капут. Мамаша услышала выстрел, но не могла открыть дверь, пыталась сделать это кухонным топориком, но из этого ничего не вышло. Парамедики обнаружили ее сидящей на полу, рыдающей и с криком умоляющей сына выйти и все обсудить. Они взломали дверь и, когда увидели, что от него осталось, пытались не пропустить ее туда. Но она все же ухитрилась кое-что рассмотреть. Так что этим можно объяснить ее непрекращающееся мрачное расположение духа.


— О Господи! — проговорил я. — Пережить такую трагедию. На решение Реджи повлияли какие-нибудь трудности в семье?


— Данн сказала, что жестокого обращения с ребенком не отмечалось. Она расценивала их отношения как отношения доброй матери и испорченного ребенка. Она задерживала Реджи множество раз и хорошо его знала.


— А как насчет папаши?


— Умер, когда Реджи был маленьким. Сильно пил, как ты и говорил. Парень очень рано стал попадать в неприятности, начал с марихуаны и постепенно поднимался по фармацевтической лестнице. Данн описала его: невысокий костлявый чудак, неспособный к учебе, не слишком сообразительный, на работе подолгу удержаться не мог. В криминальных делах тоже больших способностей не проявил — его вечно ловили, но он выглядел таким жалким, что судьи обычно бывали снисходительны. Буйным характером не отличался: единственный случай такого поведения — задержание за нападение. И даже это в общем-то можно считать незначительным — драка в баре: он шарахнул кием по голове какого-то мужика. Данн сказала, что Реджи становился все более агрессивным из-за кокаина и что рано или поздно он все-таки убил бы себя. По ее словам, мать долго терпела и пыталась делать все от нее зависящее. Конец истории. Это помогает тебе сделать вывод в отношении матери как подозреваемой?


— Не очень. Во всяком случае, спасибо.


— Что предпримешь дальше?


— За отсутствием других возможностей думаю нанести визит Дон Херберт. Вчера я разговаривал с женой Эшмора, и она сказала, что муж нанимал студентов — выпускников университета. Поэтому, возможно, Херберт обладает достаточной технической подготовкой, чтобы понять, что именно хотел обнаружить Эшмор в истории болезни Чэда.


— С женой Эшмора? Ты что, нанес визит соболезнования?


— Да. Приятная леди. Эшмор был весьма интересным человеком.


Я рассказал ему о том, что произошло с этой парой в Судане. О системах, применявшихся Эшмором в азартных играх, о его инвестициях.


— «Блэк-джек». Ничего себе. Наверное, был очень умен.


— Она сказала, что он был гениален в математике, прекрасно знал компьютер. Кроме того, имел коричневый пояс в нескольких видах единоборств. Он не был такой уж легкой добычей для хулиганов.


— Ты так считаешь? Я знаю, ты раньше занимался всей этой ерундой, я ни в коем случае не хотел бы разочаровать тебя, но мне приходилось встречать множество настоящих мастеров в боевых искусствах с табличками на пальцах ног. Одно дело на ковре — кланяться, прыгать и визжать, как будто тебе в прямую кишку воткнули булавку для шляпы, и совсем другое дело на улицах. Между прочим, я справлялся по поводу убийства Эшмора в Голливудском отделении полиции, они считают, что шансы раскрытия преступления невелики. Полагают, что вдова не слишком надеется на свершение правосудия в отношении преступников.


— Вдова еще слишком потрясена, чтобы на что-то надеяться.


— Да-а…


— Что да?


— В общем, так. Я много думал о твоем деле — о психологической стороне этого синдрома Мюнхгаузена, и мне кажется, что мы упустили из виду потенциального преступника.


— Кого именно?


— Твою приятельницу Стеф.


— Стефани? Почему?


— Это женщина. У нее медицинское образование, ей нравится ощущать власть, она желает быть в центре внимания.


— Я никогда не считал, что Стефани стремится привлечь к себе внимание.


— Не ты ли говорил, что в прежние времена она была видным радикалом? Председателем Союза интернов?


— Да, конечно, но она выглядела искренней. Идеалисткой.


— Может быть. Но взгляни на это по-другому. Лечение Кэсси ставит ее прямо в центр событий, и чем серьезнее болезни ребенка, тем больше внимания падает на Стефани. Она изображает спасителя, героя, мчится в отделение неотложной помощи и возглавляет процедуры. А тот факт, что Кэсси — ребенок большой шишки, делает все это еще более приятным, с ее точки зрения. И эти внезапные перемены, которые с ней случаются, — один день синдром Мюнхгаузена, на следующий день болезнь поджелудочной железы, затем опять Мюнхгаузен. Не чувствуется ли в этом истеричность? Твой проклятый вальс?


Я стал переваривать сказанное.


— Может быть, есть причины тому, что малышка впадает в истерику при виде Стефани, Алекс?


— Но к ней применима та же логика, что и к Вики, — возразил я. — Вплоть до последнего припадка все болезни Кэсси начинались дома. Каким образом в этом могла быть замешана Стефани?


— А она посещала их когда-нибудь на дому?


— В самом начале — может, пару раз — устанавливала монитор, контролирующий сон.


— О'кей. А как ты смотришь на такую версию: первые болезни ребенка были настоящими — круп или что там еще. Стефани лечила ее и обнаружила, что быть доктором у внучки председателя правления очень даже неплохо. Опьянение властью — ты сам говорил, что она намерена стать заведующей отделения.


— Если бы это было ее целью, то, вылечив Кэсси, она бы предстала в еще более выгодном свете.


— Родители еще не отказались от нее, ведь так?


— Нет, они о ней хорошего мнения.


— Вот видишь. Она сделала их зависимыми от себя и экспериментирует с Кэсси, и то и другое ей только на руку. И ты сам говорил мне, что Кэсси заболевает вскоре после посещения больницы. А вдруг Стефани что-то делает с малышкой, сует ей что-нибудь во время осмотра и отправляет домой как медицинский вариант бомбы с часовым механизмом?


— Что она может сделать, если в кабинете вместе с ней находится Синди?


— Откуда ты знаешь, что она там находится?


— Оттуда, что Синди никогда не оставляет Кэсси одну. Помимо этого, они проходили обследования и у других специалистов, не только у Стефани.


— Ты знаешь наверняка, что Стефани не осматривала ребенка в тот же день, что и специалисты?


— Нет. Но думаю, что могу проверить карту амбулаторных больных и выяснить этот вопрос.


— Даже если она и внесла туда свою запись, это может быть что-то трудноуловимое. Например, проверяя горло и язык ребенка, можно чем-нибудь смазать ложечку. Все, что угодно. Это стоит обдумать, согласен?


— Доктор отправляет младенца домой кое с чем, кроме леденца. Отвратительно.


— А чем это хуже матери, отравляющей собственного ребенка? По крайней мере, в данном случае можно предположить, что мотивом служит месть. Стефани ненавидит деда малышки за то, что он вытворяет с больницей, и пытается добраться до него через Кэсси.


— Такое впечатление, что ты много думал об этом.


— Мой порочный ум виной тому, Алекс. Когда-то мне платили за него. Знаешь, что подтолкнуло меня к рассуждениям в этом направлении? Разговоры с Риком. Он слышал о синдроме Мюнхгаузена — о взрослом его варианте, и заявил, что знал медсестер и врачей с подобными наклонностями. Случилась ошибка в дозировке лекарства — и она не была случайной, вдруг врываются герои и спасают положение, как тушители ими же самими устроенного пожара.


— Чип говорил об этом, — сказал я. — О медицинских ошибках, о неправильном расчете дозы. Может быть, он что-то чувствует относительно Стефани, сам не понимая того… В таком случае, почему она вызвала меня? Чтобы поиграть со мной? Мы никогда не работали в таком тесном сотрудничестве. В психологическом плане я не могу значить для нее слишком много.


— Приглашая тебя, она доказывает, что работает добросовестно. У тебя репутация знающего специалиста — а это настоящий вызов для нее, в том случае если она Мюнхгаузен. Плюс к тому в клинике больше не осталось ни одного психолога.


— Так-то оно так, но я все же сомневаюсь… Стефани?


— Не стоит из-за этого зарабатывать язву — все это только предположения. Я могу набросать их сколько угодно налево и направо.


— Хоть мне будет слишком тошно это делать, но я начну наблюдать за ней повнимательнее. Наверное, необходимо осторожнее разговаривать с ней и перестать думать, что мы одна команда.


— А разве так не было всегда? Одинокий бродяга, и все такое…


— Да-а… Кстати, раз мы раскручиваем всякие теории, что ты думаешь о следующем: мы не продвигаемся вперед потому, что думаем только об одном преступнике. А что, если существует какой-то заговор?


— Кого?


— Синди и Чипа, например, — заявил я. — Они — явные кандидатуры. Типичный муж женщины-Мюнхгаузена характеризуется как пассивный и слабовольный. Что совсем не подходит Чипу. Он далеко не глуп, оригинален, самоуверен. И если его жена мучает Кэсси, как он не замечает этого? А может быть, это Синди и Вики?..


— Что? Между ними какое-нибудь романтическое чувство?


— Или просто извращенные отношения матери и дочери. Синди видит в Вики свою покойную тетку — еще одну суровую дипломированную медсестру, а Вики, пережив потерю собственного ребенка, созрела для того, чтобы взамен ему найти дочь. Возможно, их патология перемешалась каким-то причудливым образом. Черт возьми, может быть, у Синди какие-то отношения со Стефани. И, возможно, как ты говоришь, романтического характера. Я ничего не знаю о личной жизни Стефани. Раньше у нее ее практически не было.


— Раз уж мы заговорили об этом, то как насчет папочки и Стефани?


— Конечно, — подхватил я. — Папа и доктор, папа и медсестра — Вики явно подлизывается к Чипу. Сестра и доктор, и тому подобное. Ad nauseum[32]. Может быть, все они, Майло. Команда Мюнхгаузенов — «Восточный экспресс»[33], превратившийся в педиатрическую больницу. А может, половина этого проклятого мира стала психопатами.


— Слишком скромный подсчет, — возразил Майло.


— Возможно.


— Вам нужен отпуск, доктор.


— А это невозможно, — ответил я. — Так много психопатологии и так мало времени. Благодарю за напоминание.


Он засмеялся:


— Рад скрасить твой день. Хочешь, чтобы я проверил Стеф по картотеке?


— Конечно. И пока ты играешь на клавишах, почему бы не проверить Эшмора? Мертвые не могут подать в суд.


— Сделаю. Еще кого-нибудь? Воспользуйся моим хорошим настроением и лос-анджелесским полицейским компьютером.


— Как насчет меня?


— Уже сделано, — ответил Майло. — Давным-давно, когда я думал, что мы можем стать друзьями.

* * *


Я направился в Калвер-Сити, надеясь, что Дон Херберт в субботу по утрам бывала дома. Я проезжал мимо участка на Оверленд, застроенного паршивыми домишками, разделенными на квартиры, где я обитал, будучи студентом-интерном. Магазинчик автозапчастей все еще стоял на прежнем месте, но здание, где я жил, было снесено, и на его месте устроили пункт по продаже подержанных автомобилей.


От бульвара Вашингтона я направился на запад в сторону Сепульведы, затем повернул на юг и проехал один квартал за Калвер. Повернул налево около магазина тропических рыбок, где на витринах был нарисован коралловый риф, и медленно поехал вдоль квартала, разыскивая дом, указанный в справке Майло.


Линдблейд-стрит была утыкана маленькими коробками одноэтажных бунгало с крышами из синтетического материала и газонами, настолько большими, что на них можно было играть только в классики. Краски не жалели: в этом месяце был моден цвет сливочного масла. Китайские вязы росли вдоль улицы, давая тень. Большинство домиков содержались в хорошем состоянии, хотя планировка участков была совершенно необдуманна и сводилась к старым райским птицам, тукам и высоким розовым кустам.


Жилище Дон Херберт представляло собой бледно-голубую коробку, предпоследнюю от угла. Старый коричневый фургон-«фольксваген» стоял на подъездной дороге. На заднем стекле, внизу, было наклеено множество переводных картинок с видами различных мест. Коричневая краска фургона казалась тусклой, как порошок какао.


В садике перед домом возились мужчина и женщина в компании с крупной золотистой охотничьей собакой и небольшой черной дворняжкой с претензиями на спаниеля.


Обоим, мужчине и женщине, было около сорока или чуть больше. Бледная кожа работающих в учреждении служащих. Предплечья, покрытые красными пятнами от свежих солнечных ожогов. Светло-каштановые волосы, свисающие ниже плеч, а на носах — очки без оправы. Оба были в майках, шортах и резиновых сандалиях.


Мужчина стоял у куста гортензии с секатором в руке. Срезанные цветы лежали у его ног подобно розовому руну. Он был худым и жилистым, бакенбарды в виде колбасок шли от ушей к нижней челюсти, шорты поддерживались кожаными подтяжками. Вокруг головы была повязана вышитая бисером лента.


Женщина была без бюстгальтера, и, когда она наклонялась, чтобы выдернуть сорняк, ее груди свисали почти до газона и были видны коричневые соски. Она казалась ничуть не ниже мужчины — пяти футов девяти или десяти дюймов роста, — но, вероятно, по весу превосходила его фунтов на тридцать, бо́льшая часть которых приходилась на грудь и бедра. Возможно, это и соответствовало физическим данным, указанным в водительских правах Дон Херберт, но эта дама родилась, по крайней мере, лет на десять раньше 1963 года.


Подъехав ближе, я понял, что пара кажется мне смутно знакомой, но я никак не мог понять почему.


Я поставил машину и выключил двигатель. Мужчина и женщина даже не взглянули в мою сторону.


Дворняжка начала лаять, но мужчина приказал:


— На место, Гомер, — и продолжал обрезку кустов.


Команда послужила сигналом к тому, чтобы лай превратился в подобие ядерного взрыва. Когда дворняжка дошла до предела возможностей своих голосовых связок, охотничья собака с удивлением подняла голову. Женщина прекратила копаться в земле и стала искать источник возмущения.


Обнаружив его, она с недоумением уставилась на мой автомобиль. Я вышел из машины. Дворняжка продолжала надрываться, но лаяла уже с опущенной головой, всей своей позой выражая смирение.


— Привет, псина. — Я нагнулся и похлопал ее.


Мужчина опустил секатор. Теперь все четверо рассматривали меня.


— Доброе утро! — поздоровался я.


Женщина выпрямилась. Слишком высока для Дон Херберт. Ее широкое распаренное лицо больше подошло бы батрачке.


— Чем могу вам помочь? — поинтересовалась она. Мелодичный голос, я был уверен, что слышал его раньше. Но где?


— Я ищу Дон Херберт.


Взгляд, которым они обменялись, заставил меня почувствовать себя полицейским.


— Ах, вот что, — начал мужчина. — Она здесь больше не живет.


— А вы знаете ее нынешний адрес?


Вновь обмен взглядами, в которых больше страха, чем осторожности.


— Не беспокойтесь. Я врач из Западной педиатрической больницы в Голливуде. Дон работала там, и, возможно, она располагает некоторыми важными данными о пациенте. Я знаю только этот ее адрес.


Женщина подошла к мужчине. Это было похоже на жест самозащиты, только было неясно, кто кого защищает.


Мужчина свободной рукой стряхнул лепестки со своих шорт. Его костлявые челюсти были крепко сжаты. Нос тоже поджарился на солнце, и кончик его был обожжен.


— Вы проделали весь этот путь только лишь затем, чтобы получить информацию? — спросил он.


— Это довольно сложно объяснить, — замялся я, выдумывая сравнительно правдоподобную историю. — Перед нами серьезный случай — маленький ребенок подвергается опасности. Дон взяла в больнице его медицинскую карту и не вернула ее. При нормальном стечении обстоятельств я бы обратился к ее начальнику. К доктору по фамилии Эшмор. Но его нет в живых. Пару дней назад на больничной автостоянке на него напали грабители. Возможно, вы об этом слышали.


Новое выражение на их лицах. Страх и недоумение. Эта новость была для них совершенно неожиданной, и они не знали, как повести себя. В конце концов выбрали подозрительность, взялись за руки и враждебно уставились на меня.


Охотничьей собаке не понравилось возникшее напряжение. Она оглянулась на хозяев и начала подвывать.


— Джетро, — бросила женщина, и собака умолкла. Черная дворняжка навострила уши и заворчала.


— Угомонись, Гомер, — проговорила женщина тихим мелодичным голосом.


— Гомер и Гектор, — заметил я. — Они солируют или на подпевках?


Ни следа улыбки. Тут я наконец вспомнил, где видел этих людей. В мастерской у Робин, в прошлом году. Они отдавали в ремонт инструменты: гитару и мандолину, причем мандолина была в очень плохом состоянии. Исполнители народных песен — много искренности, некоторый талант и полное отсутствие денег. Робин выполнила работу стоимостью пятьсот долларов за блюдо домашних булочек, ими же самими записанные музыкальные альбомы и семьдесят пять долларов наличными. Я наблюдал за сделкой из спальни на чердаке. Позже мы с Робин прослушали пару альбомов. Народные песни, собранные в разных местностях, в основном баллады и рилы[34], довольно неплохо исполненные в традиционной манере.


— Вы Бобби и Бен, не так ли?


То, что я их узнал, рассеяло подозрительность, но вернуло недоумение.


— Робин Кастанья — моя приятельница, — объяснил я.


— Правда? — спросил мужчина.


— Прошлой зимой она залатала ваши инструменты. Гитару с трещиной и мандолину со слабой подтяжкой, погнутой шейкой и расстроенными ладами? Не знаю, кто пек те булочки, но они были очень вкусные.


— Кто вы? — спросила женщина.


— Именно тот, кем и представился. Позвоните Робин, она сейчас в своей мастерской. Спросите ее об Алексе Делавэре. А если не хотите тратить на это время, не могли бы вы просто сообщить мне, где я могу найти Дон Херберт? Я ищу ее не для того, чтобы скандалить. Мне нужно всего лишь получить обратно историю болезни.


Молчание. Мужчина засунул руку за одну из подтяжек.


— Пойди позвони, — сказала ему женщина.


Он отправился в дом. Она осталась, наблюдая за мной и дыша так глубоко, что ее груди вздымались. Собаки тоже не отрывали от меня глаз. Все мы молчали. Заметив движение на западном конце квартала, я повернулся и увидел, что от одного из домиков отъехал туристский фургон и загрохотал в направлении Сепульведы. Кто-то на противоположной стороне улицы вывесил американский флаг. Чуть дальше в шезлонге, сгорбившись, сидел старик. Трудно сказать с уверенностью, но, как мне показалось, он тоже караулил меня.


Объект всеобщего внимания — будто я был королевой бала в Калвер-Сити.


Через несколько минут мужчина вышел из дома, улыбаясь так, будто встретился с Мессией. В руках он нес голубое блюдо. Печенье и булочки.


Взглянув на жену, он кивнул головой. Этот кивок и улыбка подействовали на женщину успокаивающе. Собаки принялись вилять хвостами.


Я ждал, что кто-нибудь пригласит меня на танец.


— Учти, Боб, — сообщил мужчина жене. — Этот человек — ее парень.


— Мир тесен, — отозвалась женщина, наконец улыбнувшись. Я вспомнил ее голос из альбома, высокий и чистый, с едва уловимым вибрато. И сейчас она говорила приятным голосом. Могла бы зарабатывать деньги на сексе по телефону.


— Вам попалась необычайная женщина, — заявила она, все еще разглядывая меня. — Оцениваете ли вы ее по достоинству?


— Каждый день только этим и занимаюсь.


Она кивнула, протянула руку и представилась:


— Бобби Мертаф. Это Бен. А с этими типчиками вы уже познакомились.


Всеобщие приветствия. Я похлопал собак по загривкам, и Бен предложил мне блюдо. Мы взяли по булочке и принялись жевать. Это напоминало какой-то древний ритуал. Но, даже работая челюстями, музыканты выглядели обеспокоенными.


Бобби первой покончила с булочкой, взяла печенье, затем другое, так что жевала без перерыва. Крошки рассыпались по ее грудям. Она стряхнула их и предложила:


— Пойдемте в дом.


Собаки последовали за нами и побежали в кухню. Через секунду я услышал, как они принялись что-то шумно лакать. Гостиная с унылым потолком была затемнена занавешенными шторами. Пахло мокрой шерстью. Желтовато-коричневые стены, сосновые полы, требующие полировки, самодельные книжные полки разных размеров, на том месте, где должен был бы стоять кофейный столик, — несколько футляров для инструментов. Этажерка в углу завалена нотами. Тяжелая мебель времен великой депрессии — сокровища из магазина уцененных товаров. На стене висели венские часы, стрелки которых замерли на цифре два, плакат с гитарой «Мартин» в рамке под стеклом и несколько афиш на память о конкурсе скрипок и банджо в Топанге.


— Садитесь, — предложил Бен.


Прежде чем я успел это сделать, он продолжал:


— Грустно говорить об этом, приятель, но Дон умерла. Ее убили. Поэтому мы и перепугались, когда вы упомянули ее имя да еще сказали о другом убийстве. Мне очень жаль. — Он посмотрел вниз, на блюдо с булочками, и покачал головой.


— Мы все никак не можем выбросить это из головы, — проговорила Бобби. — Присаживайтесь. Если хотите.


Она опустилась на старый зеленый диван. Бен сел рядом с женой, держа блюдо на одном из костлявых колен.


Я присел на стул, покрытый ручной вышивкой, и спросил:


— Когда это произошло?


— Пару месяцев назад, — сказала Бобби. — В марте. Это было в выходные дни — в середине месяца, десятого числа, мне кажется. Нет, девятого. — Она взглянула на Бена.


— Что-то вроде того, — отозвался он.


— Я почти уверена, что это было девятого, милый. Мы провели выходные в Сономе, помнишь? Мы выступали девятого и вернулись в Лос-Анджелес десятого — помнишь, как мы припозднились из-за проблем с фургоном в Сан-Симеоне? По крайней мере, он сказал, когда это случилось, — полицейский, я имею в виду. Девятого. Это случилось девятого.


— Да, ты права, — согласился Бен.


Женщина взглянула на меня:


— Нас не было в городе, мы выступали на фестивале на севере. Машина сломалась, и мы на какое-то время застряли в дороге и приехали обратно только поздно вечером десятого — можно сказать, ранним утром одиннадцатого. В почтовом ящике лежала карточка полицейского с номером телефона, по которому нам нужно было позвонить. Детектив по убийствам. Мы не знали, что делать, и не стали звонить ему, но он позвонил сам. Рассказал, что случилось, и задал множество вопросов. Нам нечего было сказать ему. На следующий день он и еще пара парней приехали сюда и осмотрели весь дом. У них был ордер и все, что положено, но они были корректны.


Она взглянула на Бена, тот проговорил:


— Да, не такие уж и страшные.


— Они просто хотели осмотреть ее вещи, полагая, что могут найти что-то, что поможет в расследовании. Конечно, они ничего не нашли — что неудивительно. Это случилось не здесь, и они с самого начала заявили, что не подозревают никого из ее знакомых.


— Интересно, почему?


— Он, этот детектив, сказал, что это было… — Бобби закрыла глаза, протянула руку за печеньем, ухитрилась отыскать его и откусила половину.


— Как сказал полицейский, это убийство было совершено психически ненормальным человеком, — продолжил за жену Бен. — Заявил, что Дон была практически…


Он покачал головой.


— Месивом, — закончила Бобби.


— Здесь они ничего не нашли, — продолжал Бен.


Оба выглядели напуганными.


— Каково вернуться домой к такому происшествию, — посочувствовал я.


— О да, — поддержала Бобби. — Это по-настоящему перепугало нас — то, что такое случилось с кем-то, кого мы знали. — Женщина взяла еще одно теченье, хотя половинка предыдущего все еще лежала у нее в руке.


— Она снимала часть дома вместе с вами?


— Нет, она была нашей квартиранткой, — ответила Бобби. — Мы владельцы этого дома, — объявила она как будто с удивлением. — У нас есть свободная спальня, которую мы раньше использовали как репетиционную и студию звукозаписи. Потом я лишилась работы в детском центре, поэтому мы и решили сдавать ее. Повесили заявку на доске объявлений в университете, потому что считали, что именно студент и может снять отдельную комнату. Дон позвонила первой.


— Когда это было?


— В июле.


Бобби доела оба печенья. Бен похлопал жену по бедру и слегка ущипнул. Мягкая плоть, похожая на прессованный творог. Женщина вздохнула.


— То, что вы сказали раньше, — продолжил Бен. — Насчет медицинской карты. Она имела право брать ее?


— Предполагалось, что она ее вернет.


Музыканты переглянулись.


— А она страдала привычкой «брать»?


— Как сказать, — произнес Бен неуверенно.


— На первых порах нет, — заметила Бобби. — Сначала она была прекрасной квартиранткой — убирала за собой, не лезла в чужие дела. Мы ее почти не видели — днем работали, а по вечерам иногда уходили куда-нибудь петь. Если никуда не уходили, то рано ложились спать. Ее никогда не было дома — настоящая сова. Это нас вполне устраивало.


— Единственной проблемой, — продолжал Бен, — было ее возвращение в любое время суток, потому что Гомер отличный сторожевой пес, и, когда она возвращалась, он лаял и будил нас. Но не могли же мы указывать ей, когда приходить и когда уходить, согласны? В основном она нас устраивала.


— А когда она начала брать вещи?


— Позже, — ответил Бен.


— Месяца два спустя после переезда к нам, — объяснила Бобби. — Вначале мы не сообразили. Какие-то пустяки — ручки, медиаторы. У нас нет ничего ценного, кроме инструментов, а мелочи обычно теряются, так ведь? Сколько оказывается непарных носков, правда? Затем это стало более заметным. Некоторые кассеты с записями, упаковка в шесть банок пива — все это мы могли бы ей дать, если бы она попросила. Мы нисколько не жадничаем с едой, хотя по договору предполагалось, что она сама обеспечивает себя пищей. Потом пропали некоторые украшения — пара комплектов моих сережек. И одна шелковая бандана Бена плюс пара старинных подтяжек, которую он раздобыл в Сиэтле. Действительно красивые подтяжки из толстой кожи — таких больше не выпускают. Но когда она взяла еще одну вещь, это задело меня больше всего: старинная английская брошь, которая досталась мне в наследство от моей бабушки, — серебро с гранатом. Камень был поцарапан, но это неважно, брошь была ценна как память. Я оставила ее на туалетном столике, а на другой день она исчезла.


— Вы спросили об этом Дон?


— Я не обвинила ее напрямую, но поинтересовалась, не видела ли она мою брошь. Или сережки. Она ответила, что нет, причем совершенно спокойно. Но мы знали, что это была она. Больше некому. Она — единственный человек, который бывал в этом доме, и до ее появления вещи никогда не исчезали.


— Наверное, у нее была какая-то эмоциональная проблема, — вмешался Бен. — Клептомания или что-то в том же духе. За все это она не получила бы приличных денег. И вообще она не нуждалась в деньгах. У нее была куча одежды и совершенно новая машина.


— Какой марки?


— Одна из этих маленьких кабриолетов — «мазда», кажется. Она купила ее после Рождества, до переезда сюда у нее не было машины, а то бы мы, конечно, попросили немного больше за комнату. Мы брали с нее всего лишь сотню в месяц. Считали, что она голодная студентка.


— Определенно, у нее было не все в порядке с головой, — подхватила Бобби. — Я нашла всю ту ерунду, которую она украла, в гараже, под досками пола, в ящике вместе с ее фотографией, как будто этим она пыталась как бы закрепить свое право на вещи, запрятала их, как белка грибы и ягоды на зиму. Уж коли говорить все начистоту, она была еще и жадной — я знаю, что нехорошо так отзываться о мертвых, но это правда. Только позже я сообразила, в чем дело.


— Жадная в каком отношении?


— Хватала для себя самое лучшее. Например, в холодильнике были оставлены застывать формочки с помадкой. Когда мы вернулись, то обнаружили, что все конфеты выковырены, а на дне формочек оставлена только ваниль. Или, например, блюдо вишен. Самые спелые вишни бывали выбраны.


— А за квартиру она платила вовремя?


— Более или менее. Иногда опаздывала на неделю-две. Мы никогда не напоминали, и со временем она оплачивала задолженность.


— Но все это начинало действовать на нервы, — вмешался Бен.


— Мы уже дошли до такого состояния, что решили предложить ей съехать, — продолжала Бобби. — Недели две обсуждали, как это получше сделать. А потом получили ангажемент в Сономе и были очень заняты репетициями. Потом вернулись домой, а тут…


— Где ее убили?


— Где-то в центральной части города. В клубе.


— В ночном клубе?


Оба закивали головами. Ответила Бобби:


— Насколько я понимаю, это был один из клубов «новой волны». Как это называется, Бен? Что-то индейское, да?


— «Майян», — подсказал Бен. — «Муди Майян»[35], или что-то в этом роде. — Он невесело улыбнулся. — Полицейский спросил, бывали ли мы в нем. Да, точно так и спросил.


— А Дон принадлежала к «новой волне»?


— Сначала нет, — ответила Бобби. — То есть я хочу сказать, что, когда мы познакомились, она выглядела вполне нормальной. Даже чересчур — в некотором роде чопорной. Мы боялись, она подумает, мы слишком свободно ведем себя. Затем постепенно она начала меняться в худшую сторону. Но одного у нее не отнимешь — она была способной. Это я могу подтвердить. Все время в учебниках. Занималась, хотела получить степень доктора философии. Биоматематика или что-то в этом духе. Но по вечерам она становилась другой — наряжалась для выхода в свет. Именно это подразумевал Бен, когда говорил, что у нее была куча одежды, в стиле панков, много черного. Она красила волосы легко смывающейся краской. А косметика — как у семейки Аддамс[36] Иногда она при помощи мусса делала такую прическу, что все волосы торчали вверх. В известном стиле. Но на следующее утро, когда она шла на работу, все опять было нормально. Вы бы ее и не узнали.


— Ее убили в самом клубе?


— Не знаю, — ответила Бобби. — Мы старались не слушать подробности, только хотели, чтобы полицейские забрали отсюда ее вещи. И поскорее забыть об этой истории.


— Вы помните фамилию детектива?


— Гомес, — ответили музыканты вместе.


— Рей Гомес, — уточнила Бобби. — Он болел за «Лос-Лобос» и любил ду-уоп[37]. Неплохой парень.


Бен кивнул. Их колени были так тесно прижаты друг к другу, что побелели от напряжения.


— А то, что случилось в больнице? — спросила Бобби. — Пострадает ли ребенок из-за того, что Дон стащила его историю болезни?


— Мы сможем обойтись и без нее. Но лучше, если бы ее вернули.


— Безобразие, — воскликнул Бен. — Очень жаль, что не можем помочь вам. Полиция забрала все вещи, но я не видел среди них никакой медицинской карты. Конечно, я не очень присматривался.


— А в украденных вещах ее нет?


— Нет, — ответила Бобби. — Точно нет. Полиция работала не очень тщательно, раз не обнаружила ее тайник, правда? Но давайте я проверю, чтобы быть уверенными, — может, среди складок, в карманах или еще где.


Она направилась в кухню и вскоре вернулась с коробкой из-под обуви и полоской бумаги.


— Пусто. Вот та фотография, которую она положила поверх вещей. Будто подтверждала свое право на них.


Я взял фото. Из тех черно-белых снимков по двадцать пять центов за четыре штуки, которые можно сделать в автомате на автобусной станции. Четыре варианта лица, которое когда-то было хорошеньким, а теперь вспухло от жира и было искажено недоверчивостью. Темные прямые волосы, большие темные глаза. Глаза, познавшие боль. Я собрался вернуть фотографии, но Бобби сказала:


— Оставьте у себя. Мне они не нужны.


Прежде чем положить снимки в карман, я еще раз взглянул на них. Четыре одинаковых лица, мрачных и настороженных.


— Грустно, — проговорил я.


— Да, — согласилась Бобби. — Она никогда особенно не улыбалась.


— Может быть, — предположил Бен, — она оставила ее в своей конторе в университете, я имею в виду историю болезни?


— Вы знаете, на каком отделении она занималась?


— Нет, но у нее там был прямой телефон, она нам его дала. Два-два-три-восемь, правильно?


— Думаю, да, — подтвердила Бобби.


Я вынул из папки лист бумаги и ручку и записал номер.


— Она готовила диссертацию?


— Да, она так нам сказала, когда обратилась по поводу комнаты. Биоматематика или что-то в этом духе.


— Она когда-нибудь упоминала фамилию своего профессора?


— Она дала нам какую-то фамилию для справки, когда въезжала, — ответила Бобби. — Но, честно говоря, мы так и не позвонили.


Неловкая улыбка.


— Мы были стеснены в средствах, — пояснил Бен. — И хотели побыстрее получить квартиранта, а она производила приличное впечатление.


— Единственный начальник, о котором она говорила, это тип в клинике, тот, которого убили. Но она никогда не называла его фамилию.


Бен кивнул:


— Она не была от него в восторге.


— Почему?


— Не знаю. Она не вдавалась в подробности — просто сказала, что он дерьмо, очень придирчив и она собирается уходить. А потом, должно быть, она ушла. Еще в феврале.


— И устроилась на другую работу?


— Она нам не говорила, — пожала плечами Бобби.


— Вы знаете, как она оплачивала свои счета?


— Нет, но у нее всегда водились денежки.


Бен болезненно улыбнулся.


— Что такое? — спросила Бобби.


— Она и ее начальник. Она его ненавидела, а теперь оба они в одной лодке. Лос-Анджелес поглотил их.


Бобби передернулась и съела булочку.

17


То, что я узнал об убийстве Дон Херберт и ее склонности к воровству, заставило меня задуматься.


Вначале я полагал, что она забрала карту Чэда для Лоренса Эшмора. А вдруг для себя, вдруг ей стало известно нечто, способное принести вред семье Джонсов, и она собиралась использовать для своей выгоды?


А теперь она мертва.


Я проехал к зоомагазину, купил сорокафунтовый пакет корма для рыбок-кои и попросил разрешения воспользоваться телефоном, чтобы позвонить в город. Парнишка за прилавком немного подумал, взглянул на сумму на кассовом аппарате и указал на старую черную коробку с диском, висящую на стене в углу:


— Вон там.


Рядом с телефоном стоял большой аквариум с соленой водой, в котором плавала небольшая леопардовая акула. Пара золотых рыбок плескались на поверхности. Акула мирно скользила по дну. Ее глаза были спокойными и такими же синими и красивыми, как глаза Вики Боттомли.


Я позвонил в Центр Паркера. Подошедший к телефону мужчина сказал, что Майло нет и неизвестно; когда он вернется.


— Это Чарли? — поинтересовался я.


— Нет.


Я набрал домашний номер Майло. Стоящий за прилавком парень наблюдал за моими действиями. Я улыбнулся и поднял указательный палец, показав, что займу только одну минуту. Голос Пегги Ли произнес тираду о «Блю инвестигейшнз». Я проговорил:


— Дон Херберт была убита в марте. Вероятнее всего, девятого числа где-то в центре города вблизи музыкального клуба панков. Детектива, занимающегося расследованием, зовут Рей Гомес. В течение ближайшего часа я, наверное, буду в больнице — можешь попросить, чтобы меня разыскали, если захочешь переговорить по этому поводу.


Я повесил трубку и направился к выходу. Какое-то движение пены привлекло мое внимание, и я обернулся к аквариуму. Золотые рыбки исчезли.

* * *


Голливудская часть бульвара Сансет была по-воскресному спокойной. Банки и места развлечений, расположенные до Хоспитал-роу, были закрыты, немногочисленные бродяги и бедные семьи топтались на тротуарах. Машин на дороге мало — только отдыхающие по воскресным дням и туристы, заехавшие слишком далеко от Вайна. Я добрался до ворот автостоянки для врачей менее чем за полчаса. Стоянка вновь работала. Множество свободных мест.


Прежде чем подняться наверх, в отделение, я зашел в кафетерий выпить кофе.


Ленч заканчивался, кафетерий был почти пуст. Как раз когда я подошел заплатить за кофе, Дэн Корнблатт, держа пластиковый стаканчик с крышкой в руке, получал сдачу у кассира. Кофе просочился из-под крышки и грязными ручейками тек по стенкам стаканчика. Усы Корнблатта, напоминавшие велосипедный руль, обвисли, сам кардиолог выглядел поглощенным какой-то мыслью. Он сунул мелочь в карман, заметил меня и быстро кивнул.


— Привет, Дэн. Что случилось?


Моя улыбка, казалось, раздражала его.


— Читал сегодняшнюю газету?


— Да в общем только просмотрел.


Он прищурился. Заметное раздражение. Я почувствовал себя так, будто неправильно ответил на устном экзамене.


— Что тогда я могу сказать? — резко бросил он и отошел.


Я заплатил за кофе и задумался, какое сообщение могло так обеспокоить его. Оглядел кафетерий в поисках брошенной кем-нибудь газеты, но ничего не обнаружил. Сделал пару глотков кофе, выбросил стаканчик и направился в читальный зал. На сей раз он был закрыт на ключ.

* * *


Палаты Чэппи пустовали, двери всех палат, кроме комнаты Кэсси, были открыты. Свет выключен, с кроватей убрано белье. Пахло дезодорантом с запахом луга. Мужчина в желтой спецодежде пылесосил коридоры. По отделению разливалась какая-то венская, медленная и сладкая музыка.


Вики Боттомли сидела за столом на посту медсестер и читала карту. Ее чепчик чуть съехал на сторону.


— Привет, что нового? — спросил я.


Она покачала головой и, не глядя на меня, протянула историю болезни.


— Читайте дальше.


— Я уже дочитала.


Я взял карту, но не стал открывать ее. Прислонившись к столу, спросил:


— Как сегодня себя чувствует Кэсси?


— Немного лучше, — все еще не поднимая на меня взгляда, ответила Вики.


— Когда она проснулась?


— Около девяти.


— Ее отец уже здесь? И…


— Все здесь, и все написано, — проговорила она, не поднимая головы и ткнув в историю болезни.


Я перелистал страницы, открыл записи за сегодняшнее утро и прочитал выводы Эла Маколея и невропатолога.


Вики взяла какой-то бланк и начала его заполнять.


— Последний припадок Кэсси, — заметил я, — кажется весьма серьезным.


— Ничего такого, что бы я не видела раньше.


Я положил карту на стол и остался стоять у сестринского поста. В конце концов Вики взглянула на меня. Голубые глаза часто заморгали.


— Вам приходилось видеть много случаев детской эпилепсии?


— Видела все. Работала в онкологии. Занималась младенцами с опухолью мозга. — Женщина пожала плечами.


— Я тоже работал в онкологии. Несколько лет назад. Психосоциальная помощь.


— А-а…


Опять вернулась к своему бланку.


— Ну что ж, — заметил я. — По крайней мере, кажется, у Кэсси нет опухоли.


Молчание.


— Доктор Ивз сказала мне, что намерена вскоре выписать девочку.


— Ага.


— Я думаю нанести им домашний визит.


Ее рука мчалась по бумаге.


— Вы ведь были у них дома, да?


Никакого ответа.


Я повторил вопрос. Женщина перестала писать и взглянула на меня.


— Если я и была у них, что в этом такого?


— Нет, я просто…


— Вы просто болтаете, вот что. Правильно? — Она положила ручку и откатилась назад на стуле. Самодовольная улыбка играла на ее губах. — Или вы проверяете меня? Хотите знать, выходила ли я из комнаты и делала ли что-то с девочкой?


Глядя мне прямо в глаза и продолжая улыбаться, Вики откатилась еще дальше.


— Почему вы так считаете?


— Потому что я знаю, о чем все вы думаете.


— Это был совершенно простой вопрос, Вики.


— Ну да, конечно. Именно так и было с самого начала. Вся эта притворная болтовня. Вы проверяете меня, не похожа ли я на ту медсестру из Нью-Джерси.


— Какую медсестру?


— Ту, которая убивала младенцев. О ней написали книгу и говорили по телевизору.


— Вы думаете, что вас в чем-то подозревают?


— А разве нет? Разве всегда не обвиняют медсестру?


— А что, разве медсестру из Нью-Джерси обвинили неправильно?


Вики ухитрилась превратить улыбку в гримасу, не двинув ни единым мускулом.


— Мне надоела эта игра, — заявила она, вставая и отодвигая стул. — Для вас это всегда только игры.


— Под «вами» вы подразумеваете психологов?


Она сложила руки на груди и что-то пробормотала. Потом повернулась ко мне спиной.


— Вики?


Никакого ответа.


— Все это сводится к тому, — заявил я, стараясь говорить спокойным тоном, — чтобы в конце концов обнаружить, что же, черт возьми, происходит с Кэсси.


Вики притворилась, что читает доску объявлений, висящую за письменным столом.


— Значит, вот как оборачивается наш маленький договор о мире? — заметил я.


— Не беспокойтесь, — быстро повернулась ко мне Вики. Ее голос поднялся — пронзительное соло, наложенное на сладкую мелодию. — Не беспокойтесь, — повторила она. — Я не буду вам мешать. Если что-то нужно — просто спросите. Потому что вы доктор. И я сделаю все, что угодно, если это поможет бедной малютке, — хотя вы считаете по-другому, я все же беспокоюсь о ней. Я даже спущусь вниз и принесу вам кофе, если это поможет вам сосредоточиться на ее проблемах — на том, на чем вам и следует сосредоточиться. Я не одна из тех феминисток, которые считают грехом делать что-то еще, кроме как давать пациентам лекарство. Но не притворяйтесь, что вы мой друг, хорошо? Давайте оба будем выполнять нашу работу без всяких разговоров, идти своим путем, ладно? А если вы желаете, чтобы я ответила на ваш вопрос: да, я посещала их дом только два раза несколько месяцев назад. Довольны?


Она отошла на другой конец поста, нашла еще какой-то бланк и принялась читать. Прищурившись, она держала его на расстоянии вытянутой руки. Ей явно требовались очки для чтения. На губах вновь появилась самодовольная улыбка.


— Вы ничего не делали ей, Вики? — спросил я.


Ее рука дернулась, бумага упала. Женщина наклонилась, чтобы поднять бланк, но в этот момент с ее головы слетел чепчик. Наклонившись второй раз, она подняла и его и напряженно выпрямилась. На ресницах было много туши, и пара кусочков отвалилась.


Я был непреклонен.


— Нет! — прошептала Вики, вкладывая в ответ всю твердость, на какую была способна.


Звук шагов заставил нас обернуться. В холл вошел уборщик, он тянул за собой пылесос. Латинос среднего роста со старческими глазами и усами под Кантинфласа[38].


— Что-то еще? — спросил он.


— Нет, — ответила Вики. — Ступай.


Мужчина взглянул на медсестру, приподнял брови, дернул пылесос и потащил его к тиковым дверям. Вики наблюдала за ним, ее кулаки были сжаты.


Когда уборщик ушел, она продолжала:


— Какой страшный вопрос! Почему у вас такие безобразные мысли в голове? Почему вообще кто-то должен делать Кэсси гадости? Она больна!


— Все симптомы свидетельствуют о какой-то таинственной болезни.


— А почему бы и нет? Почему? Это больница. Именно поэтому мы здесь — из-за больных детей. Именно этим и занимаются настоящие врачи. Лечат больных детей.


Я продолжал хранить молчание.


Ее руки начали подниматься, и она прилагала усилия, чтобы удержать их внизу, как подопытный, сопротивляющийся гипнотизеру. На том месте, где раньше сидел чепчик, жесткие волосы образовали подобие купола размером со шляпу.


— Настоящие врачи не добились особого успеха, не так ли? — возразил я.


Она фыркнула.


— Игры, — вновь прошептала она. — Всегда у вас, психологов, игры.


— Такое впечатление, что о нас, психологах, вы знаете очень много.


Казалось, Вики внезапно встревожилась. Она протерла глаза — тушь потекла, костяшки пальцев стали серыми, но женщина не замечала этого. Ее полный злобы взгляд был сосредоточен на мне.


Самодовольная улыбка вернулась на ее лицо.


— Еще что-нибудь, сэр? — Она вынула из волос заколки и закрепила ими края накрахмаленного чепчика.


— Вы делились с Джонсами своими мыслями по поводу терапевтов? — поинтересовался я.


— Я держу свои мысли при себе. Я профессионал.


— А вы не говорили им, что кто-то подозревает нечистую игру?


— Конечно, нет. Повторяю, я профессионал!


— Профессионал, — согласился я. — Вам просто не нравятся психотерапевты. Шайка шарлатанов, которые обещают помочь, но у них ничего не получается.


Ее голова дернулась назад. Чепчик опять затанцевал на волосах, и Вики быстро поддержала его рукой.


— Вы не знаете меня, — проговорила она. — Вы ничего обо мне не знаете.


— Это правда, — соврал я. — И это стало проблемой для Кэсси.


— Просто смешно, что…


— Ваше поведение начинает мешать ее лечению, Вики. Давайте больше не будем обсуждать это здесь. Пройдем туда, — Я указал на подсобку, расположенную за медицинским постом.


Вики уперла руки в бока:


— Зачем?


— Затем, чтобы все обсудить.


— Вы не имеете права.


— В общем-то имею. И только благодаря моему доброму отношению вы все еще занимаетесь этой пациенткой. Доктор Ивз восхищается вашим мастерством, но ваше поведение начинает действовать и на ее нервы.


— Да?


Я поднял телефонную трубку:


— Позвоните ей.


Вики шумно втянула воздух. Потрогала чепчик. Облизала губы.


— Что вам от меня нужно? — В голосе послышались ноющие нотки.


— Не здесь, — сказал я. — Там, в той комнате. Вики. Прошу.


Она начала протестовать. Но слова застряли в горле. Губы задрожали. Она подняла руку, чтобы прикрыть их:


— Давайте просто забудем об этом, — предложила она. — Я прошу прощения. Хорошо?


Ее глаза были полны страха. Вспомнив, при каких обстоятельствах она в последний раз видела своего сына, и чувствуя себя полной дрянью, я покачал головой.


— Больше никаких ссор, — умоляла она. — Обещаю. Честное слово. Вы правы. Мне действительно не стоило лезть не в свое дело. Это все потому, что я беспокоюсь о ней так же, как и вы. Я буду вести себя хорошо. Простите. Больше это не повторится…


— Прошу вас, Вики. — Я указал на подсобку.


— …Я клянусь. Прошу вас, сделайте мне некоторое снисхождение.


Я настаивал на своем.


Она двинулась ко мне, сжала руки в кулаки, будто готовилась нанести удар. Затем опустила руки, внезапно повернулась и направилась в комнатку. Шла она медленно, с опущенными плечами, едва переставляя ноги.


Там стояли кофейный столик, оранжевый диван и кресло под стать дивану. На столике — телефон рядом с выключенной кофеваркой, которой, видимо, не пользовались и давно не мыли. Над большим плакатом, на котором было написано: «Медсестры, выполняйте свою работу с нежностью и любовью», висели календари с кошками и щенками.


Я закрыл дверь и сел на диван.


— Это подло, — неуверенно сказала Вики. — Вы не имеете права — я позвоню доктору Ивз.


Я поднял трубку, связался с оператором и попросил ее разыскать Стефани.


— Подождите, — проговорила Вики. — Не надо.


Я отменил заказ и повесил трубку. Вики немного потопталась и в конце концов, постоянно поправляя чепчик, опустилась в кресло. Я заметил то, что никогда раньше не видел: крошечную маргаритку, нарисованную лаком для ногтей на ее новом пропуске прямо над фотографией. Лак начал облупливаться, и цветок казался разорванным на клочки.


Вики сложила руки на обширных коленях. На ее лице появилось странное выражение — как у заключенного, которому только что прочитали приговор.


— У меня много работы, — пыталась объяснить она. — Мне еще нужно сменить простыни, проверить, чтобы в диетическом отделе столовой повара получили правильный заказ на обед.


— Насчет той сестры из Нью-Джерси, — начал я. — Почему вы заговорили о ней?


— Вы все не можете забыть об этом?


Я молча ждал.


— Ничего особенного в этом нет, — оправдывалась она. — Я уже сказала вам, что есть такая книга и я ее прочла. Вот и все. Я не люблю читать о подобных вещах, но кто-то дал мне эту книгу, и я ее прочла. Понятно?


Вики улыбнулась, но внезапно ее глаза наполнились слезами. Она вскинула руки, пытаясь вытереть слезы пальцами. Я оглядел комнату. Бумажных салфеток нигде не видно. Мой носовой платок был чистым, и я предложил его женщине.


Она взглянула на него и не взяла. Ее лицо все еще оставалось мокрым, в густом слое наложенной на лицо косметики тушь пролагала борозды, похожие на следы от кошачьих когтей.


— Кто вам дал эту книгу?


Лицо медсестры будто отяжелело от боли. Я чувствовал себя так, будто пырнул ее ножом.


— Это не имело никакого отношения к Кэсси. Поверьте.


— Хорошо. А что именно делала эта медсестра?


— Она травила младенцев — при помощи лидокаина. Но она не была настоящей медсестрой. Сестры любят детей. Настоящие медсестры. — Ее взгляд упал на плакат, и она вновь зарыдала.


Когда женщина немного пришла в себя, я вновь предложил ей носовой платок. Она притворилась, что не заметила его.


— Что вы от меня хотите?


— Немного честности…


— По поводу чего?


— По поводу вашего враждебного отношения ко мне…


— Я уже попросила извинения.


— Мне не нужны извинения, Вики. Дело не в моих амбициях, и нам необязательно быть приятелями и болтать о всякой ерунде. Но мы обязательно должны понимать друг друга, чтобы заботиться о выздоровлении Кэсси. А ваше поведение мешает мне.


— Я не согла…


— Это так, Вики. И я знаю, что причина не может заключаться в том, что я сказал или сделал что-то не так, как нужно, потому что вы были настроены враждебно еще до того, как я успел открыть рот. Поэтому очевидно, что вы настроены вообще против психологов, и я подозреваю, что они не смогли в чем-то помочь вам или плохо обошлись с вами.


— Чем вы сейчас занимаетесь? Пытаетесь проанализировать меня?


— Если мне это понадобится, да.


— Это нечестно.


— Если вы желаете продолжать работать с этим пациентом, давайте поговорим начистоту. И без того случай слишком сложен. С каждым разом, когда Кэсси поступает в больницу, здоровье ее все ухудшается и ухудшается, и никто не знает, что за чертовщина с ней творится. Еще несколько припадков, подобных тому, что вы видели, и может возникнуть угроза серьезного повреждения мозга. Мы не можем позволить себе отвлекаться на всякое междоусобное дерьмо.


Ее губы задрожали и надулись.


— Нет никакой необходимости ругаться.


— Простите. Что вы еще имеете против меня, не считая моего грязного языка?


— Ничего.


— Чепуха, Вики.


— На самом деле ничего…


— Вам не нравятся психологи, — проговорил я, — и моя интуиция подсказывает мне, что на то есть основательная причина.


Она откинулась на спинку кресла:


— Да?


Я кивнул:


— Сейчас развелась масса неквалифицированных психологов, с удовольствием забирающих ваши деньги и ничего не дающих взамен. По счастью, я не отношусь к таковым, но и не ожидаю, что вы поверите мне на слово.


Вики сжала губы. Затем расслабилась. Над верхней губой остались складки. Измученное лицо было покрыто подтеками туши и размазанной косметикой. Я чувствовал себя Великим Инквизитором.


— С другой стороны, — продолжал я, — может быть, вы настроены именно против меня — что-то вроде собственнического чувства по отношению к Кэсси, ваше желание быть главным лицом в этом запутанном случае.


— Дело вовсе не в этом!


— А в чем же, Вики?


Она не ответила. Опустила глаза на свои руки. Ногтем попыталась отодвинуть кожу в лунке пальца. На лице ее отсутствовало какое-либо выражение, но слезы не прекращались.


— Почему бы не высказать мне все откровенно и не покончить с этим? — предложил я. — Если проблема не имеет отношения к Кэсси, то ваши слова не покинут пределов этой комнаты.


Вики шмыгнула носом и ущипнула за его кончик.


Я придвинулся к ней и продолжил более мягким тоном:


— Послушайте, никакой необходимости в соперничестве нет. Я вовсе не стараюсь в чем-то вас разоблачить. Я просто хочу нормализовать ситуацию — найти настоящий путь к перемирию.


— Не покинут пределов этой комнаты, да? — На ее губах вновь заиграла самодовольная улыбка. — Я уже слышала об этом раньше.


Наши взгляды встретились. Она заморгала. Я не дрогнул.


Внезапно ее руки взлетели вверх. Сорвав с головы чепчик, она швырнула его в дальний угол комнаты, и он упал на пол. Вики начала было подниматься, но передумала.


— Пропадите вы пропадом! — прошипела она. Бывшая прическа напоминала теперь воронье гнездо.


Я свернул носовой платок и положил его к себе на колено. Такой опрятный парень, этот Инквизитор.


Вики зажала виски между ладонями.


Я поднялся и положил руку ей на плечо, ожидая, что она сбросит ее. Но она этого не сделала.


— Прошу прощения, — проговорил я.


Женщина зарыдала и начала свой рассказ, а мне ничего не оставалось, как выслушать ее.

* * *


Она рассказала не все. Вскрывала старые раны, но старалась при этом сохранить некоторое достоинство.


Реджи со своими преступными наклонностями превратился в «живого мальчика, испытывающего трудности в учебе».


«Он был достаточно способным, но просто не мог найти что-нибудь по душе, поэтому был очень рассеянным».


Мальчик рос и превращался в «беспокойного» молодого человека, который, «наверное, просто не мог найти своего места».


Множество мелких преступлений в ее пересказе оказались «кое-какими проблемами».


Она еще немного поплакала. И на сей раз взяла мой носовой платок.


В конце концов Вики частично выплакала, частично вышептала суть своего рассказа: ее единственный ребенок погиб в возрасте девятнадцати лет в результате «несчастного случая».


Освободив ее от семейной тайны, Инквизитор придерживал язык.


Она долго молчала, потом промокнула слезы, вытерла лицо и продолжила рассказ.


Муж-алкоголик поднялся до статуса героя «голубых воротничков». Умер в тридцать восемь лет, пал жертвой «высокого содержания холестерина».


— Слава Богу, что мы были владельцами дома, — говорила Вики. — Единственное, что оставил нам Джимми и что имело хоть какую-то ценность, — это дом и старый мотоцикл «харли-дэвидсон» — одна из этих трещалок. Он вечно возился с ним и разводил грязь. Сажал Реджи на заднее сиденье и носился с ним по окрестностям. Называл мотоцикл своим боровом. Реджи до четырех лет думал, что это на самом деле и есть боров. — Вики улыбнулась.


— Я продала эту вещь в первую очередь — не хотела, чтобы Реджи думал, будто ему по рождению дано право однажды выйти из дома и свернуть себе шею на шоссе. Он всегда любил скорость. Как и его отец. Поэтому я и продала мотоцикл одному из докторов больницы Футхилл-Сентрал. Я работала там до рождения Реджи. А после того как умер Джимми, мне пришлось опять вернуться туда.


— В педиатрию? — поинтересовался я.


Она покачала головой:


— В общую терапию — там не было педиатрии. Я бы, конечно, предпочла педиатрию, но мне нужна была работа поблизости от дома, чтобы быть рядом с Реджи — ему уже исполнилось десять лет, а он все еще не мог оставаться один. Мне хотелось побольше бывать с ним. Поэтому я работала по ночам. Обычно укладывала его в девять, ждала, когда он уснет, перехватывала часок сна и в десять сорок пять уходила, чтобы заступить на дежурство в одиннадцать. — Вики остановилась, ожидая моей реплики.


Но Инквизитор не сделал такого одолжения.


— Он был совсем один, — продолжила женщина. — Каждую ночь. Но я считала: пока он спит, все будет в порядке. Запирала его на ключ и уходила. Другого выхода не было — никто не мог бы мне помочь. Родственников не осталось, а такого учреждения, как детский центр, тогда не существовало. Можно было в специальном агентстве нанять приходящую на всю ночь няню, но ставки там были не меньше моей зарплаты. — Она вытерла лицо, вновь взглянула на плакат и сдержала слезы. — Я ни на минуту не переставала беспокоиться о моем мальчике. Но, когда он вырос, он обвинил меня в том, что я не заботилась о нем, заявил, что я оставляла его одного на ночь потому, что он был мне безразличен. Он даже придрался ко мне из-за продажи мотоцикла отца — изобразил это как подлый поступок.


— Трудно поднимать ребенка одной, — заметил я и покачал головой так, как — я надеялся — ею качают, выражая сочувствие.


— В семь часов утра я мчалась домой, надеясь, что Реджи все еще спит, а я разбужу его и притворюсь, что была дома всю ночь. Вначале это получалось, но очень скоро он понял, что к чему, и начал прятаться от меня. Это было что-то вроде игры — он запирался в ванной комнате… — Она сжала носовой платок, и на ее лице появилось ужасное выражение.


— Успокойтесь, — проговорил я. — Не нужно…


— У вас нет детей. Вы не можете понять этого чувства. Когда Реджи стал старше, подростком, он заимел привычку болтаться где-то по ночам. Иногда не появлялся по две ночи подряд. Когда я препятствовала ему, он все равно ускользал из дома. Просто смеялся над любым наказанием, которое я придумывала. Когда я пыталась поговорить с ним, он бросал мне в лицо упреки. Обвинял в том, что я постоянно работала и оставляла его одного. Око за око: раньше уходила ты — теперь ухожу я. Он никогда… — Вики покачала головой. — Ему никогда никто не помогал. Ни капельки. Ни один из вас. Экспертов. Советников, специалистов — назовите как угодно. Все были экспертами, кроме меня. Потому что я была проблемой, правильно? И все весьма успешно обвиняли. В этом они были настоящими экспертами. Хотя нельзя сказать, что кто-нибудь из них смог ему помочь — в школе он ничего не мог выучить. С каждым годом становилось все хуже и хуже, а мне удавалось добиться только отговорок. В конце концов я отвела Реджи к… одному из вас. Частный клоун. Аж в самом Энсино. Конечно, мне это было не по карману. — Она буквально выплюнула имя, которое мне ни о чем не говорило.


— Никогда не слышал о таком, — заметил я.


— Большая приемная, — продолжала Вики, не замечая моей реплики. — Вид на горы и всякие маленькие куколки вместо книг на полках. Шестьдесят долларов в час, а тогда это было очень и очень много. Да и сейчас тоже… особенно за напрасно потраченное время. Два года мошенничества — вот что я получила в результате.


— Где вы его разыскали?


— Он пришел по рекомендации — отличной рекомендации — одного из врачей Футхилла. Вначале и я подумала, что он хороший специалист. Он провел с Реджи пару недель, ничего мне не сообщал, а потом вызвал меня для обсуждения и заявил, что серьезные проблемы у Реджи возникли из-за того, в каких условиях он вырос. Сказал, что лечение займет длительное время, но он возьмется за этот случай. Если. Целый список «если». Если я не буду оказывать на Реджи никакого давления. Если я буду уважать Реджи как личность. Уважать его секреты. Я поинтересовалась: какова будет моя роль? Он ответил: оплачивать счета и заниматься своими собственными делами. Реджи должен развить в себе чувство ответственности — до тех пор, пока я все решаю за него, он не сможет выправиться. Нельзя сказать, что сам он сохранил в секрете то, что я сообщила ему о Реджи. Два года я платила этому мошеннику, и в конце концов передо мной предстал мальчик, который ненавидел меня из-за того, что этот человек внушил ему. Много позже я узнала, что тот тип пересказывал моему сыну все, что я сообщила о нем. Нещадно преувеличив и изобразив все намного хуже, чем было на самом деле.


— Вы подали на него жалобу?


— Зачем? В дураках оказалась я. Потому что поверила. Хотите знать, в каких дураках? После… после Реджи… после того как Реджи… после того как его не стало — год спустя, я обратилась к другому типу. Одному из вас. Потому что мой инспектор посчитала, что мне нужно это сделать, — конечно, не за ее счет. Не из-за того, что я плохо справлялась с обязанностями, я справлялась. Но плохо спала, плохо ела и не находила интереса ни в чем. Как будто вообще не жила. Поэтому она и дала мне направление. Я подумала, вдруг женщина может лучше судить о характере… Этот шутник был из Беверли-Хиллз. Сто двадцать долларов за час. Инфляция, конечно. Хотя качество работы не улучшилось. Но тем не менее я вначале подумала, что этот знает свое дело намного лучше. Спокойный. Вежливый. Настоящий джентльмен. И казалось, что он понимает меня. Я чувствовала… разговор с ним шел мне на пользу. Но так было вначале. Я ощутила, что снова могу работать. А потом… — Она замолчала, просто захлопнула рот. Перевела взгляд с меня на стены, на пол, на носовой платок, который держала в руках. И уставилась на намокшую ткань с удивлением и отвращением. Уронила его на колени, будто он был покрыт вшами.


— Не обращайте внимания, — наконец проговорила она. — Все это давно прошло.


Я согласно кивнул.


Вики бросила мне носовой платок, я поймал его.


— Боб-бейсболист, — словно по привычке вырвалось у нее. Она засмеялась и умолкла.


Я положил платок на стол:


— Боб-бейсболист?


— Мы когда-то так говорили, — объяснила Вики, словно в чем-то оправдываясь. — Джимми, я и Реджи. Когда Реджи был маленьким. Когда кто-нибудь ловко ловил что-то, его называли Боб-бейсболист. Смешно.


— У нас говорили: пойдешь ко мне в команду.


— Да, я слышала это выражение.


Мы сидели молча, смирившись друг с другом, как боксеры в тринадцатом раунде.


— Вот и все, — закончила Вики. — Все мои секреты. Счастливы?


Зазвонил телефон. Я поднял трубку.


— Доктора Делавэра, пожалуйста, — проговорила оператор.


— Слушаю.


— Вас вызывает доктор Стерджис. Он разыскивает вас уже десять минут.


Вики поднялась с кресла.


Я сделал ей знак подождать.


— Скажите ему, что я сам перезвоню.


Я повесил трубку. Вики осталась стоять.


— Этот второй психолог, — начал я. — Он что, позволил себе плохо с вами обойтись?


— Плохо обойтись? — Казалось, эти слова вызвали у нее изумление. — Это наподобие «жестокого обращения с детьми»?


— Практически это одно и то же, не так ли? Нарушение доверия.


— Ничего себе, нарушение доверия. Не лучше ли сказать, что он разнес доверие в клочья. Но ничего. Теперь я ученая — это сделало меня сильнее. Теперь я осторожна.


— Вы и на него не подали жалобу?


— Нет. Я же сказала, что я глупая.


— Я…


— О да, — продолжала она, — только этого мне недоставало. Его слово против моего — кому бы поверили? Он нанял бы адвокатов, и те копались бы в моей жизни и раскопали все, что в ней было, — Реджи. Вероятно, нашли бы экспертов, которые доказали бы, что я лгунья и никуда не годная мать… — вновь заплакала она. — Я хотела, чтобы мой мальчик спал спокойно, понимаете? Хотя… — Она вскинула руки и соединила ладони.


— Хотя что, Вики?


— Хотя он никогда не давал мне покоя. — Ее голос поднялся еще выше, дрожа на грани истерики. — До самого конца он во всем обвинял меня. Так и не отделался от мыслей, которые вложил ему в голову тот первый мошенник. Это я всегда была плохой. Это я никогда не любила его. Я понуждала его не учиться, не выполнять домашних заданий. Я не заставляла его посещать школу, потому что мне было на это наплевать. Из-за меня он бросил школу и начал… спутался с теми, кто оказывал вредное влияние и… Я была виновата на все сто, нет, на сто пять процентов.


Она рассмеялась так, что у меня по шее пробежала нервная дрожь.


— Желаете услышать кое-что конфиденциальное? Вы, психологи, любите слушать об этом. Именно от Реджи я получила книгу о той суке из Нью-Джерси. Это был его подарок ко Дню матери, понятно? В маленькой коробочке с лентами и словом «Маме» на обертке, написанным печатными буквами, потому что он не умел писать прописью — так и не научился, но даже эти печатные буквы были кривыми, как у первоклассника. Он давным-давно ничего мне не дарил, с тех пор как перестал приносить домой свои школьные поделки. Но вот передо мной лежал маленький подарочный пакет, а внутри — небольшая, уже не новая книга в бумажном переплете. Книга об убитых младенцах. Меня чуть не вырвало, но я все равно прочитала ее. Старалась найти что-то между строк. То, что Реджи пытался высказать мне, чего я не понимала. Но в ней ничего не было. Одно сплошное отвращение. Эта женщина была чудовищем. Не настоящей медсестрой. Но я поняла одно, одно я вложила себе в голову без всяких экспертов — то, что эта женщина не имеет никакого отношения ко мне. Мы с ней даже живем на разных планетах. Я лечу детей. У меня это хорошо получается. И я никогда не нанесу им вреда, понятно? Никогда. И я собираюсь помогать им до конца жизни.

18


— Теперь я могу идти? — спросила Вики. — Мне бы хотелось умыться.


Не зная, что придумать, чтобы задержать ее, я ответил:


— Да, конечно.


Вики привела в порядок свой чепчик.


— Послушайте, с меня уже довольно горестей, согласны? Главное, чтобы Кэсси поправилась. Хотя я и… — Она покраснела и направилась к двери.


— Хотя вы и не верите, что я смогу что-нибудь сделать? — закончил я.


— Я хотела сказать, что это будет нелегко. Если вам удастся установить диагноз, мы снимем перед вами шляпы.


— А вы что думаете насчет того, что врачи не могут ничего обнаружить?


Ее ладонь задержалась на ручке двери.


— Врачи многое не могут обнаружить. Если бы пациенты знали, какую роль играет догадка, они бы… — Тут Вики умолкла. — Я никак не угомонюсь. Опять наживу неприятности, — проговорила она.


— Почему вы так уверены, что это что-то органическое?


— А что же еще? Они не могут жестоко обращаться с ребенком. Синди одна из лучших матерей, каких я когда-либо видела, а доктор Джонс настоящий джентльмен. И если бы вы не знали, кто они, вы никогда бы об этом не догадались, потому что они не дают вам это почувствовать, ведь так? По-моему, это и есть подлинное благородство. Сами посмотрите — они любят свою крошку. А остальное — вопрос времени.


— И до каких пор придется ждать?


— До тех пор, пока кто-нибудь не обнаружит причину. Мне приходилось сталкиваться с подобными случаями множество раз. Врачи не могут разобраться, в чем дело, поэтому называют состояние пациента психосоматическим. Затем вдруг — совершенно внезапно — кто-то находит то, что с самого начала и не искали, и нате вам — новая болезнь. Это у них называется прогрессом медицины.


— А вы как это называете?


Она уставилась на меня.


— Я это тоже называю прогрессом.


Вики ушла, а я задержался в комнате, обдумывая ситуацию. Я заставил ее высказаться, но узнал ли я что-нибудь? Я вспомнил о жестоком подарке ее сына. Что это было? Чистейшей воды злоба? Или он что-то хотел сказать?


Этот ее рассказ был элементом какой-то игры со мной? Она поведала мне только то, что хотела?


Я обдумывал все это довольно долго, но так ни к чему и не пришел. В конце концов прочистил мозги и направился в комнату 505W.

* * *


Кэсси сидела в постели в пижаме с цветочным рисунком, белым воротничком и манжетами, под спину ей были подложены подушки. Ее щечки рдели малиновым цветом, волосы были собраны на макушке и завязаны белым бантом. Отключенная капельница стояла в углу наподобие металлического пугала. Пустые мешочки из-под глюкозы свисали с крючков. Небольшая полоска лейкопластыря у локтя и желтое пятно бетадина под ней оставались единственными свидетельствами того, что девочке делали внутривенное вливание.


Блестящие глаза наблюдали за мной.


Синди сидела на кроватке подле дочери и кормила ее с ложечки кашей. На женщине была тенниска с надписью «СПАСАЙТЕ ОКЕАН», выпущенная поверх юбки, а на ногах — сандалии. По груди кувыркались нарисованные на майке дельфины. Мать и дочь казались сегодня похожими друг на друга больше, чем когда-либо.


Я подошел ближе, и Кэсси открыла рот, полный жидкой каши. Случайный кусочек прилип к верхней губе.


Синди сняла его.


— Проглоти, милая. Здравствуйте, доктор Делавэр. Мы не ждали вас сегодня.


Я положил папку и присел в ногах кровати. Кэсси выглядела смущенной, но не испуганной.


— Почему? — поинтересовался я.


— Но ведь выходные…


— Вы здесь, поэтому и я здесь.


— Очень мило с вашей стороны. Видишь, дорогая, доктор Делавэр приехал сюда в субботу, в выходной, чтобы встретиться с тобой.


Кэсси взглянула на мать, потом на меня. Все еще смущается.


Думая о том, как припадок отразился на мыслительных способностях девочки, я спросил:


— Как дела в целом?


— О, прекрасно.


Я прикоснулся к ладошке девочки. В течение секунды никакого движения, а потом ручка медленно отстранилась. Я потрепал малышку по подбородку, и она посмотрела вниз, на мою ладонь.


— Привет, Кэсси, — поздоровался я.


Она все еще смотрела на меня. Капля молока просочилась в уголке губ. Синди стерла ручеек и прикрыла ротик дочери. Кэсси начала жевать. Затем приоткрыла губы и сквозь набитый рот проговорила:


— Вет!


— Правильно, Кэсс, — ободрила ее Синди. — Привет!


— Вет!


— Сегодня мы очень хорошо справились с завтраком, доктор Делавэр. Сок, фрукты и крекеры на завтрак. А потом мы съели ленч.


— Прекрасно.


— В самом деле, прекрасно. — Голос Синди показался мне напряженным.


Вспомнив краткий миг натянутости в разговоре при нашей последней встрече — как будто она готова была сообщить мне нечто важное, — я спросил:


— Вы хотели что-то обсудить со мной?


Женщина коснулась волос дочери. Кэсси начала играть с рисунком.


— Нет, не думаю.


— Доктор Ивз сказала, что вы скоро отправитесь домой.


— Да. — Она поправила бант на макушке у Кэсси. — Конечно же, мы ждем не дождемся этого.


— Ну еще бы, — согласился я. — В течение некоторого времени никаких врачей.


Она взглянула на меня:


— Врачи просто превосходны. Я знаю, они делают все от них зависящее.


— Вам пришлось иметь дело с самыми лучшими, — подтвердил я. — Богнер, Торгесон, Маколей, Дон Херберт.


Никакой реакции.


— Наверное, уже появились какие-нибудь планы по возвращении домой?


— Просто хочется войти в нормальный ритм.


Раздумывая над тем, что она подразумевает под «нормальным ритмом», я сообщил:


— Я бы хотел вскоре нанести вам визит.


— О… конечно. Вы можете рисовать с Кэсси на ее столике для игр. Уверена, мы сможем подобрать вам стул, правда, Кэсси?


— Рать.


— Правильно! Подобрать.


— Рать.


— Отлично, Кэсс. Хочешь, чтобы доктор Делавэр рисовал с тобой за твоим маленьким столиком? — Девочка не ответила, и Синди продолжала: — Рисовать? Рисовать картинки? — И рукой изобразила, как дочка будет рисовать.


— Исовать.


— Да, рисовать. С доктором Делавэром.


Кэсси посмотрела на мать, потом на меня. Кивнула. Улыбнулась.

* * *


Я пробыл с ними еще некоторое время, развлекая девочку и стараясь обнаружить последствия припадка. Казалось, что все обстоит нормально, но я знал, что первичное расстройство умственных способностей может быть трудноразличимо. В тысячный раз я думал о том, что происходит в этом крошечном тельце.


Синди вела себя дружелюбно, но я не мог отделаться от чувства, что ее энтузиазм по поводу моей помощи ослабел. Она сидела на диване, расчесывала волосы и просматривала «ТВ-гид». Воздух в клинике был сухим и прохладным, и каждый раз, когда женщина проводила щеткой по волосам, они трещали от статического электричества. Свет проникал в комнату через единственное окно, выходящее на северную сторону, — полосы соломенного оттенка, пробившиеся сквозь смог и разливавшиеся по обоям со сказочным рисунком. Нижний край полоски света задевал длинные темные пряди волос женщины, придавая им металлический отлив.


Создавался удивительный эффект, который делал Синди еще красивее. Я никогда не думал о том, что она соблазнительна, — слишком был занят размышлениями, не чудовище ли она. Но сейчас, увидев ее в этом золотом сиянии, я понял, как мало она использовала свою внешность.


Прежде чем я смог как следует подумать над этим, дверь раскрылась и вошел Чип, неся в руке стаканчик кофе. На нем был темно-синий спортивный костюм и кроссовки. Волосы казались только что вымытыми. В ухе сверкал бриллиант.


Он приветствовал меня так, будто мы с ним были завсегдатаями одного кабачка, но любезность пронизывала стальная лента — нечто похожее на натянутость в разговоре с Синди. Этот факт заставил меня задуматься, не обсуждали ли супруги мою персону. Когда Чип уселся между мной и Кэсси, я поднялся и проговорил:


— До скорого.


Никто не возразил против моего ухода, хотя Кэсси все еще не отрывала от меня взгляда. Я улыбнулся девочке. Она еще немного посмотрела на меня, a потом занялась рисунком. Я взял папку и направился к двери.


— Счастливо, доктор Делавэр, — сказала Синди.


— Счастливо, — проговорил Чип. — Спасибо за все.


Я еще раз взглянул через его плечо на Кэсси. Помахал ей рукой. Она подняла кисть и сжала пальчики. Бант на макушке вновь растрепался. Мне хотелось подхватить девочку на руки и забрать с собой.


— Пока, крошка.


— Ка.

19


Мне было просто необходимо выбраться из больницы.


Словно щенок, у которого прорезаются зубы и которому непременно нужно что-нибудь погрызть, я выехал с автостоянки и направился вверх по Хиллхерст в сторону ресторана в конце улицы, о котором узнал от Майло, но еще ни разу там не был. Европейская кухня старой школы, фотографии второразрядных знаменитостей с автографами, стены, отделанные темными панелями и пропитанные никотиновой горечью.


В вестибюле висело объявление, что ресторан будет закрыт еще полчаса, но бар принимает заказы на сандвичи. За стойкой бара стояла одетая в смокинг дама среднего возраста с неправдоподобно рыжими волосами. Несколько заядлых выпивох сидели на мягком полукруглом диване, посасывая кубики льда, нюхая бесплатные приправы и отдавая остатки своего внимания автогонкам, транслируемым по телевизору. Телевизор был подвешен на скобе к потолку и напоминал тот, что я только что видел в комнате Кэсси.


Больница… она не отпускала меня, как и несколько лет назад. Я ослабил узел галстука, сел и заказал клубный сандвич и пиво. Пока барменша готовила заказ, я направился к платному телефону в конце салона и позвонил в Центр Паркера.


— Записываю, — услышал я голос Майло.


— Доктор Стерджис?


— А, это доктор Трудно-Найти. Да. Я сообразил: чтобы заставить пошевелиться операторов в твоей больнице, нужно присвоить себе звание.


— Если бы дело было только в этом. Прости, что так долго не отвечал на твой звонок. Был занят с Вики Боттомли, а потом с Кэсси и ее родителями.


— Что-нибудь новенькое?


— Новостей немного, за исключением того, что Джонсы, кажется, немного охладели ко мне.


— Может быть, ты становишься угрозой для них. Подбираешься слишком близко.


— Не вижу оснований. Что касается Вики, то у нас произошла небольшая психодрама[39] — я пытался разрядить напряженную обстановку и немного нажал на нее. Она обвинила меня в том, что я подозревал ее, будто она причиняет Кэсси вред. Поэтому я спросил, так ли это на самом деле, и тут она взорвалась. Закончила тем, что сообщила мне подправленную историю сына и добавила кое-что до сих пор мне неизвестное: Реджи подарил ей в День матери книжицу. Подлинную криминальную историю о медсестре из Нью-Джерси, которая убивала младенцев.


— Ничего себе подарочек. Ты полагаешь, она пыталась тебе что-то сообщить?


— Не знаю. Может, мне следует попросить Стефани отстранить ее от этого пациента и посмотреть, что из этого выйдет. Если можно доверять самой Стефани. Кстати. По поводу Дон Херберт. Кроме того, что она была убита. Она страдала клептоманией.


Я рассказал Майло о моей теории шантажа.


— Как ты думаешь?


— Гм-м… ну что ж. — Он откашлялся, прочищая горло. — Это действительно серьезный вопрос, сэр, но информация по данному делу пока отсутствует среди имеющихся у нас данных.


— Неподходящее время для разговора?


— Да, сэр. Немедленно, сэр.


Мгновение спустя он понизил голос:


— Начальство с обходом — в выходные состоится какой-то крупный съезд полицейских. Освобожусь минут через пять. Как ты смотришь на поздний ленч или ранний обед? Скажем, через полчаса?


— Уже начал без тебя.


— Хорош приятель. Где ты?


Я назвал ему адрес.


— Ладно, — продолжал он все еще пониженным голосом. — Закажи мне гороховый суп с рулькой и грудку цыпленка, фаршированную кукурузным хлебом. Самое главное, чтобы было побольше начинки.


— Пока они готовят только сандвичи.


— К тому времени, когда я доберусь туда, они будут подавать настоящую пищу. Скажи им, что это для меня. Помнишь мой заказ?


— Суп, кость, цыпленок и побольше начинки.


— Они вечно переснимают «39 шагов»[40], можешь сыграть мистера Мемори. Скажи, пусть рассчитают время так, чтобы ничего не остыло. Закажи темное пиво. Ирландское — они поймут, что я имею в виду.


Я вернулся к стойке, передал заказ Майло барменше и попросил ее подождать с сандвичем до прихода моего друга. Она кивнула, позвонила на кухню, подала мне пиво и блюдце миндаля. Я спросил, есть ли в баре газеты.


— Сожалею, — ответила она, посмотрев на завсегдатаев, — но здесь никто никогда не читает. Попробуйте автоматы перед рестораном.


Я вышел на Хиллхерст. Яростный солнечный свет ударил мне в лицо. Вдоль тротуара стояли четыре автомата. Три были пусты, причем один из них вскрыт и разрисован граффити. Четвертый был набит бульварным листком, обещающим безопасный секс, смелых девушек и грязные развлечения.


Я вернулся в бар. Телевизор переключили на старый вестерн. Квадратные челюсти, безучастные ко всему брошенные телята и снятые общим планом покрытые кустарником равнины. Завсегдатаи уставились на экран как завороженные. Будто все это не было снято прямо за холмом, в Бербанке.


Через тридцать шесть минут появился Майло. Проходя мимо бара прямо в ресторан, он помахал мне рукой, приглашая следовать за ним. Я захватил свое пиво и догнал его. Куртка перекинута через плечо, а галстук заправлен за пояс брюк. Пояс смялся под весом живота.


Пара пьяниц подняли головы и — нетрезво, но настороженно — следили за Майло. Он никогда не замечал этого, но мне известно, что ему было бы приятно узнать, как много сохранилось в нем от полицейского.


Обеденный зал был пуст. В углу помощник официанта чистил пылесосом ковер. Появился старый жилистый официант — американская готика на аварийной диете, он принес свежие булочки, эль, заказанный Майло, и блюдо красных перчиков и фаршированных оливок.


— Ему тоже, Ирв, — распорядился Майло.


— Конечно, мистер Стерджис.


Когда официант ушел, Майло коснулся моего бокала пива и объявил:


— Это ты заменишь варевом потемнее, приятель. Судя по усталости в твоих глазах, ты того заслуживаешь.


— Спасибо, папочка. А можно я еще что-нибудь вытворю?


Он усмехнулся, ослабил узел галстука, потом совсем развязал и снял его. Проведя рукой по лицу, отодвинулся в глубь кабинки и фыркнул.


— Как ты узнал об убийстве Херберт? — спросил он.


— От ее бывших домохозяев.


Я пересказал ему мой разговор с Бобби и Беном Мертаф.


— Они показались тебе честными?


Я кивнул:


— Все еще не оправились от потрясения.


— Ну что ж, — начал Майло. — По этой истории пока ничего нового нет. Дело находится на учете в Центральном отделении. Оно еще не закрыто. В целом похоже на нападение садиста. Очень мало вещественных улик.


— Еще одно дело из разряда нераскрываемых?


— Ага. Поймать этих психов — дело не из легких; основную ставку делают на то, что преступник вновь совершит нечто подобное и попадется. Конечно, это мерзко. Ее ударили по голове, перерезали горло и втолкнули что-то деревянное во влагалище — коронер обнаружил занозы. Всё, фактически больше улик нет. Это случилось поблизости от панк-клуба, помещение для которого снимают у фабриканта одежды в Юнион-дистрикт. Недалеко от Общественного центра.


— «Муди Майян», — сказал я.


— Откуда узнал?


— От Мертафов.


— Сведения у них не совсем точны, — возразил Майло. — Он назывался «Майян Мортгей». Пару недель спустя после происшествия клуб закрылся.


— Из-за убийства?


— Нет, черт бы его побрал. Уж что-что, а убийство, наоборот, способствовало бы успеху бизнеса. Мы сейчас говорим о том, какая дрянь выползает на улицы по ночам. Избалованные детки из Брентвуда и с Беверли-Хиллз натягивают на себя тряпки, как в «Роки Хоррор-шоу», и разыгрывают «Знаешь, мамочка, здесь нет никакого здравого смысла». Кровь и кишки — чьи-нибудь, не свои — как раз то, что им надо.


— Именно так Мертафы отзывались о Херберт. Днем она была студенткой — выпускницей университета, а по вечерам превращалась в панка. Красила волосы такой краской, которая наутро бесследно смывается.


— Лос-Анджелес меняется… — вздохнул Майло. — Как бы то ни было, а клуб, наверное, закрылся потому, что оседлая жизнь этому народу быстро надоедает — все удовольствие заключается в том, чтобы кочевать с места на место. Вроде метафоры на саму жизнь, а?


Я изобразил тошноту.


Майло засмеялся.


— А ты знаешь этот клуб? — поинтересовался я.


— Нет. Но они все одинаковы — все устроены на скорую руку, все ненадежны, без разрешения на владение и лицензии на торговлю спиртными напитками. Иногда они занимают заброшенные здания и не беспокоятся об уплате аренды. К тому времени, когда хозяин опомнится или в пожарной службе додумаются, что клуб пора прикрыть, народ уже исчезает. Положение может измениться только тогда, когда сотни две этих шутов поджарятся в каком-нибудь случайном пожаре.


Он поднял свой стакан и погрузил верхнюю губу в пену. Облизнулся и продолжал:


— По сведениям Центрального управления, один из барменов видел Херберт, когда она с каким-то типом уходила из клуба около двух часов утра. Он узнал ее потому, что видел, как она весь вечер танцевала, а кроме того, они пускали в свой клуб не слишком много таких низеньких и полных девушек, какой была Дон Херберт. Но о парне конкретных сведений он дать не мог, единственное, что запомнил, тот казался нормальным и выглядел старше девушки. Время совпадает с тем, что определил коронер, — от двух до четырех утра. Коронер, помимо прочего, обнаружил в ее организме кокаин и алкоголь.


— Много?


— Достаточно, чтобы притупить рассудок. Если он у нее вообще изначально был. Что сомнительно, учитывая, что дамочка таскалась одна в такое время по Юнион-дистрикт.


— Хозяева ее комнаты говорят, что она была способная — собиралась получить докторское звание по биоматематике.


— Ну что ж, способные способным рознь. Само убийство произошло в переулке на расстоянии пары кварталов от клуба. В ее же собственной «мазде». Ключи были в замке зажигания.


— Ее убили в машине?


— Прямо на водительском месте, если судить по брызгам крови. А потом она упала поперек обоих сидений. Тело было обнаружено после восхода солнца парой рабочих фабрики по производству верхней одежды, которые шли к утренней смене. Кровь просочилась через дверцу на асфальт. Улица идет под уклон, поэтому кровь стекла вниз к обочине и образовала лужицу. Именно эту лужицу и заметили рабочие.


Официант принес мой эль, тарелки супа — из устриц для меня и гороховый для Майло. Подождал, пока Майло не попробовал пищу.


— Превосходно, Ирв, — в конце концов похвалил мой приятель.


Старик кивнул и удалился. Майло отправил в рот еще пару ложек, облизал губы и сквозь поднимающийся от тарелки пар проговорил:


— Откидной верх «мазды» был поднят, но следов крови на нем не видно, поэтому коронер счел, что его подняли после убийства. Расположение брызг также указывает на то, что убийца находился вне машины, со стороны водителя. Стоял, может быть, в футе или двух позади нее. Потом ударил девушку по голове. Судя по повреждению черепа, от удара она потеряла сознание, а возможно, даже и умерла. Затем при помощи какого-то лезвия преступник перерезал ей сонную артерию и дыхательное горло. А сделав все это, изнасиловал деревянным предметом. Таким образом, возможно, мы имеем дело с некрофилом.


— Какое-то многократное убийство. Просто безумие.


— Или тщательность, — проговорил Майло, потягивая суп. — Преступник достаточно контролировал свои действия, даже поднял откидной верх.


— Кто-нибудь видел, с кем она танцевала в клубе?


— Никаких сведений. Бармен запомнил ее только потому, что у него был перерыв, он стоял у входных дверей и курил, когда девушка выходила из клуба.


— А бармен не рассматривался как подозреваемый?


— Нет. Вот что я тебе скажу: подонок, который совершил это, тщательно подготовился — подумал обо всех орудиях убийства. Мы говорим о хищнике, Алекс. Может быть, он наблюдал за клубом, рыскал по этому району, поскольку знал, что там бывает много женщин. Он выжидал, пока не увидел именно то, что искал. Одинокая женщина, добыча, может быть, даже какой-то особый физический тип, а может быть, он просто решил, что будет действовать именно в эту ночь. А тут еще дополнительные удобства в виде кабриолета, стоящего на тихой темной улице. С откинутым верхом. Что фактически означало: «От всей души приглашаю вас совершить нападение».


— Похоже на то, — согласился я, чувствуя омерзение.


— Ничего себе студентка-выпускница, а? Очень плохо, что она провалилась на экзамене по логике. Я не пытаюсь обвинить жертву, Алекс, но, если добавить наркотики и алкоголь, она становится не слишком похожей на леди с устойчивым инстинктом самосохранения. А что она крала?


Во время моего рассказа Майло съел еще немного супа, при помощи ложки выковырнул мозг из кости, проглотил и его.


— Мертафы сказали, что даже после того, как она ушла с работы, у нее вроде бы было много денег. А сейчас ты добавил в ее бюджет еще и кокаин. Так что можно подозревать и шантаж, согласен? Она уцепилась за то, что первый младенец Джонсов умер, а второй постоянно попадает в больницу и ему не могут установить диагноз. Она выкрадывает историю болезни умершего ребенка и пытается использовать ее в своих целях. А теперь она мертва. Так же, как Эшмор.


Майло медленно опустил на стол свой стакан.


— Это огромный скачок — от мелкого воровства к шантажу больших шишек, Алекс. И нет никаких оснований полагать, что ее зарезал не психопат. Что касается источника ее денег, то тебе пока неизвестно: а вдруг ее поддерживала семья? С этой точки зрения кокаин становится положительным фактором — может быть, она торговала наркотиками.


— Если у ее семьи были деньги, почему она снимала дешевенькую комнату у Мертафов?


— Модное увлечение трущобами. Мы уже знаем, что она играла разные роли — полный панковский набор. И кражи, которые она совершала у хозяев, были совершенно нелогичны, она делала это не ради выгоды. Занималась именно такими вещами, которые непременно будут обнаружены. Она кажется мне какой-то беспорядочной, Алекс. Неподходящий тип для планирования и осуществления схемы высококлассного шантажа.


— Никто и не говорит, что она в этом преуспела, — возразил я. — Не забывай, чем это для нее закончилось.


Майло оглядел пустой зал, будто внезапно забеспокоился, что нас могут подслушать. Допил пиво, взял ложку и принялся двигать ею кость в супе, как ребенок возится с игрушечным корабликом в крошечной зеленой гавани.


— Чем это для нее закончилось, — наконец проговорил он. — Итак, кто ее убил? Папочка? Мамочка? Или дедушка?


— Почему бы тебе не подумать о наемном убийце? Упомянутые типы не будут пачкать свои руки грязной работой.


— Нанятый для того, чтобы раскромсать ее и изнасиловать какой-то деревяшкой?


— Наняты для того, чтобы изобразить это как работу психопата, то есть убийство, которое никогда не будет раскрыто, если этот психопат не совершит повторного преступления. Черт его знает, может быть, здесь был замешан и Эшмор, а затем тот же подонок за дополнительную плату сымитировал разбойное нападение.


— Какое богатое воображение, — заявил Майло. — И ты спокойно рассиживал с этими людьми, играл с их ребенком, болтал всякую чепуху, а между тем обдумывал этот вариант?


— Считаешь, что я абсолютно не прав?


Прежде чем ответить, он проглотил еще несколько ложек супа.


— Послушай, Алекс. Я знаю тебя достаточно долго, чтобы оценить ход твоих рассуждений. И я считаю, что в данный момент твои идеи — не более чем простая фантазия.


— Может быть, — согласился я. — Но это куда лучше, чем думать о Кэсси и обо всем, что мы не в состоянии сделать для нее.


Принесли горячее. Я наблюдал, как Майло расправляется с цыпленком. Он потратил довольно много времени на то, чтобы отделить мясо от костей, и проявил больше хирургического искусства и взвешенной неторопливости, чем я когда-либо отмечал у него.


— Фальшивый психопат-убийца приканчивает Херберт, — проговорил он. — Фальшивое ограбление Эшмора.


— А он был начальником Херберт. Располагал компьютерами и провел токсикологический анализ по делу Чэда Джонса. По логике вещей, он должен был знать, чем занимается Херберт. Но даже если он не был в курсе ее дел, тот, кто убил Херберт, занялся и им. Просто ради осторожности.


— Зачем ему впутываться в шантаж? Он был независимым и состоятельным человеком.


— Он вкладывал деньги в недвижимость, — пояснил я. — А цены на рынке падали. Что, если он по уши завяз? А может, он не бросил игру, как думала его жена? Порядком издержался, и ему были нужны свободные деньги. Богатые люди могут стать бедняками, согласен? Лос-анджелесская перетасовка.


— Если Эшмор был замешан в этом деле — заметь, я сейчас просто подыгрываю тебе, — то почему он захотел принять в долю Херберт?


— А кто говорит, что он это сделал? Она независимо от него могла узнать о происходящем — получила его компьютерные данные и решила действовать самостоятельно.


Майло помолчал. Вытер салфеткой губы, хотя еще и не притронулся к цыпленку.


— Но есть одна загвоздка, — продолжал я. — Эшмор был убит на два месяца позже Херберт. Если эти убийства связаны друг с другом, зачем нужно было так долго ждать?


Майло побарабанил пальцами по столу.


— Да… Можно посмотреть на это и с другой точки зрения. Вначале Эшмор не знал, чем занимается Херберт. Но потом суть дела стала ему известна. Из данных, которые она припрятала на компьютере. И тогда он или пытался воспользоваться своим открытием, или рассказал о нем не тому, кому следовало.


— Ты знаешь, это увязывается кое с чем, что я увидел на днях. Хененгард — глава службы безопасности — на утро после убийства распорядился вынести компьютеры из кабинета Эшмора. Первоначально у меня возникло впечатление, что он берет оборудование Эшмора себе. Но, может быть, Хененгард на самом деле интересовался тем, что было внутри этих машин. А именно данными. Он работает на Пламба, а это означает, что, по сути, он работает на Чака Джонса. Этот парень принадлежит к типу настоящих прихвостней, Майло. Плюс к тому: его имя вновь всплыло вчера, в разговоре с миссис Эшмор. Именно он звонил ей, чтобы выразить соболезнование от имени больницы. Он собирался нанести ей визит и передать сертификат ЮНИСЕФ. Странное занятие для начальника службы безопасности, как ты думаешь? Если только настоящей целью визита не было узнать, имелся ли и дома у Эшмора компьютер. А если так, то изъять и его.


Майло посмотрел в свою тарелку. Наконец начал есть. Быстро, механически, без особого удовольствия. Я знал, какое место занимает пища в его жизни, и пожалел, что испортил другу обед.


— Звучит заманчиво, — проговорил он. — Но все это пока что одно большое «если».


— Ты прав, — согласился я. — Давай на время оставим это дело.


Он положил вилку.


— Во всех рассуждениях есть один существенный недостаток, Алекс. Если дедушка знал, что сын и/или жена сына убили Чэда, и до такой степени был заинтересован в сокрытии преступления, что оплачивал шантаж и нанял убийцу, почему тогда он допустил, чтобы Кэсси лечили в той же больнице?


— Может быть, он не знал правды до тех пор, пока Херберт и/или Эшмор не прижали его.


— Пусть так. Но почему бы не направить Кэсси куда-нибудь еще? Почему нужно так рисковать? Ведь девочку наблюдали те же врачи, что и Чэда. Ведь не мог же он допустить, чтобы доктора сделали те же выводы, что и шантажисты? Кстати, если бы они перевели Кэсси в другую клинику, их поведение было бы оправданно. Здоровье малышки не улучшается ни на йоту, ты сам говорил, что Джонс-младший заговаривал о медицинских ошибках. Никто не осудил бы их за то, что они захотели услышать мнение других врачей. Так что вариант первый: родители жестоко обращаются с ребенком, и дедушка защищает их до такой степени, что уничтожает шантажиста. Но если дедушка знал, что Кэсси потихоньку травят, разве не захотел бы он во всем разобраться и пресечь любые попытки отравления?


— Может быть, он не лучше сына и невестки, — предположил я.


— Семья психопатов?


— А как ты думаешь, с чего это начинается?


— Не знаю.


— Возможно, Чак Джонс был жестоким отцом, и Чип хорошо усвоил папины уроки. Судя по тому, как старик уничтожает больницу, я бы совершенно точно не назвал его мистером Сострадание.


— Всеобщая жадность — это одно дело, Алекс. А наблюдать, как твою внучку доводят до припадков эпилепсии, это уже совсем другое.


— Да, — согласился я. — Вероятно, все мои рассуждения — не более чем игра воображения, и они слишком далеки от истины. Пожалуйста, ешь. Из-за твоей возни с едой я начинаю нервничать.


Он улыбнулся и взял вилку. Мы притворились, что восхищены обедом.


— Хененгард, — сказал Майло. — Не думаю, что в картотеке найдется много людей с такой фамилией. А как его зовут?


— Пресли.


Он улыбнулся:


— Еще лучше. Кстати, я проверил Эшмора и Стеф. Он совершенно чист, кроме пары штрафов, которые так и не успел оплатить. За Стефани долгое время тоже ничего не было, но несколько лет тому назад ее оштрафовали за управление автомобилем в нетрезвом состоянии.


— Пьяная за рулем?


— Ага. Столкновение, но без повреждений. Первое нарушение, ей дали испытательный срок. Возможно, направили к «Анонимным алкоголикам» или в лечебный центр.


— Так, может быть, поэтому она изменилась?


— Изменилась? В каком смысле?


— Заметно постройнела. Начала подкрашиваться, стала думать о моде. Создает имидж молодого профессионала. У нее в кабинете стоит маленький кофейник. Настоящий «эспрессо».


— Возможно, — сказал он. — Крепкий кофе входит в диету выздоравливающих алкоголиков — он заменяет им алкоголь.


Вспоминая о его то возникающем, то пропадающем интересе к бутылке, я спросил:


— Ты думаешь, это имеет какое-то значение?


— Что именно? Управление машиной в нетрезвом виде? Ты замечал следы того, что она продолжает пить?


— Нет. Но я и не искал их.


— Какая-нибудь четко прослеживающаяся связь между алкоголизмом и синдромом Мюнхгаузена существует?


— Нет. Но алкоголизм осложняет любую проблему. И если в прошлом у нее имелась благоприятная среда для развития синдрома Мюнхгаузена — жестокость в обращении, кровосмешение, болезни, — то мне понятно, почему она ударилась в пьянство.


Он пожал плечами:


— Вот ты сам и отвечаешь на свой вопрос. Абсолютно точно, что у нее есть нечто, о чем она хотела бы забыть. Как и у большинства из нас.

20


Мы вышли из ресторана, и Майло сказал:


— Я попытаюсь что-нибудь выяснить о Дон Херберт. Насколько это будет возможно. А ты что собираешься предпринять дальше?


— Нанести домашний визит Джонсам. Может быть, то, что я увижу их в естественных условиях, позволит мне хотя бы частично проникнуть в их внутренний мир.


— Резонно. Черт возьми, во время визита ты сможешь кое-что разнюхать. У тебя прекрасное прикрытие.


— То же самое заявила и Стефани. Она предложила мне сунуть нос в их аптечку. Причем мне показалось, что шутила она только наполовину.


— А почему бы и нет? Вам, психиатрам, платят за то, чтобы вы прощупывали и зондировали. Вам даже не нужен ордер на обыск.

* * *


По дороге домой я остановился у дома Эшморов, все еще испытывая любопытство по поводу поведения Хененгарда и желая проверить, как чувствует себя вдова. На парадной двери висел черный венок. На мой звонок никто не ответил.


Я вернулся в машину, включил стерео и всю дорогу домой не думал о смерти и болезнях. По приезде проверил автоответчик. Робин сообщила, что вернется около шести. Утренняя газета, аккуратно сложенная, все еще лежала на обеденном столе — Робин всегда оставляла газеты аккуратно сложенными.


Вспомнив раздраженное замечание Дэна Корнблатта в кафетерии, я перелистал газету, пытаясь найти то, что разозлило его. На первых страницах ничего примечательного, но в отделе бизнеса на второй странице мне в глаза бросился один заголовок. Я никогда не читал деловые статьи, но даже если бы и читал, легко мог бы пропустить этот материал. Маленькая заметка в левом нижнем углу, рядом с курсом обмена валюты.


Заголовок гласил: «ЗАБОТА О ЗДОРОВЬЕ В ЧАСТНОМ СЕКТОРЕ: ОПТИМИЗМ УБЫВАЕТ». Смысл статьи сводился к тому, что бизнес в больничной сфере, который когда-то рассматривался на Уолл-Стрит как золотая жила, оказался далеко не таким прибыльным занятием. Этот тезис был подкреплен примерами: рассказ о разорившихся больницах Организации медицинского обслуживания, а также выдержки из интервью финансовых воротил, одним из которых являлся Джордж Пламб, бывший главный администратор Общей медицинской службы консультантов по поддержанию здоровья в Питсбурге, а в настоящее время главный администратор Западной педиатрической больницы в Лос-Анджелесе.


Питсбург… Компания, переоборудующая библиотеку устаревшей компьютерной системой «БИО-ДАТ», тоже находилась в Питсбурге.


Один поддерживает другого? Я стал читать дальше.


Больше всего финансовые воротилы были недовольны введением в действие программы ограничения платы за лечение и тем, что в их дела вмешивалось правительство. Также упоминались трудности в отношениях со страховыми компаниями, неимоверно дорогая стоимость новых технологий, претензии врачей и медсестер по зарплате и то, что больные не хотели вести себя в соответствии со статистикой.


«Только один пациент, больной СПИДом, может стоить нам миллионов, — сокрушался администратор с Восточного побережья. — И мы все еще не видим света в конце туннеля. Когда составлялись планы, об этой болезни никто и не слышал. Правила поменялись во время игры».


Администраторы неоднократно ссылались на синдром иммунодефицита, как будто эта чума была какой-то шалостью, изобретенной специально для того, чтобы сбить с толку статистиков.


Вклад Пламба в фестиваль жалоб заключался в его сетованиях о трудностях содержания городских больниц, о демографических и социальных проблемах, которые просачиваются в больницы из близлежащих жилых районов. Вдобавок к этому быстро ухудшающееся состояние больничных комплексов и оборудования, постоянное уменьшение доходов, отсутствие пациентов, способных оплатить свое пребывание в клинике, и нежелание лиц, обеспечивающих материальную поддержку больным, заключать контракты на лечение.


Когда Пламба спросили, в чем он видит решение проблемы, он заявил, что будущее за децентрализацией — то есть за заменой больших городских больниц более мелкими, легко управляемыми лечебными центрами, стратегически расположенными в хорошо развивающихся пригородных районах.


«Однако, — предупреждал он, — прежде чем планировать что-либо в подобных масштабах, необходимо провести тщательные экономические исследования. Также следует учесть и некоммерческие аспекты. Те, чьи воспоминания связаны со старыми добрыми временами, преданы многим хорошо зарекомендовавшим себя больницам».


Уж очень похоже на пробный шар — прежде чем будут предложены радикальные меры, а именно — выставить на продажу «больничные комплексы и оборудование» и направиться на пригородные пастбища, стоит определить общественное мнение. А если вдруг на Пламба окажут давление, он всегда сможет отмежеваться от своих высказываний, определив их как отвлеченный экспертный анализ.


Замечание Корнблатта о продаже больничного земельного участка начало представляться менее похожим на паранойю и более — на грамотную догадку.


Конечно, Пламб был только рупором. Он высказывался вместо человека, которого я рассматривал как возможного нанимателя убийцы или соучастника жестокого обращения с ребенком.


Я вспомнил, что Стефани говорила мне о прошлом Чака Джонса. Прежде чем стать председателем правления Западной педиатрической, он занимался финансовыми вопросами больницы. Кто может быть лучше осведомлен о стоимости имущества и земли Западной педиатрической больницы, чем тот, кто заведовал всеми ее финансами?


Я представил себе Чака Джонса, Пламба и одетых в серое близнецов-счетоводов Робертса и Новака, нависших над старым, покрытым плесенью гроссбухом, словно хищники с карикатур Томаса Наста.


Может ли печальное финансовое состояние больницы быть вызвано чем-то большим, чем неблагоприятное демографическое положение и уменьшение денежных поступлений? Возможно, Джонс плохо распоряжался деньгами Западной педиатрической больницы и довел ее до кризиса, а теперь планирует покрыть потери эффектной продажей недвижимости.


И добавить к нанесенному им вреду еще больший вред, получив жирненькие комиссионные с этой сделки.


Стратегически расположенные в хорошо развивающихся пригородных районах.


Как и пятьдесят участков в Уэст-Вэлли, которыми владеет Чип Джонс?


Мимо своего рта не пронесут…


Но, чтобы провернуть сделку подобного рода, нужно соблюсти хотя бы видимость законности, и поэтому Джонс и компания будут демонстрировать непоколебимую преданность этому городскому динозавру, пока он не испустит последний вздох.


И перевод внучки председателя правления на лечение в другую больницу, безусловно, повредит этой политике.


А тем временем могут быть предприняты меры, которые ускорят смерть динозавра.


Можно закрыть клинические программы. Можно мешать проведению исследований. Можно заморозить зарплату и тем самым вызвать нехватку персонала.


Можно создать условия, чтобы ведущие специалисты покидали больницу, а на их места ставить неопытных, тогда врачи, ведущие частную практику, потеряют уверенность в данной клинике и перестанут присылать туда своих платежеспособных пациентов. И вот когда поправить дела уже станет невозможным, именно тогда стоит произнести страстную речь по поводу неразрешимых социальных проблем и необходимости бесстрашно двигаться в будущее.


Разрушить больницу, чтобы спасти ее.


Если Джонс и его приспешники смогут провернуть это дело, на них будут смотреть как на провидцев, обладающих смелостью и предусмотрительностью, способствовавших тому, чтобы вывести шатающуюся богадельню из плачевного состояния и заменить ее оздоровительными центрами для верхушки среднего класса.


В этом есть некоторая жестокая красота.


Люди с тонкими губами, планирующие войну на истребление при помощи блок-схем, балансовых отчетов и компьютерных распечаток.


Распечатки…


Хененгард конфисковал компьютеры Эшмора.


Пытался ли он добыть там данные, которые не имели никакого отношения к синдрому внезапной смерти или к отравлению младенцев?


Эшмор не интересовался лечением пациентов, но его очень притягивали финансовые вопросы. Возможно, он натолкнулся на махинации Джонса и Пламба — стал невольным свидетелем какого-то разговора в полуподвальном этаже или случайно влез в базу данных?


Если он пытался получить выгоду от своих знаний, возможно, за это и поплатился?


Большой скачок, как сказал бы Майло.


Я вспомнил, что мне мельком удалось увидеть кабинет Эшмора, прежде чем Хененгард захлопнул дверь.


Какие научные работы по токсикологии можно проводить без пробирок и микроскопов?


Эшмор при помощи компьютера жонглировал цифрами и из-за этого погиб… А как насчет Дон Херберт? Почему она взяла историю болезни умершего младенца? Почему ее убили за два месяца до Эшмора?


Отдельная история?


Какой-то заговор?


Большой скачок… И даже если один из моих выводов был верным, то какое, черт возьми, это имело отношение к страданиям Кэсси Джонс?


Я позвонил в больницу и запросил комнату 505W. Никто не ответил. Позвонив вновь, я попросил соединить меня с постом медсестер в «палатах Чэппи». У ответившей медсестры был заметный испанский акцент. Она сказала, что семьи Джонсов в отделении нет, они гуляют.


— Есть что-то новое? — спросил я. — Как себя чувствует девочка?


— Не уверена, что смогу ответить. Может быть, вы обратитесь к начальству? Мне кажется, что это доктор…


— Ивз.


— Да, правильно. Я здесь временно и этими пациентами не занимаюсь.


Я повесил трубку и взглянул в окно на верхушки деревьев, которые под лимонными лучами заходящего солнца приобретали серый оттенок. Поразмышлял еще немного над финансовой стороной дела.


Я вспомнил кое-кого, кто мог бы просветить меня в вопросах финансов. Лу Сестер, когда-то незаменимый эксперт в вопросах акций и облигаций, а ныне — исправившийся ветеран «черного понедельника»[41].


Крах захватил его неожиданно, и он все еще отчищал свою замаранную репутацию. Но, несмотря на это, по-прежнему оставался в числе моих друзей.


Несколько лет тому назад я скопил немного денег — работал восемьдесят часов в неделю и сократил свои расходы. Лу обеспечил мне финансовую безопасность, поместив мои деньги в недвижимость на побережье в те времена, когда еще не наступил бум на землю. Затем он удачно продал мои владения и поместил прибыль в акции с голубой каймой и свободные от налогов облигации. Он не спекулировал моими бумагами, потому что знал: занимаясь психологией, я никогда не смогу разбогатеть и потому я не могу позволить себе большие потери.


Доход с инвестиций все еще поступал. Медленно, но верно дополняя то, что я зарабатывал судебной экспертизой. Я никогда не буду в состоянии купить картины французских импрессионистов, но если придерживаться разумного стиля жизни, то, вероятно, я смогу, если мне того захочется, не работать в поте лица, добывая себе на пропитание.


Тем не менее даже после потери большей части своего имущества и почти всех клиентов Лу оставался весьма состоятельным человеком. Теперь он проводил свое время то на яхте в южной части Тихого океана, то в имении в Вилламетт-Вэлли.


Я позвонил в Орегон и побеседовал с его женой. Голос ее, как всегда, был спокоен, и я задумался, было ли это признаком сильного характера и хорошего воспитания или просто притворством. Мы немного поболтали, а затем она сообщила, что Лу вместе с сыном отправился в пеший поход к горе Рейнир, штат Вашингтон, и ждут их не раньше завтрашнего вечера или утром в понедельник. Я передал ей все, о чем хотел бы спросить у друга. Для нее это был пустой звук, но я знал, что они с Лу никогда не разговаривают о финансовых проблемах.


Пожелав ей всего хорошего, я повесил трубку.


Затем выпил еще чашку кофе в ожидании возвращения Робин, которая помогла бы мне забыть этот день.

21


Она тащила два чемодана и выглядела веселой. Третий чемодан лежал в ее новом пикапе. Я принес его в дом и стал смотреть, как она распаковывает багаж и развешивает свою одежду, заполняя пустоту в гардеробе, к которому я не притрагивался более двух лет.


Усевшись на кровать, она улыбнулась:


— Вот.


Мы постояли немного, обнявшись и наблюдая за рыбками. Затем отправились пообедать, взяв баранью лопатку с ребрышками в спокойном месте в Брентвуде, где мы оказались самыми молодыми посетителями. Вернувшись домой, мы провели остаток вечера, слушая музыку, читая и попивая джин. Это создавало романтическое настроение, легкое чувство возраста и было чрезвычайно приятно. На следующее утро мы прогулялись в узкой лесистой долине, притворяясь, что любим наблюдать за дикими птицами, и придумывая названия для попадавшихся на нашем пути крылатых существ.


Воскресный ленч, который мы устроили на верхней террасе, состоял из гамбургеров и чая со льдом. После того как мы вымыли посуду, Робин углубилась в кроссворд, кусала ручку и часто хмурилась. Я растянулся в шезлонге, внушая себе абсолютное отстранение от мыслей о работе. Вскоре после двух Робин отложила кроссворд со словами:


— Хватит. Слишком много французских слов.


И разлеглась рядом со мной. Мы впитывали солнце до тех пор, пока я не заметил, что Робин начала проявлять беспокойство.


Я наклонился над ней и поцеловал в лоб.


— Как приятно… что я могу предложить тебе?


— Ничего, спасибо.


— Ты уверен?


— Ага.


Она попыталась заснуть, но вместо этого стала еще более беспокойной.


— Мне бы хотелось сегодня побывать в больнице, — заметил я.


— О, конечно… Раз ты собираешься уехать, я тоже могла бы заглянуть в мастерскую и закончить некоторые дела.

* * *


Комната Кэсси была пуста, белье с кровати снято, шторы опущены. На ковре остались следы от пылесоса. Ванная комната продезинфицирована, на унитазе бумажная полоса.


Я вышел из комнаты и услышал чей-то голос:


— Подождите.


Передо мной стоял охранник. Выбритое до блеска треугольное лицо, мрачный рот и очки в черной оправе. Тот же самый тип, с которым я познакомился в первый день своей работы в клинике и который настаивал на оформлении нового пропуска.


Он блокировал выход. Выглядел так, будто был готов к атаке на гору Сан-Хуан-Хилл[42].


— Прошу прощения, — проговорил я.


Он не двинулся с места. Между нами оставалось немного свободного пространства, но я смог взглянуть на его значок. На нем было написано: «Сильвестр. Административное управление».


Охранник изучил мой пропуск и сделал шаг назад. Частичное отступление, но недостаточное для того, чтобы позволить мне пройти.


— Видите, я получил новый пропуск, — заметил я. — Яркий и блестящий, с цветной фотографией. А теперь не будете ли вы так любезны убраться с моей дороги, чтобы я мог пойти и заняться своими делами.


Он пару раз взглянул то на пропуск, то на мое лицо, сравнивая меня с фотографией. Наконец, отойдя в сторону, проговорил:


— Эта палата закрыта.


— Да, я вижу. До каких пор?


— Пока не откроют.


Я прошел мимо него и направился к тиковой двери.


— Вы ищете что-нибудь конкретное?


Я остановился и обернулся. Одна его рука лежала на кобуре, а другая сжимала дубинку.


Подавив желание рявкнуть: «Ну, стреляй, парень», я объяснил:


— Пришел навестить пациентку. Она лежала в этой палате.

* * *


В общем отделении я воспользовался телефоном, чтобы позвонить в пункт приема и выписки пациентов и получил подтверждение, что Кэсси была выписана час назад. По лестнице спустился на первый этаж и в автомате купил водянистую кока-колу. Со стаканчиком в руке я направился в вестибюль и там чуть не столкнулся с Джорджем Пламбом и Чарльзом Джонсом-вторым. Они шли очень быстро, так что Джонс еле успевал переставлять свои коротенькие кривые ноги. Мужчины громко смеялись. Вот вам и обеспокоенный дедушка.


Я выходил в вестибюль, а они как раз подходили к дверям. Джонс увидел меня, и его рот застыл. Через несколько секунд перестали двигаться и его ноги. Пламб тоже остановился, чуть-чуть позади хозяина. Розовый цвет его лица был ярче, чем когда-либо.


— Доктор Делавэр, — поприветствовал Джонс. Из-за природной скрипучести его голоса слова прозвучали как предупреждающее рычание.


— Мистер Джонс.


— Можете задержаться на минутку, доктор?


Застигнутый врасплох, я ответил:


— Конечно.


Бросив взгляд на Пламба, Джонс проговорил:


— Я догоню тебя, Джордж.


Пламб кивнул и удалился, размахивая руками.


Когда мы остались одни, Джонс спросил:


— Как чувствует себя моя внучка?


— Когда я видел ее в последний раз, она выглядела лучше.


— Отлично, отлично. Я как раз направляюсь к ней.


— Ее выписали.


Его седые брови неровно изогнулись, каждый стальной волосок встопорщился в понравившуюся ему сторону. Под бровями виднелась вспухшая, прорезанная морщинами кожа. Глаза стали крошечными. Впервые я заметил, что они были водянисто-карие.


— Да? Когда?


— Час тому назад.


— Вот проклятье. — Он сжал свой перебитый нос и повертел его за кончик. — Я приехал специально, чтобы навестить ее. Вчера не смог этого сделать — чертовы совещания целый день. Она моя единственная внучка, вы знаете. Хорошенькая крошка, правда?


— Да, безусловно. Было бы прекрасно, если бы она была здорова.


Он поднял голову и уставился на меня. Сунул руки в карманы и постучал носком ботинка по мраморному полу. Вестибюль был почти пуст, и звук быстро разнесся по нему. Джонс повторил чечетку. Его осанка стала чуть менее напряженной, но он быстро выпрямился вновь. Водянистые глаза запали.


— Давайте найдем место, где можно поговорить, — предложил он и рванулся через вестибюль, снова чувствуя уверенность в себе. Крепенький карлик, который держался так, будто какое-либо сомнение в собственных действиях вообще отсутствовало в его ДНК. На ходу Джонс чем-то позвякивал. — У меня здесь нет кабинета, — сообщил он. — При всех этих финансовых проблемах и нехватке помещений мне меньше всего хотелось бы, чтобы считали, что я злоупотребляю положением.


Как только мы подошли к лифтам, двери одного из них открылись. Магнатам везет. Джонс вошел в него, не сбавляя шага, как будто лифт именно для него и был заказан. Нажал на кнопку полуподвального этажа.


— Как насчет столовой, подойдет? — спросил он, пока мы спускались.


— Она закрыта.


— Знаю, что закрыта. Я и сократил часы ее работы.


Двери лифта открылись, он вышел и размашистым шагом направился к запертым дверям кафетерия. Достав из кармана брюк связку ключей — это они позвякивали во время ходьбы, — он перебрал их и вынул нужный.


— В самом начале мы произвели учет использования ресурсов. Исследование показало, что в эти часы столовая практически не посещается. — Он открыл дверь и придержал ее, пропуская меня вперед. — Привилегия администратора. Не особенно демократично, но в подобном месте демократия не работает.


Я вошел в комнату. В ней было абсолютно темно. Я поискал на стене выключатель, но Джонс направился прямо к рубильнику и включил его. Несколько люминесцентных ламп секунду помигали и загорелись.


Джонс указал на кабинку в центре комнаты. Я сел, а он зашел за стойку, налил в чашку воды из-под крана и опустил в нее дольку лимона. Затем достал что-то из-под стойки — как оказалось, бутерброд с сыром — и положил его на тарелку. Он двигался быстро, зная, где что лежит, будто возился в собственной кухне.


Затем подошел ко мне, откусил от бутерброда и удовлетворенно вздохнул.


— Она должна быть здорова, будь все проклято, — заявил Джонс. — Я в самом деле не понимаю, почему, черт возьми, она болеет, и никто не в состоянии дать мне ответ.


— Вы говорили с доктором Ивз?


— С Ивз, с другими, со всеми ними. Кажется, что никто ни черта не знает. А вы можете хоть что-нибудь сказать?


— Боюсь, что нет.


Он наклонился вперед:


— Больше всего мне непонятно вот что: почему пригласили вас? Я не имею в виду вас лично, просто не понимаю, почему в данном случае нужен психолог.


— На самом деле я не могу обсуждать это, мистер Джонс.


— Чак. Мистер Джонс — это песня того парня с курчавыми волосами, как там его зовут — Боб Дилан? — Подобие крохотной улыбки. — Удивляетесь, что я это знаю, да? Сейчас ваше время, а не мое. Но это семейная шутка. Еще с тех пор, как Чип учился в школе. Он высмеивал меня, сопротивлялся всему, что бы я ни говорил и ни делал. Вот так. — Он сцепил пальцы в замок, напряг мускулы, будто пытаясь разъединить руки. — Вот это были времена. — Он внезапно улыбнулся. — Чип — мой единственный ребенок, но в своем сопротивлении он не уступил бы и полудюжине. Если я вдруг пытался заставить его сделать что-то, что он не хотел делать, он становился на дыбы, взбрыкивал и заявлял мне, что я поступаю именно так, как в песне Дилана поступает тот тип, который не знает, что происходит вокруг, — этот мистер Джонс. И включал песню на всю громкость. Я практически никогда не мог услышать текст, но все же понимал, что к чему. А теперь мы с сыном лучшие друзья. И мы смеемся, вспоминая те дни.


Думая о дружбе, которая была сцементирована сделкой с недвижимостью, я улыбнулся.


— Он солидный парень, — продолжал мистер Джонс. — Серьга в ухе и длинные волосы — это просто часть имиджа. Вы знаете, что он преподаватель колледжа, да?


Я кивнул.


— Ребята, которых он учит, верят в подобные вещи. Он прекрасный преподаватель. Получил за это награды.


— Да?


— Множество. Вы никогда не услышите, чтобы он расхваливал сам себя. Он всегда был таким. Скромным. Так что мне приходится выполнять эту работу — расхваливать его. Он получал награды еще будучи студентом. Учился в Йеле. У него всегда была склонность к преподаванию. В своем общежитии натаскивал отстающих мальчиков и успешно подготовил их к выпуску. Занимался с учениками средней школы, за что его тоже отметили. Это дар.


Его пальцы все еще были сжаты — два крепких мясистых крюка. Он разнял их и веером разложил на столе. Вновь сжал пальцы. Разгладил клеенку.


— Мне кажется, вы очень гордитесь им, — заметил я.


— Совершенно верно, горжусь. И Синди тоже. Милая девушка, без всяких претензий. Они создали нечто крепкое, и доказательством того служит Кэсси. Я знаю, что необъективен, но эта малютка просто восхитительна, красива, такая умница. И к тому же у нее прекрасный характер.


— Это немалое достоинство, — согласился я. — Особенно если учитывать обстоятельства…


Глаза Джонса забегали. Он закрыл их, вновь открыл.


— Вы ведь знаете, мы потеряли одного ребенка? Красивого маленького мальчика… Синдром внезапной младенческой смерти. И до сих пор никто не знает, почему это происходит, правда?


Я кивнул головой.


— Это был ад на земле, доктор. Гром среди ясного неба — сегодня он с нами, а завтра… Я просто не могу понять, почему никто не может объяснить, что происходит с Кэсси.


— Потому что никто не знает, Чак.


Он отмахнулся от моих слов.


— И все же я не понимаю, почему вас втянули в это дело. Не принимайте это лично на свой счет. Я знаю, вы слышали разные ужасные истории по поводу упразднения психиатрического отделения. Но дело-то в том, что даже не стоял вопрос об одобрении или неодобрении лечения болезней мозга. Я, безусловно, за. Разве можно не одобрять его? Некоторые люди нуждаются в подобной помощи. Все дело в том, что слабые медсестры, работавшие в психиатрии, и понятия не имели, как составляется бюджет и как следует придерживаться сметы, уж не говоря о компетентном выполнении собственных обязанностей. А врачи дали мне ясно понять, что у них не такие уж большие способности. Конечно, если послушать их теперь, то все они были гениями, а мы уничтожили центр блестящих специалистов по психиатрии. — Мистер Джонс закатил глаза. — Ладно, неважно. Надеюсь, в один прекрасный день мы сможем создать хорошее, солидное отделение. Пригласим лучших специалистов. Вы ведь когда-то работали здесь, правильно?


— Несколько лет тому назад.


— Как бы вы посмотрели на то, чтобы вернуться?


Я покачал головой.


— Почему вы ушли?


— На то были разные причины.


— Свобода частной практики? Сам себе хозяин?


— Отчасти.


— Тогда, оглянувшись назад, вы сможете быть объективны и поймете, что я имею в виду. По поводу необходимости эффективной работы. Необходимости быть реалистами. Вообще я склонен полагать, что врачи, работающие в частном секторе, понимают это. Потому что, занимаясь частной практикой, занимаешься бизнесом. И только те, кто живет за счет… Но это не имеет значения. Возвращаясь к моим словам по поводу вашего участия в лечении моей внучки. Ни у кого не хватает нахальства заявить, что вся проблема заключается в ее головке, не так ли?


— Я в самом деле не могу обсуждать подробности, Чак.


— Почему нет, черт возьми?


— Вопрос врачебной этики.


— У Чипа и Синди нет от меня секретов.


— Мне нужно их подтверждение. Таков закон.


— Вы из породы несгибаемых, а?


— Не сказал бы, — улыбнулся я.


Джонс одарил меня ответной улыбкой. Вновь сцепил пальцы. Выпил воды.


— Хорошо. Это ваша работа, и вы должны придерживаться ее правил. Думаю, мне придется получить у них что-то вроде письменного разрешения.


— Думаю, да.


Он широко улыбнулся. Очень неровные желтые зубы.


— Но пока, я надеюсь, мне можно беседовать с вами? — продолжал он.


— Конечно.


Мистер Джонс уставился на мое лицо, изучая его со смесью интереса и скептицизма, как будто перед ним был квартальный отчет.


— Я просто делаю предположение: никто всерьез не задумывается о том, что проблемы Кэсси заключены в ее головке, потому что это выглядит просто смешно.


Пауза. Оценивает, попал ли в точку. Надежда на намек без слов?


Я заставил себя даже не пошевелиться.


Он продолжал:


— Итак, единственное, что я еще могу предположить, пытаясь объяснить ваше вмешательство в лечение девочки, будто кто-то думает, что есть какие-то сомнения в Синди или Чипе. Но это просто смешно.


Он откинулся на спинку стула, продолжая изучать меня. На его лице появилось торжествующее выражение. Я был уверен, что даже не сморгнул. Интересно, он что-то заметил или просто хитрит?


— Психиатров приглашают не только анализировать поведение больных, Чак, — возразил я. — Мы также оказываем поддержку людям, которые находятся в стрессовых ситуациях.


— Исполняете роль наемного друга, а? — Он снова подергал себя за кончик носа, встал, улыбнулся: — Ну что ж. Тогда будьте хорошим другом. Они хорошие ребята. Все трое.

22


Покидая больницу, я пытался определить, что именно хотел узнать Джонс и получил ли он от меня интересующую его информацию.


Хотел повидаться со мной, как обеспокоенный дедушка?


У Чипа и Синди нет от меня секретов.


Однако Чип и Синди не побеспокоились сообщить ему, что Кэсси выписывают. С каждой новой встречей с молодыми родителями я убеждался все больше и больше, что его избегают. Его имя не было упомянуто ни разу.


Крепко сбитый коротышка весь был в бизнесе — даже за те несколько минут, что мы провели вместе, он умудрился смешать семейные дела с больничными.


Он ни минуты не потратил на спор, ни разу не попытался изменить мое мнение.


Вместо этого предпочел придавать разговору нужную ему форму.


Даже место встречи было выбрано с расчетом. Столовая, которую он когда-то закрыл, а теперь рассматривает как собственную кухню. Взял закуску для себя, но мне не предложил.


Размахивал связкой ключей, чтобы дать мне понять, что он может открыть любую дверь в больнице. Хвастался этим, но намекал, что он слишком щепетилен, чтобы захватить себе помещение для кабинета.


В открытую заговорил о моей предполагаемой враждебности к человеку, уничтожившему психиатрическое отделение, а затем пытался нейтрализовать меня, упомянув о взятке, но сделал это настолько тонко, что это могло сойти за стихийно возникший разговор.


Надеюсь, в один прекрасный день мы сможем создать хорошее, солидное отделение. Пригласим лучших специалистов… Как бы вы посмотрели на то, чтобы вернуться?


Лишь только я отклонил такую возможность, он немедленно отступил. Выразил одобрение моему здравому смыслу, затем воспользовался им же, чтобы подкрепить свою точку зрения.


Будь он фермером-свиноводом, то ухитрился бы использовать в своих интересах даже визг свиней.


Итак, я убедил себя, что, хотя наша встреча и произошла случайно и ничего бы не было, не столкнись мы лицом к лицу в вестибюле, мистер Джонс вскоре все равно устроил бы такое свидание.


Я был слишком мелкой сошкой для одного из руководителей клиники, поэтому вряд ли его заботило, что я думаю о нем.


За исключением того, какое это имело отношение к Кэсси, Чипу и Синди.


Желание выведать, что я узнал о его семье.


А это означает, что, вероятно, у него есть что скрывать и он не знает, обнаружил ли я его секрет.


Я задумался о беспокойстве Синди. Люди, должно быть, считают, что я сошла с ума.


Была ли в ее прошлом какая-то ошибка?


Вся семья опасается психологических исследований?


Если так, если они стремятся избежать наблюдения психотерапевтов, то что может быть лучше клиники, где нет психиатрического отделения?


Еще одна причина не переводить Кэсси в другую больницу.


Но вдруг Стефани все испортила, пригласив частно практикующего врача.


Я помню удивление Пламба, когда Стеф сказала ему, кто я такой.


Теперь его босс проверил меня лично.


Придает нужную ему форму и отливает. Рисует картину жизни Чипа и Синди в розовом свете.


Особенно Чипа. Я заметил, что Джонс очень мало коснулся Синди.


Отцовская гордость? Или попытка отвлечь мое внимание от невестки, потому что чем меньше сказано о ней, тем лучше?


Я остановился перед красным сигналом светофора на пересечении бульвара Сансет и Ла-Бреа.


Мои пальцы плотно сжимали руль. Я проехал пару миль, даже не заметив этого.


Когда я вернулся домой, настроение у меня было хуже некуда, и слава Богу, что Робин отсутствовала и ей не пришлось иметь с ним дело.

* * *


Оператор на моей телефонной подстанции сказала:


— Ничего нет, доктор Делавэр. Приятно, не правда ли?


— Это точно.


Мы пожелали друг другу приятно провести остаток дня.


Не в состоянии выбросить Эшмора и Дон Херберт из головы, я направился к университету, въехал на его территорию с северной стороны и устремился на юг, к медицинскому центру.


На стенах коридора, ведущего к биомедицинской библиотеке, была размещена новая экспозиция по истории лечения пиявками — средневековые гравюры и восковые модели пациентов, на которых пировали растягивающиеся кровососы. Главный читальный зал будет открыт в течение еще двух часов. Библиотекарь, приятная блондинка, сидела за столом выдачи книг.


Я просмотрел медицинский справочник за последние десять лет в поисках статей Эшмора и Херберт и обнаружил четыре написанные им статьи. Все четыре опубликованы за последнее десятилетие. Первая статья появилась в бюллетене Всемирной организации здравоохранения — тезисы Эшмора, основанные на собственном опыте исследования инфекционных болезней на юге Судана. В работе подчеркивалось, как трудно проводить научные изыскания в раздираемой войной стране. Стиль статьи был сдержанным, но все же сквозь строки просачивался гнев ученого.


Три другие статьи были опубликованы в биоматематических журналах. Первая, финансированная Национальным институтом здоровья, представляла собой изложение собранных Эшмором данных по поводу экологической катастрофы в Лав-Кэнел. Вторая, финансируемая правительством, являлась обзором применения математики в биологии и родственных ей науках. Заключительное предложение Эшмора выглядело так: «Ложь, наглая ложь и статистика».


Последней была работа Эшмора, анализировавшая взаимосвязи между концентрацией пестицидов в почве и процентом заболеваемости лейкемией, опухолями мозга и раком лимфатических желез и почек у детей. Результаты оказывались менее чем драматичными: небольшая цифровая зависимость между химикалиями и болезнями существовала, но, с точки зрения статистики, она была незначительной. Но Эшмор утверждал, что работа оправдывает себя, если хоть одна жизнь будет спасена.


Немного резко для научной работы и слишком претенциозно. Я проверил, кто финансировал эту статью. Институт химических исследований Ферриса Диксона, Норфолк, Вирджиния. Субсидия 37958.


Похоже на индустриальный сектор, хотя взгляды Эшмора едва ли делали его подходящим кандидатом на дары химической промышленности. Мне в голову пришла мысль, что, возможно, отсутствие дальнейших публикаций означало, что институт прекратил субсидировать ученого. Если так, то кто же оплачивал его счета в Западной педиатрической больнице?


Я подошел к библиотекарю и спросил, нет ли у них справочника по субсидиям на научные разработки, выдаваемым частными организациями.


— Конечно, — ответила библиотекарь. — Какая область вас интересует — биология или физика?


Не зная, как будет квалифицирована работа Эшмора, я сказал:


— Обе.


Она встала, быстро прошла к полкам со справочниками. Со стеллажа в самом центре секции она сняла две толстые книги в мягкой обложке.


— Вот, пожалуйста, это самые последние. Все, что было издано раньше текущего года, переплетено вон там. Если вам нужны работы, финансируемые государством, они находятся в правой секции.


Я поблагодарил женщину, отнес книги к столу и прочел заголовки на обложках.


«КАТАЛОГ НАУЧНЫХ РАБОТ, ФИНАНСИРУЕМЫХ ЧАСТНЫМИ ИСТОЧНИКАМИ: ТОМ 1. БИОМЕДИЦИНА И БИОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ»


То же самое, «ТОМ 2. ТЕХНИКА, МАТЕМАТИКА И ФИЗИЧЕСКИЕ НАУКИ»


Я открыл первый том и обратился к последнему разделу — «Получатели фондов». Имя Лоренса Эшмора бросилось мне в глаза на середине списка имен на «Э» со ссылкой на раздел «Лица и организации, финансирующие работы». Я обратился к нему:


Институт химических исследований Ферриса Диксона Норфолк, Вирджиния.


В текущем академическом году институт финансировал только две работы:


№ 37959 — Эшмор, Лоренс Аллан.


Западная педиатрическая больница, Лос-Анджелес, Калифорния.


«Токсичность почвы как фактор в этиологии педиатрических новообразований (дальнейшее изучение)».


973 652,75 долларов на три года.


№ 37960 — Зимберг, Уолтер Уильям.


Мэрилендский университет, Балтимор, Мэриленд.


«Нетрадиционная статистика в сравнении с зависимостью Пирсона, их роль в научном предвидении: исследования, метод проб и ошибок и ценность предвидения в (априори) определении распространения моделей».


124 731,00 долларов на три года.


Вторая работа была довольно объемной, но, очевидно, Феррис Диксон не платил за слова. Эшмор получил почти девяносто процентов всех фондов, отпускаемых на научные работы.


Почти миллион на три года.


Очень большие деньги на единичный проект, который в основном был переделкой старой работы. Интересно, как Эшмор смог убедить представителей Ферриса Диксона.


Но было воскресенье, и даже люди с полными денег карманами сегодня отдыхали.

* * *


Я вернулся домой, переоделся в свободную одежду и слонялся без цели, притворяясь, что выходные для меня имеют значение. В шесть часов, больше не в состоянии продолжать эту игру, я позвонил домой Джонсам. Именно в это время дверь открылась и вошла Робин. Она помахала рукой, прошла в кухню, поцеловала меня в щеку, а затем направилась в спальню. Как раз когда она скрылась из виду, в трубке послышался голос Синди.


— Алло.


— Здравствуйте, это Алекс Делавэр.


— О, здравствуйте, доктор Делавэр. Как поживаете?


— Отлично. А вы?


— О… Довольно хорошо. — В голосе слышались раздраженные нотки.


— Что-нибудь не так, Синди?


— Нет… Гм. Не могли бы вы минуточку подождать?


Она прикрыла трубку рукой, и теперь ее голос звучал приглушенно, а слова были неразборчивы. Но я уловил и другой голос, отвечавший ей, — голос Чипа.


— Простите. — Синди вернулась к нашему разговору. — Мы пока что привыкаем, и мне кажется, я слышу Кэсси. Она сейчас спит.


Явное раздражение в голосе.


— Устала от переезда? — спросил я.


— Ну… И это, и приспособление к другим условиям. Она очень хорошо пообедала, потом съела десерт, потом заснула. Сейчас она лежит через холл от меня. А я держу ушки на макушке… Ну, вы знаете.


— Само собой разумеется.


— Ее комната примыкает к нашей спальне, и я держу дверь открытой, а внутри горит ночник. И я время от времени могу поглядывать на нее.


— А как вам удается поспать при таком режиме?


— О, я ухитряюсь. Если я устаю, то дремлю вместе с ней. Мы так много времени проводим вместе, что у нас как бы выработался одинаковый режим.


— А вы дежурите попеременно с Чипом?


— Нет. Я не могу допустить этого — у него в этом семестре слишком большая нагрузка. Скоро ли вы собираетесь посетить нас?


— Завтра, если вас это устраивает.


— Завтра? Конечно, гм… Вторая половина дня подойдет? Около четырех?


Я подумал о пробке на дороге номер 101 и ответил:


— А может быть, чуть раньше?


— Гм… О'кей — в три тридцать.


— Думаю, даже еще пораньше, Синди. Например, в два?


— О, конечно… Мне нужно кое-что сделать — давайте в два тридцать?


— Прекрасно.


— Итак, доктор Делавэр, ожидаем вашего визита.

* * *


Я пошел в спальню, думая о том, что в больнице голос Синди казался не столь нервным, как дома. Что-то будоражило ее — вызывало беспокойство, которое, в свою очередь, приводило к манипуляциям Мюнхгаузена?


И если бы даже она оказалась девственно невинна, было понятно, что дом пугает ее. Дом для нее — это место, где скрывается беда.


Робин надевала маленькое черное платье, которое я раньше не видел. Застегивая молнию, я прижался щекой к теплу ее тела между лопатками, но все же ухитрился поднять застежку до конца. Мы отправились в итальянский ресторанчик, расположенный в торговом центре, рядом с Малхолендом. Мы не сделали предварительный заказ, и нам пришлось ждать в холодном баре цвета оникса. Сегодня был вечер бесноватых новомодных песен, обилия загорелого тела и оглушительного по громкости звука. Мы были рады, что не участвуем в этом сумасшествии, и наслаждались тишиной. Я всерьез начал верить в возвращение наших былых отношений — приятный предмет для размышлений.


Через полчаса нас посадили за угловой столик, и мы сразу же сделали заказ, пока официант не успел умчаться прочь. Мы ели телятину и пили вино, провели час в тишине, поехали домой и сразу же легли в постель. Несмотря на вино, наша близость была быстрой, игривой, почти веселой. Потом Робин наполнила ванну, залезла в нее и пригласила меня присоединиться к ней. Как раз когда я собирался это сделать, зазвонил телефон.


— Доктор Делавэр, это Джейни. Вас вызывает Чип Джонс.


— Спасибо. Соедините нас, пожалуйста.


— Доктор Делавэр?


— Привет, Чип, что случилось?


— Ничего. То есть ничего, относящегося к медицине, слава Богу. Надеюсь, звоню не слишком поздно?


— Нисколько.


— Синди только что позвонила мне и сказала, что вы собираетесь посетить нас завтра днем. Я просто хочу узнать, должен ли я быть дома?


— Ваша информация всегда желательна, Чип.


— Гм…


— Вас это не устраивает?


— Боюсь, что да. У меня занятия во второй половине дня, в час тридцать, а сразу после них — встреча с некоторыми студентами. Ничего особенного, обычные занятия, но с приближением выпускных экзаменов паника среди студентов разрастается с безудержной скоростью.


— Ничего страшного, — ответил я. — Встретимся в следующий раз.


— Прекрасно, и, если у вас возникнут ко мне вопросы, просто позвоните. Я ведь дал вам мой здешний номер, да?


— Да.


— Отлично. Тогда договорились.


Я положил трубку. Этот звонок обеспокоил меня, но я не мог понять причину. Робин опять позвала меня из ванной комнаты, и я отправился на ее зов. Свет приглушен, Робин по самую шею укутана в пену, ее голова откинута на край ванны. Несколько гроздьев пузырей прицепились к ее волосам, которые она заколола наверх, пузыри сверкают, как драгоценности. Глаза закрыты, она не открыла их и тогда, когда я залез в ванну.


Закрывая грудь, она сказала:


— Ах, дрожу, дрожу, надеюсь, ты не Норман Бейтс[43].


— Норман предпочитал душ.


— О да. Тогда брат Нормана, склонный к созерцательности.


— Мокрый брат Нормана — водяной[44].


Она рассмеялась. Я вытянулся и тоже закрыл глаза. Она положила свои ноги на мои. Я лег ниже, чувствуя, как становится тепло, массируя пальцы ее ног и пытаясь расслабиться. Но я все еще продолжал перебирать в памяти подробности разговора с Чипом, и напряжение не спадало.


Синди только что позвонила мне и сказала, что вы собираетесь посетить нас завтра днем.


Он хочет сказать, что, когда я звонил, его не было дома.


Разве не он разговаривал тогда с Синди?


И ее раздраженность…


— Что случилось? — спросила Робин. — Твои плечи так напряжены.


Я пересказал ей разговоры с Синди и Чипом.


— Может быть, ты придаешь этому слишком большое значение, Алекс? Это мог быть какой-нибудь родственник, пришедший навестить ее, — отец или брат?


— У нее нет ни того, ни другого.


— Тогда это был кузен или дядя. Или какой-нибудь работник обслуживания — водопроводчик, электрик, кто угодно.


— Попробуй пригласить одного из этих молодчиков в воскресенье вечером, — возразил я.


— Но они богаты. Богатые получают, что хотят и когда хотят.


— Да, может быть, так и было… Тем не менее мне показалось, что она была очень раздражена. Как будто я застал ее врасплох.


— Хорошо, давай предположим, что у нее интрижка. Ты уже подозреваешь ее в отравлении ребенка. По сравнению с этим супружеская неверность — просто мелкое преступление.


— Развлекается с мужчиной в первый же день после возвращения из больницы?


— Но и муженек счел уместным умчаться в свой колледж в первый день после возвращения, так ведь? Если для него это обычное явление, то, вероятно, она скучающая одинокая леди, Алекс. Он не дает ей того, что ей нужно, поэтому она добывает это на стороне. Во всяком случае, имеет ли какое-нибудь отношение супружеская неверность к этому синдрому Мюнхгаузена?


— Все, что вызывает у человека с такими наклонностями чувство беспомощности, оказывает влияние на развитие синдрома. Но это значит гораздо больше, Робин. Если у Синди любовная интрига, то это серьезный повод. Избавиться от муженька и детей и стать свободной, чтобы быть с любовником.


— Есть более легкие способы избавиться от семьи.


— Мы говорим о больном человеке.


— По-настоящему больном?


— Мне платят не за работу со здоровыми головами.


Она наклонилась и коснулась моего лица.


— Это уже серьезно задевает тебя.


— Конечно. Кэсси совершенно беспомощная, и все предают ее.


— Ты делаешь все, что в твоих силах.


— Думаю, да.


Мы продолжали сидеть в ванне. Я опять попытался расслабиться, мышцы потеряли упругость, но мозг продолжал работать. Облака пены собрались вокруг плеч Робин как горностаевый палантин. Она была такой красивой, и я сказал ей об этом.


— Какой ты льстец, водяной, — отшутилась она. Но ее улыбка была серьезной и искренней. По крайней мере, хоть кому-то я сделал приятное.

* * *


Мы вернулись в постель и занялись воскресной газетой. На сей раз я просматривал ее тщательно, выискивая что-нибудь о Западной педиатрической или о Лоренсе Эшморе, но не нашел ничего. Без четверти одиннадцать зазвонил телефон. Робин подняла трубку:


— Привет, Майло.


Он сказал что-то, от чего она засмеялась.


— Абсолютно, — согласилась Робин, передала мне трубку и вернулась к своему кроссворду.


— Приятно вновь слышать ее голос, — заявил Майло. — Наконец ты проявляешь некоторый здравый смысл.


Голос был четким, но звучал откуда-то издалека.


— Где ты?


— В переулке за лавкой скорняжных изделий. Небольшое расследование по поводу кражи, пока ничего не обнаружено. Я вам помешал?


— Ты помешал семейному счастью, — сказал я, поглаживая руку Робин. Она еще больше сосредоточилась на кроссворде, даже засунула карандаш в рот, но ее рука поднялась навстречу моей, и мы сплели пальцы.


— Послушай меня ради любого счастья, — хмыкнул Майло. — Есть пара сообщений. Первое — твой мистер Хененгард весьма интересный экземпляр. Подлинные водительские права и номер страховки, но, судя по адресу на правах, он должен проживать в Тарзане, у него нет номера телефона, сведений о финансовом положении, и он не числится в списке службы внутренних доходов. Никаких сведений нет и в архиве округа. Ничего в военных или избирательных списках. Картина такая же, как у заключенного, который отсидел много-много лет и только что вышел из тюрьмы, он не голосовал и не платил налоги. Хотя фамилия Хененгард не фигурирует и в данных Национального центра информации о преступлениях или в списках досрочно освобожденных. Поэтому можно предположить, что это ошибка в компьютере или я что-то напутал в технике. Завтра я попрошу Чарли проверить.


— Призрак больницы. Зная, что он возглавляет службу безопасности, я чувствую себя немного лучше.


Робин быстро взглянула на меня и вернулась к своему кроссворду.


— Ага, — согласился Майло. — Ты бы удивился, узнав, какие странные типы попадают в службу безопасности: чокнутые, которые пытаются поступить в полицию, но не проходят психиатрического обследования. В любом случае держись от него подальше, пока я не раздобуду побольше информации. И второе: я покопался в деле Херберт и ближе к полуночи хочу проехаться в тот район, поговорить с барменом.


— У него есть что-нибудь новое?


— Нет, но, на мой взгляд, Гомес и его коллега расспросили его не слишком тщательно. Этот парень круто увяз в делах с наркотиками, и они сочли его ненадежным свидетелем. Поэтому особенно и не нажимали, задали кое-какие вопросы — и все. Я разыскал его телефон, поговорил с его подружкой и установил, что он получил работу в другом клубе, в районе, относящемся к Ньютонскому отделению полиции. Вот я и решил побывать там и поговорить с ним. Подумал, может быть, тебе будет интересно поехать со мной. Но у тебя, как видно, есть более приятные планы.


Робин подняла голову. Я понял, что сжал ее пальцы слишком сильно, и отпустил кисть.


— Когда ты собираешься ехать?


— Через час или около того. Я рассчитал, что попаду туда после полуночи, как раз когда действо только начнется. Мне хочется застать его в естественной среде, но раньше, чем эта среда примет слишком выраженные формы. Во всяком случае, желаю тебе наслаждаться счастьем.


— Подожди. И у меня есть кое-что для тебя. Есть время послушать?


— Конечно. Здесь, в этом переулке, кроме нас и кошек, нет никого. Что случилось?


— Дедушка Чак сегодня прихватил меня, как раз когда я выходил из клиники. Он, защищая честь клана, разразился передо мной речью на тему «Единая большая счастливая семья». Именно так, как мы с тобой и предполагали. Закончил тем, что предложил мне работу. У меня возникло впечатление, что он советовал мне успокоиться и не слишком совать нос в его дела.


— Не очень-то тонко.


— Нет. На самом деле он ухитрился сделать это очень тонко. Даже если бы его слова были записаны на пленку, прижать его никак не смогли бы. Конечно, нельзя сказать, что предложение представляло особую ценность, потому что работа в Западной педиатрической больнице едва ли может означать прочную обеспеченность.


Я пересказал Майло интервью Пламба для газеты и те финансовые гипотезы, которые заставили меня посерьезнее заинтересоваться научной деятельностью Лоренса Эшмора. Когда я дошел до рассказа об институте Ферриса Диксона, Робин отложила свой кроссворд и прислушалась.


— Вирджиния, — повторил Майло. — Бывал там пару раз на федеральных тренировочных сборах. Красивый штат, но все, что там происходит, по-моему, зависит от решения правительства.


— Институт числится в списке частных предприятий. Своего рода корпорация.


— На какое исследование была дана субсидия?


— Пестициды в почве. Эшмор анализировал свои старые изыскания. Слишком большая сумма на подобную работу, Майло. Я решил завтра утром позвонить в институт, посмотреть, что еще можно узнать. И попытаюсь опять связаться с миссис Эшмор. Узнать, заходил ли к ней Хененгард, наш Таинственный Мужчина.


— Повторяю, Алекс, держись от него подальше.


— Не волнуйся. На расстояние короче, чем телефонная трубка, я не приближусь. Во второй половине дня буду занят тем, чему учился в медицинской школе, — посещу Чипа и Синди. Которые, возможно, не испытывают семейного счастья.


Я пересказал Майло свои подозрения, включая и предположения, высказанные Робин.


— Твои соображения?


— Кто, черт возьми, их знает?! Может, у нее действительно тек кран, а может, она Хестер Прин[45] из долины Сан-Фернандо. Скажу одно: если она и в самом деле меняет Чипа на другого, то делает это слишком неаккуратно. Тебе так не кажется? Позволяет тебе услышать голос своего любовника.


— Возможно, она не хотела — я захватил ее врасплох. Она была очень раздражена — почти сразу же прикрыла трубку ладонью. Я услышал лишь несколько слов, произнесенных низким голосом. И если у нее синдром Мюнхгаузена, то ей должно быть свойственно играть в опасные игры.


— Низкий голос, да? Ты уверен, что это не был телевизор?


— Нет, это был настоящий разговор. Синди говорила, парень отвечал. Я счел, что это Чип. Если бы он позже не позвонил мне, я бы и не задумывался, кто это был.


— Гм. Тогда что это значит? Для Кэсси?


Я повторил мою теорию о мотиве преступления.


— Не забывай о деньгах Чипа. Это чертовски сильный стимул.


— Но также чертовски неловко для семьи, если дело получит широкую огласку и состоится скандальный развод. Может быть, именно это Чак старается скрыть от меня. Он настаивал на том, что Чип и Синди создали прочную семью, называл Синди чудесной девушкой. Даже если она и не подходит под тип девушки, которую человек его положения хотел бы видеть своей единственной невесткой. С другой стороны, судя по тому, на что похожи его зубы, он сам с большим трудом проложил себе дорогу наверх. Поэтому, возможно, он не сноб.


— А что с его зубами?


— Они кривые и желтые. Он никогда не раскошеливался на ортодонтов. Да и, кроме того, его манеры оставляют желать лучшего.


— Человек, выбившийся из низов своим трудом, — заключил Майло. — Может, он уважает Синди за то, что она сделала то же самое.


— Кто знает. Есть какие-нибудь сведения, почему она уволилась из армии?


— Пока нет. Придется нажать на Чарли… Ну ладно, свяжусь с тобой завтра.


— Если что-нибудь узнаешь у бармена, сразу же перезвони мне.


В моем голосе звучало напряжение. Плечи вновь покрылись узлами натянутых мускулов. Робин коснулась моей руки и спросила:


— В чем чело?


Я прикрыл трубку рукой и повернулся к ней.


— Он напал на след того, что может иметь, а может и не иметь отношения к нашему делу.


— И он позвонил, чтобы пригласить тебя с собой?


— Да, но…


— И ты хочешь поехать?


— Нет, я…


— Это опасно?


— Нет, просто разговор со свидетелем.


Она ласково подтолкнула меня:


— Отправляйся.


— В этом нет необходимости, Робин.


Она засмеялась:


— Все равно поезжай.


— Мне не обязательно. Это очень мило с твоей стороны.


— Семейное счастье?


— Великое счастье. — Я обнял ее.


Она поцеловала мою руку и сняла ее со своей.


— Поезжай, Алекс. Я не хочу лежать здесь и слушать, как ты крутишься в постели.


— Я не буду.


— Ты знаешь, что будешь.


— Ты предпочитаешь остаться одна?


— Я не буду одна. В мыслях. Я буду не одна, я буду с тем, что происходит с нами.

23


Я уложил ее в постель и вышел в гостиную ждать Майло. Незадолго до полуночи он тихонько постучал. В руках он держал твердую коробку размером с атташе-кейс, а одет был в водолазку, брюки из твида и ветровку. Все черного цвета. Настоящая пародия на одежду лос-анджелесского хипстера[46].


— Пытаешься раствориться в ночи, Зорро?


— Возьмем твою машину. Я не собираюсь демонстрировать «порше» в таком районе.


Я вывел из гаража «севиль», он поставил коробку в кузов, залез в кабину и скомандовал:


— Поехали.


Я следовал его указаниям и направился по бульвару Сансет к дороге 405, ведущей на юг, где растворился в потоке несущихся в сторону аэропорта грузовичков со светящимися красным задними огнями. На пересечении с шоссе Санта-Моника я свернул к Лос-Анджелесу и поехал на восток по скоростной полосе. Шоссе было на редкость пустынным, таким я его никогда не видел; смягченное теплой влажной дымкой, оно выглядело как-то по-импрессионистски.


Майло опустил стекло и закурил дешевую сигару, пуская дым в проносящийся мимо город. Он выглядел усталым, будто весь выговорился по телефону. Я тоже чувствовал себя утомленным, поэтому мы оба молчали.


Вблизи Ла-Бреа низкий спортивный автомобиль с шумом догнал нас, проехал впритирку с моей машиной, выпустил клуб дыма и, прежде чем обогнать нас на скорости, близкой к ста милям в час, сверкнул всеми своими сигнальными огнями. Майло внезапно выпрямился — рефлекс полицейского — и наблюдал за автомобилем, пока тот не исчез из виду, и только тогда опять расслабился и принялся смотреть в боковое стекло.


Я проследил за его взглядом, устремленным на луну цвета слоновой кости, подернутую полосами облаков и какую-то жирную, хотя еще и не совсем полную. Она висела перед нами как гигантское йо-йо, слоновая кость, покрытая пятнами зелено-бурого цвета.


— Третья четверть луны, — сказал я.


— Больше похоже на семь восьмых. Это означает, что почти все психи начинают колобродить. Езжай дальше по десятой дороге до пересечения и сверни у Санта-Фе.


Он продолжал тихо бормотать указания о направлении движения до тех пор, пока мы не добрались до обширного безмолвного района оптовой торговли, складов и литейных. Никакого освещения, никакого движения на улицах, немногие машины, которые я заметил, стояли на площадках, огороженных для безопасности заборами, смахивающими на тюремные. По мере удаления от побережья дымка рассеивалась и очертания зданий центральной части Лос-Анджелеса становились более четкими. Но здесь, на фоне черной громады границ города, я с трудом мог различить похожие на мираж силуэты домов. Тишина казалась унылой — будто все душевные силы здесь истощились. Будто географические границы Лос-Анджелеса превысили запасы его энергии.


Майло указывал путь. Мы миновали несколько крутых поворотов и ехали по полосам асфальта, которые могли сойти за улицы или переулки, по лабиринту, из которого я не смог бы выбраться самостоятельно. Майло забыл о своей сигаре, она потухла, но запах табака остался в машине. И хотя задувавший в окно ветерок был теплым и приятным, мой друг начал поднимать стекло. Я понял причину этого раньше, чем он перестал крутить ручку стеклоподъемника. Новый запах подавил вонь жженого сукна от дешевой сигары. Какой-то металлический, сладкий и горький одновременно — запах гниения. Он проникал даже через стекло. И еще звук, холодный и звонкий, как аплодисменты стального гиганта, звук, скрежещущий где-то далеко в ночной тиши.


— Консервные заводы, — объяснил Майло. — Тянутся от Восточного Лос-Анджелеса до самого Вернона, но звук разносится далеко. Когда я только начал работать в полиции, в ночную смену водил здесь патрульную машину. Иногда ночью забивали свиней. И можно было слышать, как они визжат, бьются о стены и гремят цепями. Теперь, я думаю, им дают транквилизаторы. Вот здесь поверни направо, затем сразу же налево. Проезжай квартал и паркуйся, где удастся.


Лабиринт окончился узкой прямой дорогой длиной в квартал, ограниченной с обеих сторон забором. Никаких тротуаров. Сорняки проросли сквозь асфальт, как волосы на жировике. Вдоль обеих сторон улицы вплотную к забору стояли автомашины.


Я припарковался на первом попавшемся свободном месте рядом со старым «БМВ» с наклейкой на стекле и заваленной всякой дрянью задней полкой. Мы вышли из машины. Воздух стал более прохладным, но запах боен остался — не такой сильный, только след от него. Возможно, просто переменился ветер, хотя я этого не чувствовал. Скрежет металла уже не был слышен, его сменила музыка — эльфоподобные повизгивания электрооргана, мрачный бас и звуки среднего регистра, извлекаемые, скорее всего, из гитар. Если какой-то ритм и был, то я не мог его уловить.


— Время прихода гостей. Какой танец в моде на этой неделе?


— Уголовная ламбада, — ответил Майло. — Прислонись к партнеру и обшарь его — или ее — карманы. — Он сунул руки в сбои карманы и, сгорбившись, двинулся вперед.


Мы направились вверх по улице. Она упиралась в высокое, лишенное, как показалось вначале, окон здание. Стены из бледного кирпича в свете пары красных ламп приобретали розовый оттенок. Три этажа — трио поставленных один на другой последовательно уменьшавшихся кубов. Плоская крыша, стальные двери, ассиметрично расположенные под беспорядочно разбросанными закрытыми окнами, фасад обвивала паутина пожарных лестниц, похожая на отлитый из стали плющ. Подойдя ближе, я увидел огромные вылинявшие буквы, намалеванные над погрузочной платформой:


КОМПАНИЯ БЕЙКЕРА ПО ИЗГОТОВЛЕНИЮ МИНЕРАЛЬНЫХ УДОБРЕНИЙ И ПОТАША


Музыка зазвучала громче. Тяжелое, медленное клавишное соло. В промежутке между нотами стали слышны голоса. Когда мы подошли ближе, перед одной из дверей я увидел изогнувшуюся в форме буквы S очередь — пятидесятифутовая вереница муравьев, углубившаяся в улицу и заполонившая ее.


Мы пошли вдоль очереди. На нас оборачивались ожившие маски домино. Черная одежда была униформой, мрачность — дежурным выражением лиц. Цепи на обуви, сигареты — легальные и нелегальные, бормотание, шарканье и усмешки, то и дело попадающиеся подонки, принимающие амфетамин. Мелькание голой плоти, более белой, чем лунный свет. Грубые реплики, под стать электрооргану, вызывали у кого-то смех.


Возраст в основном между восемнадцатью и двадцатью пятью, тяготеющий больше к нижнему пределу. Я услышал за спиной кошачье мяуканье, затем опять раздался смех. Адское сборище.


Дверь, которая так притягивала к себе толпу, была покрыта ржавым четырехугольным листом металла и закрыта на задвижку. Перед ней стоял здоровяк, одетый в черную без рукавов майку с высоким воротником, шорты для серфинга с зеленым цветочным узором и высокие сапоги на шнуровке. Лет двадцать с небольшим, туповатые черты лица, сонные глаза и кожа, которая была бы багровой, даже если бы не освещалась красной лампой над его головой. Черные волосы на макушке торчали плотным ежиком, а по бокам прорезались полосками голого черепа. Я заметил пару мест, где волосы были редкими не от стрижки, — пушистые пятна, как у выздоравливающих после химиотерапии. Но, несмотря на это, тело его было огромным, даже жирноватым. Длинные сзади волосы заплетены в плотную намасленную косичку, перекинутую через плечо. По плечам рассыпаны прыщи. Сыпь, вызванная гормональными нарушениями, — это и объясняло выпадение волос.


Стоящие во главе очереди подростки что-то говорили ему. Он не отвечал. Не заметил и нашего приближения или предпочел не заметить.


Майло приблизился к нему:


— Добрый вечер, чемпион.


Вышибала продолжал смотреть в другую сторону.


Майло повторил приветствие. Вышибала рывком повернул голову и зарычал. Если бы не его габариты, это выглядело бы весьма комично. На народ, стоящий во главе очереди, это произвело впечатление.


Кто-то предупредил:


— Держись подальше, он знает кунг-фу.


Вышибала улыбнулся, опять посмотрел в сторону, похрустел костяшками пальцев и зевнул.


Майло в мгновение ока очутился нос к носу с верзилой и сунул ему свой полицейский жетон в жирную морду. Я не заметил, когда он успел вынуть его из кармана.


Вышибала опять зарычал, но было видно, что он подчиняется. Я оглянулся. Какая-то девушка с волосами цвета обескислороженной крови высунула язык и задвигала им. Парень, тискавший ее грудь, сплюнул и сделал грубый жест средним пальцем.


Майло помахал своим жетоном перед глазами вышибалы. Здоровяк следил за ним, как загипнотизированный.


Майло задержал руку. Вышибала с трудом читал, что написано в удостоверении.


Кто-то выругался. Кто-то завыл волком. Вой подхватили, и вскоре улица походила на дикие равнины, описанные в рассказах Джека Лондона.


Майло скомандовал:


— Открывай, Спайк, а то мы начнем проверку удостоверений личности и данных о здоровье.


Волчий хор звучал все громче, почти заглушая музыку. Вышибала нахмурил брови, обдумывая сказанное. Было просто больно на него смотреть. Наконец он засмеялся и засунул руку за спину.


Майло схватил руку верзилы; его большие пальцы с трудом обхватывали кисть вышибалы.


— Спокойно.


— Открываю, парень, — сказал Спайк. — Это ключ.


Его голос казался неестественно глубоким, как на пластинке, проигрываемой на медленных оборотах, но вместе с тем каким-то скулящим.


Майло попятился назад, освободив немного пространства, и следил за его руками. Вышибала вытянул из шорт ключ, открыл замок на задвижке и поднял ее.


Дверь на дюйм приоткрылась. Наружу хлынули жара, свет и шум. Волчья стая рванулась в атаку.


Вышибала прыгнул вперед, выставив руки, как, он полагал, это делают каратисты, и оскалив зубы. Стая остановилась, отступила, но все же раздалось несколько протестующих голосов. Верзила поднял руки высоко вверх и будто поскреб ими воздух. Свет от лампы придал радужным оболочкам его глаз красный оттенок. Его подмышки были выбриты. Там тоже красовались прыщи.


— Назад, мать вашу!.. — взревел он.


Волки замолкли.


— Впечатляюще, Спайк, — похвалил Майло.


Вышибала продолжал взирать на очередь. Его челюсть отвисла. Он пыхтел и потел.


Из щели в двери продолжали литься звуки. Майло положил руку на задвижку. Ее скрип привлек внимание вышибалы. Он повернулся к полицейскому.


— Дай ему, — прозвучал сзади нас голос.


— Мы сейчас идем туда, Спайк, — сказал Майло. — Успокой эту рвань.


Тот закрыл рот и громко засопел носом. В одной ноздре появился пузырь соплей.


— Меня зовут не Спайк, — заявил он, — а Джеймс.


Майло улыбнулся:


— О'кей. Ты хорошо работаешь, Джеймс. Когда-нибудь работал в клубе «Майян Мортгей»?


Вышибала вытер нос рукой:


— А?


Напряженный мыслительный процесс.


— Ладно, забудь.


Вышибала выглядел обиженным.


— Что ты сказал, парень? Серьезно.


— Я сказал, что у тебя блестящее будущее, Джеймс. Если эта работа устареет, ты всегда сможешь выставить свою кандидатуру в вице-президенты.

* * *


Огромная комната, лишь в нескольких местах прорезаемая резкими лучами света, почти вся была погружена во мрак. Цементные полы, стены, где я мог их разглядеть, — из покрашенного кирпича. Проходящие по потолку какие-то трубопроводы, арматура, прикрепленные к нему механизмы и трубки местами были вырваны, будто в припадке неистовства.


Слева располагался бар — деревянные двери, положенные на козлы, за ними металлические полки, уставленные бутылками. Рядом с полками — полдюжины белых сосудов со льдом.


Сверкающие фарфоровые сосуды. Крышки подняты.


Настоящие унитазы.


Двое мужчин работали без передышки, чтобы удовлетворить томимых жаждой подростков, наполняя стаканы содержимым бутылок и выкалывая лед из унитазов. Никаких водопроводных кранов; вода и содовая наливались из бутылок.


Остальное пространство комнаты было танцевальным залом. Никакой барьер не отделял толпу у бара от набившихся как сельди в бочке тел, извивающихся и дергающихся подобно вытащенному из воды груниону[47]. Вблизи музыка казалась еще более аморфной. Но достаточно громкой, чтобы задать работу сейсмографам в Калифорнийском технологической центре.


Гении, творящие ее, стояли у задней стены на кое-как устроенной сцене. Пять облаченных в трико существ с ввалившимися щеками могли бы сойти за наркоманов, если бы выглядели чуть поздоровее. За их спинами можно было разглядеть черную войлочную обивку стены. На большом барабане было написано «ОТБРОСЫ».


Высоко на стене за усилителями виднелась вывеска «УДОБРЕНИЯ БЕЙКЕРА», частично загороженная написанным от руки лозунгом, прикрепленным по диагонали: «РАДЫ ВИДЕТЬ ВАС В ДЕРЬМОВОМ ДОМЕ».


Сопровождающие этот лозунг творения живописи были еще более очаровательны.


— Творческий подход к делу, — заявил я так громко, что почувствовал, как мое нёбо завибрировало, но слов слышно не было.


Вероятно, Майло понял, что я сказал, по губам, потому что усмехнулся и согласно кивнул. Затем он наклонил голову и бросился сквозь толпу танцующих на прорыв к бару.


Я нырнул за ним.


Мы, изрядно помятые, но все же целые, добрались до толпы утоляющих жажду. Блюда с неочищенным арахисом были расставлены рядом с квадратиками туалетной бумаги, используемой вместо салфеток. Поверхность стойки бара была мокрой. Мокрый и скользкий пол покрывала скорлупа от орехов.


Майло ухитрился пробиться за стойку бара. Оба бармена, худые, смуглые и бородатые, были в серых нижних рубахах без рукавов и мешковатых белых пижамных брюках. Тот, что стоял ближе к Майло, был лысым.


Именно к нему Майло и направился. Бармен поднял одну руку, чтобы дать отпор гостю, в то время как второй наливал кока-колу в стакан, на четверть наполненный ромом. Майло схватил лысого за запястье, слегка, но достаточно резко повернул его — не так, чтобы повредить, — но тем не менее глаза и рот бармена широко открылись, он поставил банку колы на стол и попытался выдернуть руку.


Майло, продолжая крепко сжимать запястье лысого, вновь проделал фокус с полицейским жетоном, но на этот раз действовал более осмотрительно. Он держал жетон так, чтобы удостоверение не было видно пьющим. Из толпы протянулась рука и подхватила стакан с ромом и колой. Другие руки начали стучать по стойке бара. Несколько ртов раскрылись в неслышных криках.


Лысый испуганно посмотрел на Майло.


Майло что-то прокричал ему в ухо.


Лысый что-то ответил.


Майло продолжал говорить.


Лысый указал ему на другого мастера по смесям. Майло отпустил руку бармена. Лысый подошел к напарнику, они посовещались. Напарник кивнул, и лысый вернулся к Майло, весь его вид выказывал смирение.


Я последовал за ними сквозь потную, толкающуюся толпу, в обход танцевального зала. Медленное продвижение отчасти напоминает балет, отчасти расчистку джунглей. Наконец мы добрались до дальнего конца комнаты, прошли за усилители и клубок электропроводов и оказались перед деревянной дверью с надписью «ТУАЛЕТЫ».


За дверью тянулся длинный холодный коридор с цементным полом, разбросанными клочками бумаги и мерзко выглядевшими лужами. Несколько пар тискали друг друга в темных углах. Несколько одиночек сидели на полу, опустив головы на колени. Запах марихуаны и вонь рвоты сражались за превосходство в органах обоняния. Уровень звука понизился до рева взлетающего реактивного самолета.


Мы миновали двери с надписями «ДЛЯ СТОЯЩИХ» и «ДЛЯ ПРИСАЖИВАЮЩИХСЯ», перешагивали через чьи-то ноги и пытались обойти какие-то отбросы. Лысый делал это ловко, его походка была легкой и проворной, пижамные брюки раздувались на ходу. В конце коридора оказалась еще одна дверь из проржавевшего металла, похожая на ту, которую охранял вышибала.


— На свежем воздухе, хорошо? — предложил лысый писклявым голосом.


— А что там снаружи, Роберт?


Бармен пожал плечами и почесал подбородок:


— Зады.


Ему можно было дать от тридцати пяти до сорока пяти лет. Борода оказалась всего-навсего легким пушком, который не особенно скрывал лицо. А это лицо следовало бы прятать: мелкая крысиная морда, хмурая и злобная.


Майло толкнул дверь, выглянул наружу и взял бармена за руку.


Мы вышли на небольшую огороженную автостоянку. Там стояли двухтонный грузовик и три легковые машины. Земля была завалена мусором, кучи которого в некоторых местах доходили до трех футов высотой; ветер ворошил его. Над забором висела жирная луна.


Майло отвел лысого на сравнительно чистое место почти на середину участка, подальше от машин.


— Это Роберт Гэбрей, — сказал он мне. — Чрезвычайный и полномочный знаток смесей. — И, обращаясь к бармену: — У тебя быстрые руки, Роберт.


Бармен повертел пальцами:


— Надо же работать.


— Старая протестантская мораль?


Ничего не выражающий взгляд.


— Тебе нравится работать, Роберт?


— Надо. Они всё учитывают.


— Кто они?


— Хозяева.


— Они что, там, внутри, следят за тобой?


— Нет. Но у них есть глаза.


— Это смахивает на ЦРУ, Роберт.


Бармен промолчал.


— Кто тебе платит, Роберт?


— Есть парни.


— Какие такие парни?


— Они хозяева этого здания.


— Какое имя стоит на твоем платежном чеке?


— Нет никаких чеков.


— Значит, платят наличными, Роберт?


В ответ кивок.


— Значит, ты скрываешь свои доходы от Налоговой службы?


Гэбрей скрестил руки и потер плечи.


— Выкладывайте, что я такого сделал?


— Ты это знаешь лучше меня. Правда, Роберт?


— Арабы, они хозяева.


— Как зовут?


— Фаризад, Наризад, Наришит, выбирайте сами.


— Похоже на иранцев, а не на арабов.


— Как вам нравится.


— Сколько времени ты работаешь здесь?


— Пару месяцев.


Майло покачал головой:


— Нет, я так не думаю, Роберт. Хочешь попробовать еще раз?


— Что? — Гэбрей казался удивленным.


— Вспомни, где ты был на самом деле два месяца назад, Роберт.


Гэбрей опять потер плечи.


— Замерз, Роберт?


— Нет, это так… О'кей, да, правильнее сказать, пару недель.


— Ага, — кивнул Майло. — Это уже лучше.


— Как хотите.


— Недели, месяцы — для тебя что, все равно?


Гэбрей не ответил.


— Это просто показалось месяцами?


— Как хотите.


— Время летит быстро, когда тебе весело?


— Как хотите.


— Две недели, — продолжал Майло. — Это уже больше похоже на правду, Роберт. Наверное, ты это хотел сказать. Зачем доставлять неприятности — ты просто ошибся, правильно?


— Да-а.


— Ты забыл, что два месяца тому назад ты вообще нигде не работал, потому что сидел в окружной тюрьме из-за ерундового случая с мари-ху-аной.


Бармен пожал плечами.


— Умнее не придумаешь, Роберт, работать под этими красными фонарями, когда у тебя в багажнике лежит такой кирпичик.


— Это было не мое добро.


— А-а.


— Правда, парень.


— Значит, ты повесил на себя чью-то вину?


— Ага.


— А ты, оказывается, просто добрый малый, а? Настоящий герой.


Гэбрей опять пожал плечами. Потер их. Поднял руку и почесал макушку.


— У тебя что, зуд, Роберт?


— Все в порядке, парень.


— Уверен, что это не от наркотиков?


— У меня все в порядке, парень.


Майло посмотрел на меня:


— Роберт умеет смешивать не только жидкости. С порошками у него тоже неплохо получается. Настоящий химик-любитель. Не так ли, Роберт?


Очередное пожатие плечами.


— Ты работаешь днем, Роберт?


Отрицательное движение головой.


— Твой офицер знает, что ты работаешь здесь?


— А почему я не могу этого делать?


Майло нагнулся к лысому и терпеливо улыбнулся.


— Потому что предполагается, что ты, как рецидивист, хотя и мелкий, должен держаться подальше от вредного влияния, а этот народец там, внутри, не выглядит очень уж благонадежным.


Гэбрей втянул воздух сквозь сжатые зубы и уставился в землю.


— Кто сказал вам, что я здесь?


— Избавь меня от своих вопросов, Роберт.


— Это та самая сука, да?


— Какую суку ты имеешь в виду?


— Сами знаете.


— Разве?


— Знаете — вы же нашли меня здесь.


— Злишься на нее, Роберт?


— Не-а.


— Совсем нет?


— Не даю себе взбеситься.


— А каким ты становишься?


— Никаким.


— Спокойным?


Вместо ответа Гэбрей спросил:


— Можно мне закурить?


— Она оплатила твой выпуск на поруки, Роберт. По моим понятиям, это делает ее героиней.


— Я женюсь на ней. Можно мне закурить?


— Конечно, Роберт, ты свободный человек. По крайней мере, до суда. Все потому, что эта сука внесла за тебя залог.


Гэбрей вынул из своих пижамных брюк пачку «Кулз». Майло зажег для него спичку.


— Давай поговорим о том, где ты был три месяца назад, Роберт.


Гэбрей затянулся и снова сделал вид, что не понимает, о чем разговор.


— За месяц до ареста, Роберт. Поговорим о марте.


— Ну и что о нем?


— О «Майян Мортгей».


Гэбрей курил и смотрел в небо.


— Помнишь о нем, Роберт?


— А что о нем?


— Вот это.


Майло вытащил что-то из кармана рубашки, фонарик с тонким лучом и цветной фотоснимок. Он держал снимок перед глазами Гэбрея и освещал его фонариком. Я встал позади бармена и заглянул через его плечо.


То же лицо, что и на снимке, отданном мне Мертафами. То есть ниже линии волос. Но над этой линией череп был расплющен так, что мозг выступал наружу. От волос остался спутанный красно-черный клубок. Кожа цвета яичной скорлупы. Черно-красное ожерелье охватывало шею. Глаза напоминали два пурпурных баклажана.


Гэбрей посмотрел на снимок, затянулся и спросил:


— Так что?


— Помнишь ее, Роберт?


— А почему я должен ее помнить?


— Ее имя — Дон Херберт. Ее убили около «Майян», ты сказал детективам, что видел ее с каким-то типом.


Гэбрей стряхнул пепел и улыбнулся.


— Значит, вот в чем дело? Ага, наверное, я им так сказал.


— Наверное?


— Это было давно, парень.


— Три месяца назад.


— Это большой срок, парень.


Майло приблизился к Гэбрею и уставился на низенького бармена.


— Ты намерен помочь мне? Да или нет?


При этом он размахивал снимком отдела по убийствам.


— А что случилось с теми полицейскими? Один из них, сдается мне, был наркоманом.


— Они пораньше удалились от дел.


Гэбрей рассмеялся:


— Куда? В Тиа-Ванна?[48]


— Ну-ка, расскажи мне, Роберт.


— Я ничего не знаю.


— Ты видел ее с каким-то типом.


Пожатие плечами.


— Ты наврал этим бедным, перегруженным работой сыщикам, Роберт?


— Я? Ни за что. — Улыбка. — Провалиться мне на этом месте.


— Расскажи мне то, что ты сказал им.


— Они что, не записали разговор?


— Тем не менее расскажи мне.


— Это было давно.


— Три месяца назад.


— Это большой срок, парень.


— Конечно, Роберт. Целых девяносто дней. Но подумай вот о чем: при твоем прошлом даже маленькая щепотка травки может упечь тебя на срок в два или три раза больше. Подумай о трехстах холодных днях — а в твоем багажнике было намного больше травки.


Гэбрей посмотрел на снимок, отвернулся, затянулся сигаретой.


— Она была не моя. Травка, я имею в виду.


Наступила очередь посмеяться Майло:


— Это и будет твоим оправданием на суде.


Гэбрей нахмурился, сжал сигарету, затянулся.


— Вы говорите, что можете помочь мне?


— Зависит от того, что ты мне скажешь.


— Я видел ее.


— С парнем?


Кивок.


— Расскажи мне все, что знаешь, Роберт.


— Это и есть все.


— Передай это как рассказ. Однажды, давным-давно…


Гэбрей захихикал:


— Ага, конечно. Однажды, давным-давно… я видел ее с парнем. Конец.


— В клубе?


— Снаружи.


— Где снаружи?


— Приблизительно… за квартал.


— Ты видел ее только единственный раз?


Гэбрей задумался.


— Может, я и видел ее и еще когда-то. Внутри.


— Она была постоянной посетительницей?


— Думайте, как хотите.


Майло вздохнул, похлопал бармена по плечу:


— Роберт, Роберт, Роберт.


Гэбрей отступал при каждом упоминании его имени.


— Что?


— Это слишком короткий рассказ.


Гэбрей затоптал сигарету и достал следующую. Он ожидал, что Майло даст ему прикурить, но когда этого не произошло, вынул свои спички.


— Я видел ее, может быть, еще один раз, — сказал он. — Да. Я работал там только пару недель.


— Трудно удержаться на работе, Роберт?


— Мне нравится передвигаться, парень.


— Бродяга, значит.


— Как хотите.


— Видел ее дважды за две недели, — продолжал Майло. — Похоже, ей нравилось это место.


— Сплошное дерьмо, — заявил Гэбрей с внезапным порывом возмущения. — Все они, богатое тупоголовое дерьмо, приезжали туда, чтобы поиграть в уличную жизнь, а потом сбегали обратно на Родео-драйв.


— Дон Херберт производила впечатление богатой сучки?


— Они все одинаковы, парень.


— Когда-нибудь разговаривал с ней?


В глазах бармена появилась тревога.


— Не… Я уже сказал, что видел ее только один, может быть, два раза. Правда. Я не отличил бы ее от дерьма — я не имел к ней никакого отношения и никакого отношения к этому, — проговорил Гэбрей, указывая на фотоснимок.


— Ты уверен?


— Точно уверен. Точнее быть не может, парень. Это не мой стиль.


— Расскажи мне о том, как ты видел ее с тем типом.


— Как я и говорил, однажды, давным-давно, я работал там. И вот однажды я вышел покурить и увидел ее. Запомнил я ее по единственной причине — из-за того парня. Он не был одним из них.


— Одним из кого?


— Да из этого дерьма. Она — да, но не он. Он как-то выделялся.


— Как выделялся?


— Как порядочный.


— Бизнесмен?


— Не-а…


— Кто же тогда?


Гэбрей пожал плечами.


— Он был в костюме, Роберт?


Гэбрей глубоко затягивался сигаретой и размышлял.


— Не. Вроде как вы. «Сирс Реубак»[49] — куртка такого типа. — Он ткнул рукой в свою талию.


— Ветровка?


— Ага.


— Какого цвета?


— Не знаю. Темного. Это было дав…


— Давно, — перебил его Майло. — Что еще на нем было?


— Штаны, ботинки, что там еще. Он был похож на вас. — Гэбрей улыбнулся и продолжал курить.


— Как это?


— Не знаю.


— Мощный?


— Ага.


— Моего возраста?


— Ага.


— Моего роста?


— Ага.


— Такие же волосы, как у меня?


— Ага.


— Ты описываешь двух сыщиков?


— Аг…что?


— Хватит трепаться, Роберт. Какая у него была прическа?


— Короткая.


— Лысый или с волосами?


Гэбрей нахмурился и прикоснулся к собственному голому куполу.


— У него были волосы, — выдавил он неохотно.


— Борода, усы?


— Не знаю. Он стоял далеко.


— И ты не припоминаешь какую-нибудь растительность на его лице?


— Нет.


— Сколько ему было лет?


— Не знаю. Пятьдесят, сорок, сколько хотите.


— Тебе двадцать девять. Был ли он значительно старше тебя?


— Мне двадцать восемь. Двадцать девять будет в следующем месяце.


— Поздравляю с днем рождения. Он был старше тебя?


— Намного.


— Настолько, что годился тебе в отцы?


— Может быть.


— Может быть?


— Не-а, не такой уж старый. Сорок, сорок пять.


— Цвет волос?


— Не знаю. Каштановые.


— Может быть или точно?


— Возможно.


— Светло– или темно-каштановые?


— Не знаю. Была ночь.


— Какого цвета были ее волосы?


— У вас в руках снимок.


Майло сунул фотографию в лицо бармену:


— Когда ты ее видел, она так выглядела?


Гэбрей отшатнулся и облизал губы.


— Ну… Ну… они были… ее волосы были не такими.


— Конечно, — согласился Майло. — Тогда еще они были на целом черепе.


— Ага. Нет. Я говорю о цвете. Вы знаете, желтые. Настоящие желтые, как яичница. При том освещении это было заметно.


— Она стояла под фонарем?


— Ну, в общем-то… Мне кажется, да. Оба они там стояли — под уличным фонарем. Всего одну секунду, пока не услышали меня и не разбежались.


— Ты не рассказывал тем детективам об освещении.


— Они не спрашивали.


Майло опустил снимок. Гэбрей продолжал курить и смотреть в сторону.


— Что мисс Херберт и этот выглядевший порядочным тип делали под фонарем? — спросил Майло.


— Разговаривали.


— У него были не светлые волосы?


— Я же вам сказал, у нее были светлые. Я их видел, парень. Они были как… банан, — усмехнулся Гэбрей.


— А его были каштановыми.


— Ага. Послушайте, если это так важно, то почему вы не записываете?


— Что еще ты помнишь о нем, Роберт?


— Это все.


— Среднего возраста, темная ветровка, темноволосый. Маловато взамен того, что я тебе обещал, Роберт.


— Я рассказал тебе то, что видел, парень.


Майло повернулся к Гэбрею спиной и посмотрел на меня.


— Ну что ж, мы пытались помочь ему.


— Вы имеете дело с большим ловкачом, — сказал бармен.


Майло продолжал стоять к нему спиной.


— Что ты хочешь сказать, Роберт?


— Трудное дело, парень. Я не хочу особенно распространяться, а то явится сюда какой-нибудь приятель и начнет разыскивать меня, понимаете?


— Ты не сказал мне ничего особенного, Роберт.


— Вы имеете дело с ловкачом.


Майло медленно повернулся к нему лицом:


— Я имею дело с тобой, Роберт, и ты тратишь мое время впустую, скрывая улики, и все это в добавление к тому кирпичику в твоем багажнике. Так что минимум шесть месяцев, а если попадешь не к тому судье, то можешь рассчитывать на целый год или около того.


Гэбрей протянул руки.


— Эй, я просто не хочу, чтобы кто-нибудь пытался свести со мной счеты. Тот парень был…


— Кто?


Гэбрей молчал.


— Тот парень был кто, Роберт?


— Уголовник — понятно? Видно было, что он не шутит. Что у него серьезное дело.


— Ты мог определить это на таком расстоянии?


— Кое-что можно заметить на любом расстоянии, правда? То, как он стоял, например. Не могу объяснить. На нем были такие ботинки — большие, безобразные, какие выдают в тюрьме.


— Ты мог разглядеть его ботинки?


— Нечетко, из-за света. Но они были большие — я видел такие раньше. Что вы хотите от меня? Я пытаюсь вам помочь.


— Хорошо, Роберт, не волнуйся, мы еще никого не задержали.


— А что, если?.. — спросил Гэбрей.


— Что, если что?


— Что, если я расскажу вам, а вы на этом основании его арестуете? Откуда мне знать, что он не выберется и не явится сюда, чтобы расплатиться со мной?


Майло вновь поднял фотографию.


— Посмотри, что он сделал, Роберт. Как ты думаешь, дадим мы ему разгуливать на свободе?


— Это для меня ничего не значит, парень. Я не доверяю самой системе.


— Вот как?


— Ага. Я все время вижу парней, которые совершают преступления, а потом преспокойненько разгуливают на свободе.


— Да-да-да, — проговорил Майло. — Куда мы катимся? Послушай, гений, если мы найдем того парня, он не будет разгуливать на свободе. А если ты расскажешь мне что-нибудь, что поможет нам найти его, то спокойно будешь гулять. И заработаешь поощрение. Да что там, черт возьми, говорить, Роберт, с этим поощрением ты сможешь, если хорошенько соберешься с духом, зажить припеваючи.


Гэбрей курил, притопывая ногой, и хмурился.


— В чем дело, Роберт?


— Я думаю.


— А-а. Тихо, он думает, — обратился ко мне Майло.


— Его лицо, — наконец сказал бармен. — Я видел его. Но только секунду.


— Вот как? Злое? Какое?


— Не-а, он просто разговаривал с ней.


— А что делала она?


— Слушала. Когда я увидел их, я подумал: надо же, эта панковская шлюха слушает Мистера Порядочного. Ни на что не похоже.


— Ты говорил, Мистер Уголовник.


— Ага. Но все-таки он не вязался с той сценой — в такое время там только и встретишь, что этих уродов-панков, наркоманов и ниггеров. И легавых. Вначале я подумал, что он легавый. Затем решил, что он похож на уголовника. В общем-то никакой разницы.


— О чем они говорили?


— Я не мог расслышать, парень. Это было…


— Он держал что-нибудь в руках?


— Вроде чего?


— Вроде чего угодно.


— Вы имеете в виду что-то, чем можно ее ударить? Ничего я не видел. Вы действительно думаете, что это он убил ее?


— Какое у него было лицо?


— Обычное… а-а, какое-то… квадратное. — Гэбрей взял сигарету в рот и руками изобразил кривой квадрат. — Правильное лицо.


— Цвет лица?


— Белый.


— Бледное, смуглое, какое?


— Не знаю, просто белый мужик.


— Такого же цвета, как она?


— Она была накрашена — настоящее белое дерьмо, какое им нравится. Он был темнее. Обычный белый. Самый обыкновенный белый.


— Какого цвета глаза?


— Я был слишком далеко, чтобы увидеть, парень.


— Как далеко?


— Не знаю. Полквартала.


— Но ты смог разглядеть его ботинки.


— Может, и ближе… Я видел их. Но я не видел цвета глаз.


— Какого роста он был?


— Выше нее.


— Выше тебя?


— А-а… Может быть. Ненамного.


— Какой у тебя рост?


— Пять футов десять дюймов.


— Значит, он был такого же роста? Пять футов одиннадцать дюймов или шесть футов?


— Думаю, так.


— Массивный?


— Да, но не жирный, знаете.


— Если б знал, то тебя бы не спрашивал.


— Массивный, крупный, знаете, такой, который работает физически. На свежем воздухе.


— Мускулистый?


— Ага.


— Ты сможешь узнать этого типа, если опять увидишь его?


— Почему вы спрашиваете? — Еще одна вспышка тревоги. — Вы все-таки поймали кого-то?


— Нет. Ты вспомнишь его, если увидишь фотографию?


— Ага, конечно, — согласился Гэбрей и продолжал болтливо: — У меня хорошая память. Поставьте его в ряду для опознания, и я устрою вам прекрасное опознание, если вы будете ко мне хорошо относиться.


— Ты пытаешься повлиять на меня, Роберт?


Гэбрей улыбнулся и пожал плечами:


— Просто забочусь о деле.


— Ну хорошо, — произнес Майло. — Давай позаботимся кое о чем прямо сейчас.

* * *


Мы провели Гэбрея по автостоянке, миновали набитую мусором канаву на задах здания и вышли на улицу. Очередь у двери не особенно сократилась. Вышибала заметил нас, когда мы проходили мимо.


— Чертов Кинг-Конг, — прошептал Гэбрей.


— Парень, что был с мисс Херберт, такой же крупный, как Джеймс? — спросил Майло.


Гэбрей рассмеялся:


— Нет — ни в коем случае. Этот — не человек. Таких, мать их, добывают в зоопарках.


Майло подтолкнул бармена вперед. Пока мы не дошли до машины, он расспрашивал Гэбрея, но больше ничего не вытянул.


— Красивая тачка, — заметил Гэбрей, когда мы остановились у «севилли». — Конфисковали ее у кого-то или как?


— Добыли тяжелым трудом, Роберт. Старая протестантская мораль.


— Я католик, парень. Во всяком случае, был когда-то. Вся эта чепуха с религией — просто дерьмо.


— Заткнись, Роберт, — скомандовал Майло и открыл заднюю дверцу.


Он снял с сиденья коробку, усадил Гэбрея и сел рядом с ним, оставив дверь открытой, чтобы внутрь автомобиля попадал хоть какой-нибудь свет. Я стоял у машины и наблюдал, как Майло возился с коробкой. Внутри лежала книга — «Составление портрета личности по описанию». Майло показал Гэбрею транспаранты с нарисованными на них чертами лица. Гэбрей отобрал некоторые и сложил их вместе. Когда он закончил работу, на нас смотрело спокойное лицо белого человека. Лицо из букваря для Дика и Джейн. Чей-то папочка.


Майло пристально разглядывал его, потом уложил в коробку, что-то записал и заставил Гэбрея желтым маркером пометить на карте города место. Задав еще несколько вопросов, он вылез из машины. Гэбрей последовал за ним. Несмотря на теплый ветерок, голые плечи бармена покрылись гусиной кожей.


— Все? — спросил он.


— В данное время — да, Роберт. Я уверен, что мне можно этого и не говорить, но тем не менее: адрес не менять. Оставаться там, где я могу тебя найти.


— Никаких проблем. — Гэбрей направился прочь.


Майло задержал его.


— А тем временем я намерен писать письма. Одно — твоему офицеру-наблюдателю с сообщением, что ты работаешь здесь и не проинформировал его об этом. Другое — мистеру Фаризаду и его приятелям о том, что ты донес на них и поэтому пожарная охрана закрывает их заведение. И третье письмо — в налоговое управление, с извещением о том, что ты Бог знает сколько времени получаешь деньги наличными и не заполняешь декларацию о доходах.


Гэбрей согнулся как от судороги.


— Но, парень…


— Плюс рапорт прокурору о твоей истории с травкой, в котором я доложу ему, что ты не желал сотрудничать и мешал следствию и что договориться с тобой о даче свидетельских показаний практически невозможно. Я не люблю писать письма, Роберт. Я становлюсь раздражительным. А если мне придется тратить время на то, чтобы разыскать тебя, я разозлюсь еще больше и все эти письма будут отправлены немедленно. Ну, а если ты будешь хорошо себя вести, я порву их. Comprende?[50]


— Ну, парень, это грубо. Я говорил прав…


— Никаких проблем, если ты будешь вести себя хорошо, Роберт.


— Ага, да. Да, непременно.


— Точно?


— Да-да. Можно мне идти? Мне нужно работать.


— До тебя доходит, что я говорю, Роберт?


— Я все слышу. Оставаться на месте, быть чертовым бойскаутом. Никаких телодвижений, никаких обманов. О'кей. Можно идти?


— Да, вот еще что, Роберт. Твоя леди.


— Да? — Голос Гэбрея посуровел, что превратило его в нечто отличающееся от хныкающего страдальца. — Ну, и что насчет нее?


— Она исчезла. Улетела из клетки. Даже не думай искать ее. И в особенности и думать забудь, чтобы тронуть ее за то, что она рассказала мне. Потому что я все равно нашел бы тебя. Поэтому тебе не в чем ее винить.


Глаза Гэбрея широко раскрылись:


— Исчезла? Что за… Что вы хотите сказать?


— Исчезла. Она решила покончить со всем этим, Роберт.


— А, дерьмо…


— Когда я разговаривал с ней, она показала мне свои чемоданы. Она буквально потрясена твоими взглядами на семейную жизнь.


Гэбрей промолчал.


Майло продолжал:


— Ей надоело, что ее все время колотят, Роберт.


Гэбрей бросил сигарету и со злостью затоптал ее.


— Она врет, — заявил он. — Подлая сука.


— Она внесла за тебя залог.


— Она была должна мне. Она и сейчас мне должна.


— Забудь об этом, Роберт. И думай о письмах.


— Ага, — отозвался Гэбрей, притопывая ногой. — Все, как вы захотите. Насчет этого я спокоен. У меня в жизни правильная позиция.

24


Когда мы выехали из лабиринта улиц и вновь оказались на дороге в Сан-Педро, Майло включил свой фонарик и стал изучать составленный портрет.


— Думаешь, на него можно положиться? — спросил я.


— Не очень. Но если вдруг появится реальный подозреваемый — что маловероятно, — это может помочь.


Я остановился на красный свет и посмотрел на портрет.


— Не слишком характерная внешность.


— Да.


Я наклонился и присмотрелся повнимательнее.


— Похож на Хененгарда, только без усов.


— В самом деле?


— Хененгард моложе, чем тот тип, которого описал Гэбрей, лет тридцати с небольшим, и у него лицо пополнее. Но он тоже плотного телосложения, и прическа похожа на эту. А усы с марта могли отрасти. Даже если не так, они очень слабо видны — их, наверное, трудно разглядеть на расстоянии. И ты сам говорил, что он мог сидеть в тюрьме.


— Гм-м.


Зажегся зеленый свет, и я опять сосредоточился на шоссе.


Майло прыснул.


— Что?


— Просто думаю. Если я когда-нибудь разберусь с Херберт, мои неприятности только начнутся. Вытащил ее дело. Влез на территорию Центрального отделения, предложил защиту Гэбрею, на которую не имею полномочий. Для управления я всего-навсего паршивый маленький чиновник.


— Неужели раскрытие убийства не окажет благотворного действия на отношение управления?


— Не настолько, чтобы подтвердить звание. Но, черт возьми, думаю, что смогу добиться кое-чего, если уж дойдет до дела. Преподнесу подарок Гомесу и Уикеру, пусть пользуются славой и надеются на половинку золотой звездочки. Конечно, Гэбрей сможет пострадать при этом… Черт, он не виновен. Если его информация окажется правдивой, то, возможно, с ним будет все о'кей. — Майло закрыл коробку и положил ее на пол. — Только послушай меня, — вздохнул он, — разболтался, как проклятый политик.


Я въехал на взгорье. Все полосы были пусты, и шоссе казалось гигантским рулоном бумаги.


— Лишить нескольких проходимцев возможности действовать, — продолжал Майло, — должно бы само по себе быть достаточным удовлетворением. Согласен? То, что вы, психологи, называете внутренним побуждением.


— Конечно, — согласился я. — Будь добр ради самого Добра, и Санта Клаус не забудет тебя.

* * *


Мы вернулись ко мне домой вскоре после трех. Майло уехал на своем «порше», а я прокрался в постель, пытаясь сделать это тихо. Робин все равно проснулась и взяла меня за руку. Мы сжали пальцы и заснули.


Она встала и исчезла, прежде чем я продрал глаза. Подсушенная английская булочка и сок ожидали меня на кухонном столе. Я разделался с ними, пока планировал свой день.


Во второй половине дня я у Джонсов.


Утро на телефоне.


Но телефон зазвонил раньше, чем я добрался до него.


— Алекс, — приветствовал меня Лу Сестер, — все эти твои интересные вопросы. Ты что, решил заняться банковскими инвестициями?


— Пока нет. Как ваш поход?


— Очень длинный. Я все думал, что мой малец устанет, но ему хотелось изображать Эдмунда Хиллари[51]. Почему ты хочешь знать о Чаке Джонсе?


— Он председатель правления больницы, где я когда-то работал. Кроме того, он распоряжается ее финансами. Я все еще нахожусь у них в штате и чувствую некоторую привязанность к этому месту. В финансовом отношении их дела идут плохо, говорят, что Джонс умышленно разоряет больницу, для того чтобы в конце концов снести здания и продать землю.


— Это не в его стиле.


— Ты знаком с ним?


— Встречал пару раз в обществе. «Здравствуйте» и «до свидания» на ходу. Он меня не помнит. Но я знаком с его стилем.


— А именно?


— Созидание, а не разрушение. Он один из крупнейших нынешних денежных заправил, Алекс. Не обращает внимания на то, что делают другие, и скупает солидные компании по пониженным ценам. Честные и выгодные сделки. Покупает ценные бумаги, о которых все мечтают. Но ему успешнее, чем другим, удается разыскивать их.


— Каким образом?


— Он знает, как точно установить, в каком состоянии находятся дела компании. А это значит, что нужно знать значительно больше, чем ежеквартальные отчеты. Как только ему удается разнюхать, что низко оцененные фонды готовы лопнуть, он их скупает, выжидает, продает, повторяет этот процесс. Его способность угадывать подходящее время безукоризненна.


— Вынюхивая то, что ему нужно, он пользуется информацией для служебного пользования?


Пауза.


— Такой ранний час, а ты уже говоришь о грязных делах.


— Так же, как и он.


— Алекс, все эти разговоры о служебной информации были раздуты сверх всякой меры. Что касается меня, то я ни разу не столкнулся с мало-мальски точным определением.


— Не увиливай, Лу.


— А тебе пришлось иметь с этим дело?


— Конечно, — ответил я. — Использование сведений, недоступных простым смертным, для того чтобы принять решение о покупке или продаже.


— Ну хорошо. Тогда что ты скажешь об инвесторе, который поит вином и угощает обедом для того, чтобы узнать, правильно ли компания ведет свои дела? О том, кто действительно пытается проникнуть в суть всех операций, проводимых компанией. Как ты это назовешь: коррупция или простая предусмотрительность?


— Если в этом деле участвует взятка, это коррупция.


— Что, угостить вином и обедом? Чем этот человек отличается от журналиста, который подмасливает свой источник информации? Или от полицейского, который подбадривает свидетеля бубликом и чашкой кофе? Я не знаю ни одного закона, по которому обед между двумя бизнесменами считался бы чем-то предосудительным. Теоретически это дозволено каждому, если они желают устранить напряжение. Но об этом никто никогда не беспокоится, Алекс. Вот в чем дело. Даже профессиональные исследователи обычно полагаются на графики, карты и цифры, которые им предоставляет компания. Та компания, которую они проверяют.


— Мне кажется, это зависит от того, что именно узнает инвестор за вином и обедом.


— Совершенно верно. Служащий компании рассказывает ему, что кто-то тогда-то и тогда-то намерен сделать серьезную попытку завладеть контрольным пакетом акций. Это незаконно. Но если этот самый служащий скажет, что финансовое положение компании таково, что она созрела для перекупки контрольного пакета, эта информация законна. Как видишь, здесь очень тонкая грань. Понимаешь, о чем я говорю? Чак Джонс просто основательно готовится, вот и все. Он настоящий бульдог.


— А какое у него образование?


— Не думаю, что он когда-либо учился в колледже. Мы имеем дело со случаем восхождения от бедности к богатству. Мне кажется, он в юности подковывал лошадей или занимался чем-то в этом роде. Разве это не взывает к твоей чувствительности? Этот парень вышел из «черного понедельника» героем, потому что он распродал свои акции за месяц до краха и переключился на государственные казначейские билеты и металлы. Несмотря на то что стоимость его акций быстро росла. Если бы кому-нибудь это стало известно, они бы подумали, что у него начался старческий маразм. Но когда на рынке разразился кризис, он вступил в игру, вновь скупал акции и сколотил еще одно состояние.


— Почему об этом никто не знал?


— Он помешан на секретности. Вся его стратегия зависит от нее. Он постоянно покупает и продает, избегает крупных торговых сделок и сторонится компьютеризованной торговли. Прошли месяцы после краха, прежде чем я сам узнал обо всем этом.


— А как ты узнал?


— Понял задним умом, когда мы все зализывали свои раны.


— Как он смог предвидеть крах?


— Это чутье. Лучшие игроки обладают этим качеством. Сочетание огромного запаса информации и экстрасенсорного восприятия, которое предопределяется длительным участием в этой игре. Я раньше думал, что обладаю им, но был наказан — не велика потеря. Жизнь становилась скучной, а возрождение приносит больше радости, чем простое хождение по воде. Но у Чака Джонса есть эта способность. Я не говорю, что он никогда не проигрывает. Это бывает со всеми. Но выигрывает он намного чаще.


— А чем он занят теперь?


— Не знаю. Как я уже сказал, его стиль — помалкивать. Вкладывает деньги только за себя, поэтому ему не приходится иметь дело с акционерами. Однако я сомневаюсь, что он особо заинтересован в недвижимости.


— А почему?


— Потому что недвижимость сулит неудачу. Я не говорю, что это касается таких, как ты, кто много лет тому назад вложил деньги в покупку собственности и теперь удовлетворяется некоторым стабильным доходом. Но для дельцов, заинтересованных в быстрой наживе, этот фокус уже не пройдет, по крайней мере, в настоящее время. Я изъял свои деньги из подобных дел и вернулся к ценным бумагам. Джонс сообразительнее меня, поэтому почти наверняка он сделал то же самое намного раньше.


— Его сын владеет большим участком земли в Вэлли.


— Кто сказал, что мудрость переходит по наследству?


— Его сын профессор в колледже. Я не думаю, что он смог бы купить пятьдесят участков на собственные деньги.


— Вероятно, он взял их из фонда, положенного для него в банк. Не знаю. Тебе придется убедить меня, что Чак занимается крупными операциями с недвижимостью. Земля, на которой расположена больница, принадлежит Голливуду, так?


— Несколько акров, — ответил я, — куплены давно — больнице уже семьдесят с лишним лет, поэтому, возможно, они уже все выкуплены. Даже при падении спроса продажа земли принесет чистую прибыль.


— Конечно, это так, Алекс. Но что касается самой больницы. Есть у Джонса какой-нибудь стимул?


— Получить комиссионные на сделке.


— О каком количестве акров мы говорим и где точно они расположены?


— Пять акров или около того.


Я сообщил Лу адрес Западной педиатрической больницы.


— Значит, это десять — пятнадцать миллионов, ну, пусть даже двадцать — с прилегающими участками. Цифра завышена, потому что такой большой участок будет трудно продать целиком, возможно, придется разделить его на более мелкие. Это займет много времени, при делении возникнут споры, разбирательства, потребуются разрешения, трюки в комиссии по окружающей среде. Самый большой кусок, какой, не вызывая суматохи, сможет урвать Чак, это двадцать пять процентов, но скорее всего десять. Значит, от двух до пяти миллионов в свой карман… Нет, не могу представить себе, чтобы Чак возился из-за такой суммы.


— А что, если дело не только в этом? — предположил я. — Что, если он планирует закрыть эту больницу и открыть новую на земле сына?


— Ни с того ни с сего он вдруг занялся бизнесом в области больниц и клиник? Сомневаюсь, Алекс. Не хочу тебя обидеть, но здравоохранение — одна из самых неудачных разновидностей бизнеса. Больницы, как правило, быстро прогорают.


— Знаю, но, может быть, Джонс надеется провернуть удачное дельце даже при таких условиях? Ты только что сказал, что он не обращает внимания на то, чем занимаются все остальные.


— Все возможно, Алекс, но опять-таки ты должен убедить меня в этом. И вообще, откуда у тебя возникли все эти предположения?


Я рассказал Лу о комментариях Пламба, опубликованных в газете.


— А, еще одно имя в твоем списке. Об этом типе я никогда не слышал, поэтому поискал во всех имеющихся у меня справочниках. В основном вырисовывается фигура этакого корпоративного трутня — магистр управления бизнесом, докторское звание, серия административных постов и восхождение по должностной лестнице. Он начал с работы в национальной бухгалтерской фирме под названием «Смотерс и Кримп». Затем перешел в главное управление другой организации.


— Куда именно?


— Подожди, я где-то все выписал… А, вот, слушай. Пламб, Джордж Хаверсфорд. Родился в 1934 году, с 1958 года женат на Мэри Энн Чэмплин, имеет двоих детей и так далее… Окончил университет в 1960 году, получил звание доктора по управлению бизнесом; «Смотерс и Кримп» с 1960 года по 1963-й, ушел из этой фирмы, будучи партнером в деле. Инспектор в фирме «Хардфаст стил» в Питсбурге с 1963 по 1965. Инспектор и главный исполнительный чиновник в фирме «Редилит Мэньюфэкчюринг», Рединг, Пенсильвания, с 1965 по 1968; вверх по лестнице до поста главного администратора в организации под названием «Бакстер консалтинг», оставался там до 1971 года; с 1971 по 1974 год — в фирме «Адвент менеджмент спешиалистс»; организовал собственное дело под названием «Пламб груп», просуществовавшее с 1974 до 1977; затем, в 1978 году, обратно в корпорацию, в фирму под названием «Вантидж хелс плэннинг» в качестве главного администратора, работал там до 1981 года.


— Этот тип часто прыгает с места на место.


— В общем-то нет, Алекс. Переходит на другое место каждые два года, чтобы поднять свою ставку. Типичный образец вульгарного корпоративного трутня. Это одна из главных причин, почему я быстро оставил такую карьеру. О чем это я говорил? «Вантидж хелс» до 1981 года, затем, похоже, он начал специализироваться в медицине. В фирме «Артур Маккленан диагностикс» — три года. Еще три года в «Неодайн биолоджикалз», затем в системе Всеобщей медицинской службы в Питсбурге — в фирме консультантов по охране здоровья, именно об этой фирме ты просил меня разузнать.


— И что тебе удалось выяснить?


— Небольшая или средняя фирма больничного типа, специализирующаяся по оборудованию для лечения острых заболеваний в маленьких и среднего размера городах северных штатов. Основана группой врачей в 1982 году, стала компанией открытого типа в 1985-м. Далее продажа лекарств без рецептов, нерегулярные поставки, поэтому в следующем году фирма вновь становится частной — выкупается синдикатом и закрывается.


— Зачем синдикату выкупать ее, а потом закрывать?


— Причины могут быть разные. Возможно, они обнаружили, что покупка была ошибкой, и пытались поскорее сократить потери. Или им нужна была собственность фирмы, а не она сама.


— Какая собственность?


— Диагностическое оборудование, инвестиции, пенсионный фонд. Другая группа, о которой ты спрашивал, «БИО-ДАТ», вначале была в подчинении Всеобщей медицинской службы. Отделение по анализу информации. Кстати, прежде чем они выкупили эту фирму, она была продана другому концерну — «Нортен холдингз», Миссула, штат Монтана, и тем самым была сохранена.


— Компания открытого типа?


— Частная.


— А другие компании, в которых работал Пламб? Тебе они знакомы?


— Нет.


— Среди них есть компании открытого типа?


— Секундочку, сейчас скажу… У меня тут старый компьютер. Подожди, пока я получу обзорный лист. Ты хочешь знать о всех компаниях, начиная с бухгалтерской — «Смотер», и так далее?


— Если у тебя есть время.


— У меня больше времени, чем я привык иметь. Подожди секундочку.


Я ждал, слушая стук клавиш.


— Ну вот, — наконец произнес Лу. — Развернем список и поищем… начинаем.


Щелчок.


— В Нью-Йорке — ничего.


Щелчок.


— Ни одно из них не числится в списках американской фондовой биржи. Давай посмотрим, как обстоят дела с системой автоматизированной котировки ценных бумаг Национальной ассоциации дилеров…


Щелчки.


— Не числится, Алекс. Сейчас проверю списки частных владений.


Щелчок.


— Мне это не нравится, Алекс. — В его голосе послышалось раздражение.


— Хочешь сказать, что ни одна компания не работает?


— Похоже на то.


— Тебе это кажется странным?


— Ну, в общем-то, предприятия разоряются или закрываются довольно часто, но этот Пламб похож на поцелуй смерти.


— Чак Джонс нанял его администратором больницы, Лу. Не хочешь ли пересмотреть свое мнение по поводу намерений твоего старого знакомого?


— Считаешь его Разрушителем, а?


— Что случилось с другими компаниями, с которыми был связан Пламб?


— Это будет трудно разузнать. Все они небольшие, а если еще и частные, то едва ли происходило какое-либо деление фондов, а в деловой прессе если и промелькнуло сообщение, то совсем неприметное.


— А как насчет местной прессы?


— Если город существовал ради этой компании и множество людей оказались выброшенными на улицу, то может быть. Но попробуй отыщи этот город.


— Хорошо, спасибо.


— Это действительно так важно, Алекс?


— Не знаю.


— Мне было бы намного легче разыскать следы, если бы я знал суть дела, — сказал Лу. — Позволь мне поиграть в Тарзана и немножко полазить.

* * *


После того как Лу повесил трубку, я вызвал справочное бюро штата Вирджиния и получил номер телефона института химических исследований Ферриса Диксона. Ответил приятный женский голос:


— «Феррис Диксон», добрый день, чем могу вам помочь?


— Это доктор Швейцер из Западной педиатрической больницы в Лос-Анджелесе. Я коллега доктора Эшмора.


— Подождите одну секунду.


Длительная пауза. Музыка. Голливудский струнный оркестр играет «С каждым твоим вздохом» Полиса.


Голос послышался снова:


— Да, доктор Швейцер, чем я могу вам помочь?


— Ваш институт субсидирует научную работу доктора Эшмора.


— Да?


— Меня просто интересует вопрос: известно ли вам, что его больше нет в живых?


— О, как ужасно, — проговорила женщина, но ее голос не казался удивленным. — Но я боюсь, что человек, который мог бы помочь вам, отсутствует.


Я не просил помощи, но не оставил эту фразу без внимания.


— Кто бы это мог быть?


— Я не совсем уверена, доктор. Мне придется выяснить это.


— Пожалуйста, если вас не затруднит.


— Конечно, но потребуется некоторое время. Почему бы вам не сообщить мне свой номер, я бы перезвонила вам.


— Меня не бывает на месте. Может, лучше я вновь позвоню вам?


— Конечно, доктор. Всего хорошего…


— Простите, — продолжал я. — Раз уж мы разговариваем, не могли бы вы сообщить мне некоторые данные о вашем институте? Я интересуюсь ради собственной работы.


— Что бы вы хотели знать, доктор Швейцер?


— Какого рода исследования вы предпочитаете субсидировать?


— Это технический вопрос, сэр, — сказала она. — Боюсь, что в этом я тоже не смогу вам помочь.


— А вы могли бы выслать мне какую-нибудь брошюру? Список предыдущих работ, которые вы субсидировали?


— Боюсь, что нет. Наше агентство довольно молодое.


— Серьезно? Сколько ему лет?


— Одну минутку, пожалуйста.


Еще одна длинная пауза. Опять музыка. Затем женщина заговорила вновь:


— Простите, что так долго отсутствовала, доктор, и боюсь, что не могу больше продолжать разговор — у меня есть еще несколько вызовов. Почему бы вам не перезвонить и не задать все интересующие вас вопросы человеку, компетентному в них? Я уверена, он сможет помочь вам.


— Компетентному, вы говорите?


— Именно, — внезапно бодро подтвердила она. — Всего доброго, доктор.


Отбой.


Я позвонил еще раз. Линия была занята. Я попросил оператора сделать срочное включение, прервав тот разговор, и ждал ответа.


— Сожалею, сэр, линия неисправна.


Я сидел и все еще слышал приятный голос.


Очень гладко… Отлично отрепетировано.


Однако одно произнесенное ею слово всплыло у меняв памяти: «Наше агентство довольно молодое».


Странный способ рекомендации частного предприятия.


Вирджиния… все, что там происходит, зависит от решения правительства.


Я вновь попробовал вызвать номер института Ферриса Диксона. На том конце провода трубка все еще снята. Я проверил свои записи относительно других работ, которые субсидировал этот институт.


Зимберг, Уолтер Уильям. Университет в Балтиморе, Мэриленд.


Что-то связанное со статистикой в научном исследовании.


Медицинская школа? Математический факультет? Общественного здравоохранения?


Я нашел телефонный номер университета и позвонил. Никаких Зимбергов на медицинском факультете не числилось. То же самое на математическом.


В отделении общественного здравоохранения ответил мужской голос.


— Профессора Зимберга, пожалуйста.


— Зимберга? Здесь таких нет.


— Простите, — сказал я, — я получил неправильные данные. Нет ли у вас под рукой списка состава университета?


— Одну минутку… Я нашел профессора Уолтера Зимберга, но он на отделении экономики.


— Не могли бы вы соединить меня с его кабинетом? Будьте так любезны.


Щелчок. Женский голос:


— Отделение экономики.


— Будьте добры, профессора Зимберга.


— Подождите, пожалуйста.


Щелчок. Еще один женский голос:


— Кабинет профессора Зимберга.


— Будьте добры, профессора Зимберга.


— Его нет в городе, сэр.


Я высказал догадку:


— Он в Вашингтоне?


— Гм… Простите, а кто вы?


— Профессор Швейцер, старый коллега. А Уол… профессор Зимберг сейчас на съезде?


— На каком именно съезде, сэр?


— Национальной ассоциации биостатистиков — в столичном отеле «Хилтон»? Я слышал, он собирается предоставить некоторые новые данные нетрадиционной статистики. Из работы, которую субсидирует институт Ферриса Диксона.


— Я… Профессор вскоре должен позвонить, сэр. Почему бы вам не оставить свой номер телефона, и я сообщу ему, чтобы он перезвонил вам.


— Спасибо за предложение. Но я и сам собираюсь прыгнуть в самолет. Поэтому-то и не смог попасть на съезд. А профессор перед отъездом написал реферат по своей работе? Что-нибудь, что я смог бы прочесть по возвращении?


— Вам лучше поговорить об этом с профессором.


— Когда вы его ожидаете обратно?


— В общем-то профессор находится в годичном отпуске. Научная работа.


— Вы не шутите? Не слышал об этом… Но он должен появиться, не так ли? Где он бывает?


— В разных местах, профессор…


— Швейцер.


— В разных местах, профессор Швейцер. Однако, как я уже сказала, он часто звонит. Почему бы вам не оставить ваш номер, и я попрошу его перезвонить вам.


Повторяет слово в слово то, что сказала пару минут назад.


Слово в слово то, что пять минут назад сказал другой приятный женский голос, доносившийся из благословенных кабинетов Института химических исследований Ферриса Диксона.

25


К чертовой матери Александера Грейама Белла[52].


Я поехал в священные аудитории, которые мог видеть и ощущать.


Вблизи административного здания один счетчик парковки оказался свободным. Я направился в регистрационную комнату и попросил служащую-индианку в сари персикового цвета разыскать дело Дон Кент Херберт.


— Сожалею, сэр, но мы не даем сведений личного характера.


Я посверкал удостоверением клинического факультета, выданным медицинской школой, расположенной на другом конце города.


— Никакого личного характера здесь нет, мне просто нужно знать, на какое отделение она поступила. Это имеет отношение к работе. Проверка образования.


Служащая посмотрела мое удостоверение, попросила меня повторить имя Херберт и пошла разыскивать дело.


Через минуту она вернулась.


— Я нашла ее — аспирантка школы здравоохранения. Но ее регистрация прекращена.


Я знал, что школа здравоохранения находилась в корпусе наук о здоровье, но никогда там не был. Я сунул еще несколько монет в счетчик и направился в южную часть кампуса, мимо факультета психологии, где я научился тренировать крыс и слушать третьим ухом, пересек квадратную площадь Науки и вошел в центр с западной стороны, недалеко от школы дантистов.


Длинный коридор, который вел к отделению общественного здравоохранения, оказался неподалеку от библиотеки, где я недавно изучал академическую карьеру Эшмора. По стенам тянулись ряды групповых снимков всех выпущенных медицинской школой классов. Новоявленные доктора выглядели совершенными детьми. Новички в белых халатах, толпящиеся в коридорах школы, немногим отличались от них. К тому времени, когда я добрался до общественного здравоохранения, шум и сутолока в коридорах поутихли. Из канцелярии выходила женщина, я придержал для нее дверь и вошел.


Еще одна стойка, еще одна регистраторша, работающая в тесноте. Эта служащая была очень молодой, чернокожей, с выпрямленными, окрашенными хной волосами и с казавшейся искренней улыбкой. Пушистый свитер зеленого, как лайм, цвета, на котором вышит розово-желтый попугай. Птица тоже улыбалась.


— Я доктор Делавэр из Западной педиатрической больницы. Одна из ваших аспиранток работала в нашей больнице, и мне хотелось бы знать, кто был ее руководителем на факультете.


— О, конечно. Ее имя, пожалуйста.


— Дон Херберт.


Никакой реакции.


— На каком она отделении?


— Общественного здравоохранения.


Улыбка стала еще шире.


— Это школа здравоохранения. У нас несколько отделений, каждое со своим факультетом.


Она взяла из стопки около моего локтя брошюру, открыла ее и указала на перечень.


ОТДЕЛЕНИЯ ШКОЛЫ


Биостатистика.


Науки о здоровье населения.


Науки о здоровье окружающей среды.


Прикладные науки об окружающей среде.


Эпидемиология.


Служба здоровья.


Вспомнив о работе, которую выполнял Эшмор, я сказал:


— Или биостатистика, или эпидемиология.


Служащая направилась к папкам и вынула одну из них — голубую, в которую были вложены листы бумаги.


На корешке было написано: «БИОСТАТ».


— Да, вот здесь. Она работает по программе на звание доктора философии в области биостатистики, ее руководитель доктор Янош.


— Где я могу найти доктора Янош?


— Этажом ниже, кабинет «Б» триста сорок пять. Хотите, я позвоню и выясню, на месте ли она?


— Пожалуйста.


Девушка подняла трубку и набрала номер.


— Доктор Янош? Здравствуйте. Это Мэрили. Здесь врач местной больницы, он желает поговорить с вами об одной из ваших студенток… Дон Херберт… Ой… конечно. — Она нахмурилась. — Повторите еще раз ваше имя, сэр.


— Делавэр. Из Западной педиатрической.


Она повторила мои данные в трубку.


— Да, конечно, доктор Янош… Могу ли я посмотреть какой-нибудь документ, удостоверяющий вашу личность, доктор Делавэр?


Опять я вынул пластиковую карту факультета.


— Да, он действительно тот, кем представился, доктор Янош. — Называет мое имя по буквам. — Хорошо доктор, я передам.


Повесив трубку, регистраторша сказала:


— У нее не так уж много времени, но сейчас она сможет принять вас. — Ее голос показался мне сердитым.


Когда я открывал дверь, служащая спросила:


— Ее убили?


— Боюсь, что так.


— Это ужасно.

* * *


Почти сразу же за дверью канцелярии, следом за погруженным в темноту лекционным залом, находился лифт. Я спустился на нем этажом ниже. Миновав несколько дверей слева от лифта, я нашел кабинет Б-345.


Закрыт на замок. Табличка гласила: «ЭЛИС ЯНОШ, магистр здравоохранения, доктор философии».


Я постучался. Тишина. Уже собрался было постучать вновь, но услышал голос:


— Одну минуту.


Пощелкиванье каблуков. Дверь открылась. Женщина лет пятидесяти приветствовала меня:


— Доктор Делавэр.


Я протянул руку. Она быстро пожала ее и отпустила. Маленькая пухлая блондинка со взбитой прической, умело наложенной косметикой, в хорошо сидящем на ней красном с белой отделкой платье. Красные туфли соответствовали цвету лака на ногтях. Золотые украшения. Ее личико было маленьким и миловидным, как у бурундучка; в молодости она, наверное, считалась самой привлекательной девочкой в школе.


— Входите, пожалуйста.


Европейский акцент. Интеллектуальная сестра Габор[53].


Я вошел в кабинет. Она оставила дверь открытой и последовала за мной. Необыкновенно аккуратная комната была обставлена минимальным количеством мебели, надушена и увешана художественными плакатами в хромированных рамах. Миро, Алберс и Стелла, запечатленный на фото вернисаж Гвасмея — Зигеля в Бостонском музее.


Открытая коробка шоколадных трюфелей стояла на круглом столе со стеклянной поверхностью. Подле нее лежала веточка мяты. На подставке, стоящей перпендикулярно письменному столу, находились компьютер и принтер, накрытые чехлами с застегнутой молнией. На принтере лежала красная кожаная модельная сумочка. Металлический письменный стол, стандартная университетская мебель, которую хозяйка кабинета постаралась сделать более нарядной при помощи расстеленной по диагонали кружевной дорожки, цветной промокательной бумаги и семейных фотографий. Большая семья. Похожий на Альберта Эйнштейна муж и пять красивых детей школьного возраста.


Женщина заняла место поблизости от шоколада и скрестила ноги в лодыжках. Я сел лицом к ней. Ее икры были крепкими, как у балерины.


— Вы терапевт?


— Психолог.


— И какое отношение вы имеете к мисс Херберт?


— Я консультирую в клинике одного пациента. Дон взяла медицинскую историю болезни единокровного брата этого пациента и не вернула ее. Я подумал, не могла ли она оставить ее здесь.


— Фамилия пациента?


Я замялся, но женщина заявила:


— Я не смогу помочь вам, если не буду знать, что следует искать.


— Джонс.


— Чарльз Лайман Джонс-четвертый?


Я удивился:


— Она у вас?


— Нет. Но вы уже второй, кто приходит по этому делу. Стоит ли вопрос о генетической проблеме? Почему это так важно? Типичность единокровных тканей или что-то в этом роде?


— Это сложный случай.


Она поменяла позицию ног.


— Первый посетитель тоже не дал мне удовлетворительного объяснения.


— Кто это был?


Она внимательно взглянула на меня и откинулась на стуле.


— Простите, доктор, но мне бы хотелось взглянуть на ваше удостоверение личности, которое вы только что показали Мэрили там, наверху.


В третий раз за последние полчаса я продемонстрировал свое факультетское удостоверение, прибавив к нему новенький больничный пропуск с цветной фотографией.


Надев очки в золотой оправе, она внимательно рассмотрела и то и другое. Больничный пропуск заинтересовал ее намного больше.


— Тот человек тоже имел одно из этих удостоверений. Он сказал, что возглавляет службу безопасности больницы.


— Хененгард?


Она кивнула:


— Кажется, вы дублируете друг друга.


— Когда он был здесь?


— В прошлый четверг. Западная педиатрическая больница оказывает персональные услуги такого рода всем своим пациентам?


— Как я уже сказал, это сложный случай.


Она улыбнулась:


— В каком смысле — медицинском или социально-культурном?


— Прошу прощения, — извинился я, — но я не могу обсуждать подробности.


— Психотерапевтическая этика?


Я согласно кивнул.


— Ну что ж. Безусловно, я понимаю вас, доктор Делавэр. Мистер Хененгард использовал другие слова, чтобы сохранить свои секреты. Он сказал, что это «сведения, не подлежащие разглашению». Мне показалось, это смахивает на что-то из сферы «плаща и кинжала», я так ему и сказала. Он не почувствовал иронии. Вообще-то довольно мрачный субъект.


— Вы отдали ему историю болезни?


— Нет, потому что ее у меня нет, доктор. Дон не оставляла здесь никаких медицинских карт. Сожалею, что ввела вас в заблуждение, но те волнения, которые в последнее время возникли из-за Дон, вынудили меня быть осторожной. И, конечно, ее убийство. Когда сюда прибыла полиция со всеми своими вопросами, я лично просмотрела содержимое ее аспирантского шкафчика. Я нашла там только учебники и компьютерные диски с материалами по ее диссертации.


— Вы вводили диски в компьютер?


— Относится ли этот вопрос к вашему сложному случаю болезни?


— Весьма возможно.


— Весьма возможно, — повторила она. — Что ж, по крайней мере, вы не пытаетесь оказать давление, как это делал мистер Хененгард. Он пытался заставить меня отдать их ему. — Сняв очки, она встала, возвратила мои удостоверения, закрыла дверь. Вернувшись на свой стул, продолжила: — Дон была замешана в каком-то неблаговидном деле?


— Может быть.


— Мистер Хененгард был намного откровенней, чем вы, доктор. Он прямо высказался по этому вопросу, сказав, что Дон украла историю болезни. Весьма повелительным тоном заявил, что мой долг постараться, чтобы она была возвращена. Мне пришлось попросить его удалиться.


— Его нельзя назвать Мистером Обаяние.


— Это очень слабо сказано, его обращение — чистейший КГБ. По-моему, он больше похож на полицейского, чем настоящие полицейские, которые расследовали дело Дон. Они были не так уж настойчивы: несколько формальных вопросов, и до свидания. Я ставлю им отметку три с минусом. Несколько недель спустя я позвонила, чтобы узнать, продвинулось ли расследование, — никто не захотел отвечать мне. Я оставила запрос, но мне даже не перезвонили.


— А что спрашивали о Дон полицейские?


— С кем она дружила, была ли она когда-либо связана с уголовниками, употребляла ли наркотики. К сожалению, я не могла ответить ни на один из них. Несмотря на то что она была моей студенткой в течение четырех лет. Я буквально ничего не знала о ней. Вы когда-нибудь работали в комиссиях по докторским диссертациям?


— Да, в нескольких.


— Тогда вы знаете. С некоторыми студентами вы знакомитесь довольно близко, другие проходят, не оставляя следа. Боюсь, что Дон была одна из них. Не потому, что у нее не хватало способностей. В математическом отношении у нее был чрезвычайно острый ум. Именно поэтому я и приняла ее, хотя у меня и были сомнения в отношении ее побуждений. Я всегда ищу женщин, которые не страшатся чисел, а у нее был истинный математический талант. Но мы так никогда и не… сблизились.


— А какие были проблемы с ее побуждениями?


— У нее их просто не было. Я всегда чувствовала, что она прибилась к аспирантуре потому, что это был путь наименьшего сопротивления. Она пробовала поступить в медицинскую школу, но ей отказали. Она продолжала пытаться поступить туда, даже когда уже училась здесь, — напрасные старания, потому что ее отметки — все, кроме математики, — были не слишком высокими, а баллы, полученные ею на вступительных экзаменах, оказались значительно ниже средних. Отметки по математике, однако, были такими высокими, что я решила принять ее. Я даже пошла на то, чтобы найти для нее фонд — стипендию для аспирантов. Но этой осенью мне пришлось отменить выплату. Тогда она нашла работу в вашей больнице.


— Это из-за плохого поведения?


— Из-за слабого продвижения в работе над диссертацией. Она окончила курс с приличными отметками, представила предложение по научной работе, которое выглядело обещающим, потом представила другое, бросила и его, и так далее. Наконец она выдвинула план, который ей самой, видимо, нравился. А потом просто застыла. Не сделала абсолютно ничего. Вы знаете, как это бывает — диссертанты или молниеносно проносятся, или томятся годами. Я смогла помочь многим томящимся, и пыталась оказать помощь Дон. Но она не принимала советов. Не появлялась на условленных встречах, выдумывала предлоги, все время твердила, что может справиться, просто ей нужно больше времени. Я никогда не чувствовала, что мои слова доходят до нее. Я уже подумывала об отчислении. А потом ее… — Она потерла кончиком пальца окрашенный в цвет крови ноготь. — Полагаю, все это теперь не имеет особого значения. Не хотите ли попробовать конфеты?


— Нет, спасибо.


Она взглянула на трюфели. Закрыла коробку.


— Рассматривайте эту небольшую тираду, как удлиненный ответ на ваш вопрос о ее дисках. Конечно, я ввела их в компьютер, но на них не оказалось ничего, что имело бы смысл. Ее работа над диссертацией не продвинулась ни на йоту. Когда появился мистер Хененгард, я даже не подумала о них. Убрала и забыла об их существовании. Я была ужасно расстроена смертью Дон. Довольно неприятное дело — осматривать ее шкафчик. Но мистер Хененгард так настаивал на том, чтобы я отдала ему диски, что сразу же после его ухода я просмотрела их на компьютере. Это было даже хуже, чем я думала. Я так старалась помочь ей, но все, что она сделала, это сформулировала свою заявку на работу и составила таблицу случайных чисел.


— Таблицу случайных чисел?


— Для случайного отбора образцов. Ведь вы знаете, как это делается?


Я кивнул:


— При помощи компьютера или другой техники генерируется набор случайных чисел, а затем этот набор используется для того, чтобы выбрать тему из общего банка. Если таблица дает числа пять, двадцать три, семь, нужно выбрать пятый, двадцать третий и седьмой номера из списка.


— Именно так. Таблица Дон была колоссальной — тысячи чисел. Страницы за страницами, генерированные на основном компьютере. Какое глупое использование компьютерного времени! Она даже отдаленно не приблизилась к тому, чтобы выбрать собственные образцы. Даже основная методология была выбрана неправильно.


— Какова была тема ее научной работы?


— Прогноз раковых заболеваний на основании географических данных. На формулировании темы ее работа и закончилась. При просмотре дисков у меня возникало чувство жалости. Даже то немногое, что она написала, было абсолютно неприемлемо. Неорганизованное, непоследовательное. И тогда я была вынуждена задуматься, не употребляла ли она наркотики.


— Вы замечали какие-нибудь другие признаки?


— Полагаю, что ее ненадежность могла бы считаться симптомом. И иногда она действительно казалась взвинченной, почти маниакальной. Пыталась доказать мне или себе, что в работе она успешно продвигается вперед. Но я знаю наверняка, что амфетамин Дон не употребляла. За последние четыре года она очень пополнела — по крайней мере, фунтов на сорок. А вообще-то, когда Дон только поступила к нам, она была довольно хорошенькой.


— Это мог быть кокаин, — предположил я.


— Да, полагаю, что так, но я видела, что то же самое случалось со студентами, которые не употребляли наркотиков. Напряжение в аспирантуре может кого угодно на время свести с ума.


— Что правда, то правда, — согласился я.


Она потерла ногти, бросила взгляд на семейные фотографии.


— Когда я узнала, что ее убили, это известие изменило мое восприятие Дон. До того момента я была абсолютно взбешена ее поведением. Но, услышав о ее смерти и о том, в каком виде ее нашли… да, я просто почувствовала жалость к ней. Полиция сказала, что она была одета как какой-нибудь панк-рокер. Это заставило меня понять, что у Дон была другая жизнь, которую она скрывала от меня. Просто эта девушка была одной из тех, для кого мир идей никогда не представлялся чем-то существенным.


— Могло ли отсутствие побуждений быть вызвано независимым доходом?


— О нет, — покачала головой доктор Янош. — Дон была бедной. Когда я приняла ее, она просила меня найти для нее стипендию, сказала, что без нее не сможет поступить в аспирантуру.


Я подумал о беззаботном отношении к деньгам, которое Дон продемонстрировала, живя у Мертафов. Совершенно новый автомобиль, в котором она и умерла.


— А что вы знаете о ее семье?


— Кажется, я вспоминаю, что у нее была мать-алкоголичка. Но полицейские сказали, что не смогли найти никого, кто забрал бы тело. Мы здесь, в школе, собрали деньги, чтобы похоронить ее.


— Печально.


— Чрезвычайно.


— Откуда она родом?


— Откуда-то с Востока. Нет, она не была богатой, доктор Делавэр. Недостаток энергии был вызван чем-то другим.


— Как она отреагировала на лишение стипендии?


— Вообще никак не отреагировала. Я ожидала гнева, слез, чего угодно, надеялась, что это поможет разрядить обстановку и мы достигнем понимания. Но она даже не попыталась поговорить со мной. В конце концов я вызвала ее и спросила, на что она думает жить. Она рассказала мне о работе в вашей больнице. Изобразила это как что-то престижное — в общем-то вела себя довольно вызывающе. Хотя ваш мистер Хененгард сказал, что она мало чем отличалась от мойщицы бутылок.


В лаборатории Эшмора бутылок не было. Я промолчал.


Она посмотрела на часы, затем на свою сумочку. Какое-то мгновение я думал, что она собирается встать. Но вместо этого она придвинула свой стул поближе и пристально посмотрела на меня. Ее глаза были орехового цвета, горячие, неподвижные. Жар любопытства. Бурундук, разыскивающий склад желудей.


— Почему вы задаете все эти вопросы, доктор? Что вас интересует на самом деле?


— Я действительно не могу сообщить никаких подробностей из-за требований медицинской этики. Понимаю, это кажется несправедливым.


Доктор Янош немного помолчала и затем проговорила:


— Она была воровкой. Все те учебники, что я нашла в ее шкафчике, были украдены у других студентов. Я нашла и другие вещи. Свитер другой студентки. Золотую булавку — мою собственную. Поэтому меня не удивляет, что она была замешана в чем-то неблаговидном.


— Возможно, это так.


— Замешана в чем-то, что привело к убийству?


— Возможно.


— А какое это имеет отношение к Вам, доктор?


— На карту может быть поставлено благополучие моего пациента.


— Сестры Чарльза Джонса?


Я кивнул, удивляясь, что Хененгард рассказал так много.


— Подозревается какая-то форма жестокого обращения с ребенком? — спросила доктор Янош. — Дон что-то узнала и пыталась извлечь из этого выгоду?


Проглотив удивление, я ухитрился пожать плечами и приставить палец к губам.


Она улыбнулась:


— Я никакой не Шерлок Холмс, доктор Делавэр. Но визит мистера Хененгарда вызвал мое острое любопытство — все это давление, зачем оно? Я изучала системы здравоохранения слишком долго, чтобы поверить, будто кто-то будет предпринимать такие усилия ради обычного пациента. Поэтому я попросила мужа разузнать насчет мальчика Джонса. Мой муж хирург, специализируется на сосудах. Он пользуется некоторыми привилегиями в Западной педиатрической больнице, хотя не оперировал там в течение многих лет. Поэтому я знаю, кто такие Джонсы, и мне известна роль, которую играет их дед во всей неразберихе в больнице. Я также знаю, что мальчик умер от синдрома внезапной младенческой смерти и что второй ребенок все время болеет. Ходят разные слухи. Не нужно быть детективом для того, чтобы сложить вместе факты: первое — Дон украла историю болезни первого ребёнка и от студенческой бедности шагнула к весьма непринужденному обращению с деньгами, второе — два не зависящих друг от друга визита профессионалов, ищущих эту самую историю болезни.


— Все же я поражен.


— У вас с мистером Хененгардом разные цели?


— Мы не работаем вместе.


— На чьей вы стороне?


— На стороне маленькой девочки.


— Кто выплачивает вам гонорар?


— Официально — родители.


— Вы не находите здесь расхождения интересов?


— Если окажется так, как вы говорите, то я не подам счет.


Она изучала меня несколько мгновений.


— Я действительно верю, что вы можете так поступить. Теперь скажите мне вот что, доктор: подвергаюсь ли я какой-либо опасности, владея дисками?


— Сомневаюсь. Но не исключено, что да.


— Не очень успокаивает.


— Я не хочу обманывать вас.


— Я это знаю. Я пережила русские танки в Будапеште в 1956 году, и с тех пор мои инстинкты выживания хорошо развиты. Как вы предполагаете, в чем может заключаться важность этих дисков?


— Они могут содержать некоторые закодированные данные — данные, спрятанные в таблице случайных чисел.


— Должна сказать, что я тоже об этом думала. Не было никакой логической причины, чтобы Дон генерировала эту таблицу на такой ранней стадии исследования. Поэтому я скопировала ее, применила несколько базовых программ, но никакого алгоритма не получила. Вы умеете расшифровывать криптограммы?


— Ни в малейшей степени.


— Я тоже, хотя сегодня можно и не быть специалистом в этом деле — существует хорошая декодирующая программа. Тем не менее почему бы нам не попробовать прямо сейчас и не посмотреть, не дадут ли что-нибудь наши объединенные усилия? После этого я передам диски вам и наконец отделаюсь от них. Кроме того, я отправлю письмо Хененгарду и в полицию, а копию — моему декану, в этом письме я заявлю, что передала диски вам и не заинтересована в них.


— Нельзя ли только в полицию? Я могу вам сообщить фамилию детектива.


— Нет.


Она подошла к письменному столу, взяла свою сумочку и раскрыла ее. Вынув оттуда маленький ключик, она вставила его в верхний ящик стола.


— Обычно я здесь ничего не запираю, — объяснила доктор Янош. — Но этот человек заставил меня почувствовать, будто я вновь в Венгрии. — Выдвинув левый ящик, она заглянула внутрь. Нахмурилась. Засунула руку поглубже, пошарила там и наконец вытащила. В руке ничего не было. — Исчезли, — проговорила женщина, поднимая глаза на меня. — Как интересно.

26


Мы вместе поднялись в канцелярию отделения, и Янош попросила Мэрили достать личное дело Дон Херберт. Карточка пять на восемь дюймов.


— Это что, все? — спросила Янош, нахмурясь.


— Мы сейчас пересматриваем старые дела, доктор Янош, помните?


— Ах да. Как это правильно…


Мы с доктором Янош прочитали карточку: вверху стоял красный штамп «ОТЧИСЛЕНА». Ниже — четыре отпечатанные на машинке строчки:


Херберт, Д. К.


Программа: доктор философии, биостатистика.


Дата рождения: 13.12.63.


Место рождения: Покипси, штат Нью-Йорк.


Бакалавр. Математика. Колледж Покипси.


— Не так уж много, — заметил я.


Янош холодно улыбнулась и вернула карточку Мэрили.


— У меня сейчас семинар, доктор Делавэр. Прошу прощения.


Она вышла из канцелярии.


Мэрили не двигалась с места, держала карточку и выглядела так, будто стала невольным свидетелем семейной сцены.


— Всего хорошего, — наконец проговорила она и отвернулась от меня.

* * *


Я сидел в машине и пытался распутать узлы, завязанные в моей голове семьей Джонс.


Дедушка Чак что-то делает с больницей.


Чип и/или Синди делают что-то с детьми.


Эшмор и/или Херберт знают что-то или все об этом.


Информация Эшмора конфискована Хененгардом. Информация Херберт выкрадена Хененгардом. Херберт убита человеком, вероятно, похожим на Хененгарда.


Идея шантажа очевидна даже для случайных наблюдателей, таких, как Янош.


Но если Эшмор и Херберт оба замышляли что-то, почему она должна была умереть первой?


И почему Хененгард так долго ждал, а не начал поиски дисков сразу же после ее смерти, ведь забрал же он компьютеры Эшмора на другой день после убийства токсиколога?


Это могло случиться только в том случае, если он узнал о данных Херберт после прочтения записей Эшмора.


Я некоторое время обдумывал все варианты и установил возможную хронологию событий.


Херберт первой заподозрила связь между смертью Чэда Джонса и болезнями Кэсси — студентка повела за собой учителя, потому что учитель абсолютно не интересовался пациентами.


Она изъяла историю болезни Чэда, медицинская карта подтвердила ее подозрения. Дон записала свои открытия — зашифровала их в таблице случайных чисел — на университетском компьютере, переписала на диск, запрятала его в свой аспирантский шкафчик и стала давить на семью Джонс.


Но не раньше, чем сделала дубликат на одном из компьютеров Эшмора, без его ведома.


Через два месяца после ее убийства Эшмор нашел файл и тоже попытался использовать его.


Жадный, несмотря на свою субсидию в миллион долларов.


Я думал о деньгах фонда Ферриса Диксона. Почему так много денег за то, что Эшмор собирался делать на них? Почему химический институт выказал такую щедрость по отношению к человеку, который критиковал химические компании? Институт, который никому особо не известен, который предположительно занимается исследованиями в области биологии и родственных ей наук, но, кроме Эшмора, субсидию от этого института получил только экономист.


Неуловимый профессор Зимберг… секретарши, говорящие одно и то же, — что в офисе университета, что у Ферриса Диксона.


Какая-то игра…


Вальс.


Может быть, Херберт и Эшмор действовали в разных направлениях.


Он нажимал на Чака Джонса потому, что понял, какие финансовые махинации тот проворачивает. Она пыталась доить Чипа и Синди, полагая, что они жестоко обращаются со своими детьми.


Два шантажиста, действующих в одной и той же лаборатории?


Я пытался разобраться.


Деньги и смерть, доллары и наука.


Я не мог выстроить логическую цепочку.


Красный флажок парковочного счетчика, свидетельствующий о нарушении, подпрыгнул, как ломтик хлеба из тостера. Я посмотрел на часы. Полдень. Больше двух часов до назначенного времени посещения Кэсси и мамочки.


А тем временем почему бы не нанести визит папочке?


Я воспользовался платным телефоном в административном здании, чтобы переговорить с муниципальным колледжем Уэст-Вэлли и узнать, как к ним проехать.


Поездка займет сорок пять минут, если дорога не будет загружена. Выехав с территории университета с северной стороны, я свернул на запад, на бульвар Сансет, и попал на 405-ю дорогу. На разъезде повернул на шоссе Вентура, направляясь к западному окончанию Долины, и съехал с него у бульвара Топанга-каньон.


Направляясь на север, я миновал участок торгового центра: поднимающиеся террасами рыночные площади, все еще делающие вид, что «капельная экономика» действует успешно, фирмы с жалкими витринами, которые с самого начала не верили в это, сборные торговые галереи без какого-либо идеологического фундамента.


Над Нордхоффом улицу окружили жилые кварталы, и вдоль дороги потянулись многоквартирные дома, автостоянки и кондоминиумы, залепленные плакатами с обещаниями хорошей жизни. Несколько ферм и цитрусовых рощ все еще сопротивлялись прогрессу. Аромат навоза, нефти и лимонных листьев, но даже он не мог полностью заглушить запах раскаленной на солнце пыли.


Я направился к перевалу Санта-Сусанна, но дорога по непонятной причине была закрыта и заблокирована барьерами Калифорнийской транспортной службы. Я доехал до конца Топанги, где разъезд на шоссе прижат вплотную к горам. Направо виднелась группа холеных женщин, галопирующих на красивых лошадях. Некоторые из наездниц были одеты для охоты на лисиц; все они выглядели довольными.


Я увидел указатель дороги номер 118 на пандусе внутри бетонного кренделя, проехал на запад несколько миль и очутился перед совершенно новым съездом с надписью «ДОРОГА В КОЛЛЕДЖ». Муниципальный колледж Уэст-Вэлли располагался в полумиле от шоссе, кроме него никаких строений вокруг видно не было.


Ничего похожего на территорию университета, которую я только что покинул. В первую очередь колледж заявлял о себе громадной, почти пустой автостоянкой. За ней расположились однотипные сборные бунгало и трейлеры, беспорядочно разбросанные на десяти акрах лоскутного одеяла из бетона и земли. Планировка участка была предварительной и местами явно безуспешной. Небольшие группки студентов бродили по асфальтированным дорожкам.


Я вышел из машины и направился к ближайшему трейлеру. Долина блестела, как фольга, под лучами полуденного солнца, и мне приходилось щурить глаза. Большинство студентов гуляли в одиночку. Сквозь марево просачивались отдельные разговоры.


После нескольких неудачных попыток мне удалось отыскать того, кто смог объяснить мне, где находится отделение социологии. Бунгало от «три-А» до «три-F».


Канцелярия отделения располагалась в бунгало «три-А». Секретарша, худая блондинка, была похожа на недавнюю выпускницу средней школы. Казалось, она почувствовала себя обманутой, когда я спросил, где находится кабинет профессора Джонса, но все-таки ответила:


— Через два здания, в «три-С».


Между бунгало голая, в рытвинах земля растрескалась от жары. Такая твердая и сухая, что на ней не видно ни единого следа ног. Да, далеко до «Лиги Плюща».


Кабинет Чипа Джонса располагался в маленьком здании, оштукатуренном в розовый цвет и состоящем из шести комнат. Дверь закрыта на ключ, карточка, на которой обычно пишут часы работы, гласила:


ВСЕГДА ПРИШЕДШИЙ ПЕРВЫМ БУДЕТ И ОБСЛУЖЕН ПЕРВЫМ


Все другие кабинеты тоже были заперты. Я отправился обратно к секретарше и поинтересовался, находится ли профессор Джонс на территории колледжа. Она взглянула на расписание и сказала:


— Ах да. У него занятие по социологии. Группа сто два, здание «пять-J».


— Когда закончится занятие?


— Через час — это двухчасовой семинар. Идет с двенадцати до двух.


— А перерыв есть?


— Не знаю.


Она отвернулась. Я проговорил:


— Извините, — и ухитрился заставить ее рассказать мне, где находится здание «пять-J», потом отправился туда.


Здание оказалось трейлером, одним из трех на западном конце территории, с видом на неглубокий овраг.


Несмотря на жару, Чип Джонс проводил занятие на свежем воздухе, на небольшом клочке травы, в жидкой тени молодого дуба, сидя лицом к десятку студентов, вернее, студенток — там было лишь двое молодых людей. Они сидели сзади, а девушки расположились поближе к коленям Чипа.


Я остановился в сотне футов от них.


Чип сидел вполоборота ко мне. Его руки беспрестанно двигались. На нем была белая рубашка-поло и джинсы. Несмотря на позу, он был в состоянии вложить много чувства и смысла в свои слова. По мере того как он поворачивался из стороны в сторону, головы студентов следовали за ним, и много длинных женских волос колебалось в такт этим поворотам.


Я понял, что мне нечего сказать ему, — у меня нет оснований, чтобы находиться там, — и повернулся, чтобы уйти.


В этот момент я услышал возглас, повернул голову и увидел, что Чип машет мне.


Он что-то сказал группе, вскочил на ноги и побежал ко мне. Я подождал его. Когда Чип приблизился, он выглядел испуганным.


— Я так и подумал, что это вы. Все в порядке?


— Все прекрасно, — ответил я. — Не хотел пугать вас. Просто подумал заехать вначале сюда, а уж потом отправиться к вам на дом.


— О, конечно. — Он с облегчением вздохнул. — Ну, это успокаивает. Я просто хотел бы, чтобы вы предупредили меня о своем приезде, тогда я спланировал бы свои занятия так, чтобы мы смогли поговорить. Но сейчас у меня двухчасовой семинар, он продлится до двух. Я буду рад, если вы посидите на нем, но не могу себе представить, чтобы вас заинтересовала беседа о структуре организаций. А после занятия, до трех, будет факультетское собрание, потом еще одно занятие.


— Да, похоже, сегодня у вас трудный день.


Он улыбнулся:


— День как день. Обычный. — Улыбка исчезла. — Но на самом деле у кого тяжелая работа, так это у Синди. Я могу найти отдушину. — Он пригладил бороду. В сегодняшней серьге был крошечный сапфир. Голые руки Чипа были загорелыми, безволосыми и жилистыми. — Вы хотели поговорить о чем-то конкретном? — спросил он. — Я могу устроить перерыв на несколько минут.


— Нет, ничего особенного.


Я оглядел пустую территорию колледжа.


— Не совсем Йель, — согласился Чип, будто угадав мои мысли. — Я постоянно твержу, что несколько деревьев значительно улучшат вид. Но мне нравится присутствовать в самом начале действия, создавать что-то с нуля. Все окружающее пространство — это быстро растущий район бассейна Лос-Анджелеса. Приезжайте сюда через несколько лет, и жизнь здесь будет бить ключом.


— Несмотря на экономический кризис?


Он нахмурился, подергал себя за бороду и сказал:


— Да, думаю, да. Население может двигаться только в одном направлении. — Вновь улыбка. — По крайней мере, так говорят мои друзья-демографы. — Он повернулся к студентам, которые пристально смотрели в нашу сторону, и протянул руку: — Вы знаете, как отсюда добраться до нашего дома?


— Приблизительно.


— Давайте расскажу поточнее. Выбирайтесь обратно на шоссе номер 118, сворачивайте с него на седьмом съезде. Потом не заблудитесь.


— Прекрасно, не буду вас задерживать.


Он посмотрел на меня, но, казалось, мысли его были далеко.


— Спасибо, — проговорил он. Еще раз оглянулся. — Это то, что удерживает меня от сумасшествия, что дает мне иллюзию свободы. Уверен, что вы меня понимаете.


— Абсолютно.


— Ну что ж, — сказал он, — пожалуй, мне пора обратно. Привет моим дамам.

27


Поездка до дома Джонсов займет не более четверти часа, а до двух тридцати — времени визита к Кэсси — еще сорок пять минут.


Вспомнив странное нежелание Синди, чтобы я приехал раньше, я решил направиться к ним прямо сейчас. Для разнообразия поступить так, как нахожу нужным я.


Минуя очередной съезд со 118-го шоссе, я все больше углублялся в уединение коричневых гор, которые обезлесели в результате пятилетней засухи. Седьмой съезд назывался Уэствью, он вывел меня на плавно загибающуюся дорогу из красной глины, затененную громадой горы. Через несколько минут езды глиняная дорога сменилась двумя полосами недавно положенного асфальта, через каждые пятьдесят футов стали появляться красные флажки на высоких металлических столбах. На повороте стоял желтый экскаватор. Никаких других машин видно не было. Вокруг — только спекшиеся от жары склоны холмов и синее небо. Столбы с флажками мелькали как тюремные решетки.


Асфальтированная дорога вышла на замощенную кирпичом площадку размером сто квадратных футов, обсаженную оливковыми деревьями. Высокие металлические ворота были широко раскрыты. На большой деревянной вывеске слева от ворот выведено красными печатными буквами: «УЧАСТКИ УЭСТВЬЮ». Ниже художник в пастельных тонах изобразил раскинувшееся между двумя чересчур зелеными горными вершинами жилищное строительство.


Я подъехал достаточно близко к вывеске, чтобы прочесть ее. Под рисунком были расписаны шесть фаз строительства, каждая из которых включала обустройство «от двадцати до ста участков по выбору, площадью от 0,5 до 5 акров». Судя по указанным датам, три фазы уже должны были быть закончены. Заглянув в ворота, я увидел крыши нескольких домов и обилие коричневого цвета. Замечание Чипа по поводу роста населения казалось просто принятием желаемого за действительное.


Я проехал мимо неухоженной сторожки, на окнах которой все еще были наклеены перекрещенные бумажные полоски, и оказался на совершенно пустой автостоянке, по краям которой росла желтая газания. Вглубь от стоянки шла широкая пустынная улица, называющаяся Секвойя-лейн. Тротуары были такими новыми, что казались побеленными известкой. Левая сторона улицы представляла собой заросший плющом склон, через полквартала с правой стороны расположились первые дома — четыре больших ярких строения с окнами различной формы, несомненное подражание различным стилям.


Псевдостиль Тюдоров, псевдогасиенда, псевдо-Регентство, псевдо-Пондероза. Ранчо, перед которым были разбиты газоны из дерна, пересекаемые грядками суккулентов и той же самой газании. За строением в стиле Тюдор виднелось брезентовое покрытие теннисного корта; голубая, переливающаяся оттенками, как хвост павлина, вода бассейна сверкала на заднем плане открытых участков других домов. Таблички на дверях всех четырех зданий гласили: «ОБРАЗЕЦ». Часы работы были вывешены на небольшой доске объявлений, стоящей на газоне строения в стиле Регентства, здесь же был указан номер телефона агентства в Агуре по продаже земельных участков. Опять красные флажки на столбах. Все четыре двери закрыты, окна затемнены.


Я направился дальше, разыскивая Данбар-корт. Боковые улицы все назывались «кортами» — уходящие на восток от Секвойя-лейн широкие, расплющенные полосы, заканчивающиеся тупиками. Вдоль бровки и на подъездных дорогах стояло очень мало машин. Я заметил велосипед, лежащий на боку посреди полумертвого газона, свернутый поливочный шланг, будто дремлющая змея. Но я так и не увидел ни одного человека.


Набежавший ветерок прошумел по долине, но не принес облегчения от жары. Данбар-корт оказался шестым поворотом. Дом Джонсов был последним у тупика — широкое одноэтажное ранчо, белая штукатурка, отделка из старого кирпича. В центре палисадника — прислоненное к молодой березке колесо от фургона. Деревце было слишком тоненьким, чтобы удержать его. По краям фасада разбиты цветочные клумбы. Окна сверкают. Громада гор, нависшая над ранчо, придавала ему вид игрушечного домика. Воздух насыщен запахом цветочной пыльцы.


На подъездной дорожке стоял универсал «плимут-вояджер» серо-голубого цвета. На дорожке соседнего дома газовал коричневый пикап с кузовом, набитым шлангами, сетями и пластиковыми бутылками. Надпись на дверце гласила:


Фирма по обслуживанию бассейнов «УЭЛЛИБРАЙТ»


Как раз когда я подъехал к бровке, грузовичок выскакивал на дорогу. Водитель увидел меня и резко затормозил. Я помахал, чтобы он проезжал. Молодой мужчина без рубашки, с собранными в хвост волосами, высунул голову и уставился на меня. Он внезапно усмехнулся и поднял вверх большой палец — знак мгновенного приятельского расположения. Опустив бронзовую руку на водительскую дверцу, он выехал со двора задним ходом, свернул на Секвойя-лейн и скрылся из виду.


Я подошел к входной двери. Синди открыла ее раньше, чем я успел постучаться. Она откинула волосы с лица и взглянула на свои часы.


— Привет, — сказала она. Ее голос звучал приглушенно, как будто она только что отдышалась.


— Привет, — ответил я. — На дорогах машин было меньше, чем я думал.


— О… конечно. Входите.


Волосы распущены по плечам, но все еще волнистые от того, что раньше были заплетены в косу. Черная тенниска и очень короткие белые шорты. Гладкие, бледные ноги, немного тощие, но хорошей формы, узкие босые ступни. Рукава тенниски очень коротко, наискось срезаны, так что под ними открываются плечи и стройные руки. Майка едва достигает талии. Синди открыла дверь и обхватила себя руками — ей явно было неловко. Показала мне больше тела, чем намеревалась?


Я вошел, она закрыла за мной дверь очень осторожно, чтобы не хлопнуть ею. Скромный холл длиной десять футов заканчивался стеной, оклеенной голубыми обоями с мелким рисунком и увешанной по крайней мере дюжиной фотографий. Синди, Чип и Кэсси, позирующие и застигнутые врасплох, а также пара снимков хорошенького темноволосого младенца в голубом.


Улыбающийся мальчик. Я отвел от него взгляд и посмотрел на увеличенный снимок, на котором были запечатлены Синди и некая пожилая женщина. Синди не больше восемнадцати. Она в обтягивающей белой майке и узких джинсах, заправленных в белые сапоги, волосы развеваются по ветру широким веером. Пожилая женщина с жестким выражением лица, тонкая, но с широкими бедрами, одета в красно-белую полосатую вязаную кофточку без рукавов поверх белых эластичных брюк, на ногах — белые туфли. Темно-седые, очень коротко подстриженные волосы, тонкие, почти невидимые губы. Обе в темных очках, обе улыбаются. Старшая женщина как бы говорила своей улыбкой: «Никаких глупостей». Фоном на снимке служили мачты яхт и серо-зеленая вода.


— Это моя тетя Хэрриет, — пояснила Синди.


Вспомнив, что она выросла в Вентуре, я спросил:


— Где это, в гавани Окснард?


— Ага. Острова Чэннел. Мы ездили туда на ленч, когда у нее были выходные… — Еще один взгляд на часы. — Кэсси все еще спит. Она обычно просыпается примерно в это время.


— Вы довольно быстро вошли в нормальное русло, — улыбнулся я. — Это хорошо.


— Она хорошая девочка… Думаю, она скоро проснется.


В ее голосе вновь послышалась нервозность.


— Могу я предложить вам что-нибудь выпить? — спросила Синди, отходя от стены с фотографиями. — В холодильнике есть охлажденный чай.


— О да, спасибо.


Я последовал за ней через довольно большую гостиную, где три стены от пола до потолка были уставлены книжными полками красного дерева. Остальное пространство занимали диваны, обитые кожей цвета бычьей крови, и казавшиеся новыми клубные кресла[54]. Полки забиты книгами в твердых переплетах. На одно из кресел наброшен коричневый плед. Оставшаяся свободной стена с двумя занавешенными окнами оклеена обоями в черную и зеленую клетку, которые затемняли комнату еще больше и придавали ей клубный вид. Безусловно, мужской стиль.


Доминирующее влияние Чипа? Или отсутствие у Синди интереса к внутреннему убранству дома? Я плелся немного позади, наблюдая, как ее босые ноги тонули в коричневом плюшевом ковре. На одной половинке ее шорт виднелось травяное пятно. Походка напряженная, руки прижаты к бокам.


Столовая, оклеенная коричневыми обоями с мелким рисунком, выходила в кухню из белого кафеля и дуба, достаточно большую, чтобы вместить сосновый стол — имитация старины — и четыре стула. Безукоризненно чистая хромированная кухонная утварь. В застекленных шкафчиках — аккуратно расставленная фаянсовая и сделанная на заказ стеклянная посуда. В сушилке ничего нет, стойки пусты.


Окно над мойкой представляло собой оранжерею, заполненную раскрашенными глиняными горшками с летними цветами и травами. Большое окно слева открывало вид на задний двор. Вымощенное плитами патио, четырехугольный бассейн, закрытый голубым пластиком и огороженный узорчатой железной оградой. За ним — длинная полоса ухоженной травы, оканчивающаяся у шпалеры из апельсиновых деревьев, растущих вдоль шестифутовой блочной стены. На газоне — деревянный детский манеж. За стеной видны нависающие, как драпировка, неизбежные горы. Далеко ли они? Может быть, за несколько миль, может быть, за несколько ярдов. Я пытался определить расстояние, но не смог. Полоска травы начала казаться мне дорогой в бесконечность.


Синди предложила:


— Пожалуйста, садитесь.


Положив передо мной сервировочную салфетку, она поставила на нее высокий стеклянный бокал с охлажденным чаем.


— Просто смесь, надеюсь, вам понравится.


Прежде чем я успел ответить, она отошла к холодильнику и коснулась его дверцы. Я сделал глоток:


— Прекрасно.


Она взяла тряпочку для мытья посуды и провела ею по чистому кафелю стойки. Избегает смотреть на меня.


Я отпил немного чая, дождался, пока наши глаза встретились, и еще раз попытался улыбнуться.


Ее ответная улыбка была быстрой и напряженной, и мне показалось, что ее щеки слегка порозовели. Она потянула майку вниз, сжала ноги, вновь протерла стойку, прополоскала тряпочку, отжала, сложила и держала ее в обеих руках, будто не зная, что с ней делать.


— Ну вот, — промолвила она.


Я посмотрел на горы:


— Отличный день.


Она кивнула, резко отвернулась, бросила взгляд вниз и повесила тряпку на смеситель. Оторвала квадратик от рулона бумажных полотенец и начала протирать кран. Ее руки были мокрыми. Что это: хитрость леди Макбет или ее метод разрядить напряжение?


Я некоторое время наблюдал за процессом чистки крана. Вдруг Синди еще раз опустила глаза, я проследил за ее взглядом. Она смотрела на свою грудь. Под тонкой черной хлопчатобумажной тканью майки резко выделялись маленькие соски.


Когда Синди подняла глаза, я уже смотрел в другую сторону.


— Кэсси скоро должна проснуться, — проговорила Синди. — Она обычно спит с часа до двух.


— Простите, что приехал так рано.


— О, ничего страшного, все в порядке. Я все равно ничего не делала.


Она протерла кран и засунула бумажное полотенце под мойку, в мусорное ведро.


— Пока мы ждем, — начал я, — может быть, у вас есть вопросы по поводу развития Кэсси? Или что-то еще?


— Гм… в общем-то нет. — Синди прикусила губу, потерла кран. — Мне просто хотелось бы… если кто-нибудь сказал бы мне, что на самом деле происходит… Хотя я не ожидаю, что вы это сделаете.


Я кивнул, но Синди в это время смотрела в окошко с оранжереей и не заметила этого.


Внезапно она оперлась о мойку, стала на цыпочки и поправила одно из растений. Она стояла спиной ко мне, и я видел, как ее майка задралась, обнажив пару дюймов тонкой талии и позвоночник. Пока женщина копалась в своем цветнике, ее длинные волосы раскачивались из стороны в сторону, как конский хвост. Мышцы икр подтянулись, бедра напряглись. Она поправила горшок, потом другой, потянулась дальше и сделала неловкое движение. Одно из растений упало, зацепив край мойки, горшок разбился, и земля рассыпалась по полу.


В мгновение ока Синди оказалась на четвереньках, сгребая и собирая землю. Руки испачкались, шорты были измазаны. Я поднялся, но, прежде чем смог помочь ей, она вскочила на ноги, поспешила к хозяйственному шкафу и взяла щетку. Начала подметать, как-то усердно и неистово. Когда она убрала щетку, я оторвал кусок бумажного полотенца и протянул ей.


Ее лицо горело, глаза были влажными. Она взяла полотенце, даже не взглянув на меня. Вытирая руки, проговорила:


— Прошу прощения, мне нужно переодеться.


Она вышла из кухни через боковую дверь. Я воспользовался ее отсутствием, чтобы побродить по комнате, открывая ящики и дверцы. Дурацкое ощущение. В шкафах ничего более зловещего, чем предметы кухонного обихода и полуфабрикаты. Я выглянул за дверь, через которую она вышла, обнаружил небольшую ванную комнату и черное крыльцо, проверил и их. Стиральная машина и сушилка, шкафы, забитые моющими средствами, дезодоранты и полироли — сокровищница, обещающая сделать жизнь сверкающей и приятно пахнущей. Большинство средств токсичные, но что это доказывает?


Я услышал шаги и поспешил обратно к столу. Она вошла, одетая в свободную темную блузку, мешковатые джинсы и сандалии — ее больничная униформа. Волосы заплетены в свободную косу, лицо посвежевшее, умытое.


— Простите, я такая недотепа.


Прошла к холодильнику. Грудь не колышется, соски уже не заметны.


— Хотите еще охлажденного чая? — спросила Синди.


— Нет, спасибо.


Она достала банку пепси, открыла ее и подсела к столу лицом ко мне.


— Хорошо ли вы доехали?


— Очень хорошо.


— Да, приятно, когда на дороге мало машин.


— Согласен с вами.


— Я забыла сказать вам, что закрыли перевал — расширяют дорогу.


Она продолжала болтать. О погоде и работе в саду. Морщила лоб.


Изо всех сил старалась быть обычной.


Но казалась чужой даже в собственном доме. Вымученные разговоры, будто она отрепетировала реплики, но не была уверена в своей памяти.


Из большого окна открывался вид на неподвижный, как смерть, пейзаж.


Почему они живут здесь? С чего вдруг единственный сын Чака Джонса выбрал пригородный, изолированный от внешнего мира участок, принадлежащий его же не слишком расторопной строительной компании, когда он мог позволить себе жить где угодно?


Близость к новому колледжу не могла служить серьезным основанием для этого. Великолепная земля, множество вилл вокруг загородных клубов располагались на западной оконечности долины. А на Топанга-каньон все еще существовала мода на времянки.


Какая-то форма протеста? Одна из составляющих идеологии Чипа — желание стать частью той общины, которую он собирался создать? Именно такая форма, которую мог бы применить бунтарь, чтобы заглушить чувство вины за большую прибыль. Хотя, судя по всему увиденному, до прибыли еще было слишком далеко.


Другой сценарий также подходил к данному случаю: жестокие родители часто скрывают свои семьи от пытливых глаз возможных спасителей.


Из размышлений меня вывел голос Синди. Она рассказывала о своей посудомоечной машине; слова изливались нервным потоком. Говорила, что редко пользуется ею и предпочитает надеть перчатки и включить очень горячую воду, чтобы посуда высыхала почти мгновенно. Она все больше оживлялась, как будто долгое время ни с кем не разговаривала.


Возможно, так и есть. Я не мог себе представить Чипа, присевшего на кухне, чтобы поболтать о домашних делах.


Интересно, сколько книг в гостиной принадлежит Синди? Что у них с Чипом может быть общего?


Синди умолкла, чтобы передохнуть, и я заметил:


— В самом деле очень приятный дом.


Не к месту, но от моих слов она оживилась. Широко улыбнулась. Глаза, как терн, влажные губы. Я понял, какой она может быть красивой, когда счастлива.


— Вы бы хотели взглянуть на все остальное? — спросила она.


— Конечно.


Мы вернулись в столовую, Синди вынимала отдельные вещи из свадебного набора серебра и демонстрировала их мне. Затем мы осмотрели уставленную книгами гостиную, и Синди говорила о том, как трудно было найти искусного плотника, чтобы сделать прочные, не фанерные полки.


— Фанера выделяет газ. Мы хотели, чтобы дом был максимально чистым.


Я притворился, что слушаю, а тем временем изучал корешки книг.


Научные работы: социология, психология, политология. Немного художественной литературы, но ни одной книги, написанной после Хемингуэя.


Среди книг стояли различные сертификаты и награды. На одной из них, на бронзовой пластинке было написано: «Искренняя благодарность мистеру Ч. Л. Джонсу-третьему от клуба выпускников средней школы Лурдена. Вы показали нам, что преподавание и обучение являются просто составной частью дружбы».


Дата десятилетней давности.


Прямо под ним лежал свиток, преподнесенный Йейльским советом наставников: «Чарльзу „Чипу“ Джонсу за преданное служение детям бесплатной клиники в Нью-Хейвене».


На полке повыше виднелась награда за наставничество, выданная землячеством университета. Еще две пластиковые таблички, преподнесенные колледжем искусств и наук университета штата Коннектикут в Сторсе, которые подтверждали мастерство Чипа в обучении выпускников. Папа Чак не солгал.


Еще несколько недавних свидетельств, врученных колледжем Уэст-Вэлли: благодарность преподавательского состава отделения социологии, председательский молоток на пластине от совета колледжа Уэст-Вэлли с благодарностью профессору Ч. Л. Джонсу за работу в качестве консультанта факультета, групповой снимок на спортивном поле: Чип в окружении пятидесяти сияющих улыбками девушек из землячества, причем и он, и девушки одеты в красные тенниски с греческими буквами. На фото автографы: «Наилучшие пожелания. Уэнди», «Спасибо, профессор Джонс. Дебра», «С любовью. Кристи». Чип присел на корточки на задней линии площадки, обнимает двух девушек, сияет улыбкой, похож на талисман команды.


Но на самом деле у кого тяжелая работа, так это у Синди, Я могу найти отдушину.


Я подумал, к чему хотела привлечь мое внимание Синди, но, не слыша больше ее голоса, повернулся и обнаружил, что женщина смотрит на меня.


— Он великолепный учитель, — сказала Синди. — Хотите посмотреть кабинет?


Снова мягкая мебель, забитые книгами полки, тщательно хранимые свидетельства достижений Чипа — в бронзе, в дереве и в пластике; телевизор с широким экраном, стереосистема и сложенные по алфавиту компакт-диски — классическая и джазовая музыка.


Та же клубная атмосфера. На единственной полоске стены, свободной от полок, вновь клетчатые обои — синие и красные линии; там же висят два диплома Чипа. Под ними, помещенные так низко, что мне пришлось стать на колени, чтобы получше рассмотреть, находились два акварельных рисунка.


Снег, голые деревья и сараи из грубых досок. На рамке одного из них надпись: «Зима в Новой Англии». На втором, прямо над багетом, видны слова: «Время сбора кленового сиропа». Никакой подписи. Качество, которым могут заинтересоваться туристы, выполнено кем-то, кто восхищался семейством Уайетов[55], но, к сожалению, не имел таланта.


— Это рисовала миссис Джонс, мать Чипа, — пояснила Синди.


— Она жила на Востоке?


Синди кивнула:


— Много лет тому назад, когда Чип был еще маленьким. Ах, мне кажется, я слышу Кэсси.


Она подняла указательный палец, как будто определяла направление ветра.


Хныканье, отдаленное и какое-то механическое, донеслось от одной из книжных полок. Я повернулся в направлении звука и определил, что он исходил от небольшой коричневой коробки, стоящей на самом верху. Портативная внутренняя связь.


— Я включаю ее, когда она спит, — объяснила Синди.


Коробка вновь заплакала.


Мы покинули комнату и прошли по коридору, выстланному голубой дорожкой, мимо спальни, которая была превращена в еще один кабинет Чипа. Дверь открыта. Деревянная табличка, прикрепленная к ней, гласила: «УЧЕНЫЙ РАБОТАЕТ». Еще одно помещение, забитое книгами и кожаной мебелью.


Далее располагалась главная спальня, выдержанная в глубоких синих тонах. Закрытая дверь, как я полагал, вела в примыкающую ванную комнату, о которой говорила Синди.


Комната Кэсси находилась в конце коридора — обширное угловое помещение, отделанное радужными обоями и белыми хлопчатобумажными занавесками с розовой отделкой. Кэсси в розовой ночной рубашке сидела в детской кроватке с пологом, сжав пальчики в кулачки, и нерешительно плакала. Комната приятно пахла ребенком.


Синди подняла дочку и прижала к себе. Головка Кэсси легла на плечо матери. Девочка посмотрела на меня, закрыла глаза, и ее личико замкнулось.


Синди что-то проворковала. Кэсси вновь взглянула на меня, открыла ротик. Дыхание стало ритмичным. Синди покачивала малышку.


Я оглядел комнату. Две двери на южной стене. Два окна. На мебели переводные картинки — кролики и утки. Рядом с кроваткой — качалка с плетеной спинкой. В коробках разные игры, игрушки и книги, которых хватит на целый год, чтобы читать, когда девочка лежит в кроватке.


В центре — круглый стол для игр, который окружали три крошечных стула. На столе лежала стопка бумаги, новые цветные мелки, три заточенных карандаша и кусок картона с надписью: «Мы рады вам, доктор Делавэр». Мягкие игрушки — больше дюжины — сидели на полу, расставленные у стены на точно выверенном расстоянии друг от друга, как курсанты на смотре.


Синди с Кэсси на руках опустилась в качалку. Малышка прилипла к матери, как масло к хлебу. В маленьком тельце не чувствовалось и следа напряжения.


Синди закрыла глаза и начала раскачиваться, нежно проводя ладонью по головке девочки, приглаживая влажные ото сна пряди. Кэсси глубоко вздохнула, примостила голову под подбородок матери и что-то удовлетворенно замурлыкала.


Я опустился на пол и скрестил ноги — аналитический «лотос» психологов, — наблюдая, раздумывая, подозревая, воображая самое худшее.


Спустя несколько минут суставы начали болеть, я встал и потянулся. Синди наблюдала за мной. Мы обменялись улыбками. Она прижалась щекой к головке Кэсси и пожала плечами.


Я прошептал:


— Не спешите, — и начал ходить по комнате. Проводя рукой по чистой от пыли поверхности мебели, рассматривая содержимое ящика с игрушками и пытаясь быть не слишком любопытным.


Все вещи высокого качества. Все то, что нужно. Каждая игра и игрушка безопасны, соответствуют возрасту и способствуют развитию.


Уголком глаза я заметил что-то белое. Выступающие зубы одного из кроликов. В сумеречном свете детской ухмылка этого создания и его товарищей казалась злобной — над чем это он насмехается?


Я припомнил, что видел те же ухмылки в больничной комнате Кэсси, и мне в голову пришла сумасшедшая мысль.


Токсичные игрушки. Неумышленное отравление.


Я читал о подобном случае в журнале, посвященном здоровью детей, — мягкие игрушки из Кореи, набитые, как оказалось, обрезками волокна с химического завода.


Делавэр раскрывает загадку, и все, счастливые, расходятся по домам.


Подняв ближайшего кролика желтого цвета, я надавил ему на живот и почувствовал упругость твердого пенопласта. Я поднес игрушку к носу, но не уловил никакого запаха. На этикетке значилось: «Сделано на Тайване из экологически чистых и огнестойких материалов». Под надписью стояла печать одного из журналов, посвященного вопросам семьи, одобряющая продажу этого товара.


Что это вдоль шва? Два отверстия. Открывающийся клапан для набивки. Я потянул за кнопку и расстегнул ее. Синди повернулась на звук. Удивленно подняла брови.


Я пощупал внутри, ничего не нашел, закрыл отверстие и поставил игрушку на прежнее место.


— Аллергеноносители, да? — спросила Синди, ее голос был чуть громче шепота. — Насчет набивки я тоже думала. Но доктор Ивз проверяла, и никакой аллергической реакции не проявилось. Тем не менее в течение некоторого времени я мыла эти игрушки каждый день. Стирала тряпичные игрушки и ее постельное белье жидкостью Айвори. Она самая мягкая.


Я кивнул.


— Мы даже поднимали ковровое покрытие, чтобы проверить, нет ли чего-нибудь в клее и не завелась ли в прокладках плесень. Чип слышал о людях, которые заболевают в некоторых учреждениях — в так называемых «больных домах». Мы пригласили соответствующую фирму прочистить вентиляционные отверстия, и Чип проверил покрасочные материалы, чтобы определить, нет ли свинца или химикалиев.


Ее голос звучал громче, и в нем опять появилась нервозность. Кэсси заворочалась. Синди успокоила ее, вновь начав раскачиваться.


— Я всегда настороже, — тихо проговорила она. — Все время — с самого… начала.


Она прикрыла рот рукой. Отняла руку и шлепнула ей по колену, белая кожа порозовела.


Глаза Кэсси широко раскрылись.


Синди стала раскачиваться сильнее и быстрее. Старалась успокоиться.


— Вначале один, теперь другой, — прошептала она громко — почти прошипела. — Может быть, мне просто не предназначено быть матерью?


Я подошел к ней и положил руку на плечо. Она выскользнула из-под моей ладони, вскочила с кресла и сунула Кэсси мне. Слезы лились у нее из глаз, руки дрожали.


— Вот! Вот! Я не знаю, что делаю. Мне не предназначено быть матерью!


Кэсси начала хныкать и всхлипывать.


Синди опять сунула девочку мне, а когда я взял ребенка, отбежала на другой конец комнаты. Я обхватил Кэсси вокруг талии. Малышка выгибала спину. Кричала и отталкивала меня.


Я пытался успокоить ее, но она меня не слушала.


Синди толкнула дверь, за ней оказался голубой кафель. Вбежала в ванную комнату и закрылась там. Я услышал, что ее рвет, затем — звук спущенной воды.


Кэсси изгибалась, била ногами и визжала все громче. Я крепко держал ее и похлопывал по спинке:


— Все в порядке, дорогая. Мама скоро вернется. Все в порядке.


Она изворачивалась все более яростно, колотила ручками мне по лицу, выгибалась колесом. Я пытался так обхватить девочку, чтобы ей было удобно у меня на руках. Но она продолжала метаться, от усилий стала пунцовой, откинулась назад и завыла, почти вырвавшись из моих рук.


— Мамочка сейчас же вернется, Кэсс…


Дверь ванной комнаты отворилась, и Синди выбежала оттуда, вытирая глаза. Я полагал, что она выхватит у меня Кэсси, но она просто протянула руки:


— Пожалуйста.


Из-за крика малышки я не слышал ее, только по губам определил, что она сказала. Синди смотрела на меня, как будто ожидая, что я откажусь отдать ей ребенка.


Я протянул ей Кэсси.


Она прижала девочку к груди и принялась очень быстро ходить по комнате. От крупных твердых шагов ее худые бедра дрожали, она что-то бормотала Кэсси, но я не мог расслышать слов.


Две дюжины кругов, и Кэсси начала успокаиваться. Еще дюжина, и она совсем затихла.


Синди не останавливалась, проходя мимо меня, она проговорила:


— Мне очень жаль — правда. Мне очень жаль, что так получилось.


Ее глаза и щеки были мокрыми. Я ответил, что все в порядке. При звуке моего голоса Кэсси опять начала извиваться.


Синди ускорила шаг и бормотала:


— Девочка моя, девочка моя…


Я подошел к столику для игр и примостился на одном из крошечных стульчиков. Картон с написанным на нем приветствием казался мне теперь какой-то злой шуткой.


Через некоторое время крики Кэсси перешли в захлебывающиеся рыдания и всхлипывания. Затем она умолкла, и я увидел, что ее глаза закрылись.


Синди вернулась в качалку и продолжала резким шепотом:


— Мне очень, очень, очень жаль. Мне жа… Это было… Господи, я ужасная мать!


Едва слышная боль в ее голосе заставила Кэсси открыть глаза. Крошка пристально вглядывалась в свою мать и хныкала.


— Нет-нет, девочка моя, все хорошо. Мне так жаль, все хорошо. — И лишь губами — обращаясь ко мне: — Я просто ужасна.


Кэсси вновь заплакала.


— Нет-нет, все хорошо, моя крошка. Я хорошая. Если ты хочешь, чтобы я была хорошей. Я хорошая. Я хорошая мама, да, я хорошая, да-да, солнышко мое. Все в порядке. Да?


Заставила себя улыбнуться, глядя на Кэсси. Кэсси протянула руку и коснулась щеки Синди.


— О, ты такая милая, моя малышка, — говорила Синди срывающимся голосом. — Ты так добра к своей маме. Ты очень, очень добра.


— Ма-ма.


— Мама любит тебя.


— Ма-ма.


— Ты очень добра к своей маме. Кэсси Брукс Джонс — самая хорошая девочка, самая нежная девочка.


— Ма-ма, мамама.


— Мама так любит тебя. Мама очень-очень любит тебя. — Синди взглянула на меня. Посмотрела на столик для игр. — Мама любит тебя, — проговорила она на ухо Кэсси. — И доктор Делавэр очень хороший друг, миленькая. Вот видишь?


Она повернула головку Кэсси ко мне. Я попытался изобразить еще одну улыбку, надеясь, что она выглядит лучше, чем то, что я в данный момент чувствовал.


Кэсси яростно затрясла головой:


— Не-е!


— Помнишь, он наш друг, радость моя. Все те красивые рисунки, которые он сделал для тебя в больни…


— Не-е!


— Зверьки…


— Не. Не!


— Послушай, девочка, совсем нечего бояться…


— Неее!


— Хорошо, хорошо. Все хорошо, Кэсси.


Я встал.


— Вы что, уходите? — воскликнула Синди. В ее голосе звучала тревога.


Я указал на ванную комнату:


— Можно?


— О, конечно. Есть еще одна, рядом с холлом.


— Подойдет и эта.


— Конечно… А тем временем я попробую успокоить ее… Я очень, очень сожалею.

* * *


Я закрыл дверь на ключ, то же самое сделал с той, что выходила в спальню, спустил воду в унитазе и облегченно вздохнул. Вода была такой же голубой, как и кафель. Я заметил, что стою, уставившись на маленький лазурный водоворот. Включив воду, я умылся, вытер лицо, мельком увидел свое отражение в зеркале.


Страшное и постаревшее от подозрений. Я испробовал несколько улыбок и наконец выбрал одну, которая не походила на усмешку продавца подержанных автомашин.


Зеркало служило передней дверцей аптечного шкафчика. Замок, недоступный детям. Я открыл его.


Четыре полки. Я включил воду на полную мощность и быстро обыскал шкафчик, начав с верхних полок.


Аспирин, тайленол, бритвенные лезвия, крем для бритья. Мужской одеколон, дезодорант, пустая полка, бутылка жидкого антацида[56]. Маленькая желтая коробочка с капсулами противозачаточного желе. Перекись водорода, тюбик жидкой мази для ушей, лосьон для загара…


Я закрыл дверцу. Выключив воду, я услышал голос Синди, доносившийся из-за двери, она пыталась успокоить дочку.


Пока она не сунула Кэсси мне на руки, девочка принимала меня.


— Может быть, мне просто не предназначено быть матерью… Я ужасная мать.


Терпение лопнуло? Или пытается сорвать мое посещение?


Я протер глаза. Еще один шкафчик под умывальником. Еще один замок, недоступный детям. Такие осторожные родители — поднимают ковры, моют кукол…


Синди ворковала с Кэсси.


Я бесшумно опустился на колени, отодвинул защелку и открыл дверцу шкафчика.


Под змеевиком трубы сложены коробки салфеток и рулоны туалетной бумаги в пластиковых пакетах. За ними — два флакона с мятной жидкостью для полоскания рта и аэрозоль. Я осмотрел баллон. Дезинфицирующее средство с запахом хвои. В тот момент, когда я ставил баллон на место, он выскользнул у меня из пальцев; я рванулся, чтобы поймать его и не наделать шума. Это мне удалось, но моя рука наткнулась на какой-то предмет с острыми углами.


Я отодвинул коробки с салфетками в сторону и вытащил этот предмет.


Белая картонная коробка размером пять квадратных дюймов, на крышке которой была изображена красная стрела, а под ней — стилизованные красные буквы: «МЕДИЦИНСКАЯ КОРПОРАЦИЯ ХОЛЛОУЭЙ». Над логотипом красовалась наклейка в виде стрелы из золотой фольги и надпись: «Образец. Предоставлен: Ральфу Бенедикту, доктору медицины».


Коробка перевязана тесьмой с наклеенным посередине кружком. Я развязал ее, открыл крышку и обнаружил лист гофрированной коричневой бумаги. А под ним — ряд белых пластмассовых цилиндров размером с шариковую ручку, уложенных на подстилке из стирофома. К каждому прикреплен сложенный листок бумаги с инструкцией.


Я вынул один цилиндр. Легкий, как перо, тонкий, как папиросная бумага. Нижнюю часть стержня опоясывало градуированное кольцо. На одном конце отверстие с тонкой, как нить, винтовой нарезкой. На другом — вращающаяся, но не снимающаяся крышка.


Черные буквы на корпусе: «ИНСУДЖЕКТ». Я снял листок с напечатанным текстом. Инструкция производителя, запатентовано пять лет назад. Базовое представительство «Холлоуэй медикал» находится в Сан-Франциско.


Первый параграф гласил:


«ИНСУДЖЕКТ» (торговая марка) — это дозорегулирующая сверхлегкая система, предназначенная для подкожного впрыскивания человеческого или очищенного свиного инсулина от 1 до 3 доз. «ИНСУДЖЕКТ» следует применять с другими компонентами системы «ИНСУИЗ», а именно, с одноразовыми шприцами «ИНСУДЖЕКТ» и капсулами «ИНСУФИЛ».


Второй параграф расхваливал преимущества системы: портативность и сверхтонкую иглу, которая снижала боль и риск подкожных абцессов, повышала «легкость применения и точность дозировки». Серия рисунков иллюстрировала этапы присоединения иглы, введение капсулы в цилиндр и правильный метод инъекции инсулина под кожу.


«Легкость применения».


Сверхтонкая игла оставит всего лишь крошечную ранку от прокола кожи, именно такую, как описывал Эл Маколей. А если вдобавок и место, куда вводили иглу, не слишком бросается в глаза, то след может остаться незамеченным.


Я пошарил внутри коробки, отыскивая иглы и инсулин. Ни одной, только цилиндры. Я засунул руку в углубление шкафчика, но и это не дало результатов.


Кто-то достаточно хладнокровен, чтобы хранить инсулин, а может быть, он осторожен. Не могут ли капсулы инсулина находиться в кухне, на одной из полок хромированного холодильника?


Поднявшись с колен, я положил коробку на стойку перед зеркалом, а брошюрку засунул в карман. Вода в унитазе только что перестала журчать. Я прочистил горло и снова спустил воду, оглядывая комнату в поисках других тайников.


Единственное возможное место — это сливном бачок туалета. Я поднял крышку и заглянул туда. Только грузило и приспособление для подкрашивания воды.


Сверхтонкая игла… Ванная комната была идеальным местом, где их можно спрятать, — лучший путь из спальни в детскую трудно найти.


Удобнейшее место, чтобы подготовить полуночную инъекцию.


Закрываешь на ключ дверь спальни, достаешь из-под умывальника инсуджект, собираешь шприц и на цыпочках отправляешься в комнату Кэсси.


Укус иглы своей неожиданностью разбудит малышку. Возможно даже, девочка заплачет, но она не будет знать, что случилось.


Об этом не узнает и никто другой. Для ребенка ее возраста просыпаться в слезах — это нормальное явление. Тем более она так часто болеет.


Может ли темнота скрыть лицо человека со шприцем?


По другую сторону двери, в детской, продолжала ворковать Синди, ее голос был нежен.


Но, помимо этого, возможно и другое объяснение. Эти цилиндры могли предназначаться ей. Или Чипу.


Нет. Стефани говорила, что проверяла их обоих, — с обменом веществ у них все в полном порядке.


Я взглянул на дверь спальни, потом на свои часы. Всего три минуты я провел в отделанной голубым кафелем темнице, но мне казалось, что сижу здесь все выходные дни. Открыв дверь, я прошел в спальню, радуясь, что плотный ворс коврового покрытия поглощает звук моих шагов.


Комната с закрытыми ставнями обставлена неуклюжей викторианской мебелью. Огромная кровать. На одном из ночных столиков — высокая стопка книг. На стеллаже над кроватью расположился телефон. Рядом со столом — деревянная вешалка с бронзовой отделкой, на ней — пара джинсов. На другом столике стояли вновь вошедшая в моду реставрированная лампа от Тиффани и кофейная кружка. Покрывала с кровати сняты, но аккуратно сложены. Комната пахла хвойным дезодорантом, который я нашел в ванной.


Изобилие дезодорирующих средств. Почему?


Против кровати стоял двойной комод. Я открыл верхний ящик. Бюстгальтеры и трусики, чулки и цветочное саше в пакетике. Я пошарил в ящике, закрыл его и открыл следующий, представляя, какое возбуждающее чувство испытывала Дон Херберт от мелкого воровства.


Девять ящиков. Одежда, две фотокамеры, коробки из-под пленок и пара биноклей. В глубине комнаты кладовая. Опять одежда, теннисные ракетки и коробки для мячей, складной гребной тренажер, коробки и чемоданы и опять книги — все по социологии. Телефонный справочник, электролампочки, карты автодорог. Еще одна коробка противозачаточного желе. Пустая.


Я пошарил в карманах одежды и не нашел ничего, кроме ниточек. Может быть, темные углы кладовой и скрывали что-то, но я находился в спальне слишком долго. Закрыв дверь кладовой, я прошмыгнул обратно в ванную комнату. Туалет перестал урчать, и Синди больше не разговаривала.


Стала ли она что-то подозревать из-за моего затянувшегося отсутствия? Я вновь прочистил горло, открыл кран, услышал голос Кэсси — так она выражала протест, потом Синди опять начала говорить.


Отцепив ролик для туалетной бумаги, я снял старый рулон и затолкнул его в шкафчик. Распаковав новый, надел его на ролик. Реклама на обертке обещала, что бумага будет мягкой.


Взяв белую коробочку и улыбнувшись так, что у меня заныли зубы, я открыл дверь в комнату Кэсси.

28


Они сидели у столика для игр и держали в руках мелки для рисования. Несколько листов бумаги были покрыты разноцветными каракулями.


Заметив меня, Кэсси схватила мать за руку и начала хныкать.


— Все хорошо, милая. Доктор Делавэр наш друг.


Синди заметила у меня в руках коробочку и прищурилась.


Я подошел ближе и показал ей свою находку. Женщина уставилась на нее, затем подняла глаза на меня. Я пристально смотрел на Синди — нет ли признаков вины?


Простое замешательство.


— Я искал туалетную бумагу, — объяснил я, — и мне попалось вот это.


Синди наклонилась и прочла золотую наклейку. Кэсси наблюдала за матерью, затем взяла мелок и бросила его на пол. Когда это не возымело действия, она опять принялась хныкать.


— Шшш, малышка. — Синди прищурилась еще больше. Она все еще пребывала в недоумении. — Как странно.


Кэсси вскинула руки вверх и воскликнула:


— Ах, ах, ах!


Синди прижала девочку покрепче и проговорила:


— Не видела их очень давно.


— Я не собирался что-то вынюхивать, — оправдывался я. — Но мне известно, что «Холлоуэй» производит препараты для диабетиков, и, увидев этикетку, я заинтересовался и сразу вспомнил о проблемах с содержанием сахара у Кэсси. Вы или Чип страдаете диабетом?


— О нет, — ответила Синди. — Это принадлежало тете Хэрриет. Где вы нашли их?


— Под умывальником.


— Как странно. Нет, Кэсс, это для того, чтобы рисовать, а не бросаться. — Она подняла красный мелок и изобразила на листе зубчатую линию.


Кэсси наблюдала за этим действием, а затем спрятала лицо в блузке Синди.


— Вот это да. Действительно очень давно их не видела. Я вычистила дом, но мне казалось, что я выбросила все ее лекарства.


— Доктор Бенедикт был ее лечащим врачом?


— И боссом.


Синди слегка подбрасывала дочку. Кэсси выглядывала из-под руки матери, затем начала толкать ее под подбородок.


Синди засмеялась и сказала:


— Ты щекочешь меня… Как странно, под умывальником все это время? — Она тревожно улыбнулась. — Думаю, это говорит о том, что я не слишком хорошая хозяйка. Простите, что вам пришлось искать бумагу. Я обычно замечаю, когда на валике ее остается мало.


— Ничего-ничего, — ответил я, припоминая, что на коробке не было пыли.


Вынув цилиндр, я покрутил его в пальцах. Кэсси проговорила:


— Кар-аш.


— Нет, это не карандаш, милая. — Никакого беспокойства в словах. — Это просто… такая штучка.


Кэсси потянулась за цилиндром. Я дал его ей, глаза Синди округлились. Кэсси засунула цилиндр себе в рот, состроила гримасу, поднесла его к бумаге и попыталась рисовать.


— Видишь, я тебе говорила, Кэсс. Если хочешь рисовать, то рисуй вот этим.


Кэсси не обратила внимания на предложенный мелок и продолжала рассматривать цилиндр. Наконец она бросила его на столик и засуетилась.


— Послушай, милая, давай рисовать с доктором Делавэром.


Услышав мое имя, девочка захныкала.


— Кэсси Брукс, доктор Делавэр приехал в такую даль, чтобы играть с тобой, рисовать зверей — бегемотиков, кенгуру. Помнишь кенгуру?


Кэсси захныкала громче.


— Успокойся, дорогая, — продолжала Синди, но в ее голосе не было уверенности. — Нет, не ломай мелки, милая. Этого нельзя делать. Перестань, Кэсс.


— Ax, ax, ax. — Кэсси попыталась спуститься с колен Синди.


Синди взглянула на меня. Я молчал.


— Мне ее отпустить?


— Конечно, — ответил я. — Не хочу, чтобы девочка связывала меня с какими-то ограничениями.


Синди отпустила дочку, Кэсси сползла на пол и залезла под стол.


— Мы немного порисовали, пока ждали вас, — сказала Синди. — Мне кажется, что ей это уже порядком надоело.


Она наклонилась и заглянула под стол.


— Ты устала рисовать, Кэсс? Хочешь что-нибудь еще?


Кэсси не обращала на мать никакого внимания и выщипывала ковер.


— Мне очень жаль, доктор, что так все получилось, — вздохнула Синди. — Я… это просто… Я действительно все испортила, да? Я на самом деле все испортила. Не знаю, что нашло на меня.


— Иногда эмоции накапливаются, — проговорил я, перекладывая коробку инсуджекта из одной руки в другую. Я специально держал ее перед глазами женщины и высматривал какие-либо признаки беспокойства.


— Да, но тем не менее я испортила отношения между вами и Кэсси.


— Может быть, нам обоим важнее просто поговорить, как вы считаете?


— Конечно, — согласилась она, дотрагиваясь до своей косы и бросая взгляд под стол. — Мне, безусловно, нужна некоторая помощь, я согласна. Как насчет того, чтобы вылезти оттуда, мисс Кэсси?


Никакого ответа.


— Мог бы я попросить вас налить мне еще немного охлажденного чая? — спросил я.


— О, конечно, конечно. Кэсс, мы с доктором Делавэром уходим на кухню.


Мы направились к двери детской. Как только мы дошли до порога, Кэсси выползла из-под стола, кое-как встала на ноги и, протянув ручки, подбежала к Синди. Синди подняла ее и понесла с собой, держа девочку на одном бедре. Я последовал за ними, неся в руках белую коробочку.


Все еще поддерживая дочку одной рукой, Синди другой открыла дверцу холодильника и потянулась за кувшином. Но не успела она его вынуть, как Кэсси сползла ниже, и Синди пришлось взять девочку обеими руками.


— Занимайтесь малышкой, — предложил я, кладя коробку на кухонный стол и беря из рук Синди кувшин.


— Дайте я хоть достану для вас стакан.


Она прошла к открытым полкам на другой стороне комнаты.


Как только она повернулась спиной, я, как маньяк, быстро осмотрел холодильник. Единственное, что хоть как-то можно было отнести к медицине, — упаковка не содержащего холестерин маргарина. Масло лежало в отделении для масла, в отделении с надписью «СЫР» оказался нарезанный ломтиками американский чеддер.


Взяв кувшин, я закрыл дверцу. Синди ставила стакан на сервировочную салфетку. Я налил полстакана и выпил. Мое горло горело. Чай казался еще более сладким, чем раньше, — почти до тошноты. Или, может быть, мне так казалось, оттого что я только и думал, что о сахаре.


Кэсси наблюдала за мной с детской пронзительной подозрительностью. От моей улыбки она только нахмурилась. Раздумывая, может ли доверие быть когда-либо восстановлено, я поставил стакан на стол.


— Могу ли я предложить вам еще что-нибудь? — поинтересовалась Синди.


— Нет, благодарю. Я лучше пойду. Вот. — Я протянул ей коробку инсуджекта.


— О, она мне не нужна, — ответила женщина. — Вдруг в больнице кто-нибудь сможет этим воспользоваться. Они очень дорогие, именно поэтому доктор Ральф обычно отдавал нам образцы.


Нам.


— Очень мило с вашей стороны. — Я взял коробку.


— Да, — сказала она. — Мы точно не можем воспользоваться ими. — Она покачала головой. — Как странно, что вы нашли их… они навевают мне воспоминания.


Уголки рта поползли вниз. Кэсси увидела это, проговорила:


— Ax! — и завертелась.


Синди сменила недовольную гримасу на широкую улыбку.


— Привет, моя милая.


Кэсси ткнула пальчиками в рот матери. Синди поцеловала детскую ручонку.


— Да, мама любит тебя. Давай теперь проводим доктора Делавэра.

* * *


Когда мы вышли в холл, я задержался, чтобы посмотреть на фотографии, и обнаружил, что здесь нет ни одного снимка родителей Чипа. Мой взгляд вновь задержался на портрете Синди и ее тети.


— В тот день мы гуляли, — мягко пояснила женщина. — Вдоль дока. Тетя много гуляла. Из-за диабета. Нагрузка помогала ей сдерживать его.


— Ей это удавалось?


— О да. И не из-за него… не это унесло ее жизнь. С ней случился удар. Она в самом деле очень серьезно относилась к болезни, была осторожна в отношении всего, что отправлялось ей в рот. Когда я жила с ней, мне не разрешалось никаких сладостей или спиртного. Поэтому у меня так и не развился вкус к ним, и у нас в доме обычно ни того, ни другого много не бывает. — Она поцеловала Кэсси в щечку. — Я думаю, если Кэсс не попробует их теперь, то, может быть, позже они не будут ей нужны.


Я отвернулся от фотографии.


— Мы делаем все, что возможно, чтобы она была здорова, — проговорила Синди. — Если нет здоровья, то нет… ничего. Так ведь? Разговоры об этом мы слышим с детства, но только много позже начинаем понимать значение подобных слов.


Ее глаза были полны страдания.


Кэсси завертелась и забормотала что-то нечленораздельное.


— Совершенно с вами согласен, — заявил я. — Как вы смотрите на то, чтобы завтра опять встретиться?


— Конечно.


— Какое время подойдет?


— С ней или без нее?


— Без нее, если это возможно.


— Тогда, может быть, когда она спит. Обычно она спит с часу до двух или двух тридцати, а вечером ложится в семь или восемь. Может, в восемь, чтобы наверняка? Не слишком поздно для вас?


— В восемь часов, отлично.


— Возможно, Чип тоже сможет присутствовать. Это было бы очень хорошо, как вы думаете?


— Безусловно, — согласился я. — До завтра.


Она коснулась моей руки:


— Благодарю за все и очень сожалею. Я знаю, вы поможете нам пройти через это.

* * *


Выехав обратно на Топангу, я остановился у первой попавшейся бензоколонки и воспользовался платным телефоном, чтобы позвонить Майло на работу.


— Как раз кстати, — отозвался он. — Только что закончил разговор с Форт-Джексоном. Кажется, малышка Синди в самом деле была больна. Именно тогда, в восемьдесят третьем году. Но не воспалением легких и не менингитом. А гонореей. Из-за этого ее и изгнали из армии — она прослужила меньше ста восьмидесяти дней. Это означает, что от нее захотели избавиться как можно быстрее, чтобы потом не выплачивать пособие.


— Только из-за гонореи?


— Из-за гонореи и того, что привело к ней. Похоже, за те четыре месяца, что Синди пробыла там, она установила своего рода рекорд по неразборчивости в связях. Так что, если она водит муженька за нос, это означает, что она просто последовательна в своих действиях.


— Неразборчивость, — повторил я. — Только что я уехал от нее, и именно сегодня у меня впервые возникло ощущение ее сексуальности. Я приехал рано, сделал это умышленно, мне было любопытно, почему она не хотела, чтобы я приезжал до двух тридцати. У нее были распущенные волосы. Буквально. Была одета в короткие шорты и тенниску без бюстгальтера.


— Занялась тобой?


— Нет. На самом деле, она чувствовала себя неловко.


Спустя несколько минут рассыпала землю из цветочного горшка, испачкала одежду и поспешила выйти, чтобы переодеться, а когда появилась вновь, ее костюм был не столь легкомысленным.


— Может быть, ты только-только разминулся с ее дружком?


— Может быть. Она сказала, Кэсси спит с часу до двух, Чип в этот день с двенадцати до двух дает уроки, так что для интрижки лучшего времени и придумать нельзя. К тому же спальня пахла дезодорантом.


— Маскирующим запах любви, — закончил Майло. — А ты никого не видел? Какие-нибудь машины выезжали с улицы?


— Всего-навсего спец по бассейнам, смывающийся с подъездной дороги соседнего дома. О, черт, не думаешь ли ты, что это был он?


— Конечно, думаю, — засмеялся Майло. — Я всегда думаю о людях самое худшее. — Опять смех. — Бассейнщик. Вот тебе и типичная калифорнийская интрижка.


— Он был у соседей, а не у нее.


— Ну и что? Ничего необычного в том, что эти парни обслуживают несколько бассейнов в квартале, а раз это так далеко от города, он может заниматься всем этим чертовым участком. Способов великое множество. А у Джонсов есть бассейн?


— Да, но он был покрыт пластиком.


— Ты рассмотрел мистера Хлоризатора?


— Молодой, загорелый, волосы собраны в хвост. На его грузовике было написано: «Фирма по обслуживанию бассейнов „УЭЛЛИБРАЙТ“». «Брайт» написано не по правилам.


— Он видел, как ты подъехал?


— Да. Он притормозил, высунул голову и уставился на меня, потом широко улыбнулся и показал мне большой палец.


— Настроен дружески, да? Даже если он только что занимался с ней любовью, возможно, он не единственный. Там, в армии, она не была монашкой.


— Как ты узнал об этом?


— Это было нелегко. Армия скрывает свои дела просто из принципа. Чарли потратил много времени, пытаясь проникнуть в ее файл, но так ничего и не добился. В конце концов я проглотил свою гордость и позвонил полковнику — исключительно ради тебя, парень.


— Весьма благодарен.


— Ну да… К его чести, этот индюк не злорадствовал. Сразу соединил меня с незарегистрированным телефоном. Нечто вроде архива. Никаких подробностей, только фамилия, звание, номер и обозначение статьи увольнения из армии. Но мне повезло: я попал на офицера из архива, который служил в армии одновременно со мной, и убедил его позвонить в Южную Каролину и найти кого-нибудь, с кем я мог бы переговорить. Он отыскал женщину-капитана, которая была капралом тогда, когда Синди была рядовым пехотинцем. Она отлично помнила Синди. Похоже, наша девица была в казармах у всех на языке.


— Эта база исключительно женского состава. Значит, мы говорим о лесбиянках?


— Нет. Она развлекалась в городе, обычно во время увольнений, в местных барах. Все закончилось, по словам капитана, когда Синди связалась с группой подростков и один из них оказался сыном местной шишки. Она заразила его гонореей. Мэр города нанес визит командующему базой, и — всего хорошего. Жалкая историйка, а? Это имеет какое-то отношение к твоему Мюнхгаузену?


— Беспорядочность в связях не является типичной для синдрома, но если рассматривать ее как еще одну форму привлечения внимания, то, думаю, да. Кроме того, у Мюнхгаузенов часто наблюдается кровосмешение в детском возрасте, и сексуальная свобода может быть другой реакцией на это. Но вот что совершенно определенно соответствует синдрому, так это раннее знакомство с серьезной болезнью, а с серьезным заболеванием Синди познакомилась раньше гонореи. Вырастившая ее тетя оказалась диабетиком.


— Нарушение содержания сахара. Интересно.


— Подожди, есть еще много занятного.


Я рассказал ему о том, что нашел инсуджект и показал его Синди.


— Я подумал, что это может оказаться той очной ставкой, которую мы все время ожидали. Но Синди не проявила ничего похожего на чувство вины или беспокойство. Только удивилась по поводу того, что цилиндры лежали у нее под умывальником. Сказала, что это остатки от лекарств ее тети и до сего момента она считала, что выбросила их, когда убиралась после тетиной смерти в ее доме. Но на коробке не было пыли, так что, возможно, это еще одна ложь.


— Когда умерла тетушка?


— Четыре года тому назад. Доктор, которому присылались образцы, был лечащим врачом и начальником тети.


— Как его зовут?


— Ральф Бенедикт. Черт возьми, из всего того, что я знаю о Синди, можно заключить, что именно он и есть ее таинственный любовник. Кто лучше сымитирует различные болезни, как не врач? И нам известно, что Синди интересуют мужчины намного старше нее — за одного такого она вышла замуж.


— Но и помоложе тоже.


— Ага. Но в этом есть смысл, согласен? Доктор-любовник? Бенедикт может снабжать ее лекарствами и инструментами. Учить имитировать болезни.


— Но каковы его мотивы?


— Истинная любовь. Он рассматривает детей как помеху, желает избавиться от них, чтобы Синди принадлежала только ему. Возможно, вдобавок к этому с некоторым количеством деньжат Чипа. Как врач, он должен знать, как все устроить, он знает, как быть осторожным. Ведь смерть в одной семье двоих детей — причем второй умирает сразу после первого — кажется весьма подозрительной, но если причины смерти были разными и обе выглядели обоснованными с медицинской точки зрения, то почему бы не попробовать?


— Ральф Бенедикт, — повторил Майло. — Я проверю в медицинском совете.


— Синди выросла в Вентуре. Он все еще может жить там.


— Как называется компания, которая прислала ему эти цилиндры?


— «Холлоуэй медикал». Сан-Франциско.


— Посмотрим, что и когда ему еще присылалось. Цилиндры — они как пустые трубочки?


— Да, составляют часть набора. — Я описал ему систему «Инсуджект».


— И под умывальником не было никаких иголок или лекарств?


— Ничего. Иглы и капсулы с инсулином идут отдельно. — Я рассказал Майло о предпринятом мной обыске в спальне и холодильнике. — Но они могут находиться где угодно в доме. Теперь есть возможность получить ордер на обыск?


— Только на основании трубочек? Сомневаюсь. Если бы была вставлена игла и подсоединена капсула с инсулином, тогда возможно. Это служило бы доказательством преднамеренности, хотя Синди все же могла бы заявить, что это осталось от ее тети.


— Не смогла бы, если бы инсулин оказался свежим. Я не знаю срока хранения инсулина, но точно не четыре года.


— Ага. Так что найди мне немного свежего инсулина, и я отправлюсь к судье. А пока доказательной цепочки нет.


— Даже при низком содержании сахара у Кэсси?


— Даже при этом. Мне очень жаль. Интересно, почему она оставила их под умывальником?


— Возможно, ей не приходило в голову, что кто-то станет там искать. Коробка была засунута в угол, мне пришлось порыться, чтобы найти ее.


— И Синди нисколько не рассердилась, что ты совал нос во все углы ее ванной комнаты?


— Если и так, она не подала вида. Я сочинил сказку о том, что мне не хватило бумаги, поэтому и полез под умывальник за новым рулоном. Она извинилась за то, что оказалась не слишком хорошей хозяйкой.


— Стремится быть приятной, да? Мальчики в Южной Каролине наверняка воспользовались этим.


— Или она заставляет людей делать то, что хочет, изображая из себя глупенькую и покорную девочку. Я покинул этот дом, не чувствуя, что владею ситуацией.


— Ах ты, старый детектив по ванным комнатам. Похоже, что ты созрел для работы в полиции нравов.


— Думаю, пройду. Вся ситуация была противоестественной. И нельзя сказать, что я проявил себя положительно как психолог.


Я рассказал Майло, как Синди сунула Кэсси мне в руки, как девочка была доведена до паники.


— До этого момента мои отношения с Кэсси развивались очень хорошо. Теперь они подорваны в корне, Майло. Поэтому я вынужден думать, не попыталась ли Синди умышленно испортить мне все дело.


— Вальсирует и ведет в танце, да?


— Она сказала мне нечто, из чего я заключил, что для нее очень важно владеть ситуацией. Когда Синди была ребенком, тетя вообще не разрешала ей есть сладости, хотя ее поджелудочная железа была в полном порядке. Это, конечно, еще очень далеко от синдрома Мюнхгаузена, но какой-то намек на патологию присутствует — не разрешать здоровому ребенку время от времени полакомиться мороженым.


— Тетя, внушившая ей диабет?


— Именно. И откуда нам знать, не передала ли тетушка чего-нибудь еще — например, любовь к инъекциям? Не обязательно инсулина, может быть, какие-нибудь впрыскивания витаминов. Но это только мои предположения. Синди также сказала мне, что ограничивает Кэсси в сладостях. На первый взгляд, выглядит как правильный уход за ребенком. Забота о сохранении здоровья, вполне объяснимая для того, кто уже потерял одного малыша. Но, может быть, все эти странности происходят из-за слишком большой заботы о содержании сахара.


— Грехи матерей, — подытожил Майло.


— Тетя, по сути дела, заменила Синди мать. И посмотри, какую ролевую модель она создала: профессиональный медик, страдающий хронической болезнью, но умеющий ее сдерживать. Синди с гордостью говорила об этом. Возможно, девушка взрослела, ассоциируя понятие «женщина» — то есть «материнство» — с понятием болезни и суровости в проявлении чувств: тетя умела сдерживать болезнь, и болезнь не развивалась. Нет ничего удивительного, что Синди сразу после средней школы выбрала военную карьеру — от одной жесткой обстановки к другой. Но эта затея не удалась, и ее следующим шагом была школа, готовящая специалистов по вопросам дыхания. Потому что тетя Хэрриет сказала, что это хорошая профессия. Контроль и болезнь — эти два понятия повторяются все время.


— Синди когда-нибудь объясняла, почему не закончила медицинскую подготовку?


— Нет. Ты думаешь, опять беспорядочные связи?


— Я серьезно верю в модель поведения. Чем она потом занималась?


— Училась в колледже. Там и познакомилась с Чипом. Бросила учебу, вышла замуж. Сразу же забеременела — новые колоссальные изменения, которые, возможно, заставили ее почувствовать, что она потеряла контроль над ситуацией. Замужество было для нее восхождением вверх по социальной лестнице, но на самом деле оно привело ее к жизни в весьма уединенном месте. — Я описал Данбар-корт и окружающий участок. — Медленная смерть для того, кто жаждет внимания, Майло. Я уверен, когда Чип возвращается домой, ситуация не меняется. Он и в самом деле погружен в науку — крупная рыба в маленьком пруду. Перед тем как отправиться к ним в дом, я заехал в колледж Уэст-Вэлли, и мне удалось понаблюдать, как он ведет занятия. Гуру, сидящий на траве, последователи у его ног. Это целый мир, к которому она не принадлежит. Это положение отражается и в доме — все комнаты полны его книг, его наград, в обстановке нет ничего женского. Даже в собственном доме она не оставила своего отпечатка.


— Поэтому накладывает отпечаток на ребенка.


— Используя знакомые методы, то есть то, с чем знакома с детства. Инсулин, шприцы. Другие отравы — вытворяет черт-те что, следит за тем, что попадает в рот к Кэсси, точно так же, как когда-то за ней самой следила ее тетушка.


— А как насчет Чэда?


— Может быть, он действительно умер от синдрома внезапной младенческой смерти. Однако это еще одна травма в жизни Синди — и именно эта травма толкнула ее на край пропасти. А возможно, мамочка просто придушила своего малыша.


— Как ты думаешь, то, что ты нашел цилиндры, спугнет ее?


— По логике вещей, да, но, мне кажется, с Мюнхгаузенами вся эта игра во власть может привести к противоположному результату — ей захочется повысить ставки, переиграть меня. Поэтому, возможно, я добился только того, что положение Кэсси стало еще более опасным. Черт, я не знаю.


— Не бичуй себя. Где сейчас цилиндры?


— Здесь, у меня в машине. Ты можешь попробовать обнаружить на них отпечатки пальцев?


— Конечно, но отпечатки пальцев Синди или Чипа ни о чем не говорят — несколько лет назад один из них зарядил цилиндр и забыл о его существовании.


— А что ты скажешь по поводу отсутствия пыли на коробке?


— Что этот шкафчик чистый. Или что ты стряхнул пыль, если она была на коробке, когда вытаскивал ее оттуда. Я сейчас разговариваю как адвокат, хотя пока что у нас нет никого, кто бы в нем нуждался. И даже если тот парень, Бенедикт, прикасался к коробке, это тоже ничего не значит. Первоначально она была прислана ему.


— Но тетушка умерла, и у него не было никаких оснований отдавать коробку Синди.


— Это точно. Если мы сможем установить дату их отправки и эта дата подтвердит, что цилиндры были высланы после смерти тети, это будет замечательно. А серийные номера на этих штуках сохранились? Или счета?


— Сейчас посмотрю… Счета нет. А вот серийные номера есть. И авторское право на брошюрке производителя. Дата пятилетней давности.


— Отлично. Продиктуй мне номера, и я ими займусь. А тем временем, я считаю, тебе следует продолжить игру с Синди. Дай ей попробовать ее собственного лекарства.


— Каким образом?


— Устрой с ней встречу без ребенка…


— Уже договорились на завтрашний вечер. Чип также будет присутствовать.


— Еще лучше. Устрой ей очную ставку, без околичностей. Скажи ей прямо в лицо: ты считаешь, что кто-то причиняет вред здоровью Кэсси, и ты знаешь, каким образом наносится этот вред. Покажи цилиндры и заяви, что не веришь сказкам, будто они остались от тети. Тебе придется рискнуть, пойти на обман, сказать, что ты разговаривал с окружным прокурором и он готов предъявить обвинение в попытке убийства. И молись, чтобы она раскололась.


— А если нет?


— Тебя вышвырнут, отстранят от этого дела, но, по крайней мере, она будет знать, что кое-кому известно о ее делишках. Не думаю, что ты сможешь выиграть, если продолжишь выжидать, Алекс.


— А как насчет Стефани? Я включаю ее в это дело? Мы больше не считаем ее подозреваемой?


— Мы предполагали, что она могла бы быть тайной любовницей Синди, но никаких признаков этого нет. И если бы Стефани была замешана в этом деле, зачем тогда Синди связываться с Бенедиктом? Стефани — врач, она могла бы достать те же препараты, что и он. Все возможно, но, насколько я могу судить, мамочка все больше и больше начинает походить на истинного виновника всей затеи.


— Если Стефани снята с крючка, — продолжал я, — мне бы хотелось, чтобы она участвовала в завтрашнем разговоре — она ведущий врач Кэсси. Предпринимать такие решительные меры без ее ведома, вероятно, неэтично.


— Почему бы тебе ее не прощупать и не узнать ее мнение? Расскажи ей о шприцах и посмотри, как она это воспримет. Если сочтешь, что она не замешана, возьми с собой, когда будешь играть с головой Синди. Чем нас больше, тем мы сильнее.


— Буду играть с головой Синди? Звучит заманчиво.


— Редко выпадает такой случай, — проговорил Майло. — Если бы я мог сделать это за тебя, я бы не отказался.


— Спасибо за все.


— Есть еще что-нибудь?


Из-за находки инсуджекта я совершенно забыл о визите к доктору Янош.


— Много чего, — ответил я и сообщил Майло, как Хененгард опередил меня и забрал диски Дон Херберт. Затем я рассказал о звонках в институт Ферриса Диксона и профессору У. У. Зимбергу и о своих последних теориях насчет Херберт и Эшмора.


— Запутанная интрига. Алекс, может быть, частично это так. Но не позволяй себе отвлечься от Кэсси. Я все еще проверяю Хененгарда. Пока ничего нет. Но я продолжу. Где ты будешь, если что-то всплывет?


— После нашего разговора я сразу же позвоню Стефани. Если она у себя в кабинете, съезжу в больницу. Если ее нет, буду дома.


— Хорошо. Как насчет того, чтобы сегодня вечером встретиться и поделиться бедами? В восемь, о'кей?


— В восемь, отлично. Еще раз спасибо.


— Не благодари меня. Мы еще очень далеки от того чтобы чувствовать себя победителями.

29


Регистратор в отделении общей педиатрии сообщила:


— Доктор Ивз вышла. Я постараюсь ее найти.


Я подождал, глядя сквозь грязные стекла телефонной будки на движение транспорта и пыль. Вновь появились всадницы, они скакали по переулку и, видимо, направлялись с круга для прогулок. Стройные ноги в брюках для верховой езды сжимали блестящие бока лошадей. Все женщины улыбались.


Вероятно, ехали обратно в клуб выпить прохладительных напитков и поболтать. Я подумал, какие возможности в проведении свободного времени открывались перед Синди Джонс.


Лошади скрылись из виду, и в этот момент раздался голос оператора:


— Доктор Ивз не отвечает. Не хотите ли что-либо передать ей?


— Вы не знаете, когда она вернется?


— Она будет на совещании в пять часов. Вы можете попытаться поймать ее перед этим заседанием.


До пяти оставалось почти два часа. Я направился вдоль Топанги, думая о вреде, который можно причинить ребенку за это время. Я продолжал ехать на юг, пока не добрался до съезда с шоссе.


На улицах было много машин. Я втиснулся в этот нескончаемый хвост и с черепашьей скоростью направился на восток. Отвратительная дорога на Голливуд. Хотя ночью «скорая помощь» может промчаться как молния.

* * *


Было около четырех часов, когда я въехал на автостоянку для врачей, пристегнул пропуск к лацкану пиджака и направился в вестибюль, где попросил дежурную соединить меня со Стефани. Беспокойство, которое вспыхнуло во мне всего неделю назад, исчезло. Его место занял побуждающий к действию гнев.


Какая разница — и всего за семь дней…


Трубку не снимают. Я еще раз набрал номер — тот же оператор, тот же ответ, но в голосе дежурной слышалось едва заметное раздражение.


Я поднялся в общую педиатрию и прошел в приемное отделение, минуя пациентов, медсестер, врачей и не замечая их.


Дверь кабинета Стефани была закрыта. Я написал записку, где просил, чтобы она позвонила мне, и уже нагнулся, чтобы сунуть бумагу под дверь, когда хрипловатый женский голос окликнул меня:


— Могу ли я помочь вам?


Я выпрямился. На меня смотрела женщина намного старше шестидесяти. Такого белого халата мне никогда не приходилось видеть. Надетый поверх черного платья, застегнутый на все пуговицы. Очень загорелое, какое-то сжатое, покрытое морщинами лицо под шлемом прямых белых волос. Ее осанка заставила бы подтянуться и морского пехотинца.


Она увидела мой пропуск и сказала:


— О, извините, доктор.


Произношение, навевающее воспоминание о Марлен Дитрих и Лондоне. Небольшие зеленовато-голубые, быстрые, как молния, глаза. Золотая ручка приколота в нагрудном кармашке. На шее тонкая золотая цепочка, а на ней, как перламутровое яйцо, жемчужина в золотом гнездышке.


— Здравствуйте, доктор Колер, — проговорил я. — Я доктор Делавэр.


Мы обменялись рукопожатиями, и она прочитала мой пропуск. Смущение ей не шло.


— Раньше я состоял в штате сотрудников, — продолжал объяснять я. — С некоторыми пациентами мы работали вместе. Болезнь Крона. Адаптация при остомии.


— А, конечно. — Ее улыбка была теплой, что сделало ложь необидной. У нее всегда была такая улыбка, всегда, даже когда она разносила в пух и прах ошибочный диагноз, поставленный врачом, живущим при больнице. Очарование, заложенное с детства в высших кругах Праги, оборванное Гитлером, затем удобренное замужеством за знаменитым дирижером. Я помню, как она предложила использовать свои связи, чтобы добыть фонды для больницы. Как правление отказалось от ее предложений, посчитав такой метод добывания фондов «грубым».


— Ищете Стефани? — спросила Рита.


— Нужно переговорить с ней о пациенте.


Улыбка осталась, но взгляд заледенел.


— Как раз сама ее ищу. По расписанию она должна быть здесь. Но, думаю, будущая глава нашего отделения, скорее всего, чем-то занята.


Я притворился удивленным.


— О да, — подтвердила она. — Знающие люди говорят, что ее повышение по службе неизбежно. — Улыбка стала широкой и какой-то холодной. — Что ж, мои наилучшие пожелания ей… Хотя я надеюсь, что она научится предупреждать события. Один из ее пациентов, подросток, только что появился здесь без предварительной записи и закатывает скандал в приемной. И Стефани вышла, не отметившись.


— Это на нее не похоже, — сказал я.


— Правда? В последнее время подобное стало ее стилем. Может быть, она уже смотрит на себя как на поднявшуюся на ступеньку выше.


Мимо прошла медсестра. Рита окликнула ее:


— Хуанита?


— Да, доктор Колер.


— Вы видели Стефани?


— Мне кажется, она вышла.


— Из больницы?


— Мне так кажется, доктор. Она держала сумочку.


— Спасибо, Хуанита.


Когда медсестра ушла. Колер вынула из кармана связку ключей.


— Вот, — произнесла она, вставляя один из них в замок двери Стефани и отрывая ее. Я взялся за ручку, Рита вынула ключ и направилась прочь.

* * *


Кофеварка-эспрессо была выключена, а на столе, рядом со стетоскопом Стефани, стояла недопитая чашка. Запах свежежареного кофе забивал запах спирта, проникающий из приемных комнат. На столе также лежала стопка историй болезни и блокнот, набитый бумагой аптечной компании. Подкладывая под него свою записку, я обратил внимание на заметки на верхнем листе.


Дозировки, ссылки на журналы, внутренние номера телефонов больницы. Под всем этим — запись, быстро нацарапанная, едва различимая: «Б, „Браузерс“, 4».


«Браузерс» — лавка, где она приобрела переплетенный в кожу томик Байрона. Я видел эту книгу на верхней полке.


«Б» обозначает Байрон? Покупает еще одну?


Или встречается с кем-то в книжной лавке? Если встреча назначена на сегодня, то Стефани сейчас должна быть там.


Странное свидание в середине лихорадочного дня.


Непохоже на нее.


Непохоже до последнего времени, если верить Колер.


Что-то романтическое, что она хотела оградить от больничного перемывания косточек? Или просто искала некоторого уединения — тихие мгновения среди плесени и стихов?


Господу Богу известно, что она заслужила немного уединения.


Это очень плохо, но я собирался нарушить его.

* * *


Книжная лавка располагалась всего в полумиле от больницы в сторону Лос-Фелис и Голливуда, но на дороге было так много машин, что мне потребовалось десять минут, чтобы добраться до нее.


Лавка находилась на восточной стороне улицы, ее фасад за последние десять лет ничуть не изменился: пыльные витрины, а над ними — вывеска кремового цвета с черными готическими буквами: «ТОРГОВЕЦ АНТИКВАРНЫМИ КНИГАМИ». Я проехал мимо, отыскивая место для стоянки. Делая второй круг, я заметил, что старый «понтиак» включил габаритные огни. Я подождал, пока очень маленькая и очень старая женщина медленно отъехала от бровки. Как раз когда я наконец припарковался, из лавки вышел…


Пресли Хененгард.


Даже на таком расстоянии его усы были почти невидимы.


Я поспешил сползти пониже на сиденье. Хененгард потеребил свой галстук, вынул из кармана солнечные очки, надел их и бросил быстрый взгляд вверх и вниз по улице. Я нырнул еще ниже, можно сказать, вполне уверенный, что он не заметил меня.


Хененгард вновь коснулся своего галстука и пошел в южном направлении. Дойдя до угла, он свернул направо и скрылся из вида.


Я выпрямился.


Совпадение? У него в руках не было книги.


Но трудно было поверить, что именно с ним встречалась здесь Стефани. С какой стати она обозначила его в записке как «Б»?


Он ей не нравился, она сама говорила, что он похож на привидение.


И мне внушила это представление о нем.


Однако его хозяева повышали ее в должности.


Вела крамольные разговоры, а тем временем поддерживала дружеские отношения с врагами?


И все ради служебного положения?


«Можешь представить себе меня во главе отделения, Алекс?»


Все другие врачи, с которыми я разговаривал, были настроены на то, чтобы уйти из больницы, но она стремится к повышению по службе.


Враждебность Риты Колер давала понять, что такое перемещение не будет безболезненным. Что это, награда за хорошее поведение Стефани — за не вызывающее толков лечение внучки председателя правления?


Я вспомнил ее отсутствие на собрании в память Эшмора. И ее позднее появление там под предлогом занятости.


Может быть, это и правда, но раньше она нашла бы время для того, чтобы присутствовать на подобном собрании. И сама стояла бы на сцене.


Я продолжал обдумывать ситуацию, искренне желая, чтобы все оказалось не так. Но вот из лавки появилась Стефани, и я понял, что думать по-другому не смогу.


Улыбка удовлетворения на лице.


В руках никаких книг.


Так же, как и Хененгард, она оглядела улицу.


Большие планы у доктора Ивз.


Крыса, прыгающая на тонущий корабль.


Я приехал, чтобы показать ей патрон инсуджекта. Был готов, увидев ее реакцию, объявить о ее непричастности к делу и включить в завтрашнюю очную ставку с Синди Джонс.


Теперь я не знал, на чьей она стороне. Первоначальные подозрения Майло начали подкрепляться фактами.


Что-то не в порядке, что-то не так.


Я опять спрятался.


Она направилась прочь от магазинчика. В том же направлении, что и он.


Дошла до угла, посмотрела направо. Туда, куда пошел он.


Немного задержалась на углу. Все еще улыбается. Затем перешла улицу.


Я подождал, пока она не скроется из виду, затем отъехал от бровки. Как только я освободил место, кто-то мгновенно занял его.


В первый раз за весь день я почувствовал, что принес пользу.

* * *


Приехав домой около пяти, я обнаружил записку Робин, в которой она сообщала, что будет работать допоздна, если у меня нет каких-либо других планов. У меня их было множество, но ни один из них не касался развлечений. Я позвонил ей, услышав автоответчик, записал на него, что люблю ее и тоже буду работать. Хотя в тот момент, когда я говорил это, я еще не знал, над чем именно.


Я позвонил в Центр Паркера. Мне ответил гнусавый высокий мужской голос:


— Архив.


— Пожалуйста, детектива Стерджиса.


— Его зде-есь нет.


— Когда он вернется?


— А кто говорит?


— Алекс Делавэр, его друг.


Он повторил мое имя так, как будто оно было заразным, затем сказал:


— Я не имею ни ма-алейшего представления, мистер Делавэр.


— Как вы думаете, он сегодня ушел насовсем?


— Не могу и этого знать.


— Это Чарли?


Пауза. Покашливание.


— Это Чарльз Флэннери. Разве мы знакомы?


— Нет, но Майло рассказывал, что вы очень многому его научили.


Более длительная пауза, еще одно покашливание.


— Как благородно с его стороны. Если вас интересует расписание работы вашего друга, то я предложил бы вам позвонить в канцелярию заместителя начальника.


— Почему они могут знать?


— Потому что он там, мистер Делавэр. Уже полчаса. И пожалуйста, не спрашивайте меня, почему он там, я не зна-аю. Никто мне ничего не говорит.

* * *


У заместителя начальника. У Майло опять неприятности. Я надеялся, это не связано с тем, что он кое-что делал для меня. Пока я раздумывал над этим, позвонила Робин.


— Привет, как поживает наша малышка?


— Мне кажется, я разгадал, что с ней происходит, но беспокоюсь, не ухудшит ли мое открытие ее положение.


— Как это?


Я рассказал ей.


— Ты уже говорил с Майло?


— Я только что пытался разыскать его, а его вызвали к заместителю начальника. Он, используя компьютер департамента, занимался неофициальным розыском. Для меня. Надеюсь, это не создало для него неприятности.


— О, — проговорила Робин. — Ну, ничего, он выкрутится — это он уже не раз доказал.


— Какая мешанина, — продолжал я. — Это дело вызывает слишком много воспоминаний, Робин. Все те прошлые годы в больнице — восьмидесятичасовые рабочие недели, и все страдания, которые приходится проглатывать. Сколько мусора, с которым я не смог ничего поделать. Лечащие врачи тоже не всегда были в состоянии что-либо сделать, но в их распоряжении, по крайней мере, были пилюли и скальпели. А у меня только слова, кивки, многозначительные паузы и замысловатая поведенческая методика, применять которую мне выпадало очень нечасто. Большую половину дня я бродил по палатам, ощущая себя плотником с плохим инструментом.


Робин молчала.


— Да-да, я знаю, — продолжал я. — Жалость к себе у других вызывает скуку.


— Ты не можешь накормить грудью весь мир, Алекс.


— Ничего себе образ.


— Я говорю серьезно. Ты не менее мужествен, чем другие мужчины, но иногда мне кажется, что ты — страдающая мать, желающая накормить весь мир. Позаботиться обо всем. Это, возможно, и хорошо — только посмотри, скольким людям ты помог. Включая Майло, но….


— Майло?


— Конечно. Подумай, с чем ему приходится сталкиваться. Гей-полицейский, служащий в департаменте, где не признают существования подобных вещей. Официально он не существует. Подумай о постоянном отчуждении. Конечно, у него есть Рик, но это другой мир. Твоя дружба для него как ниточка — связь с остальным миром.


— Я дружу с ним не из благотворительности, Робин. Не надо делать из этого политики. Он просто нравится мне как человек.


— Именно так. Он отлично понимает характер твоей дружбы. Он как-то сказал мне, что ему потребовалось шесть месяцев, чтобы привыкнуть к сознанию, что у него есть подобный друг. Кто-то, кто принимает его таким, какой он есть. Он говорил, что такого друга у него не было с младших классов средней школы. Он ценит и то, что ты не пытаешься «лечить» его. И именно поэтому он старается для тебя. И, если из-за этого он попал в неприятную ситуацию, он сможет выкрутиться. Мы знаем, он, слава Богу, выкручивался и из худших положений… Ой, мне нужно выключить плиту. Ну ладно, на сегодня хватит с тебя глубоких мыслей.


— Когда ты успела стать такой мудрой?


— Я всегда была такой, мой кудрявый. Просто тебе стоит пошире открыть глаза.

* * *


Опять один. Я чувствовал себя готовым выпрыгнуть из собственной кожи. Позвонил оператору на телефонном коммутаторе. Четыре сообщения: какой-то адвокат просил о консультации по поводу опеки над ребенком, кто-то со степенью магистра управления бизнесом обещал помочь увеличить мою клиентуру, окружная ассоциация психологов желала знать, намерен ли я участвовать в следующем ежемесячном совещании, и если да, то что я предпочитаю — цыпленка или рыбу. И последнее сообщение от Лу Сестера: он не нашел ничего нового о бывших нанимателях Джорджа Пламба, но будет продолжать поиск.


Я вновь позвонил Майло, на тот случай, что он вернулся от заместителя начальника. Ответил Чарльз Флэннери, и я повесил трубку.


Что готовит Стефани, встречаясь с Хененгардом?


Проявление обыкновенного болезненного карьеризма или кто-то нажал на нее, используя давний арест за управление автомобилем в нетрезвом состоянии?


А возможно, ее пристрастие к спиртному не отошло в прошлое? Что, если эта тяга к выпивке все еще не поддается контролю и они используют это в своих целях?


Используют это в своих целях и в то же время готовят ей место главы отделения?


В этом нет никакого смысла — или наоборот, в этом скрыт очень глубокий смысл.


Если я был прав, предполагая, что Чак Джонс намерен уничтожить больницу, то назначение беспристрастного заведующего отделением будет чрезвычайно выгодно.


Крыса, карабкающаяся на тонущий корабль…


Я подумал кое о ком, кто спрыгнул с такого корабля.


Что заставило Мелендес-Линча в конце концов уйти?


Я не знал, захочет ли он разговаривать со мной. Наша последняя встреча, состоявшаяся несколько лет тому назад, была испорчена его глубокой подавленностью — мне стало случайно известно о неудачном лечении одного пациента и нарушении Раулем врачебной этики.


Но что я потеряю?


В справочном бюро Майами был зарегистрирован только один номер его телефона, служебный. Больница «Милосердной Девы Марии». Во Флориде сейчас уже полдевятого. Секретарша уже ушла, но, если Рауль не изменил своим привычкам, он все еще должен быть на работе.


Я набрал номер. Записанный на пленку культурный женский голос сообщил мне, что я соединился с офисом главного врача, но офис уже закрыт. Затем я услышал перечень кодов, которые могут соединить меня с оператором доктора Мелендес-Линча.


Я набрал номер кода немедленного розыска и ожидал ответа, размышляя о том времени, когда машины начнут вызывать друг друга и исключат путающий их человеческий фактор.


Еще не забытый голос произнес:


— Доктор Мелендес-Линч.


— Рауль, это Алекс Делавэр.


— А-алекс? Не шутишь? Как твои дела?


— Ничего, Рауль. А у тебя?


— Слишком жирный и слишком занятой, но в остальном превосходно… Вот это сюрприз. Ты что, здесь, в Майами?


— Нет, все еще в Лос-Анджелесе.


— А-а… Тогда расскажи мне, как ты провел все эти годы?


— Так же, как и предыдущие.


— Снова занимаешься частной практикой?


— Краткосрочными консультациями.


— Краткосрочными… значит, все еще в отставке?


— Не совсем. А как ты?


— Тоже в основном все, как и всегда, Алекс. Мы работаем над несколькими очень увлекательными проектами — изучаем в лаборатории онкогенеза повышенную проницаемость клетки, несколько специальных субсидий на разработку экспериментальных лекарств. А теперь скажи мне, чему я обязан честью твоего звонка?


— У меня к тебе вопрос. Но не профессиональный. Вопрос личного характера, поэтому, если ты не захочешь отвечать, так сразу и скажи.


— Личного характера?


— По поводу твоего ухода из больницы.


— Что именно ты желаешь знать?


— Почему ты это сделал.


— А можно спросить, почему ты вдруг проявляешь такое любопытство по поводу этих причин?


— Потому что я вернулся в Западную педиатрическую — консультирую по одной болезни. И это место выглядит по-настоящему печальным, Рауль. Плохой моральный климат, люди уходят — такие люди, от которых я никогда не ожидал, что они это сделают. Я знаком с тобой ближе, чем с другими, поэтому и звоню тебе.


— Да, это вопрос личного характера, — проговорил Рауль. — Но я не отказываюсь ответить на него. — Он засмеялся. — Ответ очень прост, Алекс. Я ушел потому, что был не нужен.


— Новой администрации?


— Да. Этим варварам. Выбор, который они предоставили мне, был прост. Уходи или погибни как профессионал. Это был вопрос выживания. Пусть тебе говорят все, что угодно, но деньги не играли здесь абсолютно никакой роли. Никто никогда не работал в Западной педиатрической ради денег, это тебе известно. Хотя, когда вестготы забрали управление в свои руки, материальное положение больницы заметно ухудшилось. Замораживание зарплаты, свертывание программы приема на работу, сокращение нашего секретарского персонала, весьма надменное отношение к врачам, как будто мы были их слугами. Они даже выставили нас на улицу. Как ненужные вещи. Я мог переносить все это ради работы. Ради научных исследований. Но когда и их прикрыли, у меня просто не было оснований оставаться.


— Они прикрыли твои научные исследования?


— Не впрямую. Тем не менее в начале последнего академического года правление объявило о своей новой политике: из-за финансовых затруднений больница больше не будет выплачивать свою долю в субсидиях на научные работы. Тебе известно, как действует правительство по отношению ко многим субсидиям: те деньги, которые оно кому-либо отпускает, находятся в прямой зависимости от того, вносит ли учреждение, в котором ты работаешь, свою долю в предполагаемые расходы. Некоторые частные организации теперь настаивают на такой же политике. Все мои субсидии поступали от Национального объединения статистики. Правило, отменяющее дополнительные выплаты, практически свело к нулю все мои проекты. Я пытался доказывать, орал, визжал, показывал им расчеты и факты — все то, чего мы пытались добиться в результате своих научных поисков; Боже мой, ведь это был детский рак. Все бесполезно. Тогда я полетел в Вашингтон и разговаривал с правительственными вандалами, пытаясь заставить их приостановить действие этих правил. С тем же результатом. Такая добрая и тихая компания, а? Ни для кого из них человек ничего не значит. Так что же мне оставалось делать, Алекс? Продолжать работать в Западной педиатрической в качестве сверхобразованного технического работника и отказаться от результатов пятнадцатилетнего труда?


— Пятнадцать лет, — проговорил я. — Это должно быть тяжело.


— Да, это было нелегко, но оказалось, что есть просто фантастическое решение. Здесь, в «Милосердной Деве Марии», я заседаю в правлении как полноправный член с правом голоса. Здесь тоже хватает идиотов, но я могу не обращать на них внимания. Я пользуюсь и привилегиями: мой второй ребенок, Амелия, принята в медицинскую школу в Майами и живет со мной. Моя квартира в кондоминиуме выходит окнами на океан, и в тех редких случаях, когда мне удается отправиться в Маленькую Гавану[57], я чувствую себя маленьким мальчиком. Это похоже на хирургическую операцию, Алекс. Процесс был болезненным, но результаты стоили того.


— Они просто идиоты, что потеряли тебя.


— Согласен. Пятнадцать лет — а они мне даже золотых часов не подарили. — Рауль рассмеялся. — Это не люди, а перед ними дрожат все врачи. Все, что для них имеет значение, это деньги.


— Ты имеешь в виду Джонса и Пламба?


— И еще ту пару псов, что ходят за ними по пятам, Новак и как там еще второй. Может быть, они и бухгалтеры, но очень напоминают мне головорезов Фиделя. Послушайся моего совета, Алекс. Постарайся не слишком увязнуть в тамошних делах. Почему бы тебе не приехать в Майами и не применить свое мастерство там, где его оценят по достоинству? Мы вместе напишем на какую-нибудь субсидию научную работу. Сейчас на первое место вышел вопрос о СПИДе — от него так много горя. Две трети наших пациентов с гемофилией получили зараженную кровь. Ты можешь здесь быть полезным, Алекс.


— Спасибо за приглашение, Рауль.


— Оно искреннее. Я помню пользу, которую мы принесли, работая вместе.


— Я тоже.


— Подумай об этом, Алекс.


— О'кей.


— Но, конечно, ты этого не сделаешь.


Мы оба рассмеялись.


— Можно мне задать тебе еще один вопрос? — спросил я.


— Тоже личный?


— Нет. Что тебе известно об институте химических исследований Ферриса Диксона?


— Никогда не слышал о таком. А что?


— Он выдал субсидию одному врачу в Западной педиатрической. И больница выплачивает свою долю в этой субсидии.


— Серьезно? И кто этот парень?


— Токсиколог по имени Лоренс Эшмор. Он написал работу по эпидемиологии — что-то о детском раке.


— Эшмор… Никогда не слышал о нем. Какой эпидемиологией он занимается?


— Пестициды и процент заражения. В основном теоретическая работа, игра с числами.


Рауль фыркнул:


— Сколько же денег отпустил ему этот институт?


— Почти миллион долларов.


Молчание.


— Что?


— Это правда, — подтвердил я.


— И больница выплачивает свою долю в субсидии?


— Круто, да?


— Абсурд. Как называется этот институт?


— Институт Ферриса Диксона. Он субсидировал еще только одну работу, но дал значительно меньше. Какой-то экономист по фамилии Зимберг.


— С выплатой своей доли субсидии… Гм-м, я проверю это. Спасибо за подсказку, Алекс. И подумай о моем предложении. Солнце сияет и здесь.

30


Майло мне не позвонил, и я начал сомневаться, что он приедет на нашу встречу в восемь часов. Когда он не появился и в двадцать минут девятого, я решил, что нашей встрече помешало то, что задерживало его в Центре Паркера. Но в восемь тридцать семь в мою дверь позвонили, я открыл ее и увидел своего друга. Позади него стоял еще кто-то.


Пресли Хененгард. Его лицо маячило над плечом Майло, как зловещая луна. Его рот был маленьким, как у младенца.


Майло заметил выражение моих глаз, подмигнул мне, сигнализируя, что все в порядке, положил руку мне на плечо и вошел. Хененгард замешкался на минуту, но все же последовал за ним. Руки прижаты к бокам. Пистолета с собой нет. Пиджак не вздувается, никаких признаков принуждения.


Эта парочка выглядела как полицейский наряд.


— Через минуту я присоединюсь к вам, — произнес Майло и шмыгнул в кухню.


Хененгард остался стоять в холле. Большие кисти его рук были покрыты пятнами. Глаза обегали комнату. Дверь все еще была не заперта. Я закрыл ее, он не пошевелился.


Я прошел в гостиную. И хотя не мог расслышать его шагов, знал, что он следует за мной.


Он подождал, пока я сяду на кожаный диван, расстегнул свой пиджак и опустился в кресло. Его живот навис над поясом, натягивая белую плотную ткань сорочки. Все остальное тело было широким и плотным. Розовая, как цветок вишни, кожа шеи нависала над воротником сорочки. Пульс сонной артерии бился ровно и быстро.


Я слышал, как Майло возится на кухне.


— Приятная комната. Хороший вид из окна? — проговорил Хененгард.


Я впервые услышал его голос. Интонации Среднего Запада, тон средней высоты со склонностью к пронзительности. Если слушать по телефону, возникнет представление о не столь крупном мужчине.


Я ничего не ответил.


Он сложил руки на коленях и опять принялся разглядывать комнату.


Из кухни продолжал доноситься шум.


Он повернулся в сторону кухни и сообщил:


— Что касается меня, я считаю, что частная жизнь людей — это их дело. Мне она полностью безразлична до тех пор, пока не мешает их работе. Обстоятельства складываются так, что я могу помочь ему.


— Замечательно. Не хотите ли сообщить мне, кто вы?


— Стерджис утверждает, что вы можете хранить тайны. Очень немногие люди умеют это делать.


— Особенно в Вашингтоне?


Непроницаемый взгляд.


— Или в Норфолке, штат Вирджиния?


Он вытянул губы, и его рот превратился в недовольный маленький бутончик. Усы над ним казались всего лишь пятном мышиного цвета. Уши без мочек были тесно прижаты к голове и сразу же переходили в бычью шею. Несмотря на сезон, он был в сером костюме из плотной шерсти. Брюки с отворотами, черные полуботинки с замененными подметками и голубая ручка в нагрудном кармане. На лбу по границе волос выступал пот.


— Вы пытались следить за мной, — сказал он. — Но на самом деле у вас нет даже представления о том, что происходит.


— Интересно, а я чувствовал, что следят за мной.


Он покачал головой. Бросил строгий взгляд. Будто был учителем, а я, ученик, сделал ошибочное предположение.


— Тогда просветите меня, — предложил я.


— Мне нужно получить от вас обещание соблюдать абсолютную секретность.


— В отношении чего?


— Всего, что я расскажу вам.


— Это слишком широко.


— Именно это мне и необходимо.


— Это имеет отношение к Кэсси Джонс?


Он начал отбивать пальцами дробь на коленях.


— Не прямое.


— Но косвенно касается ее?


Он не ответил.


— Вы хотите получить от меня обет молчания, но сами не поступаетесь и словом. Вы, должно быть, работаете на правительство?


Молчание. Он изучает рисунок моего персидского ковра.


— Если это компрометирует Кэсси, — продолжал я, — я не могу обещать ничего.


— Вы ошибаетесь. — Он еще раз покачал головой. — Если бы вы действительно заботились о ней, то не мешали бы мне.


— Что так?


— Я могу помочь и ей.


— Вы очень заботливый человек, правда?


Он пожал плечами.


— Если вы в состоянии прекратить издевательства над ребенком, то почему не делаете этого?


Он перестал барабанить по коленям и соединил указательные пальцы.


— Я не говорил, что всемогущ. Но я могу быть полезен. Ведь вы до сего времени еще ничего не достигли, так ведь?


Прежде чем я успел ответить, он подскочил с места и направился в кухню. Вернулся с Майло, который нес три чашки кофе.


Взяв себе одну, Майло поставил две другие на кофейный столик и уселся на другом конце дивана. Наши взгляды встретились. Он слегка кивнул головой. Намек на извинение.


Хененгард снова уселся в кресло, но только не в то, с которого только что встал. Ни он, ни я не прикоснулись к кофе.


— Скоол[58], — проговорил Майло и отпил из чашки.


— Ну и что теперь? — спросил я.


— А-а, у него не очень хорошо получается насчет очарования, — догадался Майло. — Но, должно быть, он сможет сделать то, что обещает.


Хененгард повернулся к полицейскому и свирепо посмотрел на него.


Майло скрестил ноги и продолжал потягивать кофе.


— Ты здесь без принуждения, а? — поинтересовался я.


Майло ответил:


— Все относительно, — и обратился к Хененгарду: — Перестань играть в детские игры агента ФБР и сообщи человеку хотя бы некоторые сведения.


Хененгард еще секунду посверкал на него глазами. Повернулся ко мне. Посмотрел на свою чашку кофе. Коснулся усов.


— Эта ваша теория, — начал он, обращаясь ко мне, — насчет того, что Чарльз Джонс и Джордж Пламб губят больницу — с кем вы ее обсуждали?


— Это не моя теория. Все служащие клиники считают, что администрация губит ее.


— Да, но все служащие не заходят так далеко, как вы. С кем еще вы разговаривали, кроме Луиса Б. Сестера?


Я скрыл мое удивление и испуг.


— Лу не замешан в этом деле.


Хененгард слегка улыбнулся:


— К сожалению, замешан, доктор. Человек его положения, с его связями в финансовом мире, мог оказаться для меня сложной проблемой. К счастью, он готов к сотрудничеству. В данный момент встречается с одним из моих коллег у себя в Орегоне. Мой коллега говорит, что состояние мистера Сестера весьма обширно. — Широкая улыбка. — Не беспокойтесь, доктор. Мы применяем тиски для пальцев только в крайнем случае.


Майло поставил свою чашку на стол.


— Почему бы тебе не перейти прямо к делу, парень?


Улыбка Хененгарда исчезла. Он выпрямился в кресле и посмотрел на Майло.


Безмолвный пристальный взгляд.


Майло взглянул на мужчину с раздражением и отпил кофе.


Хененгард немного выждал, прежде чем вновь повернуться ко мне.


— Говорили ли вы с кем-нибудь еще, кроме мистера Сестера? Не считая вашей приятельницы, мисс… э-э… Кастанья. Не волнуйтесь, доктор, из того, что мне известно о ней, я могу судить, что она едва ли сообщит об этом деле в «Уолл-стрит джорнэл».


— Какого черта вам нужно? — взорвался я.


— Имена всех тех, кого вы подключили к своей игре воображения. Особенно людей с деловыми связями или имеющих основания быть недовольными Джонсом и Пламбом.


Я взглянул на Майло. Он кивнул, хотя и не выглядел особенно радостным.


— Еще только один человек, — сказал я. — Врач, который когда-то работал в Западной педиатрической. Теперь он живет во Флориде. Но я не сказал ему ничего, о чем бы он уже сам не знал, и мы не вдавались в детали.


— Доктор Линч, — заключил Хененгард.


Я выругался.


— Чем вы занимаетесь? Прослушиваете мой телефон?


— Нет, в этом не было необходимости. Время от времени мы созваниваемся с доктором Линчем. Делаем это уже в течение некоторого времени.


— Он навел вас на здешние дела?


— Давайте не будем отвлекаться, доктор Делавэр. Главное то, что вы мне сказали о разговоре с ним. Это хорошо. Откровенность, вызывающая восхищение. Мне также нравится ваш метод, с каким вы подошли к делу. Моральные дилеммы имеют для вас значение, а мне не слишком часто приходится сталкиваться с подобным. Поэтому сейчас я доверяю вам больше, чем когда входил в вашу квартиру, а это хорошо для нас обоих.


— Ах, как трогательно, — проворчал я. — И какова будет моя награда? Дозволение узнать ваше настоящее имя?


— Нет, сотрудничество. Может быть, мы будем взаимно полезны. Для Кэсси Джонс.


— Как вы собираетесь помочь ей?


Он скрестил руки на своей похожей на барабан груди.


— Ваша теория, теория всех служащих, весьма привлекательна. Для одночасовой передачи на телевидении. Жадные капиталисты высасывают кровь из любимого учреждения; хорошие парни приходят и наводят порядок; далее следует реклама.


— Кто же в нашем случае эти самые хорошие парни?


Он прижал ладонь к груди.


— Вы обижаете меня, доктор.


— Кто вы? Агент ФБР?


— Другой набор букв — они для вас ничего не значат. Давайте вернемся к вашей теории, привлекательной, но ошибочной. Помните ли вы первую реакцию Сестера, когда вы развернули ее перед ним?


— Он сказал, что это неправдоподобно.


— Почему?


— Потому что Чак Джонс всегда был созидателем, а не разрушителем.


— А-а.


— Но затем он проверил «трудовую биографию» Пламба и обнаружил, что компании, с которыми Пламб был связан, имели интересную тенденцию — все они существовали недолго. Так что, возможно, Джонс изменил свой стиль и теперь намерен применять тактику огня и меча.


— Тактика огня и меча — это стиль Пламба, — возразил Хененгард. — Это длинная история создания компаний для дельцов, играющих на понижении курса при массовой продаже акций, и получения жирных комиссионных от подобных распродаж. Однако это были компании, обеспеченные имуществом обанкротившейся фирмы, достойным разграбления. Но в чем же может состоять побудительная причина для разорения абсолютно неприбыльной растратчицы денег, какой является Западная педиатрическая больница? Где ее активы доктор?


— Для начала — земля, на которой расположена больница.


— Земля. — Он опять покачал головой и поводил в воздухе пальцем. Этот парень явно имел педагогические наклонности. — В действительности земля принадлежит городу и арендуется больницей по контракту на девяносто девять лет с правом возобновления контракта еще на девяносто девять лет — при обращении больницы — по цене один доллар в год. Есть официальный документ, можете проверить его в канцелярии, как это сделал я.


— Вы находитесь здесь не потому, что Джонс и его шайка невинны, как младенцы, — сказал я. — За чем вы охотитесь?


Хененгард подвинулся вперед:


— Подумайте об обратимом имуществе, доктор. В распоряжении Чака Джонса находится большое количество ценных бумаг высокого достоинства и облигаций.


— Портфель ценных бумаг больницы? Джонс распоряжается ими. Что же он делает — снимает сливки?


Очередное покачивание головой.


— Близко, но не в точку, доктор. Хотя это вполне разумное предположение. Но как оказывается на самом деле, портфель с ценными бумагами больницы — это просто шутка. В течение тридцати лет из него вытаскивали деньги для подкрепления бюджета больницы и в конце концов ободрали почти до костей. На самом деле Чак Джонс даже немного укрепил его — он очень умный инвестор. Но рост цен продолжает съедать все деньги. Так что в этом портфеле никогда не будет достаточно денег, чтобы сделать манипуляции с бюджетом, стоящие усилий — на уровне Джонса.


— А каков его уровень?


— Восьмизначное число. Высококлассные финансовые манипуляции. Государственное казначейство после рукопожатия с Чаком Джонсом стало бы пересчитывать, все ли их пальцы на месте. Его имидж — финансовый маг и кудесник, и он в процессе своей деятельности даже спас несколько компаний. Но тем не менее причиной всех разорении являются именно его старания по разграблению имущества. Этот человек уничтожил больше предприятий, чем большевики.


— Тогда «огнем и мечом» — это и его стиль… если цены достаточно высоки.


Хененгард посмотрел на потолок.


— Почему никто не знает об этом? — спросил я.


Хененгард еще немного продвинулся вперед и теперь сидел, едва касаясь кресла.


— Скоро это случится, — спокойно проговорил он. — Я иду по его следу четыре с половиной года, и конец уже близок. Никому не позволю помешать мне. Поэтому мне необходима полная конфиденциальность. Я не позволю сбить меня с курса, разрушить мои планы. Понимаете? — Розовый цвет его шеи сгустился до томатного. Он дотронулся до своего воротника, расстегнул его, ослабил галстук. — Он очень осторожен, — продолжал Хененгард. — Прекрасно заметает следы. Но я намерен побить его в его собственной игре.


— Как заметает свои следы?


— С помощью множества теневых корпораций и холдинговых компаний, дутых синдикатов, счетов в иностранных банках. Буквально сотни торговых счетов, действующих одновременно. Плюс батальоны лакеев, таких как Пламб, Робертс и Новак, большинство из которых знают только небольшую часть каждого дела. Это прикрытие настолько надежно, что даже такие люди, как мистер Сестер, не могут разглядеть, что за ним скрывается. Но когда Джонс падет, он грохнется изо всей силы, доктор. Это я вам обещаю. Он наделал ошибок, и я подцепил его на мушку.


— Ну так что же он разворовывает в Западной педиатрической больнице?


— Вам действительно ни к чему знать подробности. — Хененгард взял чашку и сделал глоток.


Я вспомнил свой разговор с Лу:


— Зачем синдикату выкупать ее, а потом закрывать?


— Причины могут быть разные… Им нужна была собственность фирмы, а не она сама.


— Какая собственность?


— Диагностическое оборудование, инвестиции, пенсионный фонд…


— Врачебный пенсионный фонд, — проговорил я. — Джонс распоряжается и им, так ведь?


Хененгард поставил чашку на стол.


— Устав больницы гласит, что это его компетенция.


— И что он с ним сделал? Превратил его в собственную копилку?


Хененгард молчал.


Майло пробурчал:


— Вот дерьмо.


— Что-то в этом роде, — подтвердил Хененгард, нахмурившись.


— Размеры пенсионного фонда выражаются восьмизначным числом? — спросил я.


— Весьма солидным восьмизначным числом.


— Ну так расскажите, как это возможно?


— Немного везения, немного умения, но главным образом — простое течение времени, доктор. Вы когда-нибудь считали, сколько дает тысяча долларов, положенная сроком на семьдесят лет на сберегательный счет с пятью процентами годовых? Попробуйте как-нибудь. Врачебный пенсионный фонд составляет семидесятилетнюю стоимость корпоративных облигаций и акций с голубой каймой, которая возросла в десять, двадцать, пятьдесят, сто раз, которая бессчетно дробилась, по которой выплачивались дивиденды, в свою очередь, вновь инвестируемые в этот фонд. Со времен Второй мировой войны рынок акций стабильно укреплялся. В этом фонде имеются такие сокровища, как акции компании Ай-Би-Эм, в свое время купленные по два доллара за штуку. Акции «Ксерокса» по одному доллару. И в отличие от коммерческого инвестиционного фонда здесь почти ничего не выплачивается. Устав гласит, что фонд нельзя использовать для оплаты больничных расходов, поэтому единственный отток денег — это выплаты уходящим в отставку докторам. А это всего-навсего тоненькая струйка, потому что устав также сводит к минимуму выплаты тем, кто уходит, не отработав в этой больнице двадцать пять лет.


— Фактическая структура такова, что всякий, покидающий больницу раньше установленного срока, не получает ничего, — сказал я, вспомнив слова Эла Маколея о том, что он не заработал никакой пенсии.


Хененгард одобрительно кивнул. Студент наконец начинает правильно понимать сказанное.


— Это называется правилом частичной выплаты, доктор. Большинство пенсионных фондов имеют такую структуру — предполагается, что она стимулирует преданность сотрудников. Когда семьдесят лет тому назад медицинская школа согласилась внести свою долю в этот фонд, она поставила условие, что, если доктор уходит, не прослужив пяти лет, он не получает ни единого пенни. Та же участь ожидает того, кто уходит, проработав сколько угодно лет, и продолжает врачебную практику, получая примерно такую же зарплату. Доктора очень легко находят работу, поэтому эти две группы составляют восемьдесят девять процентов случаев. Из оставшихся одиннадцати процентов весьма немногие служат все двадцать пять лет и удовлетворяют условиям для получения полной пенсии. Но деньги, вносимые в фонд за каждого врача, который когда-либо работал в больнице, остаются в нем и зарабатывают прибыль.


— Кто еще, кроме медицинской школы, вносит деньги в фонд?


— Вы служили в штате, разве вы не читали перечень полагающихся вам пособий и пенсии?


— Психологов не включали в этот фонд.


— Да, вы правы. Там предусматриваются только доктора медицины… Ну что ж, считайте, вам повезло, что вы доктор философии.


— Кто еще вносит деньги в фонд? — повторил я свой вопрос.


— Остальное доплачивает больница.


— Доктора ничего не платят?


— Ни единого пенни. Именно поэтому они приняли такие строгие правила. Но это было очень непредусмотрительно с их стороны. Большинству из них пенсия не светит.


— Крапленые карты, которые обеспечивают Джонсу приток в копилку восьмизначной суммы, — заключил я. — Поэтому он и делает жизнь персонала невыносимой. Он не хочет уничтожить больницу, ему надо, чтобы она еле тащилась и чтобы ни один врач не задерживался в ней слишком долго. Ему выгодно поддерживать быструю смену персонала — пусть врачи уходят, не выслужив и пяти лет, пусть уходят, пока сравнительно молоды, чтобы найти работу на уровне здешней. Пенсия продолжает накапливать дивиденды, которые не нужно выплачивать, и Джонс пожинает плоды.


Хененгард энергично кивнул:


— Шайка грабителей, доктор. Это происходит по всей стране. В США существует свыше девятисот тысяч корпоративных пенсионных фондов. Два триллиона долларов, управляемых доверенными лицами от имени восьмидесяти миллионов работников. Когда последнее повышение цен на рынке создало миллиарды долларов прибыли, корпорации вынудили конгресс ослабить правила ее использования. Теперь деньги считаются имуществом компании и менее всего — собственностью рабочих. Только за один прошлый год шестьдесят самых крупных корпораций США имели шестьдесят миллиардов в собственном распоряжении. Некоторые компании начали покупать страховые полисы, чтобы иметь возможность использовать основной капитал. Отчасти именно это разожгло манию приобретения контрольного пакета; статус пенсионного фонда — это первое, что учитывают спекулянты фондового рынка, когда выбирают свои жертвы. Они ликвидируют компанию, используют прибыль для покупки следующей компании, а потом ликвидируют и ее. И так повторяется раз за разом. Если по этой причине людей выбрасывают с работы, что ж, очень печально.


— Богатеют за счет чужих денег.


— Не имея надобности создавать какие-либо товары или оказывать услуги. Кроме того, как только вы начинаете думать, что чем-то владеете, вам становится легче изменять правила. Нелегальные манипуляции с пенсией приобрели небывалый размах — растраты, личные займы из фонда, предоставление приятелям контрактов на управление, получение взяток, в то время как приятели требуют неслыханного вознаграждения за управление, — все это дань организованной преступности. На Аляске мы столкнулись с ситуацией, когда подобная банда полностью присвоила себе профсоюзный фонд и рабочие потеряли все до единого цента. Кроме того, компании поменяли правила в середине игры, изменив условия выплаты пенсии. Вместо ежемесячной выплаты вышедшему на пенсию выдают сразу все деньги, исходя из расчета ожидаемой продолжительности его жизни, а компания берет на себя роль прорицателя. Сейчас такая форма узаконена, но, по сути, она уничтожает весь смысл пенсии как материального обеспечения рабочего человека в преклонном возрасте. Рядовой парень в голубом воротничке не имеет ни малейшего представления, как вложить свои деньги. Только пять процентов делают это. Большинство же растрачивают пенсии по мелочам и остаются на мели.


— Сверхприбыли, повышение цен на рынке, — проговорил я. — А что происходит, когда в экономике, как сейчас, наступает спад?


— Если компания гибнет, а ее фонды уже разворованы, рабочим приходится получать деньги в любых страховых компаниях, у которых они есть. Кроме того, имеется федеральный фонд — КГПО. Корпорация гарантии пенсионного обеспечения. Но у нее, как и у Корпорации страховых банков и вкладов и федеральной корпорации сбережений и ссуд, чрезвычайно мало средств. Если многие компании с разграбленным имуществом начнут ликвидироваться, возникнет кризис и забавно тогда будут выглядеть эти самые сбережения и ссуды. Но даже если Корпорация гарантии пенсионного обеспечения продолжит функционировать, рабочему потребуются годы, чтобы получить деньги по своей претензии. Самый серьезный удар будет нанесен старым и больным, тем, кто оставался преданным компании, кто посвятил ей всю свою жизнь. Люди обращаются в систему социального обеспечения, ждут. И умирают.


Все его лицо покраснело, руки сжались в большие, покрытые пятнами кулаки.


— Значит, врачебный фонд в опасности? — спросил я.


— Пока нет. Как говорил вам мистер Сестер, Джонс предвидел наступление «черного понедельника» и получил огромную прибыль. Правление директоров больницы просто обожает его.


— Увеличивает сумму в своей копилке, чтобы потом ее же и разграбить?


— Нет, он грабит прямо сейчас. Опуская туда доллары, он одновременно вынимает их.


— Как он ухитряется проделывать все это и не попадаться?


— Только он один совершает все сделки — он один видит всю картину целиком. Использует фонд в личных целях. Держит в нем акции, смешивает счета фонда со своими, ежечасно переводит деньги туда и обратно. Играет ими. Продает и покупает, действуя под десятками вымышленных имен, сменяемых ежедневно. Сотни сделок каждый день.


— И получает крупные комиссионные?


— Очень крупные. Кроме того, благодаря всему этому почти невозможно уследить за ним.


— Но вы-то смогли.


Хененгард кивнул, лицо его вспыхнуло — азарт охотника.


— Мне потребовалось четыре с половиной года, но я наконец добрался до его банков данных, и пока что он не знает об этом. У него нет оснований подозревать, что за ним следят, — обычно правительство не обращает внимания на убыточные пенсионные фонды. Если бы Джонс не совершил несколько ошибок в отношении некоторых погубленных им корпораций, он был бы хозяином на попечительских небесах.


— Какие ошибки?


— Неважно, — вдруг рявкнул Хененгард.


Я пристально посмотрел на него.


Он заставил себя улыбнуться и протянул вперед руку.


— Главное в том, что его броня наконец дала трещину и я с трудом, но открываю ее — подбираюсь восхитительно близко, чтобы разнести ее вдребезги. Сейчас наступил решающий момент, доктор. Поэтому, когда за мной начинают следить, я становлюсь таким раздражительным. Понимаете? Ну, теперь вы удовлетворены?


— Не сказал бы.


Он насторожился:


— Что вам непонятно?


— Для начала — пара убийств. Почему погибли Лоренс Эшмор и Дон Херберт?


— Эшмор, — проговорил он, покачав головой. — Эшмор был странным типом. Врач, который действительно разбирался в экономике и умел с пользой применять свои знания. Он разбогател и, как большинство богатых людей, начал верить, что сообразительнее других. Такой сообразительный, что может избежать выплаты полагающихся налогов. Некоторое время это ему удавалось, но Служба внутренних доходов США в конце концов поймала его. Он мог надолго сесть в тюрьму. А я помог ему.


— Ах ты, маленький мошенник, — сказал я. — Он был вашим лазутчиком, и добывал данные о Джонсе, так? Чтобы вклиниться в стан врага, лучшего и искать не надо — доктор медицины, не принимающий больных. А его диплом был настоящим?


— На все сто процентов.


— Вы купили ему эту должность за миллионную субсидию, плюс дотация больницы. Практически больнице заплатили, чтобы она приняла его на работу.


Хененгард удовлетворенно улыбнулся:


— Жадность. Срабатывает безотказно.


— Вы работаете в Службе внутренних доходов? — спросил я.


Продолжая улыбаться, Хененгард покачал головой:


— Очень редко одно щупальце перекрещивается с другим.


— Как же вы поступили? Просто сделали заказ в Службу внутренних доходов? Пришлите мне врача, у которого возникли неприятности с уплатой налогов и который умеет работать на компьютере, — и они выполнили ваш заказ?


— Все не так просто. Потребовалось много времени, чтобы найти такого человека, как Эшмор. И эта находка явилась одним из основных факторов, который помог убедить… мое начальство субсидировать мой проект.


— Ваше начальство, — продолжал я расспросы, — институт химических исследований Ферриса Диксона — ИХИ. Или второе «И» означает что-то другое?


— «Истощай все возможные ресурсы» — таково было представление Эшмора о шутке, для него все было игрой. Единственное, чего он хотел, это соответствовать Загородному клубу игроков в кегли — этот клуб был его любимым. Он гордился тем, что хорошо образован. Но я убедил его быть более осторожным.


— Кто такой профессор Уолтер Уильям Зимберг? Ваш начальник? Или еще один лазутчик?


— Такого человека нет, — ответил он, — буквально.


— Его не существует?


— Нет, в смысле реального понятия.


— Человек-Мюнхгаузен, — пробормотал Майло.


Хененгард сверкнул на него глазами.


Я возразил:


— Но у него есть кабинет в университете в Мэриленде. Я разговаривал с его секретарем.


Хененгард поднес чашку ко рту и долго не отрывался от нее.


— Почему для Эшмора было так важно работать в больнице? — спросил я.


— Потому что именно там находится логово Джонса. Я хотел, чтобы Эшмор имел прямой доступ к материалам Джонса, заложенным в компьютер.


— Джонс использует больницу как бизнес-центр? Он говорил мне, что у него нет кабинета в здании клиники.


— Формально это так. Вы не найдете его имени на дверях кабинетов. Но его аппарат запрятан внутри пространства, которое он отнял у медиков.


— Внизу, в полуподвальном этаже?


— Скажем так: глубоко запрятан. Где-то, где трудно найти. Как начальник охраны, я это отлично устроил.


— А самому устроиться на этом месте, наверное, было чрезвычайно трудно?


Хененгард оставил мои слова без ответа.


— Вы все еще не ответили мне, — продолжал я, — почему погиб Эшмор?


— Я не знаю. Пока еще не знаю.


— Что он такого сделал? Стал действовать за вашей спиной в своих интересах? Использовал то, что он узнал, работая на вас, чтобы вымогать деньги у Чака Джонса?


Хененгард облизнул губы:


— Возможно. Сведения, которые он собрал, все еще расшифровываются.


— Кем?


— Людьми.


— А как насчет Дон Херберт? Она участвовала в этом вместе с Эшмором?


— Я не знаю, в чем заключалась ее игра, — покачал он головой. — Не знаю, была ли она у нее вообще.


Его огорчение казалось непритворным.


— Тогда почему вы охотились за ее компьютерными дисками? — продолжал я.


— Потому что Эшмор интересовался ими. Когда мы начали расшифровывать его файлы, всплыло и ее имя.


— В каком контексте?


— Он сделал кодированное примечание: «серьезно обратить на нее внимание». Обозначил ее как «негативное число» — это его термин, означающий что-либо подозрительное. Но к тому времени она уже была мертва.


— Что еще он говорил о ней?


— Это пока все, что мы расшифровали. Он ко всему применил сложные коды. На дешифровку требуется время.


— Он ведь был вашим мальчиком, — прищурился я. — Разве он не оставил вам ключи?


— Лишь некоторые.


Гнев сузил его круглые глаза.


— Поэтому вы украли диски?


— Не украл, а присвоил. Они были моими. Она составила их, работая у Эшмора, а Эшмор работал на меня, поэтому по закону они являются моей собственностью.


Последние слова он буквально выпалил. Чувство собственности ребенка, получившего новую игрушку.


— Для вас все дело заключается не только в работе, верно? — спросил я.


Он окинул взглядом комнату, затем обернулся ко мне:


— Именно в работе. Так случилось, что я просто люблю свою работу.


— Значит, вы не имеете понятия, почему убили Херберт?


Он пожал плечами:


— Полиция говорит, что это было убийство на почве секса.


— И вы думаете, что это так?


— Я не полицейский.


— Нет? — сказал я. — Готов поспорить, что вы были полицейским до того, как вернулись к учебе. До того, как научились говорить, словно профессор из бизнес-колледжа.


Он еще раз окинул комнату взглядом, быстрым и острым, как выкидной нож.


— Что это, бесплатный психоанализ?


— Ваша специальность — деловое администрирование, — продолжал я, — или, может быть, экономика.


— Я скромный государственный служащий, доктор. Ваши налоги оплачивают мою зарплату.


— Скромный государственный служащий с фальшивыми именами и с субсидией более миллиона долларов на несуществующую научную работу, — усмехнулся я. — Вы Зимберг, не так ли? Но это, возможно, тоже не ваше настоящее имя. Что означает инициал «Б» на записке Стефани, оставленной в ее блокноте?


Хененгард уставился на меня, поднялся с кресла, прошелся по комнате. Прикоснулся к раме картины.


Волосы у него на макушке уже начали редеть.


— Четыре с половиной года, — продолжал я, — вы отказывались от многого, чтобы поймать Чака Джонса.


Хененгард не ответил, но его шея напряглась.


— Какое участие во всем этом принимает Стефани? — спросил я. — Кроме искренней любви.


Он повернулся и взглянул на меня, его лицо вновь вспыхнуло. На сей раз не от гнева — от смущения. Подросток, застигнутый обнимающимся с подружкой.


— Почему бы вам не спросить у нее самой? — мягко проговорил он.

* * *


Она сидела в темном «бьюике-регаль», стоящем у моей подъездной дороги сразу же за живой изгородью, укрытая от взглядов с террасы. Внутри машины бегал точечный луч, похожий на попавшегося светлячка.


Фонарик с тонким лучом. Стефани сидела на переднем сиденье справа от руля и читала. Стекло с ее стороны было опущено. На шее женщины блестело золотое колье, в котором отражался свет звезд; от нее пахло духами.


— Добрый вечер, — сказал я.


Она подняла голову, закрыла книгу, распахнула дверцу машины, фонарик погас, его сменил верхний свет в салоне, ярко осветив Стефани, как будто она была солисткой на сцене. Платье короче, чем обычно. Я подумал: серьезное свидание. Ее пейджер лежал на приборной доске.


Стефани подвинулась на водительское сиденье. Я сел на ее место. Винил был еще теплым.


Когда в машине снова стало темно, Стефани проговорила:


— Прости, что не рассказала тебе, но ему необходима секретность.


— Как ты зовешь его — Прес или Вэлли?


Она закусила губу:


— Билл.


— Это от Уолтера Уильяма?


Она нахмурилась:


— Такое у него уменьшительное имя. Друзья так его называют.


— Он мне этого не говорил. Думаю, что не отношусь к разряду его друзей.


Она взглянула на ветровое стекло и взялась за руль.


— Послушай, я знаю, что немного запутала тебя, но это очень личное. Что я делаю в своей частной жизни, на самом деле не касается тебя, правда?


— Немного запутала? Мистер Привидение — твой любовник. Что еще ты мне не рассказала?


— Я рассказала все — все, что имеет отношение к делу.


— Так ли? Он говорит, что может помочь Кэсси. Тогда почему ты не заставила его взяться за дело раньше?


Стефани положила руки на руль.


— О черт. — Спустя некоторое, время она произнесла: — Все очень сложно.


— Уверен, что так.


— Послушай, — почти прокричала она. — Я сказала тебе, что он похож на привидение потому, что это тот имидж, который он хочет создать, понятно? Важно, чтобы он выглядел как «плохой парень» — это помогает ему делать свою работу. А то, что он делает, действительно важно, Алекс. Так же важно, как медицина. Он давно работает над этим.


— Четыре с половиной года, — подтвердил я. — Уже наслышан по поводу благородного поиска. Назначение тебя на пост главы отделения тоже составляет часть вашего плана?


Стефани повернулась и посмотрела мне в лицо.


— Нет нужды отвечать. Я заслужила это повышение. Рита просто динозавр, Господи, прости. Она уже многие годы держится только за счет своей репутации. Вот тебе одна история: пару месяцев назад мы делали обход в пятом восточном отделении. Кто-то на посту медсестер съел гамбургер из «Макдональдса» и оставил коробку на столе — знаешь, одну из тех коробок из стиропласта, в которых гамбургеры отпускают на вынос. С выдавленными арками. Рита поднимает коробку и спрашивает, что это такое. Все подумали, она шутит. Но потом поняли — нет. «Макдональдс», Алекс. Вот насколько она далека от реального мира. Как может она работать с такой смесью пациентов, как у нас?


— Какое это имеет отношение к Кэсси?


Стефани прижала книгу к груди, как щит. Привыкнув к темноте, я смог прочесть название: «Чрезвычайные случаи в педиатрии».


— Легкое чтиво, — сострил я. — Или подготовка к карьере?


— Да провались ты! — Она схватилась за дверную ручку. Но отпустила. Откинулась на сиденье. — Безусловно, если бы я стала заведующей отделением, это помогло бы ему — чем больше его друзей будет окружать Джонса и компанию, тем будет больше шансов собрать полную информацию, чтобы прижать мошенников. Чем же это плохо? Если он не доберется до них, то вскоре больница вообще перестанет существовать.


— Друзей? — переспросил я. — А ты уверена, что он знает, что это такое? Лоренс Эшмор тоже работал на него, но твой Билл не очень-то дружески отзывается о нем.


— Эшмор был дрянью — противный маленький ублюдок.


— Я думал, ты не была с ним близко знакома.


— Не была — мне и не нужно было. Я тебе рассказывала, как он поступил со мной, с каким пренебрежением он отказал мне, когда понадобилась его помощь.


— Прежде всего, чья была идея проверить карту Чэда? Твоя или Билла? И что это — попытка вылить дополнительное ведро грязи на Джонсов?


— Какая разница?


— Не мешало бы выяснить, чем мы здесь занимаемся — медициной или политикой?


— Какая разница, Алекс? Какая, к черту, разница! Важен результат. Да, он мой друг. Да, он мне очень помог, поэтому если я хочу помочь ему, это нормально. Что в этом плохого? Наши цели не противоречат друг другу!


— Тогда почему не помочь Кэсси? — Я сам тоже начал кричать. — Я уверен, вы с ним говорили о ней. Зачем обрекать ее еще хотя бы на секунду страданий, если мистер Помогающий может прекратить их в один момент?


Стефани вся сжалась. Ее спина упиралась в дверцу машины.


— Какого черта ты хочешь от меня? Совершенства? Сожалею, я не могу выполнить твой заказ. Я пыталась — но это кратчайший путь к страданию. Поэтому не приставай ко мне, хорошо? Хорошо?


Она заплакала. Я проговорил:


— Забудь об этом. Давай лучше сосредоточимся на Кэсси.


— Именно это я и делаю, — тихо ответила Стефани. — Поверь мне, Алекс, я всегда сосредоточена на ней — с самого начала. Мы не могли ничего сделать потому, что не знали. Нам нужна была уверенность. Именно по этой причине я пригласила тебя. Билл не хотел, чтобы я это делала, но я настояла. Я проявила твердость — на самом деле.


Я промолчал.


— Мне нужна была твоя помощь, чтобы узнать все наверняка, — продолжала Стефани. — Увериться, что Синди на самом деле вытворяет такое со своей дочерью. Тогда бы Билл имел возможность помочь. И мы смогли бы напрямую обвинить их.


— Тогда бы? — повторил я. — Или ты просто ждала, когда Билл подаст сигнал? Ждала, когда его план свершится и он будет готов заграбастать всю семью?


— Нет! Он… Просто мы хотели сделать это так, чтобы… добиться настоящего результата. Просто вскочить и обвинить их было бы не…


— Неверно с точки зрения стратегии?


— Неэффективно. Или неэтично — в любом случае, неправильно. Что, если Синди оказалась бы невиновной?


— Что-то органическое? Или что-то с обменом веществ?


— А почему бы и нет! Я ведь врач, черт возьми, а не Бог. Откуда мне знать? То, что Чак — комок слизи, не значит, что и Синди такая же! Я не была уверена, будь все проклято. Добраться до истины — это твоя работа, поэтому я и пригласила тебя.


— Спасибо за приглашение.


— Алекс, — грустно проговорила Стефани, — почему ты делаешь мне так больно? Ты же знаешь, какой я врач.


Она шмыгнула носом и потерла глаза.


— С самого начала, с того самого часа, как ты пригласила меня, у меня было чувство, что я бегаю по лабиринту, — заметил я.


— У меня тоже. Ты думаешь, легко участвовать в совещаниях с этими мерзкими типами и притворяться, что ты их послушная марионетка? Пламб уверен, что рука дана ему, чтобы покоиться на моем колене. — Она скорчила гримасу и ниже натянула свое платье. — Ты думаешь, легко проходить в вестибюле с группой врачей мимо Билла и слушать, что они говорят о нем? Я понимаю, он не соответствует твоему представлению о приличном парне, но ты не знаешь его по-настоящему. Он очень хороший. Он помог мне. — Она посмотрела в боковое стекло. — У меня была проблема… Тебе не важно знать подробности. Черт возьми, а почему нет? У меня была проблема с пьянством, понимаешь?


— Понимаю.


Она быстро повернулась ко мне:


— Тебя это не удивляет? Разве по мне было заметно? Я вела себя патологически?


— Нет. Но это случается и с приличными людьми.


— По моему поведению это никогда не было видно?


— Ты ведь не выживший из ума пьяница.


— Нет. — Стефани рассмеялась. — Скорее, коматозный, как и моя мама, — вот она, старая добрая генетика. — Стефани вновь рассмеялась и сжала руль. — Вот папа, — продолжала она, — он был буйным пьяницей. А брат, Том, благовоспитанным. Остроумный, обаятельный — совсем как Ноэль Коуард[59]. Всем очень нравилось, когда он хватал через край. Он был промышленным дизайнером, намного способней меня. Артистичный, творческий. Он умер два года назад от цирроза. Ему было тридцать восемь.


Она пожала плечами.


— Я стала алкоголиком несколько позже — всегда находилась в оппозиции семье. Но во время учебы в интернатуре в конце концов решила присоединиться к семейной традиции. Пьянки в выходные дни. Я хорошо умела это делать, Алекс. Знала, как во время обходов привести себя в порядок — такая умненькая и собранная. Но затем начала оступаться. Я стала путать время. Когда ты тайный алкоголик, время всегда очень мудреная штука… Несколько лет назад меня арестовали за вождение машины в нетрезвом виде. Стала причиной дорожного происшествия. Хорошенькая картина, а? Представь себе, если бы я кого-нибудь убила, Алекс. Убила бы ребенка. Педиатр превращает начинающего ходить малыша в дорожную пиццу — какой заголовок для газеты! — Она опять заплакала. Принялась вытирать глаза с таким остервенением, что казалось, будто бьет себя по лицу. — О черт, хватит жаловаться на свою судьбу — мои приятели из «Анонимных алкоголиков» все время критиковали меня за это. Я посещала группу в течение года. Потом бросила. Не было свободного времени, и у меня все шло как надо, ведь так? Затем, в прошлом году, после сильного стресса — некоторые дела личного характера не получились, я вновь начала пить. Знаешь, такие крошечные бутылочки, которые дают в самолетах? Во время одного полета, возвращаясь со встречи Американской медицинской ассоциации, я купила несколько. Всего глоток перед сном. Дальше — больше… а потом я начала носить эти «мерзавчики» на работу. Для приятного завершения дня. Но я была хладнокровной, всегда помнила, что нужно спрятать пустые бутылочки в сумку, не оставлять следов. Видишь, я способная притворщица. Ведь ты до сего времени не знал за мной этого, правда? Я обманула и тебя, да? О черт! — Она стукнула по рулю, положила на него голову.


— Все в порядке, — успокоил я. — Забудь об этом.


— Конечно, в порядке. Все о'кей, все великолепно, все изумительно, все чудесно… Однажды вечером — особенно поганым вечером — было жуткое количество больных, я прикончила целую кучу маленьких бутылочек и находилась в невменяемом состоянии, сидела за своим письменным столом. Билл делал обход и нашел меня в три часа утра. Меня вырвало на все медицинские карты, которые лежали на столе. Когда я увидела, что он стоит надо мной, я думала, что умру. Но он поднял меня, привел в порядок, отвез домой и позаботился обо мне, Алекс. Никто никогда не делал этого для меня. Я всегда заботилась о матери, потому что она всегда была… — Стефани поводила головой по рулю. — Это из-за него я стараюсь привести себя в порядок. Ты заметил, сколько веса я сбросила? А волосы?


— Ты выглядишь великолепно.


— Я научилась одеваться, Алекс. Потому что это наконец стало иметь значение. Билл купил мне кофеварку. Он понимал меня, потому что его семья тоже… Его отец был настоящим, мерзким пьяницей. По выходным он напивался. Проработал на одном заводе двадцать пять лет. Потом этот завод перекупили и ликвидировали, отец потерял работу, и стало известно, что пенсионный фонд разворован. До нитки. Отец Билла не смог найти работу и допился до смерти. Истек кровью прямо в собственной постели. Билл в то время учился в средней школе. Он пришел домой с футбольной тренировки и обнаружил отца. Теперь видишь, почему он меня понимает? Почему ему необходимо делать то, что он делает?


— Конечно, — согласился я, раздумывая, насколько правдива эта история. Вспоминая составленный по описанию портрет человека, которого видели уходящим в темноту с Дон Херберт.


— Он поднял и свою мать, — продолжала Стефани. — Он умеет разрешать проблемы. Поэтому он стал полицейским, поэтому нашел время вернуться к учебе и изучить финансы. У него степень доктора философии, Алекс. Он потратил на учебу десять лет, потому что не прекращал работать. — Она подняла голову, ее профиль преобразился улыбкой. — Но даже не пробуй назвать его доктором.


— Кто такой Пресли Хененгард?


Она помедлила с ответом.


— Еще одна государственная тайна? — спросил я.


— Это… Ладно, я расскажу тебе — я хочу, чтобы ты доверял мне. Это не такой уж секрет. Пресли был одним из детских друзей Билла. Маленький мальчик, в восьмилетнем возрасте умерший от опухоли мозга. Билл воспользовался его именем, потому что это было безопасно — кроме метрики, никаких данных нет, они были одного возраста, все подходило идеально.


Казалось, она задыхалась от возбуждения, и я понял, что «Билл» и его мир давали ей что-то большее, чем просто помощь в тяжелую минуту.


— Прошу тебя, Алекс, — предложила Стефани, — давай забудем все это и продолжим нашу совместную работу. Я знаю о капсулах с инсулином — твой друг рассказал Биллу. Видишь, он доверяет ему. Давай вместе подумаем и поймаем ее. Билл поможет нам.


— Как?


— Я не знаю, но он это сделает. Вот увидишь.

* * *


Она прицепила пейджер к поясу, и мы направились в дом. Майло все еще сидел на диване. Хененгард-Зимберг-Билл стоял на другом конце комнаты в углу и листал журнал.


— Привет, ребята, — неестественно весело прощебетала Стефани.


Хененгард закрыл журнал, взял ее под локоть и усадил в кресло. Придвинув другое кресло поближе к ней, тоже сел.


Она не сводила с него глаз. Он шевельнул рукой, как будто хотел прикоснуться к ней, но вместо этого расстегнул пиджак.


— Где сейчас диски Дон Херберт? — спросил я. — И не говорите мне, что они к делу не относятся, потому что могу поспорить — это не так. Херберт, возможно, поняла, а возможно, и нет, какую работу Эшмор выполнял для вас, но я уверен, у нее были подозрения по поводу детей Джонсов. Кстати сказать, вы нашли историю болезни Чэда?


— Пока нет.


— А как насчет дисков?


— Я только что отправил их на расшифровку.


— Понимают ли люди, которые расшифровывают ее диски, что именно они смотрят? Я говорю о таблице случайных чисел?


Он кивнул головой:


— Возможно, это подстановочный код — разобраться с ним не составит большого труда.


— Вы еще не расшифровали все числа Эшмора. Почему вы думаете, что с кодом Херберт дела пойдут быстрее?


Хененгард посмотрел на Стефани, у него вновь мелькнула полуулыбка:


— Мне нравится этот парень.


Ее ответная улыбка была нервной.


— Человек ставит правильный вопрос, — подал голос Майло.


— Эшмор — это особый случай, — ответил Хененгард. — Настоящий мастер загадок, высокий коэффициент умственного развития.


— С Херберт не так?


— Если судить по тому, что я слышал о ней, нет.


— Что именно вы слышали?


— Только то, что известно вам, — ответил Хененгард. — Достаточно сообразительная в математике, но в основном — клептоманка, опустившаяся дальше некуда… наркомания и проигранная жизнь.


С каждым новым определением Стефани вздрагивала. Он заметил это, повернулся к ней и быстро коснулся ее руки.


— Если на диске проявится что-то, что касается вас, будьте спокойны, я дам вам знать.


— Нам нужно знать сейчас. Информация Херберт могла бы дать нам какое-то направление. — Я повернулся к Майло: — Ты рассказал ему о нашем приятеле, бармене?


Майло кивнул.


— Все?


— Не трудитесь быть деликатным, — отозвался Хененгард. — Я видел шедевр, созданный вашим наркоманом-барменом, и могу заявить: нет, это не я. Я не режу женщин.


— О чем вы говорите? — спросила Стефани.


— О глупости, — объяснил ей Хененгард. — У них есть описание подозреваемого в убийстве — кого-то, кто, возможно, убил, а может быть, и не убил эту самую Херберт, и они думали, что этот портрет имеет сходство с вашим покорным слугой.


Она прикрыла рот рукой.


Он рассмеялся:


— Даже близкого ничего нет, Стеф. Последний раз я был таким тощим в средней школе. — И, обращаясь ко мне: — Можем мы теперь приступить к работе?


— Я ее и не прекращал, — произнес я. — Есть ли у вас какая-либо информация о Вики Боттомли?


Хененгард махнул рукой Майло:


— Расскажи ему.


— Мы проследили звонки из ее квартиры Джонсам на дом и в кабинет Чипа.


— Мы? — переспросил Хененгард.


— Ну, он, — ответил Майло, кивая на Хененгарда. — По федеральному ордеру. На следующей неделе у него вырастет пара крыльев.


— Обнаружили что-нибудь? — поинтересовался я.


Майло покачал головой:


— Никаких звонков. Никто из соседей Боттомли ни Синди, ни Чипа поблизости не видел. Так что, если связь и есть, она хорошо скрыта. Интуиция подсказывает мне, что Боттомли не имеет к этому никакого отношения. Во всяком случае, главный отравитель точно не она. Как только карты откроются, мы увидим, причастна ли вообще медсестра к этому делу.


— Итак, что мы будем делать теперь?


Майло посмотрел на Хененгарда. Тот в свою очередь взглянул на меня и указал рукой на диван.


— Сидел целый день, — отмахнулся я.


Он нахмурился, потрогал галстук и перевел взгляд на остальных.


— Если еще будут эти федеральные намеки, я убираюсь отсюда, — предупредил Майло.


— Хорошо, — согласился Хененгард. — Прежде всего я хочу повторить мое требование о соблюдении строжайшей секретности — полное ваше сотрудничество. Никаких импровизаций, я говорю серьезно.


— Все это в обмен на что? — спросил я.


— Возможно, на техническую помощь, достаточную, чтобы схватить Синди с поличным. У меня имеются федеральные ордера на Чака Джонса, и в двухминутной беседе по телефону я смогу включить в них и его самого, и все его имущество. Мы сейчас ведем разговор об аудио– и видеослежении за домом и кабинетом Чипа в колледже. Я могу сделать так, что некая маленькая штучка будет подсматривать за ними из-за булавки. Дайте мне два часа побыть одному в их доме, и я смогу установить следящие «игрушки», в существование которых вы даже не поверите. У меня есть камера, которая может быть установлена в их телевизоре так, что, когда они смотрят его, она смотрит за ними. Я могу обшарить весь дом в поисках инсулина или еще какой-нибудь дряни, которую вы хотите найти, и они никогда не узнают об этом. Все, что от вас требуется, это держать рты на замке.


— В первую очередь нужно установить оборудование в комнате Кэсси, — сказал я, — и в ванной комнате, которая соединяет ее со спальней родителей.


— В ванной комнате кафельные стены?


— Да, кафельные, и одно окно.


— Никаких проблем. Если у меня не окажется каких-либо «игрушек», я могу получить их в двадцать четыре часа.


— Твои доллары налогов заняты работой, — проговорил Майло.


Хененгард нахмурился:


— Да, иногда они действительно работают.


Я подумал, понимает ли он вообще, что такое шутка. Стефани это было безразлично; выражение ее лица говорило, что он в ее глазах не только ходит по водам, но даже танцует на них.


— На завтрашний вечер у меня намечена встреча у них дома, — вспомнил я. — Я попытаюсь перенести ее в больницу. Можете ли вы подготовить свое оборудование к этому времени?


— Вероятно, да. Если нет, то немного попозже — на день или два. Но можете ли вы заверить меня, что дом будет совершенно пуст? Я уже готов обрушиться на папочку и не могу позволить никакого срыва.


— Почему бы тебе не вызвать Чипа и Синди на беседу? — предложил я Стефани. — Скажи им, что в лабораторных анализах обнаружены отклонения от нормы и тебе нужно обследовать Кэсси, а затем поговорить с ними. А когда они приедут, непременно продержи их подольше.


— Прекрасно, — согласилась Стефани. — Я заставлю их подождать — скажу, что лаборатория что-то затеряла.


— Камера, начали, — скомандовал Хененгард.


— Как вы сможете включить Чипа в ордера? — спросил я. — Разве он замешан в финансовых махинациях отца?


Хененгард не ответил.


— Я считал, что вы с нами откровенны, — заявил я.


— Он тоже порядочная дрянь, — с раздражением проговорил Хененгард.


— Вы имеете в виду те пятьдесят акций, которыми он владеет? На самом деле это одна из сделок Чака?


Он покачал головой:


— Сделка с земельными участками — это дерьмо. Чак слишком умен для этого. Младший — вечный неудачник, не может удержать ни единого доллара. Уже промотал немало папочкиных денег.


— На что он их тратит, кроме земли? — поинтересовался я. — Его образ жизни довольно обычный.


— О да, на поверхности так. Но это всего-навсего составляет часть имиджа. Мистер Всего-Добившийся-Сам. Чепуха. Этот малюсенький младший колледж, в котором он преподает, платит ему двадцать четыре тысячи в год. Как вы думаете, можно на эти деньги купить такой дом, уже не говоря о целом участке? К тому же он им не владеет.


— А кто же?


— Банк, который финансирует сделку.


— Его лишили права выкупа?


— Могут лишить в любую минуту. — Широкая улыбка. — Год назад папа купил землю по дешевке. Отдал сыну из расчета, что тот разбогатеет самостоятельно. Он даже сообщил ему, когда наступил этот подходящий момент. Но Чип не прислушался к советам отца. — Улыбка расплылась в оскал выигравшего в лотерею. — И это не в первый раз. Когда младший учился в Йеле, он попытался организовать свое собственное дело. Папа финансировал его, дал сто тысяч или около того. Все равно что спустил в канализацию — мало того, что сам план был идиотским, младший потерял всякий интерес к делу. Это его стиль. У него проблема с окончанием начатого дела. Несколькими годами позднее, во время учебы в аспирантуре, он решил, что будет издателем — начнет издавать журнал по социологии для непрофессиональной публики. Еще четверть миллиона папиных долларов. Были и другие попытки — все в том же духе. По моим подсчетам, на ветер вышвырнуто около миллиона, не считая эту землю. Конечно, по папиным стандартам это немного, но вы понимаете, что даже недалекий человек смог бы сделать что-то конструктивное с авансом таких размеров, так ведь? Но не Джонс-третий! Он слишком творческая натура.


— А что произошло с этой землей? — поинтересовался я.


— Ничего, но сейчас на рынке период спада, и цены на владения резко снизились. Вместо того чтобы продать землю и тем самым уменьшить потери, младший решил заняться строительным бизнесом. Папочка знал, что это глупо, и отказался финансировать сына, тогда тот пошел в банк и взял заем, используя в качестве обеспечения имя отца. Младший, как обычно, потерял интерес, субподрядчики поняли, что им попалась хорошая добыча, и взялись за дело. Все, что там построено, никуда не годно.


— Шесть фаз, — проговорил я, вспомнив стенд перед въездом. — Выполнено не так уж много.


— Может быть, половина первой фазы. План был рассчитан на целый город. Свой собственный Левиттаун[60] для Джонса-младшего. — Хененгард рассмеялся. — Вам бы следовало видеть предложение, которое он составил и прислал папочке. Как курсовая работа — иллюзия величия. Разумеется, банк, прежде чем приняться за дело, обратится к отцу. И папа, возможно, просто поделится, потому что он любит сына, рассказывает всем, кто готов слушать, какой умный у него мальчик, — это еще одна шутка. Младший менял свою специализацию в колледже бессчетное количество раз. Но получил диплом доктора философии. Старая история. Скука.


— Но он остался верен одному — преподаванию, — заметил я. — И, кажется, в этом преуспевает — он получал поощрения.


Хененгард покачал головой и даже позволил себе высунуть язык из своего маленького ротика.


— Ага. Формальные организации. Техника менеджмента Новой Эры. Мы говорим о марксистской теории и рок-н-ролле. Он эстрадный артист. У меня есть записи его лекций: что он в основном делает, так это угождает студентам. Изобилие антикапиталистической риторики, зло корпоративной коррупции. Не нужно быть Фрейдом, чтобы понять, что к чему. Ему нравится тыкать это в лицо старику — даже жена является частью его программы, разве не так?


— Каким образом?


— Ну же, доктор. Майло рассказал мне, что вы узнали о ее военной карьере. Эта женщина — потаскушка. Неудачница из низов. Все это в добавление к тому, что она делает с ребенком. Она и близко не могла стоять к той партии, которую старик хотел бы для сына.


Хененгард усмехнулся. Опять стал пунцовым и страшно вспотел. Почти взлетел со своего кресла от ярости и удовлетворения. Его ненависть была ощутима, ядовита. Стефани почувствовала это, в ее глазах было заметно глубокое волнение.


— А как насчет матери Чипа? — поинтересовался я. — Как она умерла?


Он пожал плечами:


— Самоубийство. Снотворные таблетки. Вся семья ненормальная. Хотя не могу сказать, что осуждаю ее. Не могу представить, чтобы жизнь с Чаком была полна святости. Известно, что он любил порезвиться, ему нравится, чтобы была целая компания из трех или четырех молодых грудастых блондинок с умственными способностями, близкими к нулю.


— Вам бы хотелось прибрать всю семейку, так ведь?


— Я не выношу их, — быстро проговорил Хененгард. Он встал, сделал несколько шагов, повернулся к нам спиной и потянулся. — Итак, — продолжал он, — давайте ориентироваться на завтра. Вы вытаскиваете их из дома, мы влезаем в него и разыгрываем Капитана Видео.


— Великолепно, Билл, — сказала Стефани.


Ее пейджер запищал. Она сняла аппарат с пояса и посмотрела на цифры.


— Где у тебя телефон, Алекс?


Я провел ее в кухню и крутился рядом, пока она набирала номер.


— Это доктор Ивз. Я только что получила… Что?.. Когда?.. Хорошо, дайте мне дежурного детского врача… Джим? Это Стефани. Что случилось?.. Да-да. Это уже не в первый раз. Все написано в истории болезни… Абсолютно, продолжай внутривенное вливание. Похоже, что ты все делаешь правильно, но подготовь мне полный токсикологический анализ. Обязательно проверь гипогликемические изменения. Еще проверь, нет ли на теле следов уколов, но так, чтобы никто об этом не знал, хорошо? Очень важно, Джим. Пожалуйста… Спасибо. И держи ее в абсолютной изоляции. Никто не должен входить в ее комнату… Особенно они… Что?.. Снаружи в холле. Оставь портьеры открытыми так, чтобы они могли видеть ее, но никто не должен входить вовнутрь… Мне все равно… Я знаю. Пусть, я буду отвечать, Джим… Что?.. Нет. Держи ее в блоке интенсивной терапии. Даже если ей станет лучше… Мне все равно, Джим. Найди где-нибудь кровать. Этот случай решающий… Что?.. Скоро. Насколько это возможно — наверное, через час. Только… Что?.. Да, конечно… Хорошо, спасибо. Я так тебе обязана.


Она повесила трубку. Белое лицо, вздымающаяся грудь.


— Опять, — проговорил я.


Она посмотрела мимо меня. Схватилась за голову.


— Опять, — сказала она. — На сей раз девочка без сознания.

31


Ночь. В «палатах Чэппи» тихо. В свободных комнатах нет недостатка.


Наша комната находится через две двери от палаты 505W. Палаты Кэсси.


Этот холодный, чистый больничный запах.


Изображения на телеэкране черно-белые, нечеткие и мелкие. Уменьшенная, замкнутая реальность.


В комнате холодно и чисто, но воздух спертый, как в любой больнице, хотя в этой палате долгое время никого не было.


Я пробыл здесь большую часть дня и весь вечер.


А теперь уже ночь…


Дверь закрыта на задвижку. Комната погружена в темноту, за исключением сфокусированной желтой параболы от угловой напольной лампы. Двойные драпировки закрыли Голливуд. Я сижу на оранжевом стуле. Ощущение обреченности, как у любого пациента. Из холла едва доносится транслируемая по громкоговорителям музыка.


Человек, который называет себя Хененгардом, сидит на другой стороне комнаты, вблизи лампы. Он уместился на таком же, как у меня, стуле, который придвинул к пустой кровати. Маленький черный радиопередатчик лежит у него на коленях.


Постель оголена до матраса. На тиковой обивке — клонящийся на сторону бумажный холмик. Правительственные документы.


Та бумага, которую Хененгард читает в данный момент, задержала его внимание более чем на час. Внизу виднеется линия цифр и звездочек, я заметил и слово: «МОДЕРНИЗИРОВАННЫЙ». Но не уверен, правильно ли прочитал, потому что нахожусь слишком далеко и ни он, ни я не желаем менять свои позиции.


У меня тоже есть что почитать: последние отчеты лаборатории о состоянии Кэсси и совершенно новая статья, которую мне всунул Хененгард. Пять печатных страниц — рассуждения профессора У. У. Зимберга по вопросу о мошенничестве с пенсиями, написанные строгим юридическим языком со множеством вычеркнутых черным маркером слов.


Мой взгляд вновь обратился к телеэкрану. На мониторе никакого движения, только медленное падение капель подсахаренной воды в пластиковой трубке. Я исследовал маленький бесцветный мир от края до края. В тысячный раз…


Постельное белье и решетка кровати, пятно темных волос и пухлая щечка. Счетчик аппарата для внутривенного вливания с вводными и выходными трубками и запорами…


Я уловил движение на другой стороне комнаты, но не обернулся. Хененгард вынул ручку и что-то вычеркнул.


В соответствии с документами, которые он показал Майло в кабинете заместителя начальника, в ту ночь, когда искромсали Дон Херберт, он находился в Вашингтоне, округ Колумбия. Когда мы на рассвете ехали в больницу, Майло сказал мне, что проверил эти данные.


— На кого именно он работает? — поинтересовался я.


— Подробностей не знаю, но это какой-то вид секретной оперативной службы, возможно, связанной с министерством финансов.


— Секретный агент? Думаешь, он знаком с нашим приятелем-полковником?


— Сам размышлял на эту тему. Он очень быстро обнаружил, что я занимаюсь компьютерными играми. После того как мы вышли от заместителя начальника; я упомянул имя полковника и в ответ получил недоуменный взгляд, но меня не удивило бы, если они оба бывают на одних и тех же приемах. Скажу тебе одно, Алекс, этот тип не просто оперативный агент, у него за спиной настоящая опора.


— Опора и мотивировка, — добавил я. — Четыре с половиной года, чтобы расплатиться за своего отца. Как, ты думаешь, он смог добыть бюджет в миллион долларов?


— Кто знает? Возможно, поцеловал нужный зад, проткнул нужную спину. Или, может быть, речь шла о заклании быка для нужной персоны. Что бы там ни было, он шустрый парнишка.


— И хороший артист — так близко подобраться к Джонсу и Пламбу.


— Так что в один прекрасный день он выдвинет свою кандидатуру в президенты. Ты знаешь, что превысил скорость на двадцать миль?


— Если я нарвусь на штраф, ведь ты сможешь замять это дело, правда? Ты опять настоящий полицейский.


— Ага.


— Как это тебе удалось?


— Никак. Когда я пришел к заместителю начальника, Хененгард был уже там. Он сразу же вцепился в меня, потребовал, чтобы я объяснил, почему слежу за ним. Я подумал и решил сказать правду — а что мне оставалось делать? Притвориться, что меня не так-то легко напугать и дать департаменту возможность упомянуть меня в сводке за неправильное использование рабочего времени и оборудования? Потом вдруг он начинает засыпать меня вопросами о семье Джонсов. Все это время заместитель начальника сидит за своим столом и не произносит ни единого слова, и я подумал: вот теперь все, начинай думать о частном предприятии. Но, как только я закончил, Хененгард поблагодарил меня за сотрудничество и сказал: это безобразие, что при современном состоянии преступности парень с таким опытом, как у меня, сидит перед экраном, вместо того чтобы заниматься настоящим делом. Заместитель начальника выглядел так, как будто только что втянул через соломинку свиное дерьмо, но помалкивал. Хененгард спросил, могут ли меня подключить к его расследованию — осуществлять связь лос-анджелесского департамента полиции с федеральной службой. Заместитель начальника весь скорчился и сказал: конечно, в планах департамента всегда стоял вопрос о возвращении меня обратно на активную службу. Мы вышли из офиса вместе с Хененгардом, и, как только оказались наедине, он заявил, что ему плевать на меня лично, но вот-вот должно разразиться дело Джонсов, которое он ведет, и мне лучше не становиться поперек дороги, когда он будет готов нанести смертельный удар.


— Смертельный удар? Ничего себе.


— Добрая душа, должно быть, не носит натуральные меха… Потом он добавил: «Вероятно, мы сможем заключить сделку. Не сорвите мое дело, и я помогу вам». И он рассказал, что от Стефани ему известно о Кэсси, но он ничего не делал потому, что не было достаточных доказательств, может быть, теперь они появились.


— Отчего же вдруг так внезапно?


— Возможно, оттого, что он подошел достаточно близко, чтобы накрыть дедушку, и не возражал бы погубить всю семью. Меня также не удивит, если на каком-то уровне сознания он доволен, что Кэсси страдает, — проклятие семьи Джонсов. Он действительно ненавидит их, Алекс… С другой стороны, чего бы мы достигли без него? Поэтому давай используем все, что можем с него взять, и посмотрим, что из этого выйдет. Как тебе мой костюм?


— Классно, Бен Кейси.


— Ага. Сделай фотографию. Когда все закончится.

* * *


Движение на экране.


Опять ничего.


Моя шея затекла. Не отрывая взгляда от монитора, я переменил положение.


Хененгард продолжал заниматься своим «домашним заданием». Прошло уже несколько часов с тех пор, как он последний раз обратил на меня внимание.


Время текло до жестокости медленно.


Опять движение.


Что-то затенило один угол экрана. Верхний правый.


Затем долгое время опять ничего.


Затем…


— Эй! — проговорил я.


Хененгард взглянул поверх своей бумаги. Ему было скучно.


Тень росла. Светлела.


Приобрела форму. Белая, но пока неясная.


Морская звезда… человеческая рука.


Что-то зажато между большим и указательным пальцами.


Хененгард выпрямился.


— Начинайте! — воскликнул я. — Вот же она!


Он улыбнулся.


Рука на экране продвигалась вперед. Становилась больше. Большая, белая…


— Давайте же! — не унимался я.


Хененгард отложил свои бумаги.


Рука дернулась… ткнулась во что-то.


Казалось, что Хененгард любуется этой картиной.


Он посмотрел на меня так, будто я прервал потрясающий сон.


Предмет, зажатый между пальцами, что-то нащупывал.


Улыбка Хененгарда растянулась под его маленькими усиками.


— Будь ты проклят! — проворчал я.


Он взял маленький черный радиопередатчик и поднес его ко рту.


— Цель появилась.


Рука находилась уже у счетчика аппарата для внутривенного вливания. Предмет, зажатый между пальцами, нащупывал резиновое входное отверстие.


Предмет с острым концом.


Белый цилиндр, очень похожий на ручку. Сверхтонкая игла.


Она ткнулась в резину, как птица, клюющая червяка.


Погрузилась…


— Давай! — скомандовал по радио Хененгард.


Только позже я понял, что он пропустил команду «Приготовиться!».

32


Он кинулся к двери, но я рванул задвижку и выскочил первым. Годы бега трусцой и занятия на тренажере в конце концов принесли пользу.


Дверь палаты 505W уже была распахнута.


Кэсси лежала на спине в своей кроватке и дышала через рот.


Сон после припадка.


Закутана до самой шеи. Трубки аппарата внутривенного вливания вились из-под одеяла.


Синди тоже спала — она лежала на животе, одна рука свисала с кровати.


Майло стоял около стойки аппарата. Зеленый хирургический костюм висел на нем, как мешок. Больничный пропуск был приколот к рубашке. «М. Б. Стерджис, доктор медицины». Лицо на фото было сердитым, похожим на медвежье.


Настоящее его лицо было лицом полицейского-стоика. Одной рукой он обхватывал кисть Чипа Джонса. Другой заламывал руку Чипа за спину. Тот вскрикнул от боли.


Майло не обратил на это внимания и зачитал мужчине его права.


Чип был одет в спортивный костюм цвета верблюжьей шерсти, коричневые замшевые кроссовки с кожаными косыми полосами. От захвата Майло его спина выгнулась, глаза расширились и сверкали — в них был ужас.


Именно этот страх вызвал у меня желание убить его.


Я подбежал к кровати и проверил счетчик аппарата. Запечатан суперклеем Крейзи. Это была идея Стефани.


Ничего из того, что находилось в колбе аппарата, не попадало в кровь Кэсси. Изобретательно, но не без риска. Несколькими секундами позже Чип почувствовал бы нагнетание давления в шприце. И понял бы все.


Майло уже надел на него наручники. Чип начал было плакать, но перестал.


Хененгард облизнул губы и сказал:


— Ты засыпался, младший.


Я не видел, когда он вошел.


Чип уставился на Хененгарда. Его рот все еще был открыт. Бородка дрожала. Он что-то уронил на пол. Белый цилиндр с тончайшей иглой. Цилиндр прокатился по ковру и остановился. Чип поднял ногу и пытался наступить на него.


Майло отдернул его. Хененгард натянул хирургическую перчатку и подобрал цилиндр.


Помахал им перед лицом Чипа.


Чип издал звук, похожий на хныканье, Хененгард ответил неприличным жестом.


Я подошел к Синди и потолкал ее. Она повернулась на другой бок, но не проснулась. Я потряс ее за плечи, но разбудить не смог. Затем потряс сильнее и позвал. Безрезультатно.


На полу, вблизи ее свисающей руки, стояла чашка с недопитым кофе.


— Какое снотворное ты ей дал? — спросил я Чипа.


Он не ответил. Я повторил вопрос, но он продолжал смотреть в пол.


Сегодня в его серьге был изумруд.


— Что ты ей дал? — добивался я ответа, набирая номер телефона.


Чип надулся.


Ответила оператор, я попросил соединить меня с реанимацией.


Чип наблюдал за всем происходящим широко открытыми глазами.


Хененгард опять двинулся к нему. Майло остановил охранника взглядом и сказал:


— Если она в опасности и ты не скажешь нам об этом, ты только усложнишь свое положение.


Чип прокашлялся, как будто готовясь к важному объявлению, но так ничего и не сказал.


Я направился к кровати Кэсси.


— Хорошо, — продолжал Майло. — Пошли в тюрьму. — Он подтолкнул Чипа вперед. — Предоставим возможность определить это лаборатории.


— Возможно, диазепам… валиум, — проговорил Чип. — Но я ей его не давал.


— Сколько? — спросил я.


— Она обычно принимает по сорок миллиграммов.


Майло посмотрел на Меня.


— Скорее всего, не смертельно, — ответил я на его взгляд. — Но для человека ее комплекции это тяжелая доза.


— Нет, — заявил Чип. — Она привыкла.


— Я в этом уверен, — согласился я, сплетая пальцы, чтобы удержать свои руки.


— Не будьте дураками, — сказал Чип. — Обыщите меня, и посмотрим, найдете ли вы хоть какие-нибудь лекарства.


— У тебя их нет, потому что ты все дал ей, — отозвался Хененгард.


Чип ухитрился рассмеяться, хотя глаза его были испуганными.


— Давайте, начинайте.


Хененгард прощупал его, вывернул карманы и нашел только кошелек и ключи.


Чип взглянул на него, тряхнул головой, отбрасывая волосы с глаз, и улыбнулся.


— Что тебе так смешно, младший?


— Вы делаете большую ошибку, — проговорил Чип. — Если бы я не был жертвой, мне бы было по-настоящему жаль вас.


Хененгард улыбнулся:


— В самом деле?


— Да, именно так.


— Младший считает, что все это очень забавно, джентльмены. — Хененгард резко повернулся к Чипу: — Что, мать твою, ты думаешь, здесь происходит? Ты считаешь, что один из папиных адвокатов сможет выручить тебя? Мы засняли тебя на видео, когда ты пытался убить собственного ребенка, — все, начиная с подготовки шприца до попытки ввести его. Хочешь узнать, где находится камера?


Чип продолжал улыбаться, но в его глазах появилась паника. Он заморгал, прищурился, обежал взглядом комнату. Внезапно он закрыл глаза и уронил голову на грудь, бормоча что-то невнятное.


— Что такое? — спросил Хененгард. — Что ты хочешь сказать?


— Обсуждение закончено.


Хененгард подошел ближе:


— Попытка убийства — это не просто какая-то паршивенькая одиннадцатая статья. Какой подонок сделал бы подобное по отношению к своему отпрыску?


Чип продолжал стоять с опущенной головой.


— Ну что ж, — подытожил Хененгард, — ты всегда можешь начать новый проект, на этот раз для тюремных адвокатов. Эти буйволы с максимальным сроком наверняка полюбят твою ученую задницу.


Чип не пошевелился. Его тело обмякло, и Майло приходилось делать усилия, чтобы поддержать его.


С кроватки донесся звук. Кэсси изменила позу. Чип посмотрел на нее. Она вновь шевельнулась, но не пробудилась.


Ужасающее выражение появилось на его лице — разочарование из-за неоконченной работы.


Такого количества ненависти хватило бы, чтобы разжечь войну.


Мы все заметили этот взгляд. Комната стала слишком тесной.


Хененгард покраснел и раздулся, как жаба.


— Желаю счастья в оставшейся жизни, дерьмо, — прошипел он и вышел из комнаты.


Когда дверь за ним закрылась, Чип издал сдавленный смешок, но тот прозвучал искусственно.


Майло толкнул его к выходу. Они скрылись из вида как раз перед появлением Стефани и группы неотложной помощи.

33


Я наблюдал, как спит Кэсси. Стефани ушла с группой реанимации, но вернулась через полчаса.


— Как дела у Синди? — спросил я.


— Вероятно, будет ужаснейшая головная боль, но она выживет.


— Возможно, потребуется детоксикация, — вымолвил я, понижая голос до шепота. — Чип сказал, что она привыкла принимать снотворное. Хотя отрицал, что давал ей таблетки, настойчиво упирал на то, что у него при себе не было никаких лекарств. Но я уверен, что он сунул их в кофе. И делал это множество раз вплоть до вчерашнего вечера. Каждый раз, когда я приходил сюда, у него в руках была чашечка кофе.


Стефани покачала головой, села на кровать и сняла с шеи стетоскоп. Согрев диск дыханием, прижала его к груди Кэсси и стала прослушивать.


Когда она закончила осмотр, я спросил:


— В организме Кэсси есть наркотик?


— Нет, только низкое содержание сахара. — Ее шепот был очень тихим. Она подняла свободную руку Кэсси и пощупала пульс. — Хороший и регулярный. — Она опустила ручку девочки.


Посидела некоторое время, затем подоткнула одеяло вокруг шеи Кэсси и прикоснулась к ее мягкой щечке. Портьеры были распахнуты. Я видел, как усталый взгляд женщины устремился в ночь.


— В этом нет никакого смысла, — вздохнула она. — Почему он применил инсулин сразу после того, как ты нашел шприц? Если только Синди не рассказала ему об этом. Неужели они были так мало связаны друг с другом?


— Я уверен, что она все рассказала, и именно поэтому он так и поступил. Он специально подложил туда коробку, чтобы я ее нашел. Специально перезвонил, чтобы знать наверняка, что я приду, и постарался устроить так, что сам он в это время будет отсутствовать. Разыгрывал обеспокоенного папочку, а на самом деле выяснял точное время визита. Потому что знал, что к настоящему моменту мы должны будем подозревать синдром Мюнхгаузена, и надеялся, что я начну высматривать, обнаружу капсулы и заподозрю Синди. Именно так я и поступил. Что могло быть логичнее: это ведь были образцы лекарств ее тети. Она ведет хозяйство, поэтому естественнее всего предположить, что именно она и спрятала их там. Кроме того, она мать — это с самого начала и подтасовывало карты против нее. Когда мы беседовали с ним в первый раз, он подчеркнул, что у них традиционная семья и растить детей — ее дело.


— Указывал на нее пальцем с самого начала. — Стефани с недоверием покачала головой. — Разыграно, как по нотам…


— Да, тщательно. И, если бы я не нашел капсулы во время вчерашнего визита, у него было бы множество других возможностей, чтобы подставить жену.


— Что за чудовище, — проговорила Стефани.


— Дьявол, одетый в костюм для пробежки трусцой.


Стеф обхватила себя руками.


— Какая доза была в инсуджекте? — спросил я.


Она посмотрела на Кэсси и понизила голос до шепота:


— Более чем достаточно.


— Значит, сегодняшняя ночь должна была стать заключительной главой? У Кэсси смертельный приступ, Синди дремлет тут же, и мы все подозреваем ее. Если бы мы не поймали Чипа, он, возможно, спрятал бы шприц в ее сумочку или в какое-нибудь другое место, как орудие убийства, уличающее ее в преступлении. А валиум в ее организме добавил бы красок к виновности: попытка самоубийства. Раскаяние в убийстве своего младенца или просто неуравновешенность. — Стефани потерла глаза. Оперлась головой на руку. — Какой невероятный мерзавец… Как он пробрался в больницу, минуя охрану?


— Твой друг Билл сказал, что Чип не входил в больницу через парадный вход. Вероятно, воспользовался одним из ключей отца и вошел через заднюю дверь. Возможно, через грузовой отсек. В это время там никого не бывает. Нам известно, благодаря камере в коридоре, что он поднялся по лестнице и, прежде чем войти в «палаты Чэппи», подождал, пока сестра пятого отделения не вышла в заднюю комнату. Наверное, проделал то же самое и тогда, когда у Кэсси здесь, в больнице, случился первый припадок. Генеральная репетиция. Проскользнуть внутрь заранее, сделать ей такую инъекцию инсулина, которая вызовет только замедленную реакцию, затем поехать домой и ожидать звонка Синди, потом вернуться обратно, чтобы утешать ее в пункте первой помощи. То, что в палатах Чэппи почти всегда не бывает пациентов, облегчило ему возможность приходить и уходить незамеченным.


— И все это время я была помешана на виновности Синди. Великолепно, Ивз!


— Я тоже. Все мы так думали. Она была великолепным объектом для подозрения в синдроме Мюнхгаузена. Низкий уровень самолюбия, спокойный характер, раннее знакомство с тяжелой болезнью, медицинская подготовка. Вероятно, читая различные книги по медицине, Чип натолкнулся на этот синдром, увидел схожесть и понял, что у него появилась возможность разделаться с женой. Именно поэтому он не позволил перевести Кэсси в другую больницу. Хотел дать нам время развить наши подозрения. Работал над нами, как над аудиторией, — так, как работает со своими студентами. Он эксгибиционист, Стеф. Но мы не видели этого, потому что в книгах говорится, что это всегда женщина.


Молчание.


— Он убил Чэда, правда? — спросила Стефани.


— Весьма вероятно.


— Почему, Алекс? Зачем нужно измываться над собственными детьми, чтобы добраться до Синди?


— Не знаю, но скажу одно. Он ненавидит Кэсси. Прежде чем его вывели из комнаты, он бросил на нее взгляд, который был по-настоящему страшен. Чистейшее презрение. Если пленка схватила этот взгляд и если сочтут, что ее можно представить на суде, то обвинителю большего и не потребуется.


Покачав головой, Стефани вернулась к кроватке и погладила волосы Кэсси.


— Бедная малютка. Бедная невинная крошка.

* * *


Я сидел на своем месте, и у меня не было желания ни думать, ни говорить, ни чувствовать.


У моих ног на полу пристроились три мягких кролика.


Я поднял одного. Перекладывал из руки в руку. И вдруг нащупал у него в животе что-то твердое.


Открыв клапан, я пошарил в пластиковой набивке, так же, как делал это в спальне Кэсси. На сей раз что-то было запрятано в складке вблизи паха.


Я вытащил этот предмет. Пакетик. Около дюйма в диаметре. Бумажная салфетка, скрепленная клейкой лентой.


Я развернул его. Четыре таблетки. Светло-голубые, на каждой — контур сердца.


— Валиум, — сказала Стефани.


— Вот и тайник. — Я вновь свернул пакетик и отложил его для Майло. — А Чип так упирал на то, что у него нет никаких наркотиков. Все-то у него игра.


— Этих кроликов купила Вики, — проговорила Стефани. — Именно Вики пристрастила к ним Кэсси.


— С Вики будет особый разговор, — заверил я.


— Просто удивительно, — продолжала Стефани, — всему этому нас не учат в шко…


С кроватки донесся писк. Глаза Кэсси судорожно заморгали и открылись. Углы маленького ротика потянулись вниз. Девочка поморгала еще немного.


— Все хорошо, малышка, — проговорила Стефани.


Ротик Кэсси задвигался, и наконец из него послышался звук:


— Эх-эх-эх.


— Все хорошо, милая. Все будет хорошо. Ты будешь здорова.


— Эх-эх-эх-эх.


Девочка опять поморгала. Вздрогнула. Попыталась пошевелиться — не смогла, вскрикнула от огорчения и зажмурила глаза.


Стефани взяла ее на руки и покачала. Кэсси пыталась вывернуться из рук.


Я вспомнил, как она сопротивлялась мне.


Реагировала на беспокойство матери? Или это были воспоминания о мужчине, который приходил ночью, скрытый темнотой, и причинял ей боль?


Но тогда почему она не пугалась каждый раз, когда видела Чипа? Почему она так охотно льнула к нему тогда, когда я в первый раз застал их вместе?


— Эх-эх-эх.


— Шшш, малышка.


— Эх… эх… эх…


— Спи, милая. Спи.


Еле слышно:


— Эх…


— Шш.


— Эх…


Глаза закрылись.


Тихое посапывание.


Стефани подержала ее еще несколько секунд, а затем положила в кроватку.


— Должно быть, магическое прикосновение, — печально произнесла она. И, накинув стетоскоп на шею, вышла из комнаты.

34


Вскоре прибыли медсестра и полицейский.


Я передал полицейскому пакетик таблеток и как лунатик направился к тиковой двери.


Там, в пятом отделении, ходили и разговаривали люди, но я не замечал их. На лифте я спустился на цокольный этаж. Кафетерий был закрыт. Раздумывая, были ли у Чипа ключи и от этой комнаты, я купил кофе в автомате, нашел платный телефон и потягивал напиток, пока справочное бюро по моей просьбе разыскивало номер телефона Дженнифер Ливитт. Поиски результатов не дали.


Прежде чем оператор отключился, я попросил его проверить, есть ли в картотеке номер каких-либо Ливиттов, проживающих в Фэрфаксе. Да, есть два. Один из них, как мне показалось, смутно напоминал номер домашнего телефона родителей Дженнифер.


На моих часах 9.30. Я знал, что мистер Ливитт ложится спать рано, чтобы попасть в пекарню к пяти часам утра. Надеясь, что еще не очень поздно, я набрал номер.


— Алло.


— Миссис Ливитт? Это доктор Делавэр.


— Доктор, как поживаете?


— Хорошо, а вы?


— Очень хорошо.


— Я звоню не слишком поздно?


— О нет. Мы еще смотрим телевизор. Но Дженни здесь нет. У нее теперь собственная квартира. Моя дочка-доктор очень независима.


— Вы должны гордиться ею.


— А как можно не гордиться? Она всегда заставляла меня гордиться ею. Вам нужен ее новый телефон?


— Пожалуйста.


— Подождите… Она живет в Уэствуд-Вилледж, недалеко от университета. Вместе с другой девушкой, очень приличной девушкой… Вот он. Если ее там нет, она, наверное, в офисе — у нее теперь есть еще и офис.


Она хихикнула.


— Это здорово.


Я записал номера.


— Да, офис, — продолжала миссис Ливитт. — Вы понимаете: вырастить такого ребенка — это честь… Я скучаю без нее. Дом теперь слишком тихий, не для моего характера.


— Еще бы.


— Вы очень помогли ей, доктор Делавэр. Колледж в ее возрасте — это не очень-то легко. Вы должны гордиться собой.

* * *


На квартире Дженнифер никто не ответил. Но в офисе после первого же гудка она подняла трубку.


— Ливитт.


— Дженнифер, это Алекс Делавэр.


— Привет, Алекс. Ты решил тот случай с синдромом Мюнхгаузена «по доверенности»?


— Кто сделал это, известно. Но почему он это сделал, еще до конца не ясно. Оказалось, отец ребенка.


— Вот это поворот! — воскликнула Дженнифер. — Значит, не всегда мать?


— Он рассчитывал, что мы так и подумаем. Все время подставлял ее.


— Какое макиавеллиевское коварство.


— Воображает себя интеллектуалом. Он профессор.


— Здесь?


— Нет, в колледже для младших курсов. Но серьезную научную работу он ведет в университете, поэтому-то я и звоню тебе. Я уверен, что он прочел обширнейший материал по данному синдрому, чтобы создать классический случай. Его первый ребенок умер от синдрома внезапном младенческой смерти. Еще один классический случай, поэтому я подумываю, не подстроил ли он и его.


— О, нет — это звучит слишком чудовищно.


— Я думаю о системе «Поиск и печать», — продолжал я. — Если у него есть счет на факультете, можно ли это как-то узнать?


— Библиотека регистрирует все требования пользователей. Для того чтобы высылать счета.


— Указывается ли в счетах, какие именно статьи были взяты?


— Обязательно. Который теперь час? Девять сорок пять. Библиотека открыта до десяти. Я могу позвонить туда и узнать, работает ли кто-нибудь из моих знакомых. Как зовут этого ублюдка?


— Джонс, Чарльз Л. Социология. Муниципальный колледж Уэст-Вэлли.


— Записала. Не клади трубку, жди, я позвоню в библиотеку по другой линии. На всякий случай, если нас разъединят, дай мне твой номер. — Через пять минут она соединилась со мной. — Voila, Алекс. Этот идиот оставил прекрасный бумажный след. Он брал все, что есть в библиотеке по этой теме, — Мюнхгаузен, внезапная младенческая смерть и социологическая структура больниц. Плюс немного отдельных статей по двум другим вопросам: токсичность диазепама и — готов ли ты услышать следующее? — фантазии женщин о размерах пениса. Все там записано: имена, даты, точное время. Завтра я возьму для тебя распечатку.


— Фантастика. Я очень благодарен тебе, Дженнифер.


— Еще кое-что, — сказала она. — Он не единственный, кто пользовался этим счетом. На некоторых заказах стоит еще одна подпись — какая-то Кристи Киркеш. Знаешь кого-нибудь с таким именем?


— Нет, — ответил я. — Но меня не удивит, если она окажется молодой и привлекательной, одной из его студенток. Может быть, даже играет в софтбол[61] за свое общежитие.


— Грязное дело для профессора. Как ты считаешь?


— Он существо, придерживающееся собственных привычек.

35


Было жаркое утро. Долина поджаривалась на солнце. Огромный грузовик опрокинулся на шоссе и засыпал все проулки яйцами. Даже обочина была заблокирована, и Майло ругался до тех пор, пока дорожный полицейский не пропустил нас.


Мы прибыли в колледж на десять минут раньше звонка. Добрались до класса, как раз когда входили последние студенты.


— Проклятие, — проворчал Майло. — Неудачное время мы выбрали.


Мы поднялись по лестнице в трейлер. Я остался у двери, а Майло направился к доске.


Комната была маленькой — половина трейлера отгорожена занавеской-гармошкой. Стол для заседаний и дюжина складных стульев.


Десять стульев заняты. Восемь женщин, двое мужчин. Одной из женщин уже за шестьдесят, остальные — девчонки. Обоим мужчинам около сорока. Один англосакс, с копной светлых волос, другой — испанского типа, с бородой. Блондин быстро взглянул на нас и уткнулся в книгу.


Майло взял указку и постучал по доске.


— Мистер Джонс не сможет сегодня вести занятие. Я мистер Стерджис, и я заменю его.


Все глаза устремились на Майло, только блондин по-прежнему не отрывал взгляда от книги.


Одна из девушек спросила:


— С ним все в порядке?


Голос звучал напряженно. У девушки были очень длинные темные вьющиеся волосы, худое хорошенькое личико, в ушах сережки — скрепленные леской пластиковые шарики белого и бледно-лилового цвета. Черный обтягивающий топ демонстрировал большую грудь и гладкие загорелые плечи. На глаза были наложены слишком синие тени, на губы — слишком бледная губная помада, и всего этого было слишком много.


Тем не менее девушка выглядела лучше, чем на фотографии в студенческом деле.


— Не совсем, мисс Кристи, — ответил на ее вопрос Майло.


Девушка открыла рот. Остальные студенты воззрились на нее.


— Эй, что происходит? — воскликнула брюнетка и схватила свою сумочку.


Майло сунул руку в карман и вынул свой полицейский значок.


— Это вы скажете мне, Кристи.


Она онемела. Остальные студенты вытаращили глаза. Читатель не отрывал взгляд от книги, но его глаза, казалось, не замечали букв.


Я заметил, как Майло посмотрел на мужчину. Взглянул на пол.


Ботинки.


Громоздкие черные тяжелые ботинки со вздувшимися носами. Они не подходили к его шелковой сорочке и модельным джинсам.


Глаза Майло сузились.


Читатель остановил взгляд на мне, потом поднял книгу выше, стараясь спрятать за ней глаза.


«Теория организаций».


Кристи начала плакать.


Остальные студенты застыли как статуи.


— Эй, Джо! Проверка камеры! — внезапно рявкнул Майло.


Читатель рефлективно поднял голову. Всего на секунду. Но этого было достаточно.


Вежливое лицо. Отец Дика и Джейн[62], если смотреть с расстояния в полквартала. Но вблизи отдельные детали разрушали это впечатление: нечисто выбритый, следы оспы на щеках, шрам поперек лба. Татуировка на одной руке.


И пот — слой пота, блестящий, как только что нанесенная глазурь.


Он поднялся с места. Жесткий взгляд, прищуренные глаза, огромные кисти рук, мощные предплечья. Еще татуировки, сине-зеленые, грубые. Что-то змеиное.


Он собрал свои книги и, наклонив голову, шагнул от стола.


— Эй, останься. Я легко ставлю отметки, — проговорил Майло.


Мужчина остановился, начал опускаться на стул, но вдруг бросил книги в Майло и рванулся к двери.


Я стал перед ним, сложив руки в двойной блок.


Он со всей силой, на какую был способен, ударил меня плечом. Я врезался в дверь, от толчка она распахнулась.


Я упал спиной на асфальт, приземлился тяжело, чувствуя, как гудит мой копчик. Протянув руки, я захватил полные горсти шелка. Мужчина свалился мне на грудь, царапаясь, нанося удары и разбрызгивая пот.


Майло оторвал его от меня, очень быстро сунул кулаком в живот и в лицо и с силой прижал к трейлеру. Мужчина сопротивлялся. Майло с силой ударил его по почкам и, когда тот со стоном опустился на землю, надел наручники.


Прижал к земле и поставил ногу на его поясницу.


Быстрый обыск — и на асфальте лежали пачка денег, выкидной нож с черной рукояткой, флакон пилюль и дешевый пластиковый бумажник с маркой игорного городка в Рино, штат Невада. Майло вынул из него три экземпляра водительских прав.


— Так, так, так, что у нас здесь? Собран — запятая Карл, написано через «К»; Себринг — запятая Карл, написано через «С» и… Рэмзи Кларк Эдвард. Какое имя настоящее, дурень, или ты страдаешь синдромом многообразия личности?


Мужчина молчал.


Майло ткнул носком ноги один из черных ботинок:


— Добрые старые тюремные гады. Из какой тюрьмы? Окружной или штата?


Молчание.


— Тебе нужны новые каблуки, гений.


Спинные мускулы мужчины задвигались под рубашкой.


Майло повернулся ко мне:


— Найди телефон и позвони в отделение Девоншир. Скажи им, что мы задержали подозреваемого, проходящего по отделу убийств Центрального участка, и назови полное имя Дон Херберт.


Лежащий на земле выругался. Его голос был глубоким и хриплым.


На лестнице появилась одна из молоденьких студенток. Ей было не больше двадцати одного года, невысокая блондинка со стрижкой под пажа, белое платье без рукавов, лицо Мэри Пикфорд.


Очень робким голосом она проговорила:


— Кристи сильно расстроена.


— Передайте ей, что я через минуту приду, — ответил Майло.


— А-а… конечно. А что сделал Карл?


— Неаккуратно приготовил домашнее задание, — усмехнулся Майло.


Мужчина на земле зарычал, девушка испугалась. Майло продолжал упираться коленом в его спину.


— Заткнись.


Блондинка схватилась за дверную ручку.


Смягчив голос, Майло успокоил ее:


— Все в порядке — не надо волноваться. Пойдите внутрь и подождите.


— Это какой-то эксперимент или что-то в том же духе, да?


— Эксперимент?


— Ролевая игра. Знаете? Профессор Джонс любит использовать их, чтобы оживить наше внимание.


— Уверен, что так. Нет, мисс. Это настоящее. Социология в действии. Смотрите внимательно — это будет в ваших выпускных экзаменах.

36


Конверт прибыл с посыльным в семь часов, как раз перед приходом Робин. Я отложил его и попытался провести с ней нормальный вечер. После того как она легла спать, я ушел с конвертом в библиотеку. Включил все лампы и стал читать.


КОПИЯ ДОПРОСА


Архивные номера:


102–789 793


64-458 990


135-935827


Место: Лос-анджелесская окружная тюрьма. Блок усиленного режима.


Дата/Время: 1 июня 1989 г., 7 часов 30 минут вечера.


Подозреваемый: Джонс, Чарльз Лайман-третий.


Вес средний, рост шесть футов три дюйма, волосы каштановые, глаза голубые.


Возраст: 38 лет.


Адвокат подозреваемого: Токарик, Энтони М., эсквайр[63].


Полицейские детективы Лос-Анджелеса:


Майло В. Стерджис № 15994, Западный Лос-Анджелес (специальное задание).


Стивен Мартинес, № 26782, Девоншир.


Детектив Стерджис: Это второе записываемое на аудио– и видеоаппаратуру заседание по делу подозреваемого Чарльза Лаймана Джонса-третьего. Подозреваемому во время ареста за попытку убийства сообщили о его правах. Предупреждение о его правах было повторено и записано на пленку на предыдущем заседании, начавшемся в одиннадцать часов утра 1 июня 1989 года, оно было отпечатано в тот же день, в два часа. Упомянутое заседание было прервано по настоянию защитника подозреваемого, мистера Энтони Токарика, эсквайра. Настоящее заседание является возобновлением допроса по просьбе мистера Токарика. Нужно ли мне вновь зачитать права подозреваемого, защитник, или второе предупреждение распространяется и на это заседание?


Мистер Токарик: Оно остается в силе, если профессор Джонс не попросит о новом предупреждении. Желаешь ли ты быть еще раз предупрежденным, Чип?


Мистер Джонс: Нет. Давайте продолжим.


Мистер Токарик: Начинайте.


Детектив Стерджис: Добрый вечер, Чип.


Мистер Токарик: Я хотел бы, чтобы вы обращались к моему клиенту вежливо, детектив.


Детектив Стерджис: «Профессор» подойдет?


Мистер Токарик: Да, однако, если это вам так уж трудно, то «мистер Джонс» будет достаточно.


Детектив Стерджис: Вы только что назвали его Чип.


Мистер Токарик: Я его адвокат.


Детектив Стерджис: Ага… хорошо… конечно. Я бы даже назвал его «доктором», но он не защитил свою диссертацию на степень доктора философии, не так ли Чип — мистер Джонс? Что вы говорите? Я не расслышал вас.


Мистер Джонс: (Неразборчиво.)


Детектив Стерджис: Следует говорить громче, мистер Джонс. Бормотание ничего не дает.


Мистер Токарик: Подождите, детектив. Если тон допроса не изменится, я буду вынужден немедленно прервать заседание.


Детектив Стерджис: Делайте, как вам нравится, — вы потеряете, а не я. Просто я думал, что вы, ребята, возможно, захотите выслушать некоторые доказательства, которые мы собрали против старины Чипа. Простите… Мистера Джонса.


Мистер Токарик: Я могу получить все, что мне нужно, у окружного прокурора по праву на ознакомление с делом, детектив.


Детектив Стерджис: Прекрасно. Тогда ждите до суда. Пошли, Стив.


Детектив Мартинес: Конечно.


Мистер Джонс: Подождите. (Неразборчиво.)


Мистер Токарик: Постой, Чип. (Неразборчиво.) Я хотел бы поговорить с моим клиентом наедине, если вы не возражаете.


Детектив Стерджис: Если это не очень долго.


Запись выключена: 7.39 вечера.


Запись включена: 7.51 вечера.


Мистер Токарик: Ну давайте, показывайте, что у вас есть.


Детектив Стерджис: Ага, конечно, но намерен ли мистер Джонс отвечать на вопросы, или это будет односторонний показ-и-рассказ?


Мистер Токарик: Я оставляю за моим клиентом право отказа отвечать на любые вопросы. Начинайте, если желаете, детектив.


Детектив Стерджис: Что ты об этом думаешь, Стив?


Детектив Мартинес: Не знаю.


Мистер Токарик: Каково ваше решение, детективы?


Мистер Стерджис: Да-да, хорошо… Ну что ж. Чип — мистер Джонс, я рад, что ты нанял высокооплачиваемого адвоката, такого, как вот этот мистер Токарик, потому что, безусловно, тебе будет….


Мистер Токарик: Вы явно начали не с того. Мое возражение не имеет никакого…


Детектив Стерджис: Чем мы здесь занимаемся, защитник, допрашиваем подозреваемого или критикуем мой стиль?


Мистер Токарик: Я настойчиво возражаю против вашего…


Детектив Стерджис: Возражайте, сколько хотите. Здесь не суд.


Мистер Токарик: Я прошу предоставить мне еще одну возможность переговорить с моим клиентом.


Детектив Стерджис: Ни в коем случае. Хватит, пошли, Стив.


Детектив Мартинес: Пошли.


Мистер Джонс: Подождите. Сядьте.


Детектив Стерджис: Ты что, командуешь мной, младший?


Мистер Токарик: Я возражаю против…


Детектив Стерджис: Пошли, Стив, мы убираемся отсюда.


Мистер Джонс: Подождите.


Мистер Токарик: Чип, это…


Мистер Джонс: Заткнись.


Мистер Токарик: Чип…


Мистер Джонс: Заткнись.


Детектив Стерджис: Ага. Я ни в коем случае не намерен продолжать при таких разногласиях между вами. Он потом подаст жалобу, что не был представлен защитником по выбору. Ни в коем случае.


Мистер Токарик: Не изображайте передо мной юриста, детектив.


Мистер Джонс: Заткнись ко всем чертям, Тони. Все это нелепо.


Детектив Стерджис: Что именно, профессор Джонс?


Мистер Джонс: Ваше так называемое дело.


Детектив Стерджис: Вы не пытались сделать инъекцию инсулина вашей дочери Кассандре Брукс?


Мистер Джонс: Конечно, нет. Я нашел шприц в сумочке Синди, расстроился, потому что это подтвердило мои подозрения насчет нее, и пытался обнаружить, не сделала ли она уже…


Мистер Токарик: Чип…


Мистер Джонс: …инъекцию в аппарат внутривенного вливания Кэсси. Перестань бросать на меня взгляды. Тони. Мое будущее поставлено на карту. Я хочу услышать, какую ерунду они хотят мне сказать, чтобы я смог разъяснить это раз и навсегда.


Детектив Стерджис: Ерунду?


Мистер Токарик: Чип…


Детектив Стерджис: Я не желаю продолжать, если…


Мистер Джонс: Он мой адвокат, по сделанному мной выбору, понятно? Продолжайте.


Детектив Стерджис: Вы уверены?


Мистер Джонс: (Неразборчиво.)


Детектив Стерджис: Говорите прямо вон в тот микрофон.


Мистер Джонс: Продолжайте. Я хочу убраться отсюда как можно скорее.


Детектив Стерджис: Да, сэр, масса сэр.


Мистер Токарик: Детектив…


Мистер Джонс: Заткнись, Тони.


Детектив Стерджис: Все готовы? Прекрасно. Прежде всего, мы засняли вас на видеопленку в тот момент, когда вы пытались ввести инсулин в…


Мистер Джонс: Неправда. Я сказал вам, в чем было дело. Я просто пытался узнать, что замышляет Синди.


Детектив Стерджис: Как я уже сказал, вы засняты на видеопленке, пытающимся ввести инсулин в трубку внутривенного вливания вашей дочери. Плюс видеозаписи камер при входе в Западную педиатрическую больницу, подтверждающие, что вы не входили в больницу через центральный вход. Один из ключей на вашей связке был опознан как отмычка для всех дверей больницы. Вероятно, вы пользовались ею, чтобы тайком проникнуть через…


Мистер Токарик: Я возражаю…


Мистер Джонс: Тони!


Мистер Токарик: Я прошу разрешить короткий перерыв, чтобы мы с…


Мистер Джонс: Прекрати, Тони. Я не один из твоих идиотов-социопатов. Продолжайте вашу сказку, детектив. И вы правы, я действительно воспользовался одним из ключей папы. Ну и что? Всегда, когда я прихожу в это место, я избегаю центрального входа. Я стараюсь не привлекать внимания. Является ли рассудительность вопиющим уголовным преступлением?


Детектив Стерджис: Давайте продолжим. Вы купили две чашки кофе в больничном автомате, затем поднялись по лестнице на пятый этаж. Вы у нас и там записаны на видеопленку. Снаружи, в холле, где пятое отделение соединяется с «палатами Чэппи». Вы несете кофе и заглядываете в дверную щелку. На мой взгляд, похоже на то, что вы ожидали, пока дежурная медсестра не выйдет в заднюю комнату. Затем вы идете в комнату 505W, где пребываете пятьдесят пять минут, вплоть до того момента, как я вошел и застал вас прокалывающим шприцем трубку аппарата внутривенного вливания вашей дочери. Мы намерены сейчас показать вам все эти видеозаписи, согласны?


Мистер Джонс: Представляется ненужным в высшей степени, но делайте, как вам угодно.


Детектив Стерджис: Камера, начали.


Запись выключена: 8.22 вечера.


Запись включена: 9.10 вечера.


Детектив Стерджис: О'кей. Есть какие-нибудь замечания?


Мистер Джонс: Да, это не Годар.


Детектив Стерджис: Нет? Я думал, в этом много verite[64].


Мистер Джонс: Вы поклонник cinema verite, детектив?


Детектив Стерджис: Не сказал бы, мистер Джонс. Слишком похоже на работу.


Мистер Джонс: Ха, это мне нравится.


Мистер Токарик: Это и есть ваши доводы? Это все ваши доказательства?


Детектив Стерджис: Все? Едва ли. Ну хорошо, итак, мы засняли, как вы вводите шприц…


Мистер Джонс: Я уже сказал вам, в чем там было дело — я испытывал его. Проверял входное отверстие аппарата для внутривенного вливания, чтобы узнать, не успела ли Синди сделать инъекцию Кэсси.


Детектив Стерджис: Зачем вам это было нужно?


Мистер Джонс: Зачем? Чтобы защитить собственного ребенка.


Детектив Стерджис: Почему вы подозревали вашу жену в том, что она причиняет вред Кэсси?


Мистер Джонс: Разные обстоятельства, факты, которыми я располагаю.


Детектив Стерджис: Факты.


Мистер Джонс: Именно.


Детектив Стерджис: Не хотите ли рассказать побольше насчет фактов?


Мистер Джонс: Ее характер — я замечал разные вещи. Она вела себя странно, уклончиво. И Кэсси, казалось, заболевала всегда после того, как проводила некоторое время с матерью.


Детектив Стерджис: Понятно… Мы нашли ранку от укола на мягкой части подмышки Кэсси.


Мистер Джонс: Не сомневаюсь. Но не я это сделал.


Детектив Стерджис: Ага… как насчет валиума, который вы добавили в кофе вашей жене?


Мистер Джонс: Я объяснил это еще там, в комнате, детектив. Я не давал ей лекарств. Он был прописан ей от нервов, если вы помните. Она действительно дошла до крайней степени, принимала его некоторое время. Если она отрицает это, она лжет.


Детектив Стерджис: Она действительно отрицает это. Говорит, что вообще не знала, что вы даете ей лекарство.


Мистер Джонс: Она лжет постоянно. В этом все дело. Обвинять меня, основываясь исключительно на том, что она говорит, это все равно что строить силлогизм, исходя из совершенно ложных посылок. Вы понимаете, что я хочу этим сказать?


Детектив Стерджис: Конечно, профессор. Таблетки валиума были найдены в одной из мягких игрушек Кэсси — в кролике.


Мистер Джонс: Вот видите. Как я мог что-нибудь знать об этом?


Детектив Стерджис: Ваша жена говорит, что вы купили несколько таких игрушек для Кэсси.


Мистер Джонс: Я покупал для Кэсси разные игрушки. Другие люди тоже покупали ей мягких кроликов. Медсестра по фамилии Боттомли — очень сомнительная личность. Почему бы вам не проверить ее — вдруг и она замешана?


Детектив Стерджис: А почему бы ей быть замешанной?


Мистер Джонс: Она и Синди, казалось, были очень близки друг с другом — слишком близки, я всегда так думал. Я хотел, чтобы ее перевели, но Синди отказалась. Проверьте ее, она странная, поверьте мне.


Детектив Стерджис: Мы это сделали. Она прошла полиграф[65] и все другие проверки.


Мистер Джонс: Полиграфные данные не принимаются в суде.


Детектив Стерджис: А вы бы согласились на проверку при помощи этого прибора?


Мистер Токарик: Чип, не надо…


Мистер Джонс: Не вижу никаких оснований для этого. Вся эта история нелепа.


Детектив Стерджис: Пошли дальше. Был ли у вас рецепт на таблетки валиума, которые мы нашли в вашем университетском офисе?


Мистер Джонс (смеется.): Нет. Разве это преступление?


Детектив Стерджис: фактически да. Где вы их взяли?


Мистер Джонс: Где-то — не помню.


Детектив Стерджис: Достали через одного из ваших студентов?


Мистер Джонс: Конечно, нет.


Детектив Стерджис: Через студентку по имени Кристи Мари Киркеш?


Мистер Джонс: А… ни в коем случае. Возможно, они у меня завалялись с давних времен.


Детектив Стерджис: Они были предназначены именно для вас?


Мистер Джонс: Конечно. Тогда я находился в стрессовом состоянии. Да, я вспомнил, уверен, что так и было. Кто-то одолжил мне их — кто-то из коллег по факультету.


Детектив Стерджис: Как зовут этого коллегу?


Мистер Джонс: Не помню. Это не имело особого значения. Валиум в наши дни — все равно что конфеты. Я признаю себя виновным в том, что хранил его без предписания врача, о'кей?


Детектив Стерджис: О'кей.


Мистер Токарик: Что вы только что вынули из портфеля, детектив?


Детектив Стерджис: Кое-что для записи. Я собираюсь зачитать это вам…


Мистер Токарик: Вначале я хочу иметь копию. Две копии — для меня и для профессора Джонса.


Детектив Стерджис: Замечено должным образом. Мы сделаем ксерокопии, как только закончим.


Мистер Токарик: Нет, я хочу иметь ее одновременно с вами…


Мистер Джонс: Перестань мешать, Тони. Пусть читает, что бы там ни было. Я хочу выйти отсюда сегодня.


Мистер Токарик: Чип, для меня нет ничего более важного, чем твое скорейшее освобождение, но я…


Мистер Джонс: Тихо, Тони. Читайте, детектив.


Мистер Токарик: Ни в коем случае. Я не чувствую себя спокойно в отношении…


Мистер Джонс: Прекрасно. Читайте, детектив.


Детектив Стерджис: Решено? Наверняка? Хорошо. Это расшифровка закодированной компьютерной дискеты. Выходные данные: фирма 3M, DS, DD, RH, двусторонняя, двойной плотности, марки Q. Дискета дополнительно обозначена биркой Федерального бюро расследований, номер 133355678345 тире 452948. Дискета была декодирована шифровальным отделом Национальной криминальной лаборатории ФБР в Вашингтоне, округ Колумбия, и получена главным управлением полиции Лос-Анджелеса сегодня в 6.45 утра через правительственную почту. Начав читать, я намерен зачитать всю информацию полностью, даже если вы, защитник, предпочтете удалиться из комнаты вместе с вашим клиентом. Чтобы было ясно, что вам были предъявлены доказательства, но вы отказались их выслушать. Понятно?


Мистер Токарик: Мы воспользуемся всеми нашими правами без ущерба для себя.


Мистер Джонс: Читайте, детектив. Я заинтересовался.


Детектив Стерджис: Итак, начали:


Я оставляю это послание закодированным, чтобы защитить себя, но код несложен — просто элементарная замена чисел на буквы с парой перестановок, так что вы сможете справиться с этим, Эшмор. И, если со мной что-нибудь случится, вы сможете на этом сыграть.


Чарльз Лайман Джонс-третий, известный как Чип, — чудовище.


Он прибыл в среднюю школу, где я училась, как учитель-доброволец и соблазнил меня сексуально и эмоционально. Это случилось десять лет тому назад. Мне было семнадцать, я училась в старших классах и состояла в почетном списке по математике, но мне нужна была помощь по английскому языку и социальным наукам, потому что я находила их скучными. Чипу было двадцать восемь лет, он учился в аспирантуре. Он соблазнил меня, и в течение шести месяцев мы многократно занимались сексом в его квартире и в школе, причем занимались такими вещами, которые лично я находила отвратительными. Он часто бывал импотентен и, для того чтобы возбудиться, совершал в отношении меня мерзкие вещи. Затем я забеременела, и он сказал, что женится на мне. Мы не поженились, просто жили вместе в трущобе вблизи Коннектикутского университета, в Сторсе. Но потом все стало намного хуже.


1. Он не рассказал своей семье обо мне. В городе у него была другая квартира, и он отправлялся туда всегда, когда к нему приезжал отец.


2. Он начал вести себя совершенно ненормально. Черт-те что проделывал над моим телом — подсыпал наркотики мне в напитки, а когда я спала, делал мне уколы. Просыпаясь совершенно разбитой, со следами уколов, я вначале не могла понять, что происходит. Он заявил, что у меня малокровие и это следы сыпи, вызванной беременностью, — просто лопнувшие капилляры. Я поверила ему — ведь он уверял меня, что занимался на подготовительных медицинских курсах в Йеле. Но однажды я проснулась как раз в тот момент, когда он пытался сделать мне инъекцию какой-то коричневой жидкости, выглядевшей отвратительно, — теперь я уверена, что это были фекалии. Очевидно, он дал мне перед этим слишком мало снотворного, а возможно, я уже привыкла, и мне нужна была бо́льшая доза, чтобы отключиться. Он принялся объяснять, что инъекция необходима для моего здоровья — это какое-то органическое витаминное тонизирующее средство.


Я была молода и верила всему, что он говорил. Но вскоре поведение Чипа стало уж слишком странным, и я ушла и попыталась жить с моей матерью, но она все время была пьяной и не хотела принимать меня. Кроме того, я думаю, Чип заплатил ей, потому что именно тогда она накупила уйму новой одежды. Мне пришлось вернуться к нему, и по мере того, как увеличивался срок моей беременности, Чип становился все более подлым и жестоким. Однажды он закатил настоящий истерический припадок, орал, что ребенок погубит наши отношения и что от него надо отделаться. Затем он вообще заявил: это не его ребенок, что было просто смешно — до нашей встречи я была девственницей и никогда ни с кем не болталась. Через некоторое время в результате всех тягот, на которые Чип обрек меня, случился выкидыш.


Но и это не сделаю его счастливым. И он продолжал по ночам подкрадываться ко мне и делать уколы. У меня началось нервное возбуждение и сильные головные боли, я начала слышать голоса, появилось головокружение. Некоторое время я думала, что схожу с ума.


В конце концов я уехала из Сторса и вернулась в Покипси. Он последовал за мной и устроил настоящий, с криком, скандал. Затем он дал мне чек на десять тысяч долларов и заявил, чтобы я убиралась из его жизни и больше никогда не появлялась ему на глаза.


По тем временам для меня это была огромная сумма, и я согласилась. Я чувствовала себя слишком подавленной и выжатой, чтобы поступить на работу, поэтому занялась проституцией, была ограблена и закончила тем, что вышла замуж за Вилли Кента, чернокожего парня, который время от времени занимался сутенерством. Это замужество продлилось около шести месяцев. Затем я попала в специальное отделение клиники для лечения алкоголиков и наркоманов, получила полагающиеся мне деньги и поступила в колледж.


Я специализировалась в математике и компьютерах, у меня это получалось — по-настоящему получалось, — а потом меня соблазнил еще один учитель по имени Росс М. Херберт. Я вышла за него замуж, наш брак длился два года. Он не был чудовищем, как Чип Джонс, но наводил на меня скуку и был грязнулей, поэтому я развелась с ним и ушла из колледжа, проучившись там три года.


Я получила работу на компьютере, но она не была особо творческой, поэтому я решила стать врачом и вернулась к учебе, занимаясь на подготовительных медицинских курсах. Мне приходилось работать по ночам и выкраивать время для учебы. Из-за этого мои текущие оценки и баллы на тестировании оказались не такими высокими, какими должны были быть, зато по математике я получила только самые высокие оценки.


В конце концов я окончила подготовительные курсы и подала заявления в несколько медицинских школ, но не поступила ни в одну. В течение года я работала ассистентом в лаборатории, потом снова сдала тесты, и на этот раз отметки оказались заметно лучше. Поэтому я вновь подала заявления, и была внесена в некоторые списки ожидающих. Кроме этого, я подала заявление в колледж общественного здравоохранения, чтобы получить диплом родственной специальности. Меня приняли. Этот колледж оказался в Лос-Анджелесе, поэтому я и приехала сюда.


Я кое-как протянула четыре года и продолжала подавать заявления в медицинскую школу. И однажды, читая газету, я увидела статью о Чарльзе Лаймане Джонсе и поняла, что это отец Чипа.


Тогда-то я и осознала, как они богаты и как я была ограблена. Поэтому я решила получить то, что мне причиталось. Но я не могла дозвониться до отца Чипа, даже писала письма, на которые он так и не ответил. Тогда я отправилась в городской архив и узнала, что Чип живет в пригороде Лос-Анджелеса. Я поехала посмотреть, как выглядит его дом. Сделала это ночью, чтобы никто не смог заметить меня. Несколько раз я ездила туда и наконец увидела его жену. Меня поразило, как она похожа на меня, — я была такой, до того как пополнела. Ее маленькая дочка действительно была прелестна. Господи, как я жалела их обеих!


На самом деле я не хотела причинить им вред — его жене и маленькой девочке, — но в то же время чувствовала, что должна предупредить их, пусть знают, с кем имеют дело. Кроме того, он был моим должником.


Я ездила туда несколько раз, размышляя, что мне предпринять, и однажды ночью увидела машину «скорой помощи», стоящую у парадного. Чип на своем «вольво» последовал за машиной, а я отправилась за ним. Так мы добрались до Западной педиатрической больницы. Я следила за Чипом вплоть до пункта неотложной помощи и слышала, как он справлялся о состоянии своей дочери Кэсси.


На следующий день я в белом лабораторном халате отправилась в медицинский архив и представилась доктором Херберт. Все было очень просто. Никакой охраны. Позже охрану больницы усилили. Но вернемся к девочке: ее истории болезни не было на месте, но в журнале перечислялись все предыдущие приемы, и я поняла, что он опять взялся за свое. Бедная крошка!


Это по-настоящему подстегнуло меня — теперь мной руководили не просто одни деньги. Верите вы мне или нет, Эшмор, но это правда. Когда я увидела карту этой малышки, я поняла, что должна добраться до него. Поэтому я пошла в отдел приема на работу и предложили свои услуги. Через три недели мне позвонили и пригласили на полставки. У вас, Эшмор, дерьмовая работа, но я могла наблюдать за Чипом, а он не знал об этом. В конце концов я заполучила историю болезни Кэсси и узнала обо всем, что он проделывал с девочкой. Также я прочла там, что у Джонсов был мальчик, но он умер.


Поэтому я нашла и его историю болезни, из которой узнала, что умер он от синдрома внезапной младенческой смерти. Так что в конце концов Чип кого-то убил. В следующий раз, когда я увидела в списке поступивших на лечение имя Кэсси, я принялась караулить его, а увидев, последовала за ним на автостоянку и сказала: «Сюрприз».


Он действительно был поражен, пытался притвориться, что не знаком со мной. Старался вывести меня из равновесия, говорил, что я стала такой толстухой. Но я просто сказала ему: я понимаю, чего он добивается, поэтому ему лучше прекратить болтать и дать мне миллион долларов. В противном случае я обращусь в полицию. Он начал плакать — да, на самом деле плакать, сказал, что никогда не хотел причинить кому-либо вред, — в точности так, как он, бывало, делал, когда мы жили вместе. Но на сей раз это не сработало. Я сказала, что ничего не выйдет.


Тогда он обещал, что выдаст мне сумму в десять тысяч долларов, что я должна потерпеть и он попытается собрать еще, но это не будет что-либо, похожее на миллион, — у него нет таких денег. Я отрезала: пятьдесят сразу, и в конце концов мы сошлись на двадцати пяти. На следующий день мы встретились в парке Барнсдейл в Голливуде, и он передал мне деньги. Наличными. Я предупредила, что будет лучше, если он в конце месяца выплатит мне по крайней мере двести тысяч. Он опять начал плакать и обещал сделать все от него зависящее. Потом Чип попросил меня простить его. Я ушла и использовала деньги на покупку новой машины, потому что старая совсем развалилась, а в Лос-Анджелесе без хорошей машины ты просто пустое место. Я положила историю болезни Чэда Джонса в камеру хранения аэропорта «Юнайтед эйрлайнз», ящик № 5632, и на следующий день уволилась из больницы.


Так что теперь я ожидаю конца месяца и записываю эту информацию как залог. Я хочу быть богатой, и я хочу быть врачом.


Я этого заслуживаю. Но на случай того, если Чип попытается обмануть меня, я каждую ночь оставляю эту дискету в закрытом на ключ ящике, а утром забираю. В моем шкафчике в школе лежит копия. Если вы сейчас читаете ее, значит, у меня крупные неприятности, ну и что. Другого выхода у меня нет.


7 марта 1989 года


Дон Роуз Рокуэлл Кент Херберт


Детектив Стерджис: Ну вот.


Мистер Токарик: Вы думаете, это произвело на нас впечатление? Расшифрованные фокусы-покусы? Вы же знаете, что это абсолютно неприемлемо.


Детектив Стерджис: Если вы так говорите…


Мистер Токарик: Слушай, Чип, пойдем отсюда. Чип?


Мистер Джонс: Ага.


Детектив Стерджис: Вы уверены, что хотите уйти? А то есть еще кое-что.


Мистер Токарик: Мы уже слышали достаточно.


Детектив Стерджис: Делайте, как вам угодно, защитник. Но не тратьте время впустую насчет выпуска под залог. Пока мы тут разговариваем, окружной прокурор регистрирует подозрение на убийство первой степени.


Мистер Токарик: Убийство первой степени? Это возмутительно! Кто же жертва?


Детектив Стерджис: Дон Херберт.


Мистер Токарик: Убийство первой степени? На основании этой фантазии?


Детектив Стерджис: На основании показаний очевидца, защитник. Показаний соучастника. Честного гражданина по имени Карл Собран. Вы действительно любите своих студентов, не так ли, профессор?


Мистер Токарик: Кто это?


Детектив Стерджис: Спросите профессора.


Мистер Токарик: Я спрашиваю вас, детектив.


Детектив Стерджис: Карл Эдвард Собран. Мы располагаем уликой — ветровка, а на ней кровь — и признанием, в котором Собран указывает на соучастие вашего клиента. А удостоверение личности Собрана безупречно. Степень бакалавра в сфере особой жестокости в межличностных отношениях и солидная аспирантская подготовка в других многочисленных проступках. Ваш клиент нанял его убить миссис Херберт и обставить дело так, будто убийство произошло на сексуальной почве. Не слишком трудное дело для Собрана, потому что ему нравится быть жестоким с женщинами — он уже отсидел за изнасилование и нападение. Последний оплачиваемый отпуск он отбывал за кражу и провел его в Вентуре, в окружной тюрьме. Именно там наш профессор Чип познакомился с ним. Добровольное преподавание — проект, который осуществляли его студенты-социологи. Собран получил самую высокую оценку. Старина Чип написал письмо, рекомендуя выпустить его под честное слово, в этом письме он называл Собрана «материалом для высшего учебного заведения» и обещал присмотреть за ним. Собран вышел из тюрьмы и поступил в муниципальный колледж Уэст-Вэлли, что в Западной Долине, стал специализироваться в социологии. То, что он сделал с Дон… Что вы сказали, профессор? Практические занятия?


Мистер Токарик: Более смешной истории я никогда не слышал.


Детектив Стерджис: Окружной прокурор придерживается другого мнения.


Мистер Токарик: Окружной прокурор действует, полностью руководствуясь политическими соображениями. Если бы мой клиент был какой-нибудь другой Джонс, то мы бы уже не сидели здесь.


Детектив Стерджис: Хорошо… Всего вам доброго, Стив?


Детектив Мартинес: Счастливо.


Мистер Токарик: Кодированные диски, предполагаемое свидетельство рецидивиста — абсурд.


Детектив Стерджис: Спросите своего клиента, абсурдно ли это?


Мистер Токарик: И не подумаю. Пойдем, Чип. Пошли.


Мистер Джонс: Ты можешь устроить, чтобы меня выпустили под залог. Тони?


Мистер Токарик: Здесь не место, чтобы…


Мистер Джонс: Я хочу выйти отсюда, Тони. Дела накапливаются. Мне нужно поставить отметки за письменные работы.


Мистер Токарик: Конечно, Чип. Но это может занять…


Детектив Стерджис: Он никуда не пойдет, и вам это известно, защитник. Будьте с ним откровенны.


Мистер Джонс: Я хочу выйти отсюда. Это место вызывает депрессию. Я не могу сосредоточиться.


Мистер Токарик: Я понимаю, Чип, но…


Мистер Джонс: Без всяких «но», Тони, я хочу выйти… L'exterieur. Вый-ти.


Мистер Токарик: Конечно, Чип. Ты знаешь, я сделаю все…


Мистер Джонс: Я хочу выйти, Тони. Я порядочный человек. Все это напоминает Кафку.


Детектив Стерджис: Порядочный человек, ха-ха. Лжец, мучитель, убийца… Да-а. Я думаю, если не считать эти второстепенные технические подробности, то ты просто кандидат в святые, младший.


Мистер Джонс: Я порядочный человек.


Детектив Стерджис: Расскажите это своей дочери.


Мистер Джонс: Она не моя дочь.


Мистер Токарик: Чип…


Детектив Стерджис: Кэсси не ваша дочь?


Мистер Джонс: Строго говоря, нет, детектив. Хотя это и не имеет значения — я не причинил бы вреда ничьему ребенку.


Детектив Стерджис: Она не ваша?


Мистер Джонс: Нет. Хотя я и растил ее как свою собственную. Я полностью отвечаю за нее, но она не моя дочь.


Детектив Мартинес: Чья же?


Мистер Джонс: Кто знает? Ее мать такая безотказная шлюха, набрасывается на всех, у кого есть… в штанах. Одному Богу известно, кто отец Кэсси. Я не имею точных данных.


Детектив Стерджис: Под словами «ее мать» вы имеете в виду свою жену? Синди Брукс Джонс?


Мистер Джонс: Жена только по фамилии.


Мистер Токарик: Чип…


Мистер Джонс: Она барракуда, детектив. Не верьте этой невинной внешности. Настоящая хищница. Она вернулась к своему привычному поведению, как только поймала меня.


Детектив Стерджис: Какой тип поведения вы имеете в виду?


Мистер Токарик: Я прекращаю это заседание. Сейчас же. Вы рискуете, задавая любые последующие вопросы, детектив.


Детектив Стерджис: Сожалею, Чип. Ваша юридическая ищейка говорит: «Заткни пасть».


Мистер Джонс: Я буду разговаривать с кем хочу и когда хочу, Тони.


Мистер Токарик: Ради Бога, Чип…


Мистер Джонс: Заткнись, Тони. Ты становишься утомительным.


Детектив Стерджис: Лучше прислушайтесь к его словам, профессор. Он эксперт.


Мистер Токарик: Именно. Заседание окончено.


Детектив Стерджис: Как скажете.


Мистер Джонс: Перестаньте делать из меня ребенка — вы все. Я, а не кто-то другой застрял в этой чертовой дыре. Именно мои права ограничивают. Что я должен сделать, чтобы выйти отсюда, детектив?


Мистер Токарик: Чип, в данный момент ты ничего не можешь сделать, ничего.


Мистер Джонс: Тогда зачем ты мне нужен? Ты уволен.


Мистер Токарик: Чип…


Мистер Джонс: Заткнись и дай мне подумать, о'кей?


Мистер Токарик: Чип, я не могу с чистой совестью…


Мистер Джонс: У тебя вообще нет совести, Тони. Ты адвокат. Цитирую Барда: «Давайте убьем всех законников». А? Поэтому просто помолчи… так вот… Послушайте, вы, друзья-полицейские, вы понимаете людей с улицы, понимаете, как они лгут. Именно такова Синди. Она лжет атавистически — это у нее врожденное. Она дурачила меня так долго потому, что я любил ее. «Когда моя любовь клянется, что она — воплощенная истина, я верю ей, хоть знаю, что это ложь». Шекспир. Все можно найти у Шекспира. На чем я остановился?


Мистер Токарик: Чип, ради себя самого…


Мистер Джонс: Она просто поразительна, детектив. Может заговорить до потери сознания. Вот она подает мне обед, улыбается и интересуется, как прошел мой день, а всего час назад в нашей брачной постели она трахалась с бассейнщиком. Бассейнщик, Господи Боже! Хоть это и байка любого большого города, но она осуществила ее на практике.


Детектив Стерджис: Говоря «бассейнщик», вы имеете в виду Грега Уорли из службы по обслуживанию бассейнов «Уэлли-брайт»?


Мистер Джонс: Его, других — какая разница. Плотников, слесарей, кого угодно в рабочем комбинезоне. Никакого труда не составляет пригласить обслуживающий персонал к нам в дом. Наш дом был «Диснейлендом» для каждого, носящего голубой воротничок. Это болезнь, детектив. И она ничего не может с этим поделать. Ладно, умом я могу понять это. Неуправляемые импульсы. Но тем временем она погубила меня. Жертвой-то стал я.


Мистер Токарик: (Неразборчиво.)


Детектив Стерджис: Что вы хотите сказать, защитник?


Мистер Токарик: Я прошу зарегистрировать мое возражение по поводу этого заседания.


Мистер Джонс: Подави свое эго, Тони. Я — жертва, перестань пользоваться мной ради своих амбиций. Это моя проблема. Вообще люди склонны использовать меня, потому что знают: я довольно наивен.


Детектив Стерджис: Дон Херберт тоже занималась этим?


Мистер Джонс: Разумеется. Та чепуха, что вы зачитали, с начала и до конца — выдумка. Когда я познакомился с Дон, она была наркоманкой. Я пытался помочь ей, и она отплатила мне паранойей.


Детектив Стерджис: А как насчет Кристи Киркеш?


Мистер Джонс: (Неразборчиво.)


Детектив Стерджис: Что вы хотите сказать, профессор?


Мистер Джонс: Кристи — моя студентка. Почему вы спрашиваете? Разве она утверждает, что является чем-то бо́льшим?


Детектив Стерджис: Именно это она и утверждает.


Мистер Джонс: Тогда она просто лжет. Еще одна.


Детектив Стерджис: Что именно вы хотите сказать словами «еще одна»?


Мистер Джонс: Хищница. Верьте мне, она гораздо старше своего возраста. Вероятно, я притягиваю их. С Кристи на самом деле произошло вот что: во время тестирования я подловил ее на обмане и работал над ее этикой. Послушайте моего совета и не принимайте то, что она говорит, за чистую монету.


Детектив Стерджис: Она говорит, что арендовала для вас почтовый ящик в Эгуре-Хиллз. У тебя его номер под рукой, Стив?


Детектив Мартинес: Почтовые ящики в Эгуре, ящик номер 1498.


Мистер Джонс: Это было нужно для научной работы.


Детектив Стерджис: Какой научной работы?


Мистер Джонс: Я размышлял над возможным проектом: исследование в области порнографии — повторяемость имиджа в сверхорганизованном обществе как форма ритуала. Естественно, что я не хотел, чтобы материал по этому вопросу присылали мне домой или в офис колледжа, — могут посчитать извращением, и, честно говоря, мне вообще не хотелось получать макулатуру. Поэтому Кристи арендовала для меня почтовый ящик.


Детектив Стерджис: А можете вы объяснить, почему сами не арендовали его?


Мистер Джонс: У меня было мало времени, а Кристи живет в том районе, и это просто показалось удобным.


Детектив Стерджис: Есть ли какое-либо объяснение, почему вы арендовали его на имя Ральфа Бенедикта, доктора медицины? Доктора, умершего два с половиной года тому назад, который, как оказалось, лечил от диабета тетю вашей жены?


Мистер Токарик: Не отвечай на этот вопрос.


Детектив Стерджис: Объясните, почему вы заказали на этот адрес медицинскую аппаратуру и использовали имя и медицинскую лицензию Ральфа Бенедикта, доктора медицины?


Мистер Токарик: Не отвечай на этот вопрос.


Детектив Стерджис: Объясните, почему вы воспользовались именем Ральфа Бенедикта, доктора медицины, и заказали на этот адрес инсулин и устройство для его введения, такое же, как мы нашли у вас в руке в больничной комнате вашей дочери?


Мистер Токарик: Не отвечай на этот вопрос.


Мистер Джонс: Возмутительно. Синди тоже было известно об этом почтовом ящике. Я дал ей мой запасной ключ. Она, наверное, и пользовалась им.


Детектив Стерджис: Она утверждает, что не знала о существовании ящика.


Мистер Джонс: Она лжет.


Детектив Стерджис: Хорошо, даже если так, почему вы воспользовались именем Бенедикта, чтобы арендовать ящик? Это имя стоит на заявлении на аренду.


Мистер Токарик: Не отвечай на этот вопрос.


Мистер Джонс: Но я хочу — я хочу обелить свое имя, Тони. Говоря по чести, детектив, я на самом деле не могу ответить на этот вопрос. Должно быть, что-то подсознательное. Вероятно, Синди упомянула имя Бенедикта — да, я уверен, что так и было. Как вы сказали, он был лечащим врачом ее тети, Синди много говорила о нем, и его имя застряло у меня в голове. Поэтому, когда мне потребовалось имя для аренды ящика, фамилия Бенедикта первой пришла мне на язык.


Детектив Стерджис: Прежде всего, почему вам было нужно вымышленное имя?


Мистер Джонс: Я уже объяснил. Понимаете, порнография — некоторый материал, что я получал, был по-настоящему отвратительным.


Детектив Стерджис: Ваша жена говорит, что она ничего не знала о ящике.


Мистер Джонс: Ну, конечно. Она лжет. Серьезно, детектив, все зависит от обстоятельств — видеть вещи в другом свете, надевать новые очки.


Детектив Стерджис: Ага.


Мистер Токарик: Что вы вынимаете?


Детектив Стерджис: Думаю, это очевидно. Маска.


Мистер Токарик: Я не считаю…


Мистер Джонс: Ничего особенного. Это с карнавала — карнавала женского студенческого объединения «Дельта-Пси». Меня нарядили тогда колдуньей. Я сохранил маску как сувенир.


Детектив Стерджис: Ее сохранила Кристи Киркеш. Вы отдали ей эту маску на прошлой неделе с просьбой сохранить ее.


Мистер Джонс: Ну и что?


Детектив Стерджис: А вот что: я считаю, вы надевали ее, когда делали инъекции Кэсси. Чтобы походить на женщину — на злую колдунью.


Мистер Токарик: Возмутительно.


Мистер Джонс: В этом я согласен с тобой, Тони.


Детектив Стерджис: Сувенир, да? Почему вы отдали его Кристи?


Мистер Джонс: Она является членом «Дельта-Пси». Я думал, что этому объединению будет приятно иметь у себя подобную маску.


Детектив Стерджис: Какая заботливость.


Мистер Джонс: Я консультант у них на факультете, что особенного в том…


Детектив Стерджис: Вы помешаны на своих студентах, не так ли? Вы и со своей женой познакомились подобным образом, да? Она была вашей студенткой?


Мистер Джонс: В этом нет ничего необычного — отношения между преподавателями и студентами…


Детектив Стерджис: Что вы хотите этим сказать?


Мистер Джонс: Часто… иногда ведут к интимным отношениям.


Детектив Стерджис: Вы и у нее тоже были преподавателем? У вашей жены?


Мистер Джонс: Да, это так. Но она была безнадежна… отсутствие каких бы то ни было способностей.


Детектив Стерджис: Но вы все же женились на ней. Как это могло случиться — такой умный парень, как вы?


Мистер Джонс: Я был сражен — «эта весна любви».


Детектив Стерджис: Вы встретились весной?


Мистер Джонс: Это цитата…


Детектив Стерджис: Из Шекспира?


Мистер Джонс: Действительно так. Я по уши влюбился, и она этим воспользовалась. Романтическая натура. Моя ненавистная натура.


Детектив Стерджис: А как насчет Карла Собрана? Он тоже воспользовался вами?


Мистер Джонс: С Карлом было другое — в отношении Карла я не был наивен. С самого начала я знал, что он собой представляет, но чувствовал, что могу помочь ему направить свои импульсы по верному пути.


Детектив Стерджис: Вам было известно, кто он такой?


Мистер Джонс: Классический пример социопата. Но, несмотря на расхожее убеждение, у подобных типов совесть не отсутствует. Просто для удобства они откладывают ее в сторону — почитайте Семенова. Вам, как полицейскому, это действительно нужно. О чем я говорил? Карл. Карл очень способный. Я надеялся конструктивно управлять его интеллектом.


Детектив Стерджис: И организовать наемное убийство?


Мистер Токарик: Не отвечай на этот вопрос.


Мистер Джонс: Перестань вздыхать, Тони. Конечно, это нелепо. Неужели Карл действительно сказал такое?


Детектив Стерджис: Как бы еще я узнал о преступлении, профессор?


Мистер Джонс: Нелепость. Но он социопат, не забывайте об этом. Генетический лгун. В самом патологическом случае, я виноват в недооценке этого типа. Как бы ни было глубоко мое неуважение к Дон как к человеку, я был просто в ужасе, узнав, что ее убили. Если бы я знал, то никогда бы не написал то письмо о Карле в комиссию по передаче на поруки. Никогда не… О Господи!


Детектив Стерджис: Никогда бы не делали чего?


Мистер Джонс: Никогда бы попусту не болтал с Карлом.


Детектив Стерджис: Насчет Дон?


Мистер Токарик: Не отвечай на этот вопрос.


Мистер Джонс: Ты опять ноешь — это очень утомительно, Тони. Да, о ней и о многом другом. Боюсь, что высказал необоснованные замечания по поводу Дон, которые. Карл, должно быть, понял неправильно.


Детектив Стерджис: Какого рода замечания?


Мистер Джонс: О нет, я не могу поверить, что он на самом деле… Я говорил, как Дон беспокоит меня. Он неправильно понял. Господи! Какое кошмарное недоразумение!


Детектив Стерджис: Вы заявляете, что он неправильно понял ваши замечания и убил Дон по собственной инициативе?


Мистер Джонс: Поверьте мне, детектив. Эта мысль ужасно беспокоит меня. Но таков неизбежный вывод.


Детектив Стерджис: Что именно вы рассказывали Собрану о Дон?


Мистер Джонс: Что она играла некоторую роль в моем прошлом и что она надоела мне.


Детектив Стерджис: И все?


Мистер Джонс: И все.


Детектив Стерджис: И никакого подстрекательства не было? Чтобы убить ее или причинить вред?


Мистер Джонс: Разумеется, нет.


Детектив Стерджис: Но плата-то за работу была, профессор. Две тысячи долларов, которые Собран положил на свой счет на другой день после убийства Дон. Когда я арестовывал его, часть денег была у него в кармане. Он утверждает, что получил их от вас.


Мистер Джонс: Совершенно верно. На протяжении длительного времени я помогал Карлу — ну, чтобы он смог стать на ноги, чтобы ему не нужно было возвращаться к прошлому.


Детектив Стерджис: Две тысячи долларов?


Мистер Джонс: Иногда я бываю слишком щедрым. Это профессиональный риск.


Детектив Стерджис: Быть профессором социологии?


Мистер Джонс: Быть богатым с детства. Это, знаете ли, может обернуться настоящим проклятием. Поэтому я всегда пытаюсь жить так, как будто этих денег никогда и не было. Живу без особых претензий, стараюсь держаться подальше от того, что способно коррумпировать человека.


Детектив Стерджис: Как, например, сделки по земельным участкам?


Мистер Джонс: Я делал инвестиции только ради Синди и детей. Хотел, чтобы у них была какая-то финансовая стабильность, — ведь преподавание, безусловно, обеспечить ее не может. Это было до того, как я понял, чем занимается Синди.


Детектив Стерджис: Под словами «чем занимается Синди» вы подразумеваете сексуальное поведение?


Мистер Джонс: Именно. С каждым, кто появится на пороге. Дети не были моими, но я все равно заботился о них. Я доверчивый человек — над этим мне нужно работать.


Детектив Стерджис: Ага… А Чэд был вашим ребенком?


Мистер Джонс: Безусловно, нет.


Детектив Стерджис: Откуда вы знаете?


Мистер Джонс: Достаточно одного взгляда на него. Он был как две капли воды похож на кровельщика, который работал на нашем участке. Вылитый портрет — полное сходство.


Детектив Стерджис: Поэтому вы и убили его?


Мистер Джонс: Не будьте скучным, детектив. Чэд умер от синдрома внезапной младенческой смерти.


Детектив Стерджис: Как вы можете быть уверены?


Мистер Джонс: Классический случай. Я прочитал о нем — о синдроме внезапной младенческой смерти — после того как умер малыш. Пытался понять, осмыслить. Это было ужасное для меня время. Мальчик не был моей плотью и кровью, но я все равно любил его.


Детектив Стерджис: Хорошо, пойдем дальше. Ваша мать. Почему вы убили ее?


Мистер Токарик: Я возражаю.


Мистер Джонс: Ты, проклятый…


Детектив Стерджис: Видите, я тоже изучил кое-что…


Мистер Джонс: Ты, жирный прок…


Мистер Токарик: Я возражаю. Я в самой решительной форме возражаю против эт…


Детектив Стерджис: …пытаясь понять вас, профессор. Я расспросил людей о вашей мамочке. Вы бы очень удивились, если бы знали, как охотно люди позорят тех, кто…


Мистер Джонс: Вы глупы. Вы псих и… И в высшей степени глупый и необразованный человек. Мне следовало бы знать, что не нужно открывать душу перед таким, как…


Мистер Токарик: Чип…


Детектив Стерджис: Все они были одинакового мнения по поводу того, что ваша престарелая мать была ипохондриком. Здоровая как лошадь, но убежденная, что неизлечимо больна. Один человек, с которым я беседовал по этому поводу, заявил, что ее спальня была похожа на больничную палату, что у нее была настоящая больничная кровать. Такая, с маленьким столиком, знаете? Везде валялись все эти пилюли и капли. И шприцы тоже. Множество шприцев. Она сама колола себя или заставляла вас это делать?


Мистер Джонс: О Господи…


Мистер Токарик: Возьми мой носовой платок, Чип. Детектив, я требую, чтобы вы прекратили задавать вопросы на эту тему.


Детектив Стерджис: Конечно. Счастливо оставаться.


Мистер Джонс: Это она делала уколы. И себе, и мне. Она причиняла мне боль! Уколы витамина В два раза в день. Уколы протеина. Уколы антигистамина, хотя у меня вообще не было аллергии. Мой зад служил для нее чертовой подушечкой для иголок! Антибиотики, как только я чихну. Уколы от столбняка, если я оцарапался. Рыбий жир и касторка, а если меня после этого рвало, я должен был все убирать сам и принимать двойную дозу. Она всегда могла раздобыть лекарства — когда-то была медсестрой, — именно благодаря этому она познакомилась с отцом. В армейском госпитале, он был ранен под Анцио — великий герой. Она заботилась о нем. Но по отношению ко мне была маньяком с садистскими наклонностями. Вы не можете представить себе, каково было мне!


Детектив Стерджис: Похоже, никто не защищал вас.


Мистер Джонс: Никто! Это был настоящий ад. Каждый день приносил новый сюрприз. Поэтому я ненавижу сюрпризы. Ненавижу их. Чувствую к ним отвращение.


Детектив Стерджис: Вы предпочитаете, чтобы все было запланировано, а?


Мистер Джонс: Организовано. Мне нравится организованность.


Детектив Стерджис: Похоже, ваш папа покинул вас в беде.


Мистер Джонс (смеется): Это его хобби.


Детектив Стерджис: Поэтому вы идете своим путем?


Мистер Джонс: Необходимость порождает изобретательность. (Смеется.) Благодарю вас, герр Фрейд.


Детектив Стерджис: Вернемся на минутку назад, к вашей маме.


Мистер Джонс: Давайте не делать этого.


Детектив Стерджис: Поговорим о том, как она умерла. Смертельная доза валиума, пластиковый пакет на голове — думаю, нам никогда не удастся доказать, что это не было самоубийство.


Мистер Джонс: Все потому, что на самом деле это было именно самоубийство. Вот все, что я могу сказать по этому поводу.


Детектив Стерджис: Не хотите ли объяснить, почему вы повесили нарисованные ею картины так близко к полу? Что двигало вами? Это что — символическое унижение или что еще?


Мистер Джонс: Мне нечего ответить.


Детектив Стерджис: Ага… да… Значит, вы пытаетесь доказать мне, что жертва — вы и что все это просто огромное недоразумение.


Мистер Джонс: (Неразборчиво.)


Детектив Стерджис: Что?


Мистер Джонс: Все зависит от обстоятельств, детектив. От обстоятельств.


Детектив Стерджис: Изучение синдрома внезапной младенческой смерти было вызвано попыткой понять причину смерти вашего… Чэда?


Мистер Джонс: Совершенно верно.


Детектив Стерджис: Вы изучали материал о синдроме Мюнхгаузена «по доверенности» потому, что пытались понять болезни Кэсси?


Мистер Джонс: Да, именно так. Исследование — то, чему я учился, детектив. Все эксперты, кажется, обескуражены симптомами Кэсси. Я подумал: нужно узнать все, что смогу.


Детектив Стерджис: Дон Херберт упомянула, что вы когда-то занимались на подготовительных медицинских курсах.


Мистер Джонс: Очень недолго. У меня пропал интерес.


Детектив Стерджис: Почему?


Мистер Джонс: Слишком конкретная наука, не требуется никакого воображения. Врачи — это всего-навсего возвеличенные водопроводчики.


Детектив Стерджис: Итак… вы, верный старой профессорской традиции, изучали синдром Мюнхгаузена.


Мистер Джонс (смеется): Что я могу вам сказать? В конце концов мы все возвращаемся к… Это было откровение, поверьте мне. Все, что я узнал об этом синдроме. Нет, я вообще вначале не думал, что Синди могла что-то сделать с девочкой. Может быть, я слишком долго медлил, не подозревая ее, ведь мое собственное детство… было слишком тяжелым. Полагаю, что я подавил свои подозрения. Но затем… когда я прочитал…


Детектив Стерджис: Что? Почему вы качаете головой?


Мистер Джонс: Тяжело говорить об этом… такая жестокость… Вы думаете, что знаете кого-то, и вдруг… Но все сходилось — все начало сходиться. История жизни Синди. Ее помешательство на здоровье. Методы, которые она, должно быть, применяла… отвратительно.


Детектив Стерджис: Какие, например?


Мистер Джонс: Например, накрывала девочку чем-нибудь, чтобы симулировать потерю сознания. Когда Кэсси плакала, вставала именно Синди, она звала меня, только когда дела становились уж слишком плохи. Потом начались эти ужасные желудочно-кишечные проблемы и лихорадки. Однажды я заметил что-то коричневое в бутылочке для кормления Кэсси. Синди сказала, что это яблочный сок, а я поверил ей. Теперь я понимаю, что это, должно быть, были какие-то фекалии. Отравляла Кэсси ее же собственными испражнениями так, чтобы девочка была заражена, но инфекция была бы родственной ее организму — самозаражение, так что никакой чужеродный организм не появится в анализе крови. Отвратительно, не правда ли?


Детектив Стерджис: Согласен, профессор. Какова ваша теория по поводу припадков?


Мистер Джонс: Низкое содержание сахара в крови, очевидно. Сверхдоза инсулина. Синди знала все относительно инсулина — из-за болезни тети. Думаю, я должен был бы догадаться — она все время твердила о диабете своей тети, не давала Кэсси никакой жирной или соленой пищи, — но до меня не доходило. Думаю, я просто не хотел верить в это, но… доказательства. Я хочу сказать, что в какой-то момент это приходится признать, не так ли? Но все же… Синди имела — имеет — слабости, и, конечно, я был взбешен из-за ее сексуальных упражнений на стороне. Но ее собственное дитя.


Детектив Стерджис: Только ее…


Мистер Джонс: Да, но это к делу не относится. Кому нравится видеть страдания ребенка — своего или чужого?


Детектив Стерджис: Поэтому вы отправились в университет и в банке данных системы «Поиск и печать» взяли статьи по этой тематике.


Мистер Джонс: (Неразборчиво.)


Детектив Стерджис: Что вы говорите?


Мистер Джонс: Хватит вопросов, ладно? Я немного устал.


Детектив Стерджис: Я сказал что-то, что оскорбило вас?


Мистер Джонс: Тони, заставь его прекратить.


Мистер Токарик: Заседание окончено.


Детектив Стерджис: Конечно. Разумеется. Но мне просто непонятно. У нас шел такой хороший, компанейский разговор, и вдруг, когда я упомянул о «Поиске и печати», этой огромной компьютеризированной системе, где вы можете получить статьи прямо с компьютера и отпечатать их на ксероксе, что-то вдруг защелкнулось, профессор. Что же? А-а, ведь профессора могут открыть счет и будут ежемесячно получать чек для оплаты с перечнем взятых материалов.


Мистер Токарик: Мой клиент и я не имеем понятия, о чем вы говорите…


Детектив Стерджис: Стив?


Детектив Мартинес: Вот они, полюбуйтесь.


Мистер Токарик: А, еще фокусы из полицейского мешка.


Детектив Стерджис: Вот, смотрите, защитник. Статьи, помеченные красными звездочками, посвящены внезапной младенческой смерти. Проверьте даты: ваш клиент и мисс Киркеш сняли их с компьютера. За шесть месяцев до смерти Чэда. Статьи с синими звездочками посвящены синдрому Мюнхгаузена. Проверьте даты, и вы увидите, что статьи сняты через два месяца после рождения Кэсси — задолго до того, как начались ее болезни. На мой взгляд, это свидетельствует о предумышленности, вы не согласны, защитник? Я в самом деле получил удовольствие от небольшой комедии, которую Чип разыграл для нас, может быть, ребята в камерах тоже будут рады ей. Черт возьми, возможно, вам удастся перевести его из блока усиленного режима туда, где сидят основные массы, защитник. Чтобы он имел возможность преподавать тамошним социопатам начальный курс социологии. Что скажете? Что?


Мистер Джонс: (Неразборчиво.)


Мистер Токарик: Чип…


Детектив Стерджис: Что это, я вижу слезы. Чип? Бедный ребенок. Говори громче, я тебя не слышу.


Мистер Джонс: Давайте заключим сделку.


Детектив Стерджис: Сделку? Какую?


Мистер Джонс: Сократите обвинение: нападение — вооруженное нападение. На самом деле это все, на что у вас есть доказательства.


Детектив Стерджис: Ваш клиент хочет вести переговоры, защитник. Я вам предлагаю что-нибудь посоветовать ему.


Мистер Токарик: Ничего не говори, Чип. Дай я все улажу.


Мистер Джонс: Я хочу договориться, будь все проклято, я хочу выйти отсюда.


Детектив Стерджис: Что ты можешь предложить, Чип?


Мистер Джонс: Информацию — только факты. То, что проделывал мой папаша. Настоящее убийство. В больнице работал врач по фамилии Эшмор. Вероятно, он шантажировал отца по какому-то делу. Однажды я подслушал разговор отца и одного из его лакеев — червяка по фамилии Новак, — я пришел навестить папу к нему домой и услышал, о чем они говорили. Они сидели в библиотеке и не знали, что я стою за дверью, — они никогда не обращали на меня особого внимания. Они говорили, что этим типом, этим врачом, придется заняться. Что при всех проблемах с безопасностью в больнице это не должно быть затруднительно. Я тогда особенно не задумывался над их словами, но через месяц Эшмор был убит на больничной автостоянке. Значит, между разговором и убийством должна существовать какая-то связь, так? Я уверен, мой папаша и подстроил убийство. Приглядитесь к нему повнимательнее — поверьте, на фоне этого все случившееся со мной покажется пустяком.


Детектив Стерджис: Пустяком, говоришь?


Мистер Джонс: Поверьте, вам следует расследовать это дело.


Детектив Стерджис: Что ж, продаешь своего старика, да?


Мистер Джонс: Он никогда для меня ничего не делал. Никогда не защищал меня — ни разу, ни единого раза!


Детектив Стерджис: Слышите, защитник. Вот вам основа для защиты: тяжелое детство. Ну, пока, Чип. Пошли, Стив.


Детектив Мартинес: Встретимся в суде.


Мистер Джонс: Подождите…


Мистер Токарик: Чип, нет никакой необх…


(КОНЕЦ ЗАПИСИ)


37


Предъявленное обвинение было помещено на третьей странице бедного новостями субботнего номера газеты. Заголовок гласил: «Профессору предъявлено обвинение в убийстве и жестоком обращении с детьми», рядом располагалась старая, сделанная в колледже фотография Чипа. На ней он выглядел счастливым хиппи; в статье говорилось о нем, как об исследователе в области социологии и обладателе нескольких наград за преподавание. Также были процитированы непременные образчики мнения не веривших в случившееся коллег.


Статья, появившаяся на следующей неделе, заслонила собой историю Чипа: «Арест Чака Джонса и Джорджа Пламба — сговор о совершении убийства Лоренса Эшмора».


Соучастник сговора по имени Уоррен Новак — один из серых бухгалтеров — вступил в соглашение с полицией и рассказал все, включая тот факт, что Пламб дал ему указание взять наличные деньги с больничного счета, чтобы заплатить наемному убийце. Человек, который проломил череп Эшмору, был представлен как личный охранник Чарльза Джонса по имени Генри Ли Кьюди. На фотографии было видно, как федеральный агент, имя которого не указывалось, ведет преступника в тюрьму. Крупный и мощный Кьюди был одет весьма небрежно и казался только что проснувшимся. Агент был блондином в очках в черной оправе, с лицом, имевшим форму почти равностороннего треугольника. На работе в качестве охранника в Западной педиатрической больнице он был известен как А. Д. Сильвестер.


Я раздумывал, почему правительственный агент вдруг занимается арестом по делу об убийстве, пока не прочел последний абзац: ожидается «основанное на длительном правительственном расследовании» федеральное обвинение Чарльза Джонса и его банды в «предполагаемых финансовых нарушениях». Со ссылками на анонимных «федеральных официальных представителей». Имена Хененгард и Зимберг упомянуты не были.

* * *


В четверг, в четыре часа, я в четвертый раз попытался дозвониться до Анны Эшмор. На три первых звонка никто не ответил. На сей раз трубку поднял мужчина.


— Кто это? — спросил он.


— Алекс Делавэр. Я работаю в Западной педиатрической больнице. На прошлой неделе я посетил миссис Эшмор, чтобы выразить свое соболезнование, а теперь просто хотел бы узнать, как она поживает.


— А-а. Это говорит ее поверенный, Натан Бест. С ней все в порядке. Вчера вечером выехала в Нью-Йорк навестить старых друзей.


— А когда она вернется, вам неизвестно?


— Не уверен, что она вообще вернется.


— А, вот как. Если будете говорить с ней, передайте ей мои наилучшие пожелания.


— Хорошо. Как, вы сказали, ваша фамилия?


— Делавэр.


— Вы врач?


— Психолог.


— А не хотели бы вы приобрести по сходной цене земельный участок, а, доктор? Участок будет освобождаться от нескольких владельцев.


— Нет. Спасибо.


— Ну что ж, если вам известен кто-то, кто желал бы сделать приобретение, сообщите ему. Всего хорошего.

* * *


В пять часов я последовал недавно приобретенной привычке и направился к маленькому белому дому, расположенному в тенистом тупике в Западном Лос-Анджелесе, как раз к востоку от Санта-Моники.


На сей раз со мной поехала Робин. Я припарковался и вышел из машины.


— Долго не задержусь.


— Не спеши.


Она откинула сиденье, поставила ноги на приборную доску и начала набрасывать на бристольском картоне эскизы перламутровой инкрустации.


Как обычно, окна домика были завешены. Я прошел по прорезающей газон тропинке, выложенной железнодорожными шпалами. На бордюрах пробивались ярко-красные и белые петунии. Универсал «плимут-вояджер» стоял на подъезной дороге. За ним расположилась помятая «хонда» медного цвета. Уже начиналась настоящая жара, и воздух был плотным и каким-то маслянистым. Я не замечал ни малейшего ветерка. Но все же что-то заставляло звучать бамбуковые колокольчики над дверью.


Я постучал. Глазок открылся, и в нем показался красивый голубой глаз. Дверь широко распахнулась, и Вики Боттомли посторонилась, чтобы дать мне пройти. На ней была зеленая, цвета неспелого лимона, блузка медсестры, надетая поверх белых эластичных брюк. На волосах много лака. В руке она держала кружку цвета тыквы.


— Кофе? — предложила она. — Еще немного осталось.


— Нет, спасибо. Как сегодня дела?


— В общем-то, кажется, лучше.


— У обеих?


— В основном у малышки. Она по-настоящему раскрылась. Бегает по всему дому, как настоящий маленький бандит.


— Хорошо.


— И разговаривает сама с собой. Это нормально?


— Уверен, что да.


— Ага. Я так и думала.


— О чем она говорит, Вики?


— Не могу разобрать — что-то бубнит. Но выглядит достаточно счастливой.


— Крепкая малышка, — заметил я, входя.


— Как и большинство детей… Она ждет вас.


— Правда?


— Ага. Я упомянула ваше имя, и она улыбнулась. Уже пора, а?


— Конечно. Наверняка я заслужил свои лычки.


— Работая с малышами, приходится трудиться.


— Как она спит?


— Хорошо. Но Синди спит плохо. Я каждую ночь слышу, как она встает и по нескольку раз за ночь включает телевизор. Может быть, действует отмена валиума, а? Хотя я не замечала никаких других симптомов.


— Может быть, и так, или просто обычное беспокойство.


— Возможно. Вчера ночью она заснула у телевизора, я разбудила ее и отослала обратно в комнату. Но с ней все будет в порядке. Ведь у нее нет другого выбора, согласны?


— Почему это?


— Потому что она мать.


Мы миновали гостиную. Белые стены, бежевый ковер, совершенно новая мебель, только что прибывшая со склада. Налево — кухня. Прямо перед нами — широко раскрытые стеклянные двери. Задний двор представлял собой патио с искусственным газоном, за которым начиналась настоящая трава — бледная по сравнению с искусственной. В центре дворика росло апельсиновое дерево, его ветки согнулись под тяжестью созревающих плодов. Двор ограничивался забором из планок красного дерева с зубчатыми верхушками, протянутыми над ним телефонными проводами и крышей соседнего гаража.


Кэсси сидела на траве, сосала пальцы и рассматривала розовую пластиковую куклу. Одежда куклы была разбросана по траве. Поблизости, скрестив ноги, расположилась и Синди.


— Думаю, да, — проговорила Вики.


— Что именно?


— Думаю, вы заработали ваши лычки.


— Думаю, мы оба их заработали.


— Ага… Вы знаете, я не очень-то охотно решилась на проверку этим «детектором лжи».


— Могу себе представить.


— Отвечать на все эти вопросы, знать, что о тебе думают такое. — Она покачала головой. — Это действительно было больно.


— Вся эта история была сплошной болью, — сказал я. — Он все так подстроил.


— Да… Он вертел нами, как хотел — даже использовал подаренные мной игрушки. Для таких людей, как он, должна быть предусмотрена смертная казнь. Я буду рада подняться на свидетельское место и всему миру рассказать о нем. Когда, вы думаете, это произойдет? Я имею в виду судебный процесс?


— Наверное, не позднее, чем через несколько месяцев.


— Наверное… Ну, ладно, развлекайтесь. Поговорю с вами попозже.


— В любое время, Вики.


— В любое время что?


— В любое время, когда вы захотите поговорить.


— Я уверена, — улыбнулась она. — Я в этом просто уверена. Мы с вами поболтаем — разве это не здорово?


Она слегка шлепнула меня по спине и повернулась. Я вышел в патио.


Кэсси посмотрела на меня, затем вернулась к своему голышу. Девочка была босиком, в красных шортах и розовой тенниске, разрисованной серебряными сердцами. Волосы собраны в узел на затылке. Личико чем-то вымазано. Казалось, малышка немного пополнела.


Синди легко поднялась на ноги. Она тоже была в шортах, в тех самых коротеньких белых шортах, в которых я видел ее дома. Поверх них — белая тенниска. Волосы распущены и зачесаны назад. На щеках и подбородке выступили прыщики, и она пыталась замазать их пудрой.


— Привет, — сказала она.


— Привет, — улыбнулся я и сел на землю рядом с Кэсси.


Синди постояла минутку, затем ушла в дом. Кэсси повернулась, проследила за матерью, подняла подбородок и открыла рот.


— Мама сейчас вернется, — заверил я девочку и посадил ее к себе на колени.


Несколько мгновений она сопротивлялась. Я не удерживал ее. Но все же Кэсси с колен не слезла, и я обнял малышку за крошечную мягкую талию. Некоторое время она не двигалась, а затем проговорила:


— Ло… но-но!


— Кататься на лошадке?


— Но-но!


— На большой или на маленькой?


— Но-но.


— Ладно, поехали, маленькая лошадка. — Я осторожно подбрасывал девчурку вверх. — Но-но.


— Но…


Она подпрыгивала все сильнее, и я стал двигать коленом немного быстрее. Она захихикала и взметнула руки вверх. При каждом прыжке узел ее волос щекотал мне нос.


— Но-но! Но-но-о-о!


Мы остановились, Кэсси засмеялась, спустилась с моего колена и заковыляла к дому. Я последовал за ней в кухню. Комната, в два раза меньше прежней, на Данбар-драйв, была обставлена видавшей виды мебелью.


Вики стояла у раковины и мыла хромированный кофейник, по локоть засунув в него руку.


— Ого, вы только посмотрите, кого принес ветер, — проговорила она. Рука в кофейнике не переставала двигаться.


Кэсси подбежала к холодильнику и попыталась открыть его. Попытка оказалась безуспешной, и девочка заволновалась.


Вики поставила кофейник рядом с наждачной салфеткой и уперла руки в бока:


— Ну, что бы хотите, юная леди?


Кэсси взглянула на нее и показала на холодильник.


— У нас здесь принято говорить, если вы желаете что-нибудь получить, мисс Джонс.


Кэсси опять указала на холодильник.


— Сожалею, но я не понимаю язык жестов.


— Эх!


— Какое именно «эх»? Картофельное или томатное?


Кэсси покачала головой.


— Варенье или печенье? — спросила Вики. — Ягненка или зайчонка? Гренки или пенки?


Хихиканье.


— Что же все-таки? Мороженое или лучик солнышка?


— Э-э-эй.


— Что это? Скажите.


— Э-э-эй!


— Я так и думала.


Вики открыла морозильное отделение и вынула коробку объемом в кварту.


— Мятное мороженое, — объяснила она, нахмурившись. — По мне, так просто зубная паста, но ей нравится — всем детям нравится. Хотите?


— Нет, спасибо.


От нетерпения Кэсси выплясывала быстрый тустеп.


— Давай-ка сядем за стол, юная леди, и будем есть по-человечески.


Кэсси проковыляла к столу. Вики усадила ее на стул, вынула из ящика столовую ложку и начала накладывать мороженое.


— Правда не хотите попробовать? — спросила она меня.


— О нет, благодарю.


Вошла Синди, вытирая руки бумажным полотенцем.


— Время перекусить, мамочка, — воскликнула Вики. — Возможно, перебьет аппетит к обеду, но она очень хорошо поела во время ленча. Не возражаете?


— Нет, конечно, — ответила Синди. Она улыбнулась Кэсси и поцеловала ее в макушку.


— Я вычистила кофейник, — сообщила Вики. — Отскоблила накипь. Хотите еще кофе?


— Нет, все в порядке.


— Возможно, я попозже поеду в магазин. Вам что-нибудь нужно?


— Нет, у меня все есть. Спасибо, Вики.


Вики поставила блюдце с мороженым перед Кэсси и погрузила ложку в зеленую с крапинками массу.


— Дай-ка я разомну — тогда ты сможешь за него приняться.


Кэсси облизала губы и запрыгала на стуле:


— Э-э-эй!


— Кушай, сладкая, — проговорила Синди. — Если понадоблюсь, я буду во дворе.


Кэсси помахала рукой и повернулась к Вики.


— Кушай, кушай, милая, — повторила женщина.


Я вышел на задний дворик. Синди стояла у забора. Вокруг планок забора земля была собрана в кучки, и Синди погрузила в одну из них пальцы ног.


— Господи, как жарко! — сказала она, откидывая волосы с лица.


— Да, жарко. Сегодня есть какие-нибудь вопросы?


— Нет… ничего особенного. Кажется, она чувствует себя хорошо… Думаю, что все будет… Думаю, когда начнется судебный процесс, вот тогда будет тяжело, да? Все это любопытство.


— Вам будет тяжелее, чем ей, — ответил я. — Мы сможем спрятать ее от любопытства публики.


— Да… думаю, да.


— Конечно, не обойдется без того, что пресса попытается заполучить ваши фотографии. Поэтому, возможно, придется время от времени менять место жительства — арендовать другие дома, но Кэсси можно спрятать.


— Тогда все в порядке — я беспокоюсь только об этом. Как поживает доктор Ивз?


— Я разговаривал с ней вчера вечером. Она сказала, что заедет сегодня.


— Когда она уезжает в Вашингтон?


— Через пару недель.


— Она планировала этот переезд или просто?..


— Об этом спросите у нее самой. Но знаю наверняка, что он не имеет к вам непосредственного отношения.


— Непосредственного, — повторила она. — Что это означает?


— Ее переезд носит личный характер, Синди. И никак не связан с вами или Кэсси.


— Она такая славная, только несколько сосредоточенная. Но она мне нравилась. Думаю, она приедет сюда на судебный процесс.


— Да, конечно.


От апельсинового дерева донесся цитрусовый аромат. Белые лепестки засыпали траву у ствола — плоды, которых никогда не будет. Синди открыла рот, чтобы сказать что-то, но вместо этого зажала его ладонью.


— Вы подозревали его, не так ли? — спросил я.


— Я? Я… Почему вы так говорите?


— Когда мы беседовали с вами незадолго до его ареста, я чувствовал, что вы хотите сказать мне что-то, но сдерживаете себя. Сейчас у вас было такое же выражение лица.


— Я… Это нельзя было назвать настоящим подозрением. Просто начинаешь размышлять, начинаешь задумываться, вот и все. — Она уставилась в землю. Ткнула ее ногой.


— И когда же вы начали задумываться? — спросил я.


— Не знаю. Трудно вспомнить. Вам кажется, что вы знаете кого-то, а потом происходит такое… Не знаю.


— Вскоре вам придется говорить обо всем этом, — предупредил я, — адвокатам и полицейским.


— Знаю, знаю, и это пугает меня, поверьте.


Я похлопал ее по плечу. Она отодвинулась и ударилась спиной о забор. Доски задрожали.


— Прошу прощения, — извинилась она. — Просто я не хочу думать об этом сейчас. Это слишком…


Синди вновь посмотрела в землю. Я понял, что она плачет, только когда увидел, что слезы сбегают по ее лицу и капают на траву.


Я притянул женщину к себе. Вначале она отталкивала меня, но вскоре затихла, прислонившись ко мне всем телом.


— Вам кажется, что вы знаете кого-то, — рыдала она. — Вам кажется, что вы… Вам кажется, что кто-то любит вас, а он… и потом… весь мир разваливается. Все, что, как вы думали, было настоящим, оказывается просто… фальшью. И ничего… Все уничтожено… Я… Я…


Я чувствовал, как ее трясет.


Сделав вдох, она пыталась продолжить:


— Я…


— Что вы хотите сказать, Синди?


— Я… Это… — Она покачала головой. Ее волосы касались моего лица.


— Все нормально, Синди. Расскажите мне.


— Мне нужно было… Дикость какая-то!


— Что именно?


— Тогда… Он был… Это он нашел Чэда. Когда Чэд плакал или был болен, всегда вставала я. Я была его матерью — и это была моя обязанность. Чип никогда не вставал. Но в ту ночь он вдруг проснулся. Я ничего не слышала. Я не могла этого понять. Почему я ничего не слышала? Почему? Я всегда слышала, когда мои малыши плакали. Я всегда вставала и давала ему возможность поспать, но на сей раз он не спал. Мне бы следовало понять! — Она ткнула меня в грудь, прорычала что-то, потерлась головой о мою сорочку, как будто пытаясь стереть свою боль. — Я должна была понять, что что-то не так, когда он пришел за мной и сказал, что Чэд нехорошо выглядит. Нехорошо выглядит! Он был синим! Он был… Я вошла и обнаружила его лежащим там… просто лежащим там без движения. Его цвет… все… было кончено. В этом было что-то не так! Чип никогда не вставал, когда дети плакали. Что-то было не так! Я должна была… Я должна была понять все с самого начала! Я должна была… Я…


— Вы не могли этого сделать, — успокаивал я. — Никто не мог знать.


— Я — мать! Я должна была понять! — Оторвавшись от меня, она с силой ударила ногой по забору. Ударила снова, еще сильнее. Начала колотить по доскам кулаками. — О… О Господи, ox…. — время от времени вскрикивала она и продолжала бить.


Красная пыль осыпала ее с ног до головы.


Наконец она испустила вопль, который пронзил жару. Прижалась к забору, как будто пыталась прорваться сквозь него.


Я стоял, вдыхая запах апельсинов. Продумывая свои слова, свои паузы и молчание.

* * *


К тому времени, когда я вернулся к автомобилю, Робин заполнила картон рисунками и теперь изучала их. Я сел за руль, она сложила рисунки в папку.


— Ты весь взмок, — заметила она, вытирая пот с моего лица. — Все в порядке?


— Пока держусь. Жарко.


Я завел двигатель.


— Никакого прогресса?


— Небольшой. На это потребуется длительное время.


— Но ты доберешься до финиша.


— Спасибо.


Поторчав на перекрестке трех улиц, проехав полквартала, я прижался к бровке, притормозил, наклонился и крепко поцеловал Робин. Она обняла меня обеими руками, и долго-долго мы сидели в объятиях друг друга.


Нас разлучило громкое «кхе-кхе». Мы обернулись и увидели старика, поливающего из шланга свой газон. Он хмурился и что-то бурчал. На нем была соломенная шляпа с широкими полями и продырявленным верхом, шорты и резиновые сандалии. Грудь была голой — соски отвисли, как у женщины, исхудавшей от голода. Руки были жилистыми и загоревшими. Шляпа затеняла припухшее кислое лицо, но не могла скрыть его возмущения.


Робин улыбнулась старику.


Он покачал головой, струя воды образовала дугу и обрызгала тротуар.


Он взмахнул рукой, будто пытаясь прогнать нас.


Робин высунула голову и спросила:


— В чем дело, разве вы не одобряете преданную любовь?


— Проклятая молодежь, — проворчал он, поворачиваясь к нам спиной.


Мы уехали, не поблагодарив его за такой комплимент.

Примечания

1


«Интернатура» — форма последипломной стажировки врачей по специальности в клиниках и больницах.

(обратно)

2


Игра слов. «Eau-de-vie» (фр., букв. «вода жизни») — водка, одеколон — «кёльнская вода», здесь «о-де-госпиталь» — «больничная вода».

(обратно)

3


Хуан Миро (1893–1983) — испанский художник, тяготевший к сюрреализму.

(обратно)

4


Кофе с молоком (фр.).

(обратно)

5


Артефакты — образования или процессы, несвойственные в норме организму.

(обратно)

6


Лекарство, помогающее при приливе или застое крови.

(обратно)

7


Английская буква «С» читается как «ч, к, с» в зависимости от последующей буквы. Кроме того, здесь игра слов: выражением «All C» автор намекает на «all correct» — «все в порядке» («о'кей»).

(обратно)

8


Фирма, производящая музыкальные записи для фонового воспроизведения в общественных учреждениях.

(обратно)

9


Бихейвиоризм — направление американской психологии, где предметом психологии является не сознание, а поведение — физиологическая реакция на стимулы.

(обратно)

10


Игра слов: по-английски «кролик Бенни» — Bunny Benny.

(обратно)

11


Игрушка — два кружка или чертик на веревочке.

(обратно)

12


Блю (blue, англ.) — голубой, синий. Цвет формы полицейских.

(обратно)

13


Делавары (самоназвание — лени-ленапе) — одно из племен североамериканских индейцев, обитавших на территории нынешнего штата Делавэр.

(обратно)

14


Голливудская актриса. По-английски «брукс» — ручьи.

(обратно)

15


Флоренс Найтингейл — во время Крымской войны (1853–1856) организатор и руководитель отряда санитарок. Лонгфелло посвятил ей поэму «Святая Филомела» («найтингейл» — англ., «филомела» — греч. — соловей).

(обратно)

16


Усы, свисающие до подбородка. Подобные усы носил герой фильмов 20–30-х годов, снятых по рассказам английского писателя Сакса Ромера (1883–1959), опасный преступник из Юго-Восточной Азии.

(обратно)

17


Федеральная тюрьма.

(обратно)

18


Эмблема высокого полицейского чина.

(обратно)

19


Группа университетов и колледжей в Новой Англии. Самые старые, консервативные и престижные учебные заведения США.

(обратно)

20


Часть штата Калифорния, примыкающая к заливу Сан-Франциско.

(обратно)

21


Баллончик с паралитическим газом.

(обратно)

22


Название происходит от города в Шотландии — клетчатый материал в ярко-красных тонах.

(обратно)

23


Перинатальный период — период непосредственно во время и после родов.

(обратно)

24


Промежуточные продукты обмена веществ в живых клетках.

(обратно)

25


Крытый подъезд, навес над входом в здание (обычно у отелей, ресторанов).

(обратно)

26


Баскетболист, один из ведущих игроков НБА.

(обратно)

27


Поварское искусство (фр.).

(обратно)

28


Сорт свиной колбасы.

(обратно)

29


Не стоит, не за что (исп.).

(обратно)

30


Эл — сокращенное имя от Алекс и Алан.

(обратно)

31


Clean — имеет много значений: чистый, непорочный, хорошо сложенный, ловкий, искусный.

(обратно)

32


До отвращения (лат.).

(обратно)

33


См. «Убийство в Восточном экспрессе» А. Кристи.

(обратно)

34


Шотландский народный танец, хоровод, напев, кадриль.

(обратно)

35


Mayan — относящийся к языку, культуре майя.

(обратно)

36


«Семья Аддамс» — кинофильм в жанре «черного юмора», снятый по мотивам телесериала 60-х годов.

(обратно)

37


Музыкальный стиль 50-х годов.

(обратно)

38


Кантинфлас (1911–1993) — мексиканский комик, создавший сценический образ, несколько напоминавший чаплинского бродягу.

(обратно)

39


Техника психологического и психоаналитического исследования, с помощью которой делается попытка проанализировать внутренние конфликты путем разыгрывания импровизированного сценария с учетом некоторых правил.

(обратно)

40


Фильм А. Хичкока (1935) — классика шпионского жанра.

(обратно)

41


День крупнейшего биржевого краха на Уолл-Стрит в октябре 1987 года.

(обратно)

42


Место одного из сражении испано-американской войны 1898 года.

(обратно)

43


Персонаж фильма А. Хичкока «Психоз», убийца, расправившийся с девушкой в душе.

(обратно)

44


Игра слов — «водяной» по-английски merman.

(обратно)

45


Склонная к адюльтеру героиня романа американского писателя Н. Хоторна (1804–1864) «Алая буква».

(обратно)

46


На сленге — человек, придерживающийся новомодных вкусов, особенно страстный приверженец современного джаза.

(обратно)

47


Маленькая калифорнийская рыбка.

(обратно)

48


Искаженное название мексиканского города Тихуана.

(обратно)

49


Сеть магазинов, продающих товары по каталогам, преимущественно в маленьких городках; торговая марка, ставшая символом провинциальности.

(обратно)

50


Понял? (исп.)

(обратно)

51


Новозеландский альпинист, первый покоритель Эвереста.

(обратно)

52


Белл, Александер Грейам (1847–1922) — американский изобретатель, один из создателей телефона.

(обратно)

53


Заза Габор — голливудская киноактриса венгерского происхождения.

(обратно)

54


Удобные мягкие кресла с массивными подлокотниками и невысокой спинкой.

(обратно)

55


Уайет Эндрю (р. 1917), американский живописец, реалист.

(обратно)

56


Лекарство, нейтрализующее кислотность желудочного сока (например, при язве желудка).

(обратно)

57


Район Майами, населенный кубинскими иммигрантами.

(обратно)

58


Ваше здоровье (швед.).

(обратно)

59


Ноэл Коуард (1899–1973) — известный актер и писатель, автор популярных комедий.

(обратно)

60


Левиттаун — пригород Нью-Йорка, расположенный на острове Лонг-Айленд.

(обратно)

61


Спортивная игра, родственная бейсболу.

(обратно)

62


То есть типичных детей.

(обратно)

63


Титул служащего судебного ведомства (амер.).

(обратно)

64


Истина (фр.).

(обратно)

65


Детектор лжи.

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37


Сеть (Алекс Делавэр, №10)


Джонатан

Келлерман.


1

Акула на причале не была чудовищем.

Четыре фута длиной, вероятно, низкорослый рифовый падальщик. Но его мертвые белые глаза сохранили свою угрозу, а его челюсти были забиты иглами, что сделало его добычей для двух мужчин с окровавленными руками.

Они были голыми по пояс англосаксами, запеченными загорелыми, мускулистыми, но дряблыми. Один держал труп за жаберные щели, а другой использовал нож. Слизь покрывала серые деревянные доски. Робин смотрел через нос, как Мадлен причалила к гавани. Она увидела бойню и отвернулась.

Я держал поводок Спайка в своей руке.

Это французский бульдог, двадцать восемь фунтов мускулов с ушами летучей мыши, черными полосками и плоским лицом, из-за чего он может утонуть. Обученный в щенячьем возрасте избегать воды, теперь он ее презирает, и мы с Робином боялись шестичасового круиза из Сайпана. Но он освоился в море раньше нас, исследуя тиковую палубу старой яхты, а затем засыпая под дружелюбным тихоокеанским солнцем.

Его благополучие во время поездки было нашей главной заботой. Шесть часов в клетке для домашних животных в багажном отделении во время полета из Лос-Анджелеса в Гонолулу оставили его в состоянии шока. Подбадривающие слова и мясной рулет помогли ему восстановиться, и он хорошо себя чувствовал в кондоминиуме, где мы остановились на тридцать часов. Затем снова в самолете еще почти восемь часов до Гуама, час в аэропорту, толкаясь плечами с солдатами, моряками и мелкими правительственными чиновниками в гуаяберах, и сорокаминутный шаттл до Сайпана. Там Элвин

Брэди встретил нас в порту и отвез вместе с двухмесячным запасом провизии на последний этап путешествия в Арук.

Брэди провел семидесятифутовое судно через замочную скважину и за барьерный риф. Резиновые бамперы яхты мягко отскакивали от свай. На дальних краях вода была темно-синей, истончаясь до серебристо-зеленой, когда она стекала по кремовому песку. Зеленый цвет напомнил мне о чем-то — Cadillac предлагал точный оттенок в пятидесятые годы. Сверху выступы рифа были угольно-черными, и маленькие блестящие рыбки порхали вокруг них, как нервные птицы. Несколько кокосовых пальм росли на пустом пляже. Мертвые оболочки усеивали кремний, как точки подвески.

Еще один толчок, и Брэди заглушил двигатели. Я посмотрел мимо причала на острые черные пики вдалеке. Вулканические выступы, которые рассказали историю происхождения острова. Ближе, мягкие коричневые склоны поднимались над маленькими побеленными домами и узкими дорогами, которые извивались, как вялые шнурки. На севере несколько дощатых магазинов и заправочная станция с одним насосом составляли деловой район острова. Жестяные крыши блестели в дневном свете. Единственная вывеска, которую я смог разглядеть, гласила: ТОРГОВЫЙ ПУНКТ ТЕТИ МЭЙ. Над ней была шаткая спутниковая тарелка.

Робин положила голову мне на плечо.

Один из матросов Брэди, худой черноволосый парень, привязал лодку. «Вот она», — сказал он.

Брэди подошел через несколько секунд, сдвинул кепку и крикнул команде, чтобы они начали разгрузку. Пятидесятилетний, плотный и почти такой же туповатый, как Спайк, он гордился своим полуирландским, полуостровитянским происхождением и был разговорчив, как ночной диск-жокей. Несколько раз во время путешествия он передавал штурвал одному из членов команды и выходил на палубу, чтобы прочитать нам лекции о Йетсе, Джойсе, витаминах, навигации без приборов, спортивной рыбалке, истинной глубине Марианской впадины, геополитике, истории острова. И доктор.

Морленд.

«Святой. Очистил водоснабжение, привил детям прививки. Как тот немец Швейцер. Только доктор Билл не играет на органе и не занимается подобной ерундой. Нет времени ни на что, кроме своей хорошей работы».

Теперь Брэди потянулся и улыбнулся солнцу, продемонстрировав несколько оставшихся у него желтых зубов.

"Великолепно, не правда ли? Кусочек подарочной упаковки от самого Бога — не переусердствуй, Орсон!

Фрей -джайл. И достань-ка ты, доктор и его жена, все, что у тебя есть!

Он взглянул на Спайка.

«Знаешь, док, когда я впервые увидел это лицо, я подумал о морском черте. Но он ведь был моряком, не так ли? Начинает походить на Эррола Флинна». Он рассмеялся.

«Слишком много часов на воде, превращаем морскую корову в русалку — ах, вот ваши вещи — кладите их осторожно, Орсон, представьте, что это ваш медовый букет. Оставайтесь там, ребята, мы выгрузим его для вас. Кто-то должен появиться в любую минуту, чтобы забрать вас — ах, вот вам пророчество».

Он направил подбородок на черный джип, спускавшийся по центру склона холма.

Машина остановилась на дороге вдоль пляжа, подождала, пока проедет женщина, затем направилась прямо к нам, припарковавшись в нескольких футах от места, где разделывали акулу. То, что осталось от рыбы, было мягким и жалким.

Мужчина с ножом осматривал зубы. Ему было около двадцати, у него были мелкие черты на большом мягком лице, безжизненные желтые волосы, падающие на лоб, и руки, расшитые татуировками. Проведя пальцем по деснам акулы, он передал лезвие своему партнеру, невысокому мужчине, немного старше, с густой тенью бороды, дикими вьющимися медными волосами и соответствующими завитками овечьей шерсти. Бесстрастный, он начал работать над спинным плавником.

Брэди вылез из лодки и встал на причал. Вода была спокойной, и Мадлен едва покачивалась.

Он помог Робину выбраться, а я подхватил Спайка. Оказавшись на твердой земле, собака подняла голову, отряхнулась, фыркнула и начала лаять на джип.

Из машины вышел мужчина. На его плече сидело что-то темное и волосатое.

Спайк разозлился, натянув поводок. Мохнатое существо оскалило зубы и зарылось в воздух. Маленькая обезьянка. Мужчина казался невозмутимым. Пожав руку Брэди, он подошел и потянулся к Робину, затем к моей.

«Бен Ромеро. Добро пожаловать в Арук». Тридцать-тридцать пять, пять футов шесть дюймов, сто футов сорок дюймов, у него было гладкое бронзовое лицо и короткие прямые черные волосы, аккуратно разделенные на косой пробор. Очки-авиаторы сидели на изящном носу. Глаза были жжеными миндалевидными. На нем были отглаженные синие хлопковые брюки и безупречно белая рубашка, на которой каким-то образом не осталось следов обезьяны.

Обезьяна что-то тараторила и указывала пальцем. «Успокойся, Кико, это всего лишь собака». Ромеро улыбнулся. «Я так думаю».

«Мы тоже не уверены», — сказал Робин.

Ромеро снял обезьяну с плеча и поднес ее к щеке, поглаживая ее мордочку. «Тебе нравятся собаки, Кико, да? Как его зовут?»

"Шип."

«Его зовут Спайк, Кико. Доктор Морленд сказал мне, что он чувствителен к теплу, поэтому у нас есть переносной кондиционер для вашего номера. Но я сомневаюсь, что он вам понадобится. Январь — один из наших самых красивых месяцев. У нас бывают проливные дожди, но температура держится около восьмидесяти градусов».

«Это прекрасно», — сказал Робин.

«Всегда так. С подветренной стороны. Дай-ка я заберу твои вещи».

Брэди и его люди принесли наш багаж в джип. Ромеро и я погрузились. Когда мы закончили, обезьяна стояла на земле, гладила голову Спайка и радостно щебетала. Спайк принял внимание с видом оскорбленного достоинства.

«Хороший мальчик», — сказал Робин, опускаясь на колени рядом с ним.

Смех заставил нас всех обернуться. Мясники акул смотрели в нашу сторону. Тот, что пониже, держал руки на бедрах, нож за поясом. Розово-розовые руки.

Он вытер их об свои обрезанные ноги и подмигнул. Высокий мужчина снова рассмеялся.

Уши летучей мыши Спайка напряглись, и обезьяна зашипела. Ромеро положил ее обратно на плечо, нахмурившись. «Лучше иди. Ты, должно быть, в кустах».

Мы забрались в джип, и Ромеро сделал широкую дугу и направился обратно к пляжной дороге. Деревянный знак гласил FRONT STREET. Когда мы ехали на холм, я оглянулся. Океан был всеобъемлющим, и остров казался очень маленьким. Экипаж Madeleine стоял на причале, а мужчины с окровавленными руками направлялись в город, катя свою добычу в ржавой тачке. Все, что осталось от акулы, было пятно.

Глава

2

«Позвольте мне оказать вам надлежащий прием», — сказал Ромеро. « Ахума на ахап—

Это старый пиджин, означающий «наслаждайтесь нашим домом».

Он двинулся по той же центральной дороге. Извилистая и немаркированная, она едва ли была шириной в одно транспортное средство и была ограничена низкими стенами из наваленных камней. Уклон был круче, чем казалось из гавани, и он играл с передачами джипа, чтобы сохранить сцепление. Каждый раз, когда автомобиль кренился, КиКо что-то бормотал и крепче сжимал свою паучью хватку на рубашке Ромеро. Голова Спайка была в окне, запрокинутая к безоблачному небу.

Пока мы поднимались, я оглянулся и увидел фронтальный вид на деловой район. Большинство зданий были закрыты, включая заправку.

Ромеро промчался мимо маленьких белых домиков. Вблизи здания выглядели более потрескавшимися, штукатурка потрескалась, иногда отслоилась до бумаги, жестяные крыши были вмятинами, рябыми и покрытыми мхом. Белье висело на провисших веревках. Голые и полуголые дети играли в грязи. Несколько домов были огорожены проволочной сеткой, большинство были открыты. Некоторые выглядели необитаемыми. Пара тощих собак лениво рылась в грязи, игнорируя лай Спайка.

Это была территория США, но это могло быть где угодно в развивающемся мире. Часть подлости смягчалась растительностью — широколистными филодендронами, бромелиевыми, цветущими коралловыми деревьями, пальмами. Многие сооружения были окружены зеленью — побеленными яйцами в изумрудных гнездах.

«Ну и как прошла твоя поездка?» — спросил Ромеро.

«Утомительно, но приятно», — сказала Робин. Ее пальцы переплелись с моими, а карие глаза расширились. Воздух через открытые окна джипа взъерошил ее кудри, и ее льняная рубашка развевалась.

«Доктор Билл хотел поприветствовать вас лично, но его только что вызвали. Какие-то дети ныряли на Северном пляже, их ужалила медуза».

«Надеюсь, это несерьёзно».

«Нет. Но он умный».

«Он единственный врач на острове?» — спросил я.

«У нас в церкви есть клиника. Я медсестра. Раньше в экстренных случаях мы летали на Гуам или Сайпан, пока... в общем, клиника решает большинство наших проблем. Я всегда на связи, когда мне это нужно».

«Вы давно здесь живете?»

«Вся жизнь, кроме Береговой охраны и школы медсестёр на Гавайях. Там встретил свою жену. Она китаянка. У нас четверо детей».

По мере того, как мы продолжали подниматься, обшарпанные дома сменились пустыми полями красной глины, а гавань стала крошечной. Но вулканические вершины оставались такими же далекими, как будто избегали нас.

Справа была небольшая роща пепельного цвета деревьев с глубоко гофрированными стволами и извилистыми, узловатыми ветвями, которые, казалось, царапали небо. Воздушные корни капали, как тающий воск, с нескольких ветвей, прорывая себе путь обратно в землю.

«Баньоны?» — спросил я.

«Ага. Деревья-душители. Они выпускают эти побеги вокруг всего, что имеет несчастье расти рядом с ними, и выжимают из этого жизнь. Маленькие крючки под побегами — как липучки, они просто впиваются. Они нам не нужны, но они растут как сумасшедшие в джунглях. Им около десяти лет. Какая-то птица, должно быть, уронила семена».

«Где джунгли?»

Он рассмеялся. «Ну, это не совсем так. Я имею в виду, что нет никаких диких животных или чего-то еще, если на то пошло, кроме душителей».

Он указал на вершины гор. «К востоку от центра острова. Доктор.

Жилье Билла прямо напротив. С другой стороны Стэнтон — ВМС

Он переключился на низкую передачу, провел джип по особенно крутому подъему и проехал через большие открытые деревянные ворота.

Дорога с другой стороны была свежеуложена. Четырехэтажные кокосовые пальмы были установлены каждые десять футов. Нагроможденные камни были заменены вручную вытесанным сосновым забором в японском стиле и рядами огненно-оранжевой кливии. Бархатные газоны скатывались со всех сторон, и я мог различить верхушки баньянового леса, отдаленную серую бахрому.

Затем движение. Небольшое стадо чернохвостых оленей паслось слева. Я указал на них Робин, и она улыбнулась и поцеловала мои костяшки пальцев. Несколько морских птиц кружили над нами; в остальном небо было неподвижным.

Еще сотня пальм, и мы въехали в огромный, посыпанный гравием двор, затененный красным кедром, алеппской сосной, манго и авокадо. В центре, фонтан из известняка с водорослями бил в резной бассейн, кишащий гиацинтами. За ним стоял массивный двухэтажный дом, светло-коричневая штукатурка с сосновой отделкой и балконами и крыша-пагода из блестящей зеленой плитки. На некоторых краевых плитках были изображены лица горгулий.

Ромеро выключил двигатель, и Кико спрыгнул с его плеча, взбежал по широким каменным ступеням и начал стучать во входную дверь.

Спайк выскочил из джипа и пошёл следом, царапая дерево передними лапами.

Робин вышел, чтобы удержать его.

«Не волнуйтесь», — сказал Ромеро. «Это железная сосна, ей сотни лет.

Все это место — скала. Японская армия построила его в 1919 году, после того как Лига Наций отобрала территории у Германии и передала их императору. Это была их официальная штаб-квартира».

KiKo качался на дверной ручке, пока Spike подбадривал его. Ромеро сказал: «Похоже, они уже приятели. Не беспокойся о своих вещах, я принесу их тебе позже».

Он толкнул дверь, а обезьяна все еще держалась. Прошло много времени с тех пор, как я оставлял дверь незапертой в Лос-Анджелесе.

Круглый вход из белого камня вел в большую переднюю комнату с вощеными сосновыми полами под китайскими коврами, высокими оштукатуренными стенами, резным тиковым потолком и множеством старой, удобной на вид мебели. Пастельные акварели на стенах. Горшечные орхидеи в фарфоровых жардиньерках добавляли более насыщенных оттенков. Арки с каждой стороны вели в длинные коридоры. Перед правым проходом был неуклюжий-

выглядящая, красная ковровая лестница с промасленными перилами, все прямые углы, никаких изгибов. Она петляла до площадки второго этажа и продолжала скрываться из виду.

Прямо впереди стена из панорамных окон обрамляла туристическую брошюру с видом на террасы и луга и душераздирающе синий океан. Барьерный риф был крошечной темной запятой, прорезанной гаванью-замочной скважиной, западная оконечность острова была отчетливым острием ножа, врезающимся в лагуну. Большая часть деревни Арук теперь была скрыта верхушками деревьев. Несколько домов, которые я мог видеть, были разбросаны, как сахар, по склону холма.

«Сколько у вас здесь акров?»

«Семьсот, плюс-минус».

Более квадратной мили. Большой кусок острова размером семь на одну милю.

«Когда доктор Билл купил его у правительства, он был заброшен»,

Ромеро сказал: «Он вернул его к жизни — могу я предложить вам что-нибудь выпить?»

Он вернулся с подносом банок из-под кока-колы, дольками лайма, стаканами и миской для воды для Спайка. За ним следовали две невысокие женщины в домашних платьях с цветочным узором и резиновых стрингах, одной было за шестьдесят, другой — вдвое меньше. У обеих были широкие открытые лица. У женщины постарше — изрытые ямками.

«Доктор Александр Делавэр и мисс Робин Кастанья», — сказал Ромеро, ставя поднос на бамбуковый столик, а миску с водой — на пол.

Спайк подбежал и начал лакать. Кико наблюдал за происходящим аналитически, почесывая свою маленькую голову.

«Это Глэдис Медина», — сказал Ромеро. «Шеф-повар изысканной кухни и исполнительная домохозяйка, и Шерил, первая дочь Глэдис и исполнительный заместитель домохозяйки».

«Пожалуйста», — сказала Глэдис, взмахнув рукой. «Мы готовим и убираем. Приятно познакомиться». Она поклонилась, и ее дочь повторила ее жест.

«Ложная скромность», — сказал Ромеро, протягивая Робин ее напиток.

«Что тебе нужно, Бенджамин? Имбирное печенье? Я его еще не испекла, так что оно тебе не подойдет. Это очень... милый пес. Я заказала ему немного еды на последнем судне, и она осталась сухой». Она назвала бренд, к которому привык Спайк.

«Отлично», — сказал Робин. «Спасибо».

«Когда KiKo ест здесь, это происходит в служебной комнате. Может, они хотят составить друг другу компанию?»

Спайк лежал на полу у входа, распластав челюсти по камню и опустив веки.

«Похоже, ему сначала нужно вздремнуть», — сказал Ромеро.

«Как скажешь», — сказала Глэдис. «Если что-то понадобится, просто приходи на кухню и дай мне знать». Обе женщины ушли. Шерил не произнесла ни слова.

«Глэдис была с доктором Биллом с тех пор, как он покинул военно-морской флот», — сказал Ромеро.

«Она работала поваром у командира базы в Стэнтоне, заболела сыпным тифом, и доктор Билл помог ей его пережить. Пока она поправлялась, ее уволили. Поэтому доктор Билл нанял ее. Ее муж умер несколько лет назад. Шерил живет с ней. Она немного медлительна».

Он повел нас наверх. Наши апартаменты находились в центре лестничной площадки второго этажа. Гостиная с небольшим холодильником, спальня и ванная, выложенная белой плиткой. Полы покрывали старые коричневые шерстяные ковры. Стены были из тика и штукатурки. Мягкая мебель с цветочным принтом, еще больше бамбуковых столиков. Ванна была старинной чугунной и безупречной, с мраморной полкой, на которой лежали мыло, лосьоны и мочалки из люфы, все еще в пластиковой упаковке. Вентиляторы лениво перемешивали воздух во всех трех комнатах. В воздухе витал слабый запах инсектицида.

Кровать была красного дерева с балдахином начала века, застелена белоснежным постельным бельем и покрывалом из желтого увядшего шелка. На одной из тумбочек стояла матовая стеклянная ваза срезанных амариллисов. Сложенная белая карточка образовала миниатюрную палатку на подушке.

Множество окон, раздвинутые шелковые шторы. Множество неба.

«Посмотрите на этот вид», — сказал Робин.

«Японский военный губернатор хотел стать королем горы»,

сказал Ромеро. «Самая высокая точка острова — это вон тот пик». Он указал на самую высокую из черных скал. «Но она слишком близко к наветренной стороне. У вас тут круглый год штормы и гнилая влажность».

Он подошел к окну. «Японцы считали, что горы создают им естественный барьер от нападения с восточной стороны. Немецкий губернатор построил здесь свой дом по той же причине. Японцы снесли его. Они действительно хотели сделать это место японским. Привезли гейш, чайные домики, бани, даже кинотеатр там, где сейчас находится торговый пост. Бараки рабов были на том поле, которое мы проезжали по пути наверх, где случайно

баньяны. Когда Макартур напал, рабы вышли из бараков и обратились против японцев. Между этим и бомбардировкой погибло две тысячи японцев. Иногда на склоне холма все еще можно найти старые кости и черепа».

Он пошел в ванную и попробовал краны.

«Вы можете пить воду. Доктор Билл установил фильтры с активированным углем на всех цистернах на острове, и мы регулярно проводим подсчет микробов. До этого холера и тиф были большими проблемами. Вы все еще должны быть осторожны, употребляя в пищу местных моллюсков — морские токсины и болезнь легких крыс. Но фрукты и овощи не проблема. Все здесь, в доме , не проблема, доктор Билл выращивает все сам. Что касается еды на улице, еда в баре Slim's не очень, но Chop Suey Palace лучше, чем кажется. По крайней мере, моя жена-мандаринка не против. Иногда Жаки, хозяйка, готовит что-то интересное, например, суп из птичьих гнезд, в зависимости от того, что есть в наличии».

«Это туда направлялся плавник акулы?» — спросил я.

«Простите?»

«Те двое парней в порту. Это было ради ресторана?»

Он поправил очки на носу. «А, они. Нет, сомневаюсь».


Седовласый, седобородый мужчина принес наши сумки. Ромеро представил его как Карла Слита и поблагодарил.

Когда он ушел, Ромеро спросил: «Могу ли я еще что-то для вас сделать?»

«Кажется, у нас есть все».

«Хорошо, тогда вот ваш ключ. Ужин в шесть. Одевайтесь поудобнее».

Он вышел. Спайк уснул в гостиной. Мы с Робином пошли в спальню, и я закрыл дверь от собачьего храпа.

«Ну что ж», — сказала она, глубоко вздохнув и улыбнувшись.

Я поцеловал ее. Она ответила на поцелуй крепким поцелуем, потом зевнула и отстранилась, смеясь.

«Я тоже», — сказал я. «Время для сна?»

«После того, как я уберусь», — она потерла руки. «Я вся в корке соли».

«Ах, женщина с укропом!» Я схватил ее и лизнул ее кожу. Она рассмеялась, оттолкнула меня и начала открывать ручную кладь.

Я поднял сложенную карточку с кровати. Внутри была рукописная записка: Дом моряка, домой из моря,

И охотник вернулся с холма.

Р. Л. Стивенсон

Пожалуйста, сделайте мой дом своим.

ВВМ

«Роберт Льюис Стивенсон», — сказал Робин. «Может быть, это будет наш Остров Сокровищ».

«Хочешь увидеть мой колышек?»

Пока она смеялась, я пошёл набирать ванну. Вода была кристально чистой, полотенца были совершенно новыми, толстыми, как мех.

Когда я вернулся, она лежала поверх одеяла, голая, руки за головой, каштановые волосы разметались по подушке, соски были коричневыми и твердыми. Я наблюдал, как поднимался и опускался ее живот. Ее улыбка. Большие верхние резцы, на которые я запал много лет назад.

Окна были по-прежнему широко открыты.

«Не волнуйтесь», — тихо сказала она. «Я проверила, и никто не может заглянуть внутрь — мы слишком высоко».

«Боже, как ты прекрасна».

«Я люблю тебя», — сказала она. «Это будет чудесно».

Глава

3

Меня разбудил какой-то скрежещущий звук. Кто-то царапал один из экранов.

Я быстро сел и увидел это.

Маленькая ящерица трёт передние лапы о сетку.

Я встал с кровати и присмотрелся повнимательнее.

Он остался там. Светло-коричневое тело с черными пятнами. Тощая голова и неподвижные глаза.

Он уставился на меня. Я помахал ему. Не впечатлившись, он поскребся еще немного и, наконец, убежал.

Пять вечера. Я отсутствовал два часа. Робин все еще свернулся калачиком под простынями.

Надев штаны, я на цыпочках прокрался в гостиную. Спайк поприветствовал меня, тяжело дыша и переворачиваясь. Я помассировал ему живот, наполнил его миску водой, налил себе тоник со льдом и сел у самого большого окна. Солнце было большой красной вишней, океан начинал серебриться.

Мне повезло, что я осталась жива, но я оторвана от всего привычного.

Порывшись в портфеле, я нашел письмо Морленда. Плотная белая бумага с королевским водяным знаком. Сверху тисненым черным: Aruk House, Aruk Island.

Уважаемый доктор Делавэр,

Я врач, который живет на острове Арук в северном регионе Микронезии. Прозвище «Остров Ножей».

Благодаря своей продолговатой форме Арук официально является частью Марианского Содружества и самоуправляемой территорией США, но относительно малоизвестен и не указан ни в одном путеводителе. Я живу здесь с 1961 года и считаю это место прекрасным и увлекательным.

Я случайно наткнулся на статью, которую вы опубликовали в The Журнал детского развития и клинической практики о групповой травме. Переходя ко всем вашим другим опубликованным работам, я обнаружил, что вы демонстрируете прекрасное сочетание учености и здравого смысла.

Я говорю все это для того, чтобы высказать интересное предположение.

За последние три десятилетия, помимо проведения исследований в области естественной истории и питания, я накопил огромное количество клинических данных из своей практики, некоторые из которых уникальны. Поскольку большую часть времени я тратил на лечение пациентов, я не тратил время на то, чтобы должным образом организовать эту информацию.

По мере того, как я становлюсь старше и приближаюсь к пенсии, я понимаю, что если эти данные не будут опубликованы, то может быть утеряно огромное количество знаний. Сначала я думал обратиться за помощью к антропологу, но решил, что для этой задачи лучше подойдет человек с клиническим опытом, желательно в области психического здоровья. Ваши навыки письма и ориентация дают мне ощущение, что вы могли бы быть совместимым соавтором.

Я уверен, доктор Делавэр, что это покажется странным, поскольку произошло как гром среди ясного неба, но я много думал над своим предложением.

Хотя темп жизни на Аруке, вероятно, намного медленнее, чем тот, к которому вы привыкли, это само по себе может быть привлекательным для вас. Вы хотели бы помочь мне?

По моим оценкам, предварительная организация должна занять два, может быть, три месяца, после чего мы могли бы сесть и решить, получится ли у нас книга, монография или несколько журнальных статей. Я бы сосредоточился на биологических аспектах, а в плане психологического вклада я бы полагался на вас.

Я представляю себе сотрудничество пятьдесят на пятьдесят с совместным авторством.

Я готов предложить компенсацию в размере шести тысяч долларов в месяц в течение четырех месяцев, а также проезд бизнес-классом с материка и полное проживание и питание.

На Аруке нет отелей, но мой собственный дом довольно просторный, и я уверен, что вам понравится. Если вы женаты, я мог бы организовать транспорт для вашей жены, хотя я не мог бы предложить ей оплачиваемую работу. Если у вас есть дети, они могли бы записаться в местную католическую школу, которая небольшая, но хорошая, или я мог бы организовать для вас частное репетиторство по разумной цене.

Если вас это интересует, напишите мне или позвоните за счет получателя по номеру (607) 555-3334. Официального графика нет, но я хотел бы приступить к работе над этим как можно скорее.

Спасибо за внимание к этому вопросу.

Искренне,

Вудро Вильсон Морленд, Мэриленд

Медленный темп жизни; ничто в письме не указывало на профессиональные проблемы, и в любое другое время я мог бы написать вежливый отказ. Я не проходил длительную терапию годами, но судебные консультации держали меня в напряжении, а работа Робин в качестве изготовителя струнных инструментов на заказ оставляла ей мало свободного времени для отпуска, не говоря уже о четырехмесячной идиллии.

Но мы говорили, полушутя, о побеге на необитаемый остров.

Год назад психопат сжег наш дом и пытался убить нас. В конце концов, мы взялись за восстановление, найдя временное жилье в пляжной аренде на самом западном конце Малибу.

После того, как наш генеральный подрядчик нас бросил, Робин начала контролировать проект. Все шло хорошо, пока не застопорилось, как это неизбежно случается со строительными проектами. Наш новый дом был еще в нескольких месяцах от завершения, и двойная нагрузка в конце концов оказалась для нее слишком большой. Она наняла коллегу-мастерицу, у которого развилась сильная аллергия на древесную пыль, чтобы контролировать последние этапы, и вернулась к своей резьбе.

Потом ее правое запястье отказало — сильный тендинит. Врачи сказали, что ничего не поможет, если только она не даст суставу долгого перерыва. Она впала в депрессию и ничего не делала, кроме как сидела на пляже весь день, настаивая, что она прекрасно адаптируется.

К моему удивлению, она вскоре стала такой, спешащей на песок каждое утро, даже когда осень приносила пронизывающие ветры и железное небо. Совершая долгие, одинокие прогулки к приливным бассейнам, наблюдая за охотой пеликанов с точки обзора на вершине скалистой бухты.

«Я знаю, я знаю», — наконец сказала она. «Я сама удивлена. Но теперь я думаю, что было глупо ждать так долго».

В ноябре истек срок аренды нашего пляжного домика, и владелец сообщил нам, что отдает его своему сыну-неудачливому сценаристу в качестве стимула к писательству.

Уведомление о выезде за тридцать дней.

Вскоре пришло письмо Морленда. Я показал его Робин, ожидая, что она посмеется.

Она сказала: «Зовите меня Робин Крузо».

Глава

4

Что-то человеческое разбудило ее.

Люди спорят по соседству. Мужчина и женщина, их слова приглушаются толстыми стенами, но тон несомненен. Нападают друг на друга с той скрежещущей беспощадностью, которая говорит, что у них долгая практика.

Робин села, откинула волосы с лица и прищурилась.

Голоса то затихали, то возобновлялись.

«Который час, Алекс?»

«Пять сорок».

Она сделала глубокий вдох. Я сел на кровать и обнял ее. Ее тело было влажным.

«Ужин через двадцать минут», — сказала она. «Ванна должна быть холодной».

«Я запущу еще один».

«Когда ты встал?»

«Пять». Я рассказал ей о ящерице. «Так что не пугайтесь, если это повторится».

«Он был милым?»

«Кто сказал, что это был он?»

«Девушки не заглядывают в чужие окна».

«Теперь, когда я об этом думаю, он, похоже, действительно поглядывал на тебя». Я прищурился и щелкнул языком. «Наверное, ящерица-любительница».

Она рассмеялась и встала с кровати. Надев халат, она прошлась, сгибая запястье.

«Каково это?»

«Лучше, на самом деле. Весь теплый воздух».

«И ничего не делать».

«Да», — сказала она. «Сила позитивного ничего».


Она надела белое платье без рукавов, подчеркивающее ее оливковую кожу.

Когда мы направились к лестнице, кто-то сказал: « Привет ».

Из соседней двери вышла пара. Женщина запирала дверь. Мужчина повторил приветствие.

Оба были высокими, лет сорока, в коротких рукавах, с эполетами, в хаки-ансамбль. Его выглядел изрядно поношенным, но ее был прямо из коробки.

У него был красный, шелушащийся нос под очками в толстой оправе и длинная, седеющая борода, доходившая до груди. Волосы на макушке были темнее, тонкие, зачесанные. Карманы жилета оттопыривались. Она была с большой грудью и широкими лучами, с каштановыми волосами, зачесанными назад с круглого лица.

Они шли к нам, держась за руки. Еще полчаса назад они оскорбляли друг друга словами.

«Доктор и миссис Делавэр, я полагаю?» — его голос был тихим и хриплым.

Дыхание коктейля. Вблизи его кожа была веснушчатой, как пеммикан, красный нос из-за лопнувших сосудов, а не из-за солнечного ожога.

«Робин Кастанья и Алекс Делавэр», — сказал я.

«Джо Пикер, Лайман Пикер. Доктор Джо Пикер и Лайман Пикер».

Женщина сказала: «На самом деле, это тоже доктор Лайман Пикер, но кого волнует эта ерунда». У нее был низкий голос. Если у них двоих были дети, они, вероятно, звучали как гудки буксира.

Она широко, оценивающе улыбнулась Робину. Светло-карие глаза, ровный нос, губы чуть тоньше. Загар был таким же новым, как и ее наряд, все еще розовым по краям.

«Я слышала, что вы мастерица», — сказала она. «Звучит заманчиво».

«Мы с нетерпением ждали встречи с вами», — сказал Пикер. «Рассаживайтесь за обеденным столом — компенсируйте отсутствие хозяина».

«Хозяин часто отсутствует?» — спросил я.

«Только работа, никаких развлечений. Когда человек спит, я не знаю. Вы вегетарианцы, как он? Мы — нет. Моя работа — ты ешь то, что можешь достать, или умираешь с голоду».

Зная, что от меня этого ждут, я спросил: «Что это за строчка?»

«Эпифитология. Ботаника. Тропические споры».

«Вы проводите исследования вместе с доктором Морлендом?»

Он издал мокрый смешок. «Нет, я редко отваживаюсь уходить далеко от экватора. Для меня это просто холодная прогулка». Он обнял жену за плечи.

«Составляю компанию прялке. Доктор Джо здесь — уважаемый метеоролог. Колебания воздушных потоков. Дядя Сэм весьма очарован, следовательно, грантовые деньги».

Джо неловко улыбнулась. «Я изучаю ветер. Как прошла твоя поездка?»

«Долго, но мирно», — сказал Робин.

«Приплывете на судне снабжения?» — спросил Пикер.

"Да."

«Из Сайпана или Роты?»

«Сайпан».

«Мы тоже. Чертовски скучно, дайте мне самолет в любой день. Даже самый большой океанский лайнер — ноготь в бассейне. Смешно, не правда ли, большой аэродром на Стэнтоне, а ВМС никому не разрешают им пользоваться».

«Доктор Морленд написал, что аэропорт там закрыт», — сказал я.

«Не тогда, когда флоту это нужно. Чертовы лодки».

«О, это было не так уж и плохо, Ли», — сказала Джо. «Помнишь летающую рыбу? Она была прекрасна, на самом деле».

Мы вчетвером двинулись к лестнице.

«Типичная глупость правительства», — сказал Пикер. «Столько земли, никто ею не пользуется — вероятно, это результат работы какого-то подкомитета. Разве ты не скажешь, дорогая? Ты же понимаешь, как работает правительство».

Улыбка Джо была напряженной. «Хотелось бы».

«Проводишь время на Гуаме?» — спросил ее муж. «Читал какие-нибудь туристические брошюры, которые повсюду? Освоение Тихого океана, создание

использование местных талантов. Так что же военные делают с таким местом? Блокируют единственное звено между базой и остальной частью острова».

«Что это за ссылка?» — спросил я.

«Южная прибрежная дорога. Подветренная сторона неприступна с севера, отвесные скальные стены от оконечности Северного пляжа до тех потухших вулканов, так что единственные другие пути пройти — это южная прибрежная дорога и через баньяновый лес. В прошлом году дорогу блокировали ВМС.

То есть никаких военных контактов с деревней, никакой торговли. То немногое, что там было местной экономики, было задушено».

«А как насчет леса?»

«Японцы засыпали его минами».

Жена выскользнула из-под его руки. «Какие вещи ты мастеришь, Робин?»

«Музыкальные инструменты».

«А... барабаны и все такое?»

«Гитары и мандолины».

«Лайман играет на гитаре».

Пикер почесал бороду. «Взял гитару в хойос центрального Эквадора — вот это было место — оцелоты, тапиры, кинкажу. Только у местных тварей нет шипов, а моя невеста презирает бесхребетных тварей, не так ли?»

«Он играет довольно хорошо», — сказал Джо.

«Обычная Сеговия». Пикер изобразил бренчание. «Сидел у костра с индейцами племени аука, пытался очаровать их, чтобы они привели меня к сочному кладу Cordyceps militaris — грибковому паразиту, растет на куколках насекомых, они едят его как попкорн. Влажность ослабила клей на этой штуке, проснулся на следующее утро и обнаружил кучу мокрых досок». Он рассмеялся. «Использовал веревки, чтобы задушить свой ужин в ту ночь, а остальное использовал как зубочистки».

Мы спустились по лестнице. Бен Ромеро был в передней комнате, Кико сидел на его плече. Пикер посмотрел на животное. «Я тоже их ел. С привкусом дыма.

Их нельзя приучить к туалету, вы знали?

«Добрый вечер, Бен», — сказала Джо. «На свежем воздухе, как обычно?»

Бен кивнул. «Доктор Билл немного опоздает».

«Сюрприз, сюрприз», — сказал Пикер.

Мы прошли по правому коридору. Стены из необработанного шелка были увешаны еще более бледными акварельными красками. Сцены природы, хорошо выполненные. На всех одна и та же подпись: «Б. Морленд». Еще один талант доктора?

Бен провел нас через большую желтую гостиную с известняковым камином, парчовыми диванами, столами в стиле шинуазри, фарфоровыми лампами Имари с пергаментными абажурами. Над камином висел портрет женщины с черными волосами, написанный маслом. Ее надменная красота напоминала Сарджента.

Комната выходила на террасу, огибающую зал, где стоял банкетный стол, покрытый ярко-синей тканью. Сервиз из костяного фарфора на семь персон. Зарождающийся свет от подвесных железных фонарей поглощался все еще ярким вечером.

Солнце подтолкнуло горизонт, проливая багрянец на кожу воды, прекрасная рана. Внизу, в деревне, жестяные крыши сверкали сквозь верхушки деревьев, словно крошечные монеты. Дорога, ведущая к поместью, была спящей серой змеей, положившей голову на большие парадные ворота. Я думал о рабах, вырывающихся из бараков. Какой-то японский генерал наблюдал, беспомощный, зная, чем это закончится.

Лайман Пикер коснулся своего горла и подмигнул Бену.

«Бурбон», — сказал Бен напряженным голосом. «Чисто».

«Прекрасная память, друг».

«А вы, миссис Пикер?»

«Просто газировку, если вас это не затруднит».

«Никаких проблем». Челюсть Бена дрогнула. «Мисс Кастанья? Доктор Делавэр?»

«Ничего, спасибо», — сказал я.

Робин посмотрел на меня. «Я тоже».

«Ты уверен?»

«Положительно».

Он ушел.

«Это очень добросовестно», — сказал Пикер.

Джо начала рассматривать столовые приборы. Робин и я подошли к сосновым перилам.

Пикер последовал за нами и прислонился к дереву, положив локти на крышку.

«Итак, ты здесь, чтобы работать со стариком. Солнце и веселье, может быть, публикация или две. Ему повезло, что ты попался. Серьезного ученого ты здесь не найдешь».

Я рассмеялся.

«Без обид, мужик», — сказал он, словно обидевшись. «Когда я говорю «серьёзно», я имею в виду нас, теоретиков и ой-каких-неактуальных типов. Попрошаек с докторскими степенями, гремящих мензурками и молящихся о стипендиях. В этой части земного шара, если вам нужно финансирование, вы не изучаете такие места, как это, вы отправляетесь в Меланезию, Полинезию. Большие, жирные, плодородные острова, много флоры, фауны, приятно колоритные местные племена, серьёзная мифология для фольклорной тусовки».

«У Арука ничего этого нет?»

Он закашлялся, не прикрывая рта. «Микронезия, мой друг, — это две тысячи грязных пятнышек на трех миллионах квадратных миль воды, большинство из которых — необитаемые коралловые бугры. Этот бугорок — один из самых неизведанных. Ты знал, что там не было людей, пока испанцы не привезли их выращивать сахар? Урожай не удался, и испанцы уплыли, оставив рабочих голодать. Потом пришли немцы, которые, несмотря на весь свой авторитаризм, понятия не имели о колонизации. Сидели и читали Гете весь день. Потом японцы попробовали то же самое чертово сахарное дело — рабский труд».

Он рассмеялся. «И какова же была расплата? Макартур бомбит их к чертям, и рабы говорят, что пришло время расплаты. Ночь длинных ножей». Он провел пальцем по бороде.

Джо подошла. «Он развлекает тебя рассказами о своих далеких приключениях?»

«Нет», — ворчливо сказал Пикер. «Изучаю местную историю». Он снова закашлялся. «Где этот напиток?»

«Скоро, Ли. Так что же побудило тебя стать мастерицей, Робин?»

«Я люблю музыку и работу руками. Расскажи нам о своих исследованиях, Джо».

«Ничего особенно интересного. Меня послали провести ветровую съемку нескольких островов в комплексе Марианских островов, и Арук — моя последняя остановка. Мы снимали крошечное местечко в городе, пока Билл не был настолько любезен, чтобы пригласить нас сюда. Мы уезжаем через неделю».

«Не говори так, как будто это служба погоды, девочка», — сказала Пикер.

"Министерство обороны оплачивает ее счета. Она — важный национальный актив.

Выйди замуж за ценного человека и получи полностью оплаченный отпуск».

Он похлопал жену по спине, не слишком нежно. Она напряглась, но улыбнулась.

«Вы живете в Вашингтоне?» — спросил Робин.

«У нас есть таунхаус в Джорджтауне, — сказала Джо, — но большую часть времени мы оба отсутствуем».

Она отпрянула. Ящерица, точно такая же, как та, которую я видела у окна, промчалась по верху перил. Ее муж щелкнул пальцем, смеясь, и она исчезла за бортом.

«Все еще нервничаешь?» — упрекнул он ее. «Я же говорил, что это безвредно. Hemidactylus frenatus. Домашний геккон, полуодомашненный. Люди кормят их возле дома, поэтому они будут торчать поблизости и есть всех насекомых .

Он пошевелил пальцами перед лицом жены. В начальной школе он, наверное, был любителем дергать за косички.

Она попыталась улыбнуться. «Ну, я просто не могу привыкнуть к тому, что они отжимаются на моем экране».

«Брезгливость», — сказал нам Пикер. «Это значит, что я не могу приносить работу домой».

Джо покраснела под загаром.

Молодая домоправительница Шерил вышла с подносом. На нем были напитки, заказанные Пикерами, и минеральная вода с лаймом для Робина и меня.

«Это отстало», — сказал Пикер, когда она ушла. Постукивая себя по виску. Он поднял бокал. «За бесхребетные вещи».

Красный свет отразился от океана и окрасил его бороду в кровавый цвет.

Его жена отвернулась и отпила немного.

Робин отвел меня в противоположный угол.

«Очаровательно, да?» — сказал я.

«Алекс, почему ты так категорически не хотел заказывать напитки?»

«Потому что зубы Бена были стиснуты, когда Пикер заказал его. Он медсестра, не хочет, чтобы его считали дворецким. Обратите внимание, он послал Шерил с подносом».

«О, — сказала она. — Мой психолог». Она обняла меня за талию и опустила голову мне на плечо.

«Секреты любовников?» — крикнул Пикер. Его стакан был пуст.

«Оставь их в покое, Ли», — сказала Джо.

«Похоже, у них все хорошо».

«Добро пожаловать в рай», — пробормотал я.

Робин подавил смех. Он прозвучал как икота.

«Ты пьешь соус, девочка?» — прошептала я. «Тск, тск. Чертовски самовлюбленная».

«Стой», — сказала она, закусив губу.

Я наклонилась поближе. «Впереди большое веселье , девчонка. Жареное мясо и спиртное, а после ужина он побалует нас историями о племени Матауаксл с гигантскими пенисами.

Они — человеческие треножники. Очень мужественные».

Она облизнула губы и прошептала в ответ: «Очень, конечно. Когда они спотыкаются о корни разноцветного сорняка. Потому что давайте посмотрим правде в глаза: когда дело касается племен, чем больше, тем лучше».

«Ах, дорогая…», — крикнул Пикер с другого конца террасы. «Хочу еще выпить, да».

Но он не сделал ни одного движения, чтобы получить его, и его жена тоже. Долгожданная тишина, затем легкие шаги раздались сзади. Я обернулся и увидел, как к нам идет красивая блондинка.

Конец двадцатых или начало тридцатых, у нее была тонкая талия, мальчишеские бедра, маленькая грудь, длинные ноги. Она носила абрикосовую шелковую блузку и черные креповые брюки.

Ровно подстриженные волосы заканчивались на плечах, удерживаемые черной лентой. Медовый оттенок выглядел настоящим, а ее скульптурное лицо имело вид вымытого дочиста. Ее черты были тонкими и идеально расположенными: мягкий, широкий рот, чистая челюсть, изящные уши. Голубые глаза с опущенными уголками, что делало их грустными.

Если бы не цвет ее кожи, она могла бы быть той женщиной, что изображена на портрете маслом.

«Доктор Делавэр и мисс Кастанья? Я Пэм, дочь доктора Морленда».

Мягкий, музыкальный, немного сдержанный голос. У нее была привлекательная улыбка, но она отвернулась, когда протянула руку. У меня были пациенты с такой тенденцией отворачиваться; все они были болезненно застенчивы в детстве.

«Сама себе доктор » , — поправил Пикер. «Все эти состоявшиеся женщины и все играют в игру скромности».

Пэм Морленд сочувственно улыбнулась ему. «Добрый вечер, Лайман. Джо. Извини, что опоздала. Папа должен скоро приехать. Если нет, начнем без него. Глэдис приготовила отличную котлету по-киевски. Папа вегетарианец, но терпит нас, варваров».

Она красиво улыбнулась, но глаза ее оставались грустными, и я задался вопросом, полностью ли это объясняется физической структурой.

Пикер сказал: «Только что преподал нашим новым приятелям урок истории, доктор Дот.

Сказал им, что ученые избегают этого прекрасного участка земли, потому что Маргарет

Мид показала, что ключ к славе — это колдуны, обряды полового созревания и смуглые девушки с голой грудью». Его взгляд упал на лиф Пэм.

«Интересная теория. Могу я предложить вам кофе?»

«Нет, спасибо, дорогая. Но вот это не помешало бы наполнить».

«Ли», — сказала Джо. Она не выходила из своего угла.

Пикер стоял к ней спиной. «Да, любовь моя?»

«Иди сюда и посмотри на закат».

Он покусывал усы. «Старый метод отвлечения внимания? Беспокоишься о моей печени ?»

«Я просто...»

Он повернулся и посмотрел на нее. «Если Entamoeba histolytica и Fasciola Hepatica не справилась с задачей, неужели ты действительно думаешь, что немного Wild Turkey справится, Жозефина?»

Джо ничего не сказала.

«Жила на метронодизоле и битионоле несколько месяцев», — рассказала Пикер Пэм.

«Давно пора было пройти медосмотр. Есть направления?»

«Нет, если только вы не собираетесь в Филадельфию».

«Ах, город братской любви, — сказал Пикер. — У меня нет брата.

Полюбила бы я его, если бы любила?»

Подумав об этом, он пошёл прочь.

«Я возьму эту добавку, доктор Пэм», — крикнул он через плечо.

«Мужчина, который пришел на ужин», — очень тихо сказала Пэм. «Извините».

Она вернулась с бутылкой Wild Turkey, полной четверти, сунула ее удивленному Пикеру и вернулась к нам. «Папе жаль, что не удалось поприветствовать тебя как следует».

«Медуза», — сказал я.

Она кивнула. Взгляните на Lady Rolex. «Думаю, нам пора начинать».


Она усадила Робина и меня с видом на закат, Пикеров на другом конце, себя в середине. Оставалось два пустых стула и моменты

позже вышел Бен Ромеро и взял одну. Он надел хлопчатобумажную спортивную куртку коричневого цвета.

«Обычно я возвращаюсь домой к шести, — сказал он, разворачивая салфетку, — но моя жена устраивает карточную вечеринку, ребенок спит, а старшие дети отданы на откуп».

«В следующий раз мы пригласим Клэр», — сказала Пэм. «Она замечательная скрипачка.

И дети тоже».

Бен рассмеялся. «Это будет очень расслабляюще».

«Твои дети замечательные, Бен».

Принесли еду. Целые тарелки.

Салат из кресс-салата с заправкой из авокадо, пюре из моркови, фрикасе из лесных грибов с грецкими орехами и водяными каштанами. Затем курица, шипящая и сочная.

Бутылка белого бургундского осталась нетронутой. Пикер налил себе остаток бурбона. Его жена отвернулась и энергично принялась за еду.

«Глэдис не научилась так готовить на базе», — сказала Робин.

«Хотите верьте, хотите нет, но она это сделала», — сказала Пэм. «Командир считал себя настоящим гурманом. Она очень креативна, повезло папе».

«Он всегда был вегетарианцем?»

«С тех пор, как закончилась Корейская война. То, что он увидел, заставило его решить больше никогда никому не причинять вреда».

Пикер хмыкнул.

«Но он всегда был терпимым», — сказала Пэм. «Когда я приехала, он прислал мне мясо».

«Ты здесь не живешь?» — спросил Робин.

«Нет, я приезжал в октябре прошлого года. Это должна была быть остановка по пути на медицинскую конференцию в Гонконге».

«Какая у тебя специальность?» — спросил я.

«Внутренняя медицина и общественное здравоохранение. Я работаю в студенческом медицинском центре в Temple U». Она сделала паузу. «На самом деле, это была комбинация рабочей поездки и передышки. Я только что развелась».

Она наполнила стакан водой и пожала плечами.

«Ты вырос здесь?» — спросил Робин.

«Не совсем. Готовы к десерту?»

Пикер смотрел ей вслед. «Какой-то дурак в Филадельфии упускает возможность».

Бен посмотрел на него. «Еще бутылочку, доктор Пикер?»

Пикер уставился в ответ. «Нет, спасибо, амиго. Лучше поберечь голову. Я завтра улетаю».

Джо положила вилку. Пикер ухмыльнулся ей.

«Да, дорогая, я решила пойти дальше».

«На чем летать?» — спросил Бен.

«Старинное судно, но в хорошем состоянии. Владелец — человек по имени Амальфи».

«Гарри Амальфи? Один из этих кукурузников? Они не летали уже много лет».

«Они вполне пригодны к использованию, друг. Я сам их осмотрел. Пятнадцать лет бороздил джунгли, и завтра утром я собираюсь бороздить твое жалкое подобие, мы с доктором Миссис. Сделай несколько аэрофотоснимков, докажи ребятам в институте, что я был здесь и что копать было нечего».

Пальцы Джо собирали скатерть. «Ли…»

Бен сказал: «Это плохая идея, доктор Пикер».

Пикер бросил на него свирепую улыбку. «Твой вклад принят во внимание, друг».

«Лес — территория ВМС. Вам понадобится официальное разрешение, чтобы пролететь над ним».

«Неправильно», — сказал Пикер. «Только восточная часть — земля ВМС. Западная половина — общественная земля, на которую ВМС никогда официально не претендовали. По крайней мере, так мне говорит доктор Жена по своим картам».

«Это правда, Ли», — сказала Джо, «но это все равно...»

«Зум», — перебил ее Пикер. «Вверх и прочь — ты бы предпочла, чтобы я оставался скучающим до смерти мозга?»

«Весь лес имеет ширину в одну милю», — сказал Бен. «Как только вы окажетесь там, будет довольно трудно уследить...»

« Беспокоишься обо мне, амиго?» — спросил Пикер с внезапной резкостью. Он поднял бутылку бурбона, словно собираясь ее разбить. Поставил ее с изысканной осторожностью и встал.

«Все так беспокоятся обо мне. Трогательно ». Его борода была усеяна крошками. «Купель человеческой доброты мне в лицо, а за спиной: пьяный шут » .

Он переключил внимание на жену, сверля ее взглядом и одновременно ухмыляясь.

«Ты идёшь, ангел ?»

Ее губы задрожали. «Ты же знаешь, как я отношусь к малым судам, Ли…»

«Не то. Сейчас. Ты идешь, сейчас ?»

Не сводя с нее глаз, он взял кусок курицы и откусил. Жуя с открытым ртом, он бросил на Ромеро тяжелый, мрачный взгляд:

«Это метафора, друг».

«Что такое?» — спросил Бен.

«Это место. Все остальные чертовы бугры в океане. Вулканы извергаются, а затем падают замертво. Завоеватели прибывают с большими надеждами, только чтобы ускользнуть или умереть, проклятые коралловые паразиты захватывают все, все тонет. Энтропия».

Джо положила вилку. «Извините нас».

Пикер бросил курицу на тарелку и грубо схватил ее за руку.

«Все тонет», — сказал он, утаскивая ее прочь.

Глава

5

Пэм вернулась, неся огромную вазу с фруктами. Она окинула взглядом пустые стулья.

«Они ушли», — сказал Бен. «Они арендуют один из кукурузных опылителей Гарри и завтра утром полетят в джунгли».

«В одном из этих затонувших кораблей? Они в безопасности?»

«Я пытался отговорить его от этого. Он исследователь мирового класса». Он изогнул брови.

Она поставила миску и села. «Боюсь, иногда доктор Пикер становится немного... трудным».

«Как мило с твоей стороны, что твой отец все это время их вывешивал», — сказал я.

Они с Беном обменялись взглядами.

«Они как бы сами себя пригласили», — сказала она. «Папа — мягкий человек.

Судя по всему, она довольно выдающийся исследователь».

«А что с ним?»

«Он работает неполный рабочий день в какой-то организации по охране дикой природы с ограниченным бюджетом. Изучает какой-то грибок или что-то еще. У меня такое чувство, что у него проблемы с поиском грантов. Думаю, это сложно... Папа должен быть здесь с минуты на минуту».

Она передала миску.

«Это правда?» — спросил я. «Что флот прервал связь с деревней блокадой?»

Она кивнула.

"Почему?"

«Это военные», — сказал Бен. «Они живут в своем маленьком мире».

«Папа работает над этим», — сказала Пэм. «Написала сенатору Хоффману, потому что они оба знакомы. И Хоффман знает Арука по личному опыту; он был командиром Стэнтона во время Корейской войны».

«Гурман?»

Она кивнула. «Он приходил сюда со своей женой, сидел прямо на этой террасе и играл в бридж».

«Звучит как хороший контакт», — сказал я. Сенатор от Орегона обсуждался как кандидат в президенты.

Бен отложил салфетку и встал. «Извините, мне нужно забрать детей».

Тебе что-нибудь нужно на завтра, Пэм?

«Просто больше одноразовых игл. И вакцина, если она заканчивается».

«Уже там», — сказал Бен. «Я подготовился к ужину».

Он пожал нам руки и быстро ушел.

«Он потрясающий», — сказала Пэм. «Действительно знает, что делает. Он нашел КиКо на причале, умирающего от инфекции, и выходил его». Она улыбнулась. «Кико — это сокращение от Кинг-Конг. Он спит в колыбели в доме Бена».

«Доктор Пикер сказал, что обезьян невозможно приучить к дому».

«Я не приматолог, но иногда мне кажется, что животные гораздо более сговорчивы, чем люди».

Звук двигателя автомобиля привлек мои глаза к дороге. Наступила темнота, скрывающая детали, но сквозь нее пробивался свет пары фар.

«...один из самых уравновешенных людей, которых вы когда-либо встречали. Папа не возражал бы, если бы он пошел учиться в мед; острову не помешал бы молодой врач.

Но у него много времени — ему нужно содержать большую семью».

«В своем письме ко мне, — сказал я, — ваш отец упомянул о выходе на пенсию».

Она улыбнулась. «Я не думаю, что он когда-нибудь полностью уйдет на пенсию, но с тремя тысячами человек на этом острове ему нужна помощь. Я вносила свой вклад, но...» Она отложила ложку.

«Вы спрашивали раньше, вырос ли я на Аруке, и я сказал, что не совсем. Я родился здесь, но очень рано переехал. Пошел в Темпл, чтобы учиться в медшколе и

осталась в Филадельфии. Я все думала, что должна вернуться сюда, но я выросла городской девочкой и поняла, что мне нравится этот город».

«Я понимаю, что ты имеешь в виду», — сказал Робин. «Маленькие города хороши в теории, но они могут быть ограниченными».

«Именно так. Арук чудесен; вы, ребята, отлично проведете время. Но как постоянное место жительства, это — как бы это сказать? Рискуя показаться элитарным… он просто очень маленький. И кругом вода. Вы просто не сможете уйти далеко, не вспомнив о своей незначительности».

«В прошлом году мы жили на пляже», — сказал Робин. «Были времена, когда океан заставлял меня чувствовать себя невидимым».

«Именно так. Куда ни повернись, везде оно. Иногда я думаю об этом как о большой синей пощечине».

Она откусила еще фрукт. «И потом, есть еще темп. Пересекаешь международную линию перемены дат, и по какой-то причине все движется медленно . Я не самый терпеливый человек в мире».

Глэдис и Шерил принесли поднос на колесиках и кофе, убрали посуду и разлили кофе.

Пэм сказала: «Все было очень вкусно, Глэдис».

«Скажи отцу, чтобы он пришел на ужин. Ему нужно лучше заботиться о себе».

«Я говорю ему это с тех пор, как приехала сюда, Глэдис».

«А я, болван, игнорировал это», — раздался голос из дома.

Очень высокий, очень невзрачный мужчина стоял в проеме двойной двери. Сутулый, тощий, чисто выбритый, лысый, если не считать белых одуванчиков над ушами, у него был узкий безгубый рот, толстый мясистый нос и длинное лицо, упирающееся в деформированный морщинистый подбородок, который заставил меня вспомнить верблюда. Его щеки были впалыми и вялыми, его глазницы были глубокими и мешковатыми. Грустные голубые глаза...

единственная физическая черта, которую он передал своей дочери.

Он носил дешевую на вид белую рубашку поверх мешковатых коричневых брюк, белые носки и сандалии. Его грудь выглядела впалой, его руки были длинными и неуклюжими и покрытыми пятнами от солнца, плоть дряблая на тонких костях. Пластиковые очки висели на цепочке. Его нагрудный карман был завален ручками, докторским фонариком, парой солнцезащитных очков, маленькой белой пластиковой линейкой. Он нес старую черную кожаную медицинскую сумку.

Когда я встал, он помахал мне рукой и неуклюже, вперед головой, двинулся вперед.

Не верблюд. Фламинго.

Прикоснувшись губами к щеке Пэм, он сказал: «Добрый вечер, котенок».

«Привет, пап».

Узкий рот расширился на миллиметр. «Мисс Кастанья. Очень приятно, дорогая». Он коротко пожал кончики пальцев Робина двумя руками, затем взял мою руку, вздохнув, как будто он долго ждал, чтобы сделать это.

«Доктор Делавэр».

Его рука была сухой и вялой, она оказывала слабое давление, а затем соскальзывала, как унесенный ветром лист.

«Я принесу тебе ужин», — сказала Глэдис. «И не говори мне, что ты перекусила в деревне».

«Я этого не делал», — сказал Морленд, сложив ладони вместе. «Я обещаю, Глэдис».

Он сел и осмотрел салфетку, прежде чем развернуть ее. «Я надеюсь, о вас хорошо позаботились. Морская болезнь не надвигается?»

Мы покачали головами.

«Хорошо. Мадлен — прекрасное судно, а Элвин — лучший из капитанов снабжения. Раньше она принадлежала спортсмену с Гавайев. Отлично ходит под парусами, но Элвин модернизировал двигатели, и теперь он действительно хорошо плавает. Он нянчит эту лодку».

«Сколько лодок совершают этот рейс?» — спросил я.

«От трех до шести, в зависимости от заказов, курсирующих между небольшими островами. В среднем мы получаем одну или две партии дважды в месяц».

«Должно быть, это дорого».

«Это действительно увеличивает стоимость товаров».

Шерил вернулась с двумя тарелками, набитыми всем, что мы съели, кроме курицы. К рису были добавлены бобы. Она поставила еду перед Морлендом, и он улыбнулся ей.

«Спасибо, дорогая. Надеюсь, твоя мама не ждет, что я все это закончу».

Шерил хихикнула и поспешила прочь.

Морленд глубоко вздохнул и поднял вилку. «Как поживает твой маленький бульдог?»

«Сплю после прогулки на лодке», — ответил я.

Робин сказал: «Вообще-то, мне лучше пойти проверить его. Извините».

Я проводил ее до лестницы. Когда я вернулся, Морленд смотрел на свою еду, но не притронулся к ней. Пэм сидела на месте, не двигаясь.

Глаза Морленда устремились к черному небу. На мгновение они показались затуманенными. Затем он моргнул, прояснив их. Пэм теребила кольцо для салфетки.

«Думаю, я прогуляюсь», — сказала она, вставая.

«Спокойной ночи, котенок».

«Приятно познакомиться, доктор Делавэр».

"Рад встрече."

Еще один обмен поцелуями, и она ушла. Морленд взял вилкой рис и медленно жевал, запивая водой. «Я очень рад наконец-то с вами познакомиться».

«То же самое, доктор».

«Зовите меня Билл. Могу ли я называть вас Алекс?»

"Конечно."

«Как у вас обстоят дела с размещением?»

«Отлично. Спасибо за все».

«Что вы думаете о моей цитате Стивенсона?»

Вопрос меня сбил с толку. «Отличный ход. Отличный писатель».

«Дом — это моряк», — сказал он. «Это мой дом, и мне приятно видеть вас здесь. Стивенсон так и не добрался до северных Марианских островов, но у него был вкус к островной жизни. Великий мыслитель, а также великий писатель. Великие мыслители могут многое предложить... Я возлагаю большие надежды на наш проект, Алекс. Кто знает, какие закономерности проявятся, когда мы действительно займемся данными».

Он отложил вилку.

«Как я уже говорил, меня особенно интересуют проблемы психического здоровья, потому что они всегда представляют собой самые большие загадки. И я видел несколько захватывающих случаев».

Он направил на меня свои мешковатые глаза. «Например, много лет назад я столкнулся со случаем — полагаю, наиболее близким названием было бы ликантропия, но на самом деле это была не классическая ликантропия».

«Человек-волк?»

«Женщина-кошка . Ты это видела?»

«Во время обучения я видел шизофреников с преходящими животными галлюцинациями».

«Это было больше, чем временно. Тридцатилетняя женщина, довольно привлекательная, милая натура. Вскоре после своего тридцать первого дня рождения она начала отдаляться от семьи и бродить, уставившись на кошек. Потом она начала гоняться за мышами — довольно бесполезно. Мяукала, вылизывалась, ела сырое мясо.

Именно это в конечном итоге привело ее ко мне: разрастающиеся кишечные паразиты, вызванные ее рационом питания».

«Это было постоянное заблуждение?»

«Больше похоже на серию припадков — острых приступов, но они длились все дольше и дольше с течением времени. К тому времени, как я увидел ее, периоды между припадками тоже были нехорошими. Потеря аппетита, плохая концентрация, приступы плача. Расскажите все это психиатру, и он, вероятно, диагностирует психотическую депрессию или биполярное расстройство настроения. Антрополог, с другой стороны, набросился бы на племенные ритуалы или религиозный галлюциноз, вызванный растениями. Проблема в том, что на Аруке нет местных галлюциногенных растений, как и нет никакой дохристианской шаманской культуры».

Он съел еще риса, но, похоже, не почувствовал его вкуса. «Интересно с точки зрения диагностики, не правда ли?»

«Женщина сильно выпила?» — спросил я.

«Нет. И потребление витамина В у нее было достаточным, так что это не был идиопатический синдром Корсакова».

«А как насчет паразитов? Они проникли в ее мозг?»

«Хороший вопрос. Я тоже об этом думал, но ее симптомы сделали невозможным проведение даже грубого неврологического обследования. Она стала довольно агрессивной — рычала, кусала и царапалась до такой степени, что муж привязал ее в ее комнате. Она стала настоящей обузой».

«Звучит жестоко».

Он выглядел огорченным. «В любом случае, симптомы не соответствовали ни одному паразитарному заболеванию, с которым я когда-либо сталкивался, и я смог довольно легко вылечить ее кишечные проблемы. После ее смерти муж отказался от вскрытия, и я констатировал причину смерти как сердечный приступ».

«Как она умерла?»

Он положил вилку. «Однажды ночью она закричала — крик кошки — крик кошки. Громче обычного, поэтому муж пошел проверить. Он нашел ее лежащей

на своей кровати, с открытыми глазами, мертвая».

«Нет никаких доказательств какого-либо отравления?»

«В те дни моя лаборатория была довольно примитивной, но мне удалось проверить ее кровь на очевидные вещи и ничего не найти».

«Какими были ее отношения с мужем?»

Он уставился на меня. «Есть ли какая-то особая причина, по которой ты спрашиваешь об этом?»

«Я психолог».

Он улыбнулся.

«Кроме того», — сказал я, — «вы сказали, что она стала обузой. И что он вошел только потому, что ее кошачий крик был громче. Это подразумевает, что он обычно игнорировал ее. Это не похоже на супружескую преданность».

Он оглядел стол, затем посмотрел мимо него в гостиную, словно проверяя, есть ли мы одни.

«Вскоре после ее смерти», — сказал он, — «ее муж связался с другой женщиной и уехал с острова. Спустя годы я узнал, что он был настоящим Дон Жуаном». Его взгляд опустился в тарелку. «Полагаю, мне лучше это пережить, иначе Глэдис оторвет мне голову».

Съев несколько кусочков овощей, он сказал: «Я соврал. Мне принесли в клинику немного чоу-мейна. Внезапная чрезвычайная ситуация, наплыв медуз на Норт-Бич».

«Пэм мне сказала. Как дети?»

«Болезненная, покрытая рубцами и совершенно необузданная… Есть еще мысли о нашей женщине-кошке?»

«Были ли у нее обмороки или какие-либо другие признаки синкопе?»

«Сердечная аритмия, объясняющая внезапную смерть? Я ничего не обнаружил. И в семейном анамнезе нет сердечных заболеваний. Но мода — внезапная смерть.

У нее остановилось сердце, поэтому я назвал это болезнью сердца».

«Аллергия? Анафилаксия?»

Он покачал головой.

«Никакого пьянства», — сказал я. «А как насчет наркомании?»

«Ее привычки были чистыми, Алекс. Милая леди, правда. До перемен».

«Насколько прочно она была связана, когда спала?»

«Руки и ноги».

«Довольно серьезно».

«Ее считали опасной».

«И в ту ночь, когда она умерла, она была связана».

"Да."

«Возможно, ее что-то напугало или расстроило, — сказал я. — До сердечной недостаточности».

"Такой как?"

«Особенно сильная галлюцинация. Или кошмар».

Он не ответил, и мне показалось, что он рассердился.

«Или», — сказал я, — «что-то реальное».

Он закрыл глаза.

«Возможно», — продолжил я, — «ее муж-донжуан связался с другой женщиной перед ее смертью».

Медленные кивки; глаза оставались закрытыми.

«Связанная ночью», — сказала я. «Но муж и девушка были в соседней комнате? Они занимались любовью у нее на глазах?»

Глаза открылись. «Боже мой. Вы замечательный молодой человек».

«Просто предполагаю».

Еще одна долгая пауза. «Как я уже сказал, я узнал о нем лишь спустя годы, и то только потому, что я лечил его кузена, который жил на другом острове и приехал ко мне лечиться от опоясывающего лишая. Я дал ему ацикловир, и он уменьшил его боль. Полагаю, он чувствовал, что он мне чем-то обязан.

Так вот, он сказал мне, что муж женщины-кошки только что умер и упомянул меня на смертном одре. Он был женат еще три раза».

«Еще какие-нибудь загадочные смерти?»

«Нет, три развода. Все потому, что он не мог перестать флиртует. Но когда он лежал, съедаемый раком легких, с полностью разрушенной грудью, он признался, что мучил свою первую жену. С самого начала. На следующий день после свадьбы она увидела, как он убил кошку, которая забралась к ним во двор и съела курицу. Он задушил ее, отрубил ей голову и бросил тушку в нее, смеясь. Вскоре она узнала о его изменах. Когда она пожаловалась, он обозвал ее сукой и послал чистить курятник.

Это стало обычным делом, когда они ссорились. Спустя годы у нее начались симптомы. Чем больше она становилась встревоженной, тем меньше он заботился о том, чтобы скрыть свое

дела. В последние месяцы ее жизни другая женщина фактически жила с ними, якобы для уборки дома. В ночь ее смерти муж и подруга шумно занимались любовью. Жена вскрикнула в знак протеста, и они посмеялись над ней. Это продолжалось некоторое время, затем она вошла в режим кошки и начала мяукать. Затем шипеть. Затем кричать. Он коснулся одной щеки, и плоть закачалась. «Они вошли в ее комнату и продолжили... перед ней. Она напряглась, крича. Я уверен, что ее кровяное давление резко подскочило. Наконец, она издала последний крик».

Он отодвинул тарелку.

«Предсмертная исповедь», — сказал он. «Вина — великий мотиватор».

«Измены», — сказал я. «Сплетничать?»

Он ничего не говорил несколько секунд. Потом: «Мне это нравится». Но его голос звучал совсем не радостно. «Так о чем мы говорим, диагностически? Маниакально-депрессивный, отмеченный какой-то примитивной кошачьей идентификацией? Или полномасштабная шизофрения?»

«Или сильная реакция на стресс. Были ли вообще в семье психиатрические заболевания?»

«Ее мать была... угрюмой». Он наклонился ближе, лысая макушка блестела, как страусиное яйцо. «Умереть вот так. Это было из-за страха? Стыда? Может ли человек действительно умереть от разочарования ? Или она страдала от какой-то физической ненормальности, которую я не был достаточно умен, чтобы обнаружить? Вот что я имею в виду, говоря о головоломках.

Мы задокументируем это дело».

«Интересно», — сказал я, думая о страданиях женщины-кошки.

«У меня их гораздо больше, сынок. Еще много, еще много». Рука начала тянуться. На мгновение я подумал, что он положит ее на мою, но она приземлилась на стол и осталась там, слегка дрожа.

«Я так рада, что вы здесь и можете мне помочь».

«Рад быть здесь».

Лай заставил нас обоих обернуться. Робин вернулся со Спайком на поводке.

Морленд просиял. «О, посмотрите на него » .

Он подошел и присел, протянув руку ладонью вниз.

Спайк тяжело дышал и подпрыгнул, а затем ткнулся носом в пах старика.

«О, боже мой», — сказал Морленд, смеясь и вставая. «Ты дружелюбный малый... Он уже пообедал?»

«Он только что закончил, — сказал Робин, — и мы немного прогулялись».

«Прекрасно», — рассеянно сказал Морленд. «У вас двоих есть планы на завтра? Если вы готовы, можете попробовать заняться сноркелингом на Южном пляже. Рифы там красивые, а рыба подходит прямо к мелководью, так что вам не нужны аквариумы. У меня есть для вас лишний джип».

Он порылся в кармане, вытащил несколько ключей и отдал их мне.

«Спасибо», — сказал я. «Когда вы хотите начать работать?»

Он улыбнулся. «Мы уже это сделали».

Глава

6

Мы прошли обратно через галерею, обитую шелковыми обоями. Морленд двигался скованно, несмотря на большие шаги, а Робин и я замедляли шаг из-за него.

«Мне нравятся ваши картины», — сказал я.

Он озадаченно посмотрел. «А, это они. Их сделала моя покойная жена».

Он не проронил ни слова, пока мы не достигли вестибюля и наверху, неподалеку от апартаментов Пикеров, не хлопнула дверь.

«Я слышал о поведении Лаймана за ужином», — сказал он, остановившись. «Я извиняюсь».

«Ничего страшного».

«Они пробудут здесь всего неделю или около того. Она уже почти закончила то, ради чего сюда приехала. Ему нечего делать, и это часть проблемы. Он недоволен отсутствием экзотических форм».

«Он, возможно, все еще надеется найти их», — сказал я. «Завтра утром они пролетят над баньяновым лесом».

Тонкие руки скрещены на груди. «Завтра?»

«Вот что он сказал».

«Летать на чем?»

«Самолет, принадлежащий человеку по имени Гарри Амальфи».

«Боже мой. Это кучи хлама. Гарри купил их из излишков много лет назад, ожидая, что я найму его опылять урожай. Я решил использовать только органические

борьба с вредителями, пытался объяснить ему это. Даже после того, как я ему компенсировал, он убедил себя, что я его погубил.”

«Ты ему все равно заплатил?» — спросил Робин.

«Я дал ему что-то, потому что он проявил инициативу. Я предложил ему использовать деньги, чтобы открыть бизнес по ремонту автомобилей. Он и его сын знают, как это сделать. Вместо этого он потратил все до копейки и с тех пор не проявлял никакой инициативы.

Нет смысла подниматься в одной из этих колымаг. Что они ожидают увидеть?

«Лес».

«Там внизу ничего нет. Район в основном принадлежит флоту, остальное — общественное достояние, которое давно бы расчистили, если бы не то, что там небезопасно. Мины, оставленные японцами. И кто будет их запускать? Гарри не был наверху уже много лет. И он пьет».

«У Пикера есть лицензия пилота».

Он покачал головой. «Я должен поговорить с ними. Эти мины представляют реальную опасность, если он попытается приземлиться. Я установил колючую проволоку вдоль восточной стены моей собственности, чтобы никто не перелез через нее. Мне лучше пойти туда прямо сейчас».

«Он может быть невосприимчив», — сказал я.

«О... да, вы, вероятно, правы. Тогда завтра утром... Теперь, что касается вашего отдыха здесь, в доме, у нас нет приема телевидения, но радио в вашей комнате должно работать. Также есть небольшая библиотека с другой стороны столовой». Он слегка помахал рукой. «Переделанная серебряная комната. Вы, возможно, не найдете там много интересного. В основном сжатые книги и биографии. В вашем офисе и в моем есть еще много книг. Периодика поступает вместе с провизией. Если есть что-то конкретное, что вам интересно почитать, я сделаю все возможное, чтобы найти это для вас».

Он медленно наклонился и погладил Спайка. «Ну, теперь я тебя отпущу. Тебе что-нибудь нужно?»

Робин сказал: «На улице так приятно, что я подумал, что мы могли бы прогуляться еще немного».

Морленд радостно кивнул. «Вы заметили сладость в воздухе?

Я сажала ради аромата. Плюмерия, ночной жасмин, старые розы, всякие штуки».

«Сборщик сказал, что почва плохая», — сказал я.

«Он прав. Все остатки вулканического пепла попали в джунгли, а остальная часть острова слишком богата солью и кремнием. В некоторых местах земля опускается всего на пару футов, прежде чем вы натыкаетесь на кораллы. За исключением нескольких сосен, посаженных японцами, это место было кустарником, когда я его купил. Я привез лодки верхнего слоя почвы и добавок. На это ушли годы. Получилось довольно неплохо. Хотите посмотреть — нет, простите, я не буду прерывать вашу прогулку».

«Мы бы с удовольствием», — сказал Робин.

Он моргнул. «Я думаю, ты добр к старому зануде. Но в моем возрасте берешь то, что получаешь — пошли, собачонка».


За домом был двор, засаженный розовыми садами с бирючиной и аккуратно подстриженными цветниками. Большие хвойные деревья, некоторые из которых были подрезаны в скудном, изящном японском стиле. Затем более свободные посадки пальм и папоротников и дорожки из щебня, выложенные низкорослыми лилиями. Искусно размещенные прожекторы обеспечивали ровно столько освещения, чтобы было достаточно для безопасного прохода. Ботанические ароматы смешивались в странных сочетаниях. Иногда результат был приторным.

«Это уходит корнями в прошлое», — сказал Морленд, указывая на деревянную беседку в задней части лужайки. Сбоку высоковольтные точки высвечивали травяной теннисный корт без сетки, затем еще больше травы. Слева стояла группа зданий с плоскими крышами: одно огромное строение, похожее на ангар, и несколько сараев поменьше.

Морленд подвел нас к ним, сказав: «Слишком темно, чтобы что-то разглядеть, но у меня за беседкой есть всякая всячина. Цитрусовые, сливы, персики, столовый виноград, бананы, овощи. Можете смело отправляться собирать завтра. Все можно есть».

«Вы самодостаточны?» — спросил я.

«По большей части. Мясо, рыбу и молочные продукты я покупаю для персонала и гостей. Раньше я держал стадо коз ради молока, но мы не потребляли достаточно, чтобы оправдать его. Как я вам написал, я провожу исследования в области питания.

Иногда для деревни остается излишек».

«Выращивают ли люди в деревне что-нибудь?»

«Немного», — сказал он. «Это не сельскохозяйственная культура».

Когда мы приблизились к хозяйственным постройкам, он сказал: «Это мои офисы, лаборатории и склады. Твой офис — ближайшее бунгало, и я также выделил для тебя студию, Робин, прямо по соседству. Хорошая комната с окнами на север и мансардным окном. Моя жена раньше рисовала там. Как твое запястье?»

"Лучше."

Он снова остановился. «Можно?» Подняв ее руку, он очень осторожно согнул сустав. «Никакого хруста. Хорошо. Лед при остром воспалении и тепло при боли. Держите его расслабленным, и он должен хорошо срастись. Южная лагуна остается очень приятной круглый год. Плавание — это упражнение с низким сопротивлением, которое укрепит мышцы, не перегружая сустав».

Отпустив ее руку, он посмотрел в темноту.

«Наверное, мне стоит перекопать часть этого газона. Это невероятно трудоемко и бесполезно, но я вырос на ранчо, и запах свежей травы возвращает меня в детство».

«Где ранчо?» — спросил я.

«Сонома, Калифорния. Отец выращивал сливы Санта-Роза и виноград Пино-нуар».

Мы продолжили идти.

«Вы принимаете здесь пациентов?» — спросил я.

«Нет, это делается в городской поликлинике. Рентгеновский аппарат там есть, и это намного удобнее для жителей деревни».

«Итак, какие у вас здесь лаборатории?»

«Исследования. Я давно интересуюсь альтернативными пестицидами — кто-нибудь из вас брезглив?»

«О чем?» — спросил Робин.

«Естественное хищничество». Он моргнул. «Бесхребетные создания».

«Если они ползают по мне, значит, я ползаю».

Он рассмеялся. «Я очень надеюсь, что нет, дорогая. Если тебе когда-нибудь будет интересно, у меня есть несколько очень интересных образцов».

«Вы держите здесь живые образцы?»

Он повернулся, чтобы похлопать ее по плечу. «Под замком в том большом здании. Мне жаль, дорогая. Я должен был сказать тебе. Иногда я забываю, какими становятся люди».

«Нет, все в порядке», — сказала она. «Когда я была ребенком, у меня был тарантул в качестве домашнего животного».

«Я этого не знал», — сказал я.

Она рассмеялась. «И мои родители тоже. Подруга дала мне его, когда ее мать заставила ее избавиться от него. Я прятала его в коробке из-под обуви в шкафу несколько недель.

Потом это обнаружила моя мама. Один из самых памятных эпизодов моего детства».

«У меня есть тарантулы», — сказал Морленд. В его голосе слышалось волнение. «Они действительно замечательные, когда узнаешь их поближе».

«У меня он был не такой уж большой, может, дюйм длиной. Думаю, он был из Италии».

«Вероятно, итальянский паук-волк. Lycosa tarentula. Вот тебе кое-что, Алекс: когда-то считалось, что укус итальянского волка вызывает безумие —

плач, спотыкание и танцы. Вот откуда танец тарантелла получил свое название. Чушь, конечно. Эта мелочь безобидна.

«Хотелось бы, чтобы вы были там и убедили мою маму», — сказала Робин.

«Она смыла его».

Морленд поморщился. «Если вы хотите увидеть еще один, я могу вам помочь».

«Конечно», — сказала она. «Если ты не против, Алекс».

Я уставился на нее. Вернувшись домой, она позвала меня отмахиваться от комаров и мух.

«Обожаю это видеть», — сказал я. Мистер Мачо.

«Боюсь, вам лучше оставить его снаружи», — сказал Морленд, глядя на Спайка. «Собаки по сути своей волки, а волки — хищники со всеми вытекающими отсюда гормональными выделениями. Мелкие суетливые вещи могут вызвать у него агрессивную реакцию. Я не хочу расстраивать его. Или их».

«Люди тоже хищники», — сказал я.

«Совершенно определенно», — сказал Морленд. «Но мы, похоже, по природе боимся их, и они могут с этим справиться».


Мы привязали Спайка к дереву, дали ему собачий крекер со вкусом сыра и сказали, что скоро вернемся.

Морленд отвел нас в здание, похожее на ангар. Входом была серая металлическая дверь.

«Японская офицерская баня», — сказал он, открыв замочную скважину. «У них здесь были травяные грязевые ямы, мокрый и сухой пар, пресные и соленые бассейны. Соленую воду привозили с пляжа на грузовиках».

Он щелкнул выключателем, и свет залил комнату без окон. Белая плитка на всех поверхностях. Пусто. Еще одна серая дверь, закрытая. Без замка.

«Осторожнее, — сказал он. — Мне нужно сделать свет тусклым. Вниз ведет тринадцать ступенек».

Открыв вторую дверь, он щелкнул одним из переключателей, и слабая, бледно-голубая дымка замерцала, пробуждаясь к жизни.

«Тринадцать ступенек», — повторил он и стал вслух считать, пока мы следовали за ним по каменному пролету, хватаясь за холодные металлические поручни.

Внутри было намного прохладнее, чем в главном доме. Внизу была заглубленная область, может быть, шестьдесят футов в длину. Бетонные стены и полы. Полы были отмечены несколькими прямоугольниками. Швы, где был залит бетон для заполнения ванн.

Узкие окна, расположенные так высоко, что почти касались потолка, пропускали слабые точки лунного света. Прозрачное проволочное стекло. Голубой свет исходил от нескольких флуоресцентных лампочек, установленных вертикально на стенах. Когда мои глаза привыкли к полумраку, я различил еще один лестничный пролет в дальнем конце.

Приподнятое рабочее пространство: письменный стол и стул, шкафы для хранения вещей, лабораторные столы.

Широкий проход тянулся через центр затопленной зоны. Металлические ребра по обеим сторонам: десять рядов стальных столов, прикрученных к бетону.

На столах стояли десятки десятигаллонных аквариумов, накрытых крышками из проволочной сетки. Некоторые резервуары были полностью темными. Другие светились розовым, серым, лавандовым, более синим.

Изнутри доносятся случайные звуки: шорохи и царапанье, внезапные удары, стук чего-то твердого о стекло.

Паника при попытке побега.

Странная смесь запахов наполнила мой нос. Гнилая растительность, экскременты, торфяной мох. Мокрое зерно, вареное мясо. Потом что-то сладкое — фрукты на грани гниения.

Рука Робина в моей руке была такой же холодной, как поручни.

«Добро пожаловать в мой маленький зоопарк», — сказал Морленд.

Глава

7

Он провел нас мимо первых двух рядов и остановился у третьего. «Какая-то система классификации была бы умной, но я знаю, где все находятся, и я тот, кто их кормит».

Повернув налево, он остановился у темного резервуара. Внутри был пол из мульчи и листьев, над ним — путаница голых веток. Больше я ничего не видел.

Он вытащил что-то из кармана и зажал между пальцами. Гранулят, мало чем отличающийся от сухого корма Спайка.

Проволочная крышка была зажата; он ослабил ее и нажал, обнажив уголок.

Вставив два пальца, он покачал шарик.

Сначала ничего не произошло. Затем, быстрее, чем я мог себе представить, мульча вздрогнула, словно в объятиях небольшого землетрясения, и что-то взметнулось вверх.

Через секунду еда исчезла.

Робин прижалась ко мне.

Морленд не двинулся с места. То, что забрало пулю, исчезло.

«Австралийский садовый волк», — сказал Морленд, закрепляя верхушку. «Двоюродный брат вашего итальянского друга. Как и тарантул, они зарываются и ждут».

«Похоже, ты знаешь, что ему нравится», — сказала Робин. Я услышал разницу в ее голосе, но незнакомец мог бы и не заметить.

«То, что она любит — эта просто леди — это животный белок. Предпочтительно в жидкой форме. Пауки всегда разжижают свою пищу. Я смешиваю насекомых, червей,

мышей, что угодно, и создаю бульон, который замораживаю и размораживаю. Это то же самое, сжатое и высушенное заморозкой. Я сделал это, чтобы посмотреть, адаптируются ли они к твердой пище.

К счастью, многие из них так и сделали».

Он улыбнулся. «Странное призвание для вегетарианца, не правда ли? Но какой выбор? Она под моей ответственностью... Пойдем со мной, может, мы сможем вернуть какие-то воспоминания».

Он открыл еще один аквариум в конце ряда, но на этот раз он просунул руку, вытащил что-то и положил на предплечье. Одна из вертикальных лампочек была достаточно близко, чтобы выделить свою форму на его бледной плоти. Паук, темный, волосатый, длиной чуть больше дюйма. Он медленно полз к его плечу.

«Это похоже на то, что нашла твоя мать, дорогая?»

Робин облизнула губы. «Да».

«Ее зовут Джина». Пауку, теперь уже на его ошейнике: «Добрый вечер, сеньора». Затем Робину: «Хочешь подержать ее?»

"Наверное."

«Новый друг, Джина». Словно поняв, паук остановился. Морленд нежно поднял его и положил на ладонь Робин.

Он не шелохнулся, затем поднял голову и, казалось, изучал ее. Его рот двигался, жуткая синхронизация губ.

«Ты милая, Джина».

«Мы можем послать один твоей матери», — сказал я. «По старой памяти».

Она рассмеялась, и паук снова остановился. Затем, двигаясь с механической точностью, он подошел к краю ее ладони и заглянул за край.

«Там внизу ничего нет, кроме пола», — сказал Робин. «Полагаю, ты хочешь вернуться к папе».

Морленд забрал его, погладил по животу, положил обратно в домик и пошел дальше.

Достав свой врачебный фонарик, он указал на образцы.

Бесцветные пауки размером с муравьев. Пауки, похожие на муравьев. Нежное зеленое существо с полупрозрачными, лаймового цвета ногами. Австралийский гигропода, похожий на палочку. («Чудо сохранения энергии. Тонкое телосложение не дает ему перегреваться».) Огромный клыкастый паукообразный, чей кирпично-красный панцирь и лимонно-желтое брюшко были настолько яркими, что напоминали бижутерию.

Борнейский прыгун, чьи большие черные глаза и волосатое лицо придавали ему вид мудрого старца.

«Посмотрите на это, — сказал он. — Я уверен, что вы никогда не видели такой паутины».

Указывая на зигзагообразную конструкцию, похожую на гофрированную бумагу.

« Аргиопа, вращающийся шар. Специально разработан для привлечения пчел, которых он любит есть.

Этот центральный «X» отражает ультрафиолетовый свет таким образом, что привлекает к себе пчел. Все сети очень специфичны и обладают невероятной прочностью на разрыв. Многие используют несколько типов шелка; многие пигментированы с прицелом на конкретную добычу. Большинство из них ежедневно модифицируются, чтобы приспособиться к изменяющимся обстоятельствам. Некоторые используются в качестве брачных лож. В общем, прекрасный обман».

Его руки летали, а голова качалась. С каждым предложением он становился все более оживленным. Я знал, что очеловечиваю, но существа, казалось, тоже были взволнованы. Выходили из тени, чтобы показать себя.

Не та паника, которую я слышал раньше. Плавные, почти неторопливые движения. Танец взаимного интереса?

«…почему я концентрируюсь на хищниках, — говорил Морленд. — Почему я так беспокоюсь о том, чтобы они были в форме».

На его костлявой руке покоилось нечто ярко-розовое, похожее на краба. «Конечно, естественное хищничество не новость. В 1925 году моль левуана угрожала всему урожаю кокосов на Фиджи. Были завезены паразиты тахиниды, и они прекрасно справились со своей задачей. На следующий год особенно прожорливая чешуйчатка-деструктор была уничтожена жуком-кокцинеллидой.

И я уверен, вы знаете, что садоводы годами использовали божьих коровок против тли. Я развожу их, чтобы защитить свои цитрусовые деревья, на самом деле». Он указал на аквариум, который, казалось, был устлан красным ковром. Палец по стеклу заставил ковер двигаться. Тысячи миниатюрных Фольксвагенов, пробка из божьих коровок. «Так просто, так практично. Но ключ в том, чтобы поддерживать их питательную ценность».

Мы прошли дальше по ряду, и он остановился и глубоко вздохнул. «Если бы не предубеждения общественности, эту красавицу и ее соотечественников можно было бы обучить очищать дома от крыс».

Посветив фонариком в темный резервуар, он увидел что-то наполовину прикрытое листьями.

Он медленно выполз, и мой желудок сжался.

Три дюйма в ширину и более чем в два раза длиннее, ноги толщиной с карандаш, волосы грубые, как щетина кабана. Он оставался неподвижным, когда свет омывал его. Затем он широко открыл рот — зевнул? — и погладил отверстие клешнями, похожими на когти.

Когда Морленд развязал сетку, я обнаружил, что отступаю назад. Его рука вошла внутрь; еще одна пуля болталась.

В отличие от австралийского волка, этот волк ел пищу лениво, почти застенчиво.

«Это Эмма, и она избалована». Одна из лап паука толкнула его палец, потирая его. « Это тарантул из фильмов категории B, но на самом деле это Grammostola, с Амазонки. В своей естественной среде обитания она ест мелких птиц, ящериц, мышей, даже ядовитых змей, которых она обездвиживает, а затем раздавливает.

Видите ли вы преимущества в борьбе с вредителями?»

«Почему она не использует свой собственный яд?» — спросил я.

«Большинство паучьих ядов не могут причинить вреда, за исключением очень маленькой добычи. Можете быть уверены, что у избалованной мадам Эммы не хватит терпения ждать, пока токсин подействует. Несмотря на ее кажущуюся леность, она очень нетерпелива, когда проголодается. Все волки такие; они получили свое название, потому что преследуют свою добычу. Должен признаться, они мои любимчики. Такие умные. Они быстро распознают людей. И они реагируют на доброту. Все тарантулы реагируют. Вот почему твоя маленькая Ликоза стала таким хорошим питомцем, Робин».

Взгляд Робина был прикован к чудовищу.

Морленд сказал: «Ты ей нравишься».

«Я очень на это надеюсь».

«О да, определенно любит. Когда ей кто-то не нравится, она отворачивается — настоящая дебютантка. Не то чтобы я часто привожу сюда людей. Им нужен покой».

Он погладил огромного паука, убрал руку и накрыл аквариум.

«Насекомые и паукообразные великолепны, структурно и функционально. Я уверен, вы слышали все эти клише о том, как они конкурируют с нами, в конечном итоге приведут нас к вымиранию. Чушь. Некоторые виды становятся довольно успешными, но многие другие хрупкие и не выживают. Энтомологи годами пытаются выяснить, что приводит к успеху. Популярная академическая модель — Monomorium pharaonis — обыкновенный муравей.

Многие должности были предоставлены на основе исследований того, что заставляет Monomorium тикать. Общепринятое мнение заключается в том, что есть три важных критерия:

устойчивость к обезвоживанию, кооперативные колонии с несколькими плодовитыми королевами и способность быстро и эффективно перемещать колонию. Но есть насекомые с этими же самыми чертами, которые терпят неудачу, а другие, как муравей-плотник, преуспевают, несмотря на то, что у них нет ни одной из них».

Он пожал плечами.

«Загадка».

Он продолжил экскурсию, указывая на палочников, богомолов с зазубренными челюстями, гигантских шипящих мадагаскарских тараканов, покрытых хитиновой броней, навозных жуков, катающих свои зловонные сокровища, словно гигантские медицинские шарики, крепких, черных жуков-падальщиков («Представьте, что они могли бы сделать, чтобы решить проблемы свалок, которые у вас есть на материке»). Танк за танком ползающих, карабкающихся, мечущихся, трещащих, скользящих существ.

«Я держусь подальше от бабочек и мотыльков. Слишком короткоживущие и им нужно пространство для полета, чтобы быть по-настоящему счастливыми. Все мои гости хорошо приспосабливаются к тесноте, и многие из них достигают удивительного долголетия — моей Lycosa десять лет, а некоторые пауки живут вдвое или втрое дольше… Я вам наскучил?»

«Нет», — сказала Робин. Ее глаза были широко раскрыты, и это не было похоже на страх.

«Они все впечатляют, но Эмма...ее размер».

«Да». Он быстро подошел к баку в последнем ряду. Больше остальных, не менее двадцати галлонов. Внутри несколько камней образовали пещеру, которая затеняла пол из древесной щепы.

«Мой бронтозавр», — сказал он. «Его предки, вероятно, сосуществовали с динозаврами».

Указывая на то, что, по всей видимости, было продолжением скалы.

Я остался в стороне, оглядываясь и готовясь к еще одному движению, от которого замирает сердце.

Ничего.

И вот оно там. Не двигаясь. Принимая форму на моих глазах: То, что я считал каменной плитой, было органическим. Выступающим из пещеры.

Плоский, сегментированный. Как плетёный коричневый кожаный кнут.

Семь-восемь дюймов в длину.

Ноги на каждом сегменте.

Усики толстые, как струны виолончели.

Подергивание усиков.

Я отошёл ещё дальше, ожидая, когда Морленд начнёт игру в шарики.

Он прижался лицом к стеклу.

Из пещеры выползло еще больше людей.

По крайней мере, фут длиной. Шипы на конце хвоста дрожали.

Морленд постучал по стеклу, и несколько пар ног зашарили в воздухе.

Затем резкое движение, звук, похожий на щелчок пальцами.

«Что… это?» — спросил Робин.

«Гигантская сороконожка Восточной Азии. Эта спряталась на одном из судов снабжения в прошлом году — на самом деле, на судне Брэди. Я получаю много своих образцов таким образом».

Я вспомнил нашу поездку на «Мадлен». Спали под палубой, в одних плавках.

«Он значительно более ядовит, чем большинство пауков», — сказал он. «И я еще не дал ему имени. Пока еще не научил его любить меня».

«Насколько ядовитым является значение?» — спросил я.

«Зафиксирован только один летальный исход. Семилетний мальчик на Филиппинах. Самая распространенная проблема — вторичная инфекция, гангрена.

Может произойти потеря конечности».

«Вас когда-нибудь кусали?» — спросил я.

«Часто», — улыбнулся он. «Но только среди человеческих детей, которые не хотели вакцинироваться».

«Очень впечатляюще», — сказал я, надеясь, что мы прошли. Но между пальцами Морленда оказалась еще одна пуля, и прежде чем я успел это понять, еще один угол сетки оттянулся назад.

На этот раз не болталось. Он бросил еду в клетку сороконожки с высоты одного фута.

Животное проигнорировало это.

Морленд сказал: «Будь по-твоему», — и снова закрепил верх.

Он направился по центральному проходу, а мы последовали за ним.

«Вот и все. Надеюсь, я вас не оттолкнул».

«Значит, ваши исследования в области питания посвящены именно им», — сказал я.

«В первую очередь. Они могут многому нас научить. Я также изучаю веб-шаблоны, разные другие вещи».

«Удивительно», — сказал Робин.

Я уставился на нее. Она улыбнулась уголком рта. Ее рука потеплела. Ее пальцы начали щекотать мою ладонь, затем опустились. Сползая вниз по внутренней стороне запястья.

Я попытался вырваться, но она держала меня крепко. Полная улыбка.

«Я рад, что ты так думаешь, дорогая», — сказал Морленд. «Некоторые люди испытывают отвращение. Неизвестно».


Позже, в нашем номере, я попытался отомстить, подойдя к ней сзади, когда она смывала макияж, и легонько почесав ей шею.

Она взвизгнула и вскочила на ноги, схватив меня, и мы оказались на полу.

Я залез на нее сверху и пощекотал ее еще немного. «Интересно? И вдруг я живу с Женщиной-пауком ? Начнем новое хобби, когда вернемся?»

Она рассмеялась. «Во-первых, давайте узнаем рецепт этих гранул…

На самом деле, это было увлекательно, Алекс. Хотя теперь, когда я оттуда вышел, мне снова становится жутко.

« Размер некоторых из них», — сказал я.

«Это был не совсем обычный вечер, это точно».

«Что вы думаете о нашем хозяине?»

«Очень эксцентрично. Но изысканно. Мило».

"Дорогой?"

«Я не против этого с его стороны. Он из другого поколения. И, несмотря на свой возраст, он по-прежнему страстный. Мне нравится страсть в мужчине».

Она освободила руку и провела ею по моей. «Кучи-ку!»

Я прижал ее к себе. «Ах, моя маленькая Ликоза, я тоже страстная !»

Она потянулась. «Похоже на то » .

Я оскалил зубы. «Держи меня и раздави, Арахноделла, — преврати меня в жидкость».

«Ты смеешься, — сказала она, — но только подумай, что я могла бы сделать, будь у меня еще шесть рук».

Глава

8

На следующее утро за завтраком нас ждали ласты, трубки, полотенца и маски.

«Джип впереди», — сказала Глэдис.

Мы быстро поели и нашли машину, припаркованную у фонтана. Одна из тех голых моделей с брезентовым верхом, которые так любят дети в Беверли-Хиллз и Сан-Марино, когда притворяются сельскими жителями. Эта была настоящей: запотевшие пластиковые окна, грубая белая краска, никакой стереосистемы за четыре цифры.

Как только я завел двигатель, из дома выскочили Пикеры, махая мне руками.

«Подвезти в город?» — крикнул Лайман. Они снова были в хаки, с зелеными шляпами. На шее у него висел бинокль, а в бороде расцвела широкая желтая улыбка. «Поскольку это было наше одолженное транспортное средство, не вижу, как вы можете прилично отказаться».

«Я бы об этом не подумал», — сказал я.

Они забрались сзади.

«Спасибо», — сказала Джо. Ее глаза налились кровью, а рот был плотно сжат.

Спайк, сидя на коленях у Робина, проворчал:

«Поговорим о брахицефалии», — сказал Пикер. «Он может дышать?»

«По-видимому», — сказал Робин.

«Где бы вам хотелось, чтобы я вас высадил?» — спросил я.

«Я тебя направлю. На этой штуке ужасные толчки, так что следи за выбоинами».

Я проехал через ворота, джип скользил по свежему асфальту, мчась по дороге, вымощенной пальмами. Вскоре показался океан, чистый, нетронутый прибоем. Когда мы приблизились к гавани, вода устремилась к нам; ехать к ней было все равно что падать в коробку с сапфирами. Я вспомнил комментарий Пэм о большой синей пощечине.

Пикер сказал: «Вы заметили дисковые телефоны в доме? Слава богу, это не две банки и веревка».

Робин положила руку мне на ногу и повернулась к нему, улыбаясь. «Если тебе не нравится, зачем оставаться?»

«Нам нравится», — быстро сказала Джо.

«Отличный вопрос, мисс Крафтсперсон», — сказал ее муж. «Если бы это зависело от меня, мы бы не оставались. Если бы это зависело от меня, мы бы не оставались в радиусе тысячи миль от этого острова. Но исследования доктора Вайфа срочные. Слышал, вы видели зоо-этту вчера вечером. Богатая версия светлячка в банке. Никакой систематизации. С научной точки зрения это пустая трата времени».

Спайк поднял голову и уставился. Пикер попытался погладить его, но он отступил и снова свернулся на коленях Робина.

«Кобалы, — сказал Пикер, — всегда выбирают самок » .

«Это неправда, Ли», — сказала его жена. «Когда я была маленькой, у нас был миниатюрный шнауцер, и он предпочитал моего отца».

«Потому что, дорогая, он познакомился с твоей матерью».

Он не прочь посмеяться сам по себе. «Гормоны. Собаки охотятся на женщин, мужчины — на сук».

Он начал напевать. Спайк зарычал.

«Я не меломан», — сказал Пикер.

«Наоборот», — сказал Робин. «Ему нравится мелодия, но кислые ноты сводят его с ума».


На Фронт-стрит Пикер сказал: «Идите направо».

Я ехал на север, параллельно набережной. В доке не было лодок, а заправка была все еще закрыта, на колонке был вывешен график выдачи топлива. Пара детей катались на велосипедах вверх и вниз по набережной, женщина толкала

детская коляска. Мужчины сидели, опустив ноги в воду, а один лежал, вытянувшись на причале, и спал.

«Где аэродром?»

«Просто продолжай идти».

Мы прошли мимо магазинов. В воздухе висел резкий запах соленой воды; температура была идеальной — восемьдесят. Окна торгового поста тетушки Мэй были заполнены выцветшими футболками и сувенирами, а над входом висели вывески с рекламой почтовых услуг, закусок и обналичивания чеков. По соседству находился рынок Арук — два открытых прилавка с фруктами и овощами. Несколько женщин сжимали и упаковывали товары. Когда мы проходили, некоторые из них улыбнулись.

Соседнее здание было белым и закрытым вывеской Budweiser, давно исчерпавшей неон — SLIM'S ORCHID BAR. Тощие, оборванные особи ссутулились перед ним, держа в руках длинные шеи. Фасад Chop Suey Palace был красным с золотыми буквами, а каменные собаки Fu охраняли дверь. Перед ним были расставлены три уличных столика. За одним из них сидел темноволосый мужчина, пил пиво и что-то гонявший по тарелке палочками для еды. Он поднял глаза, но не улыбнулся.

Затем появились еще несколько магазинов, все пустые, некоторые окна заколочены досками, затем — свежепобеленное блочное строение с несколькими припаркованными перед ним автомобилями и вывеской: МУНИЦИПАЛЬНЫЙ ЦЕНТР. Северный пляж начинался с барьерного рифа и пальм, песчаных дюн, усеянных кустами белоцветковой сливы.

Справа мощеная дорога вилась по склону холма. Оштукатуренные дома наверху превратились в ванильную помадку под утренним солнцем. Я заметил церковный шпиль и медный пик под ним.

«Там находится клиника?»

«Ага», — сказал Пикер. «Продолжай».

Больше никаких выходов не появлялось, пока мы продолжали обнимать верхний берег острова. Никакой замочной скважины на северной стороне, и вода была немного более активной. Разрозненные пловцы лениво поглаживали, а загорающие предлагали себя, как кусочки теста для печенья, но птиц было намного больше, чем людей, их стаи искали у кромки воды в поисках завтрака.

Фронт-стрит заканчивалась парковкой на шесть мест. На востоке была пятнадцатифутовая стена из необрезанного бамбука. Написанные от руки знаки гласили: ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ

и ТУПИК БЕЗ ВЫХОДА.

Пикер наклонился вперед и указал через мое плечо на пролом в бамбуке. «Там».

Я свернул на грунтовую тропу, настолько узкую, что бамбук задевал бока джипа. Проехав сотню ярдов, я увидел дом.

Больше похоже на Кейп-Код, чем на Таити, его растрескавшиеся доски давно не были белыми. Переднее крыльцо было завалено хламом, а из смоляной крыши торчала дымовая труба.

Собственность была широкой и плоской, может быть, пятнадцать акров красной земли, окруженной бамбуковыми стенами. Высокие растения вдоль задней границы выглядели жалкими на фоне двухсот футов отвесной черной скалы.

Западный край вулканического хребта. Горы отбрасывали тени настолько темные и четкие, что напоминали пятна краски.

Меньший дом стоял в пятидесяти футах позади первого. Та же конструкция и состояние, со странным дверным проемом — ярко-белая пряничная лепнина, которая не подходила.

Между двумя зданиями покоилась половина фюзеляжа винтового самолета, его края листового металла были аккуратно срезаны. Остальная площадь представляла собой грязный сад скульптур, усеянный еще большим количеством каркасов самолетов, кучами деталей и несколькими нетронутыми судами.

Когда я подъехал, из большого дома вышел мужчина, одетый только в грязные джинсовые обрезанные шорты, вытирая глаза кулаками и откидывая с лица вялые желтые волосы. Младший из тех, кого мы видели вчера, разделывавших акул.

Пикер откинул пластиковую шторку окна джипа. «Где твой отец, Скип?»

Мужчина снова потер глаза. «Сбоку». Его голос был хриплым, грубым и раздражительным.

«Сегодня утром мы арендуем у него самолет».

Скип попытался это переварить. Наконец он сказал: «Да».

«Где взлетная полоса, Ли?» — спросил Джо.

«Куда угодно; это не большие реактивные самолеты. Давайте поедем».

Они оба вылезли из джипа, и Пикер подошел к Скипу и начал говорить. Джо держалась сзади, рот все еще был занят, руки теребили жилет.

«Бедняжка», — сказала Робин. «Она напугана».

Когда я начал разворачивать джип, из дома вышел еще один мужчина с голым торсом. Цветастые боксерские шорты. Такое же широкое лицо, как у Скипа, но на тридцать лет старше. Покатые плечи и монументальный живот. То, что осталось от его волос, было рыжевато-серым. Двухнедельная щетина покрывала лицо, вызывающее подозрения.

Он указал на нас и подошел к джипу.

«Вы новые гости доктора ?» Тяжелый голос, как у его сына, но не такой сонный. «Амальфи». Его маленькие голубые глаза были налиты кровью, но внимательны, его нос был таким плоским, что почти гладким. Борода была клочковатой и вросшей. Кожа, которую она не прикрывала, представляла собой руины холмиков и складок.

«Что это у тебя?»

«Французский бульдог».

«Никогда не видел ничего подобного во Франции».

Робин погладил Спайка, а Гарри Амальфи откинул голову назад. «Хорошо проводите время, мисс?»

«Очень даже».

«Доктор хорошо к вам относится?»

Она кивнула.

«Ну, не рассчитывай на это». Он облизнул палец и поднес его к ветру.

«Хочешь тоже подняться в воздух?»

"Нет, спасибо."

Он рассмеялся, закашлялся и сплюнул на землю. «Нервничаешь?»

«Может быть, в другой раз».

«Не волнуйтесь, мисс, мои самолеты смазаны и настроены. Я — единственный способ летать здесь».

«Спасибо за предложение», — сказал я и завершил поворот. Амальфи положил руки на бедра и наблюдал за нами, подтягивая шорты. Сборщики вошли в дом со Скипом.

Когда я уезжал, я оглянулся и поближе рассмотрел дом поменьше. Белый молдинг вокруг двери был кольцом акульих челюстей.


Я вышел на Фронт-стрит и поехал обратно в сторону Саут-Бич. Человек с палочками для еды все еще стоял перед Дворцом, и на этот раз он встал, когда мы приблизились, и помахал руками, как будто ловя такси.

Я остановился, и он побежал к обочине. Ему было около сорока, он был среднего роста и худощавого телосложения, с черными волосами, зачесанными на лоб, и черными усами, слишком тонкими, чтобы их было видно издалека. Остальная часть его лица была землистой и гладкой, почти безволосой. На нем были широкие черные солнцезащитные очки Porsche, синяя рубашка с короткими рукавами на пуговицах, брюки из сирсакера и кроссовки Top-Siders. За его столом стоял набитый Filofax рядом с тарелкой лапши с чем-то еще и три пустых Sapporos.

Он сказал «Том Кридман» тоном, который говорил, что мы должны узнать это имя. Когда мы этого не сделали, он недовольно улыбнулся и щелкнул языком. «LA, верно?»

"Верно."

«Нью-Йорк», — сказал он, указывая на свою грудь. «До этого округ Колумбия работал в новостном бизнесе». Он помолчал, затем бросил имена телевизионщиков

сеть и две крупные газеты.

«А», — сказал я, как будто все было ясно. Его улыбка потеплела.

«Не хочешь ли выпить со мной пива?»

Я посмотрел на Робин. Она кивнула.

Мы вышли и подошли к его столику, Спайк на буксире. Он посмотрел на собаку, но ничего не сказал. Затем он просунул голову в открытую дверь ресторана. «Жаки!»

Вышла статная женщина, держа в руке скомканное полотенце. Ее длинные темные волосы были густыми и волнистыми, венчая пухлогубое золотистое лицо. Несколько морщин, но молодая кожа. Ее возраст было трудно определить — где-то от двадцати пяти до сорока пяти.

«Новые гости в замке Ножей», — сказал ей Кридман. «Раунд для всех».

Жаки улыбнулась нам. «Добро пожаловать в Арук».

«Что-нибудь поесть?» — спросил Кридман. «Я знаю, что еще рано, но я обнаружил, что китайская еда на завтрак — это отличный тонизирующий напиток. Наверное, весь этот соевый соус повышает кровяное давление».

"Нет, спасибо."

«Ладно», — сказал Кридман Жаки. «Просто пиво».

Она ушла.

«Ножевой замок?» — спросил Робин.

«Местное прозвище вашего жилья. Разве вы не знали? Японцы владели этим островом; особняк Морленда был их штаб-квартирой. Они использовали местных жителей в качестве рабов, чтобы делать всю грязную работу, импортировали еще больше. Затем Макартур решил захватить все от Гавайев до Токио и разбомбил их к чертям. Когда выжившие японские солдаты пытались закрепиться, рабы схватили все острые предметы, которые смогли найти, покинули свои казармы и закончили работу. Остров Ножей».

Я сказал: «Доктор Морленд сказал, что это из-за формы».

Кридман рассмеялся.

«Похоже, вы провели какое-то исследование», — сказал я.

«Старые привычки».

Жаки принесла пиво, и он бросил ей доллар чаевых. Она выглядела раздраженной и быстро ушла.

Кридман поднял бутылку, но вместо того, чтобы пить, потер верхнюю часть ладони о стекло.

«Что привело вас сюда?» — спросил я.

«Немного отвлекся от реальности. Слишком долго бежал с воротилами и воротилами Кольцевой дороги».

«Вы освещали политику?»

«Во всем своем пошлом великолепии». Он поднял бутылку. «К островному оцепенению».

Пиво было ледяным и восхитительным.

Робин взял меня за руку. Кридман еще немного погладил бутылку, потом Filofax. «Я работаю над книгой. Научно-популярный роман — перемены в жизни, изоляция, внутренняя революция. Островная мистика в ее связи с духом времени конца века». Он улыбнулся. «Больше сказать не могу».

«Звучит интересно», — сказал я.

«Мой издатель на это надеется. Заставил их заплатить мне достаточно, чтобы они надорвали свои задницы, продвигая меня».

«Арук — ваш единственный объект или вы бывали и на других островах?»

«Путешествовал больше года. Таити, Фиджи, Тонга, Маршалловы острова, Гуам, остальные Марианские острова. Приехал сюда в прошлом году, чтобы начать писать, потому что место мертвое, никаких отвлекающих факторов».

Сделав большой глоток, он снова рассмеялся с закрытым ртом. «И как долго ты здесь будешь?»

«Вероятно, через пару месяцев», — сказал я.

«Зачем именно вы здесь?»

«Помогаю доктору Морленду организовать его данные».

«Медицинские данные?»

«Все, что у него есть».

«Какие-то конкретные заболевания вас интересуют?»

«Нет, просто общий обзор».

«Для книги?»

«Если там есть книга».

«Вы ведь психолог, да?»

"Верно."

«Значит, он хочет, чтобы вы провели психологический анализ его пациентов?»

«Мы все еще обсуждаем детали».

Он улыбнулся. «Что это, твоя версия «никаких комментариев»?»

Я улыбнулся в ответ. «Моя версия: мы все еще обсуждаем детали».

Он повернулся к Робину. «А ты, Робин? Какой у тебя проект?»

"Я в отпуске."

«Молодец». Он снова повернулся ко мне. «Еще пива?»

"Нет, спасибо."

«Хорошая штука, не правда ли? Большинство упакованных товаров, которые сюда поступают, из Японии. Наценка в двести, триста процентов — настоящая месть».

Он осушил бутылку и поставил ее на стол. «Я приглашу вас на ужин».

«Где ты живешь?» — спросил я.

«Только там, наверху». Он наклонил голову в сторону склона холма. «Провел несколько дней у Морленда, но не смог выдержать. Слишком напряженный — он нечто, не правда ли?»

«Он кажется очень преданным своему делу».

«Легко быть преданным, когда ты набит деньгами. Ты знал, что его отец был крупным инвестиционным боссом в Сан-Франциско?»

Я покачал головой.

« Большие деньги. Мега. Владел брокерским домом, несколькими банками, ранчо по всему винному краю. Морленд — единственный ребенок, унаследовал весь комплект и к.

Как еще он мог бы сохранить это место? Не то чтобы это имело значение. Проигранное дело».

«Что такое?» — спросил Робин.

«Спасаем это место. Не хочу портить вам поездку, но Арук на грани исчезновения. Никаких природных ресурсов, никакой промышленности. Никакого трудолюбия. Поговорите о ваших бездельниках — посмотрите на этот пляж. У них даже нет сил плавать. Умные продолжают уезжать. Это всего лишь вопрос времени, когда он станет похож на один из тех мультяшных необитаемых островов, потерпевший кораблекрушение неудачник под пальмой».

«Надеюсь, что нет», — сказал Робин. «Это так красиво».

Кридман придвинулся к ней поближе. «Может быть, так и есть, Робин, но давайте посмотрим правде в глаза: приливы и отливы — это часть жизненного ритма, это тема моей книги».

«В какой степени упадок острова связан с блокированием ВМС южной дороги?» — спросил я.

«Вы были в Стэнтоне?»

"Нет."

«Если это база, то я морской анемон. Единственные прибывающие рейсы — кормить и одевать костяк команды, которая управляет этим местом. Позволить нескольким морякам приезжать в город, чтобы напиться и переспать, не создает жизнеспособной экономики».

«Что произойдет со Стэнтоном после закрытия острова?»

«Кто знает? Может быть, ВМС продадут остров. Или, может быть, они просто оставят его здесь».

«База не имеет стратегической ценности?»

«С тех пор, как закончилась холодная война, — нет. Главное, что здесь нет избирательного округа. Чайки не голосуют».

«То есть вы не думаете, что ВМС намеренно закрывают остров?»

«Кто тебе это сказал?»

«Это предложил гость в поместье».

«Доктор Пикер». Он усмехнулся. «Он придурок, не правда ли? Еще пара недель на солнце, и он застанет Амелию Эрхарт, купающуюся голышом в лагуне с судьей Крейтером. Ты уверена, что не хочешь еще одного?»

Я покачал головой.

«Вообще-то», — сказал Робин, поглаживая Спайка, — «мы собирались заняться подводным плаванием».

Мы встали, и я попытался положить деньги на стол.

«На мне», — сказал Кридман. «Как часто мне удается вести умные разговоры. И твоя дворняжка тоже ничего. Не писала на меня».

Он проводил нас обратно к джипу.

«Мне нравится готовить. Приглашу тебя как-нибудь на ужин».

Мы сели в машину. Он наклонился к окну Робина и снял солнцезащитные очки. Его глаза были маленькими и очень темными, они медленно сканировали.

«Была веская причина для блокирования южной дороги», — сказал он.

«Общественная безопасность».

«Борьба с болезнями?» — спросил я.

«Если вы считаете убийство болезнью. Это произошло полгода назад. Местную девушку нашли на пляже, прямо там, куда вы направляетесь. Изнасилованную и изуродованную довольно сильно. Подробности так и не были раскрыты. Морленд может вам их предоставить — он делал вскрытие. Жители деревни были уверены, что убийцей был какой-то моряк, потому что такого здесь просто не происходит, верно? По крайней мере, с тех пор, как они вырезали японцев». Он усмехнулся. «Некоторые молодые люди настроились и отправились в Стэнтон, чтобы побеседовать с капитаном Юингом. Охрана ВМС остановила их, в результате чего возникли небольшие гражданские беспорядки . Вскоре после этого ВМС начали строить эту блокаду».

Он пожал плечами. «Извините, что омрачаю ваш день, но я усвоил одно: единственный настоящий выход — в вашей голове».

Снова надев очки, он вернулся к своему столику, взял свой Filofax и вошел в ресторан.

Я завел джип, включил первую передачу и тронулся с места.

Как раз когда я переключился на вторую передачу, раздался звук — лопнул гигантский бумажный пакет. Затем из-за вершин вулкана поднялся спиралью черный шлейф, высоко поднявшись над ними, очертив идеальное небо.

Глава

9

Шея Спайка была тугой. Он зарычал, понюхал воздух и начал лаять. Люди на причале указали на взрыв.

Рука Робина сжимала мое запястье.

«Манёвры ВМФ?» — спросил я.

«На нефункциональной базе?»

Я быстро развернул джип. Когда я проезжал мимо Chop Suey Palace, из него вышла Жаки, все еще держа в руках полотенце. Ее любопытство и страх остались в моей голове, пока я мчался обратно к аэродрому.

Гарри Амальфи стоял возле своего дома, выглядя ошеломленным. Изучая черный дым, как будто он нес какое-то послание.

Мы подъехали прямо за ним и вышли, но он не двинулся с места. Крики заставили всех троих развернуться.

Скип Амальфи и другой резчик акул бежали к нам. На старшем мужчине были плавки, слишком длинные для его коренастых ног.

Гарри Амальфи сказал: «Это хорошее ремесло».

«Был», — сказал спутник Скипа Амальфи. Голос у него был мягкий, глаза цвета дождевой воды, очень близко посаженные.

Скип сказал: «Может быть, он облажался и залил двигатель или что-то в этом роде, пап».

Амальфи повернулся к небу. Дым редел и клубился.

Другой мужчина прикрыл глаза и тоже посмотрел вверх. «Похоже, он упал прямо над Стэнтоном».

«Возможно», — сказал Скип. «Возможно, прямо на гребаном асфальте».

Его отец начал что-то говорить, а затем поплелся обратно к крыльцу.

«Хочешь, я позвоню туда?» — сказал Скип. «Посмотрим, не спустился ли он туда?»

Амальфи не ответил. Вытащив из кармана бандану, он вытер лицо и побрел дальше.

«Дерьмо», — сказал спутник Скипа. Серые глаза скользнули по Робину, затем проверили, смотрю ли я. Да, смотрел. Он кивнул.

«Полная хрень», — сказал Скип.

«Вероятно, он его затопил».

Скип повернулся к нам. «Этот тупица сказал, что умеет летать. Так и есть?»

«Я только вчера с ним познакомился», — сказал я.

Он с отвращением покачал головой.

«Наверное, первым делом затащил его туда и затопил», — сказал сероглазый мужчина, проводя рукой по растрепанным вьющимся волосам.

«Его бедная жена», — сказал Робин. «Она не хотела идти».

«Этот придурок сказал, что знает, что делает», — сказал Скип. «Вы, ребята, вернулись сюда за чем-то?»

Мы вернулись к джипу, и я поехал к бамбуковой кровле. Как раз когда я собирался свернуть на грунтовую тропу, Джо Пикер выбежала, без шляпы, ее большая сумка хлопала по бедру.

Ее рот был открыт, а глаза были широко раскрыты и пусты. Она продолжала приближаться к нам, и я нажал на тормоза. Хлопнув руками по капоту джипа, она уставилась на нас через лобовое стекло.

Робин выскочил и обнял ее. Спайк хотел выскочить, но я его удержал. Он не расслаблялся с момента взрыва.

В небе остались лишь серые клочья.

Джо сказала: «Нет, о Боже, нет!» Она вырвалась из рук Робина, и я увидел, как ее рот исказился.

Где-то вдалеке Скип и сероглазый мужчина наблюдали.


Наконец мы посадили ее в джип и поехали домой. Она тихо плакала, пока мы не проехали через большие открытые ворота и не приблизились к дому. Потом: «У нас было... я собиралась пойти, но испугалась!»

Бен уже был снаружи, Кико на плече, вместе с Глэдис и командой мужчин в рабочей одежде. Так близко я все еще мог видеть намеки на дым.

Здесь шум был бы громче.

Джо перестала плакать и выглядела ошеломленной. Робин помогла ей выбраться из джипа, и они с Глэдис отвели ее в дом.

Бен сказал: «Так это был он. Я не был уверен. Он не мог долго быть на ногах».

«Совсем недолго».

«Вы видели самолет?»

«Мы видели их кучу, когда высаживали его».

«Хлам», — сказал он. «Вся эта затея была глупостью. Никакого смысла».

«Сын Амальфи сказал, что он, возможно, приземлился на базе».

«Или чертовски близко к этому. Забудьте о возвращении тела».

Он повернулся к дому. «Почему она не пошла с ним? Стыдно?»

Я кивнул.

«Ну, она была умной», — сказал он. «Попробуй рассказать людям... Доктор Билл сегодня утром разговаривал с Пикером. Пикер просто нагрубил».

«Доктор Билл уже знает?» — спросил Робин.

Он кивнул. «Я позвонил ему в клинику. Он уже едет».

«Моей первой мыслью был какой-то военный маневр», — сказал я. «А флот когда-нибудь стреляет чем-нибудь в воздух?»

«Единственные вещи, которые летают туда и обратно, — это большие транспортные самолеты. Если бы один из них упал, можно было бы подумать, что вулкан извергся».

Белая малолитражка пронеслась через ворота и резко остановилась, разбрасывая гравий. На двери синим трафаретом было написано POLICE. Пэм Морленд сидела на переднем пассажирском сиденье. За рулем был мужчина.

Они оба вышли. Пэм выглядела испуганной. Мужчина был симпатичным, ему было около тридцати, и он был огромным — шесть футов четыре дюйма, два дюйма пятьдесят дюймов, с плечами, как у носа, и огромными руками. Его кожа была бронзовой с островитянскими чертами, но его волосы были светло-каштановыми, а глаза — светло-карими.

На нем была рубашка небесно-голубого цвета с короткими рукавами и синие брюки с бритвенной стрелкой поверх военных шнуровок. Серебряный значок был приколот к нагрудному карману, но

У него не было ни дубинки, ни пистолета. Пэм подстраивалась под его шаг.

«Это ужасно», — сказала она.

Здоровяк сжал руку Бена. «Эй», — сказал он глубоким голосом.

Бен сказал: «Эй, Деннис, тут какой-то беспорядок. Народ, познакомьтесь с Деннисом Лораном, нашим начальником полиции».

Лоран пожал нам обоим руки, заметил Спайка и сдержал улыбку. Его взгляд был напряженным.

«Кто-нибудь знает, сколько человек было в самолете?» — сказал он.

«Просто Лайман Пикер», — сказал я. «Его жена хотела уйти, но передумала. Она в доме».

Он покачал головой. «Не могу вспомнить ничего подобного».

«Никогда этого не случалось», — сказал Бен. «Потому что никто не поднимается в кучи Гарри.

Ты считаешь, что он упал на Стэнтон?

«Или там, или прямо около восточной границы. Я позвонил Юингу, но меня поставили на удержание. Наконец его помощник сказал, что он занят, перезвонит мне».

«Занят», — презрительно сказал Бен.

Лоран сказал: «Жена, вероятно, захочет подробностей». Он надел зеркальные солнцезащитные очки и еще раз осмотрелся. «Полагаю, она сейчас не в форме».

«Она в шоке», — сказала Робин.

«Да», — сказал Лоран. «Дай мне знать, если она захочет поговорить со мной или если я могу что-то для нее сделать. Разве они не должны были скоро уехать?»

«Через неделю или около того», — сказала Пэм. «Она как раз заканчивает свою работу».

Лоран кивнул. «Исследование погоды. Она пришла на станцию пару недель назад с этим маленьким ноутбуком, желая узнать, ведем ли мы записи о штормах. Я сказал ей, что мы никогда не получали больших, поэтому мы и не делали. Есть идеи, почему ее муж вообще пошел наверх?»

«Чтобы сделать фотографии джунглей», — сказал Бен. «Доказать коллегам, что он здесь был».

«Он ведь тоже был ученым, да?»

"Ботаник."

«Так на что же он смотрел, на баньяны?»

«Он на самом деле не работал», — сказала Пэм. «Он сказал нам, что ему скучно. Вероятно, из-за того, что он ходил за ней, он чувствовал себя третьей ногой. Может, он просто хотел полетать».

Лоран переварил это. «Что ж, жаль, что он выбрал это время и место...

Гарри, вероятно, следовало бы закрыть, но, как вы сказали, его никто не использовал. Надеюсь, жена не думает, что мы сможем провести какое-то большое расследование типа FAA. Если он спустился в джунгли, нам повезет, если мы получим тело.

Он снова покачал головой. Пэм стояла рядом с ним и подошла ближе. Взгляд карего глаза, направленный вниз, подтвердил ее присутствие.

Лоран засунул руки в карманы и растянул ткань кулаками.

Затем он посмотрел на джип, на заднем сиденье которого все еще лежало водолазное снаряжение.

«Кто-то занимается подводным плаванием?»

«Мы были в пути, когда это произошло», — сказал Робин.

«Мы были в отпуске».

«Как отреагировали дети в клинике?» — спросил я.

«Они пока не знают, что именно произошло», — сказала она. «Некоторые из них подняли глаза, услышав шум, но их мысли были сосредоточены на своих выстрелах.

Мы просто стояли в очереди некоторое время, а затем прервались на перекус».

«Сколько выстрелов ты сделал?» — спросил Бен.

«Примерно половина. Мы собирались закончить сегодня днём, но, похоже, нет».

«Планируете заняться дайвингом в лагуне Саут-Бич?» — спросил нас Лоран.

«Да», — сказал Робин.

«Там красиво», — сказал он. «Попробуй еще раз, когда будешь готов.

Жизнь здесь в целом течет гладко».


Пэм проводила его до машины и осталась поговорить, когда он сел за руль.

Бен позвал КиКо, и обезьяна со Спайком последовали за нами в дом. Шерил мыла большие окна в передней комнате и не повернулась, чтобы поприветствовать нас. За исключением шипения спрея для чистки стекол, внутри было тихо.

Робин сказал: «Думаю, я пойду и посмотрю, как дела у Джо».

Она поспешила вверх по лестнице.

«Хочешь чего-нибудь выпить?» — спросил меня Бен.

«Нет, спасибо. Мы выпили пару кружек пива в городе. Покупал парень по имени Кридман».

«О?» Он уставился прямо перед собой. «Где он тебя поймал, перед Дворцом?»

«У него есть привычка цеплять там людей?»

«Это его место. Я думал, он на вас нападет, вы аутсайдеры и все такое.

Он жил здесь некоторое время».

«Он упомянул об этом».

«Он также упомянул, что его попросили уйти?»

«Нет. Он сказал, что для него это слишком напряжённая обстановка».

«Интенсивно? Думаю, можно так сказать».

Он повернулся и посмотрел мне в глаза. «Тебе нужно понять, что доктор Билл — самый гостеприимный человек, которого ты когда-либо встречал. Любой, кто посещает остров, получает приглашение. Вот как Пикеры оказались здесь, и после встречи с ними ты видишь, какой терпеливый человек доктор Билл. Кридману также оказали гостеприимство. Он был здесь всего три дня, когда мы обнаружили его, шныряющим вокруг».

«Куда шпионишь?»

«Офис доктора Билла. Я поймал его с поличным. Не то чтобы ему было что скрывать, но информация о пациентах конфиденциальна. За исключением, конечно, чего-то научного, чем вы с доктором Биллом занимаетесь. Некая благодарность за гостеприимство, а?»

«У него было оправдание?»

«Нет». Его челюсть сжалась, как тогда, когда Пикер попросил его подать напитки, и он надел очки-авиаторы на нос. «Он попытался отшутиться. Сказал, что гулял и просто зашел в поисках чего-нибудь почитать. Только книги были в задней комнате, а он был в передней, так что дайте мне передышку. Я указал ему на это, и он сказал мне идти к черту. Потом он пожаловался доктору Биллу, что я его домогался. Доктор Билл, возможно, терпел слежку, но ему не понравилось, что Кридман облил меня грязью. Он облил нас грязью еще больше?»

«Не совсем», — сказал я. «Но он сказал, что причиной перекрытия южной дороги стало убийство полгода назад. Местная девушка погибла на пляже, и страсти по отношению к ВМС накалились».

«Парень выдает себя за крутого репортера — вероятно, он сказал вам, что он крутая медиашипка, да? Правда в том, что он был совершенно мелким. И держите его подальше от мисс Кастанья. Он думает, что он — Божий дар женщинам».

«Я заметил. Но она может сама о себе позаботиться».

«Моя жена тоже может, но он все равно ее раздражал. Сразу после того, как я его выгнал.

Подошел к ней на рынке, завязал разговор, предложил понести ее сумки.

Очень тонко».

Он сильнее надвинул очки. «Вы встречались с хозяйкой дворца, высокой женщиной по имени Жаки?»

Я кивнул.

«Он тоже приставал к ней, пока не узнал, что она мать шефа Лорана».

«Она выглядит слишком молодо».

«Ей за сорок, она родила Денниса, когда была подростком. Они с Деннисом хорошие люди. Он был на пару классов младше меня. Жаки наполовину островитянка, наполовину кавказка, родом с Сайпана. Отец Денниса был французским капитаном, водил грузовые суда между большими островами, умер в море как раз перед рождением Денниса. Она воспитала его правильно. В общем, делайте что хотите, но по моему скромному мнению, Кридмана следует избегать. Он просто тусуется весь день, изображая из себя превосходного человека».

«Он сказал нам, что работает над книгой».

«Может быть, книгу о пиве». Его смех был беспощаден.

«Говоря о нежелательном внимании», — сказал я, «парень, который работал над акулой со Скипом Амальфи, похоже, тоже заметил Робина. Есть ли потенциальные проблемы?»

«Это Андерс Хейгуд. Он немного ничтожество, но пока с ним проблем нет. Приехал больше года назад, в основном держится особняком. Живет позади дома Гарри».

«Работаешь на Гарри?»

«Время от времени случайные заработки. Время от времени кто-то приносит им прибор для ремонта или машину для настройки. В общем, они со Скипом — пляжные бездельники, а Гарри — старый бездельник».

Он рассмеялся. «Я из торговой палаты, да? К настоящему моменту вы, вероятно, думаете, что Арук — просто ничтожество. Но со Скипом, Гарри, Хейгудом и Кридманом вы почти исчерпали список. Все остальные молодцы. Вы в итоге отлично проведете время».

Глава

10

«Он не был мистером Очарованием, — сказал Робин, — но уйти таким образом...»

Мы были в гостиной нашего люкса. Через стену, граничащую с комнатой Джо Пикера, не доносилось никаких звуков.

«Как Джо?» — спросил я.

«Выжатый. Она решила позвонить его семье. Я оставил ее, пытаясь дозвониться до телефона... Я знаю, это банально, но в один момент ты разговариваешь с кем-то, а в следующий он исчезает».

Она положила голову мне на грудь, и я провел пальцем по линии ее подбородка.

«Как дела?» — спросил я.

«С чем?»

"Отпуск."

Она рассмеялась. «Вот оно что? Нет, я в порядке. Если предположить, что мы исчерпали все плохие флюиды, впереди только солнце и сладость».

«Бен уверяет меня, что мы исчерпали запасы негодяев на острове».

Я рассказал ей о слежке Кридмана и его ухаживаниях за Жаки и Клэр Ромеро.

«Я не удивлена», — сказала она. «Когда мы сидели там, он положил руку мне на колено».

"Что!"

«Все в порядке, дорогая, я с этим разобрался».

«Я ничего не видел!»

«Это произошло в самом начале, когда Жаки вышла принять наш заказ. Ты подняла глаза на секунду, и он сделал свой ход. Ничего особенного — я закончила это».

"Как?"

«Ущипнула его за верхнюю часть руки», — она усмехнулась. «Сильно. Ногтями».

«Он не отреагировал», — сказал я.

«Нет, просто продолжал говорить и охлаждал руку о бутылку пива».

Я это вспомнил. «Ублюдок».

«Забудь, Алекс. Я знаю этот тип. Он больше не попробует».

«Кто-то еще тебя заметил», — сказал я. «На аэродроме. Приятель Скипа Амальфи, тот парень с растрепанными волосами. Теперь, когда я об этом думаю, он и Скип, вероятно, пялились на тебя в ту минуту, как мы сошли с корабля».

«Наверное, нехватка женщин. Не волнуйся, я буду держаться поближе к дому. Поработаю над щипками».

«Не кажется ли вам, что поведение Кридмана довольно рискованно для такого маленького места? Вы бы видели лицо Бена, когда он рассказывал, что Кридман приставал к его жене».

«Может, это его кайф», — сказала она. «Этот глупый азарт охоты. Или, может, Арук — такое мирное место, что местные жители могут высмеивать его как дурака».

«Это определенно не похоже на особо тяжкое преступление. Начальник полиции безоружен».

«Я это заметил. Наверное, поэтому все были так уверены, что убийца — моряк».

«Вас беспокоит убийство?»

«Мне не понравилось это слышать, но одно убийство в год — это рай по сравнению с Лос-Анджелесом, не так ли?»

«По словам Бена, это не было причиной блокады».

«Что было?»

Я подумал: «Он не сказал».

«Он интересный парень», — сказала она.

«Каким образом?»

«Хорошо, но немного... жестковато, не находишь? Как и то, как он отреагировал на аварию. Злится на Пикера, никакого сочувствия».

«Пикер доставил ему много хлопот», — сказал я. «Но ты прав, было холодно.

Может быть, это его подготовка в качестве медсестры. Бороться за спасение людей, а затем наблюдать, как кто-то идет на то, что он считал глупым риском. Или, может быть, он просто один из тех перфекционистов, которые не способны терпеть дураков. Он кажется ужасно дотошным. Собственнически относится и к Морленду, и к Аруку. Теперь Морленд стареет, а у Арука проблемы, так что он может быть в состоянии стресса».

«Может быть», — сказала она. «У Арука определенно проблемы. Все эти предприятия заколочены, а вы видели знак о льготном тарифе на бензин в городе? Как вы думаете, как люди зарабатывают на жизнь?»

«В своих письмах Морленд упоминал о рыбалке и каких-то ремеслах. Но я не видел особых признаков того или другого. Бен образован, может жить где угодно, так что, возможно, он остается здесь из-за каких-то особых обязательств».

«Да, ему, должно быть, тяжело». Она прижалась ближе. «Но это мило .

Посмотрите на эти горы».

«Хочешь завтра попробовать дайвинг?»

«Может быть», — она закрыла глаза.

«Я бы хотел, чтобы у вас все прошло гладко», — сказал я.

«Не волнуйся. Я отлично проведу время».

«Как твое запястье?»

Она рассмеялась. «Гораздо лучше. И я обещаю ложиться спать вовремя и пить молоко».

«Я знаю, я знаю».

«Все в порядке, дорогая. Тебе нравится заботиться обо мне».

«Дело не только в этом. По какой-то причине, после всех этих лет, я все еще чувствую, что мне нужно ухаживать за тобой».

«Я тоже это знаю», — тихо сказала она и засунула руку мне под рубашку.


Нас разбудил телефонный звонок.

Морленд сказал: «О... ты спал? Мне очень жаль».

«Нет проблем», — сказал я. «Что случилось?»

«Несчастный случай с Пикером — я просто хотел убедиться, что с тобой все в порядке».

«Это был шок, но мы в порядке».

«Я пытался его предупредить... Хочу заверить вас, что это было ужасное событие.

Последняя катастрофа у нас была в шестьдесят третьем, когда военный транспорт упал над водой. С тех пор ничего . Мне просто ужасно, что ваш прием был прерван чем-то вроде этого».

«Не беспокойся об этом, Билл».

«Я зашел к миссис Пикер, дал ей бренди. Она мирно покоится».

"Хороший."

«Ну ладно, Алекс. Извините еще раз, что потревожил ваш покой». Он помолчал.

«Мы можем начать работать, когда ты будешь готов. Просто позвони мне внизу».

Робин сел и зевнул. «Кто это?»

Я прикрыла трубку. «Билл. Ты не против, если я немного поработаю?»

Она покачала головой. «Я тоже встану».

«У меня сейчас есть немного времени», — сказал я Морленду.

«Ну, тогда», — сказал он, — «я мог бы показать вам ваш офис. Спускайтесь, когда будете готовы. Я буду ждать».

Мы нашли его сидящим в мягком кресле возле панорамного окна, потягивающим апельсиновый сок. Его ноги выглядели такими тонкими, что, казалось, они складывались, а не скрещивались. На нем была та же простая белая рубашка. На этот раз мешковатые брюки были серыми. Очки с цепочкой сидели низко на его носу. Он встал, закрыл книгу и отложил ее. Экземпляр « Воспитания чувств» Флобера в кожаном переплете.

«Ты читал его, сынок?»

«Просто «Мадам Бовари», много лет назад».

«Великолепный реалистичный роман», — сказал он. «Флобера ругали за реалистичность ». Медленно наклонившись, он погладил Спайка. «Я устроил для этого парня небольшую площадку для бега в тени за розарием. Конечно, если вам будет удобно оставить его одного».

«Есть ли какие-то проблемы с его приездом?»

«Вовсе нет. Сегодня утром зоопарка не будет. Пойдем, я покажу тебе библиотеку поменьше».

Он провел нас через столовую, оформленную в бледно-голубых тонах и обставленную мебелью в стиле чиппендейл.

«Мы редко обедаем здесь, — сказал он. — Мы выходим на улицу, когда можем».

Бывшая серебряная комната находилась по ту сторону двери из красного дерева. Он открыл ее наполовину. Лососевые муаровые стены, два темных книжных шкафа, резные молдинги, хрустальные лампы. Сухие цветы на грани распада проросли из огромной вазы famille verte .

Он закрыл дверь. «Как я уже сказал, тебе это, скорее всего, не пригодится».

Мы продолжили путь через вощеную сосновую комнату для завтраков, желтую кладовую, промышленную кухню, мимо настенных морозильников и вышли через заднюю дверь, оказавшись на одной из каменных дорожек. Ближайшее бунгало было того же светло-коричневого цвета, что и главный дом, черепица на крыше была заменена битумной черепицей.

Внутри бунгало находилась небольшая прохладная комната, красиво отделанная панелями из красно-золотистого дерева коа, в которой стоял старый, но безупречный ореховый стол, на котором стоял кожаный блокнот, чернильница из стерлингового серебра и электрическая пишущая машинка.

Еще один потолочный вентилятор, беспорядочные вращения. На противоположной стене стоял коричневый диван и соответствующее кресло, несколько столов и ламп. Резной японский мотив шел по верху панелей. Ракушки и кораллы лежали на высоких полках. Ниже висели еще акварели миссис Морленд.

Два маленьких открытых окна пропускали ветерок и открывали вид на въезд в поместье. Брызги фонтана сверкали, как огни Тиволи.

Между тяжелым дыханием Спайка — все та же наркотическая тишина.

«Очень мило», — сказал я.

За столом была дверь, которую Морленд открыл, открыв гораздо большую комнату с четырьмя стенами книжных шкафов до потолка. Пол был завален высокими стопками картонных коробок — коричневые колонны поднимались почти до потолка.

Сотни коробок, заполняющих почти все пространство и хаотично разделенных узкими проходами.

Морленд виновато пожал плечами. «Как видите, я вас ждал».

Я рассмеялся, как над его неловкостью, так и над грандиозностью задачи.

«Это стыдно, Алекс. Я не буду оскорблять тебя оправданиями. Не могу сказать, сколько раз я садился, чтобы придумать какую-то систему классификации, а потом оказывался подавленным и сдавался, даже не начав».

«Они в алфавитном порядке?»

Он потер одну сандалию о голень, странно мальчишеский жест. «После первых нескольких лет практики я попытался упорядочить по алфавиту. Повторял процесс каждые несколько лет. Но несколько... бессистемно. В общем, есть, наверное, около дюжины независимо упорядоченных по алфавиту серий». Он развел руками.

«Зачем притворяться — это практически случайность. Но по крайней мере мой почерк не так уж плох для врача».

Робин ухмыльнулась, и я понял, что она думает о моих каракулях.

«Я не жду чудес», — сказал Морленд. «Просматривайте, вчитывайтесь, что угодно, дайте мне знать, если что-то бросится вам в глаза. Я всегда старался включать психологические и социальные данные... Теперь позвольте мне показать вам вашу мастерскую, дорогая».

Соседнее бунгало было таким же, но внутренние стены были выкрашены в белый цвет. Еще больше старой, но ухоженной мебели, чертежный стол и табурет, мольберты, плоская папка. Одноразовые поддоны, все еще завернутые в пластик, стояли поверх папки, вместе с подносами с тюбиками масляной краски, акриловыми красками и акварелью. Чернильницы, ручки, угольные палочки, кисти всех форм и размеров. Все было совершенно новым. Ценник на кисти был из магазина товаров для художников в Гонолулу.

Сбоку стоял стол, полный блестящих вещей.

«Ракушка», — сказал Морленд. «Каури, морское ушко, перламутр. А также остатки твердой древесины. И инструменты для резьбы. Я купил их у старика, который специализировался на эмблемах Корпуса морской пехоты США и прыгающих дельфинах. Когда-то был бизнес по продаже безделушек».

Робин взял маленькую ручную пилу. «Хорошее качество».

«Это было Барбара — особое место моей жены. Я знаю, что ты сейчас не занимаешься резьбой, но Алекс рассказал мне, какой ты одаренный, поэтому я подумал, что тебе может понравиться…»

Он замолчал и потер руки.

«Я бы с удовольствием», — сказал Робин.

«Только когда рука позволяет, конечно. Жаль, что тебе не удалось поплавать».

«Мы попробуем еще раз».

"Хорошо, хорошо... Ты хочешь остаться здесь и осмотреться, дорогая? Или ты предпочитаешь быть там, пока Алекс обнаруживает, насколько я действительно расстроена?"

Это был такой же любезный способ попросить о приватности, как и любой другой.

«Здесь полно дел, которыми я могу заняться, Билл», — сказал Робин. «Забери меня, когда закончишь, Алекс».

«А ты?» — спросил Морленд у Спайка.

«Смотри», — сказал я. Подойдя к двери, я сказал: «Иди, Спайк». Собака тут же подбежала к Робин и плюхнулась к ее ногам.

Морленд рассмеялся. «Безупречный вкус».

Когда мы вышли на улицу, он сказал: «Какая милая девушка. Тебе повезло, но, полагаю, ты слышишь это постоянно. Приятно, что после всех этих лет в студии Барбары есть кто-то еще».

Мы пошли. «Сколько времени прошло?»

«Тридцать лет этой весной».

Через несколько шагов: «Она утонула. Не здесь. На Гавайях. Она уехала туда на каникулы. Я был занят с пациентами. Она вышла искупаться ранним утром на пляж Вайкики. Она была хорошим пловцом, но попала в бурное течение».

Он остановился, полез в карман, вытащил потрепанный кошелек из кожи угря и извлек оттуда маленькую фотографию.

Черноволосая женщина с портрета на каминной полке, стоящая одна на пляже, в черном цельном купальнике. Волосы короче, чем на картине, строго заколоты сзади. Она выглядела не старше тридцати. Морленду было бы не меньше сорока.

Снимок был выцветшим: серый песок, небо цвета пресной воды, плоть женщины почти мертвенно-белая. Океан, который ее поглотил, был тонкой полоской пены.

У нее была красивая фигура, и она мило улыбалась, но ее поза — ноги вместе, руки по бокам — имела усталый, почти смиренный оттенок.

Морленд моргнул несколько раз.

Я вернул ему снимок.


«Почему бы нам не спуститься вниз?» — сказал он, снимая коробку с вершины внешней колонны, внося ее в кабинет и ставя на пол между диваном и креслом.

Коробка была заклеена скотчем. Он разрезал скотч швейцарским армейским ножом и вытащил несколько синих папок. Надев очки, он прочитал одну.

«Из всего этого…»

Протягивая мне папку, он сказал: «Эта не от Арука, но это мое дело».

Внутри были жесткие, пожелтевшие бумаги, заполненные элегантным, индиговым, перьевым почерком, который я узнал по карточке, которую он оставил на кровати. Сорокалетняя медицинская карта мужчины по имени «Сэмюэль Х.»

«Вы не используете полные имена?» — спросил я.

«Обычно так и есть, но это было... по-другому».

Я читал. Сэмюэл Х. обратился к нему с жалобами на желудок и проблемами со щитовидной железой, которые Морленд лечил синтетическими гормонами и словами утешения в течение одиннадцати месяцев. Месяц спустя было обнаружено несколько небольших доброкачественных опухолей нервов, и Морленд поднял вопрос о возможности поездки на Гуам для обследования и операции. Сэмюэл Х. не был уверен, но прежде чем он смог принять решение, его здоровье ухудшилось еще больше: усталость, синяки, выпадение волос, кровоточивость губ и десен. Анализы крови показали резкое падение количества эритроцитов, сопровождающееся резким ростом количества лейкоцитов. Лейкемия. Пациент

«истек» семь месяцев спустя, Морленд подписал сертификат и направил останки в морг в местечке под названием Ронгелап. Я спросил, где это.

«Маршалловы Острова».

«Разве это не очевидно по ту сторону Тихого океана?»

«Я был там после Кореи. Военно-морской флот послал меня по всему региону».

Я закрыл диаграмму.

«Есть какие-нибудь мысли?» — спросил он.

«Все эти симптомы могут быть следствием радиационного отравления. Ронгелап находится недалеко от атолла Бикини?»

«Значит, ты знаешь о Бикини».

«В общих чертах», — сказал я. «Правительство провело там ядерные испытания после Второй мировой войны, ветры изменились и загрязнили некоторые

соседние острова».

«Двадцать три взрыва», — сказал он. «Между сорок шестым и пятьдесят восьмым годами. Испытания на сто миллиардов долларов . Первые несколько были атомными бомбами — сброшенными на старые флоты, захваченные у японцев. Потом они обрели уверенность и начали взрывать вещи под водой. Самым большим был «Браво» в пятьдесят четвертом году. Первая в мире водородная бомба, но среднестатистический американец никогда о ней не слышал. Разве это не удивительно?»

Я кивнул, нисколько не удивившись.

«Рассвет прорвало грибовидное облако высотой в семьдесят пять тысяч футов, сынок. Пыль покрыла несколько атоллов — Конгерик, Утирик и Ронгелап. Дети думали, что это очень весело, новый вид дождя. Они играли с пылью, пробовали ее на вкус».

Он встал, подошел к окну и оперся о подоконник.

«Изменчивые ветры», — сказал он. «Я тоже в это верил — я был верным офицером. Правда всплыла лишь спустя годы. Ветры постоянно дули на восток в течение нескольких дней до испытания. Постоянно и предсказуемо. Не было никаких сюрпризов. ВВС предупредили свой персонал, чтобы они могли эвакуироваться, но не островитян. Люди — подопытные кролики».

Руки у него были сжаты.

«Проблемы не заставили себя долго ждать. Лейкемии, лимфомы, заболевания щитовидной железы, аутоиммунные заболевания. И, конечно, врожденные дефекты: задержка развития, анэнцефалия, дети без конечностей — мы называли их «медузами».

Он сел и ужасно рассмеялся. «Мы возместили ущерб беднягам.

Двадцать пять тысяч долларов за жертву. Оценка стоимости жизни каким-то государственным бухгалтером. Сто сорок восемь чеков на общую сумму один миллион двести тридцать семь тысяч долларов. Одна стотысячная стоимости взрывов.

Он снова сел и положил руки на костлявые колени. Его высокий лоб был белым и влажным, как свежесваренное яйцо.

«Я принял участие в программе компенсации. Кто-то наверху посчитал, что это хорошее применение моей подготовки. Мы делали это ночью, переходя с острова на остров на небольших моторных лодках. Подплывая к берегу, созывая людей с помощью мегафонов, затем вручая им чеки и отплывая».

Он покачал головой. «Двадцать пять тысяч долларов за жизнь. Актуарный триумф». Сняв очки, он потер глаза. «После того, как я понял,

что сделал взрыв, я решил остаться надолго и попытался сделать для людей все, что мог. А это было не так уж много... Сэмюэл был славным человеком. Очень хорошим плотником».

«Как люди отреагировали на то, что им заплатили?» — спросил я.

«Самые проницательные из них были рассержены, напуганы. Но многие были благодарны. Соединенные Штаты протянули руку помощи».

Он снова надел очки.

«Ну, давайте взломаем еще один ящик. Надеюсь, что-то более обыденное».

«По крайней мере, ты попытался им помочь», — сказал я.

«То, что я остался, помогло мне больше, чем им, сынок. До тех пор я думал, что медицина сводится к диагностике, дозировке и разрезу. Столкновение с собственной импотенцией научило меня, что это гораздо больше. И меньше. Ты работал в детской онкологии, ты понимаешь».

«К тому времени, как я ввязался, рак уже не был смертным приговором. Я видел достаточно лекарств, чтобы не чувствовать себя гробовщиком».

«Да», — сказал он. «Это замечательно. Тем не менее, вы тоже увидели страдания. Ваши статьи о контроле боли — научные, но сострадательные. Я прочитал их все. Читал между строк. Это одна из причин, по которой я чувствовал, что вы тот, кто поймет».

«Понять что, Билл?»

«Почему сумасшедший старик вдруг хочет организовать свою жизнь».


Другие случаи были рутинными, и он, казалось, устал. Когда я просматривал карту женщины с диабетом, он сказал: «Я оставлю тебя в покое. Не пытайся сделать слишком много, наслаждайся остатком дня».

Он встал и направился к двери.

«Я хотел спросить тебя кое о чем, Билл».

"Да?"

«Сегодня утром я встретил Тома Кридмана в деревне. Он упомянул что-то об убийстве полгода назад и о каких-то социальных беспорядках, которые привели к блокаде».

Он прислонился к косяку. «Что еще он мог сказать?»

«Вот и все. Бен сказал мне, что он жил здесь и создавал проблемы».

«О, действительно».

Я указал на заднюю кладовую. «Там его Бен застукал за шпионажем?»

«Нет», — сказал он. «Это был мой офис. Через два бунгало. Кридман утверждал, что забрел сюда и собирался уходить, когда его нашел Бен. Я мог бы пропустить это мимо ушей, но он оскорбил Бена. Такие вещи здесь не терпят. Я приказал ему покинуть территорию. Он любит подчеркивать негативные стороны меня и Арука».

«Он назвал это место Замком Ножей».

«И, вероятно, рассказал вам байку о рабах, вырезавших всех японцев до единого».

«Этого никогда не было?»

«Союзнические бомбы убили подавляющее большинство японских солдат. Три дня постоянных бомбардировок. На третью ночь американцы передали по радио победу, и некоторые из принудительных рабочих покинули казармы и отправились сюда грабить — понятно, после того, через что им пришлось пройти. Они встретили нескольких выживших, и произошла рукопашная схватка. Японцы были в меньшинстве. Мистер Кридман называет себя журналистом, но, похоже, его привлекает художественная литература — не то чтобы сейчас есть большая разница, я полагаю».

«Он также сказал, что вы проводили вскрытие убитого. Вы согласны с теорией, что это был моряк?»

Он втянул воздух. «Я начинаю немного беспокоиться, Алекс».

"О чем?"

«Несчастный случай с Пикером, а теперь это. Конечно, нельзя винить тебя за то, что ты считаешь Арук ужасным местом, но это не так. Да, убийство было ужасным, но это было первое за много лет. И единственное в своем роде, которое я помню за более чем три десятилетия».

«Что это за тип?»

Он сложил ладони вместе, молча хлопнул ими и посмотрел на потолочный вентилятор, словно считая обороты.

Внезапно он открыл дверь и вышел. «Я сейчас вернусь».

Глава

11

Папка, которую он вернул, была коричневой с белой бумажной этикеткой.

ПОЛИЦИЯ АРУК

ИНВЕСТИЦИИ: Д. ЛОРАН.

ДЕЛО № 00345

Первые четыре страницы представляли собой отпечатанный на машинке отчет, составленный начальником полиции чуть более понятным, чем обычно, полицейским почерком.

Тело двадцатичетырехлетней женщины по имени ЭннМари Валдос было найдено в три часа утра на Южном пляже двумя рыбаками-краболовами, зажатым между камнями с видом на приливной бассейн. Количество крови указывало на насилие на месте.

В девять часов вечера на этом самом месте были другие рыбаки, что позволило Лорену сузить время, в течение которого там находилось тело.

За это время птицы и падальщики сделали свое дело, но Лоран, ссылаясь на разговор с «доктором У. В. Морлендом, доктором медицины», смог отличить «внешние разрывы и в основном поверхностные рваные раны от множественных глубоких ножевых ранений, приведших к обескровливанию и смерти».

Жертва прожила на Аруке два года, приехав с Сайпана на работу официанткой в Slim's, но потеряв эту работу через три месяца из-за хронической интоксикации и прогулов. Она снимала комнату в деревне, и у нее была задолженность за два месяца. Известно, что она общалась с военнослужащими ВМС. Единственной выжившей родственницей была мать-алкоголичка с Гуама, у которой не было денег на поездку или оплату похорон.

Опрос жителей деревни не дал никаких свидетелей или зацепок, но выявил неоднократные утверждения о том, что жестокость преступления доказывает, что преступник был моряком.

Последний абзац Лорана гласил: «Следователь неоднократно попытался связаться с капитаном Э. Юингом, командующим База ВМС США Стэнтон, для возможного допроса военнослужащих по поводу этого преступления, но не смог выйти на связь».

Я начал переворачивать страницу.

«Возможно, вам этого не захочется», — сказал Морленд. «Фотографии».

Я подумал об этом и все равно перевернул.

Снимки были не хуже тех, что мне показывал Майло, то есть они могли бы стать дополнением к моему досье кошмаров.

Я перешел от них к отчету Морленда.

Он тщательно осмотрел, рассмотрел и перечислил каждую рану.

По меньшей мере пятьдесят три раны, некоторые из которых, возможно, скрыты укусами падальщиков.

Смертельный удар, скорее всего, пришелся на шею.

Вопреки тому, что сказал Кридман, никакого сексуального проникновения.

Все порезы, вероятно, нанесены одним и тем же оружием — очень острым лезвием без зазубрин.

Следующая страница была написана элегантным почерком Морленда: Деннис: Вы, возможно, захотите сохранить это в тайне. WWM

Посмертное увечье

А. Левая нога полностью оторвана в области надколенникового сустава.

Б. Левая бедренная кость сломана в трех местах, удалено значительное количество костного мозга.

Продольная резаная рана глубиной 26 см, направленная снизу вверх, простирается от лобковой области до грудины.

D. Произошло потрошение, при этом тонкий и толстый кишечник были сложены на груди, закрывая обе груди. Груди не повреждены. (Также наблюдается обширное проникновение раковых клеток в эти ткани.)

E.Обе почки и печень были

F. Обезглавливание произошло между третьим и четвертым шейными позвонками, голова осталась рядом с левой стороной тела на расстоянии 11 сантиметров.

GA глубокая поперечная рана шеи видна как выше, так и ниже линии обезглавливания. Вероятный нисходящий удар от левого уха через шею указывает на то, что удар наносился правшой со спины. Трахея и яремная вена были перерезаны.

H. Значительное расширение большого затылочного отверстия было достигнуто, возможно, с помощью какого-то захватывающего/раздавливающего инструмента. Части затылочной части черепа были раздроблены, вероятно, тупым предметом.

I. Оба полушария головного мозга удалены, мозжечок и нижняя часть мозга оставлены нетронутыми.

Я закрыла папку и медленно вздохнула, пытаясь успокоить желудок.

«Мне жаль, — сказал Морленд, — но я хочу, чтобы вы увидели: я ничего от вас не скрываю».

«Убийцу так и не поймали?»

«К сожалению, нет».

«А теория о человеке из ВМС?»

Он моргнул и потер очки. «За все годы, что я здесь живу, островитяне никогда не прибегали к серьезному насилию, не говоря уже об этом. Полагаю, это мог быть один из матросов грузового судна, хотя я узнал большинство из них, и они порядочные ребята. И Деннис действительно задавал им вопросы. В отличие от матросов».

Вспомнив замечание Лорана о том, что ему не перезвонили в Стэнтон, я спросил: «Он так и не получил доступа на базу?»

«Нет, он этого не сделал».

«Почему у вас до сих пор есть файл? Расследование продолжается?»

«Деннис подумал, что я мог бы придумать что-то, если бы я это изучал некоторое время. Я не делал этого. Есть какие-нибудь предложения?»

«Это не типичное садистское убийство», — сказал я. «Никакого изнасилования, хотя Кридман сказал, что оно было».

«Видите ли, — сказал он. — У этого человека нет никакой репутации».

«Никакого позиционирования тела. Увечье, но головы, спины и ног, а не гениталий или груди. А еще есть кража нескольких органов — вырывание бедренной кости, чтобы удалить костный мозг. Звучит отвратительно

— почти ритуально».

Он кисло улыбнулся. «Что мог сделать какой-нибудь примитивный туземец ?»

«Я больше думал о сатанинском обряде... Остались ли какие-нибудь сатанинские символы?»

«Мы ничего не нашли».

«Есть ли на убийстве следы какого-то ритуала?»

Он потер лысую голову, достал из кармана толстую черную авторучку, снял с нее колпачок и осмотрел кончик.

«Что ты знаешь о каннибализме, Алекс?»

«К счастью, немного».

«Проведение вскрытия вызвало у меня воспоминания о вещах, о которых я слышал, когда служил в Меланезии в пятидесятые годы».

Он положил ручку на место, выпрямил ноги и потер костлявое колено.

«Печальная правда в том, что с исторической точки зрения употребление в пищу человеческой плоти не является культурным отклонением. Напротив, это культурно укоренилось. И я имею в виду не только так называемые примитивные континенты. У древних тевтонцев были свои menschenfresser s; есть грот в Шаво во Франции, на берегах Мааса, где археологи нашли кучи выдолбленных человеческих костей ног и рук — ваших ранних галльских гурманов. Древние римляне, греки и египтяне с ликованием поглощали друг друга, а некоторые каледонские племена веками бродили по шотландской сельской местности, превращая пастухов в двуногий ужин».

Он начал садиться, но затем на его лице появилась гримаса.

«С тобой все в порядке?» — спросил я.

«Ладно, ладно», — он коснулся шеи. «Растяжка — спал не так…

Где я был — ах, да, образцы антропофагии. Наиболее распространенным мотивом, хотите верьте, хотите нет, является питание — поиск белка в маргинальных обществах. Однако, когда предоставляются альтернативные источники, иногда предпочтение сохраняется: «нежный, как мертвец» когда-то было высокой похвалой среди древних племен Фиджи. Каннибализм также может быть военной тактикой или частью духовного поиска: поедание собственных предков, чтобы вобрать в себя их доброжелательных духов. Или сочетанием того и другого: поедание мозга врага дает мудрость, его сердца — мужество и так далее. Но, несмотря на все это разнообразие, существуют довольно последовательные процедурные образцы — обезглавливание, удаление жизненно важных органов, дробление длинных костей для получения костного мозга. Как говорится в Библии, «кровь — это душа».

Он постучал по папке на коленях. Выжидающе посмотрел на меня.

«Вы думаете, эту женщину убили, чтобы съесть?» — спросил я.

«Я говорю, что ее раны соответствовали классическим практикам каннибализма. Но есть и несоответствия : ее сердце, которое обычно считается деликатесом, осталось нетронутым. Черепа часто берут в качестве трофеев и сохраняют, но ее оставили. Полагаю, и то, и другое можно объяснить нехваткой времени — убийцу могли заставить покинуть пляж, не закончив работу. Или, возможно, — и я думаю, это лучшее предположение, — он был просто психопатом, имитирующим какой-то древний обряд».

«Или кто-то посмотрел не тот фильм», — сказал я.

Он кивнул. «Мир, в котором мы живем…»

Завершение работы.

Я представил себе ласковые волны лагуны, дугу длинного лезвия, разрезающего лунный свет. «То, что он с ней сделал, заняло довольно много времени. Какова твоя оценка?»

«По крайней мере час. Человеческая бедренная кость — крепкая штука. Можете себе представить, каково это — сидеть там и отпиливать ее?» Он покачал головой. «Отвратительно».

«Почему вы посоветовали Лорану не разглашать подробности?»

«И как средство сокрытия фактов, которые мог знать только убийца, и в целях поддержания общественной безопасности. Страсти уже накалились, слухи

распространяется. Можете ли вы представить, что сделала бы идея о моряке-каннибале?

«Значит, жители деревни до сих пор не знают».

«Никто не знает, кроме тебя, Денниса и меня».

«И убийца».

Он поморщился. «Я знаю, что могу доверять тебе, что ты сохранишь это при себе. Я показал тебе файл, потому что ценю твое мнение».

«Каннибализм — это не совсем моя область знаний».

«Но у тебя есть некоторое понимание человеческой мотивации — после всех этих лет я нахожу людей все более и более озадачивающими. Что могло привести к этому, Алекс?»

«Бог его знает», — сказал я. «Вы сказали, что жители деревни не склонны к насилию. А как насчет моряков? Были ли какие-нибудь случаи серьезного насилия?»

«Драки, кулачные бои, ничего хуже».

«Значит, история Кридмана о том, что местные жители штурмовали южную дорогу, была правдой?»

«Еще одно преувеличение. Никто не штурмовал. Несколько молодых людей, подкрепившись пивом, попытались добраться до базы, чтобы выразить протест. Часовые развернули их, и раздались крики и толкотня. Но наивен тот, кто думает, что ВМС пойдут на строительство этой блокады два дня спустя, чтобы не пустить туда горстку детей. Я провел достаточно времени на службе, чтобы знать, что в армии ничего не движется так быстро. Блокада, должно быть, планировалась месяцами».

"Почему?"

Он нахмурился. «Боюсь, это вполне может быть первым этапом закрытия базы».

«Потому что он не имеет стратегической ценности?»

«Не в этом суть. Арук был создан колониальными державами, а нынешним колонизатором является ВМС. Просто уйти — жестоко».

«Как сейчас жители деревни зарабатывают на жизнь?»

«Небольшие работы и бартер. И федеральные чеки социального обеспечения», — сказал он грустно, почти извиняясь.

«Чеки приходят на суда снабжения?»

Он кивнул. «Я думаю, мы оба знаем, к чему это приводит. Я пытался заставить людей развить некоторую независимость, но очень мало

интерес к сельскому хозяйству и нехватка природных ресурсов для чего-либо коммерческого. Даже до блокады базовые навыки уже падали, и большинство способных учеников уехали с острова в старшую школу и больше не вернулись. Вот почему я так рад, что такие люди, как Бен и Деннис, решили остаться».

«А теперь блокада ускорила спад».

«Да, но не все должно быть безнадежно, сынок. Один хороший торговый проект —

фабрика какого-нибудь рода — поддержала бы Арук. Я пытался заставить разные компании инвестировать сюда, но когда они узнают о наших транспортных проблемах, они отказываются.

«Пэм сказала, что вы переписывались с сенатором Хоффманом».

«Да, я это сделал», — он положил дело об убийстве на диван.

«Есть ли на Аруке история племенного каннибализма?» — спросил я.

«Нет, потому что нет никакой дохристианской культуры. Первые островитяне были привезены испанцами в пятнадцать сотен лет, уже обращенными в католичество».

«Для каннибализма необходима дохристианская культура?»

«Из моих наблюдений это практически константа. Даже самые последние задокументированные случаи, похоже, включают христианские и дохристианские идеи.

Знакомы ли вы с термином «культ карго»?

«Смутно. Секта, которая приравнивает материальные блага к духовному спасению».

« Стихийная секта, подстрекаемая самозваным пророком. Культы карго развиваются, когда коренные жители обращаются в западную религию, но придерживаются некоторых своих старых верований. Связь между приобретением товаров и получением спасения возникает, потому что базовая миссионерская техника сочетает дары с учением. Островитянин верит, что миссионер держит ключ к вечной загробной жизни и что все, что с ним связано, священно: белая кожа, белые черты лица, западная одежда. Чудесный кахго. Культы встречаются все реже и реже, но еще в шестидесятые годы существовал культ, который поклонялся Линдону Джонсону, потому что кто-то догадался, что он был источником карго».

«Корреляция путается с причинностью», — сказал я. «Точно так же, как и все суеверия. Племя отправляется на рыбалку в ночь полнолуния и приносит рекордный улов: луна приобретает магические свойства. Актер надевает красную рубашку в ночь, когда получает восторженные отзывы: рубашка становится священной».

«Именно так. Беспочвенные ритуалы приносят утешение, но если система верований пошатнется — миссионер уедет, а груз остановится — островитянин может воспринять это как начало апокалипсиса. Добавьте к этому харизматичного пророка и — много лет назад меня отправили в Пангию, в провинции Южное нагорье, исследовать инфекционные заболевания. Пятьдесят пять, сразу после войны. В ходе своих исследований я узнал о мелком правительственном служащем, который внезапно уволился с работы и начал читать Библию вслух по двадцать часов в день на деревенской площади. Красивый, умный молодой человек. Его связь с правящим классом придала ему дополнительный статус. Вокруг него образовалась небольшая группа, и его заблуждения стали более яркими. И кровавыми. В конце концов он зарезал и съел собственного сына-младенца, разделив трапезу со своими последователями в попытке провезти самолет с грузом товаров. Утром убийства он проповедовал из Книги Бытия. История Авраама, связавшего Исаака для жертвоприношения».

«Авраам так и не довел это до конца».

«По его мнению, это было потому, что Авраам не заслуживал истинного исполнения. Он, конечно, был совсем другой историей».

Рассказывая эту историю, он побледнел.

«Я до сих пор вижу его лицо. Улыбающееся, спокойное».

«Есть ли какие-нибудь сходства с этим убийством?»

"Несколько."

«И некоторые из факторов, которые вы только что упомянули, присутствуют и здесь.

Зависимость от белого человека, а затем заброшенность».

«Но все равно, — сказал он, наклоняясь вперед, — это не имеет смысла. Потому что отсутствуют другие факторы».

«Никакой дохристианской культуры».

«И на Аруке нет абсолютно никакой истории культов!»

Он постучал костяшкой пальца по файлу. «Я продолжаю настаивать, что это безобразие было делом рук одного больного человека».

«Кто-то, кто прочитал о каннибализме и пытался сымитировать культовое убийство?»

«Возможно. И самое главное, кто-то, кто ушел».

«Почему ты так говоришь?»

«Потому что это больше не повторялось».

Он был пепельно-серым. У меня не хватило духу для споров.

«Некоторое время, сынок, я не мог перестать думать, что он просто ушел делать это где-то еще. Но Деннис проверял международные отчеты на предмет подобных преступлений в регионе, и ничего не было. Ну, что скажете, если мы отложим в сторону эти ужасные вещи и пойдем дальше?»

Глава

12

В течение следующих полутора часов мы были бесстрастными учеными, обсуждали случаи, предлагали различные способы организации данных.

Морленд посмотрел на часы. «Время кормления Эммы и ее друзей.

Спасибо за стимулирующий день. Мне нечасто удается участвовать в коллегиальных дискуссиях.

Я подумал о его дочери-враче, получившей образование в области общественного здравоохранения. «С удовольствием, Билл».

Он зашагал к двери. «Скоро стемнеет, не переусердствуйте», — сказал он.

«Я привел тебя сюда не для того, чтобы поработить».


Оставшись один, я откинулся на спинку кресла и стал смотреть в окно на фонтан, изрыгающий драгоценности.

Мой мысленный взор был сосредоточен на фотографиях с места убийства Энн-Мари Валдос.

Белое тело на темной скале; подробности Морленд и Лоран утаили.

Вероятно, именно этого и добивался Кридман, когда Бен поймал его за слежкой: первоклассный репортер приезжает на острова, чтобы найти себя, но вместо этого находит кровавый фестиваль и звонит своему агенту («Какая идея, Мэл!»).

Затем он столкнулся с Морлендом и оказался отрезанным от информации.

И возмущался этим.

Морленд скрыл всю правду от своих любимых островитян, но открыл ее мне после сорокавосьмичасового знакомства.

Хотите узнать мое мнение… о человеческой мотивации.

Больше беспокоится о рецидиве, чем признался?

Облекая это в форму коллегиальности — пара парней с докторскими степенями ведут клубную беседу о двуногом ужине.

Яркая разноцветная птица пролетела мимо окна. Небо все еще было павлинье-голубым, которое я видел только на цветных карандашах.

Я встал и направился в студию Робин. Что я ей скажу?


К тому времени, как я добрался до двери, я решился на ограниченную честность: дать ей знать, что я обсуждал убийство с Морлендом и что он считает это единичным преступлением, но опустить подробности.

Ее там не было. Кусочки ракушек были аккуратно разложены на плоском файле вместе с заготовкой коа и двумя маленькими стамесками.

Никакой пыли. Желаемое за действительное.

Я пошёл искать её и наконец увидел её у фруктовых рощ: белая бабочка порхала среди цитрусовых деревьев, а Спайк — извивающаяся тёмная тень у её ног.

Я подбежал к ней, она взяла меня за руку, и мы пошли вместе.

«Ну и как прошла работа?» — спросила она.

«Очень по-ученому. Что вы сделали?»

«Поиграли в студии, но было немного неприятно не иметь возможности работать, поэтому мистер Хэндсом и я решили прогуляться. Поместье чудесное, Алекс. Огромное. Мы добрались до края баньяновых джунглей. Билл, должно быть, вложил целое состояние в ландшафтный дизайн; по пути есть несколько прекрасных насаждений — травы, полевые цветы, теплица, орхидеи, растущие на стволах деревьев. Даже стены красивые. У него по ним свисают разные виды виноградных лоз. Единственное, что портит все это, — это колючая проволока».

Она остановилась, чтобы поднять упавший апельсин, и хирургически очистила его, пока мы шли дальше.

«Насколько хорошо видны джунгли за стенами?»

«Вершины деревьев. И эти воздушные корни. Кажется, что прохлада пробирается сюда. Ни ветерка. Даже слабее. Легкое течение. Я бы отвел тебя туда, но Спайки это не понравилось, и он все время отдалялся».

«Наш маленький миноискатель».

«Или какое-то животное на той стороне. Я ничего не слышал, но ты его знаешь».

Я наклонился и почесал собаку за ушами летучей мыши. Его плоское лицо смотрело на меня, комично серьезно.

«С этими радар-детекторами это неудивительно, — сказал я. — Наконец-то стиль и содержание сливаются воедино».

Она рассмеялась. «Эмм, чувствуешь запах этих апельсиновых цветов? Это здорово, Алекс».

Я держал рот закрытым.


Мы решили нырнуть на следующее утро и встали на ранний завтрак. Джо Пикер уже была на террасе, одетая в черную футболку и свободные брюки, ее волосы были небрежно завязаны сзади, под глазами были темные тени. Она держала обе руки на своей чашке с кофе и смотрела в нее. Еда на ее тарелке была нетронутой.

Когда Робин коснулся ее плеча, она слабо улыбнулась. Облизывание Спайком ее руки вызвало еще одну улыбку.

Когда мы сели, она сказала: «Ли никогда не любила собак…слишком много ухода».

Ее губы сжались, затем задрожали. Она резко встала и пошла в дом.


Мы оставили Спайка в бегах с Кико и поехали в Саут-Бич. Когда я свернул с Фронт-стрит, чтобы припарковаться, я посмотрел на прибрежную дорогу. Блокада ВМС была наверху, грубая стена из серого бетона, не менее двадцати футов высотой. Казалось, она была втиснута в склон холма. Предупреждающие знаки были щедры. Расширение цепной сетки и колючей проволоки змеилось вверх по холму и продолжалось в кустарнике.

Пляж в этом месте был всего лишь узкой косой, и стена пересекала ее и продолжалась в океане, создавая эффект плотины. Но вода была мелкой и спокойной, слабо плескаясь о покрытое водорослями основание морского барьера.

Рядом были сложены большие куски кораллов, высушенные и выжженные солнцем: часть рифа была разрушена, чтобы приспособить барьер.

Я припарковался на самом широком участке пляжа. Песок был гладким и белым, как свежезастеленная постель, лагуна была того же серебристо-зеленого цвета.

Мы собрали свое снаряжение, и, неся его к берегу, я заметил плоские, гладкие камни над приливными бассейнами.

Алтарь, на котором была принесена в жертву Энн-Мари Валдос.

К чему?

Мы ступили на песок. Температура держалась такой же мягкой и стабильной, как и обещал Морленд. Когда я проверил лагуну ногой, холода не было, а когда я нырнул в воду, мягкое тепло окутало меня.

«Отлично», — крикнул я Робину.

Мы надели ласты, маски и трубки, прошлись по мелководью, пока вода не достигла бедер, затем вонзились в воду и поплыли животом вниз по поверхности бассейна. Риф долго становился глубже, наконец, достигнув восьми футов, когда мы приблизились к коричнево-красному кольцу кораллов, сдерживавшему океан.

Колонии кораллов росли широкими, плоскими слоями. Несмотря на отсутствие течения, живые камни рифа, казалось, танцевали, пятна крошечных животных делили пространство с био-квартирами морских ежей, хитонов, перьевых червей и морских желудей. Маленькие, блестящие рыбки паслись, не обращая внимания на наше присутствие: электрически-синие девицы, лимонно-желтые хирурги, уверенные серо-черные французские ангелы, шокирующе-розовые басслеты со строгими мордашками налоговых инспекторов. Оранжево-белые рыбы-клоуны гнездились в мягких, жалящих объятиях флуоресцентных актиний.

Песок на дне был мелким, почти пушистым, с пятнами ракушек, камней и обломков кораллов. Солнечный свет легко проникал вниз, испещряя дно океана. Мы разбили свет своими тенями, заставив некоторые ракушки двигаться в рефлекторной панике.

Дрейфуя в противоположных направлениях, мы некоторое время исследовали местность по отдельности, затем я услышал бормотание Робин через дыхательную трубку и, обернувшись, увидел, что она возбужденно указывает на дальний конец рифа.

Что-то в форме торпеды проносилось между нами, быстро пересекая лагуну. Небольшая морская черепаха, может быть, в фут длиной, головой вниз, сжатыми ногами, скользила по верхушке коралла, направляясь к более синим пастбищам.

Я проводил его взглядом, затем снова посмотрел на Робина и сделал знак «ОК».

Она помахала, и я поплыл к ней, протягивая руку. Мы столкнулись масками в шутливом поцелуе, затем поплыли вместе, взволнованные и невесомые, подвешенные, как близнецы в теплой соленой утробе.


Когда мы вернулись на пляж, мы уже были не одни.

Скип Амальфи и Андерс Хейгуд расстелили конскую попону в тридцати футах от нашей одежды. Скип лежал на спине, закрыв глаза, его живот вздымался и опускался, когда он затягивался сигаретой и выпускал дым. Хейгуд присел рядом, его волосатые бедра были толстыми, как бревна, кончик языка торчал из угла рта. Сосредоточившись, он отрывал конечности от чего-то огромного и уродливого.

Самый большой краб, которого я когда-либо видел. Около тридцати дюймов от клешни до клешни, с узловатым, синим, пятнистым панцирем и клешнями размером с медвежьи капканы. Мой год для чудовищных членистоногих.

Хейгуд посмотрел на нас, вырвал ногу, наблюдая, как из нее капает сок, затем поднял ее и помахал ею.

«Мэм. Сэр». И снова серые глаза скользнули по Робин, и я осознала, как она выглядит в своем раздельном платье: волосы струятся по гладким, голым плечам, бедра приподнимаются над глубоким вырезом, резкий, сладкий контраст между бронзовой кожей и белым нейлоном.

Она повернулась к ним спиной как раз в тот момент, когда Скип сел. Оба мужчины наблюдали, как она тащилась к нашему одеялу. Ходьба по песку заставила ее покачнуться сильнее, чем она намеревалась.

«Большой краб», — сказал я.

«Стоунер», — сказал Хейгуд. «Отличная еда — могу ли я дать вам пару ножек, сэр?»

"Нет, спасибо."

«Ты уверен?»

«Забудь об этом», — сказал Скип. «Старик Морленд не ест животных».

«Верно», — сказал Хейгуд. «Жаль. Стоунеры — отличные едоки. Этот любил кокосы — вот почему он синий. Когда они едят что-то другое, они могут быть оранжевыми. Я видел их даже больше, но он здоров».

«Хотя это подло», — сказал Скип. «Откуси себе палец. Лучше всего бросить

их в горшке вживую — как прошел заплыв?»

"Большой."

«Видишь осьминога?»

«Нет, просто черепаха».

«Малыш?»

Я кивнул.

«Прошлогодний выводок. Они прилетают, откладывают яйца у линии прибоя, закапывают их. Туземцы выкапывают их — получается чертовски вкусный омлет. Присоски, которые заставляют его уплывать отсюда, но большинство из них тоже съедаются.

Иногда возвращается совсем тупой. Должно быть, это то, что ты видел.

«Проверяю старый капот», — сказал Хейгуд, смеясь. Его зубы были широко расставлены и белы. Солнце превратило его волосы на теле в густую медную проволоку.

«Осьминоги умные», — сказал Скип. «Эти большие глаза, клянусь, они тебя проверяют». Взгляд в сторону Робина.

«Лучший омлет за мои деньги — крачка», — сказал Хейгуд. «Откладывает розовые яйца.

Когда люди видят это в первый раз, они пугаются, думают, что это кровь. Но розовый — настоящий цвет. Розовый омлет. Он облизнул губы. «Солёный — как утка».

«Ты можешь забрать его, мужик», — сказал Скип. «Слишком чертовски пикантно».

Хейгуд улыбнулся. «Ну, я выбираю розовый».

Скип хихикнул.

«Акула тоже вкусная еда», — сказал Хейгуд, — «но мясо нужно вымачивать в кислоте, иначе оно будет на вкус как моча. Как долго вы здесь, док?»

«Пару месяцев».

«Нравится?»

"Это красиво."

Они посмотрели друг на друга. Хейгуд отломил еще одну крабовую ногу.

Скип сказал: «Богатым людям это место понравится, да?»

«Думаю, любой, кто любит плавать и отдыхать, так бы и поступил».

«А как насчет тебя ? Что ты любишь?»

«Всякие разные вещи».

Он затянулся и бросил окурок на чистый песок.

«Мы с моим приятелем Хэем хотим построить курорт. Но другой. Травяные хижины, как в Club Med. Платите одну цену вперед, получайте еду, напитки и все остальное. Никакого телевизора, телефонов или видеофильмов, просто плаваем и роем пляж, может, приведем девушек, чтобы устроить танцевальное шоу или что-то в этом роде».

Его глаза стали жесткими. «И что ты думаешь?»

"Звучит отлично."

«Так и есть, да?»

"Конечно."

Он плюнул на песок. «Я думаю, богатые придурки с материка пойдут на это с размахом, верно? Потому что в противном случае нам пришлось бы ехать за японскими туристическими группами, как это делают все остальные острова». Он выставил обе руки перед лицом, зацепил верхние зубы за нижнюю губу и согнул большие пальцы.

«Возьми пикчу, крик-крик». Он засмеялся.

Хейгуд улыбнулся и осмотрел безногое тело краба.

«Полный икры», — сказал он. «Девушка».

«Мы хотим заполучить американцев », — сказал Скип. «Это Америка, хотя никто в Америке ни черта не знает об этом месте».

«Удачи». Я начал уходить.

«Хочешь инвестировать?» — крикнул он мне вслед.

Я собирался рассмеяться, но потом увидел его лицо и остановился.

«Я на самом деле не большой инвестор».

«Тогда, может, тебе стоит начать, мужик. Приходи пораньше. Парни, которые инвестировали в Гавайи после войны, подтирают задницы стодолларовыми купюрами».

Он протянул ладонь, словно попрошайничая.

«Эй, этот человек пришел сюда, чтобы расслабиться», — сказал Хейгуд. «Дай ему передышку».

Скип показал ему средний палец, и его слабый подбородок попытался выпятиться.

«Заткнись, мужик. Я говорю о деле».

Хейгуд не произнес ни слова, но его запястья согнулись, и туловище краба с мокрым звуком разлетелось на куски.

Скип попытался сразить его взглядом, но пожилой мужчина проигнорировал его.

«Подумай об этом, мужик», — сказал Скип, передавая часть своего гнева мне.

«Поговори со своей дамой, она выглядит очень умной».

Еще один взгляд в сторону Робин. Она накинула на плечи полотенце и сидела, подтянув колени к груди, глядя на море.

Голос за моей спиной произнес: «Джентльмены», и тусклые глаза Скипа сузились.

Хейгуд вытер руки футболкой, но его лицо не дрогнуло.

Я повернулся. Деннис Лоран стоял на песке в полностью зеркальных солнцезащитных очках, сверкая белым светом. Он выглядел огромным. Никто из нас не слышал, как он приближался.

Он потрогал бровь. «Доктор. Получил хороший укурок, Хэй. Должно быть, сколько, шесть, семь фунтов мяса?»

«По крайней мере восемь», — сказал Скип.

«Сделать это с кокосом?»

«Не пришлось», — сказал Хейгуд. «Ленивый, спит вон там». Он указал на приливные бассейны.

«Нет ничего лучше легкой цели», — сказал Лоран. «Я вижу, ты наконец-то попал в воду, док. Здорово?»

"Идеальный."

«Всегда так. Хорошего вам дня, джентльмены». Мы с ним подошли к Робину. Его обутые ноги твердо ступали по песку. Заметив окурок, который бросил Скип, он поднял его и положил в карман.

«Эти двое доставляют вам какие-то хлопоты?»

«Нет. Они что, нарушители спокойствия?»

«В общем-то нет, но у них слишком много свободного времени и один IQ на двоих, в основном Хейгуда. Скип напал на тебя из-за своей курортной схемы, да?»

«Как раз перед вашим приездом».

«Клуб Скип. Готовы позвонить своему брокеру?»

«Есть мобильный телефон?»

Он рассмеялся. «Разве вы не видите, как Скип приветствует лодку с туристами?

—«Эй, добро пожаловать в гребаный Арук, чувак».

«Торговая палата должна его нанять».

«Да», — сказал он, «если бы у нас был один — здравствуйте, мисс Кастанья. Как вода?»

"Теплый."

«Всегда так. Что-то насчет отсутствия движения воды и изолирующих свойств кораллов. Я рад, что вы двое наконец-то наслаждаетесь друг другом. Наконец-то перезвонили из ВМС: только что направились в поместье, чтобы поговорить с миссис Пикер. Они нашли обломки прямо внутри Стэнтона.

Ничего особенного не осталось; они отправят останки обратно в Штаты, а позже выставят ей счет за транспортировку».

«Вы шутите».

«Хотел бы я быть таким. Капитан Юинг думает, что он великодушен, потому что самолет незаконно проник на военную территорию. Он говорит, что мог бы подать жалобу, оштрафовать Пикера на большую сумму, и поместье понесло бы финансовую ответственность».

«Это отвратительно», — сказал Робин.

Лоран стряхнул со своего значка песчинку. «Ага. Как дела у миссис Пикер?»

«Сегодня утром она выглядела довольно измотанной».

«Я лучше пока оставлю часть о законопроекте. Зная военные

— Я бывший морской пехотинец, им понадобится два года, чтобы закончить бумажную работу, если они вообще доведут дело до конца. Проблема в том, что я не смогу доставить ей тело. Даже если бы Юинг согласился сотрудничать, здесь нет настоящего морга, только пара парней, которые копают могилы для кладбища за церковью, и не будет судна с припасами еще дней десять. Без надлежащего бальзамирования это может стать довольно зрелым...

Он остановил себя. «Извините».

«Почему Юинг так враждебен?» — спросил я.

Он пожал плечами. «Может быть, это его натура, может быть, ему не нравится здесь находиться.

Он был замешан в Скипджеке — том секс-скандале ВМС в Вирджинии? Из-за этого его сюда сослали. Но, может, это просто разговоры.… В любом случае, я просто скажу миссис Пикер, что ВМС оказывают ей услугу, отправляя тело. Юинг

попросила меня получить адрес. Она может попросить кого-нибудь заявить о нем обратно в Штатах».

Он снял очки и сдул песок с линз. Его светлые глаза окинули пляж, гавань. Задержавшись на долю секунды на плоских камнях над приливными бассейнами. Или мне показалось?

«Вы не знаете, доктор Билл сейчас дома?» — спросил он.

«Его не было на завтраке».

«Обычно он встает задолго до завтрака. И ложится спать поздно. Никогда не встречал человека, которому нужно меньше сна, который всегда движется, движется, движется. Если увидишь его, передай ему привет. Пэм тоже».

Глава

13

Когда мы вернулись в джип, Скип и Хейгуд шли по берегу, курили и стряхивали пепел в воду.

Робин сказал: «Давайте немного проедем по окрестностям, исследуем некоторые небольшие дороги».

Я развернул машину, и она посмотрела на баррикаду.

«Как будто они хотели, чтобы это было уродливо».

«Морленд согласен с Пикером, что ВМС постепенно закрывают остров. Я спросил его, как живут люди, и он признал, что основным источником является социальное обеспечение».

«Конец эпохи», — сказала она. «Возможно, поэтому он так стремится задокументировать то, что он сделал».

Я направился к изогнутым серым сваям дока. Открытый рынок был закрыт, а табличка с пайками осталась на бензоколонке.

«Вы говорили об убийстве?»

"Немного."

"И?"

«Морленд и Деннис предполагают, что это единичный случай, что убийца исчез. Потому что он больше этого не делал в этом регионе. Так что это вполне мог быть моряк, переведенный на другую базу».

«Это значит, что он мог делать это в другом регионе».

«Деннис следил за подобными преступлениями, но ничего не было обнаружено».

Мы приближались к Chop Suey Palace. Кридман снова был снаружи, с бутылкой и кружкой. Глядя прямо перед собой, я прошел мимо него и резко повернул направо на следующую дорогу, проезжая мимо еще нескольких полуразрушенных домов и пустырей. Затем небольшой, плохо ухоженный участок травы, на котором стояла пушка Второй мировой войны и статуя Макартура в натуральную величину, заслоняющая его глаза. Деревянный знак гласил: VICTORY PARK, EST. 1945. Единственным очевидным триумфом была победа птиц над бронзой.

Еще больше лачуг, навесов и грязи до самого гребня, где стояла узкая белая церковь. Я остановился. Двухэтажное здание с остроконечными крышами, отделкой в виде рыбьей чешуи и сильно потускневшим медным шпилем наклонилось вправо. Балясины перил парадной лестницы были замысловато выточены, но шелушились.

Двор длиной в пять шагов был покрыт густой высокой травой, обрамленной длинными белыми петуниями.

«Ранний викторианский стиль», — сказал Робин. «Он немного проседает на фундаменте, но дизайн хороший».

На лужайке был установлен информационный стенд с надписью: «БОГОМАТЕРЬ ГАВАНИ».

КАТОЛИЧЕСКАЯ ЦЕРКОВЬ. ПРИВЕТСТВУЕМ ПОСЕТИТЕЛЕЙ. В нескольких футах от них металлический флагшток принимал Old Glory. Флаг поник в неподвижном воздухе.

За церковью росла высокая трава, обнесенная низким частоколом.

Ряды белых крестов, каменные и деревянные надгробия. Несколько вспышек цвета. Цветочные венки, некоторые настолько яркие, что их пришлось сделать из пластика.

Рядом стояла большая алюминиевая хижина из куонсета с надписью ARUK COMMUNITY.

КЛИНИКА. Старый черный джип, на котором нас забирал Бен, был припаркован у двери рядом с еще более старым родстером MG, когда-то красным, а теперь выцветшим до лососевого цвета.

Номер экстренной службы на двери принадлежал поместью Морленда.

Как только я тронулся с места, вышла Пэм, доставая стетоскоп.

Она помахала мне, и я снова остановился. Достав что-то из MG, она подошла. Горсть леденцов в пластиковой упаковке.

«Привет. Перекус?»

«Нет, спасибо», — сказал Робин.

«Конечно? Они без сахара». Развернув зеленую конфету, она положила ее в рот. «Итак, вы, ребята, поплавали. Как это было?»

Робин рассказал ей о нашем погружении. Через открытую дверь я мог видеть детей, их маленькие лица были искажены страхом.

«Кажется, они нормально отнеслись к падению, — сказала Пэм, — но все равно немного нервничали из-за своих снимков, поэтому мы решили покончить с этим. Хочешь зайти?»

Мы последовали за ней в хижину и вдохнули резкий запах алкоголя.

Пол был покрыт синим линолеумом. Перегородки из ДВП разделяли интерьер на кабинки. Плакаты с мультфильмами и таблицы питания почти покрывали стены, но алюминий сопротивлялся попыткам развеселить.

Около пятнадцати детей, все темноволосые, не старше восьми лет, выстроились перед длинным столом. За столом стояли два стула, один справа был пуст, другой был занят Беном. Слева от него стояли стальные подносы с бинтами, ватными тампонами, дезинфицирующими салфетками, одноразовыми шприцами и небольшими стеклянными банками с резиновыми пробками. Мусорная корзина возле его левой ноги была доверху заполнена выброшенными иглами и заляпанными кровью салфетками.

Он согнул палец, и маленькая девочка в розовой футболке и красно-белых шортах с узором пейсли шагнула вперед. Ее волосы были длиной до талии; на ногах были пляжные стринги. Она теряла способность не плакать.

Бен развернул тампон, взял бутылочку и левой рукой воткнул иглу в резиновый колпачок. Наполнив шприц, он выпустил из него воздух, взял девушку за руку и притянул ее к себе. Быстро протерев ее бицепс, он бросил тампон в корзину, сказал что-то, что заставило ее посмотреть на него, и щелкнул иглой по ее руке, почти дразня. Рот девушки открылся от боли и оскорбления. Слезы текли. Некоторые мальчики в очереди засмеялись, но никто не с энтузиазмом. Затем игла была вынута, и Бен перевязывал ей руку. Весь процесс занял меньше пяти секунд, и он оставался бесстрастным.

Девочка продолжала плакать. Бен оглянулся на нас. Пэм бросилась и развернула леденец для хнычущего ребенка. Когда слезы не прекратились, она прижала девочку к себе.

Бен сказал: «Следующий», и согнул палец. Маленький, пухлый мальчик встал на позицию и уставился на свою руку. Кулачки с ямочками барабанили по бедрам. Бен потянулся за подушечкой.

«Все готово, Энджи», — сказала Пэм, провожая девочку до двери. «Ты молодец!» Ребенок понюхал и пососал свой леденец, и белая бумажная палочка подпрыгнула. «Это гости с материка, дорогая. Это Анджелина. Ей семь с половиной лет, и она очень смелая».

«Я скажу», — сказал Робин.

Девушка вытерла глаз.

«Эти люди приехали из самой Калифорнии», — сказала Пэм. «Знаешь, где это?»

Анджелина что-то пробормотала вокруг сосунки.

«Что это, милая?»

«Диснлэнд».

«Правильно», — Пэм взъерошил ей волосы и вывел ее на улицу, наблюдая, как она бежит в церковь.

К тому времени, как она вернулась, Бен уже вакцинировал еще двоих детей, работая быстро, ритмично, как машина. Пэм осталась с нами, успокаивая детей и провожая их.

«Школьные занятия еще идут», — сказала она. «Они будут в классе еще час».

«Кто учит?» — спросил я. «Священник?»

«Нет, священника нет. Отца Марриота отозвали прошлой весной, а сестра Джун только что уехала на Гуам — рак груди. Клэр — жена Бена — была нашей заменой, но теперь она преподаватель. Еще несколько матерей работают помощницами на неполный рабочий день».

Мимо прошел еще один плачущий ребенок.

«Думаю, мне стоит сделать несколько», — сказала Пэм, «но Бен такой хороший. Ненавижу причинять боль».


Шерил подметала вход в большой дом, но когда мы вошли, она остановилась.

«Доктор Билл сказал дать вам это». Она протянула мне клочок желтой линованной бумаги. Почерк Морленда:

Дет. Майло Стерджис позвонил в 11 утра по времени Арука.

АТС Западного Голливуда. Домашний номер Майло.

«Это час ночи по времени Лос-Анджелеса», — сказал Робин. «Интересно, что это может быть».

«Ты же знаешь, какой он сова. Наверное, что-то с домом связано, и он пытается застать нас в удачное время».

Упоминание о доме заставило ее лицо напрячься. Она посмотрела на часы. «Там сейчас два тридцать. Может, подождем?»

«Если он был на ногах полтора часа назад, то, вероятно, он и сейчас на ногах».

Шерил стояла там, как будто пытаясь следить за разговором. Когда я повернулась к ней, она покраснела и начала подметать.

«Можно ли пользоваться телефоном на большом расстоянии?»

Она выглядела озадаченной. «В твоей комнате есть телефон».

«Доктор Билл здесь?»

Она подумала. «Да».

"Где?"

«В своей лаборатории».


Мы вернулись к бегу, чтобы забрать Спайка. Он и Кико немедленно прекратили игру, и он побежал к Робину. Обезьянка взобралась на низкую ветку, затем отпустила ее и приземлилась легко, как перышко, мне на плечо. Маленькая сухая рука обхватила мой затылок. Его недавно мыли шампунем...

что-то с миндалем. Но его мех также отдавал слабым намёком на зоопарк.

Мы ушли с обоими животными. Робин сказал: «Я бы хотел освежиться».

«Я пойду спрошу Морленда насчет пользования телефоном».

Она повернулась обратно к дому; Кико спрыгнул и присоединился к ней и Спайку. Я спустился к хозяйственным постройкам и постучал в дверь офиса Морленда.

Он сказал: «Войдите», но дверь была заперта, и мне пришлось ждать, пока он ее откроет.

«Извините», — сказал он. «Как прошло ваше плавание?»

"Потрясающий."

Он держал огрызок карандаша и выглядел отвлеченным. Его кабинет был такого же размера, как тот, который он мне дал, но с бледно-зелеными стенами и без всякой мебели, кроме дешевого металлического стола и стула. Бумаги, разрозненные и переплетенные, покрывали половину пола. Стол тоже был покрыт одеялом, хотя я заметил одну высокую стопку, которая была аккуратно сложена и поставлена в центре. Перепечатки журналов. Верхняя — статья, которую я написал десять лет назад о лечении детских фобий. Мое имя подчеркнуто красным.

Дверь в лабораторию была открыта. Столы, стаканы, колбы, пробирки в стойках, центрифуга, весы, оборудование, которое я не мог опознать. Рядом с весами стояла высокая банка, полная серо-коричневых гранул, которые он использовал для кормления насекомых. Рядом стоял контейнер поменьше с какой-то коричневатой жидкостью.

«Так», — сказал он, снимая очки. Тон у него был напряженный: я что-то прервал.

«Я хотел проверить, можно ли пользоваться телефоном на большом расстоянии».

Он рассмеялся. «Отвечаешь на звонок детектива Стерджиса? Конечно. Не было нужды спрашивать. Передай ему от меня наилучшие пожелания. Он приятный парень».


Робин сидела там, лаская своих двух волосатых приятелей, пока я набирал номер. Телефон зазвонил дважды, и ворчливый глубокий голос проворчал: «Стерджис».

«Привет, это я. Ты еще не спишь?»

«Алекс». Голос Майло стал светлее. Я не особо задумывался о том, что он скучает по нам.

«Да, полностью проснулся», — сказал он, снова переходя на ворчание. «Ну и как там Бали-Ху?»

«Солнечно и ясно. Хочешь присоединиться к нам?»

«Я не загораю, я обжариваюсь».

«Я думал, ты черный ирландец».

«Это темперамент, а не комплекция. Так что, ты уже почти устроился?»

«Очень красиво. Только что вернулся с дайвинга на великолепном коралловом рифе».

«Йоу, Жак. Неужели Эдемский сад существует?»

«Мой фиговый листок говорит да. Что ты делаешь после того, как тебе пора спать, сынок?»

«Работаю в две смены и наращиваю сверхурочные. Причина, по которой я позвонил, в том, что у парня, который занимается вашим домом, есть пара вопросов. Кажется, потолочные и напольные молдинги, которые Робин сказал ему заказать, сняты с производства.

Он может получить что-то похожее, немного шире, или взять ее точные спецификации и сделать это на заказ. Разница в пару тысяч, и он хочет получить разрешение. Кроме того, стоимость вашей сигнализации будет немного выше, чем предполагалось. Что-то о необходимости подключения к линии электропередач, которая находится за пределами базовой договорной зоны. Вероятно, еще тысяча.

Это никогда не бывает ниже оценки, не так ли? В любом случае, спросите прекрасную мисс С., что она хочет сделать, перезвоните мне, и я перешлю сообщение.

«Я сейчас ее надену».

Я передал трубку. Робин сказал: «Привет!», и глаза Кико расширились.

Когда она начала говорить, обезьяна приблизила голову к телефону и начала что-то нараспев щебетать без слов.

«Что? Ох... нет, это обезьяна, Майло... обезьяна. Как в бочке... Нет, он не заменил Спайки, мы все еще любим его... Нет, они прекрасно ладят, на самом деле... Это все, что касается млекопитающих... Что?... Нет, просто какие-то жуки... Жуки. Насекомые, пауки... тарантулы. Доктор Морленд проводит исследования на них... Что случилось, детектив?»

Она поговорила с ним о строительстве, затем закончила разговором и вернула трубку мне. «Я снова выставлю этих ребят на улицу, а потом наберу ванну. Буду рада, если ты присоединишься ко мне, когда закончишь».

Она ушла.

«Жуки», — сказал Майло. «В Эдеме есть жуки».

«Их тоже создал Бог. Какой сегодня был день?»

«Его день неудачных шуток. Какими именно исследованиями занимается этот парень?»

«Питание. Хищническое поведение».

«Когда я разговаривал с ним, его голос звучал немного странно».

"Как же так?"

«Передача сообщения, но в другом месте».

«Он считал тебя приятным парнем».

«Это доказывает, что он был где-то в другом месте».

Я рассмеялся. «Над чем ты работаешь?»

«Ты действительно хочешь знать?»

«Очень сильно».

«Четыре вооруженных ограбления, одно с заложниками в морозильнике и почти смертельный исход. Один проезжающий мимо наркоторговец, рэп-исполнитель, который мы, вероятно, не раскроем, ах, черт возьми, и красота, которая не дает мне спать допоздна: шестнадцатилетняя девушка в Палисейдс застрелила своего отца, когда он сидел на мусорном баке. Она заявляет о давнем растлении, но мать говорит, что это не так, и она уже много лет как в разводе со стариком, не теряя любви. У ребенка история непослушного поведения, и папа обещал ей новенький Range Rover на день рождения, если она сдаст все экзамены. Она провалилась, он сказал «нет», и друзья говорят, что она здорово разозлилась».

«Есть ли доказательства домогательства?»

«Нет, и друзья говорят, что она была большой поклонницей тех двух маленьких засранцев с дробовиками из Беверли-Хиллз. У нее мертвые глаза, Алекс, так что кто знает, что с ней сделали. Но это не моя забота, прямо сейчас. Она наняла болтливого адвоката с деньгами мертвого папочки... но хватит, Измаил. Ты отплыл, чтобы сбежать от всего этого варварства».

«Верно, — сказал я, — но позвольте мне поднять ваш коэффициент цинизма еще выше.

Даже в Эдеме есть свои проблемы».

Я рассказал ему об убийстве Энн-Мари Валдос.

Он не ответил.

«Ты еще там?»

«Ломать ей кости, чтобы съесть костный мозг?»

«Это гипотеза Морленда».

«Ты попадешь в рай и превзойдешь меня по части грубости?»

«По словам Морленда, каннибализм довольно распространен во всех культурах.

Вы когда-нибудь сталкивались с этим?

«Он тоже эксперт в этом? Скажи, а нет ли тут какого-нибудь огромного парня, который топает по поместью с плохой стрижкой и болтами в шее? Мозг... нет, спасибо, дорогая, я откажусь от этого стейка на завтрак и остановлюсь на вегетарианской тарелке».

«Забавно, что вы так говорите. Морленд — вегетарианец. Его дочь говорит, что после Корейской войны он увидел такое, что заставило его больше никогда не хотеть быть жестоким».

«Как чувствительно. И нет, я лично не сталкивался ни с одним плохим парнем-гурманом. Но до пенсии осталось несколько лет, так что теперь у меня есть

то, ради чего стоит жить».

«Как Рик?»

«Он говорит, меняя тему. Занимаюсь трудоголизмом, как обычно, ночная смена в отделении неотложной помощи... Костный мозг? Почему я все время слышу, как барабаны джунглей бьют «унка-лунка» ? Натыкались ли вы на миссионеров в горшке?»

«Пока нет, и Морленд говорит, что не стоит беспокоиться. Здесь нет истории каннибализма. И он, и начальник полиции считают, что это больной убийца, пытающийся выглядеть экзотично. Местное мнение приписывает это военному, который уехал».

«Морленд тоже детектив?»

«Он единственный врач на острове, поэтому он занимается всей судебной экспертизой».

«Каннибализм», — сказал он. «Робин знает об этом?»

«Она знает, что было убийство, но я не рассказал ей подробности. Я не хочу делать из этого слишком большую проблему. Кроме этого, здесь уже много лет не было серьезных преступлений».

«А в остальном, миссис Линкольн, как вам пьеса? Почему именно военнослужащий?»

«Потому что местные жители не склонны к насилию, а убийца, похоже, не имеет постоянного местопребывания».

«Ну», — сказал он, — «я был Джо Арми, так что никаких серьезных дебатов от меня вы не дождетесь. Ладно, успокойтесь, не ешьте ничего, что не сможете опознать, и держитесь подальше от шутников с костями в носу».

«Жить по этому кредо», — сказал я. «Спасибо за звонок и удачи в ваших делах».

«Да... отбросив всю чушь, я очень рад, что вы, ребята, смогли это сделать. Я знаю, каким был для вас прошлый год».

Где-то вдалеке зазвонил телефон, и он что-то пробормотал.

«Другая линия», — сказал он. «Больше грязи. Сайонара и все такое, и если вы увидите бородатого француза, рисующего женщин в цветочных мууму, покупайте холсты».

Глава

14

Робин задремал, а я прогулялся, пересек розарий и спустился по наклонным акрам газона. Четверо мужчин в drive-and-mows работали над дерном. Гнилостно-сахарный запах скошенной травы напомнил мне детские воскресенья.

Я понял, что и Victory Park тоже. Военный мемориал в моем родном городе в Миссури был лишь немного больше. В воскресенье моя мать вела меня и мою сестру в парк, когда мой отец решил выпить дома.

Сэндвичи с болонской колбасой и яблочный сок, восхождение на пушку, притворство, что стреляешь, сладкие, натянутые улыбки матери. Когда она умерла, пьянство отца прекратилось, и так было до конца его жизни.

Стряхнув меланхолию, я продолжил спуск к фруктовым рощам, ступая среди опавших апельсинов и мандаринов и попкорновых брызг цитрусовых цветов. Луг, который Морленд создал из полевых цветов, был великолепен. Коллекция миниатюрных хвойных деревьев была подстрижена хирургическим путем, а самшитовый узловой сад был таким же запутанным, как любой лабиринт, с которым я сталкивался в аспирантуре. Затем теплицы, каждое стекло безупречно, и деревья, полные орхидей, растения, засунутые в складки и углубления ветвей, как детеныши. Я продолжал идти, пока не заметил участки гранита и коричневый, колючий пух ржавой колючей проволоки.

Восточная граница. Графит, жимолость и глициния покрывали большую часть высоких каменных стен, смягчая проволоку, но не скрывая ее.

С другой стороны верхушки баньянов образовывали зеленовато-серый навес, воздушные корни пронзали полог, словно щупальца зверя, испытывающего боль. Насколько я мог видеть, стволы деревьев внизу были крепкими и безжалостно изогнутыми, хлестали в борьбе за пространство.

На секунду мне показалось, что весь лес пришел в движение и рухнул на меня, и я почувствовал, что теряю равновесие.

После того, как я восстановил равновесие, у меня осталось напряженное место в основании горла.

Я снова посмотрел на деревья.

Робин упомянул о легкой прохладе, разливающейся по стенам, но я чувствовал лишь внутренний холод.

Я шел вдоль границы, прислушиваясь к звукам с другой стороны, но ничего не слыша. Когда я остановился, та же иллюзия движения повторилась, и я положил обе руки на камень и глубоко вдохнул.

Вероятно, низкий уровень сахара в крови. Я не ел с завтрака.

Я направился обратно. Добравшись до рощи, я подобрал апельсин, очистил его и съел в три укуса, позволяя соку стекать по подбородку, как я делал это в детстве.


Вернувшись в свой кабинет, я занялся еще одной коробкой медицинских файлов. Еще больше рутины; единственными психологическими диагнозами, которые отметил Морленд, были реакции на стресс в ответ на физические заболевания.

Я вытащила еще одну коробку и обнаружила, что мне становится скучно, пока папка внизу не привлекла мое внимание.

На обложке Морленд нарисовал большой красный вопросительный знак.

Пациентом был 51-летний рабочий по имени Джозеф Кристобаль, не имевший в анамнезе психических расстройств, у которого начались зрительные галлюцинации — «белые черви» и «белые люди-черви», а также симптомы возбуждения и паранойи.

Морленд лечил его транквилизаторами и отметил, что у Кристобаля действительно были

«любит выпить, но не алкоголик». Симптомы не исчезали.

Две недели спустя Кристобаль внезапно умер во сне, предположительно от сердечного приступа. Вскрытие Морленда не выявило патологии мозга, но обнаружило закупорку коронарной артерии.

Затем следует заключительное замечание доктора, написанное крупным жирным шрифтом того же красного цвета, что и вопросительный знак: А. Тутало?

Я думал, что это бактерия или вирус, но в медицинском словаре, который он мне дал, такого названия не было.

Лекарство? В справочнике врачей не упоминается.

Я вернулся в кладовую, протиснулся между рядами коробок и обыскал книжные полки.

Естествознание, археология, математика, мифология, история, химия, физика и даже коллекция старинных путевых заметок.

Один полный случай, посвященный насекомым.

Еще одна — по фитопатологии и токсикологии, которую я тщательно изучил.

Никакого упоминания об А. Тутало.

И наконец, в темном, затхлом углу — медицинские книги.

Ничего.

Я подумал о женщине-кошке. Морленд рассказал мне об этом деле через несколько минут после нашей встречи.

Вот еще один случай спонтанной смерти.

Я просмотрел, наверное, шестьдесят файлов. Два из шестидесяти — это три процента.

Возникающая закономерность?

Пришло время для еще одной коллегиальной беседы.


Когда я добрался до дома, я увидел Джо Пикер около фонтана, наблюдающую за отъезжающей полицейской машиной Денниса Лорана. Вода усеяла ее волосы и лицо. Когда я подошел к ней, она вытерла щеку и посмотрела на влагу на своей руке.

Брызги продолжали бить по ней. Она медленно вышла из-под их дуги.

«Полицейский подошел ко мне и рассказал, что происходит».

Она потерла глаза. Ее новый загар сменился бледностью скорбящей женщины.

«Они говорят, что Ли приземлился на базе, и сегодня его отправляют обратно... Я должен был этого ожидать, работая в Вашингтоне. Но когда это случается с вами... Я звонил его семье».

Одна из ее рук была туго сжата.

«Я не то чтобы струсила, — сказала она. — Хотя это было бы разумно».

Она посмотрела на меня. Я кивнул.

«Я, наверное, был бы настолько глуп, чтобы подняться, даже если у меня были плохие предчувствия по этому поводу. Но в этот раз... он разозлился на меня, обозвал меня... Я просто сказал, к черту это, и ушел».

Она приблизила свое лицо к моему. Достаточно близко, чтобы поцеловать, но в этом не было ничего соблазнительного.

«Даже если бы так, я бы все равно, наверное, смягчился. Но он не сдавался… когда я шел через бамбук, я услышал, как заработал двигатель самолета, и чуть не побежал обратно. Но вместо этого я продолжил идти. К пляжу. Нашел хорошее место на камнях, сел и уставился на океан. Я чувствовал себя довольно расслабленным, когда услышал это».

Наши носы почти соприкасались. Ее дыхание было затхлым.

«Я скучаю по нему», — сказала она, словно ей было трудно в это поверить. «Ты с кем-то долгое время... Я сказала его матери, что она может похоронить его в Нью-Джерси рядом с отцом. Мы никогда не строили никаких планов на этот счет — ему было сорок восемь. Когда я вернусь, мы устроим какую-нибудь службу».

Я снова кивнул.

Она заметила пятно на рубашке и нахмурилась. «Мой билет из Гуама действует только через две недели. Думаю, мне стоит сказать, что я с нетерпением жду возвращения, но, по правде говоря, что меня ждет? Я могу остаться и закончить свою работу».

Смочив палец языком, она потерла пятно. «Это звучит холодно для тебя, не так ли?»

«Что бы ни помогло вам это пережить».

«Моя работа мне помогает. Приезд сюда — это последний этап трехлетнего исследования —

Зачем его выбрасывать?»

Она отступила и выпрямилась. «Хватит ныть. Возвращаемся к старому ноутбуку».


Было около пяти. Я прогулялся к розарию и сквозь ветви сосны наблюдал, как люди в газонокосилках рисовали широкие полосы на газоне. Я думал о внезапной смерти.

Женщина-кошка. Белые черви.

ЭннМари Валдос убили, чтобы съесть.

Стандартные медицинские случаи, собранные за тридцатилетнюю практику.

Какая-то рутина.

Я, наверное, слишком много придавал этому значения. В конце концов, я сам начал разговор об убийстве Валдоса.

Хотя именно Морленд привез фотографии вскрытия, не упустив ни одной детали.

Может быть, у старика был крепкий желудок, и он решил, что у меня тоже.

Он намекал на это во время экскурсии по зоопарку насекомых.

Исследования хищников.

Я вспомнил, с каким воодушевлением он обсуждал историю каннибализма.

Не совсем обычный сельский врач.

Майло считал его сумасшедшим. Шутил о монстрах Франкенштейна.

Майло был признанным султаном цинизма, но он также был опытным детективом, его догадки чаще оказывались верными, чем ошибочными...

Невротик, Делавэр. Застрял в Эдеме, получаешь щедрые деньги за работу мечты и просто не можешь с этим справиться.

Я вернулся в дом, но женщина-кошка не выходила у меня из головы.

Ее испытание. Привязанная к стулу, пока ее муж занимался любовью с другой женщиной. Последний крик...

Какая жестокость.

Может быть, так оно и было.

За эти годы Морленд повидал слишком много жестокости.

Радиационное отравление, безнадежное ухудшение состояния жителей островов Бикини.

Женщина-кошка. Джозеф Кристобаль. Лидер культа карго.

Поглощая боль, как это часто делают чувствительные люди.

Столкнувшись со своей беспомощностью, но сумев забыть о ней в темные часы в зоопарке насекомых. Его лаборатория. Его собственный личный рай.

Теперь, наблюдая, как состояние Арука ухудшается, приближаясь к концу его жизни, его защита пошатнулась.

Ему нужно было осмыслить эту жестокость.

Нужен был кто-то, с кем можно было бы этим поделиться.

Глава

15

В тот вечер на ужин было накрыто пять персон.

Джо спустилась последней. На ней была белая блузка и темная юбка; лицо ее выглядело свежим, а волосы блестели и были расчесаны.

«Продолжайте светскую беседу». Она села и развернула салфетку.

«Грейпфрут — один из моих любимых».

Разговор был не из легких: Морленд прочитал подробную лекцию об истории колонизации. Он, казалось, пару раз терял ход мыслей.

Теперь наступила тишина, пока Джо всматривалась в зубчатый край своей грейпфрутовой ложки. Она отрезала часть от фрукта, а остальные из нас взяли свои столовые приборы.

Морленд потянулся за булочкой и намазал ее яблочным маслом. Он закрыл глаза и жевал.

«Папа?» — спросила Пэм.

Он открыл глаза и оглядел сидящих за столом, словно пытаясь определить источник звука.

"Да, дорогой?"

«Вы говорили об испанцах».

«Ах, да, звездный час мачизма. То, что дало конкистадорам уникальный подход, было сочетанием риска и сильной религиозной

преданность. Когда вы верите, что Бог на вашей стороне, все возможно. Гормоны и Бог непобедимы».

Он откусил кусочек от булочки. «Затем, конечно, было легкое финансирование: откровенное воровство, во имя небес. Путешествия сеньора Колумба финансировались за счет награбленного инквизицией».

«Гормоны, религия и деньги», — очень тихо сказала Пэм. «Это как раз описывает мир, не так ли?»

Морленд уставился на нее на секунду. Обеспокоенный родительский взгляд, который он резко прервал, переключив внимание на свой хлеб. «В целом, сила, с которой нужно считаться, испанцы. Они пришли в Тихий океан в шестнадцатом веке, намереваясь попытаться сделать то же самое, что они сделали в…»

Он остановился и посмотрел через террасу. Глэдис вышла из дома.

«Я не уверен, что мы готовы к следующему блюду, дорогая».

«Доктор Морленд, вам звонят».

«Медицинский вызов?»

«Нет, сэр».

«Ну, тогда, пожалуйста, передайте сообщение».

«Это капитан Юинг, сэр».

Сутулое тело Морленда дернулось вперед, затем он выпрямился. «Как любопытно. Пожалуйста, извините меня».

После его ухода Пэм сказала: «Это первое, что мы слышим от Юинга за последние месяцы. Я говорила с ним однажды по телефону. Какой угрюмый человек».

Я повторил то, что рассказал мне Деннис о высылке Юинга из-за сексуального скандала.

«Да, я тоже это слышал».

Джо сказала: «Он упаковывает и отправляет Лаймана, как багаж».

Пэм побледнела. «Мне жаль, Джо».

Джо промокнула губы. «Правительство — это как средняя школа. Твой статус зависит от того, кого ты можешь преследовать».

«Может быть, папа сможет с ними что-нибудь придумать».

«Сомневаюсь», — сказал Джо. «Я думаю, они его уже отправили».

«Твои связи не помогают?» — сказал Робин.

«Какие связи?»

«Работаю в Министерстве обороны».

Грудь Джо вздымалась, и она издала лающий смех. «Тысячи людей работают в Министерстве обороны. Это не совсем то, что если бы я был министром обороны».

«Я просто подумал…»

«Я ничто », — сказал Джо. «Низкие задроты из G-12 не в счет».

Она проткнула грейпфрут ножом, повернула ложку, освобождая последние кусочки мякоти.

Еще больше тишины, тяжелее, гнетущей. Гекконы, мчащиеся вдоль перил, были бы желанными, но сегодня они держались в тени.

Пэм сказала: «Глэдис приготовила ягненка. Выглядит великолепно».

Морленд вернулся, похожий на скелет.

«Приглашение. Для всех нас. Ужин на базе, завтра вечером. Неформально-официально. Я надену галстук».


Той ночью я проснулся в два часа ночи и не смог снова заснуть. Когда я встал с кровати, Робин отвернулась от меня. Я надел шорты и рубашку, и она перекатилась обратно.

«Ты в порядке, дорогая?»

«Думаю, я просто встану на некоторое время», — прошептал я.

Ей удалось пробормотать: «Беспокойно?»

"Немного."

Если ее голова была достаточно ясной, она думала: некоторые вещи никогда не изменять.

Я наклонился и нежно поцеловал ее в ухо. «Может, я немного пройдусь».

«…еще не слишком поздно».

Я накрыл ее плечи, положил ключ от номера в карман и выскользнул из спальни. Когда я проходил мимо ящика Спайка, он храпел в знак приветствия.

«Спокойной ночи, красавчик».


Мои босые ноги бесшумно ступали по ковру на площадке. Лестница была прочной, не скрипела.

Внизу, в прихожей, каменный пол был прохладным и желанным, как летний лимонад. Все огни были выключены, и островная тишина пропитала дом.

Я открыл входную дверь и вышел на улицу.

Луна была ледяной, а небо пульсировало звездами. Звездный свет покрывал морозом деревья и фонтан, превращая брызги в глицерин, давая жизнь черепице крыши-горгулье.

Я подошел к воротам. Они были открыты, и я посмотрел на длинную, покатую дорогу, матово-черную, пока она не упиралась в оникс океана.

Что-то двигалось по траве у края дороги.

В ответ раздалось что-то еще.

Я повернулся, полностью проснувшись. Может, мне стоит просмотреть еще несколько карт. Я направился к своему бунгало, но остановился, услышав, как хлопнула дверь.

Шаги с задней стороны дома. Задняя дверь, ведущая из кухни на гравийные дорожки.

Медленные, размеренные шаги. Они прекратились. Продолжились.

Кто-то вышел на открытое пространство и встал, глядя в небо.

Неповторимый силуэт Морленда.

Не желая разговаривать с ним или кем-либо еще, я отступил в тень и наблюдал, как он спускается по тропинке и приземляется в тридцати футах от меня.

Что-то звякнуло в его руке. Докторская сумка.

Та же одежда, что была на нем на ужине, плюс бесформенный свитер-кардиган. Он направился к хозяйственным постройкам, прошел мимо моего бунгало и продолжил путь мимо бунгало Робина.

Захожу в его офис.

У двери он положил сумку, пошарил в кармане, наконец нашел ключ, но с трудом вставил его в замок. Звездный свет, просачивающийся сквозь деревья, диагонально резал его лицо, подчеркивая огурец носа, глубокие мешки, возвышающиеся над его опущенным ртом.

Дверь распахнулась. Он взял сумку и вошел.

Дверь бесшумно закрылась.

Свет зажегся, потом погас. В комнате было темно.

Глава

16

Следующее утро принесло более прохладный воздух и хлопковые облака, плывущие с востока.

«Дождь», — сказала Глэдис, наливая нам кофе. «Пять или шесть дней».

Облака были полупрозрачными и пленчатыми, без малейшего намека на влажность.

«Они собирают воду по пути», — сказала она, протягивая корзинку с хлебом.

«Высасываю из океана. Тебе нравится цельнозерновой?»

"Конечно."

«Доктор Билл тоже, но многие люди этого не делают. Однажды он заставил меня испечь булочки для детей в школе. Они не съели слишком много».

Она потянула за уголок желтой скатерти. Мы были одни за завтраком.

«Детям нравится мягкая еда. Раньше мы получали много белого хлеба на судах снабжения. Теперь, когда мы что-то получаем, оно черствое. Ты собирался снова плавать?»

"Да."

«Ну, не обманывайтесь этими облаками: обязательно нанесите солнцезащитный крем. У вас прекрасная оливковая кожа, мэм, но доктор здесь, с такими красивыми голубыми глазами, он может обгореть».

Робин улыбнулся. «Я о нем позабочусь».

«Мужчины думают, что они крепкие, но о них нужно заботиться. Как насчет свежевыжатого сока?»


В лагуне рыбы быстро учились, подходили за подачкой, но быстро уплывали, когда у нас не было ничего, что можно было бы им дать. Робин удалось заставить одного большого, поздно приплывшего, розово-желтого губана покусать ее пальцы. Затем он тоже понял, что она была просто шоу, и рванул к высокой коралловой куче, где проскользнул через отверстие и исчез.

Она последовала за ним, постоянно поворачивая голову и обращая пристальное внимание на детали.

Когда она остановилась, загребла на месте и помахала мне рукой, я присоединился к ней.

В трещине плавала крошечная лысая голова. Без подбородка. Серо-коричневый череп.

Большие глаза светятся умом.

Детеныш осьминога, ноги тонкие и дряблые, как вареные спагетти. Он продолжал смотреть, наконец отступил, скользнул в расщелину, становясь невыносимо маленьким.

Мы прижались друг к другу.

Он брызнул чернилами нам в лица.

Я рассмеялся, в трубку попала вода, и мне пришлось топать по воде, чтобы ее очистить. Поверхность воды представляла собой чистую металлическую пластину. Пляж был пуст.

Я снова погрузился под воду, следуя за стаей желтых рыб-хирургов, наблюдая, как костлявые, острые выступы под их грудными плавниками поворачиваются в знак угрозы, и ощущая спокойствие их пустых, черных взглядов.

Рай.


Мы вернулись домой к двум часам. Дверь Джо была закрыта, а нетронутый поднос с обедом стоял на полу рядом. Я представлял, как она стучит по клавиатуре в надежде притупить свое горе.

Изучаю ветер. Что-то слишком огромное, чтобы его контролировать.

Морленд, с другой стороны, наслаждался манипулированием малыми переменными природы. Вынашивал ли он когда-то грандиозные планы относительно острова? Был ли его собственный

Что же заставило его сидеть в темноте прошлой ночью и не спать?


Я работал. Никаких медицинских странностей, никакой крови, и единственная преждевременная смерть, которую я нашел, была у молодой женщины с раком яичников.

Еще две коробки, больше рутины. Затем мое внимание привлекло имя утопающей жертвы.

Пьер Лоран, двадцатичетырехлетний моряк, погибший в шквале около Марианской впадины. Тело вернули в Арук, и Морленд засвидетельствовал смерть, указав восемнадцатилетнюю вдову, находившуюся на четвертом месяце беременности будущим начальником полиции Арука.

Ниже карта рождения Денниса. Малыш весом десять фунтов, здоровый.

Еще два часа скуки.

Мне это понравилось.


Как раз когда я направлялся в заднюю комнату, чтобы принести очередную коробку, постучал и вошел Бен. «Только что звонили с базы. Вертолет ВМС заберет вас через час на Саут-Бич».

«VIP-обслуживание?»

«Либо так, либо они пришлют большой корабль или гребные лодки». Он окинул взглядом беспорядок на моем столе, и мне показалось, что я увидел неодобрение. «Нужны какие-нибудь припасы?»

«Нет, спасибо. Ты придешь сегодня вечером?»

«Нет. Через час вы все вместе уйдете отсюда».

Он начал уходить, а я сказал: «Подожди, я провожу тебя».

Он пожал плечами, и мы ушли вместе.

«Как идут дела с вакцинацией?» — спросил я.

«Все закончено до следующего года».

«Тяжелая работа?»

«Не совсем. Это для их же блага».

«Вчера у тебя был настоящий ритм».

«Это я», — сказал он. «Естественный ритм».

Вкус во рту соответствовал его выражению. Мы молча шли к большому дому.

Когда мы приблизились к фонтану, он сказал: «Извините, это было не по правилам. Я не такой... Я имею в виду, что раса для меня не имеет большого значения».

«Я тоже, забудь».

«Похоже, я устал. Ребенок не спал всю ночь».

«Сколько лет?»

«Шесть месяцев».

«Мальчик или девочка?»

«Девушка. Все отлично спали, кроме нее. Извините. Я серьезно».

«Нет проблем. Доктор Билл сказал, что ужин был формально-повседневным. Что это значит, смокинг и джинсы?»

Его улыбка была благодарной. «Кто знает? Типично военные, раздают правила, не объясняя их. Ты служишь когда-нибудь?»

«Нет», — сказал я.

«Проведя месяц в гвардии, я понял, что это не для меня, но выбора уже не было. Я сказал им, что меня интересует медицина, поэтому они отправили меня в больницу на Мауи, где мне вытаскивали шипы морских ежей из пальцев ног. Я даже не касался воды. Я люблю океан».

«Вы ныряете?»

«Раньше. Раньше тоже ходил под парусом. У нас был старый катамаран, на котором мы с Деннисом плавали в те несколько дней в году, когда был достаточно ветра. Но с детьми времени нет. А доктор Билл меня занимает. Никаких жалоб — мне это нравится».

Он снова улыбнулся — полной и теплой. Старый, помятый серый универсал Datsun был припаркован у крыльца дома. Из него вышла китаянка.

Маленькая, с фарфорово-костяным лицом под очень короткими волосами, она носила красную блузку, заправленную в синие джинсы. Глаза у нее были огромные. Она улыбнулась мне и дала Бену сэндвич, завернутый в вощеную бумагу.

«Туна», — сказал он, целуя ее в щеку. «Превосходно. Доктор Делавэр, это моя жена Клэр. Клэр Чанг Ромеро, доктор Алекс Делавэр».

Мы обменялись приветствиями.

«Все в порядке?» — спросил Бен. «Мы все еще ждем ужин из хибати?»

«После домашнего задания — практика сложения для Синди и сочинения для Бена-младшего».

Он обнял ее. Он был маленьким мужчиной, но она заставила его казаться большим. Проводив ее до машины, он держал ее дверь открытой. Он выглядел счастливым. Я ушла.


Повседневный формальный наряд для Робин был длинным, без рукавов, с воротником-мандарином и высокими разрезами по бокам. Ее волосы были собраны в пучок, а серьги из жемчуга мабе блестели, как маленькие луны.

Я надел льняное спортивное пальто, которое она купила мне для поездки, брюки из тропической шерсти, синюю рубашку и бордовый галстук.

«Шикарно», — сказала она, поглаживая мои волосы.

Спайк посмотрел на нас большими глазами.

«Что?» — спросил я.

Он начал лаять, как гончая.

Эта часть «обрати на меня внимание, я так нуждаюсь в этом». Наши переодевания всегда были сигналом.

«И «Оскар» достается», — сказал я.

Робин сказал: «Бедный малыш!» , наклонился и некоторое время нянчился с ним, а затем заманил его в ящик с помощью очень большого печенья и поцелуя через решетку. Он издал басовитое фырканье, затем заскулил.

«Что такое, Спайки?»

«Вероятно, «я хочу свой MTV», — сказал я. «Его внутренние часы говорят ему, что в Лос-Анджелесе идет The Grind ».

«Ой», — сказала она, все еще глядя в ящик. «Извини, детка. Здесь нет телевизора.

Мы справляемся с трудностями».

Она взяла меня за руку.

Ни телевизора, ни ежедневной газеты. Почта нерегулярная, упакованная на двухнедельных судах снабжения.

Отрезанный от мира. Пока что я был на удивление доволен.

Насколько это подойдет мне в долгосрочной перспективе?

Как это устроило людей Арука? В письмах Морленда подчеркивалась изоляция и изолированность. Подготавливая нас, но в этом было немного хвастовства.

Человек, который не отказался от дисковых телефонов.

Делая это по-своему, в маленьком мире, который он построил для себя. Разводя и кормя своих насекомых и свои растения, распределяя альтруизм по собственному графику.

Но что насчет всех остальных на острове? Они должны были знать, что другие тихоокеанские островитяне живут по-другому: во время нашей остановки на Гуаме у нас был доступ к газетным киоскам, круглосуточному кабельному телевидению, радио с музыкой и разговорами. Туристические брошюры, которые я там взял, показывали аналогичный доступ на Сайпане и Роте и более крупных Марианских островах.

Глобальная деревня, и Арук был со стороны и заглядывал внутрь.

Возможно, Спайк был не единственным, кто скучал по MTV.

Кридман сказал, что Морленд был чрезвычайно богат, и Морленд подтвердил, что вырос на ранчо в винодельческом районе Калифорнии.

Почему он не использовал свои деньги для улучшения коммуникации? В его офисе не было компьютера. Журналы приходили по непредсказуемой почте. Как он успевал за прогрессом в медицине?

Был ли у Денниса Лорана компьютер? Без него как он мог заниматься полицейским слежением?

Была ли неспособность найти повтор убийства на пляже результатом неадекватного оборудования, и почему Морленд все еще был обеспокоен?

«Алекс?» Я почувствовал, как меня дернули за рукав.

«Что, дорогая?»

«С тобой все в порядке?»

"Конечно."

«Я разговаривал с тобой, а ты отключился».

«Ой. Извините. Может, это заразно».

"Что ты имеешь в виду?"

«Морленд все время отключается. Может, это островная лихорадка или что-то в этом роде.

Слишком много мягкости».

«Или, может быть, вы оба слишком много работаете».

«Плавать с маской и трубкой все утро и читать карты пару часов? Я могу выдержать боль».

«Это все трата энергии, дорогая. И воздух. Он истощает тебя. Я ловлю себя на мысли, что хочу вести растительный образ жизни».

«Моя маленькая брюссельская капуста», — сказал я, взяв ее за руку. «Так что это будет настоящий отпуск».

«И для вас тоже, док».

"Абсолютно."

Она рассмеялась. «Что это значит? Тело отдыхает, а разум мечется?»

Я постучал себя по лбу. «Разум делает остановку».

«Я почему-то так не думаю».

«Нет? Посмотри на меня сегодня вечером. Пинки наружу, хмф хмф, как насчет Доджерс?» Я обмяк и закатил глаза.

«Может, тогда мне взять с собой трубку. На случай, если ты задремлешь в супе».

Глава

17

Когда мы приехали, Морленд сидел в джипе. На нем был старый коричневый пиджак и галстук цвета сточной воды.

«Мы ждем Пэм», — сказал он, выглядя озабоченным. Он завел машину, дал газу, и через мгновение маленький красный MG набрал скорость и с визгом остановился. Пэм выскочила, раскрасневшаяся и запыхавшаяся.

«Извините», — она побежала в дом.

Морленд нахмурился и посмотрел на часы. Первый намёк на отцовское неодобрение, который я увидел. Я также не заметил никакой близости.

Он снова взглянул на часы. Старые Timex. Майло бы одобрил.

«Ты выглядишь прекрасно, дорогая», — сказал он Робин. «Как только она будет готова, мы отправимся. Миссис Пикер не придет, это понятно».

Через несколько минут Пэм выбежала из дома, идеально сложенная в ослепительно-белом брючном костюме, ее волосы были распущены и блестели, щеки пылали.

«Вперед», — сказал Морленд. Когда она поцеловала его в щеку, он не ответил.


Он вел машину так же, как и шел, медленно и неуклюже направляя джип к гавани, прижимаясь к краю дороги, когда

он указал на растения и деревья.

В конце дороги он повернул на юг. Солнце было приглушенным весь день, и теперь оно клонилось к закату; пляж был устрично-серым, вода — цвета старого никеля.

Так тихо. Я подумал об ЭннМари Валдос, разрезанной на части, словно кусок мяса на плоских камнях.

Мы вышли и молча ждали на краю дороги.

«Сколько времени займет полет на вертолете?» — спросил я.

«Короткий», — сказал Морленд.

С вершины прибрежной дороги послышался шаркающий звук.

Из тени барьера вышел человек и направился к нам.

Том Кридман машет рукой. Он был одет в синий полосатый костюм, белую рубашку на пуговицах, желтый галстук с узором пейсли, мокасины с кисточками. Его черные волосы были зализаны, а усы улыбались в гармонии с его ртом.

Глаза Морленда были полны ярости. «Том».

«Билл. Привет, Морлендская дочка. Доктор-и-Робин».

Пробравшись в середину нашей группы, он затянул узел галстука. «Довольно изящно, персональное воздушное сопровождение и все такое».

«Если они хотят, чтобы мы были там, у нас не будет особого выбора», — сказал Морленд.

«Ну», сказал Кридман, «мы могли бы поплавать. Ты хороший пловец, Пэм.

Я видел тебя сегодня, покоряющим волны на Норт-Энде с шефом Лораном».

Морленд заморгал и резко повернул голову в сторону воды.

«Может, мне стоит попробовать как-нибудь», — сказала Пэм. «Что это, несколько узлов? Ты плаваешь, Том?»

«Нет, если я могу этого избежать». Кридман усмехнулся, выудил из пиджака сигариллу с деревянным наконечником и прикурил ее хромированной зажигалкой. Глубоко затянувшись, он окинул лагуну суровым взглядом и выпустил дым через нос. Иностранный корреспондент на задании. Я ждал музыкальную тему.

«Забавно, не правда ли?» — сказал он. «После всей этой принудительной сегрегации они решили, что пришло время вечеринки — по крайней мере, для белых. Я вижу, Бен и Деннис не были включены. Что ты думаешь, Билл? Является ли смуглая кожа дисквалифицирующим фактором?»

Морленд не ответил.

Кридман повернулся к Робину и мне. «Может быть, это в твою честь. Какие-нибудь связи с флотом, Алекс?»

«Когда мне было пять лет, я играл с игрушечной лодкой в ванной».

«Ха», — сказал Кридман. «Хорошая реплика».

Пэм сказала: «Вы не плаваете, не загораете. Что вы делаете целый день, мистер?»

Кридман?»

«Живи хорошей жизнью, работай над своей книгой».

«О чем именно идет речь?»

Кридман постучал по своей сигарилле и кинул на меня взгляд Граучо. «Если бы я вам сказал, это убило бы интригу».

«У вас есть издатель?»

Его улыбка мелькнула. «Лучший».

«Когда он выйдет?»

Он провел пальцем по губам.

Пэм улыбнулась. «Это тоже совершенно секретно?»

«Должно быть», — сказал Кридман слишком быстро. Сигарилла наклонилась, и он вытащил ее. «Издательский бизнес уязвим к утечкам. Информационная супермагистраль; товар… недолговечен».

«Значит, все хотят украсть идеи?»

«Это означает, что миллиарды вкладываются в покупку и продажу концепций, и все ищут золотую идею».

«И вы нашли это на Аруке?»

Кридман улыбнулся и закурил.

«В медицине все не так, — сказала она. — Если вы открыли что-то важное, у вас есть моральное обязательство обнародовать это».

«Как благородно», — сказал Кридман. «С другой стороны, вы, врачи, выбрали свою область, потому что вы благородны».

Морленд сказал: «Я думаю, он приближается». Его палец был поднят, но он по-прежнему смотрел на океан.

Я не слышал ничего, кроме волн и щебета птиц. Морленд кивнул. «Да, определенно».

Через несколько секунд с востока послышался глубокий гул тамтама, который становился все громче.

Над обрывами появился большой темный вертолет, завис прямо над нами, затем опустился на дорогу, словно гигантская саранча.

Двойные роторы, раздутый корпус. Песок брызнул, и мы опустили головы и прикрыли рты руками.

Роторы замедлились, но не остановились. Дверь открылась, и вниз хлопнула лестница.

Руки манили.

Мы побежали к судну, глотая песок, с лопающимися ушами, и забрались в каюту, стены которой были обшиты брезентом и пластиком и воняли топливом. Морленд, Пэм и Кридман заняли первый пассажирский ряд, а Робин и я расположились позади них. Кучи снаряжения и упакованные парашюты заполнили заднее складское помещение. Двое моряков сидели впереди. Полузадернутые плиссированные шторы позволили нам частично увидеть их затылки и полоску подсвеченной зеленым панели.

Второй офицер на мгновение оглянулся на нас, а затем посмотрел прямо перед собой.

Он указал. Пилот что-то сделал, и вертолет вздрогнул и поднялся.

Мы вышли в море, повернув на юго-восток и следуя вдоль береговой линии.

Достаточно высоко, чтобы я мог различить клинкообразную форму острова. Южный пляж был острием кинжала, наша цель — рукояткой.

Блокада была не более чем вырезанием из бумаги с этой высоты. Вершины гор были черным кожаным поясом, баньяны скрывались за надвигающейся темнотой и кольцом гор. Вертолет резко вильнул, и восточная оконечность острова скользнула в поле зрения.

Бетонный берег и неспокойная вода, ни деревьев, ни песка, ни рифов. Наветренная гавань представляла собой щедрое углубление размером с ложку. Природный порт.

Там были пришвартованы корабли, достаточно большие, чтобы выглядеть значительными с этих высот. Некоторые из них двигались. Сильные волны — я мог видеть пену, нагромождающуюся на массивную морскую дамбу.

Мы повернули на север, к базе: пустые участки черного цвета с серыми прожилками, игрушечные строения, которые, должно быть, были казармами, а также несколько более крупных зданий.

Вертолет снизился, и мы идеально приземлились. Полет был коротким, как аттракцион в парке развлечений, а жестокая эффективность блокады стала очевиднее, чем когда-либо.

Пилот заглушил двигатель и вышел, не сказав ни слова. Второй офицер подождал, пока роторы затихнут, прежде чем отпустить нашу дверь.

Мы вышли и нас обдало потоком влажного воздуха, затхлого и химически загрязненного.

«Наветренная сторона», — сказал Морленд. «Здесь ничего не растет».


Матрос в приспособлении, напоминающем огромный гольф-кар, провез нас через сторожевой пост и мимо казарм, складов, ангаров, пустых взлетно-посадочных полос. Бетонные поля, заполненные самолетами, вертолетами и разобранными судами, заставили меня вспомнить о воздушной свалке Гарри Амальфи. Некоторые из самолетов были антиквариатом, другие выглядели новыми. Один изящный пассажирский самолет, в частности, мог бы похвастаться генеральным директором.

Гавань была закрыта от обзора дамбой, чудовищным сооружением той же грубой конструкции, что и блокада. Над ней развевался и хлопал американский флаг, словно полотенце в раздевалке. Я слышал, как сердито нападает океан, ударяясь о бетон с ревом гладиаторской публики.

Глядя в сторону западной границы базы, я увидел место, где, должно быть, упал Пикер. По крайней мере, в полумиле отсюда. Двадцатифутовое ограждение из цепей завершало тюрьму баньянов. Кридман сказал, что базой управляла костяк команды, и на земле было очень мало моряков — может быть, два десятка, ходящих, наблюдающих.

Гольф-кар проехал по почти пустой парковке, через небольшой унылый сад и подъехал к трехэтажному зданию в колониальном стиле с белыми досками и кирпичом, зелеными ставнями.

ШТАБ-КАПИТАН ЭЛВИН С. ЮИНГ

Рядом стояло одноэтажное здание того же проекта.

Клуб.

Внутри клуба был длинный ореховый коридор — темно-красный шерстяной ковер с узором из скрещенных сабель, латунные светильники. Панели были выложены бурлящими морскими пейзажами и моделями кораблей в стеклянных витринах.

Другой моряк отвел нас в зал ожидания, украшенный фотоувеличениями истребителей и клубных кресел. За кафедрой хозяина стоял моряк в парадной форме. Стеклянные двери открывались в столовую: мягкий свет, пустые столы, запах консервированного овощного супа и плавленого сыра.

Матросы отдали друг другу честь, и первый из них ушел, не сбиваясь с шага.

«Сюда», — сказал тот, что за кафедрой. Молодой, с подстриженными волосами и мягким лицом, полным прыщей. Он провел нас к двери без таблички. Табличка, висящая на ручке, гласила, что капитан Юинг зарезервировал комнату.

Внутри был один длинный стол под кованой медной люстрой и двадцать ярко-синих стульев. Портрет президента с неловкой улыбкой приветствовал нас из-за кресла-шефа. Три стены из дерева, одна из которых была занавешена синими шторами.

Пришел новый моряк и принял наш заказ на коктейль. Напитки принесли два разных человека.

Кридман отпил мартини и облизнул губы. «Приятный и сухой. Почему мы не можем получить такой вермут в деревне, Билл?»

Морленд уставился на свой томатный сок и пожал плечами.

«Я попросил Trading Post достать мне что-нибудь сухое и итальянское», — сказал Кридман. «Прошел месяц, и в итоге я получил какое-то пойло из Малайзии».

"Жалость."

«Зайдите в любой магазин беспошлинной торговли в самом глухомани, и у них есть все, от Chivas до Stoli, так в чем же проблема заполнить здесь заказ? Как будто они хотят сделать все неправильно».

«Это тема твоей книги?» — спросила Пэм. «Некомпетентные островитяне?»

Кридман улыбнулся ей за бокалом. «Если тебе так интересна моя книга, может, нам стоит встретиться и обсудить ее. Конечно, если у тебя останутся силы после плавания».

Морленд подошел к синим шторам и раздвинул их.

«Тот же вид», — сказал он. «Аэродром. Зачем они сделали здесь окно, я никогда не узнаю».

«Может быть, им нравится смотреть, как взлетают самолеты, папа», — сказала Пэм.

Морленд снова пожал плечами.

«Как долго вы с мамой здесь живете?»

«Два года».

Вошли трое мужчин. Двое были в офицерской форме: первый был лет пятидесяти, высокий и плотный, с грубой красной кожей и стальными очками; другой был еще выше, на десять лет моложе, с длинным, смуглым, резиновым лицом и беспокойными руками.

Мужчина между ними был в красивом легком сером костюме из саржи, который был на десять фунтов меньше его двухсот. Шести футов ростом, с широкими плечами и узкими бедрами, с квадратным лицом, бычьими чертами, узким ртом, загаром фермера. Его рубашка была из мягкого голубого сукна с воротником-булавкой,

его фуляр был серебристо-винного шелка. Волосы были густыми и черными сверху, виски — белоснежными. Контраст был почти искусственным, таким же драматичным в реальной жизни, как и по телевизору.

Он выглядел как сенатор, каким его представляют себе Голливуд, но Голливуд не имел никакого отношения к тому, чтобы он им стал, если верить газетам и журналам.

История была хорошей: Николас Хоффман, родившийся у молодой вдовы в бедствующем лагере лесозаготовителей в Орегоне, обучался дома до пятнадцати лет, пока не солгал о своем возрасте и не поступил на флот. К концу Корейской войны он был отмеченным наградами героем, который отдал армии еще пятнадцать лет безупречной службы, прежде чем заняться бизнесом в сфере недвижимости, заработав свой первый миллион к сорока годам и успешно баллотируясь в Сенат в сорок три года. Его доктриной было избегание крайностей; кто-то окрестил его Мистером Серединой Дороги, и это прижилось. Истинно верующие с обеих сторон пытались использовать это против него. Избиратели их игнорировали, и Хоффман уже давно вступил в свой третий срок после гонки без конкурентов.

«Билл!» — сказал он, вырываясь вперед среди офицеров и протягивая мясистую руку.

«Сенатор», — тихо сказал Морленд.

«О, Иисусе!» — взревел Хоффман. «Хватит нести чушь! Как дела , мужик?»

Он схватил Морленда за руку и пожал ей. Морленд остался бесстрастным. Хоффман повернулся к Пэм. «Вы, должно быть, доктор Морленд, младший.

Господи, в последний раз, когда я тебя видел, ты была в подгузниках». Он отпустил ее отца и коротко коснулся ее пальцев. «Ты врач ?»

Она кивнула.

"Великолепный."

Кридман протянул руку и представился.

«А, пресса», — сказал Хоффман. «Капитан Юинг сказал мне, что вы здесь, поэтому я сказал: пригласите его, покажите ему открытое правительство в действии, иначе он что-нибудь придумает. На задании?»

«Пишу книгу».

«На чем?»

«Документальный роман».

«А, отлично».

«Что привело вас сюда, сенатор?»

«Поездка для ознакомления. Не из тех солнечных и веселых пирушек. Настоящая работа.

Сокращение. Оценка военных объектов».

Расстегнув пиджак, он похлопал себя по животу. У него был небольшой, твердый живот, который портной хорошо замаскировал.

«А вы, должно быть, врачи из Калифорнии», — он протянул руку.

«Ник Хоффман».

«Доктор Делавэр — психолог», — сказал Робин. «Я создаю музыкальные инструменты».

«Как мило…» Он взглянул на стол. «Пойдем, капитан?»

«Конечно, сенатор», — сказал краснолицый офицер. Его голос был хриплым.

Ни он, ни смуглый человек не двинулись с места во время представления.

«Вы во главе, сэр».

Хоффман быстро подошел к своему месту и снял пиджак. Высокий офицер бросился отобрать его у него, но тот уже повесил его на спинку стула и сел, сняв булавку с воротника и ослабив галстук.

«Пейте, сенатор?» — спросил офицер.

«Холодный чай, Уолт. Спасибо».

Высокий мужчина ушел. Краснолицый мужчина остался на месте у двери.

«Присоединяйтесь к нам, капитан Юинг», — сказал Хоффман, указывая на один из двух пустых стульев.

Юинг снял шляпу и подчинился, оставив достаточно места между спиной и стулом.

«Могу ли я предположить, что все знают всех, Элвин?» — сказал Хоффман.

«Я знаю всех по имени», — сказал Юинг. «Но мы никогда не встречались».

«Мистер Кридман, доктор Пэм Морленд, доктор и миссис Делавэр», — сказал Хоффман, «капитан Элвин Юинг, командир базы».

Юинг приложил палец к очкам. Он выглядел так же комфортно, как евнух в раздевалке.

Офицер вернулся с чаем Хоффмана. Стакан был слишком большим, а сверху плавала веточка мяты.

«Что-нибудь еще, сенатор?»

«Нет. Садись, Уолт».

Когда он начал подчиняться, Юинг сказал: «Представьтесь, лейтенант».

«Лейтенант Зондервейн», — сказал высокий мужчина, глядя прямо перед собой.

«Вот так», — сказал Хоффман. «Теперь мы все друзья». Опустошив большую часть стакана одним глотком, он выбрал веточку мяты и пожевал листок.

«Вы путешествуете один, сенатор?» — спросил Кридман.

Хоффман ухмыльнулся ему. «Просто не можешь выключить, да? Если ты имеешь в виду, есть ли у меня свита, то нет, только я. И да, это арендованный правительственный самолет, но я летел вместе с базовыми поставками».

Я заметил обтекаемый корабль.

«На самом деле», продолжил Хоффман, «есть еще три законодательных светила, назначенных на эту поездку. Сенаторы Беринг, Петруччи и Хаммерсмит. Они сейчас на Гавайях, завтра прибудут на Гуам, и я не могу обещать вам, что они не загорали». Ухмыляясь. «Я решил приехать пораньше, чтобы снова посетить свои старые излюбленные места, увидеть старых друзей. Нет, мистер Кридман, налогоплательщикам это не стоило ни копейки, потому что мое задание — оценить объекты на нескольких небольших микронезийских островах, включая Арук, и, приехав один, я превратил это в дешевое свидание».

Он допил чай, раздавил кубик льда, проглотил и рассмеялся. «Мне пришлось сидеть с пилотом. Боже, какие приборы на этих штуках. С таким же успехом можно было попытаться поиграть в одну из тех чертовых компьютерных игр, от которых так увлекаются мои внуки — ты знал, что среднестатистический семилетний ребенок лучше разбирается в компьютерах, чем его родители когда-либо смогут достичь? И отличные навыки глазомера. Может, нам стоит учить семилеток летать в бою, Элвин».

Улыбка Юинга была анемичной.

«Позвольте мне налить вам еще, сенатор», — сказал Зондервейн, начиная вставать.

Хоффман сказал: «Нет, спасибо. Кто-нибудь еще?»

Кридман поднял бокал с мартини.

Лейтенант Зондервейн взял его и пошел к двери. «Я проверю первое блюдо».

Хоффман развернул салфетку и заткнул ее за воротник. «В стиле мафии»,

сказал он. «Но одна фотолента с пятнами жира на галстуке, и вы узнаете. Так что в меню, Элвин?»

«Курица», — сказал Юинг.

«Он отскакивает?»

«Надеюсь, что нет, сэр».

«Жареный или жареный?»

"Жарить."

«Видите, мистер Кридман? Простая еда».

Он повернулся к Юингу. «А что касается доктора Морленда?»

"Сэр?"

Губы Хоффмана сохраняли улыбку, но глаза сузились, пока не исчезли. «Доктор Морленд — вегетарианец, капитан. Кажется, я передал вам это по радио с самолета».

«Да, сэр. Там есть овощи».

«Есть овощи. Свежие?»

«Я так думаю, сэр».

«Надеюсь, что так», — слишком мягко сказал Хоффман. «Доктор Морленд придерживается очень здоровой диеты — или, по крайней мере, придерживался ее раньше. Полагаю, это не изменилось, Билл?»

«Все в порядке», — сказал Морленд.

«Ты намного опередил свое время, Билл. Питался правильно, пока все остальные весело проводили время, засоряя артерии. Ты выглядишь великолепно. Успеваешь на мосту?»

"Нет."

«Нет? Сколько у тебя было основных баллов — десять, пятнадцать?»

«С тех пор, как ты уехал, Николас, я вообще не играл».

«Правда». Хоффман огляделся. «Билл был отличным игроком в бридж...

фотографическая память, и вы не могли прочитать его лицо. Остальные из нас были любителями, но мы смогли организовать несколько энергичных матчей, не так ли, Билл? Ты действительно ушел? Больше никаких дублирующих турниров, как те, в которых ты играл в клубе Saipan?

Морленд снова покачал головой.

«Кто-нибудь здесь играет?» — спросил Хоффман. «Может, сыграем после ужина».

Тишина.

«Ну, ну… отличная игра. Мастерство плюс удача. Гораздо реалистичнее, чем что-то вроде шахмат».

Зондервейн вернулся с мартини Кридмана. Двое моряков последовали за ним с тележкой закусок.

Медовая дыня, завернутая в ветчину.

Хоффман сказал: «Снимите мясо с доктора Морленда».

Зондервейн поспешил подчиниться.

Ветчина на вкус как консервированная колбаса. В дыне больше крахмала, чем сахара.

Глэдис сказала, что Хоффман — гурман, но гурман был скорее таковым: он с энтузиазмом набросился на плод, соскребая медвяную мякоть до голой корки и трижды осушая свой стакан с водой.

«Папа писал тебе», — сказала Пэм. «Ты получила его письма?»

«Да, действительно», — сказал Хоффман. «Два письма, верно, Билл? Или ты послал несколько, которые я не получил?»

«Всего двое».

«Вы поверите, что они просто попали ко мне на стол? Процесс фильтрации. На самом деле, только второе письмо попало ко мне напрямую. Может быть, три раза, когда вы написали «личное» на конверте, это сработало. В любом случае, я был рад его получить. Затем я прочитал ссылку на ваше первое письмо и запустил поиск по нему. Наконец, я нашел его в офисе какого-то помощника в разделе «Экология».

Вы, вероятно, получили бы стандартное письмо через два или три месяца.

Где ты берешь ветчину, Элвин? Не Смитвуд и не Парма, это точно.

«Это через общую кашу, сэр», — сказал Юинг. «Как вы и приказали».

Хоффман уставился на него.

Юинг повернулся к Зондервейну. «Откуда ветчина, лейтенант?»

«Я не уверен, сэр».

«Узнай как можно скорее. Пока сенатор не уехал».

«Да, сэр. Я сейчас пойду на кухню...»

«Нет», — сказал Хоффман. «Неважно — видишь ли, Том, мы едим экономно, когда за все платит общественность».

«Если вы хотите вкусно поесть, сенатор, приходите ко мне домой».

«Ты ведь готовишь?»

«Обожаю готовить. У меня есть отличный рецепт говяжьего турнедо». Кридман улыбнулся Морленду. «Я люблю мясо».

«На острове много мяса?» — спросил Хоффман.

«Я справляюсь. Это требует некоторой креативности».

«А ты, Пэм? Ты любишь готовить?»

«Не особенно».

«Единственное, что я умею делать, это печенье. Печенье Campside, рецепт, переданный мне моей прабабушкой — мука, сода, соль, сахар, жир от бекона».

«Как долго вы пробудете здесь?» — спросил Морленд.

«До завтра».

«Вы закончили оценку Стэнтона?»

«Процесс начался в США».

«Вы планируете его закрыть?»

Хоффман отложил вилку и потер край тарелки. «Мы пока не на стадии принятия решения».

«Это означает, что закрытие, скорее всего, произойдет».

«Я не могу исключить ни одной возможности, Билл».

«Если база закроется, что будет с Аруком?»

«Возможно, тебе лучше сказать, Билл».

«Вероятно, да», — сказал Морленд. «Помните, что я писал о блокаде дороги South Beach?»

«Да, я сказал об этом капитану Юингу».

«Капитан Юинг объяснил вам причину?»

Хоффман посмотрел на Юинга. «Элвин?»

Красное лицо Юинга пылало. «Охрана», — прохрипел он.

«В каком смысле?» — спросил Морленд.

Юинг адресовал свой ответ Хоффману. «Я не могу обсуждать это открыто, сэр».

«Блокада была экономическим угнетением, Ник», — сказал Морленд.

Хоффман отрезал белый кусочек дыни, посмотрел на него, прожевал и проглотил.

«Иногда все меняется, Билл», — тихо сказал он.

«Иногда они не должны этого делать, Ник. Иногда под предлогом помощи людям мы совершаем ужасные поступки».

Хоффман снова покосился на Юинга. «Не могли бы вы быть немного более откровенны с доктором Морлендом, Элвин?»

Юинг сглотнул. Во рту у него не было еды. «Были некоторые локальные беспорядки. Мы оценили их, учитывая имеющиеся данные, и пришли к выводу, что они могли перерасти в нечто большее и представлять угрозу безопасности ВМС.

Ограничение контактов между мужчинами и местными жителями было признано целесообразным с точки зрения управления рисками. Соответствующие формы были отправлены в Тихоокеанское командование, и адмирал Фелтон дал на это разрешение».

«Чушь», — сказал Морленд. «Несколько детей вышли из-под контроля. Я думаю, что ВМС справятся с этим, не удушая экономику острова. Мы эксплуатировали их все эти годы, безнравственно просто выдергивать коврик».

Юинг проглотил комментарий и уставился прямо перед собой.

«Билл», сказал Хоффман, «насколько я помню, мы спасли их от японцев. Это не делает нас эксплуататорами».

«Победа над японцами была в наших национальных интересах. Затем мы взяли верх и установили свои законы. Это делает людей нашей ответственностью».

Хоффман постучал вилкой по тарелке.

«При всем уважении, — сказал он очень тихо, — это звучит немного патерналистски».

«Это реалистично ».

Пэм коснулась его руки. Он освободил ее и сказал: «Местные беспорядки».

звучит как какое-то восстание. Это было ничто, Ник. Тривиально.

Губы Юинга были настолько плотно сжаты, что казались зашитыми.

«Проверить второе блюдо, сэр?» — спросил Зондервейн.

Юинг кивнул ему, словно лезвие гильотины.

«На самом деле, все не так просто», — сказал Кридман. «Произошло убийство. Девушку изнасиловали и оставили изрезанной на пляже. Местные жители были уверены, что это сделал моряк, и приезжали сюда, чтобы выразить протест».

«О?» — сказал Хоффман. «Есть ли доказательства, что за это отвечал моряк?»

«Никаких, сэр», — слишком громко сказал Юинг. «Здесь любят слухи.

Местные жители напились и попытались штурмовать...

«Не выставляйте это как мятеж», — сказал Морленд. «У людей были основания для подозрений».

«О?» — сказал Хоффман.

«Ты ведь наверняка помнишь людей, Ник. Насколько они ненасильственные. А жертва общалась с моряками».

«Сообщались». Хоффман улыбнулся, сложил пальцы вместе и оглядел их. «Я знал этих людей тридцать лет назад, Билл. Я не верю, что моряки склонны быть убийцами».

Морленд уставился на него.

Юинг был почти пунцовым. «Мы были обеспокоены тем, что ситуация выйдет из-под контроля. Мы по-прежнему считаем, что беспокойство было оправданным, учитывая факты и гипотезы. Приказ поступил от Тихоокеанского командования».

«Чепуха», — сказал Морленд. «Факты таковы, что мы — колониальная держава, и это та же старая схема: островитяне живут по прихоти западных людей, а потом их бросают. Это предательство. Еще один пример злоупотребления доверием».

Хоффман не двинулся с места. Затем он вытащил что-то из зубов и съел еще один кубик льда.

«Предательство», — повторил Морленд.

Хоффман, казалось, думал об этом. Наконец, он сказал: «Ты знаешь, что Арук занимает особое место в моем сердце, Билл. После войны мне нужен был мир, красота и что-то нетронутое». Нам: «Кто-нибудь скажет вам, что в войне есть что-то славное, так высоко засунул голову в прямую кишку, что ослеп. Так, Элвин?»

Юингу удалось кивнуть.

«После войны я провел здесь некоторые из лучших лет своей жизни. Помнишь, как мы с тобой, Барб, Дотти и мной ходили в походы и плавали, Билл? Как мы говорили, что некоторые места лучше оставить нетронутыми? Возможно, мы были более проницательными, чем думали. Возможно, иногда природа должна идти своим чередом».

«В этом-то и суть, Николас. Арук тронут . Жизни людей на грани

—”

«Я знаю, я знаю. Но проблема в распределении населения.

Распределение все более скудных ресурсов. Я видел слишком много плохо продуманных проектов, которые хорошо выглядят на бумаге, но не работают. Слишком много предположений о неизбежных преимуществах процветания и автономии. Посмотрите, что случилось с Науру».

«Науру вряд ли можно назвать типичным», — сказал Морленд.

«Но это поучительно». Хоффман повернулся к нам. «Кто-нибудь из вас слышал о Науру? Крошечный остров, к юго-востоку отсюда, прямо в центре Микронезии.

Десять квадратных миль гуано — птичьего помета. Двести лет колонизации британцами и немцами, а затем кто-то понимает, что это место — чистый фосфат. Британцы и немцы сотрудничают в добыче полезных ископаемых, не давая науруанцам ничего, кроме гриппа и полиомиелита. Наступает Вторая мировая война, японцы вторгаются и отправляют большую часть науруанцев в Чуук в качестве принудительных рабочих. После войны Австралия берет верх, и местные вожди договариваются о выгодной сделке: большая доля прибыли от удобрений плюс австралийское благосостояние. В шестьдесят восьмом Австралия предоставляет полную независимость, и вожди берут под контроль Nauru Phosphate Corporation, которая экспортирует два миллиона тонн чайкового помета в год. Доход в сто миллионов долларов; доход на душу населения увеличивается до двадцати тысяч с лишним. Сопоставимо с нефтяным шейхством. Автомобили, стереосистемы и нездоровая пища для островитян. Наряду с тридцатью процентами диабета в стране. Подумайте об этом — один из трех. Самый высокий в мире. Никаких особых наследственных факторов. Очевидно, что все дело в нездоровой пище. То же самое касается высокого кровяного давления, ишемической болезни сердца, сильного ожирения — я встречался с австралийским сенатором, который называл это «землей сала». Добавьте сюда серьезный алкоголизм и автокатастрофы, и у вас получится продолжительность жизни в пятьдесят лет. И в довершение всего, девяносто процентов фосфата исчезло. Еще несколько лет, и ничего не останется, кроме бутылочек с инсулином и пивных банок. Вот вам и безудержное процветание».

«Вы отстаиваете преимущества бедности, Ник?»

«Нет, Билл, но мир изменился, и некоторые люди думают, что нам нужно перестать смотреть на себя как на универсальную няньку».

«Мы говорим о людях. Образ жизни...»

Кридман сказал: «Ого. Вы говорите так, будто все было прекрасно до того, как пришли европейцы и колонизация все испортила, но мои исследования говорят мне, что в первобытном мире было много болезней, и что люди, которые не умирали от них, вероятно, умерли бы от голода».

Я ожидал, что Морленд набросится на него, но он продолжал пристально смотреть на Хоффмана.

Хоффман сказал: «В этом есть доля правды, Билл. Как врач, ты это знаешь».

«Болезни», — сказал Морленд, как будто это слово его забавляло. «Да, были паразитарные состояния, но ничего подобного масштабу несчастья, которое было принесено

над."

«Да ладно», — сказал Кридман. «Давай будем реалистами. Мы говорим о примитивных племенах. Языческие ритуалы, никакой водопроводной системы...»

Морленд медленно посмотрел на него. «Вы эксперт по утилизации отходов в дополнение ко всем вашим другим талантам?»

Кридман сказал: «Мои исследования...»

«Сказали ли ваши исследования , что некоторые из этих примитивных ритуалов обеспечивали безупречную чистоту? Такие практики, как резервирование утра для дефекации и поход в океан, чтобы облегчиться?»

«Это звучит не очень гигиенично».

Руки Морленда поднялись, и его пальцы вылепили воздух. «Все было хорошо! Пока не пришли цивилизованные завоеватели и не сказали им, что им нужно копать ямы в земле. Знаешь, что это повлекло за собой, Том? Эру грязи.

Холера, тиф, сальмонеллез, легочная червь. Вы когда-нибудь видели кого-то, больного холерой, Кридман?

«Я...»

«Вы когда-нибудь держали на руках обезвоженного ребенка, корчащегося в конвульсиях от сильного поноса ?»

Скрюченные руки упали и хлопнули по столу.

«Исследования», — пробормотал он.

Кридман цокнул зубами. Он побелел.

«Я преклоняюсь, доктор, — тихо сказал он, — перед вашими превосходными познаниями в области диареи».

Дверь открылась. Зондервейн и три матроса, запахи кухни, еще больше еды.

«Ну, — сказал Хоффман, выдыхая. — Приятного аппетита».

Глава

18

За исключением Хоффмана, никто особо не ел.

После второго десерта он встал и оторвал салфетку. «Ну, Билл, давай вспомним старые времена. Приятно познакомиться».

Взгляд на лейтенанта Зондервейна, который сказал: «А как насчет того, чтобы все остальные прошли в комнату отдыха? Там есть бильярдный стол и большой телевизор».

Снаружи, в холле, Юинг бросил на него отвращение. «Если вы все меня извините». Он быстро ушел.

«Сюда», — сказал Зондервейн.

«У вас есть кабельное телевидение?» — спросил Кридман.

«Конечно», — сказал Зондервейн. «У нас есть все, есть спутниковая тарелка».

"Отличный."

«Разве в Торговом Посту нет тарелки?» — спросил я.

Кридман рассмеялся. «Сломался год назад, и никто не удосужился его починить.

Говорит ли это вам что-нибудь о местной инициативе?»


Мы с Кридманом сыграли пару партий в бильярд. Он был хорош, но все равно сжульничал, передвигая биток, когда думал, что я не смотрю.

Большой экран был настроен на CNN.

«Новости Lite», — сказал он.

«Единственное, что я получаю от новостей, это депрессия», — сказала Пэм. Они с Робин сидели в креслах, слишком больших для них, и выглядели скучающими. Я поймала взгляд Робин.

Она помахала рукой и отпила колу.

Через несколько минут Зондервейн вернул Морленда. Тот обмяк от усталости.

Пэм спросила: «Папа?»

«Пора идти».


После того, как мы приземлились, Кридман ушел от нас, не сказав ни слова. Никто не произнес ни слова во время поездки обратно в поместье. Когда Морленд подъехал к дому, было девять сорок. «Думаю, я наверстаю упущенное по работе. Вы все расслабьтесь». Он похлопал Пэм по руке. «Спокойной ночи, дорогая».

«Может быть, я пойду в город».

"Ой?"

«Я подумал, что, может быть, пойду поплаваю ночью».

Он снова коснулся ее руки. Держался за нее. «Это может быть сложно, Памела.

Морские ежи, мурены, вы можете попасть в беду».

«Я уверен, что Деннис сможет уберечь меня от неприятностей».

Должно быть, он сжал ее руку, потому что она вздрогнула.

«Деннис», — сказал он чуть громче шепота, — «помолвлен с девушкой, которая учится в школе медсестер на Сайпане».

«Больше нет», — сказала Пэм.

"Ой?"

«Они расстались несколько недель назад».

Она коснулась его руки, и он отпустил ее.

«Жаль», — сказал Морленд. «Хорошая девочка. Она была бы ценна для острова». Устремив взгляд на дочь: «Деннис все еще ценен, дорогая. Было бы лучше для всех, если бы ты не отвлекала его».

Развернувшись на каблуках, он направился к бунгало.

Пам широко раскрыла рот. Она побежала к дому.


«Веселый вечер», — сказал я. Мы были в нашем номере, сидели на кровати.

«То, как он себя сейчас вел, — сказал Робин. — Я знаю, что он в стрессе, но…»

«Любит местных жителей, но не хочет, чтобы они встречались с его дочерью?»

«Больше походило на то, что он защищал от нее Денниса».

«Так и было. Может, у нее неудачная история с мужчинами. Когда я увидел ее в первый раз, я заметил печаль в ее глазах».

Она улыбнулась. «Это все, что ты заметил?»

«Да, она симпатичная, но я не нахожу ее сексуальной. В ней есть что-то, что устанавливает четкую границу. Я видел это у пациентов: «Меня ранили. Держись подальше».

«Это, очевидно, не относится к Деннису».

«Старик совсем сошел с ума», — сказал я. «Идеальное завершение очаровательного ужина».

Она рассмеялась. «Эта база. Ночь мертвецов в форме. И Хоффман. Джо Слик».

«Почему у меня такое чувство, что единственной целью Хоффмана на ужине были полчаса, которые он и Морленд провели наедине?»

«Тогда почему бы вам просто не зайти сюда?»

«Возможно, он хотел быть на своей родной земле, а не на территории Морленда».

«Вы говорите так, будто это какая-то битва».

«Я не могу не думать, что так оно и было. Напряжение между ними... как будто у них двоих есть какая-то давняя проблема. В любом случае, Морленд не получил того, чего хотел от Арука. Что бы это ни было».

"Что ты имеешь в виду?"

«Он меня озадачивает, Роб. Говорит о помощи острову, его возрождении. Но если он так богат, как говорит Кридман, мне кажется, что он мог бы уже кое-что сделать. Например, улучшить связь. Вложить часть своего состояния в образование, обучение. По крайней мере, в более частые графики поставок. Вместо этого он вкладывает целое состояние в свои проекты. Замурован здесь, как какой-то лорд, пока остальная часть острова гниет. Может быть, островитяне знают

это и вот почему они уходят. Мы определенно не видели никакого большого проявления гражданской гордости. Даже низового движения протеста против баррикады».

Она подумала об этом. «Да, он в значительной степени хозяин поместья, не так ли? И, возможно, островитяне знают что-то еще: Хоффман прав, что некоторые места не предназначены для развития. Посмотрите на географию Арука.

На подветренной стороне прекрасная погода, но нет гавани, на наветренной стороне есть естественная гавань, но вместо почвы — скалы. Между ними — горы и баньяновый лес, полный мин. Ничто не подходит. Это как географическая шутка. Может, все ее понимают, кроме Морленда».

«И Скип и Хейгуд с их курортной схемой. Что доказывает твою точку зрения. О, ну, похоже, я подписался на доктора Кихота».

Она встала и стянула колготки, нахмурившись. «Это было так не в его характере, как он только что обращался с Пэм. Кажется, между ними не было особой близости — что вполне объяснимо, учитывая, что он был отсутствующим отцом — но до сегодняшнего вечера он никогда не был груб».

«Это он отправил ее в школу-интернат», — сказал я. «И даже с ее докторской степенью он не считает ее коллегой. В общем, не кандидат на звание отца года».

«Бедная Пэм. Когда я увидела ее в первый раз, я подумала: «Королева выпускного». Но никогда не знаешь наверняка, правда?»

Она расстегнула платье и вышла из него. Положила его на стул и коснулась запястья.

«Каково это?» — спросил я.

«Отлично, на самом деле. Ты завтра работаешь?»

«Полагаю, что так».

«Может быть, я попробую что-нибудь сделать с этими кусками ракушки».

Она пошла в ванную. И закричала.

Глава

19

Их трое.

Нет, четыре!

Бегает взад-вперед, в панике от света, по белому кафельному полу.

Один из них взбежал по стене душа, направил на нас свои усики. Помахал рукой.

Робин зажали в угол, пытаясь сдержать очередной крик.

Один из них подполз по краю ванны и остановился на краю.

В форме ромба. Красно-коричневый бронированный панцирь длиной с мою ладонь.

Шесть черных ног.

Глаза, черт возьми, слишком умные.

Он зашипел.

Они все начали шипеть.

Навстречу нам.

Я вытащил Робина из комнаты и захлопнул за нами дверь. Проверил пространство под дверью. Плотно прилегает, слава богу.

Сердце колотилось. Пот хлынул из меня и потек холодными, зудящими струйками.

Пальцы Робина впились мне в спину.

«О Боже, Алекс! О Боже!»

Мне удалось сказать: «Все в порядке, они не могут выбраться».

«О, Боже…» Она задыхалась. «Я вошла, и что-то коснулось

— моя нога».

Она посмотрела на свои пальцы ног и задрожала.

Я усадил ее. Она держалась за мои пальцы, дрожа.

«Спокойно», — сказал я, вспомнив лицо насекомого — суровое и напряженное.

«Избавься от них, дорогая. Пожалуйста!»

"Я буду."

«Свет был выключен. Я почувствовал это прежде, чем увидел — сколько их было?»

«Я насчитал четыре».

«Казалось, что больше».

«Я думаю, четыре — это все».

«О, Боже » .

Я крепко ее обнял. «Все в порядке, они заперты».

«Фууу», — сказала она. «Фууу!»

Спайк лаял. Когда он начал?

«Может, мне стоит натравить его на них».

«Нет, нет, я не хочу, чтобы он был рядом с ними — они отвратительны. Просто убери их отсюда, Алекс! Позвони Морленду. Я могу забрать их в клетки, но, пожалуйста, убери их ».


Глэдис пришла первой.

«Насекомые?» — спросила она.

« Огромные », — сказал Робин. «Где доктор Билл?»

«Должно быть, из зоопарка насекомых. Раньше такого не случалось».

«Где он , Глэдис?»

«Уже в пути. Бедняжка. Где они?»

Я указал на ванную.

Она поморщилась. «Лично я ненавижу насекомых. Мерзкие мелочи».

«Маленькое было бы неплохо», — сказал Робин.

«Работа здесь тебя не смущает?» — спросил я.

«Что, зоопарк? Я туда никогда не хожу. Туда никто не ходит, кроме доктора Билла и Бена».

«Ну, что-то явно вылезает».

«Такого никогда раньше не случалось», — повторила она.

Шипение из-за двери. Я представил, как эти чертовы твари грызут дерево. Или сбегают в туалет и прячутся в трубах.

Где, черт возьми, был Морленд?

«Ты видела, что это такое?» — спросила Глэдис.

«Они были похожи на гигантских тараканов», — сказал Робин.

«Мадагаскарские шипящие тараканы», — сказал я, внезапно вспомнив.

«Я их действительно ненавижу», — сказала Глэдис. «Тараканов вообще. Одна из вещей, которая мне нравится в Аруке, — это сухость, у нас нет тараканов. Куча насекомых, и точка».

«Значит, мы их импортируем», — пробормотал я.

«Я держу кухню в чистоте. На некоторых других островах повсюду клопы, приходится постоянно опрыскивать. Клопы приносят болезни — не клопы доктора Билла, он держит их в чистоте».

«Это утешает», — сказал я.

Раздался стук в дверь номера, и в комнату вбежал Морленд, неся большую коробку из красного дерева с латунной ручкой и оглядываясь по сторонам.

«Я не понимаю, как... вы случайно не заметили, какой...»

«Мадагаскарские шипящие тараканы», — сказал я.

«О... хорошо. Они не могут причинить тебе серьезного вреда».

«Они там».

Он подошел к двери ванной.

«Осторожно», — сказал Робин. «Не выпускай их».

«Никаких проблем, дорогая». Он медленно повернул ручку и достал что-то из кармана — кусок шоколадного торта, который он сжал в липкий шарик. Раздвинув дверь на щель, он бросил приманку, закрыл, подождал.

Через несколько секунд он снова открыл дверь, заглянул. Кивнул, открыл шире, проскользнул внутрь.

«Мой новый батон с помадкой», — сказала Глэдис.

Из ванной комнаты доносились звуки.

Говорит Морленд.

Успокаивающе.

Через несколько мгновений он появился, держа в руках коробку из красного дерева и давая добро.

Знак. Пятна от шоколада на пальцах. Крошки на полу.

Изнутри коробки доносятся удары.

Шипение.

«Ты уверен, что собрал их все?» — спросил Робин.

"Да, дорогой."

«Они не откладывали яиц или что-то в этом роде».

Он улыбнулся ей. «Нет, дорогая, все в порядке».

Это прозвучало покровительственно, и это меня задело.

«Не совсем, Билл», — сказал я. «Какого черта они вообще сюда попали?»

«Я — не знаю — мне очень жаль. Ужасно жаль. Приношу свои извинения вам обоим».

«Они точно из инсектария?»

«Конечно, у Арука нет индиг…»

«И как же они выбрались?»

«Я полагаю, кто-то, должно быть, забыл закрыть крышку».

«Такого раньше никогда не случалось», — сказала Глэдис.

«Это мы», — сказал я. «Первопроходцы».

Морленд потянул нижнюю губу, потер мясистый нос. Моргнул. «Полагаю, я забыл закрыть крышку...»

«Все в порядке», — сказал Робин, сжимая мою руку. «Все кончено».

«Мне так жаль, дорогая. Возможно, запах твоей собачьей еды...»

«Если им нужна была еда, — спросил я, — почему они не направились на кухню?»

«Я содержу кухню в чистоте и плотно запираюсь», — сказала Глэдис. «Никаких мух, даже зерновых долгоносиков».

«Наша дверь была заперта, — сказал я, — а собачий корм был запечатан в пластиковые пакеты.

Как они попали внутрь, Билл?

Он подошел к двери, открыл и закрыл ее несколько раз, опустился на колени и провел рукой по порогу.

«Ковер немного поддается», — сказал он. «Они очень хорошо сжимаются. Я видел, как им удается...»

«Не вдавайся в подробности», — сказал я. «Ты, наверное, отнял у нас год жизни».

«Мне ужасно, ужасно жаль». Он опустил голову. Тараканы толкались внутри коробки. Затем шипение началось снова. Громче…

«Вы справились с этим отлично», — сказал он. «Заперев их. Спасибо, что не повредили их».

«Пожалуйста», — сказал я. Я бы отказался от телефонных адвокатов более добрым тоном.

Робин снова сжал мою руку.

«Все в порядке, Билл», — сказала она. «У нас все хорошо».

Морленд сказал: «Непростительная оплошность. Я всегда так осторожен — я немедленно поставлю двойные замки на инсектарий. И запечатаю двери. Мы начнем работать над этим прямо сейчас — Глэдис, позвони Рамону и Карлу Слиту, извинись за то, что разбудил их, и скажи, что у меня есть для них работа. Тройная оплата сверхурочных.

Передай Карлу, чтобы он принес швейцарскую дрель, которую я ему подарил на Рождество.

Глэдис выбежала.

Морленд посмотрел на коробку и потер промасленное дерево. «Лучше бы вернуть этих ребят». Он поспешил к двери и чуть не столкнулся с Джо Пикер, когда она вошла, в халате и тапочках, протирая глаза.

«Все… в порядке?» Голос у нее был хриплым. Она закашлялась, чтобы прочистить его.

«Просто небольшая неприятность», — сказал Морленд.

Она нахмурилась. Взгляд ее был расфокусирован.

«Принял что-то… чтобы уснуть… я слышал, как кто-то кричал?»

«Да, — сказал Робин. — В ванной были какие-то жуки».

«Жуки?»

Тараканы зашипели, и ее глаза расширились.

«Спи еще, дорогая», — сказал Морленд, провожая ее. «Все улажено. Все в порядке».


Когда мы остались одни, мы выпустили Спайка, и он помчался по комнате, кружа. Он обнюхивал ванную, прежде чем броситься туда, опустив голову.

«Завтра корм для собак отправится вниз», — сказал Робин.

Затем она резко встала, откинула покрывало, заглянула под пружинный матрас и встала. Смущенно улыбнулась.

«Просто будьте осторожны», — сказала она.

«Ты сможешь поспать?» — спросил я.

«Надеюсь. А как насчет тебя?»

«Мое сердцебиение снизилось до двухсот ударов в минуту».

Она вздохнула. Засмеялась и не могла остановиться.

Мне хотелось присоединиться, но я не смог выдавить из себя ничего, кроме натянутой улыбки.

«Наш маленький кусочек Нью-Йорка», — наконец сказала она. «Многоквартирный дом на Манхэттене в нашем островном убежище».

«Эти штуки могут ограбить нью-йоркских тараканов».

«Я знаю». Она положила мою руку себе на грудь. «Сколько ударов?»

долго считать ».

Еще больше смеха. «Боже, как я кричала. Как в одном из тех фильмов ужасов».

Лоб у нее был влажный, к нему прилипли кудри. Я откинул их, поцеловал ее в лоб, в кончик носа.

«И как долго мы будем оставаться в стране насекомых?» — спросил я.

«Ты хочешь уйти?»

«Авиакатастрофа, нераскрытое убийство, база зомби, несколько довольно неприятных людей. Теперь это».

«Не уходите из-за меня. Я не могу сказать, что не выйду из себя, если то же самое повторится, но теперь я в порядке. Мисс Адаптивность. Я горжусь этим».

«Конечно», — сказал я, — «но иногда приятно не приспосабливаться».

«Правда... Может, я и чокнутый, но мне здесь все равно нравится. Может, это из-за того, что моя рука чувствует себя лучше — гораздо лучше, на самом деле. Или даже из-за того, что это может быть наш последний шанс увидеть Арук, прежде чем ВМС превратят его в бомбоубежище или что-то в этом роде. Даже Билл — он уникален, Арук уникален».

Она обхватила мое лицо и посмотрела мне в глаза. «Думаю, Алекс, я хочу сказать, что не хочу на следующей неделе возвращаться в Лос-Анджелес, заниматься домом или какими-то деловыми проблемами, и начинать вспоминать прошлое с сожалениями».

Я не ответил.

«Я правильно говорю, доктор?»

Я прикоснулся своим носом к ее носу. Скривил губу. Оскалил зубы.

Зашипел.

Она вскочила. Похлопала меня по плечу. «О! Может, мне стоит уложить Спайка спать в кровать, а тебя положить в ящик».


Выключите свет.

Несколько смущенных шуток о ползучих тварях, и она уснула.

Я лежал без сна.

Пытаетесь представить, как тараканы пробираются из инсектария в наш номер... маршируют в унисон? Идея была мультяшной.

привлекла собачья еда , почему они не остались в гостиной, возле сумки?

Тараканы, как и все насекомые, должны были быть умными. Почему бы не отправиться на более легкую еду — фрукты из сада?

Вместо этого они предприняли кружной путь, пробравшись по гравийным дорожкам, через лужайку, каким-то образом в дом. Минуя кухню Глэдис. Вверх по лестнице. Под нашей дверью.

И все из-за запечатанного мешка с сухим кормом?

Несмотря на заявление Морленда, дверь в ванную комнату казалась слишком тесной, чтобы впустить или выпустить их. Оставили ли мы ее открытой перед тем, как уйти на ужин на базу?

Робин всегда оставлял дверь в ванную закрытой. Иногда я этого не делал.…Кто из нас последним пользовался туалетом?

Почему они не выбежали, когда мы пришли домой? Или хотя бы не зашипели в тревоге?

Альтернативный сценарий: их поместили в ванную комнату и закрыли там.

Кто-то затеял шалость во время ужина в Стэнтоне. Дом пуст.

Кто-то пользуется случаем, чтобы послать нам сообщение: Уходите.

Но кто и почему?

У кого была такая возможность?

Бен был очевидным выбором, поскольку у него был доступ к инсектарию.

Он сказал, что его вечер был заполнен отцовскими делами и ужином с Клэр, приготовленным на гриле.

Он вернулся?

Но почему? Кроме замечания о естественном ритме, он не проявил никаких признаков враждебности по отношению к нам. Наоборот. Он сделал все возможное, чтобы мы почувствовали себя желанными гостями.

Из-за обязательств перед Морлендом?

Были ли его собственные чувства чем-то другим?

Я думал об этом некоторое время, но это просто не имело смысла.

Кто-то еще из персонала?

Шерил?

Слишком скучная, чтобы быть такой расчетливой, и еще раз, каковы были ее мотивы?

К тому же она обычно уходила после ужина, а сегодня ужин не подавался.

Глэдис? То же самое отсутствие мотива, и мысль о том, что она ворует тараканов, кажется столь же нелепой.

Должно быть, было не менее дюжины смотрителей и садовников, которые приходили и уходили, но почему они должны были обижаться на нас?

Если только сообщение не предназначалось Морленду.

Мое предположение о его подходе «благородство обязывает» и о том негодовании, которое оно могло вызвать у жителей деревни, может оказаться верным.

Добрый доктор, которого не все любили? Его гости считались чужаками из колоний?

Если так, то это может быть кто угодно.

Паранойя, Делавэр. Парень годами держал тысячи жуков, четыре вырвались наружу, потому что он был старым и рассеянным и забыл плотно закрыть крышку.

Спейси, как и сказал Майло.

Не очень утешительная мысль, учитывая тысячи насекомых, но я предполагаю, что теперь он будет особенно осторожен.

Я попытался очистить голову и заснуть. Вспомнил, как Джо Пикер вошла: сонная, спрашивала, кричал ли кто-нибудь.

Крик Робина раздался целых десять минут назад.

Почему задержка?

Снотворное замедляет ее реакцию?

Или не нужно было торопиться, потому что она знала ?

И весь вечер она была наверху одна.

Паранойя вышла из-под контроля. Какие причины могут быть у скорбящей вдовы для злонамеренного вредительства?

Она сказала, что испытывает брезгливость к насекомым, и даже отказалась заходить в зоопарк с насекомыми.

И между нами не было никакой вражды. Робин был особенно добр к ней.… Даже если она была дьяволом, как она могла получить доступ к нашей комнате?

Ее собственный ключ от комнаты — замок, похожий на наш?

Или простая отмычка. Большинство замков для спальни не были разработаны для обеспечения безопасности.

У нас дома их можно было открыть отверткой.

Я лежал и прислушивался к звукам за стеной.

Ничего.

Что я ожидал услышать: стук ее клавиатуры? Вдовьи вопли?

Я изменил позу, и матрас покачнулся, но Робин не двинулся с места.

Голоса учителей много лет назад проникали в мой мозг.

Александр — очень смышленый мальчик, но он склонен к мечтательности.

Что-то не так дома, миссис Делавэр? Александр, кажется, в последнее время я довольно рассеян.

Сквозь щель между занавесками сочилась мягкая, жидкая полоска света, словно свежевыжатая золотая краска.

Играет на лице Робина.

Она улыбнулась во сне, кудри упали на один глаз.

Берите с нее пример и адаптируйтесь.

Я сознательно расслабил мышцы и углубил дыхание. Вскоре моя грудь расслабилась, и я почувствовал себя лучше.

Способен улыбнуться, представив Морленда с его шоколадным тортом и чувством вины школьника.

Мое тело было тяжелым. Я был готов ко сну.

Но потребовалось много времени, чтобы прийти в себя.

Глава

20

На следующее утро облака стали темнее и приблизились, но все еще были далеки.

Мы были готовы нырнуть в десять. Спайк вел себя беспокойно, поэтому мы решили взять его с собой. Нуждаясь в чем-то, что могло бы его укрыть, мы пошли на кухню и спросили Глэдис. Она позвала Карла Слита из розария, где он подрезал, и он прибежал, неся свои ножницы. Его серая рабочая одежда, волосы и борода были усеяны скошенной травой, а ногти были грязными.

Он пошел в хозяйственные постройки и вернулся со старым зонтиком с острым штырем и сине-белым тентом, который был слегка грязным.

«Хотите, я вам его загружу?»

«Нет, спасибо. Я могу это сделать».

«Вчера вечером поставил новые замки на дом жуков. Крепкие. Больше проблем быть не должно».

"Спасибо."

«Добро пожаловать. У тебя осталась помадка, Глэдис?»

«Вот, держи». Она дала ему немного, и он вернулся к своей работе и еде.

Глэдис провела нас через кухню. «Доктор Билл чувствует себя ужасно из-за вчерашнего вечера».

«Я дам ему знать, что не держу на него зла».

«Это было бы... благотворительно — теперь вы двое хорошо проведете время».


Я бросила зонтик на South Beach и поняла, что мы забыли взять напитки. Оставив Робина и Спайка на песке, я поехала в Auntie Mae's Trading Post. Та же выцветшая одежда висела на окнах, которые были засижены мухами и затуманены. Внутри место было похоже на амбар с деревянными прилавками, выстроившимися вдоль прохода с опилками, и стенами из необработанных досок.

Большинство палаток пустовали, и даже те, которые были заполнены, не были укомплектованы персоналом. Еще больше одежды, дешевой, устаревшей. Пляжные сандалии, лосьон для загара и туристический китч — миниатюрные соломенные хижины из бамбука и AstroTurf, пластиковые танцовщицы, надутые тики-боги, кокосы, вырезанные в форме рыбы-иглы. В здании пахло кукурузной мукой, морской водой и немного застоявшимся трюмом.

Единственным другим человеком была молодая, невзрачная женщина в красной майке, смотрящая телевизор за стойкой третьей кабинки справа. Ее кассовый аппарат был поцарапанным, черным антиквариатом. Рядом с ним стояли банки с вяленой говядиной и маринованными яйцами, полупустая бутылка Windex и тряпка. Передняя витрина была заполнена шоколадными батончиками и чипсами — картофельными, кукурузными, таро. На задней стене были качающаяся дверь и полки с запечатанными коробками сладостей. Телевизор был установлен на боковой стене, которая отделяла кабинку от соседней, разделяя пространство с телефоном-автоматом.

Она заметила меня, но продолжала смотреть на экран. Изображение было нечетким, периодически пронизанным лезвиеподобными вспышками белого. Станция из Гуама. Общий план большой комнаты с полированными деревянными стенами, корпоративный логотип сети отелей над длинным банкетным столом.

Сенатор Николас Хоффман сидел в центре за стаканом воды и микрофоном. На нем была бело-коричневая рубашка из батика и несколько ярких цветочных ожерелий. Двое белых мужчин по бокам от него были одеты так же. В одном я узнал законодателя со Среднего Запада; другой был вылеплен по тому же шаблону с подкрашенными волосами и голодной улыбкой. Еще четверо мужчин, азиатов, сидели по краям стола.

Хоффман взглянул на свои записи, затем поднял глаза, улыбаясь. «И поэтому позвольте мне завершить празднованием того факта, что мы все разделяем видение более жизнеспособной и процветающей Микронезии, многокультурной Микронезии, которая быстро и уверенно движется в следующее столетие».

Он снова улыбнулся и слегка поклонился. Аплодисменты. Экран замерцал, стал серым, выключился. Молодая женщина включила его снова. Реклама ресторана Island Fever № 6: гитарная тема в стиле слэк-кей, блюда пупу и пылающие десерты, «туземные красавицы, искусные в древних танцах для вашего развлечения и удовольствия». Карикатура на пухленького человечка в юбке из травы, покачивающего бедрами и подмигивающего.

«Давай, приятель!»

Женщина щелкнула пультом управления. Опять черный экран, потом ситком десятилетней давности. Она посмотрела, как пошли титры, затем сказала: «Могу ли я вам помочь?» Приятный, почти детский голос. Около двадцати лет, с прыщами и короткими волнистыми волосами. Под майкой нет лифчика. Даже близко не симпатичная, но улыбка открытая и милая.

«Что-нибудь выпить, если у вас есть».

«У меня сзади есть кола, спрайт и пиво».

«Две колы, два спрайта». Я заметил пару книг в мягкой обложке на задней стойке. «Может, и почитать что-нибудь».

Она протянула мне книги. Стивена Кинга, которого я читал, и компактный атлас мира, обе с загнутыми обложками.

«Есть какие-нибудь журналы?»

«Эм, может быть, здесь». Она наклонилась и встала. «Нет. Я проверю сзади.

Вы врач, который останавливается у доктора Билла, верно?

«Алекс Делавэр». Я протянул руку, и мы пожали ее. Я заметил на безымянном пальце кольцо с бриллиантовой крошкой.

«Беттина — Бетти Агилар». Она застенчиво улыбнулась. «Только что вышла замуж».

«Поздравляю».

«Спасибо... он замечательный человек — доктор Билл. Когда я был ребенком, у меня был сильный коклюш, и он меня вылечил. Подожди, дай я принесу тебе выпивку и посмотрю насчет журналов».

Она прошла через вращающуюся дверь.

Вот вам и неистовая враждебность острова к Морленду.

Она вернулась с четырьмя банками и стопкой периодических изданий. «Это все, что у нас есть. Довольно старые. Извините».

«Трудно ли достать что-то актуальное?»

Она пожала плечами. «Мы получаем все, что приходит на судах снабжения, обычно это на пару выпусков позже. Люди , Playboy и тому подобное расходятся быстро

— что-нибудь из этого вас заинтересовало?

Ladies' Home Journal, Reader's Digest, Time, полугодовой давности , Newsweek, Fortune, а внизу несколько экземпляров большого глянцевого ежеквартального журнала под названием Island World. Великолепные улыбающиеся черноволосые девушки и загорелые тропические виды.

Даты публикаций — от трех до пяти лет.

«Боже, они действительно старые », — сказала Бетти. «Нашла их под коробкой. Раньше их публиковали, но, по-моему, больше нет».

Я пролистал оглавления. В основном рекламные объявления. Потом мое внимание привлекло название.

«Я их возьму», — сказал я.

«Правда? Они такие старые, что я даже не знаю, сколько с вас взять. Вот, возьмите их бесплатно».

«Я с радостью заплачу».

«Все в порядке», — настаивала она. «Сегодня вы мой лучший клиент, а они просто занимают место. Хотите закусок к напиткам?»

Я купил два пакета картофельных чипсов Мауи, сваренных в котле, и немного вяленого мяса. Когда она взяла мои деньги, ее взгляд снова метнулся к телевизору. Еще одно отключение света. Она включила телевизор автоматически, как будто привыкла.

«Плохой прием?»

«Спутник то появляется, то исчезает, в зависимости от погоды и прочего». Она отсчитала мелочь. «У меня будет ребенок. Доктор Билл примет роды. Через семь месяцев».

«Поздравляю».

«Да... мы в восторге. Мы с мужем. Вот. После рождения ребенка мы, наверное, переедем. Мой муж работает на стройке, и работы нет».

«Совсем ничего?»

«Не совсем. Это самое большое здание в городе. Несколько лет назад доктор Билл думал о его переделке, но никого это не волновало».

«Доктор Билл владеет Торговым Постом?»

Она, казалось, удивилась, что я не знаю. «Конечно. Он действительно хорош в этом, не берет арендную плату, просто позволяет людям заказывать свои собственные товары и продавать их из киосков. Раньше здесь было больше клиентов, когда еще приходили ребята из ВМС. Теперь большинство торговцев не заходят, пока кто-то не прикажет сделать заказ. На самом деле это киоск моей мамы, но она больна — больное сердце. У меня есть время, я жду своего ребенка, поэтому я подменяю ее, а мой муж доставляет — большую часть наших товаров».

Она потрогала свой все еще плоский живот.

«Мой муж хотел бы мальчика, но мне все равно, лишь бы он был здоров».

Шум смеха из телевизора. Она повернула голову и улыбнулась вместе с электронной радостью.

«Пока», — сказал я.

Она рассеянно помахала рукой.


Когда я вернулся на пляж, трубка Робина была маленькой белой уткой, покачивающейся у внешнего края рифа. Наши одеяла были расстелены, а Спайк был привязан к стойке зонтика и яростно лаял.

Объектом его гнева был Скип Амальфи, совершенно голый, мочащийся высокой, дугообразной струей в песок в нескольких ярдах от него. Андерс Хейгуд стоял рядом с ним, в мешковатых штанах до колен, наблюдая. Беленые костлявые ягодицы Скипа говорили, что купание нагишом не было привычкой. Его зеленые плавки лежали рядом с ним, как куча увядшего салата.

Спайк залаял громче. Скип рассмеялся и направил струю ближе к собаке, трясясь от восторга, когда Спайк зарычал и плюнул слюной. Затем дуга потекла и умерла. Спайк театрально отряхнулся и приблизился к двум мужчинам.

Я побежал. Хейгуд увидел меня и что-то сказал Скипу, который остановился и повернулся, открывая полный фронтальный вид. Я продолжал приближаться.

Ухмыляясь, Скип посмотрел через плечо на трубку Робина. Его след мочи быстро высыхал, коричневая змея погружалась в песок. Спайк ковырял одеяло, наконец, сдвинув его достаточно, чтобы дотянуться до песка и разбросать его.

Скип потянулся, зевнул и помассировал живот.

«Это будет официальное приветствие на вашем курорте?» — спросил я, улыбаясь.

Его лицо потемнело, но он заставил себя улыбнуться в ответ. «Да, живу естественно».

«Лучше следите за ультрафиолетовым излучением. Оно может привести к импотенции».

«Что?»

«Солнце».

«У тебя стояк», — сказал Хейгуд, позабавленный. «Этот человек пытается сказать тебе, что нужно ушибить его и избавиться от него. Следи за ультрафиолетом на своем инструменте, иначе будешь тащить вялый член».

«Иди на хуй», — сказал ему Скип, но он бросил на меня дерзкий взгляд.

«Это правда», — сказал я. «Слишком много ультрафиолета на гениталиях нагревает мошоночное сплетение и ослабляет нейротестостинальный рефлекс».

«Вскипятите и испортите», — сказал Хейгуд.

«Иди в задницу», — сказал Скип. Поискал свои плавки.

Хейгуд прыгнул, схватил их и побежал по пляжу.

Коренастый, но быстрый.

Скип пошёл за ним, подрагивая животом и держась за пах.

Спайк все еще пускал слюни и тяжело дышал. Я сел и попытался успокоить его. Робин переместилась на мелководье. Она встала, подняла маску и помахала рукой. Затем она увидела двух бегущих мужчин и вышла из воды.

«Что это было?»

Я ей рассказал.

«Как грубо».

«Он, вероятно, надеялся, что вы выйдете и увидите, как он играет в пожарного».

«Вот черт, я пропустила это». Она присела и погладила Спайка. «С мамой все в порядке, милый. Не беспокойся об этих индейках. Там внизу просто великолепно, Алекс.

Заходите».

«Может быть, позже».

«Что-то не так?»

«Позвольте мне побыть здесь некоторое время, на случай, если они вернутся. Хотя я, возможно, и травмировал старого Скипа».

Я пересказал ей свое предупреждение об УФ-излучении, и она рассмеялась.

«Вероятно, ты разрушила ту скудную сексуальную жизнь, которая у него была».

«Обратная терапия. Мое образование теперь полностью подтверждено».

"Не беспокойся о них, Алекс, ныряй со мной. Если они вернутся, мы дадим им шанс, Спайк".

«Спайка может ударить даже двенадцатилетний ребенок».

«Они этого не знают. Скажите им, что он нейротестостинский питбуль».


Мы обошли все скалы рифа бок о бок и через час вышли на нетронутый пляж. Спайк шумно спал под облаком песчаных мух. Напитки согрелись, но мы влили их себе в глотки. Затем Робин растянулась на одеяле и закрыла глаза, а я взял весенний выпуск Island World за 1988 год.

Статья, которая привлекла мое внимание, находилась на странице 113, после привлекательных для туристов статей об археологических памятниках Тихоокеанского побережья, лучших местах для дайвинга, ресторанах и ночных клубах.

Бикини: история позора

Автором был человек по имени Мика Санджай, бывший гражданский чиновник военного правительства США на Маршалловых Островах, а ныне отставной директор средней школы, проживающий в Чалан Каноа, Сайпан.

Его история была идентична той, которую мне рассказал Морленд: не удалось эвакуировать жителей Бикини и Маджуро и соседних атоллов Маршалла. Тайные ночные поездки на лодках с раздачей компенсаций.

Точно такая же история, вплоть до суммы уплаченных денег.

Санджай писал по существу, но его гнев пробивался наружу. Уроженец Маджуро, он потерял родственников из-за лейкемии и лимфомы.

Нет большего гнева, чем при подсчете выигрыша.

На эту работу были назначены Санджай и еще шесть государственных служащих.

Шесть имен, и ни одного Морленда.

Я перечитал статью, ища хоть какое-то упоминание о докторе. Ничего.

Если старик никогда не участвовал в выплате, почему он солгал об этом?

Еще кое-что из сказанного им в первый вечер нашло отклик: «Чувство вины — великий мотиватор, Алекс».

Чувствует себя виновным в взрыве? Он был офицером ВМФ. Знал ли он о ветрах?

Неужели чувство вины превратило его из ребенка, живущего на трастовый фонд в белой одежде, в потенциального Швейцера?

Приедете в Арук искупить вину ?

Не то чтобы его образ жизни пострадал — он жил в большом поместье, потакая своим страстям.

Арук, его вотчина... но его дочери нельзя было позволить общаться с местными жителями.

Хотел ли он , чтобы жители деревни были изолированы? Чтобы он мог наслаждаться Аруком на своих условиях — идеальное убежище для благородных дикарей с хорошей гигиеной и чистой водой?

Может быть, я судил его несправедливо — из-за остаточной злости на тараканов.

Но, судя по всему, он солгал мне о программе компенсаций Маршаллов, и это меня обеспокоило.

Я взглянул на прекрасное, распростертое тело Робин, сияющее на солнце.

Спайк тоже спал.

Я сгорбился, крепко сжимая журнал.

Может быть, Морленд действительно был в тех лодках. Другая команда-подкуп, не Санджая.

Один из способов узнать: поговорить с автором.

Санджай сорок лет назад работал в правительстве, тогда он был директором школы, то есть он был ровесником Морленда или около того.

Все еще живы? Все еще на Сайпане?

Робин перевернулся. «Эмм, это солнце великолепно».

«Конечно», — сказал я. «И горячо, и напитки все закончились. Я сбегаю в Торговый пост и принесу нам еще».

Глава

21

На этот раз я побежал трусцой, сворачивая с пляжа к причалу, где Скип и Хейгуд сидели, размахивая удочками. Хейгуд наблюдал за мной. Скип не отрывал глаз от воды. На нем были плавки и футболка, больше одежды я его не видел.

Внутри торгового поста Бетти Агилар смотрела игровое шоу и жевала батончик «Марс».

«Привет. Вернулся так скоро?»

«Пару пива, еще две колы».

«Вы определенно мой лучший клиент — подождите, я вам их принесу».

«Работает ли телефон-автомат?»

«Обычно да, но если вы хотите позвонить доктору Биллу домой, я могу разрешить вам воспользоваться тем, что сзади, бесплатно».

«Нет, это дальнее расстояние».

«О, тебе нужна мелочь?»

«Я подумал, что воспользуюсь своей визитной карточкой».

«Думаю, это сработает». Она пошла обратно, а я поднял трубку. Еще один поворотный переключатель. Потребовалось некоторое время, чтобы получить гудок, и еще больше времени, чтобы пробраться через нескольких операторов и, наконец, получить разрешение на использование карты.

Каждое последующее соединение было хуже предыдущего, и к

Когда я дозвонился до информационного центра Сайпана, мне пришлось говорить сквозь град помех и эхо собственного голоса с задержкой в одну секунду.

Но Мика Санджай был в списке, и когда я позвонил по его номеру, мужчина, кажущийся пожилым, с мягким голосом сказал: «Да?»

«Простите за беспокойство, мистер Санджай, но я внештатный писатель по имени Томас Кридман, временно находящийся в Аруке».

«Угу».

«Я случайно наткнулся на вашу статью в Island World о ядерных испытаниях на Маршалловых островах».

«Это было давно».

Не уверенный, имел ли он в виду катастрофу или статью в журнале, я продолжил: «Я думаю, это было очень интересно и чрезвычайно хорошо сделано».

«Ты тоже пишешь о бикини?»

«Я думаю об этом, если смогу взглянуть на это по-новому».

«Я пытался продать эту статью некоторым журналам на материке, но никого это не заинтересовало».

"Действительно?"

«Люди не хотят знать, а те, кто знают, хотят забыть».

«Так легче для совести».

«Еще бы», — его голос стал жестче.

«Я думаю, что одними из самых сильных сцен были ваши описания процесса компенсации. Эти ночные катания на лодке».

«Да, это было тяжело. Красться».

«Вы и еще шестеро мужчин были всеми сотрудниками отдела компенсаций?»

«Были начальники, которые заказывали это, сидя за столом, но фактически все платежи делали мы».

«Вы помните имена начальников?»

«Адмирал Хаупт, капитан Рейвенсвуд. Над ними были люди из Вашингтона, я полагаю».

«Вы все еще общаетесь с другими мужчинами в команде? Если можно, я мог бы поговорить с ними…»

«Я не на связи, но знаю, где они. Джордж Авуелас умер несколько лет назад. Рак, но я не могу сказать наверняка, было ли это связано. Остальные

"И ушли, кроме Боба Таратоа, а он живет в Сиэтле, у него там сын. Но в прошлом году у него был инсульт, так что я не уверен, что он может вам рассказать".

«Значит, на Марианских островах больше никого нет?»

«Нет, только я. Откуда, говоришь, ты?»

«Арук».

«Что это, один из тех маленьких островов немного севернее отсюда?»

"Вот и все."

«Там есть чем заняться?»

«Загорайте и пишите».

«Ну, удачи».

«Здесь живет врач по имени Морленд, он говорит, что служил на флоте, когда начались испытания. Говорит, что лечил некоторых из тех, кто подвергся воздействию».

«Морленд?»

«Вудро Вильсон Морленд».

«Не знаю его, но там было много врачей, некоторые из них были довольно хорошими. Но они ничего не могли сделать для людей, даже если бы хотели.

Эти бомбы отравили воздух и воду, радиоактивность попала в почву.

Что бы они ни говорили, я убежден, что они никогда не добьются своего».


Когда я покинул пост, я увидел Жаки Лорен и Денниса, стоящих перед Chop Suey Palace. Мать говорила, а сын слушал.

Ругать его. Делать это деликатно — без жестов или повышенного голоса.

но глаза ее сверкнули, и на лице ее отразилось недовольство.

Деннис стоял там и принимал это, его гигантская фигура слегка согнулась. Она выглядела такой молодой, что случайный наблюдатель мог бы подумать, что это любовная ссора.

Она сложила руки на груди и ждала.

Деннис пошаркал по земле. Кивнул.

Похожий взгляд был у Пэм после того, как Морленд сделал ей выговор.

Та же проблема?

Хозяин поместья сегодня утром навестил одного из своих арендаторов?

Дать ей знать о своем недовольстве по поводу Денниса и Пэм?

Деннис посмотрел по сторонам, увидел меня и что-то сказал. Джеки обхватила его толстое предплечье и быстро втолкнула его внутрь.


Вернувшись в поместье, я съел обед из жареного палтуса и свежих овощей, проводил Робина и Спайка в сад и направился в свой кабинет.

Морленд оставил на моем столе еще одну сложенную открытку.

Алекс:

Не удалось найти файл женщины-кошки.

Духи взвинчены

Заставили ночь покаяться за день

Проведено в кругу напряженного безделья.

Вордсворт

Подходящая цитата для этого случая, не находите?

Счет

Я сидел за своим столом. Ночью совершай покаяние... напряженное безделье.

Муж-развратник?

Всегда загадки.

Как будто он играл со мной.

Почему он солгал мне о выплате?

Пришло время поговорить.


Дверь в его кабинет была не заперта, но его там не было, а дверь в лабораторию была закрыта. Я подошел, чтобы постучать, и, проходя мимо его стола, заметил перепечатки моих журнальных статей, разложенных веером, как игральные карты. Рядом с некоторыми газетными вырезками.

Вырезки обо мне.

Много лет назад я участвовал в деле о массовом насилии над детьми.

Моя консультация в начальной школе, которую терроризировал снайпер.

Отчеты о судебных показаниях по нескольким делам об убийствах.

Мое имя выделено желтым цветом.

У Майло тоже.

Я вспомнил сообщение, которое он написал о звонке Майло: Детектив Стерджис. Вне работы Майло обычно не называл себя по должности.

Вы тоже его изучаете?

Толстая стопка вырезок. Внизу — суд по делу об убийстве. Мои показания в пользу обвинения, развенчивающие фальшивое заявление о невменяемости мужчины, который избил дюжину женщин.

Заметка Морленда на полях: Идеально!

Так что меня выбрали не за «прекрасное сочетание учености и здравого смысла».

Морленд определенно обеспокоен убийцей-каннибалом.

Заманил ли он меня сюда под ложным предлогом, чтобы выведать у меня что-нибудь полезное?

Доктор Детектив. Что я мог предложить?

Были ли у него основания полагать, что убийца все еще находится на Аруке?

Грохот изнутри лаборатории заставил меня подпрыгнуть, и моя рука смахнула вырезки на пол. Я быстро поднял их и побежал к внутренней двери.

Закрыто.

Я постучал сильно.

Стон изнутри.

"Счет?"

Еще один стон.

«Это Алекс. С тобой все в порядке?»

Через несколько секунд ручка повернулась, и Морленд стоял там, потирая лоб одной рукой. Другая была повернута ладонью вниз, с нее капала кровь. Он выглядел ошеломленным.

«Заснул», — сказал он. Позади него, на лабораторном столе, стояли ярко раскрашенные коробки, пластиковые картонки. Пробирки на полу, превратившиеся в рваное стекло.

«Твоя рука, Билл».

Он повернул руку ладонью вверх. Кровь скопилась и стекала по запястью, сужаясь в одну красную линию, которая извивалась по всей длине его тощего предплечья.

Я подвел его к раковине и промыл рану. Чистая рана, не настолько глубокая, чтобы накладывать швы, но все еще непрерывно сочилась.

«Где твоя аптечка?»

«Внизу», — сонно указывая на шкаф.

Я наложила мазь с антибиотиком и повязку.

«Заснул», — повторил он, покачав головой. В цветных коробках лежали сушеный картофель и плов из пшеницы, предварительно сваренный горох, чечевица, рисовая смесь.

«Исследования в области питания», — сказал Морленд, как будто он должен был мне что-то объяснить.

Его внимание переключилось на разбитое стекло, и он наклонился.

Я протянул руку, чтобы удержать его. «Я разберусь с этим».

«Работаю допоздна», — слабо сказал он. Он взглянул на забинтованную руку, потер рот, облизнул губы. «Обычно я делаю некоторые из своих лучших дел после наступления темноты. Начал поздно, убедился, что замки установлены правильно. Я все еще в ужасе от того, что произошло».

"Забудь это."

«Наверное, я оставил крышку открытой, а дверь незапертой. Непростительно. Надо не забыть проверить каждую деталь».

Он начал очень быстро массировать виски.

"Головная боль?"

«Недостаток сна», — сказал он. «В моем возрасте мне следовало бы знать лучше... Вы знаете, что большинство так называемых цивилизаций хронически лишены сна?

До электричества люди зажигали свечу или две, а затем ложились спать. Солнце было их будильником; они были настроены на естественный ритм. Девять, десять часов сна в день. Редко какой цивилизованный человек спит восемь».

«Хорошо ли спят жители деревни?»

"Что ты имеешь в виду?"

«На острове не так много технологий. Плохой прием ТВ, еще меньше забот по их поддержанию».

«Телевидение, — сказал он, — это мусор с множественным выбором. Однако, если вам его не хватает, я могу что-нибудь организовать».

«Нет, спасибо, но я бы не отказался от газеты время от времени. Просто чтобы оставаться на связи с миром».

«Извини, сынок, тут я тебе помочь не могу. Раньше мы чаще получали газеты, когда ВМС позволяли нам отправлять грузы на своих самолетах снабжения, но теперь мы зависим от лодок. Тебе что, недостаточно новостей по радио?»

«Я заметил на вашем столе какие-то американские документы».

Он моргнул. «Они старые».

"Исследовать?"

Наши глаза встретились. Его глаза теперь были ясными и внимательными.

«Да, я пользуюсь услугами вырезок на Гуаме. Если хотите, я могу сделать для вас оптовый заказ некоторых периодических изданий. А если вы хотите смотреть телевизор, я могу достать вам портативный телевизор».

«Нет, в этом нет необходимости».

«Ты уверен?»

«Сто процентов».

«Пожалуйста, скажите мне, если вам нужно что-то еще из удобств. Я хочу, чтобы ваше пребывание было приятным».

Он провел языком по правой щеке и нахмурился. «Это было...

приятно? За исключением вчерашнего вечера, конечно.

«Мы прекрасно проводим время».

«Надеюсь. Каждый старается... быть хорошим хозяином». Он улыбнулся и пожал плечами. «Еще раз прошу прощения за шипение...»

«Давай действительно забудем об этом, Билл».

«Вы очень любезны... Полагаю, я так долго живу здесь один, что тонкости светского общения ускользают от меня».

Снова уставился в пол. Держа свою забинтованную руку другой, и в его глазах отсутствующий взгляд.

Затем он резко очнулся, резко встал и оглядел лабораторию. «Возвращаемся к работе».

«Тебе не кажется, что тебе следует отдохнуть?»

«Нет, нет, я тип-топ. Кстати, а зачем ты сюда пришел?»

Я пришел за острыми вопросами о Сэмюэле Х. и отравлении радиацией. Подкупы, полуправда и уловки. Какова была его роль, если она вообще была, сорок лет назад.

Теперь еще кое-что: почему мое участие в уголовных делах было «идеальным»?

Я сказал: «Просто хотел узнать, есть ли какие-то конкретные случаи, которые вы хотели бы, чтобы я рассмотрел».

«О, нет, я бы не стал предполагать. Как я сказал вам в самом начале, у вас полная свобода».

«Я бы не отказался рассмотреть любые другие случаи радиоактивных осадков, которые у вас могут быть. Нейропсихологические последствия радиационного отравления. Я не думаю, что кто-то это изучал. Это может быть прекрасной возможностью для нас создать уникальную теоретическую базу».

Его голова откинулась на дюйм, и он положил руку на стойку. «Да, это может быть».

Он начал расставлять коробки с сушеной едой, всматриваться в ингредиенты, поправлять стойку для пробирок. «К сожалению, карта Сэмюэля — единственная радиационная карта, которую я взял с собой. Пока я не наткнулся на нее, я не знал, что она там есть. Или, может быть, я оставил ее там неосознанно. Хотел напоминания».

«Чего?»

«Ужасные, ужасные вещи, которые творят люди под видом власти».

«Да, — сказал я, — власть может быть ужасно развращающей».

Короткий, жесткий кивок. Еще один обремененный взгляд.

Он уставился на меня, потом отвернулся и поднес к свету пробирку с коричневой жидкостью. Его рука дрожала.

«Это была бы интересная статья, Алекс. Извините, у меня нет больше данных».

«Кстати, говоря об авторитете, — сказал я, — сегодня утром я был в «Трейдинг Пост» и случайно застал конец пресс-конференции Хоффмана на Гуаме».

«Правда?» Он осмотрел другую трубку.

«Он говорил о своем плане развития Микронезии».

«Он заработал свое состояние на строительстве торговых центров, так что я не удивлен.

Это и так называемое «управляемое лесное хозяйство». Его отец был лесорубом, но он отвечает за большее количество вырубки леса, чем его отец мог себе представить».

«У него репутация человека, заботящегося об экологии».

«Есть способы».

«Чего?»

«О том, как добиться своего, не засоряя собственное гнездо. Он вырубил тропические леса в Южной Америке, но поддержал национальные парки в Орегоне и Айдахо. Поэтому экологические группы дали ему отличную оценку. Факт, о котором он напомнил мне вчера вечером. Как будто это его оправдывало».

«Что извинить?»

«Что он здесь делает?»

«Позволить Аруку умереть?»

Он поставил пробирку и уставился на меня. «Потеря сил не означает терминальное состояние».

«Значит, у вас есть надежда на остров?»

Руки его снова упали по бокам, тощие и жесткие, как лыжные палки. Кровь просочилась под повязку и запеклась.

«У меня всегда есть надежда», — сказал он, едва шевеля губами. «Без надежды нет ничего».


Он зажег горелку Бунзена, и я вернулся в свой кабинет. Почему я не был более откровенен?

Падение? Его кажущаяся хрупкость?

Падение. Забывчивость. Дрожь.

Лишение сна, как он утверждал, или он просто был старым человеком, находящимся в упадке?

Приходит в упадок вместе со своим островом.

Его реакция на мое предположение, что Арук умирает, была резкой. Такой же холодный гнев, который он продемонстрировал Пэм вчера вечером. Я задался вопросом, был ли он когда-то более жестким, более холодным человеком.

Без надежды нет ничего.

Надежда была в порядке, но что он делал с этим? Тот же вопрос: почему бы не предпринять героические меры для возрождения вещей, а не направлять свою энергию на пищевые потребности насекомых?

Потому что у него кончилась энергия ?

Нужна ли ему вселенная, которую он мог бы контролировать ?

Повелитель тараканов…

Какое место я занял?

Глава

22

Я пошёл искать Робин, но она нашла меня первой, когда мы с Спайком поднимались по тропинке и выглядели встревоженными.

"В чем дело?"

«Давайте войдем внутрь».

Мы вернулись в офис и сели на диван.

«О, боже».

"Что это такое?"

«Я прогулялся еще раз. К северо-восточному углу поместья, где оно изгибается от баньянового леса. На самом деле, я пошел за Спайком. Он все время тащил меня туда».

Она откинула кудри с глаз и откинула голову на спинку дивана.

«Каменные стены продолжаются по всему периметру, но по мере поворота дороги очень густые посадки авокадо и манго блокируют границу. Сотни взрослых деревьев, нужно действительно протиснуться, чтобы пробраться. Спайк продолжал пыхтеть, по-настоящему дергая меня. Примерно через сотню футов я понял, почему: кто-то плакал. Я побежал посмотреть».

Она взяла мою руку и сжала ее.

«Это была Пэм, Алекс. Лежала на одеяле между деревьями. С собой были пикниковые принадлежности, термос, бутерброды. Лежала на спине, в сарафане…

О, Боже».

"Что?"

«Ремни были спущены, и одна рука была здесь». Она обхватила свою левую грудь. «Ее глаза были закрыты; другая рука была под платьем. Мы просто ворвались к ней...»

«Плачешь от удовольствия?»

«Нет, нет, я так не думаю. Скорее эмоциональная боль. Она была…

трогала себя, и по какой-то причине это сделало ее несчастной. Слезы текли по ее щекам. Я пытался уйти, прежде чем она увидела нас, но Спайк начал лаять, и она открыла глаза. Я был унижен. Она села и поправила одежду, а тем временем Спайк бежит прямо к ней, облизывая ее лицо.

«Наш маленький защитник».

«Господи, господин».

«Бедняжка».

«Представляешь, Алекс? Учитывая размеры этого места, можно было бы подумать, что ты сможешь найти уединенное место, не опасаясь, что тебя вынюхает Шерлок Боунс».

«Не повезло», — согласился я. «Хотя, полагаю, самым уединенным местом была бы ее комната с закрытой дверью. Как она отреагировала?»

«Доля секунды шока, затем спокойствие, женственность, как будто я соседка, зашедшая одолжить сахар. Она пригласила меня сесть. Я хотела быть где угодно, только не там, но что я могла сказать? Нет, спасибо, я просто оставлю тебя с темными и удручающими сексуальными фантазиями, которые у тебя были, та та?

Тем временем Спайк нюхает сэндвичи и пускает слюни».

«Мальчик знает свои приоритеты».

«О, да, мир останавливается из-за ветчины и сыра. На самом деле, его присутствие было хорошим отвлечением. Она играла с ним некоторое время, кормила его, и мы довольно хорошо делали вид, что ничего не произошло. Потом она внезапно разрыдалась, и все просто полилось — каким гнилым был ее брак, какой уродливый развод... Я чувствовал себя губкой, впитывающей ее боль — не знаю, как ты это делал все эти годы. Я ничего не сказал, но она просто продолжала. Было похоже, что она была рада, что я ее нашел».

«Может быть, так оно и было».

«Или ее разоблачение ослабило ее защиту».

«Что было такого отвратительного в ее браке?»

«Ее муж тоже был врачом, сосудистым хирургом, на пару лет моложе. Очень блестящий, очень красивый, самый завидный холостяк медцентра. Любовь с первого взгляда, бурные ухаживания, но секс с ним был...

она не могла ответить, поэтому притворилась. Это никогда не было проблемой для нее раньше; она думала, что все решится само собой. Но этого не произошло, и в конце концов он это понял. Сначала ему было все равно, лишь бы он получил свое. Однако вскоре это начало его беспокоить. Оскорбляя его мужское достоинство, он начал давить на нее.

Допрашивал ее. Потом это стало навязчивой идеей: если она не приходила, это не было настоящей любовью. В конце концов, они начали избегать друг друга, и у него начались интрижки. Множество интрижек, даже не пытаясь это скрыть. Поскольку они оба работали в одном месте, она чувствовала себя посмешищем».

«Она просто сидела там и рассказывала тебе все это?»

«Это было больше похоже на то, как будто она разговаривала сама с собой, Алекс. Она попросила его пойти на консультацию. Он отказался, сказав, что это ее проблема. Поэтому она пошла на терапию сама, и в конце концов отношения между ними просто окончательно развалились, и она подала на развод. Сначала он был действительно отвратительным…

унижая ее шутками о ее фригидности, рассказывая ей обо всех девушках, с которыми он встречался. Но потом он передумал и захотел помириться. Она отвергла его; он продолжал звонить ей, умоляя дать ему еще один шанс. Она сказала «нет» и настояла на разводе. Месяц спустя он погиб в результате несчастного случая. Тренировался в своем домашнем спортзале, делал жим лежа. Штанга упала ему на грудь и раздавила его насмерть».

«И она чувствует себя виноватой».

«Чрезвычайно виновата. Хотя она знает, что это не рационально. Потому что она чувствует, что он действительно все еще любит ее. Она не может избавиться от мысли, что он переусердствовал с поднятием тяжестей, потому что был в стрессе из-за нее. И подумать только, когда я увидела ее в первый раз, я подумала, что она та самая девушка, у которой есть все».

«Девушка, у которой ничего не осталось», — сказал я. «Итак, она собирает вещи и возвращается сюда.

И находит другого молодого человека. Поднялся ли клапан над Деннисом?

«Нет. Но, похоже, ты был прав, когда говорил, что у нее проблемы с мужчинами, так что, возможно, Билл отреагировал именно на это . Он не хочет, чтобы она снова пострадала так скоро».

«Может быть. Иди сюда». Она забралась ко мне на колени, и я прижал ее к себе. «Похоже, ты упустила свое истинное призвание».

«Вот что меня беспокоит. Это не мое призвание. Вы всегда говорите о пациентах, которые говорят слишком много, слишком быстро, а затем становятся враждебными».

«Дорогая, — сказала я, — ты не выпытывала, ты просто слушала. И у тебя нет профессиональной ответственности...»

«Я знаю, Алекс, но она мне нравится — в общем, она кажется милой женщиной, которая пережила ужасные вещи. Ей было всего три года, когда умерла ее мать, и Билл отправил ее — отдал ее родственникам, а затем в школы-интернаты. Она говорит, что не винит Билла, он старался как мог.

Но это должно быть больно. Есть ли что-то еще, что я должен сделать для нее?»

«Если она ищет с тобой встречи, слушай, пока это не заставит тебя чувствовать себя неловко».

«Я не хочу, чтобы она чувствовала себя некомфортно. Мы все живем вместе, в тесноте».

«Это место, — сказал я, — начинает напоминать Эдем после грехопадения».

«Нет», — сказала она, улыбаясь. «Никаких змей, только жуки».

«Может быть, нам стоит подумать о сокращении нашего пребывания, Роб, нет, подожди, выслушай меня. Меня беспокоят вещи, о которых я тебе не рассказал».

Она изменила позу и уставилась на меня. «Как что?»

«Может быть, я параноик, но я не могу избавиться от мысли, что кто-то посадил этих тараканов». Я рассказал ей о своих подозрениях.

«Но каков был мотив, Алекс?»

«Единственное, что приходит мне в голову, это то, что кто-то хочет, чтобы мы убрались отсюда».

«Кто и почему?»

«Я не знаю, но я почти уверен, что Билл не был до конца откровенен относительно причин, по которым он меня сюда привел, так что, возможно, происходит что-то, о чем мы совершенно не подозреваем».

Я рассказал ей о падении Морленда в лаборатории, о газетных вырезках на его столе, о том, что он знает о моей дружбе с Майло.

«Вы думаете, ему нужна помощь с преступлением?» — сказала она. «Убийство на Саут-Бич?»

«Он говорит, что это единственное крупное преступление за долгое время».

«Чего он мог хотеть от тебя?»

«Я не знаю, но он показал мне протокол вскрытия, и он утверждает, что никто его не видел, кроме Денниса. Каждый раз, когда я с ним разговариваю, у меня возникает ощущение, что он что-то сдерживает. Либо он набирается смелости, либо убеждается, что может мне доверять. Вопрос в том, смогу ли я когда-нибудь доверять ему? Потому что он солгал мне о чем-то другом».

Я рассказал о случае радиационного отравления Сэмюэля Х. и о моем разговоре с Микой Санджаем.

«Это странно», — сказала она. «Но, может быть, есть объяснение. Почему бы вам просто не выйти и не спросить его?»

«Я собирался сделать именно это. Но после того, как он упал и начал истекать кровью, мне, наверное, стало его жаль. Я с этим разберусь».

«А потом мы уйдем?» Она выглядела грустной.

Я сказал: «Есть еще кое-что об убийстве, о чем я вам не рассказал. Это было больше, чем просто кровавое убийство. Была кража органов. Доказательства каннибализма».

Она потеряла цвет лица. Слезла с моих колен, подошла к тиковой стене и провела пальцем по древесным волокнам. «Ты думала, я не справлюсь?»

«Я не считал нужным посвящать вас во все отвратительные подробности».

Она не ответила.

«Я не опекала тебя, Роб. Но это должен был быть отпуск.

Принесло бы вам пользу известие о том, что из костей ног высасывают костный мозг?»

«Знаешь», — сказала она, глядя на меня, — «когда Пэм начала разгружаться, сначала было тяжело, но потом стало хорошо. Тот факт, что она доверяла мне. Нарушить свою рутину и обнаружить, что мои симпатии пробудились, — это не так уж плохо. Я начала понимать, насколько я использую работу, чтобы сбежать от людей».

«Я всегда считал, что ты отлично ладишь с людьми…»

«Я говорю о глубоких отношениях, Алекс. Особенно с другими женщинами.

Знаешь, я никогда не делала этого, так как росла так близко к отцу, всегда пыталась угодить ему, занимаясь мальчишескими делами. Ты всегда говоришь, что мы странная пара — парень, разбирающийся с чувствами, девушка, орудующая электроинструментами.

Я встал и встал рядом с ней.

«Находиться здесь», — сказала она, — «вдали от суеты, даже на эти несколько дней, было… опытом обучения. Не волнуйтесь, я не собираюсь отдавать все

стать терапевтом. Два психиатра в одном доме — это слишком.

Но помогать людям доставляет мне удовольствие».

Она обняла меня и прижалась лицом к моей груди.

«Добро пожаловать на озарение Робина. Но, несмотря на это, мы можем уйти пораньше, если вам здесь неуютно».

«Нет, никакой чрезвычайной ситуации нет — наверное, я, как обычно, позволяю своему воображению выйти из-под контроля».

Она поцеловала меня в подбородок. «Мне нравится твое воображение».

«То есть вы не против каннибалов на пляже?»

«Вряд ли. Но это случилось полгода назад, и, как вы сказали, сексуальные убийцы просто так не останавливаются. Так что я думаю, что он ушел».

«Ты крепкий парень, Кастанья».

Она рассмеялась. «Не совсем. Первым делом я сегодня днем проверила свои туфли на наличие ползучих тварей. А если что-то еще случится, вы можете увидеть, как я плыву на Гуам».

«Я буду прямо за тобой. Хорошо, если ты в порядке, я — эй, ты меня успокоил. Ты можешь быть моим психотерапевтом».

"Неа."

"Почему нет?"

«Этические соображения. Я хочу продолжать спать с тобой».

Глава

23

Я вернулся в бунгало Морленда. Теперь оно было заперто, и никто не ответил.

В следующий раз я увидела его за обеденным столом тем вечером. Повязка на его руке была свежей, и он поприветствовал меня с улыбкой. Пэм стояла в углу террасы, руки по бокам. На ней было кроваво-красное китайское шелковое платье и красные сандалии. Ее волосы были заколоты, а над левым ухом покоилась желтая орхидея. Навязанное веселье?

Она повернулась и помахала нам рукой. Робин посмотрела на меня и, когда я кивнул, подошла к ней.

Я сел рядом с Морлендом.

«Как рука?»

«Хорошо, спасибо. Какой-нибудь сок? Смесь цитрусовых, очень вкусно».

Я взял немного. «Есть дело, которое я хотел бы обсудить с вами».

"Ой?"

«Мужчина по имени Джозеф Кристобаль, 30 лет, файл. Он жаловался на зрительные галлюцинации — белые черви, белые люди-черви, — а затем он умер во сне. Вы обнаружили закупорку коронарной артерии и указали причину смерти как сердечную недостаточность. Но вы также отметили организм под названием A. Tutalo. Я поискал, но не смог найти никаких упоминаний о нем».

Он потер морщинистый подбородок. «А, да, Джозеф. Он работал здесь, занимался садоводством. Выглядел вполне здоровым, но его артерии были в беспорядке. Любил

кокос, может, это и способствовало. Он никогда не жаловался на какие-либо сердечные симптомы, но даже если бы и жаловался, я бы не смог сделать многого. Сегодня, конечно, я бы направил его на ангиограмму, возможно, на шунтирование. Это смиряющая вещь в медицине. Приемлемая практика неизбежно напоминает средневековое цирюльничество».

«А как насчет А. Тутало ?»

Он улыбнулся. «Нет, это не организм. Это... немного сложнее, сынок, — ах, одну секунду».

Джо вышла, Бен и Клэр Ромеро сразу за ней. Морленд вскочил, коротко коснулся руки Джо, затем продолжил и обнял Клэр. Обернувшись, он сказал: «Продолжим нашу беседу после ужина, Алекс?»


Джо казалась другой — глаза не были такими обремененными, голос более легким, почти головокружительным, она хвалила еду после каждого третьего укуса, сообщала за столом, что тело Лаймана прибыло в Штаты и было забрано его семьей. Затем, отмахнувшись от соболезнований, она сменила тему на свое исследование, заявив, что все «продвигается великолепно».

Небо стало темно-синим, затем черным. Дождевые облака были серыми пятнами. Они не двигались с утра.

Когда Джо замолчал, Морленд подошел к перилам, где гонялись гекконы. Когда он помахал фруктом, они остановились и уставились на него; время ужина, вероятно, было сигналом. Он покормил их с руки, затем вернулся к столу и произнес речь о межвидовых связях.

«Избегая взгляда», — подумал я.

Последовало немного светской беседы, прежде чем разговор зашел о Клэр Ромеро, как это часто бывает с новичками.

Она была красноречивой, но очень тихой. Родившаяся в Гонолулу дочь двух учителей средней школы, она играла на скрипке в колледже и в нескольких камерных группах и подумывала о профессиональной карьере в музыке.

«Почему ты этого не сделал?» — спросила Джо, откусывая круассан.

Клэр улыбнулась. «Недостаточно таланта».

«Иногда мы не являемся лучшими судьями самим себе».

«Я, доктор Пикер».

«Она единственная, кто так думает», — сказал Бен. «Она была вундеркиндом. Я женился на ней и увез ее от этого».

Клэр посмотрела в свою тарелку. «Пожалуйста, Бен...»

«Ты невероятно талантлива, дорогая», — сказала Морленд. «И прошло так много времени с тех пор, как ты играла для нас — в прошлом году, не так ли? На мой день рождения, как раз.

Какая это была прекрасная ночь».

«С тех пор я почти не играла, доктор Билл». Она повернулась к Робин. «Вы когда-нибудь делали скрипку?»

«Нет, но я думал об этом. У меня есть старая альпийская ель и тирольский клен, которые были бы идеальными, но они немного пугают».

«Почему это?» — спросила Джо.

«Небольшой масштаб, тонкие переходы. Я бы не хотел портить старое дерево».

«У Клэр есть потрясающая старая скрипка», — сказал Бен. «Французская — Guersan. Ей больше ста лет». Он подмигнул. «На самом деле, она просто оказалась внизу в машине».

Клэр уставилась на него.

Он улыбнулся в ответ с напускной невинностью.

Она покачала головой.

«Ну, тогда», — сказал Морленд, хлопая в ладоши. «Ты должен сыграть для нас».

«Я совсем заржавел, доктор Би…»

«Я готов пойти на риск, дорогая».

Клэр бросила на Бена сердитый взгляд.

«Пожалуйста, дорогая. Всего кусочек или два».

«Предупреждаю, выньте беруши».

«Предупреждение принято к сведению. Возможно ли будет сыграть произведение, которое вы сделали для нас в прошлом году? Вивальди?»

Клэр помедлила, взглянула на Бена.

«Я видел этот кейс», — сказал он. «Просто лежал там, в шкафу. Там было написано: «Возьми меня с собой».

«Если вы слышите голоса, возможно, вам следует долго поговорить с доктором.

Делавэр."

«Дорогой?» — тихо сказал Морленд.

Клэр покачала головой. «Конечно, доктор Билл».


Она играла замечательно, но выглядела напряженной. Рот сжат, плечи сгорблены, покачиваясь в такт музыке, когда она наполняла террасу богатой парчой мелодии. Когда она закончила, мы аплодировали, и она сказала:

«Спасибо за терпение. А теперь мне действительно пора идти. Завтра сдавать научный проект».

Морленд проводил ее и Бена. Пэм откусила кусочек маракуйи, отвлеклась. Робин взяла меня за руку.

«Она хороша , Алекс».

«Фантастика», — сказал я. Но я думал об А. Тутало. О других вещах, которые я спрошу у Морленда, когда он вернется.

Он этого не сделал.

Когда Робин сказал: «Пойдем наверх», я не стал спорить.


Как только мы закрыли дверь нашего номера, мы обнялись, и вскоре мы уже лежали в постели, страстно целуясь и сливаясь в жадности.

После этого я погрузился в чан с патокой сна без сновидений, желанную смерть мозга.

Из-за этого пробуждение среди ночи становилось еще более тревожным.

Сижу, вспотел.

Шумы... моя голова была затуманена, и я с трудом пытался понять, что я слышу:

Быстрый стук — шаги в коридоре…

Кто-то бежит?

Татуировка с изображением шагов; более чем одного человека.

Быстрый.

Паника…

Затем раздаются крики — гневные, торопливые — кто-то настаивает: «Нет!»

— рявкнул Спайк.

Робин села, волосы закрыли ей лицо. Она схватила меня за руку.

Хлопнула дверь.

"Алекс-"

Еще крики.

Слишком далеко, чтобы разобрать слова.

«Нет!» снова.

Мужской голос.

Морленд.

Мы встали, накинули халаты, осторожно открыли дверь.

Люстра над входом горела, освещая лестничную площадку. Мои глаза болели, я с трудом держался открытыми.

Морленда там не было, но Джо была, ее широкая спина к нам, руки на перилах. Дверь в конце коридора открылась, и Пэм выбежала, закутанная в серебристое кимоно, с лицом бумажно-белым. Дверь осталась открытой, и я впервые увидел ее комнату: белое атласное постельное белье, персиковые стены, срезанные цветы. В конце лестничной площадки дверь ее отца оставалась закрытой.

Но я снова его услышал. Внизу, в прихожей.

Мы поспешили рядом с Джо. Она не обернулась, продолжала смотреть на Морленда и Денниса Лорана. Шеф полиции стоял прямо у входной двери, в полной форме, руки на бедрах. На поясе — кобура с пистолетом.

Морленд стоял перед ним, сжав руки. На нем была длинная белая ночная рубашка, мягкие тапочки. Его ноги были варикозными ходулями, его руки были в дюймах от бесстрастного лица шефа полиции.

«Невозможно, Деннис! Безумие!»

Деннис протянул ладонь. Морленд все равно подошел ближе.

«Послушай меня, Деннис...»

«Я просто говорю вам, что мы...»

«Мне все равно, что ты нашел, это невозможно! Как ты мог из всех…»

«Успокойся. Давайте просто пойдем по одному шагу за раз, и я сделаю то, что я...»

«То, что ты можешь сделать, это положить этому конец ! Прямо сейчас ! Даже не думай об этом и не позволяй никому другому . Просто нет выбора, сынок».

Глаза полицейского стали черными порезами. «Так вы хотите, чтобы я…»

«Ты — закон, сынок. Тебе решать...»

«Я должен обеспечить соблюдение закона».

«Принудительно выполнять это, но...»

«Но не полностью?»

«Ты знаешь, о чем я говорю, Деннис. Это должно быть...»

«Стоп». Басовый голос Денниса ударил в ноту на самом нижнем регистре. Он выпрямился еще выше, надвигаясь на Морленда. Вынужденный поднять глаза, Морленд сказал: «Это психоз. В конце концов, ты и...»

«Я придерживаюсь того, что у меня есть», — сказал Деннис, — «а то, что у меня есть, выглядит плохо. И может стать намного хуже. Я позвонил на базу и попросил Юинга держать своих людей под наблюдением...»

«Он ответил на ваш звонок?»

«На самом деле, так оно и было».

«Поздравляю», — горько сказал Морленд. «Вы наконец прибыли».

«Док, нет никаких причин…»

«Нет причин продолжать это безумие !»

Шеф полиции начал открывать дверь. Морленд схватил его за руку.

Деннис пристально смотрел на костлявые пальцы Морленда, пока старик не отпустил их.

«У меня дела, док. Оставайся здесь. Не покидай поместье».

«Как ты можешь...»

«Как я уже сказал, я использую то, что у меня есть».

«И я сказал...»

«Хватит тратить свое дыхание». Деннис сделал еще одну попытку уйти, и Морленд снова потянулся к его руке. На этот раз здоровяк стряхнул его, и Морленд упал назад.

Деннис поймал его, когда Пэм окликнула.

Деннис посмотрел на нас.

« Подумай, сынок!» — сказал Морленд. «Это делает...»

«Я тебе не сын, черт возьми. И мне не нужно, чтобы ты говорил мне, что думать или как выполнять мою работу. Просто оставайся здесь, пока я не скажу тебе обратное».

«Это дом неприкосновенн…»

«Это разумно. Очевидно, что вы не сможете оказать большую помощь, поэтому я позвоню на Сайпан и попрошу их прислать мне кого-нибудь».

«Нет», — сказал Морленд. «Я буду сотрудничать. Я совершенно...»

"Забудь это."

«Я —»

«Больше нет», — сказал Деннис. «Просто оставайся здесь и не создавай проблем».

Теперь он рычал. Его огромные плечи напряглись.

Он снова посмотрел на нас. Сосредоточился на Пэм, затем осмотрел перила от начала до конца, глаза метались, как у гекконов.

«Что происходит?» — спросил я.

Он прикусил губу.

Голова Морленда была опущена, и он держал ее, как будто не давая ей упасть с шеи.

Пэм сказала: «Что случилось? Что случилось, Деннис?»

Деннис, казалось, обдумывал ответ, затем снова посмотрел на Морленда, который теперь прислонился лицом к стене.

«Плохо, — сказал он, выставив одну ногу за дверь. — Папа может тебе все об этом рассказать».

Дверь хлопнула, и он ушел. Морленд остался в прихожей, не двигаясь. Люстра придала его лысой голове металлический оттенок.

Пэм бросилась к нему, и мы последовали за ней.

"Папа?"

Она обняла его. Цвет его лица был плохим. «Что случилось, папа?»

Он что-то пробормотал.

"Что?"

Тишина.

«Пожалуйста, папочка, скажи мне».

Он покачал головой и пробормотал: «Как и сказал Деннис. Плохо».

«Что плохого?»

Еще больше покачиваний головой.

Она подвела его к креслу в передней комнате. Он неохотно сел, оставаясь на краю, одной рукой почесывая узловатое колено, другой

закрывая большую часть его лица. Видимая часть была цвета прокисшего молока, а его губы были похожи на кусочки замазки.

«Что происходит, папочка? Почему Деннис был так груб с тобой?»

«Выполняет свою работу…»

«Преступление? Было преступление, папа?»

Морленд опустил обе руки на колени. Поражение лишило его лицо структуры; каждая морщина была черной и глубокой, как свежевыдавленная скульптором глина.

«Да, преступление... убийство».

«Кто был убит, папа?»

Нет ответа.

"Когда?"

"Сегодня вечером."

Я сказал: «Еще один...»

Он оборвал меня ударом руки. «Ужасное убийство».

«Кто?» — спросила Джо.

«Молодая женщина».

«Где, папа?»

«Парк Победы».

«Кто был жертвой?» — настаивала Джо.

Долгая пауза. «Девушка по имени Бетти Агилар».

Пэм нахмурилась. «Мы ее знаем?»

«Дочь Иды Агилар. Она работает в палатке Иды на Торговом посту. Она приходила на осмотр на прошлой неделе, я познакомил тебя с ней, когда...»

«Боже мой, — сказал я. — Я только сегодня с ней разговаривал. Она была на третьем месяце беременности».

Робин сказала: «О, нет». Она держалась за пояс моего халата, ее глаза сияли, как белладонна.

«Ну, это, конечно, ужасно», — сказала Джо. Ни следа оскорбления. Снотворное закончилось?

«Да, да», — сказал Морленд. «Очень ужасно, да, да, да…» Он схватился за подлокотник кресла. Пэм подхватила его.

«Мне так жаль, папочка. Ты был близок с ней?»

«Я...» Он начал плакать, и Пэм попыталась удержать его, но он освободился и посмотрел на большие темные окна. Небо все еще было темно-синим, облака были больше и ниже.

«Я принял роды», — сказал он. «Я собирался принять роды у нее. Она так хорошо справлялась с дородовым уходом — она курила и...» Он коснулся своего рта. «Она решила хорошо заботиться о себе и придерживалась этого».

«Есть ли у вас идеи, почему ее убили?» — спросила Джо.

Морленд уставился на нее. «Откуда мне это знать?»

«Ты ее знал».

Морленд отвернулся от нее.

«Почему Деннис хочет, чтобы ты остался здесь?» — спросил я.

«Не только я, все мы. Мы все под домашним арестом».

«Почему, папочка?» — спросила Пэм.

«Потому что... они... это...» Он наклонился вперед, затем тяжело откинулся назад, обе руки приклеились к подлокотникам кресла. Ткань была розовая дамаская, шелк, когда-то дорогой. Теперь я заметил потертые места и зацепки, зашитый разрыв, пятна, которые никогда не отстирать.

Морленд потер виски так же, как после падения в лаборатории.

Потом шея. Он поморщился, и Пэм положила палец ему под подбородок и подперла его. «Почему мы под домашним арестом, папочка?»

Он вздрогнул.

«Да…»

Он потянулся, убрал ее палец, схватил его и тряс.

«Бен», — сказал он. «Они думают, что это сделал Бен ».

Глава

24

Он снова спрятал лицо.

Пэм ушла и вернулась с Глэдис, которая несла бутылку бренди и бокалы.

Увидев Морленда в таком состоянии, экономка испугалась.

«Доктор Билл...»

«Пожалуйста, возвращайтесь в постель», — сказала Пэм, — «вы нам понадобитесь утром».

Глэдис заломила руки.

«Пожалуйста, Глэдис».

Морленд сказал: «Со мной все в порядке, Глэдис», голосом, который доказывал обратное.

Старушка пожевала щеку и наконец ушла.

«Бренди, пап?»

Он покачал головой.

Она все равно наполнила стакан и протянула ему.

Он отказался от спиртного, но принял немного воды. Пэм измерила его пульс и пощупала лоб.

«Тепло», — сказала она. «И ты вспотел».

«В комнате жарко», — сказал он. «Все стекло».

Окна были открыты, и через сетки проникал ароматный воздух.

Холодный воздух. Руки были ледяными.

Пэм вытерла лоб Морленда. «Давай подышим свежим воздухом, папа».

Мы переместились на террасу, Морленд не оказал никакого сопротивления, когда Пэм посадила его во главе пустого обеденного стола.

«Вот, выпей еще воды».

Он потягивал, пока мы все стояли вокруг. Небо было синим, как замша, луна — ломтиком лимонной цедры. Капли света падали на океан. Я выглянула через перила, наблюдая, как в деревне быстро загорались огни.

Я разлил всем бренди.

Глаза Морленда были широко раскрыты и неподвижны.

«Безумие», — сказал он. «Как они могли такое подумать !»

«У них есть доказательства?» — спросил Джо.

«Нет!» — сказал Морленд. «Они утверждают, что он... кто-то нашел его».

«На месте происшествия?» — спросил я.

«Спать на месте преступления. Удобно, не правда ли?»

«Кто его нашел?» — спросил Джо.

«Человек из деревни».

«Заслуживающий доверия человек?» Что-то новое в ее голосе — скептицизм ученого, почти враждебное любопытство.

«Человек по имени Бернардо Рейкс, — сказал Морленд. — Хроническая бессонница.

Слишком много спит днем. — Он посмотрел на бренди. — Еще воды, пожалуйста, котенок.

Пэм наполнила стакан, и он осушил его до дна.

«Бернардо гуляет поздно ночью, уже много лет. От своего дома на Кэмпион-Уэй до доков, вдоль набережной, а затем обратно.

Иногда он делает два-три круга. Говорит, что эта рутина помогает ему уснуть».

«Где находится Кэмпион-Уэй?» — спросил я.

«Улица, где находится церковь», — сказала Пэм. «Она не имеет обозначений».

«Улица, где находится парк Победы».

Морленд вздрогнул. «Сегодня вечером, когда он проходил мимо парка, он услышал стоны и подумал, что может быть проблема. Поэтому он пошел посмотреть».

«Какого рода проблема?» — спросил я.

«Передозировка наркотиков».

«Парк — пристанище наркоманов?»

«Раньше было», — сердито сказал он. «Когда в город приезжали моряки. Они напивались до бесчувствия в Slim's или курили марихуану на пляже, пытались подцепить местных девушек, а затем направлялись в парк. Бернардо живет на вершине Кэмпион. Он звонил мне, чтобы я лечил одуревших парней».

«Ему можно доверять?» — спросил Джо.

«Он прекрасный джентльмен. Проблема не в нем, проблема в…» Морленд провел пальцами по белым пухляшкам на висках. «Это безумие, просто безумие! Бедный Бен».

Я почувствовал, как Робин напрягся.

«Что случилось потом?» — спросил Джо. «После этого Бернардо подошел, чтобы проверить стоны?»

«Он нашел…» Долгая пауза. Морленд начал быстро дышать.

«Папа?» — спросила Пэм.

Вдыхая и выдыхая воздух, он сказал: «Стонал Бен. Лежал там, рядом с… отвратительной сценой. Бернардо побежал к ближайшему дому, разбудил людей — вскоре собралась толпа. Среди них был Скип Амальфи, который прижал Бена к земле, пока не подошел Деннис».

«Скип не живет поблизости», — сказал я.

«Он был на причале, ловил рыбу и услышал шум.

Видимо, теперь он воображает себя великим белым вождем, берущим на себя ответственность. Он вывернул руку Бена и сел на него сверху. Бен не представлял опасности ни для кого. Он даже не пришел в сознание».

«Почему он был без сознания?» — настаивал я.

Морленд осмотрел свои колени.

« Он был под действием наркотиков?» — спросил Джо.

Морленд вскинул голову. «Нет. Они утверждают, что он был пьян».

«Бен?» — спросила Пэм. «Он такой же трезвенник, как и ты, папа».

«Да, он…»

«Он всегда был таким?» — спросил я.

Морленд закрыл глаза дрожащей рукой. Снова коснувшись волос, он скрутил белые пряди. «Он был совершенно трезвым в течение многих лет».

«Как давно у него появились проблемы с алкоголем?» — спросил я.

«Очень давно».

«На Гавайях?»

«Нет, нет, до этого».

«Он учился в колледже на Гавайях. У него были проблемы в детстве?»

«Его проблема возникла, когда он учился в старшей школе».

«Юный алкоголик?» — недоверчиво спросила Пэм.

«Да, дорогая», — сказал ее отец с напускным терпением. «Так бывает. Он был уязвим из-за сложной семейной ситуации. Оба его родителя были пьяницами. Его отец был отвратительным пьяницей. Умер от цирроза в пятьдесят пять лет. Рак легких достался его матери, хотя ее печень также была сильно некротизирована.

Упрямая женщина. Я поставила ей дома кислородные баллоны, чтобы облегчить последние месяцы. Бену было шестнадцать, но он стал ее штатным медбратом. Она срывала с него маску, кричала на него, чтобы он принес ей сигареты».

«Плохая генетика и окружающая среда», — заявила Джо.

Морленд вскочил на ноги и пошатнулся, стряхивая с себя помощь Пэм.

преодолел и то, и другое , доктор Пикер. После того, как он осиротел, я поселил его здесь, обменяв работу на комнату и питание. Он начал как опекун, потом я увидел, какой он умный, и дал ему больше ответственности. Он прочитал всю мою медицинскую библиотеку, поднял свои оценки, полностью бросил пить».

Удивление Пэм сменилось грустью. Ревность к его преданности Бену или чувство покинутости, потому что она впервые услышала эту историю?

«Совершенно трезвый», — повторил Морленд. «Невероятная сила характера. Вот почему я оплатил его дальнейшее обучение. Он построил жизнь для себя, Клэр и детей... вы видели его сегодня вечером. Это было лицо убийцы-психопата?»

Никто не ответил.

«Я говорю вам», — сказал он, хлопнув по столешнице, «то, что они утверждают, невозможно ! Тот факт, что бутылка водки была около его руки, доказывает это. Он пил только пиво. И я лечил его Антабусом много лет назад. Вкус алкоголя сделал его больным с тех пор — он презирает его».

«Что ты говоришь?» — спросил Джо. «Кто-то влил ему это в горло?»

Холодность в ее голосе, казалось, вывела его из равновесия. «Я... я говорю, что у него нет ни терпимости, ни желания к алкоголю».

«Тогда это единственная альтернатива, которую я вижу», — сказала она. «Кто-то заставил его пить. Но кто мог это сделать? И зачем?»

Морленд стиснул зубы. «Я не знаю, доктор Пикер. Что я знаю, так это характер Бена».

«Как была убита Бетти?» — спросил я.

«Она... это было... ножевое ранение».

«Бен был найден с оружием?»

«Он его не держал».

«Было ли оно найдено на месте преступления?»

«Оно было…встроено».

«Встроенный», — повторил Джо. «Где?»

«В горле бедной девочки! Разве нужно знать такие вещи?»

Робин судорожно сжимал мою руку.

«Вся эта история абсурдна!» — сказал Морленд. «Они утверждают, что Бен был рядом с ней — спал с ней, его руки были вокруг нее, его голова была на ней... на том, что осталось от ее живота. То, что он мог спать с ней после чего-то подобного, — абсурд !»

Робин вырвалась и побежала к перилам. Я последовал за ней и обнял ее за плечи, чувствуя ее дрожь, когда она смотрела на яркую желтую луну.

Вернувшись за стол, Джо спросила: «Он ее изуродовал ?»

«Я не хочу продолжать эту дискуссию, доктор Пикер. Главное — помочь Бену».

Робин обернулась. «А как же Бетти? А как же помощь ее семье?»

«Да, да, конечно, это…»

«Она была беременна ! А как же ее нерожденный ребенок? Ее муж, ее родители?»

Морленд отвернулся.

«А что с ними, Билл?»

Губы Морленда задрожали. «Конечно, они заслуживают сочувствия, дорогая. Я болею за них. Бетти была моей пациенткой — я принимала роды, ради Бога!»

«Коклюш», — сказал я.

"Что это такое?"

«Я говорил с ней вчера. Она сказала мне, что ты лечил ее от коклюша, когда она была ребенком. Она считала тебя героем».

Он сгорбился и снова сел. «Боже милостивый…»

Никто не разговаривал. Бренди налили. Он медленно, очищая, прожигал мой пищевод, единственное ощущение в онемевшем теле. Все выглядели онемевшими.

«Кто-нибудь знает время?» — спросил я.

Пэм выстрелила в рукав своего кимоно. «Сразу после четырех».

«Проснись и пой», — тихо сказала Джо. «Я все еще не понимаю, почему мы все здесь заперты».

«Для нашей же безопасности», — сказал Морленд. «По крайней мере, такова теория».

«Кто хочет нас поймать?»

"Никто."

«Бен тесно связан с этим местом», — сказал я. «Поэтому люди могут начать говорить».

Морленд не ответил.

Джо нахмурилась. «Оставаясь взаперти, мы просто становимся сидячими мишенями. У вас здесь нет никакой охраны — любой может войти».

«Мне никогда не нужна была охрана, доктор Пикер».

«Вы держите при себе какое-нибудь оружие?» — спросила она.

«Нет! Если вы беспокоитесь о своей безопасности, я предлагаю вам...»

«Никаких проблем», — сказала Джо. «Лично я в порядке. Это единственное хорошее, что произошло с потерей Ли. Когда сбываются твои худшие фантазии, ты понимаешь, что можешь со всем справиться».

Она встала и пошла в гостиную, затягивая пояс халата; ее широкие бедра двигались, словно чаши весов.

Когда она ушла, Робин сказал: «У нее есть пистолет. Маленький пистолет. Я видел его в открытом ящике ее тумбочки».

Рот Морленда двигался. «Я презираю огнестрельное оружие».

Пэм сказала: «Надеюсь, она не выстрелит в кого-нибудь случайно. Папа, ты можешь как-нибудь отдохнуть? Тебе понадобятся силы».

«Я буду в порядке, дорогая. Спасибо за твою… помощь, но я думаю, что мне придется поспать еще некоторое время». Он наклонился, как будто хотел поцеловать ее, но похлопал ее по плечу.

Вместо этого. «Надеюсь, когда взойдет солнце, возобладают более холодные головы».

«Есть некоторые вещи, которые я хотел бы обсудить с вами», — сказал я.

Он уставился на меня.

«То, до чего мы не добрались вчера вечером».

«Да, конечно. Утром, сразу после того, как я позвоню Деннису...»

«Я тоже не сплю. Теперь мы можем поговорить».

Он повозился с воротником ночной рубашки. «Конечно. Что скажете, если мы оставим террасу дамам и перейдем в мой кабинет?»

Я сжала руку Робин, и она сжала ее в ответ и села рядом с Пэм, которая выглядела озадаченной. Но они уже разговаривали, когда Морленд и я ушли.


«Что такое срочное?» — спросил он, включая свет в бунгало. Газетные вырезки исчезли со стола. Как и все остальные бумаги; деревянная поверхность блестела.

«Мы никогда не говорили об А. Тутало —»

«Вы, конечно, понимаете, почему это не является приоритетом в данный момент...»

«Есть и другие вещи».

"Такой как?"

«Убийство. Бен. Что на самом деле происходит с Аруком».

Некоторое время он молчал, а затем добавил: «Это весьма интересная повестка дня».

«Нам некуда идти».

«Очень хорошо». Он сердито указал на диван, и я сел, ожидая, что он устроится в кресле напротив. Вместо этого он подошел к столу, скривился, открыл ящик и начал искать.

«Ты не веришь, что Бен мог это сделать», — сказал он. «А ты?»

«Я не очень хорошо знаю Бена».

Он слабо, устало улыбнулся. «Ответ психолога... Хорошо, я не могу ожидать, что вы будете слепо следовать за мной; вы увидите, он будет оправдан. Идея о том, что он кромсает Бетти, более чем смешна — ладно, сначала тривиальные вещи.

«А. Тутало». Вы не смогли найти организм с таким названием, потому что это не

микроб, это фантазия. Местный миф. «А» означает «Арук». «Арук Тутало». Воображаемое племя существ, живущих в лесу. Возникло много лет назад. Миф. В него долгое время никто не верил.

«Кроме Кристобаля».

«У Джозефа были галлюцинации. Это не вера».

«Вы убедили его, что он ничего не видел?»

Пауза. «Он был упрямым человеком».

«Были ли другие наблюдения?»

«Ни одного с тех пор, как я здесь живу. Как я уже сказал, это примитивная идея».

«Существа из леса», — сказал я. «Как они выглядят?»

«Бледный, мягкий, отвратительный. Теневое общество, живущее под лесом. Ничего уникального для Арука; все культуры развивают фантазии о причудливых, похотливых существах, чтобы проецировать запретные желания — животные инстинкты. Минотавры, кентавры и сатиры Древней Греции. У японцев есть антропоморфное существо с головой блюдца, называемое каппа , которое скрывается у лесных ручьев, похищает детей и протаскивает их кишки через анусы. Ритуалы ведьм используют маски животных, чтобы скрыть лица участников, самого Дьявола часто представляют как Великого Зверя с козлиными ногами и змеиным хвостом. Лесные демоны, антропоморфные вампирические существа, оборотни, йети, Бигфут — все одно и то же. Психологическая защита».

«А как насчет женщины-кошки...»

«Нет, нет, это было что-то совсем другое».

«Реакция на травму».

«Ответ на жестокость » .

«Люди-черви», — сказал я.

«В Аруке нет местных млекопитающих — приходится использовать то, что есть под рукой.

«Tutalo» происходит от древнего островного слова неясной этимологии: tootali, или древесная личинка. Насколько я понял, они крупные, человекоподобные, с конечностями, похожими на щупальца, с дряблым телом, но сильным. И мелово- белые. Я нахожу это особенно интересным. Возможно, скрытое обвинение колонизаторам: белые существа «появились» на острове и установили жестокий контроль.

«Демонизация угнетателя?»

"Именно так."

«Был ли Жозеф Кристобаль политически активным?»

«Напротив. Простой человек. Неграмотный. Но любил выпить. Я уверен, что это как-то связано с этим. Сегодня среднестатистический сельский житель посмеялся бы над идеей Тутало».

«Он был вашим садовником. Он видел Тутало здесь?»

Он облизнул губы и кивнул. «Он работал на восточных стенах, подвязывал лозы. Работал сверхурочно, все остальные разошлись по домам. Было уже далеко за полночь. Усталость, вероятно, тоже сыграла свою роль».

«Где он увидел это существо?»

«Пробирается сквозь баньяны. Размахивает руками, затем отступает.

Он никому не сказал сразу. Слишком испугался, сказал он, но я подозреваю, что он был пьян и не хотел, чтобы его считали пьяницей или старомодным».

«Значит, он подавил видение и начал галлюцинировать по ночам?»

«Это началось с кошмаров. Он просыпался с криком, видел Тутало в своей комнате».

«Могло ли первоначальное видение произойти, когда он спал?» — спросил я. «Может ли он задремать на работе и выдумать видение, чтобы скрыться?»

«Я задавался этим вопросом, но он, конечно, отрицал это. Я также задавался вопросом, не упал ли он с лестницы и не ударился ли головой, но на его теле не было никаких синяков или опухлостей».

«Он был алкоголиком?»

«Он не был пьяницей, но любил выпить».

«Могли ли видения быть следствием алкогольного отравления?»

«Это возможно».

«Билл, насколько распространен алкоголизм на Аруке?»

Он моргнул и снял очки. «Раньше это было серьезной проблемой. Мы много работали над образованием».

«Кто мы?»

«Бен и я, поэтому то, что произошло сегодня вечером — безумие, Алекс! Ты должен ему помочь!»

«Что бы вы хотели, чтобы я сделал?»

«Поговорите с Деннисом. Дайте ему знать, что Бен не мог этого сделать, что он просто не подходит под описание убийцы-психопата».

«Зачем Деннису меня слушать?»

«Я не знаю, что он сделает, но мы должны попробовать все. Ваша подготовка и опыт дадут вам авторитет. Деннис уважает психологию, специализировался на ней в колледже».

«Какому профилю, по-вашему, не соответствует Бен?»

«Две формы убийцы, находящегося в похоти, по мнению ФБР: он не является ни неорганизованным, низкоинтеллектуальным серийным убийцей, ни расчетливым садистом-психопатом».

ФБР заслужило много телевизионного времени, рассказывая о схемах серийных убийц, полученных в ходе интервью с психопатами, которые были настолько беспечны, что попались.

Но психопаты лгали ради удовольствия, и профили редко, если вообще когда-либо, приводили к обнаружению убийцы, время от времени подтверждая то, что уже было достигнуто благодаря полицейской работе и удаче. Профили были ответственны за некоторые серьезные заблуждения: серийные убийцы никогда не убивали людей разных рас. Пока они не начали.

Женщины не могли быть серийными убийцами. Пока они ими не стали.

Люди не были компьютерными чипами. Люди обладали сверхъестественной способностью удивлять.

Но даже если бы я больше верил в упорядоченную природу зла, Бена было бы нелегко оправдать.

Сразу после смерти Лаймана Пикера мы с Робином обсуждали жесткость его характера, и я вспомнил, как холодно и бесстрастно он вонзал иглы в руки школьников.

Семейный анамнез алкоголизма.

Тяжёлое детство, вероятно, издевательства со стороны «безумного пьяницы» отца.

Определенная жесткость. Жесткий контроль.

Внешне контролируемые мужчины иногда теряли контроль, находясь под воздействием алкоголя или наркотиков. Высокий процент серийных убийц совершал свои преступления, находясь под воздействием интоксикации.

«Я поговорю с ним», — сказал я. «Но сомневаюсь, что это поможет».

«Поговори и с Беном. Попробуй разобраться в этом. Я скован, сынок».

«Если я хочу добиться успеха с Деннисом, мне нужно быть беспристрастным, а не адвокатом Бена».

Он моргнул еще немного. «Да, это имеет смысл. Деннис рационален и честен. Если он на что-то и ответит, то это будет рациональный подход».

«Рационально и честно, — сказал я, — но ты не хочешь, чтобы он встречался с твоей дочерью».

Он выскользнул, как мелочь.

Он отпрянул. Тяжело опустился в кресло за столом. Когда он наконец заговорил, это был тихий, смиренный голос:

«Значит, ты меня презираешь».

«Нет, Билл, но я не могу сказать, что понимаю тебя. Чем дольше я здесь остаюсь, тем более непоследовательными кажутся вещи».

Он слабо улыбнулся. «Правда?»

«Твоя любовь к острову и его людям кажется такой сильной. И тем не менее ты ругаешь Пэм за то, что она тусуется с Деннисом. Не то чтобы это было моим делом — ты посвятила свою жизнь Аруку, а я всего лишь гость».

Он скрестил руки на груди и вытер пот со лба.

«Я знаю, что эта ситуация с Беном ужасна для тебя, — сказал я, — но если я собираюсь остаться здесь, мне нужно знать несколько вещей».

Отвернувшись, он сказал: «Что еще беспокоит тебя, сынок?»

«Тот факт, что Арук настолько отрезан от внешнего мира. Что больше вашей энергии не было потрачено на его открытие. Вы говорите, что есть надежда, но вы не проявляете надежды. Я согласен с вами, что телевидение в основном мусор, но как люди могут когда-либо развиваться, когда их доступ к информации настолько ограничен?

Они даже почту регулярно получать не могут. Это одиночное заключение на культурном уровне».

Его руки снова задрожали, а на щеках появились румянец.

«Забудь», — сказал я.

«Нет, нет, продолжай».

«Хотите ответить на то, что я только что сказал?»

«У людей есть книги. В церкви есть библиотека».

«Когда в последний раз приходили новые книги?»

Он соскребал что-то ногтем со стола. «Что вы предлагаете?»

«Более частые графики судоходства. Подветренная гавань слишком узкая для больших судов, но разве не могли бы суда снабжения ходить чаще? И если ВМС не разрешают самолетам приземляться на Стэнтоне, почему бы не построить аэродром на западной стороне? Если Амальфи не будет сотрудничать, используйте часть своей земли».

«И как все это будет финансироваться?»

«Ваши личные финансы тоже не мое дело, но я слышал, что вы очень богаты».

«Кто тебе это сказал?»

«Кридман».

Его смех был пронзительным. «Знаете, чем на самом деле зарабатывает на жизнь Кридман?»

«Он не журналист?»

«Он работал в нескольких мелких газетах, занимался кабельным телевидением.

Но последние несколько лет он пишет квартальные отчеты для корпораций.

Его последний клиент был Stasher-Layman. Вы слышали о них?

"Нет."

«Большая строительная компания, базирующаяся в Техасе. Строители государственного жилья и других проектов, финансируемых за счет налогов. Они ставят халтурные коробки, продают контракт на управление с большой прибылью и уходят. Мгновенные трущобы.

Каракули Кридмана для них заставили их звучать как святые. Если бы я не выбросил отчеты, я бы показал их вам.

«Вы исследовали его?»

«После того, как мы поймали его на слежке, я посчитал это благоразумным».

«Ладно», — сказал я. «Значит, он корпоративный халтурщик. Он ошибается насчет твоего богатства?»

Он потянул за длинный бледный палец, пока тот не треснул. Поправил очки.

Смахнул несуществующую пыль со стола.

«Я не скажу вам, что я беден, но семейное состояние уменьшается, если наследники не талантливы в бизнесе. Я не талантлив. Это значит, что я не в состоянии строить аэропорты или сдавать в аренду целые флотилии судов. Я делаю все, что могу».

«Хорошо», — сказал я. «Тогда извини, что поднял эту тему».

«Не нужно извинений. Ты страстный молодой человек. Страстный, но сосредоточенный. Редко когда эти два качества идут рука об руку: «Я не могу надеяться на внешние формы, чтобы завоевать страсть и жизнь, чьи источники находятся внутри», — сказал Кольридж. Еще один великий мыслитель; даже наркотики не заглушили его гений. Твоя страсть проявляется даже в твоих научных трудах, сынок. Вот почему я попросил тебя присоединиться ко мне».

«И вот я подумал, что это мой опыт работы с полицейскими делами».

Он откинулся назад и снова пронзительно рассмеялся. «Страстный и наблюдательный.

Да, ваш опыт в криминальном поведении был бонусом, потому что для меня это означает, что у вас есть строгое чувство правильного и неправильного. Я восхищаюсь вашим чувством справедливости».

«Какое отношение имеет правосудие к анализу медицинских карт?»

«Я говорил в абстрактном смысле — о том, чтобы поступать этично».

«Вы уверены, что это оно?»

"Что ты имеешь в виду?"

«Убийство каннибала осталось у тебя на уме, Билл? Ты больше беспокоился о рецидиве, чем притворялся? Потому что если это так, ты будешь разочарован. Я был замешан в нескольких кровавых делах, в основном из-за моей дружбы с Майло Стерджисом. Но он детектив, а не я».

Он не торопился с ответом. Глядя на акварели жены. Скручивая пальцы, словно спицы.

«Беспокойство — слишком сильное слово, сынок. Скажем так, возможность рецидива осталась где-то в глубине моего сознания. Убийство Энн-Мари было моим первым реальным столкновением с такого рода вещами, поэтому я прочитал об этом и узнал, что рецидив — это норма, а не исключение. Когда я узнал, что у тебя есть некоторый опыт в убийствах в дополнение к твоим научным достижениям, я ощутил огромное чувство… уместности».

«Насколько похоже убийство Бетти на убийство Энн-Мари Валдос?»

«Деннис утверждает, что есть…сходства».

«Бетти была съедена?»

«Нет…» Он постучал по столу. Трепет крыльев за окном заставил нас обоих вздрогнуть. Ночные птицы или летучие мыши.

«Пока нет», — сказал он. «Ничего не пропало. Она была…» Он покачал головой. «Обезглавлена и выпотрошена, но ничего не было взято».

«А как насчет длинных костей?»

«Одна нога была сломана — изрублена, но не оторвана».

«Какой нож использовался?»

Он не ответил.

"Счет?"

«Ножи», — сказал он с тоской. «Там был найден набор хирургических инструментов».

«Бена?»

Покачивание головой.

«Твоя?»

«Старый набор, который у меня когда-то был».

«Ты отдал его Бену?»

«Нет. Он хранился здесь — в лаборатории. В ящике этого стола».

«Куда у Бена был легкий доступ».

Он кивнул, почти плача. «Но вы должны мне поверить, Бен никогда ничего не возьмет без разрешения. Никогда! Я знаю, что это звучит плохо для него, но , пожалуйста, поверьте мне».

«У ЭннМари были проблемы с алкоголем», — сказал я. «Ты намекал, что у Бетти тоже».

«Я это сделал?»

«Там, дома, вы сказали, что она курила и... Потом вы замолчали и сказали, что она прекрасно заботилась о себе во время беременности».

«Бедняжка умерла. Зачем осквернять ее память?»

«Потому что это может иметь значение. Она не ранена, Билл. Она была алкоголичкой?»

«Нет, не алкоголичка. Она была… дружелюбной девушкой. Она курила и немного выпивала».

«При чем тут дружелюбие?»

«Дружелюбно», — сказал он. «К морякам».

«Как ЭннМари. Одна из тех девушек, которые ходили в Парк Победы. Это было общеизвестно в деревне?»

«Я не знаю , что общеизвестно. Я слышал это от ее матери».

«Ее мать жаловалась на распущенность Бетти?»

«Ида привела Бетти лечиться от венерической инфекции».

«Гонорея?»

Он кивнул.

"Когда?"

«Год назад. До того, как она обручилась. Мы держали это в тайне от Маурисио — ее парня. Проверили его тоже, под ложным предлогом. Отрицательно.

В конце концов они поженились».

«Возможно, он все равно узнал и отреагировал».

«Это? Нет, не Маурисио. То, что с ней сделали, было за пределами... нет, нет, невозможно. Маурисио не... расчетливый тип. Он никогда бы не подумал обвинить Бена».

«Недостаточно умен?»

«Он простой. Как и Бетти».

Я вспомнил открытую манеру поведения и легкую улыбку Бетти. Достаточно доверяла мне после встречи со мной, чтобы рассказать о себе. Никакого лифчика под майкой…

«Простой и доверчивый», — сказал я. «Выпивоха, чрезмерно дружелюбен с мальчиками.

Звучит как идеальная жертва. Какие отношения были у Бена с ней?

«Они знали друг друга так же, как и все на острове».

«Знал ли Бен о ее гонорее?»

Он подумал. «Я не обсуждал это с ним».

«Но он мог бы это узнать — прочитать в карте».

«Бен был достаточно занят, чтобы совать свой нос куда не следует».

«Может быть, он наткнулся на это случайно. Мы оба знаем, что ты не заядлый архиватор».

Нет ответа. Он встал и прошелся, снова скручивая пальцы, покачивая шеей.

Я сказал: «Узнав это, он мог предположить, что она легкая добыча».

«Я не записал диагноз в своих записях. Я позаботился о том, чтобы защитить ее».

«Что ты написал?»

«Просто у нее была инфекция, требующая пенициллина».

«Кто-то с медицинскими познаниями Бена мог бы это выяснить, Билл. А что насчет лабораторных тестов? Вы уничтожили результаты?»

«Я... не верю... но все равно это невозможно. Не Бен. Почему ты мыслишь такими категориями?»

«Потому что я открыт. Если это вас расстраивает, мы можем закончить обсуждение».

Он стиснул зубы. «Это не последний раз, когда я слышу подобные домыслы. Мне стоит привыкнуть к этому. Предположим — ради аргумента — что Бен знал, что она заражена. Зачем ему ее убивать?»

«Как я уже сказал, это могло заставить его поверить, что она была легкой добычей. Один из сценариев заключается в том, что у них были отношения некоторое время, или даже что последняя ночь была одноразовой. В любом случае они пошли в парк, напились, и все вышло из-под контроля».

«Это смешно! Ты видела его с Клэр сегодня вечером. Он любит ее, у них так много дел — дети».

«Многие психопаты ведут двойную жизнь».

«Нет! Не Бен! И он не психопат. Он не убивал Энн-Мари и не убивал Бетти!»

«Есть ли у него алиби на момент убийства Энн-Мари?»

«Его никогда не просили представить его. Но я помню, как он отреагировал на убийство. Совершенно возмутился !»

«Вы сказали ему, что Энн-Мари съели?»

«Нет! Только Деннис и я знали. А теперь и ты».

«Но снова у Бена был доступ к информации. И Деннис знает, что файл об убийстве Энн-Мари находится здесь. Так что даже если Бен действительно создаст алиби для первого убийства, Деннис может заподозрить, что он прочитал о деле и подделал его. Чтобы скрыть убийство Бетти».

«Он не преднамеренный убийца! Вся эта цепочка рассуждений — ложь!»

«Никто больше не знал о ранах Энн-Мари».

«Убийца знал — убийца, который не Бен».

«А что насчет рыбаков, которые нашли тело Энн-Мари?»

«Алонзо Рубино и Саул Саенц», — сказал он. «Они даже старше меня.

Саул совершенно слаб. И они не знали подробностей».

«Остается только Бен, который, возможно, это сделал».

«Ты был сегодня на ужине, сынок. Это было поведение мясника-каннибала? Ты хочешь сказать, что он отвез Клэр домой, уложил ее в постель и ушел совершать убийство?»

«Он был в парке. Как он это объяснит?»

«Деннис его не допрашивал. Отказывается до тех пор, пока не появится адвокат».

«Бен все еще волен дать объяснение. Не так ли?»

Он сделал паузу. «После того, как мы с Деннисом поговорили, он стал менее разговорчивым».

«Когда у Бена появится адвокат?»

«Деннис отправил телеграмму на Сайпан с просьбой назначить ему адвоката судом».

«На острове нет юристов?»

«Нет. До сих пор это было плюсом».

«Сколько времени потребуется назначенцу, чтобы прийти в себя?»

«Следующая лодка должна прибыть через пять дней. Если база позволит самолету приземлиться, это может произойти раньше».

«С чего бы вдруг базе пойти на сотрудничество?»

«Потому что это именно то, чего они хотят. Еще один гвоздь в гроб Арука». Он сжал кулак и посмотрел на него так, словно он принадлежал чьей-то чужой руке. Пальцы медленно разжались. Повязка на его руке была грязной.

«Почему флот ведет войну на острове, Билл?»

«ВМС — это подразделение правительства, а правительство хочет избавиться от ответственности. Арест Бена — еще одна причина покинуть корабль: кровожадные дикари. Каннибалы, не меньше. И если злодей, убивший Энн-Мари, был моряком, то теперь он сорвался с крючка, так что Юинг кровно заинтересован в том, чтобы Бена привлекли к ответственности».

«Я думал, ты считаешь, что убийца ушел».

«Возможно, он уехал и вернулся. Санитары все время прилетают и улетают. Посмотреть записи полетов ВМС было бы поучительно, но попробуйте их раздобыть.

Алекс, существует не один вид баррикад.

«Вы сказали, что Деннис за это время не обнаружил ни одного похожего убийства».

«Это правда. Насколько это возможно. Но в некоторых местах в регионе — я слышал, что в Бангкоке есть ресторан, где подают человечину. Возможно, это апокриф, возможно, нет. Но нет сомнений, что там происходят вещи, о которых мы никогда не услышим».

Он потер голову. «Арук был брошен, но я не брошу Бена».

«Есть ли у сенатора Хоффмана личная заинтересованность в упадке Арука?» — спросил я.

«Скорее всего, если снять налет политкорректности, то получится застройщик торговых центров».

«В сговоре с кем-то вроде работодателя Кридмана — Стэшера-Леймана?»

«Мне пришла в голову такая мысль».

— Кридман — передовой человек?

«Я тоже об этом думал».

«За ужином Кридман и Хоффман вели себя так, будто не знали друг друга. Но во время обсуждения колониализма Кридман поспешил защитить точку зрения Хоффмана».

« Дурак». Он выглядел готовым плюнуть. «Эта его книга . Никто никогда ее не видел, и он не будет прикован к деталям. Зачем еще Хоффману приглашать его на этот ужасный ужин? Николас ничего не делает без причины».

«Вы нашли какую-либо связь между Хоффманом и Стэшером-Лейманом?»

«Пока нет, но мы не должны отвлекаться. Мы должны сосредоточиться на Бене».

«Когда Бен поймал Кридмана на слежке, что тот искал?»

«Понятия не имею. Скрывать нечего».

«А как насчет файла Энн-Мари Валдос? И не обязательно по гнусным причинам. Кридман — тот, кто рассказал мне об убийстве. Сказал, что вы провели вскрытие, у вас есть подробности. Он казался раскаявшимся. Может, он почуял хорошую историю».

«Нет. Как бы мне ни хотелось приписать ему что-то злонамеренное, он шпионил перед убийством Энн-Мари. Теперь давайте...»

«Еще одно: после того, как вы вернулись после разговора с Хоффманом наедине, вы выглядели подавленным. Почему?»

«Он отказался помочь Аруку».

«Это единственная причина?»

«Этого недостаточно?»

«Я просто хотел узнать, нет ли между вами каких-то личных проблем».

Он выпрямился. Встал и улыбнулся. «О, есть. Мы друг друга ужасно не любим. Но это давняя история, и я просто не могу позволить себе втянуться в ностальгию. Я поступил глупо с Деннисом, и теперь я персона нон

grata. Но он может разрешить вам поговорить с Беном. Пожалуйста, позвоните завтра в полицейский участок и спросите его разрешения. Если он его даст, используйте свои профессиональные навыки, чтобы оказать Бену психологическую поддержку. Он живет в кошмаре».

Он подошел и положил руку мне на плечо.

«Пожалуйста, Алекс».

Мы не вдавались в его ложь о том, что он был частью компенсации Маршалловых островов, ночных катаний на лодке. И он избегал объяснений своей реакции на дружбу Пэм и Денниса. Но взгляд в его глазах сказал мне, что я зашла так далеко, как только могла сегодня вечером. Может быть, будет еще одна возможность. Или, может быть, я уйду с Арука прежде, чем это станет важным.

«Хорошо», — сказал я. «Но давайте проясним ситуацию: я дам Бену шанс на успех, пока не придут эксперты. Если только я не попаду в эту камеру, и он не скажет мне, что убил Бетти — или Энн-Мари. Это произойдет, я пойду прямо в кабинет Денниса и под присягой дам показания».

Он отошел от меня и повернулся к стене. Одна из акварелей была на уровне глаз. Пальмы над пляжем. Совсем как та, где утонула Барбара Морленд.

Нежные мазки, размытые оттенки. Ни одного человека. Одиночество такое сильное…

«Я принимаю ваши условия», — сказал он. «Я рад, что вы на моей стороне».

Глава

25

Когда мы уходили домой, он заметил белый цветок с толстыми лепестками и начал описывать его опыление. «О, заткнись», — резко сказал он себе, и мы продолжили молча.

Внутри он сжал мою руку. «Спасибо за помощь».

Я смотрел, как он быстро уходит. Энергичный?

Человек, изучавший хищничество.

Откуда он взялся в ту ночь, когда я видел его с докторской сумкой?

Что он делал в темной лаборатории?

Утром я звонил в полицейский участок, но первые два звонка я делал в аэропорт Сайпана и в компанию, которая арендовала суда для снабжения.

Наверху, когда я вошел в наш номер, меня встретил лай Спайка. Робин еще не вернулся после разговора с Пэм. Четыре пятьдесят утра. Кто-то еще, с кем я мог бы связаться.

Связь прерывалась несколько раз, прежде чем я наконец-то получил международную линию. Задаваясь вопросом, может ли кто-нибудь подслушать, и решив, что мне все равно, я сказал дежурному на станции West LA, что у меня срочное дело к детективу Стерджису. Он сказал: «Да, я думаю, он здесь».

Примерно через минуту Майло рявкнул свое имя.

«Стэнли? Это Ливингстон».

«Эй», сказал он, «добрый день — у вас сейчас, наверное, пять утра?»

«Почти».

"Как дела?"

«Немного проблем».

«Еще один каннибал?»

"Собственно говоря…"

«Чёрт, я пошутил. Что, чёрт возьми, происходит?»

Я рассказал ему об убийстве Бетти и обо всем остальном, что было у меня на уме.

«Иисус», — сказал он. «После того, как ты рассказал мне о первом, мне стало любопытно, и я поигрался с компьютерами. К счастью, каннибализм не стал популярным. Кроме этого придурка из Милуоки, единственное, что я придумал, — это случай десятилетней давности, место под названием Виггсбург, Мэриленд. Звучало не так уж и отличалось от твоего — перерезанная шея, кража органов, ноги, сломанные ради костного мозга

— но они поймали плохих парней, пару восемнадцатилетних парней, которые решили, что Люцифер — их главный мужчина, приказали им разделать и съесть местную топлес-танцовщицу».

«Где они сейчас?»

«Тюрьма, я полагаю. Их приговорили к пожизненному заключению. Почему?»

«Здесь есть два парня, которым тогда было около восемнадцати. Им нравится резать, и они положил глаз на Робина».

«Но они не подозреваемые в убийстве».

«Нет, Бен выглядит хорошо для этого. Но у вас есть Мэрилендские убийцы?

имена и описания, просто чтобы быть точными?

«Получил факс прямо здесь... Уэйн Ли Берк, Кит Уильям Бонэм, оба белые, смуглый и смуглый. Берк был шесть три, сто семьдесят, Бонэм пять пять, сто пятьдесят два. Аппендэктомия...»

«Мне больше не нужно, это не подходит».

«Ничего удивительного. Все стало безумным, но я не вижу, чтобы парни, которые высасывают костный мозг у молодой леди, имели право на досрочное освобождение».

«Каково расстояние от Виггсбурга до Вашингтона, округ Колумбия?»

«Примерно час езды. Почему?»

«Тут есть еще один парень, из Вашингтона, тоже жуткий». Я рассказал ему о Кридмане.

«Похоже на принца», — сказал он. «Да, я слышал о Стэшере-Леймане

потому что они построили проекты государственного жилья много лет назад в Южном Централе, пока я ездил на машине в Семьдесят седьмом отделении. Плохая сантехника, члены банды наняты для обеспечения безопасности. Немедленные проблемы. Они продали контракт на управление, а затем сбежали. Была сделка по строительству новой тюрьмы в Долине Антилоп, пока местные жители не узнали об их послужном списке, не устроили протест и не добились его закрытия. Так что же они собираются там построить?

"Я не знаю."

«Не то чтобы это имело какое-то отношение к каннибалам... так что же такое доктор?

Какова реакция Франкенштейна на пристрастие его протеже к внутривидовым пиршествам?

«Полное отрицание. Бен был его проектом — реабилитация ребенка с гнилым прошлым. Интересно узнать, включает ли это прошлое какую-либо серьезную преступную деятельность, о которой Морленд не упомянул. Если у вас есть мысли, вернитесь к компьютеру».

«Конечно, расскажите мне подробности».

«Бенджамин Ромеро, не знаю, есть ли у него второе имя. Ему около тридцати, он родился здесь, учился в школе на Гавайях и служил там в береговой охране.

Получила специальность дипломированной медсестры».

«Я попробую. Как Робин со всем этим справляется?»

«Она — десантник, но я хочу уйти. Следующие лодки должны прибыть примерно через пять дней. Если шеф Лоран позволит нам покинуть остров, мы будем на одной из них».

«Почему бы ему не отпустить тебя?»

«Общественное мнение о Морленде и всем, что с ним связано, сейчас не слишком высоко. Мы все находимся под неформальным домашним арестом».

«Чертовски невнимательно, если не сказать незаконно. Хотите, чтобы я немного поговорил с ним, как коп с копом?»

«Из того, что я видел сегодня вечером, это может ухудшить ситуацию. Морленд пытался повлиять на него, и он ужесточил свою позицию».

«Может быть, это потому, что он зол на Морленда — «Не на мою дочь, не на мою».

«Возможно, но сначала я попробую разобраться с этим сам. Если у меня возникнут проблемы, поверьте, вы об этом услышите».

«Ладно... жуки и каннибалы. Звучит почти так же плохо, как Голливудский бульвар».


Чувствуя себя отвратительно, я принял душ. Робин вернулась, когда я вытирался полотенцем, и я подвел итоги своих переговоров с Морлендом и Майло и сказал ей, что хочу забронировать нас на следующий корабль.

Она сказала: «Жаль, что все так закончилось, но это абсолютно». Она села на кровать. «Что это была за строительная компания?»

«Сташер-дилетант».

«Я думаю, у Джо в комнате было что-то с их именем. Стопка компьютерных распечаток — я предположил, что это было связано с ее исследованиями.

Единственная причина, по которой это запечатлелось у меня в памяти, заключается в том, что, увидев, что я смотрю на это, она накрыла это книгой».

«Насколько вы уверены, это был Стэшер-Лейман?»

«Очень. Большие готические инициалы — «SL», затем имя. Я прочитал его как раз перед тем, как она его закрыла».

Взгляд художника.

«Джо и Кридман», — сказал я. «Два человека со связями в Вашингтоне. Два агента. У меня было странное предчувствие по отношению к ней после тараканов. Я не сказал тебе, потому что думал, что я просто параноик, но я не мог перестать думать, что она была одна в доме той ночью. И временной промежуток между тем, как я услышал твой крик, и тем, как ты пришел, казался странным. Она оправдывала это сонливостью из-за снотворного, но сегодня она была там раньше нас, ясно соображая как черт. Мотив поставил меня в тупик, но если она делает грязную работу для Стэшера-Леймана и хочет избавиться от отвлекающих факторов, это было бы неплохо».

«Но почему бы тогда не спрятать ее пистолет, Алекс? Она держала его прямо там, как будто хотела, чтобы я знал, что он у нее есть».

«Может быть, она это и сделала. Пыталась тебя запугать».

«Мне так не показалось. Между нами не было абсолютно никакой враждебности. На самом деле, чем больше времени я проводил с ней, тем дружелюбнее она становилась. Как будто я помогал ей справиться».

И она справилась. Успокоенная вдова превратилась в зоркого следователя за два дня.

Я сказал: «Она, конечно, была заинтересована в убийстве. Вы заметили, как она расспрашивала Морленда? Это также имело бы смысл, если бы она была заинтересована в упадке Арука».

«Но если эта компания что-то строит, почему они хотят, чтобы Арук отказался?»

«Морленд сказал, что они строят государственные проекты. Воспоминания Майло подтверждают это: жилье для малоимущих, тюрьмы. Может быть, они хотят, чтобы земля была дешевой».

«Жилье для малоимущих не имеет смысла, — сказала она, — если все люди уезжают. А вот тюрьма может».

«Да, может быть», — сказал я. «Нет местных жителей, которые могли бы протестовать. И какое место лучше для высадки преступников, чем отдаленный остров без природных ресурсов. Это было бы политически красиво. И вот тут Хоффман может вписаться. Что, если Сташер-Лейман заплатил ему из-под полы, чтобы он нашел место, и он выбрал Арук, потому что помнил его со времен своего командира базы, знал, что там не так много избирателей? Если он встроит тюрьму, или что это такое, в масштабное возрождение Тихоокеанского побережья — вливание денег для более крупных островов —

Кто бы заметил или возражал? Кроме Билла. Но сейчас Билл в положении, когда он может помешать сделке, потому что он владеет большой частью острова. Что могло быть настоящей причиной остановки Хоффмана: сделать последнее предложение, от которого Билл отказался. Поэтому Хоффман надавил на него, возможно, чем-то пригрозил.

«Чем ему угрожали?»

«Я не знаю, но помню, как у меня было чувство, что между ними была какая-то давняя проблема? В первую ночь, когда я встретил Билла, он сказал что-то о чувстве вины как о великом мотиваторе. Он мог сделать что-то много лет назад, что он хочет забыть. Что-то, что он пытался искупить все эти годы, будучи «хорошим доктором».

Она коснулась моей руки. «Алекс, если он затевает крупную сделку, он может оказаться в серьезной опасности. Как думаешь, он осознает, с чем имеет дело?»

«Я не знаю, что он осознает и что предпочитает отрицать. Этот человек — загадка, и он упрям».

«А как же Пэм? Как его наследница, она тоже может оказаться в опасном положении».

«Если она его наследница».

«Почему бы и нет?»

«Потому что у нее нет корней в Аруке, а Билл, похоже, рассматривает остров как своего настоящего ребенка. Он исключил Пэм из научных дискуссий и почти всего остального. Вы видели ее удивление, когда он обсуждал историю семьи Бена. Она аутсайдер. Поэтому меня не удивит, если он завещает свои владения кому-то другому. Кому-то с сильной приверженностью Аруку».

Она уставилась на меня. «Бен?»

полноценный сын Билла ».

«А обвинение в убийстве убирает его с дороги».

«Конечно, но я ничего не слышал о том, что он не убийца. На самом деле все, что рассказал мне Билл, просто добавило к картине вины: доступ к оружию, медицинские записи Бетти и файл вскрытия Энн-Мари. А помните нашу дискуссию о том, что он был крутым парнем? Никакого сочувствия к аварии Пикера. То, как он привил этим детям, механически. Добавьте алкоголизм и отвратительное детство, и вы получите довольно хорошую историю психопата из учебника. Может быть, даже его внешняя преданность Биллу и острову рассчитана. Может быть, он просто гонится за деньгами Билла».

«Возможно... Да, он бесстрастен. Но сегодня за ужином... Ты правда думаешь, что он мог быть таким беззаботным, планируя убить кого-то через несколько часов? Планируя изуродовать кого-то?»

«Если он тяжелый психопат, у него крайне низкий уровень тревожности.

Насколько нам известно, сидеть здесь и слушать игру Клэр было частью острых ощущений».

«Вы хотите сказать, что он убил обеих девочек или только Бетти?»

«Это могло произойти по-разному. Энн-Мари могла быть убита моряком, и Бен решил подражать ей в качестве прикрытия».

"Но почему?"

«У него с Бетти мог быть роман. Может, ребенок был его, он хотел от него избавиться, навсегда. Когда я говорил с ней, она, казалось, была в восторге от беременности, но кто знает?»

«Если он был таким расчетливым, Алекс, как же он попался на такой глупости?»

«Косяки — еще одна психопатическая черта. Посмотрите на Банди, сбежавшего из Вашингтона, где нет смертной казни, и убившего во Флориде, где она есть. Психопаты ходят по узкой полосе, все внутри облажались, постоянно устраивая представление. Психиатр по имени Клекли назвал это

идеально: маска здравомыслия. В конце концов маска спадает и разбивается. Бен использовал выпивку, чтобы избавиться от своей.”

Она вздрогнула. «Это все еще трудно понять. Я понимаю, что он использует алкоголь, чтобы ослабить свои запреты. Но зачем оставаться и напиваться после убийства Бетти?»

«Возможно, он немного выпил перед встречей с Бетти, чтобы снять напряжение, выпил еще немного с Бетти, убил ее до того, как наступил полный эффект, а потом — бац. Билл сказал, что всегда пил пиво. Водка могла оказаться слишком сильным напитком».

«Думаю, да», — сказала она, протирая глаза. «Но он всегда казался порядочным. Думаю, я говорю как один из тех людей, которых интервьюируют в новостях: он был таким тихим парнем... ну, по крайней мере, ту часть, где говорится о том, чьего ребенка вынашивала Бетти, можно проверить. Кто проводит медицинское расследование?»

«Деннис привезет адвоката с Сайпана. Полагаю, он также вызовет патологоанатома».

Она тяжело прислонилась ко мне. «Какой ужас».

«Как Пэм это переносит?»

«Сначала она говорила в основном о Билле — беспокоилась о нем. Хотела помочь, но чувствовала, что он ее отталкивает».

«Он делает это».

«Она не готова сдаться. Она думает, что она ему должна».

"За что?"

«Проявляя себя во время развода. Она также больше говорила о себе. Сказала, что у нее были проблемы с мужчинами до замужества — ее тянуло к неудачникам, парням, которые были с ней грубы, психологически и физически.

После развода она была так подавлена, что у нее были мысли о самоубийстве. Ее терапевт хотел создать систему поддержки, узнал, что Билл был ее единственным родственником, и позвонил ему. К удивлению Пэм, он прилетел в Филадельфию, остался с ней, заботился о ней. Даже извинился за то, что отослал ее.

Сказал, что потеря матери была для него слишком тяжелым испытанием, он был подавлен, это была большая ошибка, которую он знал, что никогда не сможет исправить, но хотела бы она вернуться и дать ему еще один шанс? Но теперь, когда она здесь...»

Она посмотрела на часы. «Уже почти рассвет. Скажу вам одну вещь, которую я из всего этого вынесла. Я никогда не смогу стать терапевтом».

«Большинство случаев терапии не такие».

«Я знаю, но это все равно не для меня. Я восхищаюсь тобой».

«Это грязная работа, но кто-то должен ее делать».

«Я серьезно, дорогая».

«Спасибо. Я тоже тобой восхищаюсь. И, несмотря на все, что произошло, я ни о чем не жалею».

«Я тоже». Она провела пальцами по моим волосам. «Через несколько дней, когда мы вернемся в Лос-Анджелес, я буду вспоминать, как мы были с тобой. Все остальное хорошее в этом месте. Создам это в моем сознании, как картину».

Психическая скульптура. Я сомневался, что у меня есть талант.

Глава

26

К десяти утра билеты были забронированы: обратно на Сайпан через пять дней, LAX

через неделю. Я постараюсь найти подходящее время, чтобы рассказать Морленду. Если не найду, все равно скажу ему.

Я позвонил в полицейский участок Арука. Мужчина с шипящим голосом сказал мне, что начальник занят.

«Когда он будет свободен?»

«Кто это?»

«Доктор Делавэр. Я остановился в…»

«Ножевой замок, да, я знаю. Я передам ему твое сообщение».

Робин еще спал, и я спустился завтракать. Джо была там одна и ела с удовольствием.

«Доброе утро», — сказала она. «Выспалась?»

"Немного."

«Это что-то, не правда ли? Приезжаешь в глушь, думаешь, что спасаешься от городской преступности, а она гонится за тобой, как бешеная собака».

Я намазал маслом тост. «Правда. Жизнь может быть тюрьмой. Иногда самые отдаленные места становятся лучшими тюрьмами».

Она вытерла губы. «Я полагаю, это один из способов взглянуть на это».

«Конечно», — сказал я. «Изоляция и нищета. Насколько нам известно, там процветают всевозможные поведенческие отклонения».

«Это то, что вы ищете в своих исследованиях?»

«Я еще не зашел достаточно далеко, чтобы разрабатывать гипотезы. Похоже, я не зайду; мы забронировали места на следующем судне».

«Вот так?» Она положила на булочку ложку мармелада. Солнце было позади нее, венчая ее радужной аурой.

«Как долго вы планируете здесь пробыть?»

«Пока я не закончу».

«Исследование ветра», — сказал я. «Что именно вы изучаете?»

«Течения. Модели».

«Вы когда-нибудь слышали о катастрофе на атолле Бикини? Атомный взрыв на Маршалловых островах. Из-за переменчивых ветров регион был засыпан радиоактивной пылью».

«Я слышала об этом, но я изучаю погоду с теоретической точки зрения». Она откусила кусочек булочки и посмотрела на небо. «На самом деле, надвигаются влажные ветры. Много дождя. Смотри».

Я проследил за ее пальцем. Облака двинулись вглубь суши, и я увидел черные пятна за белым пухом.

«Когда здесь пойдет дождь?»

«Следующие несколько дней. Это может задержать ваш отплытие. Лодки не поплывут, если ветер будет сильным».

«Мы говорим о ветре или о шторме?»

«Трудно сказать. Дом, скорее всего, не улетит».

«Это утешает».

«Это может быть просто дождь, очень слабое движение воздуха. Если поднимется ветер, оставайтесь дома. С вами все будет в порядке».

«Чартерная компания ничего не говорила о задержках».

«Они никогда этого не делают. Они просто отменяют без предупреждения».

"Большой."

«Это другой образ жизни», — сказала она. «Люди не чувствуют себя связанными правилами».

«Похоже на Вашингтон».

Она отложила булочку и улыбнулась, но продолжала держать нож для масла.

«У Вашингтона свой набор правил».

«Я готов поспорить. Как долго вы работаете в правительстве?»

«С тех пор, как я закончила аспирантуру». Ее взгляд вернулся к облакам. «По мере того, как они опускаются, они набирают влагу, затем становятся черными как смоль и внезапно взрываются. Это нечто, на что стоит посмотреть».

«Вы уже бывали в этом регионе?»

Она осмотрела режущую кромку ножа. «Нет, но я была в других местах с похожими образцами». Еще один взгляд вверх. «Это может пойти листами. Единственная проблема будет, если бачки заполнятся слишком высоко для фильтров, и количество микробов увеличится».

«Я думал, что Билл контролирует ситуацию с водой».

«Не без доступа в город, он этого не делает. Но вы слышали Лорана. Он застрял здесь. Все мы здесь. Вина по ассоциации».

«По крайней мере, у тебя есть пистолет».

Она подняла брови. Положила нож и рассмеялась. Указав пальцем на кофейник, она нажала на воображаемый курок.

«Меткий стрелок?» — спросил я.

«Это была Ли».

«Как он пронес его через контроль багажа?»

«Он этого не сделал. Купил его на Гуаме. Он всегда путешествовал вооруженным».

«Исследуете опасные места?»

Наполнив свой стакан соком, она отпила и посмотрела на меня поверх края. «Как ты и сказал, от преступности невозможно убежать».

«Вообще-то, ты это сказал. Я сказал, что жизнь может быть тюрьмой».

«А. Я поправилась». Она поставила стакан, схватила булочку, откусила половину и начала яростно жевать. «Это невероятно, находиться так близко к убийце-психопату. Бен казался нормальным, может быть, немного слишком pukka sahib с Биллом, но ничего страшного». Она покачала головой. «Никогда не знаешь, что у кого-то в голове. А может, и знаешь ».

«Хотел бы я этого», — сказал я.

Опустив руку в корзину для выпечки, она вынула круассаны, кексы и булочки, а затем отломила гроздь винограда.

«Рабочий обед», — сказала она, вставая. «Приятно было пообщаться. Жаль, что у тебя не было времени разгадать тайны островной психики».

Она направилась к двери дома. Когда она подошла, я сказал:

«Говоря о тюрьмах, это место было бы особенно хорошим, не правда ли?

Думаете? Территория США, так что дипломатических проблем не возникнет. Удалённая, без значительного населения, которое можно было бы переселить, и океан — идеальный барьер безопасности».

Ее рот стал маленьким. «Как Остров Дьявола? Интересная идея».

«И политически целесообразно. Отправьте плохих парней на другой конец света и забудьте о них. С учетом преступной обстановки дома, я уверен, что это было бы здорово в Пеории».

Крошки сыпались из ее руки, посыпая каменный пол. Сжимая пирожные. «Ты думаешь заняться тюремным бизнесом?»

«Нет, просто мысли вслух».

«О, — сказала она. — Ну, ты можешь сделать еще один шаг вперед. Когда вернешься домой, напиши своему конгрессмену».


Еще одна сложенная карточка на моем столе:

О, пусть Время не обманывает тебя,

Время не победить.

В норах Кошмара

Где справедливость голая,

Время наблюдает из тени.…

У. Х. Оден

Ниже: A: Вы не думаете, что Эйнштейн согласился бы? B.”

О чем он сейчас говорит? О высшей силе времени... обманчивом времени... Эйнштейн — относительности времени? Кошмар — смерти? Надвигающаяся смертность?

Старик, теряющий надежду?

Подать типичный косвенный крик о помощи?

Если так, то я был не в настроении оказывать вам услугу.

Я прочитал еще несколько карт, но не смог сосредоточиться. Возвращаясь в дом, я столкнулся с Глэдис, выходящей из парадной двери.

«Я рад, что застал вас, доктор. Деннис — Шеф Лоран на связи».

Я поднял трубку в передней комнате. «Доктор Делавэр».

Молчание, потом щелчок и фоновые голоса. Громче всех был Деннис, отдававший приказы.

Я сказал: «Я здесь, Шеф».

«О, да. Мой человек сказал, что ты хочешь мне что-то сказать».

«Я хотел бы узнать, могу ли я приехать в город и поговорить с Беном».

Пауза. «Почему?»

«Моральная поддержка. Доктор Морленд попросил меня. Я знаю, что это трудная задача...»

«Без шуток».

«Хорошо, я спросил».

«Ты не хочешь этого делать?»

«Я не хочу особо вмешиваться», — сказал я. «Есть ли у вас какие-либо соображения, когда остальным из нас разрешат покинуть поместье?»

«Как только всё успокоится».

«У нас с Робином бронирование мест через пять дней. Какие-то проблемы с этим?»

«Никаких обещаний. Никому не разрешат покинуть остров, пока мы не решим этот вопрос».

«Включая моряков на базе?»

Он молчал. Шум на заднем плане не утихал.

«На самом деле, — сказал он, — может быть, вам стоит спуститься и поговорить с ним. Он ведет себя как сумасшедший, и я не хочу, чтобы меня обвинили в том, что я не оказываю ему должного ухода, создавая какие-то формальности».

«Я не доктор медицины»

"Что ты?"

«Доктор философии, психолог».

«Достаточно близко. Проверьте его».

«Пэм — доктор медицины»

«Она не главный врач. Что, теперь, когда я хочу тебя, ты не заинтересована?»

«Вы обеспокоены попыткой самоубийства?»

Еще одна пауза. «Скажем так, мне не нравится, когда заключенные ведут себя подобным образом».

«Что он делает?»

«Ничего. В этом-то и суть. Не двигался, не разговаривал, не ел. Даже при жене. Он ее не признавал. Думаю, это можно назвать кататоническим».

«Его конечности восковые?»

«Ты имеешь в виду мягкий?»

«Если вы его расположите, он останется в таком положении?»

«Мы не пытались его переместить — мы не хотим, чтобы кто-то заявлял о жестокости.

Мы просто ставим ему поднос с едой и следим за тем, чтобы у него было достаточно туалетной бумаги.

Я буду защищать его права, пока не появится его адвокат».

«Когда это?»

«Если Гуам сможет освободить государственного защитника, а Стэнтон позволит ему прилететь, надеюсь, через пару дней — подождите».

Он пролаял еще приказы и вернулся в строй. «Слушай, ты идешь или нет? Если да, я пришлю кого-нибудь, чтобы забрать тебя и отвезти обратно. Если нет, то тоже ничего».

«Забери меня», — сказал я. «Когда?»

«Как только смогу кого-нибудь пригласить».

«Спасибо. Увидимся».

«Не благодари меня», — сказал он. «Я делаю это не ради тебя. Или его».


Он сам пришел через час, скрывая эмоции за зеркальными очками, с ружьем, прикрепленным к приборной панели маленькой полицейской машины.

Когда я вышел, он посмотрел на черепицу крыши в виде горгульи и нахмурился, словно подражая. Я сел в машину, и он рванул с места, промчавшись вокруг фонтана и через открытые ворота, сердито переключаясь на пониженную передачу и жестко принимая удары. Его голова почти касалась крыши, и он выглядел неуютно.

Когда мы скрылись из виду из виду поместья, он сказал: «Я дам вам час, что, вероятно, больше, чем вам нужно, потому что он все еще играет в статую».

«Думаешь, он притворяется?»

«Ты эксперт». Он схватился за рычаг переключения передач, когда мы прошли крутой поворот. Его предплечья были толстыми и коричневыми, жилистыми и жилистыми, и безволосыми.

Уголок его рта был покрыт белой коркой.

«Он сказал мне, что вы двое выросли вместе».

Горькая улыбка. «Он был на пару лет старше, но мы тусовались. Он всегда был маленьким, я его защищал».

«Против кого?»

«Дети издеваются — его семья была отстойной. Он тоже был таким, не расчесывал волосы, не любил мыться. Позже он изменился так, что вы не могли в это поверить». Он резко мотнул головой в сторону окна, сплюнул, снова посмотрел на дорогу.

«После того, как он переехал к Морленду?»

«Да. Внезапно он стал суперправильным, все время учился, носил опрятную одежду по почте, а доктор Билл купил ему катамаран. Мы ходили плавать под парусом. Я пил пиво; он к нему так и не притронулся».

«Все это из-за влияния Морленда?»

«Возможно, и военные тоже. Мы делали это в одно и то же время. Я был военным в морской пехоте, он был в береговой охране. Потом он женился, у него появились дети, все такое. Наверное, он решил, что это хорошая идея — продолжать вести честную жизнь».

Следующее предложение прозвучало рычанием: «Мне понравился этот ублюдок».

«Трудно совместить это с тем, что он сделал».

Он взглянул на меня и ускорился. «Что ты пытаешься сделать? Положить меня на кушетку? Доктор Билл сказал тебе это сделать?»

«Нет. Иногда я начинаю болтать о делах».

Он покачал головой и прибавил скорость, превратив последний спуск к гавани в крутой спуск, похожий на американские горки.

Вода увеличилась, словно под рукой какого-то небесного кинопроекторщика, голубая, с пятнами платины, там, где зависли облака.

Лоран резко толкнул рычаг переключения передач, вернул его на нейтральную передачу, завел двигатель и остановился так резко, что мне пришлось упереться в приборную панель. Мой

Пальцы приземлились в дюймах от дробовика, и я увидел, как его голова резко повернулась. Я положил руки на колени, а он жевал щеку и смотрел в лобовое стекло.

На набережной было больше людей, чем обычно, в основном мужчины, слоняющиеся по докам и собирающиеся перед Торговым постом, который был закрыт.

Единственным открытым заведением, по сути, был Slim's Bar, где несколько больше выпивающих, чем обычно, слонялись, курили и потягивали из длинных шеек. Я выделил светлые волосы Скипа Амальфи среди моря черных, затем его отца, нервно топтавшегося в конце толпы.

Скип был оживлен, разговаривал, жестикулировал и откидывал волосы с лица. Некоторые жители деревни кивали и жестикулировали руками, прерывисто рассекая воздух, указывая на Фронт-стрит в сторону дороги, которая вела к парку Победы.

Лоран включил передачу и покатился вниз так быстро, что я не мог сфокусироваться ни на чьем лице. Проигнорировав знак «стоп» на Фронт-стрит, он резко повернул направо и помчался к муниципальному центру. Все парковочные места напротив выбеленного здания были заняты. Занырнув за разваливающуюся Тойоту, он выдернул ключ из замка зажигания, вытащил дробовик и вылез, держа оружие у бедра. Его размеры делали его похожим на игрушку.

Хлопнув дверью машины, он направился к центру. Зрители расступились, и я поехал за ним следом, успев войти внутрь до того, как замечания в мою спину обрели форму.

Передняя комната была крошечной, грязной и жаркой, наполненной солено-жирным запахом консервированного супа. Поцарапанные стены были увешаны плакатами о розыске, сообщениями Интерпола, списками последних федеральных правил. Два стола, захламленные, с телефонами, наклоненными на кучах еще большей бумаги. На одном стояла плита.

Единственным цветным пятном был календарь инструментальной компании над одним из рабочих мест, на котором красовалась длинноторсая, пневматическая брюнетка в красном бикини из спандекса, которое можно было бы использовать вместо носового платка. Под гладкими загорелыми бедрами сидел заместитель средних лет, писал и двигал зубочисткой во рту. Худой, с выступающим щетинистым подбородком и впалым безгубым ртом.

Множество отсутствующих зубов. Волосы были вялыми и седыми, неровно свисали над воротником. Его униформа нуждалась в глажке, но его выгравированная металлическая табличка с именем блестела. Руис.

«Эд», — сказал Деннис. «Это доктор Делавэр, психолог из замка».

Эд оттолкнулся от стола, и ножки складного стула заскрипели о линолеумный пол. Кожа под глазами была испачкана. Стопка зубочисток в пластиковой упаковке лежала у него в левой руке. Он опустил голову к мусорной корзине и выдул зубочистку во рту, выбрал новую, разорвал пластик, положил занозу на гребень голой десны и сцепил руки за головой.

«Что-нибудь?» — спросил Деннис.

«Угу-угу», — Эд водил языком по медиатору и наблюдал за мной.

«Никаких действий со стороны шутников из Slim’s?»

«Нет, просто громкие слова». Свистящий голос. Он коснулся револьвера на поясе левой рукой. Я что-то придумал и отложил это в сторону.

«Почему бы вам не прогуляться по Фронту. Осмотрите все».

Эд пожал плечами и поднялся до сгорбленного пяти футов четырех дюймов. Положив в карман еще зубочисток, он неторопливо вышел за дверь.

Деннис сказал: «Ты можешь сесть в его кресло».

Я занял свое место под мисс Реди-Лейт, а он устроился наполовину ягодицей на другом столе и скрестил руки на груди.

«Эд может показаться вам не таким уж и хорошим, но он надежный. Бывший морской пехотинец. Во Вьетнаме он получил достаточно медалей, чтобы открыть ювелирный магазин».

«И левша тоже».

Он снял зеркальные очки. Его светлые глаза были ясными и твердыми, как бутылочное стекло. «И что?»

«Это напомнило мне, что Бен левша. Я знаю, потому что видел, как он делал прививки детям в школе. Я читал досье ЭннМари Валдос. Морленд сказал, что убийца, вероятно, был правшой».

«Для меня «вероятно» означает «не наверняка».

Я не ответил.

Руки Лорана напряглись, а бицепсы подпрыгнули. «Морленд — не патологоанатом».

«Он был достаточно хорош для дела Валдоса».

Он снова пожевал щеку и сдержанно улыбнулся мне. «Ты что, его наемный шерлок, который должен вызывать сомнения в моем расследовании?»

«Единственное, о чем он меня просил, — это оказать Бену моральную поддержку. Если мое присутствие здесь для него проблема, заберите меня обратно, и я наверстаю упущенное, приняв солнечные ванны».

Еще одно сгибание бицепса. Затем улыбка стала шире, сверкнув белизной. «Посмотри-ка, я тебя разозлил. Думал, что психиатры не теряют самообладания».

«Я приехал в Арук, чтобы заняться интересной работой и отдохнуть от городской жизни.

С тех пор, как я сюда попал, сплошные странности, а теперь вы обращаетесь со мной как с каким-то мерзавцем. Я не суррогат Морленда, и мне не нравится находиться под домашним арестом. Когда приплывут эти лодки, я планирую оказаться на одной из них.

Я встал.

Он сказал: «Успокойся, садись. Я сварю кофе». Включив плиту, он достал из стола пакеты с растворимым кофе, сливками и пенопластовые стаканчики.

«Это не кофе с молоком из Беверли-Хиллз. Это нормально?»

«Зависит от того, какой разговор будет с этим связан».

Ухмыляясь, он прошел через разбитую заднюю дверь. Я услышал, как льется вода, и он вернулся с металлическим кофейником, который поставил на плиту.

«Хочешь стоять — держись».

Я подождал, пока содержимое кастрюли закипит, прежде чем сесть.

«Черный или кремовый?»

«Черный».

«Крутой парень». Глубокий смешок. «Без обид, просто пытаюсь снять напряжение. Извините, если я вас раньше обидел».

«Давайте просто пройдем через это».

Он налил две чашки, одну протянул мне. Ужасно, но горечь была именно той, что мне была нужна.

«Я чертовски хорошо знаю, что Бен левша», — сказал он. «Но все, что Морленд сказал в случае Энн-Мари, это то, что убийца был правшой, если ее схватили сзади и сделали вот так». Запрокинув голову назад, он обнажил кадык и провел рукой по горлу. «Если ее порезали спереди, это мог быть левша».

Он переместил вес.

«Да, я знаю, о чем вы думаете. Мы бросили это дело до того, как оно было закончено. Но это не какой-то большой город, куча денег, чтобы отслеживать каждую зацепку».

«Эй», — сказал я, — «полицейские большого города не всегда доводят дело до конца. Я видел, как бандиты сжигали Лос-Анджелес дотла, пока полиция сидела и ждала указаний от безмозглых начальников».

«Тебе не нравятся копы?»

«Мой лучший друг — один из них, серьезно».

Он размешал сливки в своей чашке и отпил с удивительной деликатностью. «Я вызвал патологоанатома. Он просматривает досье Энн-Мари и Бетти. Не знаю, сможет ли она сделать какие-либо выводы о том, как Бетти порезали, потому что ее голова была полностью оторвана. Хотя, может быть. Я не эксперт».

Снова пошевелившись, он встал и сел за другой стол, подперев ноги.

«Твоя интуиция подсказывает тебе, что Бен виновен?» — спросил я.

«Мое нутро? Какого черта оно стоит?»

«Мой друг — детектив по расследованию убийств. Его интуиция привела его в хорошие места».

«Ну», сказал он, «хорошо для него. Я всего лишь треть от жалкого отряда из трех человек на жалком острове. Эд — мой главный резерв, а мой другой заместитель старше его».

«Возможно, вам никогда не было нужно больше».

«До сих пор я не... Думаю ли я, что Бен виновен? Черт возьми, это выглядит именно так, и он не утруждает себя отрицанием. Единственный, кто думает иначе, — это доктор Билл, с его обычным...»

Он покачал головой.

«Его обычная целеустремленность?» — спросил я.

Он выдавил улыбку. «Я сказал «фанатизм». Не поймите меня неправильно, я думаю, он, вероятно, мог бы получить Нобелевскую премию за что-то, если бы он поставил себе цель. Он много помогал моей матери и мне, предоставляя ей бесплатную аренду ресторана, пока дела не наладятся, оплачивая мое обучение. Я чувствовал себя идиотом , когда ругался с ним вчера вечером. Но вы должны понять, он как мурена — хватает что-то и не отпускает. Какого черта он хочет, чтобы я сделал? Пусть Бен ходит по своим правилам и смотрит, как весь этот чертов остров взрывается?»

«Остров вот-вот взорвется?»

«Я никогда не видела ничего более жаркого — гораздо хуже, чем когда убили Энн-Мари, и тогда мы начали роптать».

«Марш по Саут-роуд?»

«Никакого марша, просто несколько детей кричали и махали палками — но посмотрите, к чему это привело. Теперь некоторые люди думают, что их обманули, заставив поверить, что Энн-Мари сделал моряк, и они вдвойне злы».

«Бен тебя обманул?»

«И доктор Билл. Потому что Бена считают сыном доктора Билла. И хотя люди восхищаются доктором Биллом, они также... нервничают из-за него. Вы слышите истории».

"О чем?"

«Безумный ученый, дерьмо. Выращивает все эти фрукты и овощи, привозит часть в город, но ходят слухи, что он их припрятывает».

«Это правда?»

«Кто, черт возьми, знает? Ребята, которые работают в поместье, говорят, что он балуется с обезвоживанием, исследованиями в области питания. Но кого это волнует? Что мешает кому-то выращивать что-то свое? Моя мать так делает. Доктор Билл много лет назад обеспечил ее почвой и семенами, и она выращивает собственные китайские овощи для ресторана. Но люди становятся зависимыми, им нравится писать и стонать.

Не нужно многого, чтобы заставить их языки трепаться. ЭннМари была новичком, без корней здесь, но всем нравилась Бетти.”

«Включая моряков».

Он очень медленно повернулся ко мне. «В смысле?»

«Морленд сказала, что общалась с ними. Как и ЭннМари».

«Общалась... да, Бетти любила тусоваться до того, как обручилась, но ради твоей же безопасности я бы не стала этого повторять».

«Есть ли вероятность, что у Бетти и Бена был роман?»

«Не слышал, но кто знает? Но что бы Бетти ни сделала, она была славным ребенком. Не заслужила, чтобы ее так разорвали».

«Я знаю. Я разговаривал с ней утром перед ее смертью».

Он поставил чашку. «Где?»

«В Торговом Посту. Я купил напитки и журналы. Она рассказала мне о своем ребенке».

Он оторвал ноги от стола и сильно ударился ими об пол.

«Да, ее мама сказала, что ей нравится идея родить ребенка». Настоящая боль затуманила его глаза. «Тому, кто это сделает, нужно отрезать яйца и засунуть их себе в глотку».

Зазвонил телефон. Он схватил его. «Да? Нет, пока нет. Нет, не до его адвоката — я не знаю».

Он бросил трубку. «Это был мистер Кридман. Хочет сделать репортаж для информационных агентств».

«Возможность стучится в дверь», — сказал я.

"Значение?"

«Он писатель. Теперь у него есть история».

«Что ты о нем думаешь?»

"Немного."

«Я тоже. В первый же день, как он приехал сюда, он приставал к моей матери. Она довольно быстро его приструнила».

Он устремил на меня свой взгляд. Он был красивым мужчиной, но я подумал о носорогове, готовом к атаке.

«Скажите, док, Бен — один из тех парней, которые, услышав об убийстве кого-то, говорят: «Ни за что, не может быть»?»

«Я недостаточно хорошо его знаю, чтобы ответить на этот вопрос».

Он рассмеялся. «Получил ответ. Не то чтобы я имел на него какую-то обиду.

Я всегда восхищался им за то, как он себя вытащил. Я рос без отца, но моя мать достаточно хороша для десятерых родителей. Мать Бена была грязной пьяницей, а его отец был настоящим мудаком, избивал его просто ради смеха. По-вашему, разве это не то, что взращивает убийц?

«Это помогает», — сказал я. «Но есть много детей, подвергшихся насилию, которые не становятся жестокими, и людей из хороших семей, которые становятся плохими».

«Конечно, — сказал он, — все возможно. Но мы говорим о шансах. Я изучал психологию, узнал о ранних влияниях. Кто-то вроде Бена, я думаю, неудивительно, что он сломался. Я думаю, большим сюрпризом является то время, которое у него было между этим, когда он вел себя нормально».

«Между чем?»

Вместо ответа он допил свой кофе. Я едва притронулся к своему, и он это заметил.

«Да, это паршиво — хочешь вместо этого чаю?»

"Нет, спасибо."

«Ситуация действительно плохая», — сказал он в свою пустую чашку. «Семья Бетти, Маурисио. Клэр, ее дети. Все вместе, люди не могут убежать друг от друга».

Телефон зазвонил снова. Он избавился от звонившего парой гавканий.

«Все хотят знать все». Он посмотрел поверх меня на девушку в бикини. «Я должен это убрать. Эду и Элайдже это нравится, но это неуважительно».

Он встал и подошел ко мне. «Я видел многое, доктор, но никогда ничего подобного тому, что случилось с этими двумя женщинами».

«Одна вещь, которую вы, возможно, захотите узнать», — сказал я. «После того, как я прочитал файл Валдоса, я позвонил своему другу-детективу. Он провел поиск похожих убийств и нашел одно, десятилетней давности, в Мэриленде».

«Зачем ты попросил его посмотреть?»

«Я этого не делал. Он сделал это сам».

"Почему?"

«Он любопытный парень».

«Проверяешь островных дикарей, да? Да, я знаю об этом. Два сатаниста съели работающую девушку». Он выдал некоторые подробности. «Мой компьютер редко работает правильно, но я звоню в военную полицию Гуама, и они подключаются к NCIC».

«Что вы думаете о сходстве?»

«Я думаю, у сатанинских психов есть какой-то сценарий».

«Есть ли доказательства того, что Бен увлекался сатанизмом?»

"Неа."

«Вы когда-нибудь видели доказательства сатанизма на Аруке?»

«Ни следа, все католики. Но Бен был на Гавайях десять лет назад

— кто знает, что за дерьмо он подцепил?

«Совершал ли он какие-либо поездки на материк?»

«Как в Мэриленде? Хороший вопрос. Я разберусь. Насколько мне известно, он убивал девушек на Гавайях и его так и не поймали. Насколько мне известно, ему повезло, что его поймали только за непристойное поведение».

Выражение моего лица заставило его улыбнуться.

«Вот что я имел в виду, когда говорил, что нужно вести себя нормально в промежутках».

«Когда?» — спросил я.

«Десять лет назад. Он заглянул в окно к какой-то даме со спущенными штанами и высунутым наружу членом. Он был в гвардии, и они этим занимались. Девяносто дней на гауптвахте. Так начинают многие сексуальные убийцы, не так ли? Наблюдают и дрочат, а потом переходят к более серьезным вещам?»

"Иногда."

« На этот раз». Он выглядел с отвращением. «Ладно, проведи с ним свой час. Окажи ему моральную поддержку».

Глава

27

За разбитой дверью был лабиринт маленьких, тусклых комнат и узких коридоров. Сзади была помятая дверь из листового металла, запертая на крепкий железный засов.

Лоран снял мои часы и опустошил мои карманы, положил мои вещи на стол вместе со своим пистолетом, затем отпер бар, поднял его и положил ключ в карман. Толкнув дверь, он пропустил меня, и я наткнулся на грязные серые прутья и серную вонь экскрементов.

Двухкамерная тюрьма, пара трехместных клеток, каждая с цементным полом, решетчатым полупрозрачным окном, двойной койкой, прикованной цепью к стене, засыпанной коркой дырой с подставками для пяток вместо туалета.

Потолки были высотой шесть с половиной футов. Черная плесень росла в трещинах и углах. Штукатурка была исцарапана десятилетиями каллиграфии ногтями.

Лоран увидел отвращение на моем лице.

«Добро пожаловать в Istanbul West», — сказал он без всякого удовлетворения. «Обычно парни не остаются здесь дольше нескольких часов, отсыпаясь после пьянки».

Ближайшая камера была пуста. Бен сидел на нижней койке другой, подперев подбородок рукой.

«Ну, ну, похоже, у нас произошло какое-то движение», — громко сказал Лоран.

Бен не двинулся с места.

Ключи снова звякнули, и вскоре я оказался в камере, запертый, а Лоран стоял снаружи и говорил: «Доверь мне свой кошелек и часы, док?»

Я улыбнулся. «А у меня есть выбор?»

«Спасибо за вотум доверия. Один час», — постукивая по своим часам.

«Я оставлю дверь открытой, чтобы ты мог кричать».

Он ушел. Внутри камеры вонь была сильнее, жара почти невыносимая.

Я попытался найти место, чтобы встать, которое позволило бы мне отдалиться от Бена, но теснота не позволила мне сделать это, поэтому я довольствовался тем, что держался на максимальном расстоянии от напольного туалета, пока изучал граффити. Имена, даты, ни одно из них не было недавним. Большое изображение преувеличенных женских гениталий над койкой. Сообщение сграффито: Вытащите меня из этой дыры!

Бен не двигался. Его взгляд был расфокусирован.

«Привет», — тихо сказал я. Хотя мой рост пять футов десять дюймов не дотягивал до потолка на несколько дюймов, я обнаружил, что горблюсь.

Тишина. Полная, как в поместье, но совсем не мирная. Уже через несколько секунд мои нервы закричали, требуя шума.

«Доктор Билл послал меня узнать, могу ли я что-нибудь для тебя сделать, Бен».

Он был совершенно неподвижен, даже не моргнул, волосы сальные, лицо в потовых дорожках. Мои подмышки уже были мокрыми.

"Бен?"

Я схватил его правую руку и убрал ее из-под подбородка. Жесткий и непреклонный, он сопротивлялся мне.

Никакой кататонии.

Я отпустил. Повторил приветствие.

Он продолжал игнорировать меня.

Еще три попытки.

Прошло пять минут.

«Хорошо», — сказал я. «Ты политический заключенный, который молчаливо относится к миру в знак протеста против несправедливости».

Ответа по-прежнему нет.

Я подождал еще немного. Его щеки ввалились — почти такие же впалые, как у Морленда, — а глаза смотрели отчужденно.

Никаких очков. Их у него забрали. Вместе со шнурками, ремнем, часами и всем прочим суровым. Гневный фурункул прорвался

на затылке.

Я продолжал смотреть на него, надеясь, что мой пристальный взгляд заставит его отреагировать. Его ногти были обгрызены почти до мяса, один большой палец был в крови. Он всегда был кусаться? Я никогда не замечал. Или Бетти Агилар сопротивлялась и отщипнула немного кератина? Подсказка, которую он пытался скрыть, жуя другие пальцы?

Я поискал на полу осколки ногтей. Ничего, кроме вкраплений грязи и царапин, но их могли выбросить в унитаз. Большие черные муравьи по одному под койкой. После зоопарка Морленда они были смехотворны.

На лице и руках нет ни царапины.

Цвет его кожи был плохим, но на нем не было никаких отметин.

«Насколько хорошо вы видите без очков?»

Тишина.

Медленно посчитайте до тысячи.

«Это не совсем поведение невиновного человека, Бен».

Ничего.

«А как же твоя семья?» — спросил я. «Клэр и дети».

Никакого ответа.

«Я знаю, что для тебя это был кошмар, но ты себе не помогаешь».

Ничего.

«Ты ведешь себя как дурак», — сказал я, как можно громче, не привлекая внимания Денниса. «Упрямый, как Морленд, но иногда стоит мыслить независимо».

Невольное вздрагивание.

А потом снова каменное лицо.

«Грехи отца», — продолжил я. «Люди уже проводят эту связь».

Его нижняя губа дернулась.

«Вина по ассоциации», — продолжал я. «Вот почему мне пришлось приехать сюда.

Морленд заперт в поместье, потому что Деннис боится того, что люди могут с ним сделать. Мы все заперты. Это стало отвратительно».

Тишина.

«Люди злятся, Бен. Это всего лишь вопрос времени, когда они начнут задаваться вопросом, что он доктор Франкенштейн, что он делает в этой лаборатории. Может быть, ЭннМари и Бетти были его идеей, а не твоей».

Губа отвисла, а затем захлопнулась.

Я дал ему еще несколько минут, затем подошел ближе и заговорил с его левым ухом.

«Если вы действительно так преданны, как выставляетесь, расскажите мне, что произошло. Если вы сами убили Бетти, просто признайте это и дайте им знать, что Морленд не имеет к этому никакого отношения. Если у вас есть другая история, расскажите и ее. Вы не поможете ни себе, ни кому-либо другому таким образом».

Ничего.

«Если только Морленд не имеет к этому никакого отношения», — сказал я.

Никакого движения.

«Может, и так. Все эти ночные прогулки. Бог знает, что он задумал.

Я видел его однажды ночью, в два часа ночи, он нес свою докторскую сумку. Лечил кого? И эти хирургические инструменты были его».

Еще один рывок. Сильнее.

Он резко повернул голову.

«Что?» — спросил я.

Он закрыл рот.

«Он изучает хищников. Возможно, его интерес не ограничивается насекомыми».

Он моргнул быстро и напряженно. Точно так же, как Морленд, когда нервничал.

«Он в этом заодно с тобой, Бен? Он тебя учил — доктор Арука.

Менгеле?»

Половинчатое покачивание головой превратилось в полное.

«Ладно», — сказал я. «Так зачем же так замыкаться?»

Возвращаемся к неподвижности.

«Ты хочешь, чтобы я поверил, что ты сделал это в одиночку. Ладно, я поверю тебе на данный момент. Ничего удивительного, я полагаю, учитывая историю твоей семьи».

Тишина.

«Твоя криминальная история тоже», — добавил я. «Некоторые сексуальные убийцы начинают как подглядывающие. Некоторые из них ищут новые способы справиться со своей импотенцией.

ЭннМари не подвергалась сексуальному проникновению, и я уверен, что Бетти тоже не подвергалась».

Еще больше моргания, словно для того, чтобы наверстать упущенное время.

«Деннис рассказал мне об аресте на Гавайях. Скоро об этом узнают все, включая Клэр и детей. И доктора Билла. Если он еще не узнал».

Он испустил горячий, кислый вздох.

Я заставил себя оставаться рядом.

«Чем еще вы тогда занимались? Вы когда-нибудь ездили на материк, когда были в Гвардии? Посмотреть достопримечательности — может быть, Вашингтон, округ Колумбия?»

Пустой взгляд.

«Подглядывающий Том», — сказал я. «Вивальди на террасе не отменяет этого.

Что бы вы там ни делали, это тоже всплывет, как только они начнут настоящую проверку».

Никакой реакции.

«Я упомянул округ Колумбия, потому что он находится недалеко от места под названием Виггсбург, штат Мэриленд».

Его глаза опустились вниз. Озадаченные? Огорченные? Затем они снова уставились прямо перед собой, такие же неподвижные, как и тогда, когда я вошел.

Я был весь в поту. Привык к серному смраду.

«Самое смешное, Бен, мне до сих пор трудно думать о тебе в таком ключе.

Несмотря на доказательства. Вам на самом деле нравится есть людей? Странно для человека , воспитанного вегетарианцем. Если только в этом и дело.

Он начал тяжело и часто дышать.

«Это твой способ дать Морленду пощечину?»

Он глубоко вдохнул, затаил дыхание. Его руки начали сжиматься и сжиматься, костяшки пальцев стали почти стеклянными. Я отступил назад, но продолжал говорить:

«Мозг, печень. Костный мозг? Как что-то подобное начинается? Когда это началось?»

Он изо всех сил старался сохранять спокойствие.

«Морленд многому вас научил в медицине. Это включало в себя вскрытие?»

Его грудь распухла, а кожа стала такой же серой, как пол камеры.

Затем он остановился.

Успокаивает глаза.

Сочиняет сам.

Еще один медленный счет. До двух тысяч.

Я стоял и смотрел на него.

Он прижал одну руку к грудине.

Его глаза внезапно прояснились.

Не с проницательностью.

Омываемый слезами.

Он затрясся, широко раскинул руки, словно приветствуя распятие.

Смотрит на меня.

Я отодвинулся еще дальше, спиной к стене. Не слишком ли далеко я зашел?

Его руки упали.

Отвернувшись, он прошептал: «Извините».

«За что, Бен?»

Долгое молчание. «Вникаю в это».

«Ввязываешься в это?»

Медленно кивок.

«Глупый», — сказал он едва слышно.

«Что было?»

«Вникаю в это».

«Убить Бетти?»

«Нет», — сказал он с внезапной силой. Он наклонился так низко, что его лоб коснулся колен. Затылок его был открыт, словно для топора палача. Казалось, нарыв уставился на меня, огненный глаз циклопа.

«Ты ее не убивал?»

Он покачал головой и пробормотал.

«Что это, Бен?»

"Но…"

«Но что?»

Тишина.

«Но что?»

Тишина.

«Но что, Бен?»

«Никто мне не поверит».

"Почему?"

«Вы этого не сделаете».

«Все, что я знаю, это факты, которые мне дал Деннис. Если вы не скажете мне иного, почему я должен верить в иное?»

«Деннис — нет».

«Зачем ему это ?»

Он поднял глаза, все еще поклонившись, лицо неловко скривилось. «Он знает меня».

«Тогда, если у вас есть алиби, предоставьте его ему».

Он выпрямился и снова уставился в стену.

Покачал головой.

«Что это?» — спросил я.

«Алиби нет».

«Тогда какова твоя история?»

Еще одно покачивание головой, затем тишина.

«Какое твое последнее воспоминание до того, как тебя нашли с Бетти?»

Нет ответа.

«Когда вы начали пить вчера вечером?»

«Я этого не сделал».

«Но когда они тебя нашли, ты был пьян».

«Они говорят».

«Ты не пил, но был пьян?»

«Я не пью».

«С каких пор?»

«Долгое время».

«С тех пор, как ты убирался в старшей школе?»

Нерешительность. Кивок.

«Вы были пьяны на Гавайях? Во время ареста «Подглядывающего Тома»?»

Он снова заплакал. Зарычал, напрягся и сумел сдержаться.

«Что случилось на Гавайях, Бен?»

«Ничего — это была большая… ошибка».

«Ты не подглядывал?»

Внезапно он так громко рассмеялся, что его затрясло, а койка задрожала.

Схватив себя за щеки, он потянул их вниз и сотворил грустное клоунское лицо, ужасно не сочетающееся со смехом.

«Большая ошибка. Большая, большая, большая ошибка».

После этого он замолчал, переходя от длительных приступов молчания к нелепому смеху.

Какой-то сбой?

Или притворяетесь?

«Я просто не понимаю этого, Бен. Ты утверждаешь, что не убивал Бетти, но, похоже, тебе ужасно комфортно быть подозреваемым. Может быть, это как-то связано с Морлендом. Я возвращаюсь в поместье, чтобы поговорить с ним » .

Я двинулся к двери камеры.

«Вы не поймете», — сказал он.

«Попробуй меня».

Он покачал головой.

«Что в этом такого чертовски глубокого, что ты не можешь с этим расстаться?» — спросил я. «Тот факт, что ты вырос в низком статусе, а теперь тебя снова считают отбросом общества? Конечно, это жестокая ирония, но то, что случилось с теми девочками, было гораздо более жестоким, так что простите меня, если я не проливаю слезы».

«Я...» Он снова покачал головой.

«Все возвращается на круги своя, Бен. Великое прозрение. Я психолог, я уже слышал это раньше».

«Ты… ты тратишь свое время. Доктор Билл — нет. Лучше отпусти меня».

"Почему?"

«У меня нет шансов. Из-за того, кто я есть, — из-за того, что ты только что сказал.

Семья негодяев, ребенок негодяев. До того, как меня забрал доктор Билл, меня хотели отправить в исправительную школу. Я... раньше делал плохие вещи.

«Плохие вещи?»

«Вот почему это имеет смысл для всех. Деннис знает меня, и он думает, что это сделал я. Когда они привели меня, их лица — лица всех».

Он снова посмотрел на стену. Приложил палец к губам и попытался ухватиться за то, что осталось от кутикулы.

«А что насчет их лиц?» — спросил я.

Палец вылетел. «Нет! Ты тратишь время зря! Они нашли меня там. С ней. Я знаю, что я бы не смог этого сделать, но они нашли

Я. Что я могу сказать? Я начинаю думать, что я...»

На этот раз он дал волю слезам.

Когда его рыдания утихли, я спросила: «Ты когда-нибудь делал что-то подобное раньше?»

"Нет!"

«Вы убили Энн-Мари Валдос?»

"Нет!"

«А как насчет «Подглядывающего Тома»?»

«Это было глупо ! Группа из нас из Гвардии была в отпуске на выходных; мы пошли в клуб в Вайкики. Все пили и веселились. Обычно я пил имбирный эль, на этот раз я подумал, что смогу... справиться. Выпил пива. Глупо.

Глупый. Потом еще один... Я тупой придурок, понятно? Мы пытались подцепить каких-то девушек, не смогли, пошли гулять в какой-то жилой район. Мне пришлось... захотелось помочиться. Нашел стену гаража, за каким-то домом. Окно в доме было открыто. Она услышала. Нас поймали — меня поймали. Остальные убежали.

Он посмотрел на меня.

«Это не звучит ужасно», — сказал я. «Если это действительно так».

«Так и есть. Это единственная грязная вещь, которую я сделал с тех пор, как... исправился».

«Какие у вас были отношения с Бетти?»

«Я знал ее. Знал ее семью».

«У нее была репутация дурацкой девчонки?»

"Наверное."

«Ты с ней дурачился?»

"Нет!"

«Никаких отношений?»

« Нет! Я люблю свою жену — моя жизнь чиста !»

«Ее ребенок не был вашим?»

«Я люблю свою жену! Моя жизнь чиста!»

«Повторение не сделает это таковым».

Он начал подходить ко мне, остановился. «Это правда».

«Вы знали, что у нее триппер?»

Удивление на его лице. Настоящее?

«Я не знаю об этом. Моя жизнь чиста».

«И как же ты оказался в парке с головой на внутренностях Бетти?»

«Я... это... это безумная история, ты никогда в нее не поверишь». Закрыв глаза.

«Просто иди. Скажи доктору Биллу, чтобы забыл обо мне. У него есть важные дела».

«Ты очень важен для него».

Он яростно замотал головой.

«Расскажи мне историю, Бен».

Голова продолжала трястись.

"Почему нет?"

Он остановился. Еще одна улыбка. Загадочная. «Слишком глупо. Я даже Клэр не мог сказать — сам бы не поверил».

«Попробуйте. Я привык к странным историям».

Тишина.

«Молчание лишь заставляет тебя выглядеть виноватым, Бен».

«Все заставляет меня выглядеть виноватым», — сказал он. «Если будешь держать рот закрытым, то не сможешь проглотить мух».

«Это Морленд вам сказал? Его цитаты обычно немного более элегантны».

«Нет», — резко сказал он. «Мой... отец».

«Какие еще мудрые слова сказал тебе отец?»

Не открывая глаз, он плотно прикрыл веки.

Лежу на койке, лицом к тонкому соломенному матрасу.

«Ладно», — сказал я. «Может, тебе все равно стоит приберечь это для своего адвоката.

Деннис вызвал государственного защитника из Сайпана. Это займет не менее двух дней, может больше. Что-нибудь, что ты хочешь, чтобы я передал Морленду, кроме того, чтобы я тебя бросил?

Никакого движения.

Я позвал Денниса.

Заместитель шерифа Эд Руиз вошел и достал ключ. «Скажешь что-нибудь?»

Я не ответил.

Беззубый рот презрительно скривился. «Вот так. Его старик тоже ничего не говорил, когда мы его сюда запихивали. Просто лежал там,

как он это делает. Как какой-то чертов кусок дерева. А потом, как только гас свет, он начинал видеть эти пьяные сны, крича о том, что что-то съедает его заживо».

Он вставил ключ в замок.

«Когда становилось так громко, что мы не могли этого выносить, мы поливали его шлангом, и это помогало на какое-то время. Потом он снова засыпал и снова впадал в белую горячку. Так всю ночь. На следующее утро он отрицал, что что-то сделал.

Через несколько дней он снова напивался, оскорблял какую-нибудь женщину или хватал ее, приставал к какому-нибудь парню и снова оказывался здесь, и все повторялось снова и снова».

Он подошел, указывая на Бена. «Единственная разница в том, что папа спал на верхней койке. Мы клали его на нижнюю, но он всегда находил способ забраться туда, независимо от того, насколько он был пьян. Потом, конечно, он скатывался посреди ночи, падал на задницу, разбивал голову. Но забирался обратно наверх, тупой придурок. Упрямый — глупый. Некоторые люди ничему не учатся».

Он усмехнулся и повернул ключ.

Позади меня Бен сказал: «Подожди».

Глава

28

Руис посмотрел на него с отвращением.

«Эй, убийца», — упираясь костлявой рукой в край двери камеры.

Татуировка USMC сверху.

«Сколько времени у меня осталось?» — спросил Бен.

«Доктор готов к работе».

«Я могу подождать», — сказал я. «Если он хочет мне что-то сказать».

Руиз сжал губы и посмотрел на часы. «Как хочешь. Восемнадцать минут».

Он задержался у двери.

«Мы возьмем все восемнадцать», — сказал я. Он ушел, очень медленно.

Когда я снова повернулся к Бену, он стоял на ногах, забившись в угол, рядом с унитазом.

«Вот эта история», — сказал он мертвым голосом. «Мне все равно, что вы об этом думаете, единственная причина, по которой я вам это рассказываю, — чтобы вы передали ее доктору Биллу».

"Хорошо."

«Хотя, скорее всего, ты этого не сделаешь».

"Почему нет?"

«Тебе нельзя доверять».

«Почему это?»

«То, как ты говорил о нем раньше. Он великий человек — ты даже не представляешь».

«Эй, — сказал я. — Если вы не доверяете мне донести сообщение, приберегите его для своего адвоката».

«Юристам тоже нельзя доверять».

«Тот, что на Гавайях, вам не понравился?»

«На Гавайях не было суда», — сказал он. «Я признал себя виновным, и охрана дала мне немного тюремного срока. Они сказали, что это не будет отражено в моем досье. Очевидно, им тоже нельзя доверять».

«Жизнь тяжела», — сказал я. «Я уверен, что семья Бетти думает так же».

Он уставился в грязную яму.

Я сказал: «Осталось шестнадцать минут».

Не меняя позиции, он сказал: «Когда мы вернулись домой с ужина, Клэр была расстроена из-за меня. Из-за того, что я заставлял ее играть. Она этого не показывала, но она такая. Я не должен был этого делать».

Заламывая руки.

«У нас была… размолвка. В основном она говорила, а я слушал, потом она пошла спать, а я остался, пытаясь читать. Чтобы избавиться от гнева. Иногда это срабатывает для меня… не то чтобы я сильно злился. И у нас не так много размолвок. Мы прекрасно ладим. Я люблю ее».

Слезы.

«Что ты читал?»

«Медицинские журналы. Доктор Билл дает мне свои, когда заканчивает. Мне нравится заниматься самообразованием».

«Какие журналы?»

«Журнал Новой Англии, Архив внутренней медицины, Тропическая Ежеквартальный журнал «Медицина».

«Вы помните какие-нибудь конкретные статьи?»

«Один по пилоростенозу. Другой по заболеванию желчного пузыря».

Он снова принялся сыпать медицинскими терминами, и вдруг почувствовал себя непринужденно.

«Как долго вы читали?»

«Может быть, час или два».

«Час или два? Это большая разница».

«Я... мы вернулись домой около девяти сорока. Размолвка заняла, может быть, еще минут десять — в основном, это была холодная тишина. Потом Клэр легла в постель к десяти — так что, я думаю, чуть больше часа. Может, часа полтора. Потом зазвонил телефон, какой-то парень сказал, что нужна срочная медицинская помощь».

«Во сколько это было времени?»

«Не знаю, когда я не работаю, я не смотрю на часы. Билл научил меня, что время ценно, но когда я дома, не обращать внимания на время — это моя свобода».

Он посмотрел на меня по-новому. По-детски. Жаждал одобрения.

«Понимаю», — сказал я, вспомнив стихотворение Одена, которое Морленд только что оставил мне.

О, пусть Время не обманывает тебя... норы Кошмара... голое Правосудие.

Он почесал щеку, потом грудь. Он пристально посмотрел в отхожее место, как будто хотел туда заползти.

«Вероятно, это было в одиннадцать тридцать», — сказал он. «Или около того».

«Кто звонил?»

«Какой-то парень».

«Вы не знаете кого?»

Он покачал головой.

«На таком маленьком острове, как этот, — сказал я, — я думаю, вы должны знать всех».

«Сначала я подумал, что это один из садовников поместья, но это был не он».

«Какой садовник?»

«Карл Слит. Но это был не он. Когда я сказал «Карл», он не ответил, и голос этого парня был ниже».

«Когда вы сказали «Карл», он не представился?»

«Он говорил быстро — очень расстроенный. И связь была плохой».

«Как междугородний звонок?»

Это его удивило. «Зачем кому-то звонить мне на междугороднюю связь? Нет, самые плохие звонки — это местные. С междугородней связью, если у вас есть спутниковая связь, все в порядке. Но большинство линий на острове старые и проржавевшие».

«Ладно», — сказал я. «Какой-то парень, которого ты не узнал, звонит тебе и кажется расстроенным...»

«Я ломал голову, пытаясь понять, кто это был, но не смог».

«Почему он расстроился?»

«Он сказал, что произошла чрезвычайная ситуация, сердечный приступ на Кэмпион-Уэй, недалеко от парка, и им нужна помощь».

«Он не сказал, у кого случился сердечный приступ?»

«Нет. Все произошло очень быстро — как будто он запаниковал».

«Почему он позвонил вам, а не Морленду?»

«Он сказал, что позвонил доктору Биллу, и доктор Билл уже едет, и попросил его забрать меня, потому что я был ближе к Кэмпиону. Поэтому я схватил свои вещи и пошел».

«Какие вещи?»

«Кризисный набор — электроды, адреналин, другие стимуляторы сердца. Я подумал, что начну делать СЛР, пока не приедет доктор Билл, а потом мы вдвоем...»

«Что случилось потом?»

«Я вышел из дома...»

«Клэр видела, как ты уходил?»

«Нет. Я сну… ушел как можно тише. Я не хотел разбудить ее или детей».

«Она слышала звонок телефона?»

«Не знаю... обычно она этого не делает. Телефон на кухне, а в спальне нет удлинителя. Мы ставим звонок на тихий режим на ночь».

«Как вы слышите экстренные вызовы, если нет пристройки к спальне?»

«Я чутко сплю, и мы обычно оставляем дверь в спальню открытой. Сегодня она была закрыта — Клэр закрыла ее, потому что была зла. Когда он зазвонил, я подбежала и сняла трубку после первого гудка».

Это значит, что никто не мог подтвердить звонок или временные рамки.

«Значит, ты ушла со своей аптечкой», — сказала я.

"Да."

«Вы шли пешком или ехали?»

«Поехал. Я добрался до парка минут через пять после звонка».

«Близко к полуночи».

«Должно быть. Было очень темно, на острове нет уличных фонарей, кроме Фронт-стрит. Сначала я ничего не видел, боялся, что сбил пациента, поэтому припарковался и пошел пешком. Подойдя ближе, я увидел кого-то, лежащего на обочине дороги».

«Всего один человек? А что насчет звонившего?»

«Больше никого. Я предположил, что тот, кто вызвал его, струсил. И я подумал, что доктору Биллу понадобится еще несколько минут, чтобы добраться туда, поэтому я подошел, открыл свой набор, готовый начать, и кто-то схватил меня».

«Как тебя схватили?»

«Вот так». Обхватив левой рукой шею, он грубо имитировал удушающий захват, применяемый полицейским.

«Левая рука?»

«Э-э, нет, это было с этой стороны». Переворачивая захват. «Думаю, это было справа — я не уверен. Это было так внезапно, что я потерял сознание. Следующее, что я помню, это лицо Денниса, смотрящего на меня сверху вниз, выглядящего очень странно. Сердито.

Другие люди, все они смотрят на меня сверху вниз, моя голова кажется, что она вот-вот взорвется, а шея затекла, и я думаю, что со мной что-то случилось, и они здесь, чтобы спасти меня. Но их лица, их глаза суровы. Потом кто-то, кого я не вижу, называет меня «убийцей». И они все смотрят на меня так, как смотрели на меня, когда я был таким, как они смотрели, до того, как я изменился».

Я подождал немного, прежде чем спросить: «Что-нибудь еще?»

«Вот и всё… отличная история, да?»

«Единственное, что можно сказать в пользу этого, так это то, что если вы ее убили, это точно не было преднамеренным. Если бы это было так, вы бы подготовили что-то полезное».

Его улыбка была печальной. «Да, отличный планировщик. Так что мне делать?»

«Расскажите эту историю своему адвокату и посмотрите, что он скажет».

«Ты скажешь доктору Биллу? Мне важно, чтобы он знал, что я невиновен».

«Я ему скажу».

"Спасибо."

Я услышал шаги.

«Могу ли я еще что-то сделать для тебя, Бен?»

Он прикусил губу. «Пусть доктор Билл скажет Клэр, что я извиняюсь. За то, что заставил ее играть... за все».

«Хочешь ее увидеть?»

«Нет. Не так — попроси ее что-нибудь передать детям. Что я уехал в командировку». И снова навернулись слезы.

Эд Руис открыл металлическую дверь. «Время вышло».


По дороге обратно в офис он сказал: «Развлекаешься?»

«Настоящий взрыв», — сказал я. «В следующий раз я принесу с собой растяжки и смешные шляпы».

Он впустил меня. Деннис был за своим столом. Он положил трубку, выглядя раздраженным.

«Время проведено с пользой?» — спросил он меня.

Я пожал плечами.

«Ну, гайки уже закручиваются. Доктор Билл делает свое дело».

«Что это такое?»

«Мне только что звонили из Оаху. Ландау, Кавасаки и Болт. Мощная юридическая фирма, старший партнер — какой-то болтун по имени Альфред Ландау. Прилетаю через пару дней — вычеркну государственного защитника».

«Лете в Стэнтон?»

«Нет, на Сайпан на чартерном самолете, а потом частная яхта доставит его на оставшуюся часть пути. Если она не влезет в замочную скважину гавани, я уверен, они найдут способ доставить его на берег». Он постучал по телефонной трубке. «Должно быть, здорово быть богатым. Давай я отвезу тебя обратно».


Когда мы вышли наружу, нас перехватил Том Кридман. На нем была белая рубашка-поло, белые шорты и теннисные туфли. Не хватало только ракетки. Вместо этого в одной руке он нес тонкий черный кейс, а в другой — карманный магнитофон. Толпа на набережной немного рассеялась. Несколько отставших остались на южном конце. Среди них были Скип Амальфи и Андерс Хейгуд. Скип указал на место, где нашли ЭннМари Валдос.

«Том, ты едешь на Уимблдон?» — спросил Лоран.

«Да, я и королева — есть минутка, Деннис?»

«Даже не половина — ну же, доктор».

Кридман заблокировал меня. «Видите подозреваемого, доктор Делавэр?»

«Поехали», — сказал Деннис, направляясь к своей машине.

Кридман не двинулся с места. «Хотите кофе, доктор Делавэр?»

«Конечно», — сказал я.

Удивительно для них обоих.

«Отлично», — сказал Кридман. «Давайте танцевать буги-вуги».

«Я забираю его обратно», — сказал Деннис. «Для его же безопасности».

«Я заберу его обратно, Деннис».

"Ни за что-"

«Я рискну», — сказал я.

«Вы не можете себе этого позволить», — сказал Деннис.

«Нет?» — сказал я. «Какой закон вы используете, чтобы ограничить мои передвижения?»

Он помедлил секунду. «Важный свидетель».

«К чему?»

«Вы говорили с ним».

«С вашего разрешения. Давайте позвоним господину Ландау и посмотрим, что он скажет по этому поводу».

Огромные плечи Денниса расправились еще шире. Он коснулся своего ремня, посмотрел вверх и вниз по Фронт-стрит.

«Ладно», — сказал он свирепо. «Ты сам по себе».


Мы с Кридманом прошли мимо Кэмпион-Уэй к следующей дороге без опознавательных знаков.

Прошли гневные взгляды и бормотание.

«Ох, — сказал он. — Туземцы беспокойны».

«Вы довольно спокойно к этому относитесь».

«Почему бы и нет? Я не имею ничего общего со старым добрым доктором Биллом. Наоборот, тот факт, что он меня выселил, играет мне на руку».

Он ухмыльнулся, а затем продолжил: «Тебе, с другой стороны, нужно быть осторожнее. Но я здесь, чтобы постоять за тебя, приятель». Расстегнув молнию на атташе, он откинул клапан и показал массивный хромированный автоматический пистолет.

«Шестнадцать выстрелов», — весело сказал он. «Уверен, этого будет достаточно в случае гражданских беспорядков. Очень немногие из местных владеют оружием. Безопасное место и все такое».

«Вы обычно носите с собой?»

«Только в периоды стресса».

«Принесешь его с собой?»

«Купил на Гуаме по выгодной цене. Владелец — лейтенант армии, у которого были долги. Заботился о нем великолепно».

Он застегнул молнию на чемодане. «Я просто на холме».

«Довольно близко к месту убийства».

«Недостаточно близко».

"Что ты имеешь в виду?"

«К тому времени, как я добрался туда, толпа была уже плотной — не было никаких шансов подобраться поближе. Мне бы хотелось поближе рассмотреть лицо мистера Ромеро сразу после того, как его поймали. Редакторы любят такую непосредственность. Пустоту в глазах психопата».

«Я уверен, ты сможешь что-нибудь придумать».

Его улыбка померкла. «Это не очень-то любезно, Алекс».

Я подмигнул.

Его круглое лицо оставалось сердитым, даже после того, как он снова улыбнулся. «Но я понимаю. Когнитивный диссонанс, должно быть, болезнен для тебя. Приехать сюда, ожидая Острова Удовольствий, а получить Освенцим. Бен сказал что-нибудь в оправдание?»

«Ничего, что могло бы заинтересовать редактора».

«Какой извращенец», — продолжил он. «Режет их, а потом ест ».

«Вы когда-нибудь видели что-то подобное?»

Дорога стала круче, и хотя он поддерживал атлетический темп, его дыхание становилось громче. «Видите что?»

«Каннибализм».

«На других островах? Нет».

«Я имел в виду то время в Штатах, когда вы занимались расследованием преступлений».

«Я говорил, что когда-либо занимался расследованием преступлений?»

«Я думаю, ты это сделал. Когда мы встретились в первый раз».

«Я думаю, что нет. Не мое мясо — простите за шутку. Нет, Алекс, я занимался политикой.

Собака ест собаку. Он рассмеялся. « Ты видел это раньше?»

Я покачал головой.

«Все когда-нибудь случается в первый раз», — сказал он.

Мы поднимались на холм, проходя мимо небольших домов, детей, собак, кошек.

Женщины с испуганными глазами прижимали к себе детей, когда мы приближались.

Шторы на окнах внезапно опустились.

«Тск, тск», — сказал он. «Потерянный рай».

Глава

29

Его дом был наверху, где улица заканчивалась тупиком, бледно-голубой коттедж с полным видом на океан, обнимаемый розовыми олеандрами и желтыми гибискусами. Volkswagen bug стоял в конце разбитой каменной подъездной дорожки. Большая часть прилегающей территории была захвачена плющом и цветущими виноградными лозами. Ближайший дом находился в ста футах от него, отделенный расколотым деревянным забором.

Внутри была другая история: свежевыкрашенные белые стены, черные кожаные диваны, восточные ковры, которые заставляли виниловый пол выглядеть лучше, чем он был на самом деле, постеры ограниченного тиража, тиковая и лакированная мебель. В шкафу-кухне рядом со столовой на чугунной потолочной полке стояли дорогие медные кастрюли.

Немецкие столовые приборы в деревянном футляре украшали прилавок. Вся бытовая техника была европейской и выглядела совершенно новой.

«Позвольте мне налить вам выпить», — сказал Кридман, направляясь к переносному бару из латуни и стекла.

«Просто кола».

Он налил себе газировку и сделал себе двойной скотч. Джонни Блэк.

Лед из небольшого шведского морозильника с хромированной панелью.

Я осмотрелся. Основное пространство представляло собой офис-гостиную. Компьютер и принтер, аккумуляторная батарея на тысячу ватт, латунный рефлекторный телескоп, стереосистема, стойка для компакт-дисков, немецкий двадцатидюймовый телевизор, подключенный к толстому кабелю, который тянулся через потолок.

«У меня была тарелка, — сказал он, — но ее сдуло ветром».

«Похоже, вы обосновались здесь надолго».

«Мне нравится жить хорошо. Лайм с этим?»

"Конечно."

Он принес напитки, и мы сели. Океан был прекрасно виден через широкое окно.

«Лучшая месть», — сказал он, отпивая. «Жить хорошо».

«Кому отомстить?»

«Тот, кто этого заслуживает». Он сделал долгий, медленный глоток и осушил свой стакан. Пососав кубик льда, он провел им по рту.

«Итак, что я могу для вас сделать?» — спросил я.

«Ничего, Алекс. Просто пытаюсь быть дружелюбным. Американцы, уроды, и все такое. Жаль, что мы не успели побыть вместе до твоего отъезда».

«Кто сказал, что я ухожу?»

Он улыбнулся. «А ты нет?»

«В конце концов. А как насчет тебя?»

«У меня нет графика — это одно из преимуществ фриланса».

«Звучит неплохо».

"Это."

Мы выпили, и он осушил свой стакан. «Могу ли я предложить вам еще один?»

"Нет, спасибо."

«Не возражаю, если я это сделаю».

Он налил себе еще порцию скотча и вернулся.

«Это действительно нечто, не правда ли, этот кровавый фестиваль. Думаю, теперь я в теме преступлений. В Вашингтоне меня это никогда не привлекало, потому что подавляющее большинство преступников были полными идиотами. Полиция и прокуроры тоже не были гением».

«Умны ли политики?»

«Некоторые из них», — рассмеялся он. «Несколько».

«Николас Хоффман?»

Он сделал большой, медленный глоток. «Достаточно умно, насколько я слышал. Так когда ты собираешься уходить?»

«Я пока не уверен, Том».

«И что же происходит с вашим проектом с Морлендом?»

«Проекта особо нет».

«А в чем вообще дело?»

«Просматриваем его файлы, чтобы найти темы».

«Темы?»

«Модели заболеваний».

«Психическое заболевание?»

«Все виды».

"Вот и все?"

«Вот и все».

«А если вы нашли закономерности, то что тогда?»

«Мы бы написали об этом для медицинского журнала. Может быть, для собственной книги. Как продвигается твоя собственная книга?»

"Большой."

«Собираетесь добавить главу об убийствах?»

«Тебе лучше в это поверить.… Ну, как Робин?»

"Отлично."

«С собачкой тоже можно?»

"Большой."

«Есть ли вероятность, что Морленд подговорил Бена убить этих девушек?»

Я преувеличил свое удивление. «С чего бы ему?»

Он поставил напиток, выпрямил ноги, подался вперед. «Давай посмотрим правде в глаза, Алекс, этот парень странный».

«Он немного другой».

«Как будто Норман Бейтс был другим. Это место — эти жуки. И что, черт возьми, он делает целый день в этой лаборатории? Это точно не медицина, потому что Бен занимается большинством медицинских ситуаций — или, по крайней мере, занимался, пока не пришла Пэм. Так чем же старик занимается целый день?»

"Я не знаю."

«Да ладно, ты же с ним работала».

«В отдельных зданиях».

«Что он скрывает?»

«Я не знаю, скрывает ли он что-либо».

Его усы были загнуты вниз. Черная линия была такой же плоской, как каракули жирным карандашом, но он все равно ее разгладил.

«Он, наверное, рассказал тебе о том, как Бен меня доставал. Наверное, выставил меня вором».

«Он сказал, что ты что-то ищешь. Так и было?»

"Конечно. Инстинкты репортера. Потому что в ту минуту, как я добрался до этого места, у меня появилось странное чувство".

"О чем?"

«Просто общая странность. И, очевидно, я был прав. Все эти добрые дела, а его лучший мальчик — серийный убийца. Люди в ярости, Алекс. Если тебя волнует эта красивая леди и этот милый маленький пёсик, ты немедленно отправишься обратно в Лалаленд».

Голос его оставался тихим и ровным, но глаза были похожи на прожженные дыры в полотне.

«Это звучит почти как предупреждение, Том».

«Слово мудрому, Алекс. Стратегическая оценка на основе имеющихся данных».

Я улыбнулся. «И это звучит как-то по-корпоративному. Почти как квартальный отчет».

Он потянулся за скотчем. Промахнулся, нащупал, схватил, выпил. Когда он опустил стакан, его нижняя губа была влажной и блестящей. «Полагаю, мне лучше отвезти тебя обратно в Weird Castle».

«Полагаю, что так».

Мы вышли из дома, он пошел впереди меня и сел в VW. Двигатель завизжал, но не завелся.

«Черт, — сказал он без тени сожаления. — Должно быть, батарея села.

Я бы позвал Гарри или Скипа, чтобы они подпрыгнули, но они вернулись в город вместе со всеми остальными».

«Я пойду пешком». Я двинулся по дороге.

«Я чувствую себя ужасно», — крикнул он мне вслед. Когда я оглянулся через плечо, он улыбался.


Облака двигались прямо над береговой линией, воздух был теплым и липким.

По пути к гавани я никого не встретил, но бродячая желтая дворняга с серой мордой некоторое время плелась рядом, а затем убежала, когда я добрался до Фронт-стрит.

Группа молодых людей, стоявших возле перекрестка, наблюдала за мной, покуривая сигареты, ворча, когда я проходил мимо, и игнорируя мое «доброе утро».

Полицейская машина Денниса все еще была припаркована перед муниципальным центром. Он не хотел играть в такси.

Я принял приглашение Кридмана, чтобы проверить его. Он хотел, чтобы я был там по той же причине.

Накачивайте меня и предупреждайте.

А потом высадить меня на берег.

Его декор говорил о том, что кто-то хорошо ему платит. Его реакция на мою шутку о квартальных отчетах сказала, что это, вероятно, был Stasher-Layman.

Было ли ошибкой дать ему знать, что я этим занимаюсь? Неважно, я скоро уйду.

Я шел вдоль доков, игнорируя взгляды. Дверь муниципального центра открылась, и вышел Деннис, за ним трое невысоких мужчин, один среднего возраста, остальные в возрасте двадцати с небольшим. Все они были одеты в тонкие рубашки и джинсы и бурно разговаривали, пока Деннис пытался их успокоить.

Мужчина средних лет топнул ногой, помахал кулаком и закричал. Деннис что-то сказал, и кулак снова помахал. Мужчина указал и коснулся своего сердца. Деннис положил руку ему на плечо. Мужчина сердито отмахнулся.

Люди начали переезжать с улицы.

Деннис бросил на них сердитый взгляд, и они очень медленно разошлись.

Старший мужчина снова топнул ногой и коснулся своего сердца. Один из молодых мужчин повернулся, и я увидел его лицо: простое, круглое, прыщавое.

Несомненное сходство с Бетти Агилар.

Деннис провел их обратно внутрь, а я продолжил путь на юг. Я не успел отойти далеко, как услышал шаги позади себя. Быстрый взгляд назад: несколько молодых людей, мимо которых я прошел на перекрестке. Четверо из них, руки в карманах, быстро продвигались.

Я остановился, непонимающе посмотрел на них, а когда это их не остановило, попытался пристально на них посмотреть.

Они продолжали прибывать.

Я перешел улицу и оказался перед Trading Post. Здание было оклеено желтой криминальной лентой. Некоторые вещи были одинаковыми везде.

Бар «У Слима» тоже был закрыт, но несколько любителей пива слонялись по гравийной площадке, служившей парковкой таверны.

Четверо мужчин позади меня помедлили, а затем побежали дальше.

Я изменил направление и направился обратно к центру.

Молодежь набрала скорость. У одного из них в руке что-то было. Короткая деревянная дубинка — как у полицейского, но обрез.

Я побежал.

Они тоже. Их рты были открыты, а глаза неподвижны.

Полицейский участок находился недалеко, но прихлебатели у Слима могли стать проблемой.

Когда я приблизился, они сомкнули ряды, образовав живую стену.

Среди них был и Скип Амальфи, он покраснел и поджал губы в попытке рыгнуть.

Рядом с ним Андерс Хейгуд, невозмутимый и рассудительный, в серых глазах светилось веселье.

Мальчики за моей спиной что-то крикнули.

Толпа «Слима» двинулась вперед.

Пойман в середине.

Еще крики, громкий ропот, а затем чей-то голос перекрыл все это:

«Идиоты!»

Жаки Лоран прорвалась сквозь толпу «Слимс». Выше большинства мужчин, она носила заляпанный жиром фартук поверх своего цветастого платья и чем-то размахивала.

Большая чугунная сковорода.

Кто-то из толпы Слима что-то сказал.

Она оборвала его: «Заткнись, придурок ! Что ты делаешь ? »

Четверо молодых людей были достаточно близко, чтобы я мог слышать их тяжелое дыхание.

Я резко обернулся.

Тот, что с дубинкой, вышел вперед, делая небольшие круги оружием. У него была борода-перо и длинные волосы. Некоторые пуговицы на его рубашке отсутствовали, обнажая безволосую грудь.

Джеки была рядом со мной. «Игнасио!»

Она схватила дубинку. Игнасио держал. Она потянула.

Кто-то засмеялся.

Она скривила губы. « Важные шишки. Большие герои. Нападают на невинного парня».

«Кто сказал, что он невиновен?» — сказал один из поклонников Slim. «Он живет там наверху » .

"Ага."

«Да, мать твою...»

«Ну и что?» — сказала Жаки. «Ну и что ?»

«Так он…»

"Что?"

«А—»

« Что, Генри? Так он гость в замке? Так что это значит?

Что мы ведем себя как животные?»

« Кто-то ведёт себя как животное», — сказал Скип, — «и это не...»

«Заткнись — посмотри, кто говорит » .

Ноздри Скипа открылись. «Эй...»

«Эй, ты сам. Заткнись и слушай. Ты животное, а это животное — свинья » .

Скип двинулся вперед. Хейгуд удерживал его, напрягая толстые руки.

«Давай, большой человек», — сказал Джеки, дергая дубинкой. «Ты собираешься напасть на меня? Женщина со сковородкой ? Вот как ты кайфуешь? Или мочиться на женщин — это твое единственное занятие?»

Лицо Скипа без подбородка побледнело, и он задергался в хватке Хейгуда.

Хейгуд что-то сказал, и Скип издал звук голодного ребенка, отказавшегося от ужина.

« Большая шишка», — сказала Жаки. «Большая шишка с твоим мочевым пузырем. Каждый раз, когда женщина идет на пляж, ты следуешь за ней и писаешь возле ее одеяла. Как собака, метящая территорию. Очень смело».

Скип бросился вперед. Хейгуд удержал его, и некоторые другие мужчины присоединились к нему, чтобы удержать его.

«Полегче, чувак», — сказал один из них.

«Давай», — сказала Джеки, внезапно вырывая у Игнасио дубинку и размахивая ею вместе со сковородой. «Иди ко мне, Скип. Тебе нравится быть крутым с женщинами, да? Может, ты как-то связан с Бетти, крутой парень».

Скип зарычал, а Хейгуд что-то сделал с его плечом, отчего его лицо обмякло.

«Как собака», — сказала Жаки. «Тянется за каждой новой женщиной, писает

— ты думаешь, это смешно?

Она обвела взглядом остальных мужчин: «Кто-нибудь из вас находит это смешным?

Пописать на пляже возле женского одеяла? Это случалось с кем-нибудь из твоих сестёр? Или с твоими мамами? Потому что он сделал это со мной, когда впервые пришёл...

Помнишь это, Скип?

Возвращаясь к остальным: "Это, по-вашему, храбрость, парни? Мочиться на женщин и избивать невинных мужчин?"

Тишина.

« Большие крутые мачо-мужчины. Напали на гостя — в чем его преступление? В гостях?

Как ты думаешь, как этот остров сможет когда-нибудь развиваться, если ты так относишься к людям?»

Мужчины избегали ее взгляда.

Скип потирал плечо. Хейгуд развернул его и попытался отодвинуть. Скип оттолкнул руку Хейгуда, но пошел.

Джеки уставилась на толпу Слима, пока она не начала распадаться. Вскоре не осталось никого, кроме четырех юношей, которые преследовали меня. Тот, кого звали Игнасио, уставился на копилку в руке Джеки. Она направила на них сковородку.

«Вам должно быть стыдно. Я бы лучше рассказал вашим матерям».

Один из юношей начал ухмыляться.

«Думаешь, это смешно, Дуэйн? Я сначала расскажу твоей маме » .

«Иди вперед…»

«Хочешь, чтобы я это сделал? Правда, Дуэйн? Сначала я расскажу ей о том, что я видел на Норт-Бич».

Рот Дуэйна захлопнулся. Остальные мальчики уставились на него.

«Да, и что?» — сказал он.

«Да, так вот». Джеки постучала сковородой по твердому бедру. «Ты действительно хочешь, чтобы я это сделала, Дуэйн?»

«Чт…?» — сказал один из мальчиков, хихикая. «Чтó ты делаешь, Дуэйн?»

«Ничего».

«Конечно , ничего», — сказала Джеки, и нос Дуэйна дернулся.

«А, черт, — сказал он. — Давайте убираться отсюда нахер».

«Хорошая идея», — сказала Жаки. «Все вы — убирайтесь».

Они ускользнули, а остальные мальчики окружили Дуэйна, пока он их ругал.

Когда они уже прошли далеко от центра поля, Жаки повернулась ко мне лицом.

«А что ты, по-твоему, делал?»

«Пешком домой».

«Сейчас не время играть в туристов».

«Я это понимаю».

Она осмотрела бумажник, нахмурилась и положила его в карман. «Пешком всю дорогу до замка?»

«Моя поездка не состоялась».

Она озадаченно посмотрела на меня.

Я рассказал ей о Кридмане.

«Что вам от него было нужно ?»

«Он пригласил меня».

Выражение ее лица говорило, что я кретин.

«Пойдем, я попрошу Денниса или помощника отвезти тебя».

«Деннис уже предложил», — сказал я. «Я ему отказал, так что сомневаюсь, что он захочет».

Она что-то соскребла со дна сковороды. Взмахнула прибором, словно собираясь размозжить мне голову.

«Мужчины», — сказала она. «Почему все должно быть соревнованием? Давайте, мы пойдем и спросим его еще раз. Он это сделает. Он воспитан на Пятой Заповеди».

Ее пальцы тыкали мне в поясницу. Сильная. Ее кожа была кремовой и гладкой, ее тело большое и сильное. Ей было восемнадцать, когда она родила Денниса, но даже вблизи она могла сойти за его сестру.

«Ну же, — сказала она, — я не могу быть здесь вечно».

Она шла очень быстро, размахивая кастрюлей полукругом, ее большая грудь вздымалась, рот слегка приоткрылся.

Я спросил: «Что ты видел, как этот парень, Дуэйн, делал на Норт-Бич?»

Она ухмыльнулась.

«Никогда его толком не видел. Слышал его». Усмехнулся. «Валяет дурака со своей подружкой».

«Это необычно?»

«Не для Норт-Бич. Дети ходят туда постоянно».

Избегаете Саут-Бич из-за убийства?

«Так в чем же была главная угроза?» — настаивал я.

Она рассмеялась, высоко и по-девичьи. Это расслабило ее лицо и заставило ее казаться еще моложе. Придвинувшись ближе ко мне, она сказала: «Большая угроза, доктор Делавэр, заключалась в том, что мальчик не был хорош в этом. Его девушка была не очень счастлива с ним».

Еще больше смеха, когда ее бедро толкнуло мое. «Знаете, бам-бам, спасибо, мэм?»

«Ага», — сказал я.

«А», — улыбнулась она, сжимая дугу сковороды и почесывая бок.

Ее платье задралось, обнажив смуглую ногу. «Ах».

Глава

30

Она первой пошла в центр. Я просунула голову, увидела Денниса, сбившегося в кучу с семьей Бетти, и быстро отступила.

Я ждал рядом с полицейской машиной, не сводя глаз с улицы. Над набережной воцарилась тишина. Дождевые облака, казалось, оседали.

Через несколько минут вышел заместитель шерифа Эд Руис и сказал: «Пошли».

Поездка в имение была молчаливой. Он остановился перед большими воротами.

«Достаточно ли этого?»

«Спасибо», — я вышел.

«Когда ты покидаешь Арук?»

«Как только прибудут лодки».

Он высунул голову из машины. «Слушай, я ничего не имею против доктора Билла.

Он помог моей дочери выбраться из очень плохой ситуации несколько лет назад. Поцарапалась о коралл, получила инфекцию, мы думали, что она потеряет ногу, пока он ее не спас.”

Его беззубый рот скривился внутрь.

«Я передам ваши приветы», — сказал я.

«Но все меняется, понимаете? Не все на него злятся. Некоторые знают его лучше, чем другие».

«Те, кому он помог напрямую?»

«Да. Но другие, они не знают». Он позволил колесу вращаться обратно. «Бен сделал этих девушек, и ты это знаешь».

«Допустим, он это сделал. Какое отношение к этому имеет доктор Билл?»

Тишина.

«Вы думаете, он как-то в этом замешан?»

Он не ответил.

«Но люди говорят, что это так?»

«Люди говорят».

«Возможно», — сказал я, — «кто-то хочет, чтобы доктор Билл ушел, и это золотой шанс избавиться от него».

"Почему?"

«Потому что он владеет слишком большой частью острова».

«В этом-то и суть », — сердито сказал он. «У него чертовски много всего. Ничего особенного, и с каждым годом все меньше. Люди устают хотеть.

Те, кто хочет, пусть думают о тех, кто получил».


Глэдис вела ручную щетку для ковров по площадке второго этажа, выглядя усталой, но двигаясь быстро. Когда я приблизился к двери в свой номер, она приложила палец к губам.

«Робин дремлет», — прошептала она. «Вот почему я использую это вместо пылесоса».

«Спасибо, что рассказали», — прошептал я в ответ.

«Могу ли я приготовить вам обед?»

«Нет, спасибо. Доктор Билл здесь?»

«Где-то. Клэр зашла его навестить, принесла нам КиКо, чтобы мы о нем позаботились. Я посадила его в клетку в прачечной. Клэр взяла с собой детей — бедняжек, таких напуганных. Робин разрешила им играть со Спайком».

Она выглядела готовой заплакать. «Деннис обещал, что кто-то за ними присмотрит.

Так кого же он посылает? Элайджа Мун, все зовут его Муджа. Он должен быть помощником шерифа, но он мой ровесник, у него живот до сих пор.

Какую пользу может принести толстый старик?

Я начал спускаться по лестнице, но остановился.

"Глэдис?"

«Да, доктор?»

«Вы готовили еду для сенатора Хоффмана, когда он был командиром базы».

«Я была старшим поваром, матросы работали под моим началом», — нахмурилась она.

«Тяжелая работа?»

«Ему нравилась его фантазийная еда. Все приправлено соусом, всегда должно было быть что-то новое.

Раньше мы заказывали очень дорогую говядину из Японии — коровы, которые целый день ничего не делают, только сидят и едят рис».

«Говядина Кобе».

«Правильно. И овощи, о которых вы никогда не слышали, и устрицы, и всевозможные дорогие морепродукты. Ничего местного, заметьте. Он привозил своих крабов из Орегона — крабы Дандженесса. Омары из Новой Англии. Филиппинские гребешки. Он всегда вырезал рецепты из журналов и отправлял их мне.

«Попробуй это, Глэдис». Почему ты спрашиваешь?

«Мне просто было интересно, какие у него были отношения с доктором Биллом. В тот вечер, когда мы ужинали на базе, они поговорили наедине, и доктор Билл потом был очень расстроен».

«Я знаю», — сказала она. «На следующий день он ничего не ел ни на завтрак, ни на обед. И он был таким худым изначально».

«Есть идеи почему?»

«Нет. Но он никогда не любил Хоффмана». Ее глаза затуманились. «Я не верю, что Бен что-то сделал, сэр».

«Люди в деревне так делают».

«Тогда они глупые».

«Несмотря на все достижения доктора Билла, к нему испытывают много неприязни».

Она сжала щетку, и мягкая кожа ее рук задрожала.

«Неблагодарные бездельники ! Доктор Билл пытался заставить их работать, но они не хотят об этом знать, не так ли? Вы знали, что он предлагал бесплатную аренду на Торговом посту, и вряд ли кто-то был заинтересован? Даже те, кто арендовал киоски, почти не появлялись, за исключением тех, чтобы обналичить эти чеки на социальное обеспечение . Правительство продолжает присылать эти чеки, почему кто-то должен беспокоиться? Наглость, чтобы обижаться на него!»

Гнев лишил ее голоса шепота. Она зажала рот рукой.

«Что касается проблем Бена, то очень жаль доктора Билла и Хоффмана», — сказал я. «Было бы неплохо иметь друзей на высоких должностях».

«Много хорошего он сделал», — сказала она. «Этот был всегда для себя. Приходил сюда, ел еду доктора Билла и жульничал в карты. Незаконные сигналы на мосту, можете в это поверить? Он не был джентльменом, доктор».

«Знал ли доктор Билл, что он обманул?»

«Конечно, я так и знаю! Он шутил со мной по этому поводу, говоря:

«Николас думает, что он дурачит меня, Глэдис». Я сказала ему, что это ужасно, что он должен положить этому конец. Он рассмеялся, сказал, что это неважно».

«Жульничество в бридж», — сказал я. «И жена Хоффмана согласилась».

«Нет, она... это было...» Она покраснела. «Какое дело! Позор! Половину времени Хоффман сам напрашивался. Играл в теннис и загорал, заказывал еду на кухне, как будто я все еще работаю на него. Как будто все здесь было его».

Рука снова зажала ей губы. На этот раз она покраснела.

«Все?» — спросил я.

«Знаете, большая шишка — привык, чтобы все было по-его. Я вам еще кое-что скажу, доктор Делавэр: этот человек был бессердечным. Когда я еще был его поваром, разбился самолет, полный моряков — мужчины, их жены и дети, возвращавшиеся в Штаты». Она опустила руку.

Катастрофа, о которой упомянул Морленд после аварии Пикера. Тысяча девятьсот шестьдесят третий год.

«Все эти люди», — сказала она. «Трагедия. Так что же сделал Хоффман? Тем вечером он прислал ящик гребешков на льду и приказал мне приготовить ему coquilles St. Jacques».

Она продолжила подметать. «Мисс Кастанья сказала, что вы скоро уйдете. Мне жаль. По тому, как вы обращаетесь с мисс Кастанья, я могу сказать, что вы джентльмен.

И нам нужно больше доброты».

«На Аруке?»

«Во всем мире, доктор. Но Арук был бы хорошим местом для начала».


Я был удивлен, обнаружив Морленда в своем кабинете, развалившимся в кресле и читающим журнал патологии. Он был похож на скелет, покрытый воском.

Отложив журнал, он резко выпрямился. «Как Бен?»

Я подвел итоги своего пребывания в камере.

Он ничего не сказал. Содержание журнала было на обложке, и он обвел статью: «Доказательства в виде пятен крови».

«Исследования в области обороны?» — спросил я.

«Кто-то позвонил ему в экстренном случае? Кто-то, кто звучал как Карл?»

«Вот что он сказал».

Его пальцы выглядели хрупкими, как воробьиные лапки. Они трещали, когда он их сгибал. «То есть ты ему не веришь?»

«То есть это не такая уж и история, Билл».

Прошло много времени.

«Разве это не говорит вам, — сказал он, — что он невиновен? Конечно, такой умный человек, как Бен, мог бы состряпать первоклассную историю, если бы его целью было избежать наказания».

«Он умен, но он также очень проблемный», — сказал я. «Выпивка когда-то была для него проблемой, и он, очевидно, остро на нее реагирует сейчас. И у него есть по крайней мере одно предшествующее сексуальное преступление. Непристойное обнажение в Хо…»

«Я знаю об этом», — сказал он. «Это была чушь. Я позаботился об этом для него».

Я оставил это нелогичное заключение без изменений.

Он сказал: «Значит, даже поговорив с ним, вы осуждаете его».

«Кажется, у него дела идут плохо, но я стараюсь не судить».

«Да, да, конечно. Вы же психолог » .

«В прошлый раз, когда мы разговаривали, ты именно поэтому хотел, чтобы я его увидел, Билл».

Он поднял журнал, свернул его, взвесил. Моргнул.

«Прости меня, сынок. Я на грани — ты, конечно, имеешь право на свое мнение, хотя я бы хотел, чтобы ты думал иначе».

«Я бы с удовольствием изменил свое мнение, Билл. Если у тебя есть информация, я слушаю. Что еще важнее, передай ее нанятому тобой адвокату».

Он низко наклонился в кресле.

«Может быть, ты уже сделал все, что мог, на данный момент», — сказал я. «Может быть, тебе стоит начать заботиться о своих собственных интересах. В деревне к тебе относятся с большой враждебностью».

«Альфред Ландау — лучший», — тихо сказал он. «Его фирма занималась завещанием Барбары после ее смерти... Она была богатой женщиной. То, что она мне оставила, позволило мне скупить еще участки земли. Альфред был... очень полезным».

«Он тоже занимался арестом Бена на Гавайях?»

«Минимально. Это было военное дело. Я сделал несколько звонков, использовал свое прежнее звание».

Он встал. «Ты абсолютно прав. Мне лучше сейчас позвонить Альфреду».

«Тебя не беспокоит то, что я тебе только что сказал? Гнев в деревне?»

«Это пройдет».

Я рассказал ему о едва не случившемся конфликте с четырьмя мальчиками и о том, как вмешалась Жаки.

«Мне жаль, что до этого дошло. Слава богу, ты не пострадал».

«Но ты не в безопасности, Билл. Семья Бетти в ярости. О тебе ходит много пустых разговоров».

Похоже, это его искренне озадачило.

«Ты — богатый среди бедных, Билл».

«Я всегда делился».

«Несмотря на это, ты все еще хозяин поместья. А крепостные не очень хорошо справляются».

«Я... это вряд ли феодальная система...»

«Не так ли?» — сказал я. «Убийство Бетти — это искра, из которой разгорелся пожар, но мне уже после нескольких дней здесь очевидно, что страсти накалились задолго до этого».

Он покачал головой. «Люди хорошие».

«Но их жизни рушатся, Билл. Все их общество закрывается — когда в последний раз работали насосы на заправке?»

«Я подал заявку на отправку».

«Это тоже твоя собственность?»

«И я нормирую свои личные автомобили так же, как и их. Они знают, что...»

«Они также знают, как вы живете, и сравнивают это со своим собственным существованием. Больше людей уезжают, чем остаются. Бетти и ее муж планировали уехать. Идеальный климат для провокаторов, и у вас есть некоторые: Скип Амальфи развлекается, заводя толпу. И я не удивлюсь, если Том Кридман начнет играть более активную роль. Я был у него дома после визита к Бену, и он...»

«Надеюсь, ты ему ничего не сказал». Его глаза блестели от тревоги.

«Нет», — сказал я, пытаясь сохранить терпение. «Он спросил, но я притворился тупым».

«О чем спрашивали?»

«Если бы Бен рассказал мне что-то важное; над чем мы с тобой работали. Он также явно хотел убедить меня уйти, что имеет смысл, если он все еще работает на Стэшера-Леймана, а они хотят контролировать Арука. Ты видел интерьер его дома?»

Он покачал головой.

«Комнаты, полные новой мебели, компьютерного оборудования, дорогой бытовой техники».

«Да, я помню, что вскоре после прибытия он получил большую партию товара.

Сразу после того, как я попросил его уйти отсюда».

«Значит, он изначально планировал обосноваться в своем собственном месте, пришел сюда, чтобы шпионить. Что он искал, Билл?»

«Я же сказал, что не знаю».

«Не имеете понятия?»

«Ни одного». Взяв журнал, он снова скатал его и развернул.

«Джо Пикер тоже имеет отношение к делу Стэшера-Леймана».

Это подняло его со стула. «Что — откуда ты знаешь?»

«Робин увидела их литературу в своей комнате. Она тоже из Вашингтона, и она была здесь одна в ту ночь, когда тараканы оказались в нашей комнате».

«Я... мы уже установили, что это была моя вина. Оставил клетку открытой».

«Вы действительно помните, что оставили его открытым?»

В его глазах появилось отсутствующее выражение. «Нет, но... я... ты действительно веришь, что она тоже может работать на них?»

«Я думаю, что это вероятно, и я поднимаю этот вопрос, чтобы предупредить тебя. Потому что ты будешь иметь с ней дело после того, как я уйду. Именно это я и пришел тебе сказать: Робин и я уезжаем на следующем судне».

Он схватился за стул. Он скользнул вперед, и он потерял равновесие. Я подскочил и схватил его прямо перед тем, как он упал.

«Неуклюжий болван», — сказал он, отдернувшись и дергая рубашку, словно пытаясь ее сорвать. «Неуклюжий чертов старый дурак » .

Я впервые услышал, как он ругается. Мне удалось усадить его обратно.

«Прошу прощения за выражение — когда будет следующий корабль, через неделю?»

«Пять дней».

«А... ну, — сказал он сдавленным голосом, — ты должен делать то, что считаешь нужным. Всему свое время».

«Время для тебя важно», — сказал я.

Он уставился на меня.

«Мне это сказал Бен. Это заставило меня вспомнить твою последнюю записку. Стихотворение Одена

— обман времени. Ваш вопрос об Эйнштейне. К чему именно вы клоните?

Он посмотрел на потолок. «Как ты думаешь, что это значит?»

«Относиться ко времени серьезно, но понимать, что оно относительно? О каком обмане вы говорили?»

Еще один отсутствующий взгляд. Затем: «Эйнштейн… по-своему он был волшебником, не правда ли? Переворачивая вселенную с ног на голову, как будто реальность — одна большая иллюзия. Заставляя нас всех смотреть на реальность по-новому».

«Не обремененный временем».

«Не обремененный предыдущими предположениями » .

Он опустил взгляд и встретился со мной.

«И ты хочешь, чтобы я это сделал, Билл?»

«То, чего я хочу, на самом деле не имеет значения, не так ли, сынок?»

«Новый способ», — сказал я. «Скептически относиться к реальности?»

«Реальность… во многом такова, какой мы хотим ее видеть».

Он встал, вдохнул, потянулся и похрустывал суставами.

«Великие мыслители», — сказал я.

«У них всегда можно чему-то научиться», — ответил он, как будто мы декламировали в ответ.

«Я все еще не понимаю записку, Билл».

Он подошел ко мне, вторгаясь в мое личное пространство, как он это сделал с Деннисом. Большая, неуклюжая, навязчивая птица. Я чувствовал, что меня сейчас клюнут, и мне пришлось сдержаться, чтобы не отступить.

«Записка», — сказал он. «Вообще-то, ты очень хорошо справился с запиской, сынок. Счастливого пути».

Глава

31

Дождь начался как раз перед тем, как позвонил Майло.

Мы с Робин читали в постели, когда я почувствовал, что воздух внезапно стал тяжелым, и увидел, как небо треснуло.

Окна были открыты, и через сетку проникал запах гари. На один острый момент я подумал о пожаре, но когда я выглянул, вода начала капать.

Стеклянные панели, закрывающие вид. Запах горелого стал сладким —

гардении, старые розы и гвоздики. Спайк начал лаять и кружить, и в комнате стало тусклее и теплее. Я закрыл окна, блокируя часть, но не все звуки.

Робин встал и посмотрел через запотевшее стекло.

Зазвонил телефон.

«Как дела?» — спросил Майло.

«Плохо и становится еще хуже», — рассказал я ему о своем опыте в деревне.

«Но мы забронировали номер дома».

«Умный ход. Вы всегда можете остановиться на Гавайях и провести настоящий отпуск».

«Возможно», — ответил я, но я знал, что мы полетим обратно в Лос-Анджелес как можно скорее.

«Робин там? Мне нужно рассказать ей кое-что о доме».

Я передал трубку, и Робин послушала. Ее улыбка сказала мне, что все идет хорошо.

Когда я вернулся, он сказал: «Теперь это твои вещи, но теперь, когда ты уезжаешь, кого это волнует?»

«Все равно расскажи мне».

«Во-первых, оба каннибала из Мэриленда все еще за решеткой. Придурок, который только порезал жертву, имеет право на условно-досрочное освобождение, но ему отказано. Придурок, который порезал и пообедал, никуда не денется. Слава богу, это не было жюри присяжных Лос-Анджелеса, верно? Жюри присяжных Лос-Анджелеса не смогло осудить Адольфа Гитлера. Что это за звук?

Помехи на вашем конце?

«Дождь», — сказал я. «Представьте себе ливень наверху и утройте его».

«Тайфун?»

«Нет, просто дождь. Тайфунов тут, наверное, не бывает».

«Предположительно, у них тоже не было преступлений».

Я подошел ближе к окну. Сквозь ливень виднелись только верхушки деревьев. Над дождевыми облаками небо было молочно-белым и мирным.

«Нет, ветра нет. Просто много воды. Надеюсь, он стихнет к тому времени, когда за нами придут лодки».

«Наступил день, и ты хочешь вернуться домой, а? Ну, когда ты услышишь остальное, ты пожалеешь, что это произошло раньше. Угадай, кто освещал дело каннибала для местной газетенки?»

«Кридман».

«Даже искать его не пришлось, его имя было прямо там, в статьях. Потом кто-то другой взялся за дело посреди дела, и это немного меня заинтересовало, поэтому я копнул глубже. Никто в газете не помнит Кридмана конкретно, но я узнал, что примерно в то же время, когда его сняли с истории, были некоторые проблемы с местной полицией: офицеры сливали информацию его газете и другим за деньги. Кучу полицейских уволили».

«Репортеров тоже уволили?»

«Не удалось выяснить, но это хорошая ставка. В любом случае, следующее выступление Кридмана было на кабельной станции в Вашингтоне, какое-то деловое шоу, но он продержался всего три месяца, прежде чем его нанял офис Stasher-Layman Construction в Вашингтоне. Специалист по связям с общественностью. Компания выпустила пресс-релиз, описывающий основные проблемы с балансом. Их акции пошли вниз

вниз, и владельцы скупили все это и стали частными. В следующем году прибыль пошла намного, намного выше.”

«Манипуляция?»

«Может быть, владельцы — просто пара счастливчиков. А может быть, юристы попадают в рай».

«Кто владельцы?»

«Два брата из Орегона, унаследовали от папы, переехали в Техас. Большие либералы на бумаге — финансирование экологических исследований, гуманные решения проблемы преступности».

«Орегон», — сказал я. «Избиратели Хоффмана. Он был частью выкупа?»

«Если это и так, то об этом не сообщалось в новостях, но они внесли большой вклад в его последнее переизбрание».

«Насколько большой?»

«Триста тысяч — то, что они называют мягкими деньгами, обходит лимиты расходов. Учитывая, что Хоффману не пришлось выкладывать много — он был беспроигрышным вариантом — это очень мило. Так что меня не удивит, если он поддержит их в каком-нибудь островном проекте. Он возглавляет комитет, который рассматривает крупные федеральные гранты на развитие, имеет полномочия пропускать дела или приостанавливать их.

Но я не могу найти ничего вонючего».

«Уволенные копы», — сказал я. «Были ли утечки напрямую связаны с убийством каннибала?»

«У меня возникли трудности с получением подробностей. Пресса не верит в полное раскрытие информации, когда дело касается прессы. Но увольнения произошли сразу после ареста».

«Вы узнали имена уволенных полицейских?»

Я услышал шелест бумаги. «Уайт, Тэгг, Джонсон, Хейгуд, Серу...»

«Андерс Хейгуд?»

«Вот что там написано».

«Он живет здесь. Один из тех парней, которые любят резать вещи. Его приятель настраивает толпу против Бена. Любит писать, когда женщины смотрят».

"Замечательный."

«Так что его и Кридмана выгнали в одно и то же время — они знают друг друга. Десять к одному, что они оба на зарплате у Стэшера-Леймана. То же самое и у меня

соседка по дому. Она утверждает, что она ученый, но и она, и Кридман носят с собой оружие, которое они подобрали на Гуаме».

«Господи, Алекс. Просто сиди спокойно, пока не прибудет лодка. Не пытайся узнать больше».

«Хорошо», — сказал я. «Но теперь я начинаю думать, что Морленд может быть прав, говоря о невиновности Бена. Не то чтобы у него была особая история».

«Меня подставили?»

«Десять очков детективу».

«Всегда говорят: «Меня подставили», если только это не «Я потерял сознание» или «Он начал это».

«Два из трех у Бена, он утверждает, что его душили, остальное пустое».

«Великолепно».

Я рассказал ему остальную часть рассказа Бена.

«Более чем хромой», — сказал он. «Нужен четырехзубый ходунок. Знаешь, Алекс, по линии идет очень дурной запах. Даже если Кридман и Хейгуд в сговоре по поводу какой-то сделки по развитию, это не снимает с Бенджи ответственность — черт, насколько тебе известно, он тоже на зарплате у Стэшера. Ты береги спину».

«Что мне делать с информацией о Кридмане и Хейгуде?»

«Ничего. Если нанятый Морлендом адвокат действительно такой проницательный, пусть что -нибудь с этим сделает. Я ему скажу, а не ты. Имя?»

«Альфред Ландау. Гонолулу».

«Когда он туда приедет?»

«Два-три дня».

«Идеальное время. Я подожду, пока ты уйдешь».

«А Бен тем временем сидит там и гниет?»

«Бен никуда не денется, что бы кто ни говорил и ни делал. Его нашли лежащим на этом проклятом теле».

«Удобно, не правда ли?»

«Или глупый», — сказал он. «Но это просто делает его типичным. В прошлом месяце у меня был идиот, который угнал машину и убил какого-то гражданина, а затем я ездил на ней пару дней, прежде чем отвезти ее дилеру, чтобы пожаловаться на гребаные тормоза.

Смешно, только гражданин тоже мертв. Не связывайся с этим, Алекс. Я позвоню Ландау, как только ты уберешься с острова. И не переживай из-за Бена.

Из того, что вы мне рассказали, следует, что эта тюремная камера может быть для него сейчас самым безопасным местом».

«Я в этом не уверен. Мы не говорим о максимальной безопасности, просто о дыре в задней части здания. Семья жертвы посетила сегодня полицейский участок.

Я видел их взгляд. Не нужно было большой толпы, чтобы вытащить его».

«Извините, но куда еще он может пойти? Как обстоят дела с безопасностью в поместье?»

«Не существует».

«Просто оставайся на месте, Алекс. Оставайся в своей чертовой комнате — притворись, что у тебя второй медовый месяц, и ты даже не хочешь выходить».

"Хорошо."

«Вы точно забронировали билет?»

«Определенно». Если бы шторм не помешал событиям.

«До скорой встречи. Хватит этого райского дерьма».


Шерил принесла ужин в нашу комнату, и мы принялись за еду. Тьма вошла практически незаметно. Дождь усилился, стал неумолимым, хлестал по стенам дома.

Но все равно тепло. Молний нет. Воздух был плоский, обесточенный.

Пока я сидел там и ничего не делал, границы времени растаяли.

Время …Эйнштейн — волшебник… искажающий реальность.

Относительность — Морленд — моральный релятивист?

Пытается оправдаться за что-то?

«Чувство вины — отличный мотиватор».

Все эти годы, все его достижения — результат угрызений совести?

Майло был прав. Это была не моя битва.

Робин улыбнулась с другого конца комнаты. Я рассказал ей, что узнал Майло, и она сказала: «Так что хорошо, что мы уезжаем».

Она свернулась калачиком с какими-то старыми журналами, которые были в комплекте. Спайк храпел у ее ног. Мирная сцена, чертовски домашняя.

Притворяться было весело.

Я указал на мокрое окно. «Послушайте его».

Она опустила руку на голову Спайка. «Это была темная и штормовая ночь».

Я рассмеялся, подошел и поцеловал ее в волосы.

Она положила Vogue себе на колени и потянулась, чтобы погладить меня по лицу. «Это не так уж и плохо, да? Когда вы докопаетесь до сути, извлечение наилучшего из плохой ситуации — это сердце креативности».

Она дразнила мой язык своим. Наши рты столкнулись. Все электричество, здесь.

Мы медленно двигались к кровати, возясь с пуговицами, когда стук в дверь добавил грохота.

Глава

32

Голос Пэм на той стороне: «Есть кто-нибудь там?»

Мы открыли дверь.

«Папа с тобой?» Она стояла, вся мокрая, в плаще цвета хаки, залитом черным, лицо блестело от влаги под слоем потекшего макияжа.

«Нет», — сказал Робин.

«Я нигде не могу его найти! Все машины здесь, а его нет. Мы должны были собраться час назад».

«Может быть, его подобрал Деннис или кто-то из помощников шерифа», — предположил я.

«Нет, я звонил Деннису. Папы нет в городе. Я обыскал надворные постройки и каждый квадратный дюйм дома, кроме твоей комнаты и комнаты Джо».

Она поспешила в следующую дверь. Джо быстро ответила на ее стук. Она была в халате, но выглядела совершенно бодрой.

«Папа с тобой?»

"Нет."

«Вы видели его сегодня вечером?»

«Извините. Весь день дома — прикосновение к желудочному вирусу». Она положила руку на живот. Волосы были расчесаны, и цвет лица все еще был хорошим.

Заметив, что я на нее смотрю, она пристально посмотрела в ответ.

«О Боже», — сказала Пэм. «Эта погода. А вдруг он на улице и упадет?»

«Люди постарше склонны проливать», — сказала Джо. «Я помогу тебе поискать». Она зашла в дом и вернулась в прозрачном дождевике, похожем на палатку, поверх черной рубашки и черных джинсах, в такой же шляпе и резиновых сапогах.

«Когда ты видел его в последний раз?» — спросила она. Я проследил за ее взглядом до входа. Там скопилась вода. Глэдис и Шерил стояли рядом с ней, выглядя беспомощными.

«Около пяти», — сказала Пэм. «Он был в своем офисе, сказал, что у него просто есть небольшая работа, и скоро будет. Мы должны были поужинать вместе в семь, а уже восемь тридцать».

«Я разговаривал с ним как раз перед этим», — сказал я, вспомнив падение Морленда в лаборатории.

«Хм», — сказал Джо. «Ну, извини, ничего не заметил. С полудня не работает».

«Больной желудок», — сказал я.

Она снова бросила на меня вызывающий взгляд. «Он мог уйти с территории?»

«Нет», — сказала Пэм, заламывая руки. «Он должен быть где-то там — Глэдис, дай мне фонарик. Большой и мощный».

Она направилась к лестнице.

«Давайте поищем его в группе», — сказал я. «Есть тут еще кто-нибудь?»

«Нет, папа отпустил персонал домой пораньше, чтобы они не попали под дождь». Горничным: «Кто-нибудь остался?»

Глэдис покачала головой. Шерил посмотрела на мать, затем повторила ее жест. Ее обычный стоицизм сменился кроличьим беспокойством: она шмыгала носом, потирала пальцы, постукивала ногой.

Резкий взгляд Глэдис заставил ее замереть.

«Хорошо», — сказала Джо, — «давайте сделаем это логически».

«Вы проверили инсектарий?» — спросил я.

«Я пыталась войти», — сказала Пэм, — «но не смогла. Новые замки — у тебя есть ключи, Алекс?»

"Нет."

«Свет был выключен, и я сильно постучал в дверь, но ответа не было».

«Разве он не работает иногда в темноте?» — спросила Джо. «Разве он не держит вещи в темноте для насекомых?»

«Думаю, да», — сказала Пэм. Паника растянула ее грустные глаза. «Ты права, он может быть там, не так ли? А что, если он лежит там раненый? Глэдис, есть идеи, где мы можем найти дубликат ключа?»

«Я проверил все на полке, мэм, и там его нет».

Шерил хмыкнула и опустила голову.

Глэдис повернулась к ней. «Что?»

«Ничего, мамочка».

« Ты знаешь, где доктор Билл, Шерил?»

«Угу-угу».

«Ты его видел?»

«Только утром».

"Когда?"

«До обеда».

«Он что-нибудь говорил тебе о том, что собирается куда-то пойти сегодня вечером?»

«Нет, мама».

Глэдис подняла подбородок дочери. «Шерил?»

«Ничего, мамочка. Я была на кухне. Чистила духовку. Потом сделала лимонад. Ты же говорила, что в нем слишком много сахара, помнишь?»

Лицо Глэдис напряглось от раздражения, а затем наступило смирение. «Да, я помню, Шер».

«Черт, черт», — сказала Пэм. «Ты уверен насчет ключей на стойке».

«Да, мэм».

«Он, наверное, забыл. Как обычно».

«Он отдал его Бену», — сказала Шерил. «Я видела его. Блестящий».

«Это очень хорошо, — сказала Пэм. — Хорошо, я вернусь в инсектарий и попробую пробраться через одно из этих окон».

«Окна высоко», — сказал Джо. «Вам понадобится лестница».

«Глэдис?» — сказала Пэм. Ее голос был таким напряженным, что слово прозвучало как писк.

«В гараже, мэм. Я пойду за ним».

«Я пойду с тобой», — сказала Джо. «Я могу подержать лестницу или подняться по ней сама».

«Ты болен», — сказал я. «Позволь мне».

Она закрыла дверь и встала между Пэм и мной. «Я в порядке. Это было всего лишь двадцатичетырехчасовое дело».

"Все еще-"

«Никаких проблем», — твердо сказала она. «У тебя, наверное, нет дождевиков, да? У меня есть. Пошли, не будем больше терять время».

Они с Пэм поспешили вниз, подхватили Глэдис и направились на кухню.

Шерил осталась одна в прихожей. Снова ёрзает. Смотрит куда угодно, только не на нас.

А потом прямо на нас.

На меня.

«Что случилось, Шерил?» — спросил я.

«Эм... могу я вам что-нибудь предложить? Лимонад... нет, слишком сладкий... кофе?»

"Нет, спасибо."

Она кивнула, словно ожидая ответа. Продолжала качать головой.

«Все в порядке, Шерил?» — спросил Робин.

Молодая женщина подпрыгнула. Заставила себя стоять на месте.

Робин спустился к ней. «В чем дело, дорогая?»

Шерил продолжала смотреть на меня.

«Это довольно страшно», — сказал я. «Доктор Билл исчезает вот так».

Она начала тереть бедра, снова и снова. Я последовал за Робином вниз.

«Что случилось, Шерил?» — спросила Робин.

Шерил виновато посмотрела на нее. Повернулась ко мне. Одна рука продолжала потирать ногу. Другая похлопала по карману.

« Ты мне нужен», — сказала она, едва сдерживая слезы.

Я посмотрел на Робин, и она пошла в дальний конец передней комнаты. Дождь отбивал ритм два-два, размазывая панорамные окна.

Шерил стала сильнее тереться, а ее лицо исказилось от беспокойства.

Потоотделение.

Конфликт.

Затем я вспомнил, что Морленд использовал ее, чтобы передать телефонное сообщение Майло.

«Доктор Билл что-нибудь передал тебе для меня, Шерил?»

Она огляделась по сторонам, достала из кармана брюк сложенную пополам белую карточку и сунула ее мне. Скрепила все четыре угла.

Я начал ее открывать.

« Нет! Он сказал, что это для секрета !»

«Ладно, я посмотрю тайно». Я сунул ей карточку. Она начала уходить, но я ее удержал.

«Когда доктор Билл дал вам это?»

«Сегодня утром».

«Доставить сегодня вечером?»

«Если бы он не пришел на кухню».

«Если он не придет на кухню к определенному времени?»

Она выглядела сбитой с толку.

«Зачем ему приходить на кухню, Шерил?»

«Чай. Я завариваю чай».

«Вы готовите ему чай каждый вечер в определенное время?»

«Нет!» — растерянно попыталась она снова вырваться. Уставившись на мой карман, словно ожидая, что бумага выскочит наружу.

«Надо идти!»

«Одну секунду. Расскажи мне, что он тебе сказал».

« Дай это тебе».

«Если бы он не хотел чаю».

Кивок.

«Когда ты обычно готовишь ему чай?»

«Когда он мне скажет ».

Она начала хныкать. Посмотрела на мою руку на ее руке.

Я отпустила. «Хорошо, спасибо, Шерил».

Вместо того чтобы убежать, она сдержалась. «Не говори маме?»

Доверенный курьер Морленда. Он полагал, что ее ограниченный интеллект будет держать ее на верном пути, устраняя моральные дилеммы.

Неправильный.

«Хорошо», — сказал я.

«Мама рассердится » .

«Я не скажу ей, Шерил. Обещаю. Продолжай, ты поступила правильно».

Она поспешила уйти, а я отнес карточку Робину. Было слишком темно, чтобы читать, и я не хотел включать свет. Поспешив обратно в наш номер, я скрепил скобами.


Знакомый почерк Морленда:

ДИСР. 184: 18

«Что?» — спросил Робин. «Номер библиотечного каталога?»

«Какая-то ссылка — возможно, номер тома или страницы. Он оставляет карточки с тех пор, как мы сюда приехали. Цитаты великих писателей и мыслителей: Стивенсона, Одена, Эйнштейна — последняя была о времени и справедливости. Единственный великий мыслитель, которого я могу вспомнить, который соответствует «DISR», — это Дизраэли. Вы заметили здесь его книгу?»

«Нет, только журналы. Может быть, есть статья о Дизраэли».

« Архитектурный дайджест ?» — спросил я. « Дом и сад ?»

«Иногда они публикуют статьи о родовых домах известных людей».

Она разделила журналы, и мы начали просматривать оглавления.

«Французский Vogue », — пробормотал я. «Да, это то, что нужно. То, что Дизраэли носил, когда выступал в парламенте. Теперь можно купить в бутике Armani. Что, черт возьми, он имеет в виду? Даже в свой самый темный час старый простак играет в игры».

Она отказалась от Elle и начала изучать Town&Country.

«Использовать бедную Шерил как посланницу», — сказал я. «Если ему было что мне сказать, почему он просто не мог выйти и сказать это?»

«Возможно, он считает, что это слишком опасно».

«А может, он просто сходит с ума». Я взял в руки шестилетний Esquire. «Все, что он делает, рассчитано. Я чувствую себя персонажем в пьесе.

Его сценарий. Даже это исчезновение. Среди ночи, так чертовски театрально .

«Ты думаешь, он притворился?»

«Кто знает, что творится в этой большой лысой голове? Я сочувствую тому, что его жизнь рушится, но логичным было бы усилить охрану и дождаться приезда адвоката Бена. Вместо этого он отпускает персонал домой пораньше и заставляет свою дочь пройти через это».

Дождь бил в окно с такой силой, что сотрясал оконную раму.

Я провел пальцем по другой странице содержания, бросил ее. «Почему выбрали именно меня для игры в Clue?»

«Он, очевидно, доверяет тебе».

«Мне повезло. Это бессмысленно, Роб. Он знает, что мы уезжаем. Я сказал ему сегодня днем. Если только он не думает, что это удержит нас здесь».

«Возможно, это или что-то еще подтолкнуло его к действию. Но он также мог оказаться в настоящей беде. Знал, что он в опасности, и оставил тебе сообщение, потому что ты единственный, кто у него остался».

«Какого рода неприятности?»

«Кто-то мог проникнуть сюда и похитить его».

«Или он упал, как в лаборатории».

«Да», — сказала она. «Я заметила, что он часто теряет равновесие. И рассеянность. Может, он болен, Алекс».

«Или просто старик, который слишком много на себя нажимает».

«В любом случае, мысль о том, что он там в такую ночь, не из приятных».

Дождь продолжал хлестать. Спайк слушал, напряженный и завороженный.

Мы закончили читать журналы. О Дизраэли ничего.

«В твоем кабинете есть книги», — сказала она. «В задней части, где файлы».

«Но они не категоризированы», — сказал я. «Тысячи томов, никакой системы.

Не слишком эффективно, если он действительно пытается мне что-то сказать».

«Тогда что насчет библиотеки в столовой?» — спросила она. «Та, о которой он нам сказал, нас не заинтересует. Может быть, он так сказал, потому что что-то скрывал».

«Книга о Дизраэли или написанная им? Что это, свидание вслепую Нэнси Дрю и Джо Харди?»

«Давай хотя бы проверим. Что может повредить, Алекс? У нас есть только время».


Мы снова спустились вниз. Дом представлял собой мешанину полос и теней, скрытых углов и слепых закоулков, наполненных заряженным воздухом.

Мы прошли через переднюю комнату и столовую. Дверь библиотеки была закрыта, но не заперта.

Оказавшись внутри, я включил хрустальную лампу. Тусклый свет; стены цвета лосося выглядели коричневыми, темная мебель была грязной. Очень мало книг. Может быть, сотня томов размещалась в паре шкафов.

В отличие от большой библиотеки, эта была отсортирована по алфавиту: слева — художественная литература, справа — документальная. В первой в основном находились сокращенные издания бестселлеров Reader's Digest , во второй — книги по искусству и биографии.

Я быстро нашел Дизраэли: старое британское издание романа под названием «Танкред». Внутри был розовый, кружевной экслибрис с надписью EX LIBRIS: Barbara Steehoven Moreland. Имя было написано каллиграфическим почерком, гораздо более изящным, чем у Морленда.

Я поспешно открыл страницу 184.

Никаких отличительных знаков или сообщений.

Ничего примечательного в восемнадцатой строке, восемнадцатом слове или восемнадцатой букве.

Ничего примечательного в книге нет.

Я перечитал страницу еще раз, затем в третий раз и передал ее Робину.

Она отсканировала его и вернула. «Так что, может быть, «DISR» означает что-то другое. Может быть, это что-то медицинское?»

Пожав плечами, я снова пролистал книгу. Нигде никаких надписей.

Страницы пожелтели, но края были четкими, как будто их никогда не трогали.

Я положил его обратно, вытащил наугад другой том. « Унесенные ветром».

Затем «Forever Amber». Пара Ирвинга Уоллеса. Все с экслибрисом Барбары Морленд.

«Ее комната», — сказал Робин. «Так что он, вероятно, думает о большой комнате как о своей.

Оставить что-то там имеет больше смысла — это прямо за вашим офисом.

Может быть, он что-то вытащил и оставил для тебя».

«Сейчас не совсем подходящая погода для прогулок».

Она погрозила мне пальцем. «И кто-то забыл взять с собой дождевик !»

«В отличие от всегда готового доктора Пикера. Интересно, не спрятала ли она свой маленький пистолет под этим гигантским презервативом. Мне следовало настоять на том, чтобы пойти с ней и Пэм. Может, мне стоит сходить в зоопарк насекомых и посмотреть, что эти двое задумали».

«Нет», — сказала она. «Если Джо вооружен , я не хочу, чтобы ты бродил там в темноте.

А что, если она примет вас за злоумышленника?

«Или делает вид».

«Вы действительно ее подозреваете?»

«По крайней мере, она работает на Stasher-Layman».

Она нахмурилась. «И Пэм там с ней — пойдем посмотрим, не оставил ли Билл что-нибудь для тебя».

«Две цели в темноте? Забудь об этом». Я застегнул рубашку на шее и поднял воротник. «Ты возвращайся и запирайся в комнате, а я ворвусь. Я обойду сзади и избегу дома жуков».

Она схватила меня за руку. «Ты ни за что не оставишь меня одну. Ожидание твоего возвращения сведет меня с ума».

«Я быстро. Если я ничего не найду за десять минут, я забуду об этом».

"Нет."

«Вы промокнете».

«Мы вместе промокнем».

«Давайте просто забудем обо всем этом, Роб. Если Морленд хотел отправить сообщение, ему следовало воспользоваться Western Union».

«Алекс, пожалуйста. Ты же знаешь, если бы меня здесь не было, ты бы побежал в тот бунгало».

«Я вообще этого не знаю».

"Ну давай же."

"Суть в том, что ты здесь . Дай мне войти и выйти или забудь об этом, Нэнси".

«Пожалуйста, Алекс. А что, если он в опасности, и наше нежелание помочь приведет к трагедии?»

«Трагедий уже было предостаточно, и какое отношение Дизраэли может иметь к помощи ему?»

«Я не знаю. Но, как ты сказал, у него на все есть причины. Он может играть в игры, но это серьезные игры. Давайте, быстро сбежим за

это."

«Вы простудитесь, юная леди».

«Наоборот. Это теплый дождь — думайте о нем как о совместном приеме душа. Тебе всегда это нравится».


Мы сразу же промокли. Я держала ее за руку, и, ослепленная дождем и скользкая, я сосредоточилась на том, чтобы не сходить с тропы.

Не беспокойтесь о хрусте гравия: ливень его заглушил.

Вертикальное плавание; новый олимпийский вид спорта.

Ливень был маслянистым, стекая с нашей кожи.

Медленно двигался, пока не заметил желтый свет над дверью своего кабинета. Я остановился, огляделся. Никого не было видно, но могла прятаться армия, и я знал, что если Морленд там, то найти его до утра будет почти невозможно.

Я взглянул в сторону инсектария. Свет все еще был выключен. Пэм и Джо не вошли.

Дождь хлестал наши шеи и спины. Глубокий массаж тканей. Я похлопал Робина по плечу, и мы вдвоем рванули в бунгало. Дверь была не заперта, как я и оставил. Я затащил Робина внутрь, потом себя и включил самый слабый свет в комнате — настольную лампу со стеклянным абажуром.

Вода залила паркетный пол. Наша одежда липла, как трико, и мы издавали звуки, похожие на швабры, когда двигались.

Книги и журналы на моем столе.

Куча таких, которых сегодня днем не было.

Медицинские тексты. Но ничего о Дизраэли.

Нет ссылок, начинающихся с «DISR».

Затем я нашел его, толстый и синий, на дне стопки.

Оксфордский словарь цитат.

Я перевернул страницу на 184. Образцы мудрости Бенджамина Дизраэли.

Строка 18:

Справедливость — это истина в действии.

И все это ради этого? Сумасшедший старый ублюдок.

Робин прочитал цитату вслух.

Я попытался вспомнить цитату Одена ... Голая справедливость, справедливость — это истина.

Хотите, чтобы я сделал что-то для обеспечения справедливости?

Но что?

Внезапно я почувствовал себя уставшим и бесполезным. Бросив на стол мокрый рукав, я начал закрывать книгу, но тут заметил маленькую рукописную стрелку внизу страницы 185.

Указывает направо.

Инструкция перевернуть страницу?

Я сделал.

Запись почерком Морленда параллельно корешку. Я повернул книгу:

214: 2

Это оказалось мудростью Гюстава Флобера.

Две цитаты.

Одна из них — о том, как отращивать бороды, другая — о принижении ценности книг.

Еще игры.… Морленд читал Флобера в тот день, когда показал мне офис. L'éducation sentimentale. На французском языке в оригинале. Извините, д-р.

Билл, я изучал латынь в старшей школе… постукивая по книге, я почувствовал что-то твердое под правым листом.

Десять страниц вниз. Вставлено в корешок и приклеено к бумаге.

Ключ. Латунь, блестящий, новый.

Я снял его. Под ним была еще одна рукописная надпись, буквы были такими мелкими, что я едва мог их разобрать:

Спасибо за настойчивость.

Девушка Гюстава будет помогать.

«Девушка Гюстава?» — спросил Робин.

«Гюстав Флобер», — сказал я. «Девушка, которая приходит мне на ум, — это мадам Бовари. Я сказал Биллу, что прочитал эту книгу много лет назад».

«Что это значит?»

Я подумала: «Госпожа Бовари была замужем за врачом, ей было скучно, она заводила романы, разрушила свою жизнь, приняла яд и умерла».

«Жена врача? Барбара? Он пытается сказать нам, что она покончила с собой?»

«Он сказал мне, что она утонула, но может быть. Но зачем поднимать это сейчас?»

«Может быть, именно из-за этого он чувствует себя виноватым?»

«Конечно, но все равно не имеет смысла придавать этому сейчас такое большое значение».

Я попытался прокрутить в голове сюжет книги.

А потом правда настигла меня неожиданно и неприятно, словно пьяный водитель.

«Нет, не его жена», — сказал я. Бросив ключ в мокрый карман, я захлопнул книгу.

Выворачивание желудка.

«Что случилось, Алекс?»

«Еще одна Эмма, — сказал я, — нам поможет. Девочка с восемью ногами».

Глава

33

«Что-то спрятано возле ее клетки?» — спросил Робин. «Или в ней?»

«Возможно, он спрятал его в зоопарке насекомых, чтобы скрыть от Джо. Она утверждала, что ее тошнит от насекомых, и сегодня днем я рассказала ему о своих подозрениях на ее счет».

«Она сейчас там».

«Держу лестницу для Пэм. Интересно, зайдет ли она туда».

«Что он мог скрывать?»

«Это как-то связано либо с убийствами, либо с планом Стэшера-Леймана.

Арест Бена заставил его осознать, что дела плохи, и ему придется разыграть все имеющиеся у него карты».

Дверь внезапно открылась, и Джо и Пэм ввалились внутрь. Я закрыл книгу цитат и постарался выглядеть непринужденно. Бросил блестящий ключ в карман, пока две женщины вытирали воду с глаз.

Пэм уныло покачала головой.

Джо устремила на меня взгляд и закрыла дверь. «Что вы, ребята, делаете снаружи?»

«Мы хотели помочь», — сказал Робин. «Начали осматривать территорию, но стало слишком много, поэтому мы нырнули. Есть успехи в инсектарии?»

Пэм сокрушенно покачала головой.

Джо осмотрел комнату. «Окна заперты на засовы и затянуты проволочной сеткой. Мне удалось разбить стекло фонариком, но проволока не гнулась, так что все, что я мог сделать, это посветить им вокруг и заглянуть внутрь, насколько мог. Насколько я мог видеть, его там нет».

«Он не ответил на мои крики», — сказала Пэм. «Мы довольно хорошо его рассмотрели».

«Дверь тоже не сломаешь», — сказал Джо. «Три замка, стальные пластины, а петли внутри».

Она сняла шляпу. Под нее попал дождь, и волосы ее растрепались.

«Я пойду обратно», — сказала Пэм.

«Передумай», — сказала ей Джо. «Даже если он где-то там, при такой ограниченной видимости я не понимаю, как ты его заметишь».

"Мне все равно."

Когда она бросилась к двери, Джо уставилась на меня. «А как насчет тебя?»

«Мы останемся здесь на некоторое время, а затем вернемся в дом. Дайте нам знать, если найдете его».

Пэм ушла. Джо снова надела шляпу.

«Вы вооружены?» — спросил я.

"Прошу прощения?"

«Ты носишь с собой пистолет?»

Она улыбнулась. «Нет. Такая погода, может затопить. Зачем? Думаешь, мне нужна защита?»

«Там может быть кто угодно. Враждебность в деревне... дождь, вероятно, отпугнет людей, но кто знает? Мы все довольно уязвимы, когда бродим вокруг».

«Ну и что?» — спросила Джо.

«Поэтому нам нужно быть осторожными».

«Хорошо, я буду осторожна». Она распахнула дверь и ушла.


Я приоткрыл дверь и наблюдал, как она растворилась в ливне.

«Зачем ты это сделал?» — спросил Робин, когда я закрыл его.

«Чтобы дать ей знать, что я ее раскусил. Может, это удержит ее от попытки что-то сделать, а может и нет».

Мы постояли там, затем я снова приоткрыл дверь и выглянул наружу.

Ничего, никого. Чего бы это ни стоило.

«И что теперь?» — спросил Робин.

«Теперь мы либо возвращаемся в нашу комнату и ждем до рассвета, либо ты возвращаешься и ждешь, а я воспользуюсь ключом и посмотрю, что девушка Гюстава может для нас сделать».

Она покачала головой. «Третий вариант: мы оба поедем навестить Эмму».

«Не снова».

«Это у меня был домашний тарантул».

«Это некоторая квалификация».

«А что у тебя?»

«Я сошел с ума».

Она коснулась моей руки. «Подумай об этом, Алекс: где бы ты предпочел, чтобы я была? С тобой или наедине с Джо по соседству? У нее нет причин думать, что у нас есть способ попасть туда. Это последнее место, где она будет нас искать, особенно если она действительно боится насекомых».

«Нэнси», — сказал я. «Нэнси, Нэнси, Нэнси».

«Я не прав? Он странный старик, Алекс, но каким-то безумным образом он оставил логический след. Может, нам стоит посмотреть остальное, мистер Харди » .


Я проверил еще дважды. Подождал. Проверил еще раз. Наконец мы выскользнули.

Стараясь держаться подальше от фар, мы извилисто и медленно двинулись к большому зданию. Останавливаясь несколько раз, чтобы убедиться, что за нами не следят.

Дождь продолжал бить нас. Я был настолько мокрым, что забыл об этом.

Вот, наконец.

Три новых замка были засовами.

Ключ подходил ко всем из них.

Последний взгляд вокруг.

Я толкнул стальную дверь, и мы проскользнули внутрь.

За ним последовала полная темнота — прихожая без окон.

Можно безопасно включать свет.

Помещение было именно таким, каким я его помнила: пустым, с безупречно белой плиткой.

И сухой.

В последнее время туда никто не заходил.

Мы выжали одежду. Я выключил свет и толкнул дверь в главную комнату.

Холодные металлические поручни.

Рука Робина стала еще холоднее.

Мягкая темнота в зоопарке, испещренная бледно-голубыми точками в некоторых аквариумах.

Приглушенный лунный свет пробивался через два окна, которые разбили Джо и Пэм. Каждое из них было точно по центру в длинных стенах, стекло было выбито, но сетка осталась. Вода прорвалась с обеих сторон, производя свистящий звук, ударяясь о подоконник и стекая на бетонный пол, собираясь в блестящие пятна.

Что-то еще блестящее — осколки окна, острые и рваные, как куски льда.

Мы подождали, давая глазам время привыкнуть.

Тот же гнилой запах. Торфяной мох, перезрелые фрукты.

Ступени вниз. Тринадцать, сказал Морленд.

Я осмотрел центральный проход, ряды столов по обеим сторонам и рабочее место в дальнем конце, где он готовил деликатесы из насекомых.

Некоторые танки двигались, но дождь снова заглушал звуки.

Тринадцать шагов. Он сказал это дважды, а затем сосчитал каждый вслух.

Понимая, что эта ночь когда-нибудь наступит, и готовя нас к спуску в темноте?

Я взяла Робин за руку. Я видела, что ее выражение лица было решительным.

Шаг номер один.


Теперь я мог слышать это. Суета и скольжение по мере того, как мы приближались к танкам.

Даже когда мы искали Морленда, я знал, что мы его не найдем. У него было что-то другое на уме.

Добро пожаловать в мой маленький зоопарк.

Девушка Гюстава будет помогать.…

Маленькие стеклянные домики были темными и одинаковыми. Где был тарантул?... С левой стороны, ближе к задней части.

Пока я пытался определить место, Робин подвел меня к нему.

В клетке было темно, пол был неподвижен.

На столе рядом ничего нет.

Возможно, Морленд убрал существо и оставил что-то на его месте.

Я наклонился и посмотрел через стекло.

Ничего на мгновение. Может быть, я неправильно понял. Я начал надеяться —

Эмма выскочила из мха и листьев, а я упала назад.

Восемь щетинистых ног отчаянно барабанили по стеклу.

Сегменты тела паука пульсировали.

Полфута тела.

Медленные, уверенные движения.

Она избалована... ест мелких птиц, ящериц... обездвиживает... давит.

«Добрый вечер, Эмма», — сказал я.

Она продолжала гладить, затем снова села на мульчу. Свет от соседнего бака ударил ей в глаза и превратил их в черную смородину.

Акцент на черной смородине.

Гляжу на Робина.

Робин прижала лицо к стеклу. Безгубый рот паука сжался, затем принял овальную форму, словно выталкивая звук.

Робин пощекотал стекло кончиком пальца.

Паук наблюдал.

Робин потянулась к верхней крышке, и я схватил ее за запястье.

Паук снова взмыл вверх.

«Все в порядке, Алекс».

"Ни за что."

«Не волнуйся. Он сказал, что она не ядовита».

«Он сказал, что она недостаточно ядовита, чтобы убить добычу, поэтому она ее раздавливает » .

«Я не волнуюсь — у меня хорошее предчувствие на ее счет».

«Женская интуиция?»

«Что в этом плохого?»

«Я просто не думаю, что сейчас подходящее время проверять теорию».

«Почему ты, а не я?»

«Кто сказал, что это должен быть кто угодно?»

«Зачем Биллу подвергать нас опасности?»

«Его благоразумие — это не то, на что я бы пошел в банк».

"Не волнуйся."

«Но твоя рука...»

«Моя рука в порядке. Хотя ты начинаешь болеть запястьем».

Я отпустил ее, и прежде чем я успел ее остановить, она откинула крышку на полдюйма назад и засунула пальцы в бачок — вот это чертова ловкость.

Паук наблюдал, но не двигался.

Я выругался про себя и замер. Пот смешался с дождем на моей коже. Я чесался.

Паук запульсировал быстрее.

Вся рука Робина теперь была в баке, безвольно висела. Паук снова сжал свой собственный рот.

«Хватит. Вытаскивай».

Робин с бесстрастным лицом позволила своим пальцам остановиться около брюшка паука.

Прикасаюсь осторожно, затем с большей уверенностью.

Поглаживание.

Тарантул лениво повернулся, раскинувшись, чтобы принять ласки.

Наталкиваюсь на волнообразные пальцы Робина.

Прикрывая их.

Обхватив руку Робина.

Робин позволила животному побыть там несколько мгновений, а затем медленно вытащила руку из аквариума.

Носить паука как гротескную волосатую перчатку.

Согнув колени, она положила ладонь на стол. Паук вытянул одну ногу, потом другую. Снова потянулся… пробуя поверхность.

Обернувшись к своему дому, он сошел с руки, а затем снова вернулся.

Обнюхивание кончиков пальцев Робина.

Робин улыбнулся. «Эй, пушистый. Ты немного похож на Спайка».

Словно поощренный, паук продолжил подниматься по предплечью Робин и остановился на верхней части ее рукава, своим весом натягивая ткань вниз.

«Ого, Эмма, ты хорошо поела».

Паук обвился вокруг бицепса Робина, обхватив его руку, а затем медленно двинулся вперед, словно верхолаз, взбирающийся на столб.

Останавливаюсь на плече Робина.

Поглаживая шею Робина.

Остановился прямо возле яремной вены. Все это время Робин говорил и гладил.

«Видишь, Алекс, мы же приятели. Почему бы тебе не посмотреть, нет ли чего в баке?»

Я начал засовывать туда руку, но остановился — там была еще одна рука? Мистер Эмма?

Ох, черт, разве я где-то не читал, что женщины самые крепкие?

Полностью сняв стеклянную крышку, я заглянул вниз, ничего не увидел и нырнул. Моя рука нащупала листья, почву и ветки. Затем что-то твердое и зернистое — лавовый камень.

Что-то внизу. Бумага.

Я вытащил ее. Еще одна сложенная карточка.

Слишком темно, чтобы читать. Я нашел танк, чей синий свет был достаточно сильным.

Хоть Эмма и производит впечатление на первый взгляд, Все относительно — и размер, и время.

Родственник.

Что-то больше тарантула?

Мой взгляд упал на последний ряд танков.

Один аквариум больше остальных.

В два раза больше.

На крышке лежит большой кусок сланца.

То, что там жило, было в два раза длиннее Эммы.

Мой бронтозавр… гораздо более ядовитый.

Более фута плоского кожаного хлыста. Хвост с шипами, усики толстые, как лингвини.

Множество ног... Я вспомнил, как передние яростно били копытами по воздуху, когда мы приближались.

Ровная, холодная враждебность.

Я еще не научил его любить меня.

Старый садист.

Робин читала у меня за плечом, Эмма все еще опиралась на свое.

«О», — сказала она.

Прежде чем она снова успела набраться смелости, я побежал в глубь зоопарка.

Многоножка находилась там же, где и в первый раз, наполовину высунувшись из пещеры, спрятав заднюю часть.

Он увидел меня еще до того, как я успел подойти, и его антенны задергались, словно электрифицированные кабели.

На этот раз все передние ноги царапают.

Борьба в воздухе.

Все относительно.

Включая мою готовность участвовать в его маленькой игре.

Я уже собирался уходить, когда заметил еще одно отличие в большом аквариуме.

Весь бак был поднят со стола.

Опираясь на что-то. Еще куски сланца.

Когда я увидел его несколько ночей назад, он был на одном уровне.

Провел рукой по поверхности стола. Пыль и щепки.

Реконструкция Морленда.

Создав миниатюрное пространство для ползания, оно оказалось достаточно широким, чтобы вместить мою руку.

Когда я вытянул руку, сороконожка свернулась. Когда мои пальцы коснулись края сланцевой платформы, существо атаковало стекло. Треск заставил меня отскочить назад.

Стекло было целым, но я мог поклясться, что слышал, как оно гудит.

Робин теперь позади меня.

Я попробовал еще раз, и чудовище снова прыгнуло.

Продолжал нападать.

Используя свою узловатую голову, чтобы бодать стекло, он одновременно скручивает свое тело в завитушки длиной в фут.

Что-то маслянистое потекло по стеклу.

Как в той игре «погремушка в банке» в старых вестернах: я знал, что я в безопасности, но каждый удар отдавался в моем сердце содроганием.

Робин издала тихий, высокий, бессловесный звук. Я повернулся и увидел, как паук отжимается на ее плече.

Засунул руку под доску и держал ее там.

Многоножка продолжала метаться. Еще больше треска. Еще больше ядовитого экссудата.

Затем из аквариума раздался какой-то грубый и гортанный звук, который, я мог бы поклясться, был рычанием, перекрывающим шум дождя.

Я гиперактивно ощупывал. Коснулся чего-то воскового и дернул назад.

Сороконожка прекратила атаку.

Наконец-то устали?

Он сверкнул глазами и начал снова.

Треск, треск, треск... Я снова внутри. Восковая штука казалась инертной, но Бог знает ... хищники... вытащат ее. Застряла.

Трескаться.

Прямые углы... больше бумаги? Толще, чем карточка.

Многоножка продолжала истерить и выделять секрет.

Я ухватился за восковую штуковину, зацепился ногтями и потянул с такой силой, что почувствовал ее в плече.

Восковая штука выскользнула из рук, и я отступил назад, сохранив равновесие, присел, глядя в глаза сороконожке.

От его маниакальных ударов меня отделяла лишь четверть дюйма стекла, которое дрожало при каждом ударе.

Его примитивное лицо было мертво как камень. Затем вливание ярости превратило его почти в человека.

Человек, как приговоренный к смертной казни.

Танк качнулся.

Я снова нашла уголок восковой штуковины, щипала, царапала, царапала его ...

хруст... промахнулся, попробовал еще раз — он сдвинулся, потом сопротивлялся.

Приклеен к столешнице? Приклеен. Вот мерзавец.

Подцепив гвоздем ленту, я потянул ее вверх и почувствовал, как она поддается.

Еще один рывок, и эта проклятая штука вылезла наружу.

Толстый комок вощеной бумаги, края которого крошились у меня между пальцами, когда я отходил так быстро, как только мог.

Робин последовал за мной. Так же, как и черные глаза Эммы.

Треск, треск... зверь навалился на крышку, пытаясь ее сбросить. По-своему благородный, я полагаю. Стоногий Атлант, борющийся за освобождение. Я чувствовал его ярость, горькую, дымящуюся, гормонально заряженную.

Еще один толчок. Доска на крышке подпрыгнула, и я забеспокоился, что она разобьет стекло.

Заметив в конце прохода цветочный горшок, наполненный землей, я использовал его в качестве балласта.

Многоножка продолжала нырять. Вся передняя часть аквариума была покрыта пленкой слизи.

Трескаться.

«Спокойной ночи, придурок».

Взяв Робин за руку, я поспешил обратно к передней части инсектария, остановившись в месте, где свет через одно из разбитых окон был сильнее всего. Затем я понял, что Эмма все еще с нами — почему я вообще беспокоился о ней ?

Все относительно... время тоже.

Суть Морленда: все было не тем, чем казалось... Я развернул вощеную бумагу. От нее отвалилось еще больше кусков.

Сухая. Старая. Темная бумага — черная или темно-синяя, большого размера, с прорезями в виде светлых линий.

Чертежи.

Квадраты и круги, полукруги и прямоугольники. Символы, которые я не мог понять.

Линии, заканчивающиеся стрелками. Направленные углы?

Воздушный макет. Прямоугольники и квадраты, вероятно, были зданиями.

Самая большая структура на южной стороне. Рядом круглая штука — внутри волны воды.

Передний фонтан.

Главный дом.

Сориентировавшись, я нашел инсектарий с его тринадцатью ступенями и центральным хребтом, множеством маленьких прямоугольников, отходящих под углом, как позвонки.

Ванны…

Я нашел свой офис, офис Морленда и другие хозяйственные постройки.

На востоке — масса перекрывающихся аморфных фигур, которые, должно быть, были верхушками деревьев. Края баньянового леса.

Карта центра поместья.

Но что он хотел мне показать ?

Чем дольше я изучал лист, тем более запутанным он становился. Сети линий, такие же густые, как улицы на городской карте. Формы, которые не имели никакого значения.

Слова.

На японском языке.

Глава

34

«Первоначальные планы строительства», — сказал Робин.

«Вы можете это как-то объяснить?»

Она взяла чертежи и изучала их. Все эти месяцы на стройплощадке в Лос-Анджелесе, читая планы…

Она провела линию и остановилась.

«Может быть, это?»

Подвожу руку к неровному месту — пупырышке на бумаге, похожему на шрифт Брайля.

«Пинхол», — сказал я.

«Прямо в центре этого здания — его кабинет. И посмотрите на этот выход из кабинета». Она провела пальцем по сплошной линии, которая продолжалась за пределами бумаги.

Прямо на восток. Из его бунгало, через соседние здания, мимо границы участка, прямо в баньяны.

«Туннель?» — спросил я.

«Или какой-то подземный силовой кабель», — сказала она, переворачивая лист и осматривая обратную сторону. «Это должно быть оно».

Вокруг отверстия был нарисован круг.

«Туннель под его офисом», — сказал я. «Это объясняет ту ночь, когда я видел, как он вошел туда и выключил свет. Он ушел под землю».

Она кивнула. «У него есть тайное убежище, и он приглашает нас его посмотреть».


Она подняла Эмму с плеча, успокаивающе поговорила с пауком и погладила его живот. Восемь конечностей расслабились и остались в таком положении, когда животное вернули домой. Остановившись на мгновение, Робин улыбнулась.

«Нет ничего лучше новых друзей», — сказал я.

«Осторожнее, а то я заберу ее с собой домой».

Я сложил чертежи, сунул их за пояс куртки, и мы вышли из инсектария.

Дождь немного утих, и я смог различить очертания кустарников и деревьев.

Ничего двуногого... потом я услышал что-то сзади и замер.

Скрежет — трение ветки дерева обо что-либо.

Мы прижались к стене и стали ждать.

Никакого человеческого движения.

Бунгало Морленда было всего в нескольких минутах ходьбы под качающимися деревьями. Вдалеке виднелся главный дом — свет горел. Пэм и Джо вернулись?

Мы побежали.


Дверь была не заперта, вероятно, из-за первоначального поиска Пэм. Или Морленд оставил ее так для нас?

Двусторонний ключевой замок. Оказавшись внутри, я попытался запереть его ключом от своего офиса, а когда он не подошел, то новым. Не получилось. Нам пришлось бы оставить его открытым.

И свет выключен.

Дверь в лабораторию была закрыта. Стол Морленда был пуст, как и сегодня днем, за исключением одного блестящего предмета.

Его фонарик.

Робин взяла его, и мы присели за стол и, прикрывшись деревом, разложили чертежи на полу. Она посветила на чертежи фонариком. Чернила потекли. Наши руки были цвета индиго.

«Да», — сказала она, — «определённо оттуда сзади», — указывая на дверь лаборатории.

Она неловко улыбнулась.

"Что это такое?"

«Внезапно у меня возникают видения чего-то отвратительного по ту сторону».

«Я только что был там, и там не было ничего, кроме пробирок и образцов еды.

Исследования в области питания».

«Или», — сказала она, — «он кого-то кормит».


Лаборатория выглядела нетронутой. Держа фонарик на низком уровне, Робин ходил вокруг, останавливаясь, чтобы свериться с чертежами, а затем продолжая.

Наконец она остановилась в центре комнаты и озадаченно уставилась на покрытый черной столешницей лабораторный стол со шкафом под ним.

«Что бы там ни было, оно должно начаться здесь».

На столе стояла стойка, полная пустых пробирок и пустой стакан. Я поставил стеклянную посуду на ближайшую скамью, затем отодвинул стол. Он не сдвинулся с места.

Колеса на каждом углу, но они не работали.

Нет раковины, значит нет и сантехники.

Но каким-то образом прикреплен к полу.

Я открыл шкафчик внизу, пока Робин направлял туда фонарик. Ничего, кроме коробок с бумажными полотенцами. Убрав их, я увидел металлический стержень, проходящий по высоте задней стены.

Пружины, ручка.

Я потянул вниз, почувствовал некоторое сопротивление, затем стержень опустился на место со щелчком.

Стол сдвинулся, покатился, и Робину удалось легко его оттолкнуть.

Под ним был еще один бетонный пол. Прямоугольник пять на два. Вытравленный.

Глубокие швы.

Бетонный люк?

Но ручки нет.

Я наступил на угол прямоугольника, нажал и убрал ногу, проверяя его. Плита качнулась на долю дюйма, затем вернулась на место, издав глубокий резонирующий звук, как огромный волчок.

«Может быть, ему нужно больше веса», — сказал Робин. «Давайте сделаем это вместе».

«Нет. Если Морленд может двигать его сам, то и я смогу. Я не хочу, чтобы он слишком сильно его подстегивал и чтобы он хлопнул нас по лицу».

Я надавил на другой угол. Еще немного, и плита снова отскочила.

Давление на третий угол заставило его поддаться еще больше, и я увидел сторону плиты, толщиной не менее полуфута. Еще больше металла внизу — какая-то система шкивов.

Двигаясь к четвертому повороту, я почувствовал, как меня подняли и спрыгнули.

Плита сильно качнулась, остановилась, затем начала вращаться, очень медленно. Едва сделав полную дугу, прежде чем продолжить, пока не стала перпендикулярна полу.

Он остановился, сотрясая пол. Я попытался его сдвинуть; застрял на месте.

Прямоугольное отверстие, четыре на два фута.

Темный, но не черный — отдаленное освещение снизу.

Я опустился на живот и посмотрел вниз. Бетонные ступеньки, похожие на те, что в инсектарии. Снова тринадцать, но эти были с зелеными полосками.

АстроТурф.

Приводит к серости.

«Полагаю, именно поэтому шпионов называют «кротами», — сказал я.

Улыбка Робин была слабой вежливостью. Она откинула мокрые кудри с лица и сделала глубокий вдох.

Шагнул к отверстию.

Я заблокировал ее и пошел первым.

Туннель был высотой в семь футов и не намного шире, трубчатые стены из железобетона, кельмовые швы, отмеченные стальными штифтами. Свет, который я видел сверху, исходил от шахтерской арматуры в клетке, подсоединенной к потолку в сорока шагах от меня.

Астродерн лежал на грунте и заканчивался у железнодорожных путей, которые разделяли трубу пополам.

Узкая колея с полированными сосновыми шпалами. Слишком узкая для поезда. Вероятно, рассчитанная на дрезину, но ее не было видно.

Никаких звуков дождя. Я коснулся земли. Почва была плотной и сухой.

Идеальная герметизация.

Постукивание по стенам тоже не дало никакого звука. Бетон должен был быть толщиной в ярды.

Я сказал Робину подождать и вернулся к устью туннеля. Плита нависала, как гигантская жесткая губа. Отсюда снизу лаборатория была черной дырой.

Я поднялся по лестнице, проверил плиту второй раз. Такая же неподвижная — установленная на место массой шестеренок и противовесов, реагирующих на особую серию давлений.

Вероятно, это защитное приспособление, установленное японской армией, чтобы предотвратить раздавливание пальцев или случайное заточение. Вероятно, это был какой-то способ закрыть его снизу, но я этого не знал, и у нас не было выбора, кроме как оставить вход открытым.

Может быть, лучше всего было бы уйти отсюда и дождаться утра.

Я спустился обратно к Робин и предложил ей выбор.

«Мы зашли так далеко, Алекс. Давай хотя бы последуем за ним некоторое время и посмотрим, куда он нас приведет».

«Если он выйдет за пределы границ собственности, мы окажемся под баньянами. Мины».

«Если есть мины».

«У тебя есть сомнения?» — спросил я.

«Если вы хотите что-то скрыть, какой лучший способ отпугнуть злоумышленников, чем такой слух?»

«Вы хотите проверить эту гипотезу?»

«Он здесь, внизу». Она посмотрела в туннель. «Он явно хочет, чтобы мы тоже были там. Зачем ему причинять нам вред?»

«Он хочет меня », — сказал я. «Он привез меня для этого».

"Как бы там ни было, для него это важно. Посмотрите, какие меры предосторожности он принял".

«Загадочные послания. Голоса мудрецов... жуки — он как большой ребенок, играющий в игры».

«Прятки», — сказала она. «Может, я ошибаюсь, но я не думаю, что он плохой человек, Алекс. Просто скрытный».

Я подумал о Морленде, Хоффмане и их женах, играющих в бридж на террасе. Хоффман изменяет. Морленд никогда не выдает себя.

«Ладно», — сказал я. «Давайте играть».


Мы шли по тропе, проходя под сиянием решетчатого фонаря и скользя в темноту. Через сотню шагов показался отблеск идентичного светильника. Затем еще один.

Однообразие стало приятным — туннель оказался приятнее, чем я себе представлял: тепло, сухо, тихо. Никаких насекомых.

«Как ты думаешь, что это было изначально?» — спросил Робин. «Путь отступления для японцев?»

«Или какой-то канал поставок».

Мы дошли до второго фонаря и уже почти вышли из его сияния, когда увидели что-то у стены.

Картонные коробки. Десятки, аккуратно сложенные в колонны. Прямо как дела в кладовой.

Конфиденциальные файлы? Это то, что Морленд хотел мне показать?

Я вытащил коробку. Клапаны были сложены, но не запечатаны.

Внутри — пластиковые пакеты с застежкой-молнией.

Сушеные фрукты и овощи.

Я попробовал другую коробку. Еще еды.

В третьем находились фармацевтические образцы и флаконы с таблетками.

Антибиотики, противогрибковые препараты, витамины, минералы, пищевые добавки. Затем бутылки с чем-то прозрачным — тоником. Противомалярийные свойства хинина.

Еще одна коробка. Еще сухофрукты. Gatorade.

«Секретный запас доктора Билла», — сказал я. «Он выращивает всякую всячину в своем саду, сохраняет ее и привозит сюда. Может быть, мы имеем дело с выживальщиком. Вопрос в том, какой у него Армагеддон?»

Робин покачала головой и достала консервы из другой коробки.

Тушеная говядина, курица и рис.

«Вот вам и вегетарианство», — сказал я.

Она выглядела грустной. «Может быть, Армагеддон — это уничтожение острова.

Возможно, он планирует остаться под землей».

«Под лесом», — сказал я. «Защищенные этими минами, настоящими или фальшивыми. Это довольно безумно, но по всем Штатам есть бункеры, полные таких же людей. Проблема в том, что они также склонны к паранойе с резким движением. Жажды большой битвы».

«Это не похоже на Билла».

«Почему? Потому что он говорит, что презирает оружие? Все, что сказал или сделал этот человек, вызывает подозрения, включая его альтруизм. Арук импортирует еду по цене в два-три раза выше обычной. Билл помогает с подачками время от времени, но запасает все это для себя. Если он уже давно планировал пойти ко дну, это объясняет, почему он не продвигал бизнес на острове более агрессивно. Может быть, он отказался от Арука — от реальности. Может быть, он сосредоточился на создании своего собственного маленького подземного мира. Идея пришла ему в голову после того, как он нашел чертежи где-то в доме. В конце концов, он обнаружил туннель: пещерный человек в одно мгновение».

Она достала из коробки еще что-то. Фольгированный пакет с белой этикеткой.

««Сублимированная боевая еда», — прочитала она вслух. «Сегмент B: восстановленная морковь, свекла, горох, лимская и стручковая фасоль, соевый белок»… затем целый набор витаминов… Выпуск ВМС США… о, боже».

"Что?"

«Дата».

Крошечные цифры внизу этикетки. Февраль 1963 года.

«Шестьдесят третий был его последним годом на флоте», — сказал я. «В тот год он купил поместье — он занимается этим уже тридцать лет!»

«Бедняга», — сказала она.

«Он, очевидно, вполне доволен. Чертовски горд тем, чего он достиг».

«Почему ты так говоришь?»

«Потому что теперь он хочет это выставить напоказ».


Еще шесть потолочных светильников, еще два больших тайника с едой и лекарствами.

Мы продолжали идти, автоматически, как солдаты, лишенные дальнейших догадок, следы и связи гипнотически ускользали мимо.

Мои часы показывали, что мы находились под землей почти полчаса, но по ощущениям это было одновременно и дольше, и короче.

Время обманчиво.

Еще одна луковица в клетке.

А потом сразу за ним — пятно зелени.

Еще одна полоса AstroTurf.

Еще один лестничный пролет, в пятидесяти ярдах впереди.

Тринадцать ступенек к металлической двери.

Никаких ручек или замков. Я толкнул, ожидая тяжелого веса, еще одна хитрая система рычагов. Она открылась так легко, что мне пришлось удержаться, чтобы не упасть вперед.

С другой стороны находился поднимающийся вверх бетонный пандус, освещенный слабой лампочкой.

Мы поднимались, пока не подошли к еще одной двери.

Металлическая решетка — расходящиеся радиально круги железа, перекрещенные спицами.

За ним — кромешная тьма.

Я стучал и толкал, но этот не поддавался. Затем мой мозг сопоставил дизайн решетки с контекстом.

Паутина — то, что Морленд называл паутиной — прекрасный обман.

Достаточно.

Я повернулся, чтобы спуститься по пандусу.

Увидели, как за нами закрывается первая дверь, бросились ее ловить, но не смогли.

Она захлопнулась, отказываясь поддаваться.

Застрял в рампе.

Пойман в ловушку.

В моей голове возникло худое лицо Морленда. Длинные, свободные конечности, мясистая морда, мешковатые глаза, размашистая походка — походка паука.

Не верблюд и не фламинго.

Хищники…

Робин приложила руку ко рту. Я перестал дышать; паника превратилась в тугой галстук.

Затем за паутиной появился свет, впустив поток очень прохладного воздуха.

Тот же холод, который я чувствовал, доносился со стен баньянового леса.

Паутинная дверь распахнулась. Я увидел стены из тесаного камня, затем черноту.

Пещера.

Выбор был такой: остаться там и рискнуть попасть в еще одну ловушку или шагнуть вперед и попытать счастья с тем, что было на другом конце.

Я шагнул внутрь.

Чья-то рука легко легла мне на плечо.

Я обернулся. «Черт тебя побери, Билл!»

Но глаза, смотревшие в ответ, не принадлежали Морленду.

Темные щели — по крайней мере, левая. Ее напарник был широко раскрытым, молочно-белым полумесяцем, тяжело свисающим, тянущим за рваное веко.

Радужки нет. Белок пронизан капиллярами.

Лицо вокруг шара тоже было белым.

Глаза расположены ниже моих, на эллиптической голове без шеи, покоящейся на худых, покатых плечах.

Деформированный и безволосый, за исключением трех пятен бесцветного пуха.

На месте ушей — кожные наросты.

Рот открылся. Меньше дюжины зубов, некоторые из них были не больше желтых почек. Обрамляя их, было похожее на мешочек, сморщенное отверстие: нижней губы не было, верхняя толстая, потрескавшаяся, печеночная — улыбка? Почему я не кричу?

Я улыбнулся в ответ. Рука такая легкая на моем плече... дюйм пушистой кожи отделял рот от носа, который представлял собой две черные дыры под шишечкой розово-белой плоти, скрученной, как свиной хвост.

Жировики и струпья, келоидные следы и кратерные шрамы плясали по лицу, лунный пейзаж крупным планом. Резкий запах дымился от кожи. Знакомый запах... больничные коридоры — мазь с антибиотиком.

Рука на моем плече лежала так нежно, что я ее едва чувствовал.

Я посмотрел на это.

Четыре толстых, толстых пальца, большой палец утолщенный и лопатообразный, на указательном пальце нет ногтя. Еще больше мягких, пушистых волос. Ямочки на костяшках пальцев.

Запястье тонкое и хрупкое, испещренное нежно-голубыми венами и покрытое струпьями, скрывается в манжете белой рубашки.

Чистая белая рубашка из оксфорда на пуговицах.

Брюки цвета хаки туго облегали тонкую талию, манжеты были толсто закатаны.

Мужчина, как я предположил... из-под манжет выглядывали коричневые туфли, которые выглядели новыми.

Мужчина размером с мальчика — ростом около пяти футов и весом около восьмидесяти фунтов.

«Ххх», — сказал он. «Хххии».

Шепот, хрип. Я уже слышал подобные голоса: ожоги, гортань и голосовые связки обожжены, они учатся говорить через живот.

Мешочек-рот оставался открытым, словно борясь за речь. Еще больше запаха лекарств — ополаскивателя для рта. Единственный глаз следил за моим лицом. Мешочек изогнулся вверх в том, что могло быть улыбкой.

«Привет», — сказал я.

Глаз еще немного поизучал меня. Моргнул — подмигнул? Бровей нет, но кожа над глазницами собралась в глубокие двойные полумесяцы, имитирующие брови.

Без шеи, без подбородка, с застывшим жиром на лице. Но мягкий... Я подумал о детеныше осьминога в лагуне.

Рука соскользнула с моего плеча.

Рот закрыт и надулся — грустно?

Я сделал что-то не так?

Я снова попытался улыбнуться.

Рука свободно висела.

Очень свободно. Беспозвоночная грация.

Пальцы сгибаются так, как обычные пальцы не могут.

Змеевидный — нет, даже у змеи больше твёрдости.

Белый и дряблый —

Червеобразный.

Глава

35

Он почесал бедро, манжета задралась, и я увидел что-то блестящее на туфле. Совершенно новый пенни.

Он увидел что-то позади меня и застенчиво опустил голову.

«Привет», — услышал я голос Робина.

И тут я увидел что-то позади него.

Из тени появился еще один человек, еще меньше ростом, с таким сильным горбом, что его голова, казалось, торчала из груди.

Красно-черная клетчатая рубашка на пуговицах, синие джинсы, высокие кеды.

Два хороших глаза. Одно ухо. Глаза мягкие.

Невиновный.

Сжав палец, он повернулся к нам спиной и шагнул дальше в пещеру.

Первый мужчина снова наморщил лоб и последовал за ним.

Мы шли следом, спотыкаясь и цепляясь ногами за камни.

У маленьких мягких человечков не возникло никаких проблем.

Постепенно пещера из черной стала угольно-серой, а затем голубовато-серой и золотистой, когда мы вышли в огромную куполообразную пещеру, освещенную еще несколькими светильниками в клетках.

Скальные образования, слишком тупые, чтобы быть сталагмитами, поднимались из пола. Ряд холодильников заполнял одну стену. Десять из них, небольшие, случайный набор цветов и марок. Авокадо. Золото. Оттенки, модные тридцать лет назад.

Провода соединялись в распределительной коробке, прикрепленной к толстому черному кабелю, который тянулся за скалу и выходил из комнаты.

В центре пещеры стояли два деревянных стола для пикника и дюжина стульев. На безупречном каменном полу были разбросаны ворсистые коврики. Из-за распределительной коробки — генератора — доносился жужжащий, гудящий звук.

Дождь теперь слышен чуть-чуть. Звон. Но все было сухо.

Морленд вошел и сел во главе стола, за большой миской свежих фруктов. Он был в своей обычной белой рубашке, а его лысая голова казалась намасленной. Его руки держали грейпфрут.

Еще четверо маленьких, мягких людей вошли и сели вокруг него. Двое были в хлопчатобумажных платьях и имели более тонкие черты лица. Женщины. Остальные были одеты в клетчатые рубашки и джинсы или хаки.

У одного из мужчин вообще не было глаз, только тугие барабаны блестящей кожи, натянутые на глазницы. Одна из женщин была особенно крошечной, не больше семилетнего ребенка.

Они посмотрели на нас, затем снова на Морленда, и их изуродованные лица стали еще белее при ярком свете.

Поставьте перед каждым из них приборы: фрукты, печенье и витамины.

Стаканы с ярко-оранжевой, зеленой и красной жидкостью. Gatorade. Пустые бутылки были сгруппированы в центре стола вместе с тарелками, полными кожуры, косточек и сердцевин.

Двое мужчин, которые нас привели, стояли, сложив руки.

Морленд сказал: «Спасибо, Джимми. Спасибо, Эдди».

Откатив грейпфрут, он сделал знак. Мужчины заняли свои места за столом.

Некоторые из остальных начали бормотать. Изуродованные руки дрожали.

Морленд сказал: «Все в порядке. Они хороши».

Слезящиеся глаза снова устремились на нас. Слепой замахал руками и захлопал в ладоши.

«Алекс», — сказал Морленд. «Робин».

«Билл», — ответил я ошеломленно.

«Мне жаль, что я заставил тебя пройти через такую канитель, сынок, и я не знал, что ты придешь, дорогой. С тобой все в порядке?»

Робин рассеянно кивнула, но ее взгляд был устремлен в другое место.

Маленькая женщина привлекла ее визуально. На ней было детское розовое вечернее платье с белой кружевной отделкой. Белый металлический браслет обвивал иссохшее предплечье. Любопытные детские глаза.

Робин улыбнулась ей и обняла себя.

Женщина облизнула то место, где должны были быть ее губы, и продолжала смотреть.

Остальные заметили ее сосредоточенность и задрожали еще больше. Генератор продолжал свою песню. Я впитывал детали: рамочные туристические плакаты на стенах — Антигуа, Рим, Лондон, Мадрид, Ватикан. Храмы Ангкор-Ват. Иерусалим, Каир.

Напротив холодильников аккуратно выстроились коробки с едой.

Переносные шкафы и кладовки, пара тележек.

Так много холодильников, потому что они должны были быть достаточно маленькими, чтобы пролезть в люк. Я представил себе Морленда, катящего их по туннелю. Теперь я знал, куда он отправился той ночью со своей черной сумкой. Куда он отправился столько ночей, все эти годы, почти не спал, работал до изнеможения. Падение в лаборатории…

Раковина в углу была подключена к баку с очищенной водой. Рядом стояли галлоновые бутылки.

Нет плиты или духовки — из-за плохой вентиляции?

Нет, воздух был прохладным и свежим, а шум дождя был слабым, но отчетливым, так что, должно быть, где-то есть какая-то шахта, ведущая в лес.

Никакого огня, потому что дым выдаст.

Микроволновки тоже нет — вероятно, потому что Морленд сомневался в безопасности. Беспокойство о людях, которые уже пострадали.

Его ложь о том, что он был частью ядерного сокрытия, — частичная правда?

Множество полуправд; с самого начала он окутал правду ложью.

События, которые произошли, но в других местах, в другое время.

Эйнштейн одобрил бы... все относительно... время обманчиво.

Все является символом или метафорой.

Остальные цитаты…все ради справедливости ?

Испытывает меня.

Я посмотрел на покрытые шрамами лица, сгрудившиеся вокруг него.

Белый, червеобразный.

У Жозефа Кристобаля, привязывавшего виноградные лозы к восточным стенам, тридцать лет назад не было галлюцинаций.

Три десятилетия укрытия, прерванные всего одним несчастным случаем?

Один из них, сойдя с ума, вылез на поверхность и направился к каменным стенам?

Кристобаль видит это и его охватывает страх.

Морленд диагностирует галлюцинации.

Солгать Кристобалю…справедливости ради.

Вскоре после этого Кристобаль издает последний крик и умирает.

Так же, как и женщина-кошка... что она увидела?

«Пожалуйста», — сказал Морленд. «Садитесь. Они добрые. Они самые добрые люди, которых я знаю».


Мы выжали нашу промокшую одежду и заняли места за столом, пока Морленд объявлял наши имена. Некоторые из них, казалось, обращали внимание. Другие оставались бесстрастными.

Он нарезал им фрукты и напомнил, что нужно пить.

Они повиновались.

Никто не произнес ни слова.

Через некоторое время он сказал: "Закончили? Хорошо. Теперь, пожалуйста, вытрите лица...

очень хорошо. Теперь, пожалуйста, уберите тарелки и идите в игровую комнату, чтобы немного развлечься.

Один за другим они вставали и выходили, проскользнув за холодильники и исчезнув за каменной стеной.

Морленд потер глаза. «Я знал, что ты сможешь меня найти».

«С помощью Эммы», — сказал я.

«Да, она милая…»

«Время — обман. Включая тот обман, который ты использовал, чтобы привести меня сюда. Ты вел к этому с первого дня, как я сюда попал, не так ли?»

Он несколько раз моргнул.

«Почему сейчас?» — спросил я.

«Потому что ситуация достигла критической точки».

«Пэм там, наверху, ищет тебя, она напугана до смерти».

«Я знаю, я скажу ей... скоро. Я болен, наверное, умираю. Ухудшение работы нервной системы. Боли в шее и голове, все становится пустым... расфокусированным. Я все больше и больше забываю, теряю равновесие... помнишь, как я упал в лаборатории?»

«Возможно, это просто недостаток сна».

Он покачал головой. «Нет, нет, даже когда я хочу спать, это редко получается.

Моя концентрация... блуждает. Это может быть болезнь Альцгеймера или что-то очень похожее. Я отказываюсь подвергать себя унижениям диагноза. Ты поможешь мне, пока от меня ничего не осталось?

«Как вам помочь?»

«Документация — это должно быть зафиксировано навечно. И забота о них — мы должны придумать что-то, чтобы о них заботились после того, как меня не станет».

Он протянул руки. «У тебя есть подготовка, сынок. И характер — приверженность справедливости».

«Справедливость г-на Дизраэли? Правда в действии?»

«Именно так… истины без действия не бывает ».

«Великие мыслители», — сказал я.

Его глаза потускнели, он запрокинул голову и уставился в потолок пещеры. «Когда-то я думал, что могу стать значительным мыслителем — бесстыдное юношеское высокомерие. Я любил музыку, науку, литературу, жаждал стать человеком эпохи Возрождения». Он рассмеялся. « Средневековый человек был бы больше похож на него. Всегда посредственный, иногда злой».

Он еще немного поразмыслил, потом вернулся к настоящему, облизнул губы и уставился на нас.

Робин не переставала оглядывать комнату. Ее глаза были огромными.

«Истина относительна , Алекс. Правда, которая причиняет боль невинным и порождает несправедливость, — это вообще не правда, а уклончивое действие, которое коренится в сострадании и ведет к милосердию, может быть оправдано — вы понимаете это?»

«Произошли ли вторые ядерные испытания около Арука? Потому что я знаю, что вы лгали о Бикини. Если так, то как правительство смогло их скрыть?»

«Нет, — сказал он. — Это совсем не то».

Встав, он обошел стол. Он уставился на коробки у стены.

«Ничто из того, что вы делаете, не случайно», — сказал я. «Вы рассказали мне о ядерном взрыве и Сэмюэле Х. не просто так. Вы сохранили файл Сэмюэля не просто так.

«Чувство вины — отличный мотиватор». Что ты искупаешь, Билл?»

Заложив руки за спину, он переплел пальцы.

Длинные руки. Паучьи руки.

«Я был в Маршалловых горах во время взрыва», — сказал он. «Возможно, поэтому я умираю». Глядя вниз. «Как я солгал?»

«Вы не участвовали в выплатах. Я знаю. Я говорил с человеком, который участвовал».

«Правда», — сказал он.

«Так в чем же смысл? Метафорой чего были взрывы?»

«Да», — сказал он. «Именно так. Метафора».

Он снова сел. Достал грейпфрут. Покатал его.

«Уколы, сынок».

«Медицинские инъекции?»

Медленный и долгий кивок. «Мы никогда не узнаем, что именно они использовали, но я предполагаю, что это какая-то комбинация токсичных мутагенов, радиоактивных изотопов, возможно, цитотоксических вирусов. С чем военные экспериментировали десятилетиями».

«Кто они ?»

Он дернулся вперед, уперевшись костлявой грудью в край стола.

« Я. Я вложил иглу им в руки. Когда я был главным врачом в Стэнтоне. Мне сказали, что это была исследовательская программа вакцинации — конфиденциальная, добровольная — и что как главный врач я был ответственен за ее выполнение. Пробные дозы живых и убитых вирусов, бактерий и спирохет разрабатывались в Вашингтоне для гражданской обороны в случае ядерной войны. Явной целью была разработка единой супервакцины практически против всех инфекционных заболеваний. «Райская игла», как они ее называли. Они утверждали, что свели ее к серии из четырех уколов. Предоставили мне экспериментальные данные. Пилотные исследования, проведенные на других базах. Все ложно».

Он схватился за белые пуховики над ушами. По сравнению с мягкими людьми его волосы были пышными.

«Хоффман», — сказал он. «Он дал мне данные. Принес флаконы и шприцы в мой кабинет, лично. Список пациентов. Семьдесят восемь человек

— двадцать семей с базы. Моряки, их жены и дети. Он сказал мне, что они согласились участвовать тайно в обмен на особую плату и привилегии. Безопасное исследование, но засекреченное из-за стратегической ценности такого мощного медицинского инструмента. Было крайне важно, чтобы русские никогда не завладели им.

Военным можно было доверять в плане послушания. И они были такими. Приходили на уколы точно в срок, засучивали рукава без жалоб.

Дети, конечно, боялись, но родители держали их спокойно и говорили, что это ради их же блага».

Он снова потянул себя за волосы, и пряди выбились.

«Когда именно это произошло?» — спросил я.

«Зима шестьдесят третьего. Мне оставалось шесть месяцев до демобилизации, я влюбился в Арука. Мы с Барбарой решили купить недвижимость и построить дом на воде. Она хотела нарисовать море. Она рассказала об этом Хоффману, и он сообщил нам, что ВМС планируют продать поместье. Оно не было на берегу, но было великолепным. Он позаботится о том, чтобы мы получили приоритет и выгодную цену».

«В обмен на тайное проведение программы вакцинации».

«Он никогда не говорил об этом как о чем-то за услугу, но он донес сообщение, и я с нетерпением ждала его. Блаженное, глупое невежество до тех пор, пока через месяц после инъекций одна из беременных женщин не родила преждевременно мертворожденного ребенка без конечностей и анэнцефалии. В тот момент я действительно ничего не подозревала. Такие вещи случаются. Но я чувствовала, что нам следует провести мониторинг».

«Беременные женщины были включены в эксперимент?»

Он посмотрел на стол. «У меня были сомнения по этому поводу с самого начала, меня успокоил Хоффман. Когда я сообщил о мертворождении, он настоял на том, что райская игла была безопасна — данные это доказали».

Он наклонился низко, обращаясь к столу: «Этот ребенок... без мозгов, вялый, как медуза. Это напомнило мне о том, что я видел на Маршалловых островах. Потом один из детей заболел. Четырехлетний. Лимфома. От идеального здоровья до неизлечимой болезни почти за одну ночь».

Он поднял голову. Его глаза были полны слез.

«Затем пришел моряк. Сильно увеличенная щитовидная железа и нейрофибромы, затем быстрое превращение в анапластическую карциному — это редкая опухоль, обычно ее можно увидеть только у пожилых людей. Через неделю у него также обнаружился миелоидный лейкоз. Скорость была поразительной. Я начал больше думать о ядерных испытаниях на Маршалловых островах. Я знал симптомы отравления».

«Почему ты сказал мне, что участвовал в подкупе?»

«Скрывать свою вину… на самом деле, меня попросил поучаствовать мой начальник, но мне удалось отвертеться. Идея придания денежной стоимости человеческой жизни была отвратительной. В конце концов, люди, которые действительно участвовали, были клерками и тому подобными. Я не уверен, что они имели четкое представление об ущербе».

Жаждал исповеди годами, хотел получить от меня хоть какое-то отпущение грехов.

Но не доверяя мне достаточно, чтобы пройти весь путь. Вместо этого он использовал меня так, как защищающийся пациент использует совершенно нового терапевта: бросая намеки, эксплуатируя нюансы и символы, встраивая факты в слои обмана.

«Полагаю», — сказал он, выглядя озадаченным, — «я надеялся, что этот момент в конце концов наступит. Что ты будешь тем, с кем я смогу... общаться».

Его глаза умоляли о принятии.

Мой язык словно замерз.

«Прости, что лгал тебе, сынок, но я бы сделал это снова, если бы это означало дойти до этой точки. Всему свое время — всему свое время и место. Жизнь может казаться случайной, но закономерности возникают. Как ребенок, бросающий камни в пруд. Волны образуются предсказуемо. Что-то запускает события, они приобретают собственный ритм... Время похоже на собаку, гоняющуюся за своим хвостом —

более конечный, чем мы можем себе представить, но бесконечный».

Он вытер глаза и сдержал слезы.

Я взяла Робина за руку. «После других болезней ты вернулась к Хоффману?»

«Конечно. И я ожидал, что он встревожится, предпримет какие-то действия.

Вместо этого он улыбнулся. Тридцати лет, но у него была злая старческая улыбка. Грязная маленькая улыбка. Потягивая мартини. Я сказал: «Возможно, ты не понимаешь, Ник: что-то, что мы сделали с этими людьми, сделало их смертельно больными — убило их». Он похлопал меня по спине, сказал, чтобы я не волновался, люди все время болеют».

Он внезапно бросил на меня взгляд, полный ненависти.

«Ребенок без мозга», — сказал он. «Малыш с раком в терминальной стадии, бедный моряк с болезнью старика, но он мог бы отмахнуться от случая насморка. Он сказал, что уверен, что это не имеет никакого отношения к вакцинам, их всесторонне протестировали. Затем он снова улыбнулся. Та же улыбка, которую он выдавал, когда мошенничал в карты и думал, что ему это сойдет с рук. Он хотел, чтобы я понял, что он все это время знал .

«Я планировал провести вскрытие ребенка на следующий день, решил сделать это прямо сейчас. Но когда я добрался до морга базы, тело исчезло. Все записи тоже исчезли, а моряка, который был моим помощником, заменил новый человек — из команды Хоффмана. Я снова бросился к Хоффману и потребовал объяснить, что происходит. Он сказал, что родители ребенка запросили быстрые похороны, поэтому он предоставил сострадательное разрешение и доставил их на Гуам прошлой ночью. Я пошел в диспетчерскую, чтобы узнать, не улетели ли какие-нибудь самолеты. Ни один не улетел в течение семидесяти двух часов. Когда я вернулся в свой офис, Хоффман был там. Он повел меня на прогулку по базе и начал рассказывать о поместье. Казалось, внезапно появились и другие покупатели, но ему удалось оставить мое имя наверху списка и снизить цену. Я еле сдерживался, чтобы не перегрызть ему глотку».

Он надел очки.

«Вместо этого», — сказал он. Слово стихло. Он положил руку на грудь и несколько раз вдохнул. « Вместо этого я поблагодарил его и улыбнулся в ответ. Пригласил этого ублюдка и его жену в мою каюту на следующий вечер на бридж. Теперь, когда я знал, на что он способен, я почувствовал, что должен защитить Барбару. И Пэм...

она сама была еще младенцем. Но я потихоньку начала проверять остальных, кому сделали инъекцию. Большинство выглядели нормально, но несколько взрослых чувствовали себя неважно — неопределенное недомогание, небольшая температура. Затем у некоторых детей началась сильная лихорадка ».

Он вонзил гвоздь в висок. «Вот я, добрый доктор, успокаиваю их. Выдаю анальгетики и приказываю им пить столько, сколько они могут, в надежде, что часть токсинов будет вымыта. Но не могу сказать им правду — какой от этого толк? Какое проклятие хуже, чем знать, что твоя собственная смерть близка? Затем еще один ребенок внезапно умер от припадка мозга. Еще одна семья якобы улетела ночью, и на этот раз Хоффман сообщил мне, что мое участие в райской игле прекращено, я должен был заботиться обо всем персонале базы, кроме вакцинированных

семьи. К ним приехали новые врачи, три белых халата из Вашингтона. Когда я запротестовал, Хоффман приказал мне начать новый проект: просмотреть медицинские файлы за двадцать лет и написать подробный отчет.

«Трудная работа».

«Звучит знакомо».

Он слабо улыбнулся. «Да, я ужасный подлец; быть прямым всегда было для меня трудно. Я привык оправдывать это тем, что рос единственным ребенком в очень большом доме. Человек бродит один, приобретает вкус к играм и интригам. Но, возможно, это просто недостаток характера».

«Что случилось с остальными вакцинированными пациентами?» — спросил Робин.

«Больше становилось больных, и на базе наконец-то поползли слухи о какой-то загадочной эпидемии. Слишком много, чтобы хранить в тайне, поэтому врачи из Вашингтона выпустили официальную записку: неизвестный островной организм проник в Стэнтон, и был введен строгий карантин. Все больные были изолированы в лазарете, а на дверях были прибиты знаки карантина. Понятное дело, все обходили это место стороной.

Затем я услышал слух, что все вакцинированные семьи будут отправлены обратно в больницу Уолтера Рида в Вашингтоне для обследования и лечения. Я довольно хорошо представлял себе, что это значит».

Он надулся.

«Однажды ночью после полуночи я пробрался в лазарет. Один дежурный дежурил у входной двери, курил и не относился к работе серьезно. Что было типично для базы. Здесь никогда ничего не происходило. У всех было небрежное отношение. Мне удалось пробраться через заднюю дверь, используя отмычку, которую я стащил из кабинета Хоффмана. Этот самодовольный ублюдок даже не потрудился поставить новый замок».

Протянув руку, он схватил грейпфрут и сжал его так сильно, что сок потек сквозь пальцы.

«Некоторые из них, — тихо сказал он, — уже были мертвы. Лежали в койках…

без сознания, гниющие. Другие были на грани потери сознания.

Повсюду была отслоившаяся кожа... конечности... в комнате воняло гангреной».

Он начал плакать, пытался остановиться, потом скрыть это. Прошло некоторое время, прежде чем он возобновил, и то, шепотом.

«Кровать за кроватью, сдвинутые вместе, как открытые гробы... Я все еще мог узнать несколько их лиц. Никакой попытки лечить их не предпринималось...

ни еды, ни лекарств, ни капельниц. Их хранили ».

Грейпфрут — смесь мякоти и кожуры.

«Последнее отделение было самым худшим: десятки мертвых детей. И вот чудо: некоторые из младенцев были еще живы и выглядели относительно здоровыми. Кожные поражения, недоедание, но в сознании и с хорошим дыханием — их маленькие глазки следили за мной, когда я стояла над их кроватками... Я насчитала. Девять».

Он снова встал и неуверенно закружился по комнате.

«Я до сих пор этого не понимаю. Возможно, их защитила относительно низкая дозировка или что-то в их иммунной системе новорожденных. Или, может быть, Бог есть».

Заламывая руки, он подошел к холодильникам и столкнулся с Кенмором медного цвета.

«Иногда хорошо быть скрытным. Я вытащил их. Четырех в первый раз, пятерых во второй. Запеленали в одеяла, чтобы заглушить их крики, но в этом не было необходимости. Они не могли плакать. Все, что выходило наружу, было карканье».

Лицом к нам.

«Вакцина, как вы понимаете, сожгла их голосовые связки».

Он ускорил шаг, преследуя невидимую жертву.

«Мне некуда было их везти, кроме как в лес. Слава богу, была зима.

Зима здесь мягкая, теплая, сухая. Я открыл пещеры, гуляя. Мне всегда нравились пещеры». Улыбка. «Секретные места. Занимался спелеологией, когда учился в Стэнфорде, писал дипломную работу о летучих мышах.… Я не думал, что кто-то еще о них знает, и больше некуда было пойти».

«А как насчет мин?» — спросил я.

Он улыбнулся. «Японцы планировали заложить мины, но так и не дошли до этого».

«Ночь ножей?»

Он кивнул.

«Вы распространяете слухи?» — спросил я.

«Я посадил семя. Когда дело доходит до слухов, недостатка в садоводах никогда не бывает.… Где я был?… Я поместил их в пещеру. Не в эту, я не знал об этой. Или в туннель. Когда их спрятали, я проверил их, вымыл, дал им воды и электролитов, вернулся в лазарет, разобрал их кроватки, разбросав детали в надежде, что они

не будут скучать. И их не было. Все это место было похоже на склеп, трупы и умирающие люди сползали на пол, лежали друг на друге, телесные жидкости капали. Я никогда не забуду этот звук. Даже сейчас, когда моросит…»

Его лицо приняло отсутствующее выражение, и на мгновение я подумал, что он куда-то ускользнет. Но он снова заговорил, громче:

«Затем осложнение: один из взрослых тоже выжил. Мужчина. Когда я заканчивала с приданым, он вошел, потянулся ко мне, упал на меня. Я чуть не умерла от страха — он был... гнилой. Я знала, кто он. Авиамеханик, огромный парень, невероятно сильный. Возможно, поэтому симптомы не так быстро его одолели. Что не значит, что он не был серьезно болен. Его кожа была чисто-белой — как будто обесцвеченной, одна рука отсутствовала, ни зубов, ни волос. Но он мог шататься. Он не был хорошим человеком. На самом деле, хулиганом, с отвратительным характером. Я латал людей, которых он избивал. Я боялась, что у него хватит сил как-то поднять тревогу, поэтому я вытащила его тоже. Это чуть не убило меня. Даже голодный, он, должно быть, весил сто восемьдесят фунтов. Потребовалось так много времени, чтобы пересечь базу. Я была уверена, что какой-нибудь часовой меня увидит. Но в конце концов я это сделала.

«Я поместила его в другую пещеру, подальше от младенцев, и ухаживала за ним, как могла. Он дрожал от озноба, кожа начала шелушиться. Пытался говорить и все больше злился из-за своей неспособности... Он все время смотрел на культю, где была его рука, и кричал — безмолвный крик. Бешеный гнев. Его глаза были дикими. Даже в таком состоянии он пугал меня. Но я подсчитала, что это займет всего несколько часов».

Он пошатнулся и сел на стул.

«Я ошибался. Он продержался пять дней, колеблясь между ступором и возбуждением. Он фактически вставал и шатался по пещере, ужасно травмируя себя, но оставаясь на ногах. Его преморбидная сила, должно быть, была сверхчеловеческой. На пятый день ему удалось сбежать. Я был на базе, вернулся той ночью, а его там не было. Сначала я запаниковал, думая, что кто-то все обнаружил, но дети все еще были в своей пещере. Наконец я нашел его, лежащим под одним из баньянов, в полубессознательном состоянии. Я оттащил его обратно. Он умер два часа спустя».

«Но не раньше, чем его увидел Жозеф Кристобаль», — сказал я.

Он кивнул. «На следующий день Глэдис пришла ко мне в офис и рассказала о Джо. Один из других рабочих в поместье сказал ей, что у Джо случился припадок,

утверждал, что видел какого-то лесного дьявола».

«Тутало».

«Нет». Он улыбнулся. «Это я тоже придумал. Tootali — это старое слово, означающее «жратва».

но мифа нет».

«Сажаю семя», — сказал я. «Значит, историю Джо не восприняли всерьез?»

«Джо всегда был странным. Замкнутый, разговаривал сам с собой, особенно когда выпивал. Меня беспокоили его боли в груди. Они были подозрительно похожи на стенокардию, но из-за беспокойства это было трудно понять. Как оказалось, его артерии были в ужасном состоянии. Я ничего не мог сделать».

«Вы утверждаете, что это явление не имеет никакого отношения к его смерти?»

«Возможно, — сказал он, — его состояние осложнилось испугом».

«Вы позволили ему продолжать верить в существование монстров?»

Он моргнул. «Когда я попытался обсудить это с ним, он заткнул уши.

Очень упрямый человек. Очень ригидное мышление — не шизофреническое, но, возможно, шизоидное?

Я не ответил.

«Что я должен был сделать, сынок? Сказать ему, что он действительно что-то видел и подверг опасности детей? Они были моим приоритетом. Каждую свободную минуту я проводил с ними. Проверял их, приносил одеяла, еду, лекарства. Держал их на руках... Несмотря на все, что я делал, двоим из них становилось все хуже. Но каждая ночь, которая проходила без смерти одного из них, была победой.

Барбара продолжала спрашивать меня, что не так. Каждую ночь я оставлял ее... небольшая доза снотворного в ее прикроватной воде помогала... мотался туда-сюда, никогда не зная, что я там найду. Ты понимаешь?

«Да», — сказал я, — «но за все эти годы они так и не вышли на поверхность?»

«Не без присмотра они не были. Им нужно держаться подальше от солнечного света —

экстремальная светочувствительность. Похоже на то, что вы видите у некоторых пациентов с порфирией, но у них нет порфирии, и я никогда не мог поставить диагноз, никогда не мог выяснить, что у них было — где я был?

Выглядит озадаченным.

«Методика туда-сюда», — сказал Робин.

«А, да — примерно через неделю это наконец-то дошло до меня. Я заснул за своим столом, но меня разбудил громкий рев. Я хорошо знал этот звук: большой самолет

взлет. Через несколько секунд раздался мощный взрыв. Транспортный самолет ВМС США потерпел крушение над океаном. Что-то с топливными баками».

Катастрофа 1963 года. Хоффман приказывает Глэдис приготовить кокили Св.

Жак в ту ночь. Празднование…

«С пациентами, находящимися на карантине, на борту», — сказал я. «Устраняя свидетелей».

«Врачи из Вашингтона тоже», — сказал Морленд. «Плюс три моряка, которые охраняли лазарет, назначенные бортпроводниками, и два медика».

«Боже мой», — сказал Робин.

«Пациенты бы умерли в любом случае», — сказал Морленд. «Скорее всего, они были мертвы, когда их погрузили на катафалк. Но врачи, медики и летный экипаж были жертвами — все во имя Бога и страны, а?»

«Почему тебя не исключили?» — спросил Робин.

Он сложил руки и принялся изучать таблицу.

«Я думал об этом много раз. Думаю, это потому, что я купил себе страховку. В день крушения я пригласил Хоффмана выпить в мою каюту. Никаких жен, только мы, парни, в наших щегольских белых костюмах, с сухим мартини — тогда я еще баловал себя. Пока он вынимал пименто из своей оливки, я сказал ему, что точно знаю, что он сделал, и составил подробный письменный отчет, который я спрятал в очень надежном месте с инструкциями опубликовать, если что-то случится со мной или с кем-то из членов моей семьи.

Что я была готова все забыть и двигаться дальше, если он этого хотел».

«Он это купил?»

«Это был небольшой театральный трюк, идею я взял из одного из тех дурацких детективных шоу, которые смотрела Барбара. Но, видимо, это сработало. Он улыбнулся и сказал: «Билл, твое воображение работает сверхурочно. Налей мне еще». Затем он выпил и ушел. Несколько месяцев я спал с пистолетом под подушкой — ужасная вещь, я все еще ненавижу их. Но он никогда не шел против меня. Как я это вижу, он решил пойти на сделку, потому что верил мне и считал, что это легкий выход. Злые люди легко верят, что все остальные непорядочны. На следующий день моряк доставил мне в каюту запечатанный конверт: документы об увольнении на три месяца раньше срока и акт о праве собственности на поместье. Отличная цена, включая всю мебель. Военно-морской флот переехал

нас, и нам предоставили год бесплатного электричества и воды. Притворство продолжалось. Даже наши игры в бридж продолжались».

«Вместе с его изменой», — сказал я.

«Его обман и мое притворство, что я не знаю. Это такая же подходящая метафора для цивилизации, как и любая другая, не так ли?»

Он тревожно рассмеялся.

«Тем временем моя настоящая жизнь продолжалась ночью, и в любое другое время я могла уйти, не привлекая слишком много внимания. Я еще не обнаружила туннель и спрятала лестницу, чтобы можно было забраться на стену. Двое младенцев, состояние которых ухудшилось, скончались, как и еще один. Первой была маленькая девочка по имени Эмма — ее имя было единственным, которое я знала, потому что я лечила ее как новорожденную от грыжи пупка. Ее отец шутил о том, как она будет выглядеть в бикини, и я сказала ему, что это должно быть его самой большой проблемой...»

Казалось, он снова готов был заплакать, но сумел сморгнуть слезы.

«Она умерла от недоедания. Я похоронил ее и провел похороны, как мог. Месяц спустя от меня ушла вторая маленькая девочка. Болезнь костного мозга. Потом маленький мальчик от пневмонии, которая не поддавалась лечению антибиотиками. Остальные шестеро выжили. Вы только что с ними познакомились».

«Каково их состояние здоровья?» — спросил я. «Физическое и психическое».

«Ни у кого из них нет нормального интеллекта, и у них нет речи. Я сам изучил основы тестирования IQ, применил невербальные компоненты тестов Векслера и Лейтера. Кажется, они попадают в диапазон от пятидесяти до шестидесяти, хотя Джимми и Эдди немного умнее. Их нервная система грубо ненормальна: судороги, двигательный дисбаланс, сенсорные дефициты, измененные рефлексы. Слабый мышечный тонус, даже когда я могу заставить их заниматься. А еще есть светочувствительность — малейшее количество УФ-излучения

Воздействие разъедает их кожу. Даже жизнь здесь не смогла защитить их полностью. Вы видели их глаза, уши, пальцы. Обширный фиброз, вероятно, что-то аутоиммунное — фактический процесс не отличается от проказы. Им не грозит неминуемая потеря веса, но эрозия неуклонно продолжается. Они бесплодны — благословение, я полагаю. И не слишком либидо. Это облегчило мне жизнь.

«Я до сих пор не понимаю, как вам удавалось удерживать их здесь все эти годы».

«Сначала было трудно, сынок. Мне пришлось… ограничить их. Теперь это не серьезная проблема. Они, может, и ненормальные, но они узнали, что с ними делает солнце. Полчаса на улице, и они мучаются от боли несколько дней. Я приложил все усилия, чтобы обеспечить им как можно более богатую жизнь. Вот, позволь мне показать тебе».

Он провел нас в соседнюю комнату, немного меньшую, чем столовая.

Кресла-мешки и самодельные ящики, полные игрушек и иллюстрированных книг. Фонограф, подключенный к аккумуляторной батарее. Рядом с ним стопка старых 45-калиберных. На самом верху: Берл Айвз поет детские песни. «Джимми, щелкни кукурузу…» Модель поезда, в беспорядке стоящая на ворсистом ковре. Некоторые из мягких людей сидели на полу, балуясь с рельсами. Другие полулежали на стульях, перебирая пальцами кукол.

Они приветствовали его улыбками и хриплыми криками. Он подходил к каждому из них, шептал им на ухо, обнимал, гладил и щекотал.

Когда он повернулся, чтобы уйти, одна из них — крупная женщина — схватила его за руку и потянула.

Он отстранился. Она сопротивлялась.

Все вокруг хихикают. Знакомая игра.

Наконец, Морленд пощекотал ее под мышкой, и она тихо, широко рассмеялась и отпустила его, кувыркаясь назад. Морленд поймал ее, поцеловал в макушку, вытащил из футляра куклу Барби и отдал ей.

«Смотри, Сьюзи: Барби- кинозвезда . Посмотри на это красивое, нарядное платье » .

Женщина повернула фигурку, внезапно увлекшись. Черты ее лица были ящерообразными, но глаза были теплыми.

«Скоро вернусь, дети», — сказал Морленд.

Мы вышли из комнаты и пошли по узкому каменному проходу.

«Как часто вы сюда приходите?» — спросил я.

«Оптимально — от двух до пяти раз в день. Если делать это реже, ситуация выйдет из-под контроля». Его худые плечи поникли.

«Это кажется невозможным», — сказал Робин.

«Это… вызов. Но я свожу свои другие обязательства к минимуму».

Практически не сплю.

Жены нет.

Отослал свою дочь, когда она была совсем маленькой.

Позволяя острову загнивать... его единственное развлечение - насекомые. Маленький мир, который он мог контролировать.

Изучаем хищников, чтобы забыть о жертвах.

Мы пришли в третью комнату: шесть переносных химических туалетов и две раковины, прикрепленные к большим водяным бакам, оснащенным наборами для стерилизации. Тканевая перегородка делила пространство пополам. Три уборных и по одной раковине с каждой стороны.

Слева на прилавках были наклеены фигурки мужчин, справа — женщин.

Мощная волна дезинфицирующего средства.

Морленд сказал: «Я приучил каждого из них к туалету. Это заняло некоторое время, но теперь они вполне надежны».

Далее шли спальные помещения — три пещеры поменьше, в каждой по две кровати. Еще книги и игрушки. Кучи грязной одежды на полу.

«Нам еще предстоит много сделать в плане аккуратности».

«Кто стирает их белье?» — спросил Робин.

«Мы стираем вручную, все из хлопка. Им нравится стирка, я превратила это в игру. Одежда старая, но хорошая. Brooks Brothers и похожего качества, привезли много лет назад несколькими партиями. Я не могла заказать слишком много за раз, не хотела привлекать внимание... Давай, давай, есть еще».

Он повел нас обратно в проход. Он сузился, и нам пришлось повернуться боком. В конце была еще одна перепончатая дверь. Он увидел, как я смотрю на нее.

«Японские изделия из железа. Красиво, не правда ли?»

С другой стороны был выходной пандус, круто спускающийся вниз, его конечная точка была скрыта от глаз. Дверь была заперта на огромный замок.

Мягкие люди, запертые навсегда.

Морленд достал ключ, вставил его в замок, толкнул дверь, и мы втроем спустились к подножию пандуса.

«Иногда, когда совсем темно и я уверен, что они будут себя хорошо вести, я беру их в лес на ночные пикники. Лунный свет добр к ним. Они любят пикники. Умственно они дети, но их тела преждевременно стареют. Артрит, бурсит, сколиоз, остеопороз, катаракта. У одного из мальчиков развился значительный атеросклероз. Я лечу его антикоагулянтами, но это немного сложно, потому что у него очень легко появляются синяки».

Он остановился и уставился на нас.

«Я узнал о медицине больше, чем когда-либо мог себе представить».

«Вы имеете представление о продолжительности их жизни?» — спросил Робин.

Морленд пожал плечами. «Трудно сказать. Они ухудшаются, но они пережили столько кризисов, кто знает? При хорошем уходе все или большинство из них, вероятно, переживут меня».

Он прислонился к стене. «Вот в этом-то и проблема. Вот почему я должен что-то для них организовать».

«Почему вы не выступили публично и не обеспечили им лечение?» — спросила она.

«Чего бы это добилось, дорогая? Подвергнув их пристальному вниманию ученых и врачей ? Ученые обрекли их на такую жизнь. Как долго они протянут в чудовищности, которую мы называем реальным миром? Нет, я не мог позволить этому случиться».

«Но ведь они...»

«Они завянут и умрут, дорогая», — сказал Морленд, напрягая терпение.

Он потянулся к открытой двери и взялся за одну из перекладин. «Им нужна преемственность. Передача заботы».

Его взгляд переместился с Робина на меня. Изучая. Ожидая.

Я слышал музыку из игровой комнаты. Царапающая пластинка. Лу, Лу, перейти к моему Лу.

Он сказал: «Я хочу, чтобы вы стали их опекунами, когда меня не станет».

«Я не врач», — сказал я. Как будто это была единственная причина.

«Я могу научить тебя тому, что тебе нужно знать. Это не так уж и сложно, поверь мне. Я сочинял руководство…»

«Вы только что указали, насколько это сложно...»

«Ты можешь научиться, сынок. Ты умный человек».

Повысив голос. Когда я не ответил, он повернулся к Робину.

«Билл», — сказала она.

«Выслушайте меня», — сказал он. «Не закрывайте свои умы. Пожалуйста».

«Но почему я?» — спросил я. «Дай мне настоящий ответ на этот раз».

«У меня уже есть твоя преданность…»

«Ты меня даже не знаешь ».

«Я знаю достаточно. Я изучил тебя! А теперь, когда я встретил Робина, я еще больше убедился. С двумя людьми, разделяющими вызов, это было бы

—”

«Как ты на самом деле меня нашел, Билл?»

«Совпадение. Или судьба. Выбирайте, как вам удобнее. Я был на Гавайях, решал некоторые юридические вопросы с Элом Ландау. В мой отель доставили ежедневную газету. Несмотря на мое отвращение к тому, что выдают за новости, я просмотрел ее. Обычная коррупция и искажения, а затем я наткнулся на статью о случае в Калифорнии. Маленькую девочку в больнице отравили, чтобы симулировать болезнь. Вы помогли довести дело до разрешения. Были сделаны ссылки на другие дела, в которых вы принимали участие — жестокое обращение с детьми, убийства, различные безобразия. Вы звучали как интересный человек. Я изучил вас и узнал, что вы серьезный ученый».

"Счет-"

«Послушай, сынок: интеллектуальная сила и человечность не всегда идут вместе. Можно быть отличником, но двоечником. А у тебя есть напор. Мне нужен кто-то с напором. И ты, дорогой. Ты его родственная душа во всех отношениях».

Я пытался найти слова. Выражение его лица говорило, что не существует языка, который бы сработал.

«Заметьте, я не предлагаю одностороннюю сделку. Заботьтесь о моих детях как следует, и все поместье и все мои другие имущественные активы на Аруке будут вашими, в дополнение к прекрасной недвижимости на Гавайях и в Калифорнии, ценным бумагам, немного наличных. То, что я сказал вам о том, что состояние моей семьи уменьшается, было правдой, но оно все еще существенно. Конечно, мне придется отдать щедрое наследство Пэм, а также некоторые стипендии доверенным лицам, но остальное будет вашим. Когда все дети уедут. Вы понимаете, почему мне нужен кто-то честный. Кто-то, кто не убьет их, чтобы добраться до денег. Теперь я доверяю вам — вам обоим. Когда ваши обязанности будут выполнены, вы будете богаты и сможете свободно пользоваться своим богатством так, как вам угодно».

Робин сказала: «Пэм — врач. Почему ты не хочешь, чтобы она взяла на себя руководство?»

Он так энергично замотал головой, что у него с носа свалились очки.

Доставая их, он сказал: "Пэм замечательная девочка, но не оснащена. У нее есть... уязвимости. Моя вина. Я не заслуживаю звания "отец". Ей нужно выйти в мир. Найти кого-то, кто будет ценить ее — такие отношения, как у вас двоих. Но у тебя будет помощь. От Бена".

«Бен знает?»

«Я доверилась ему пять лет назад. Дети его обожают. Он оказал огромную помощь, подменяя меня, когда мои силы таяли».

«Вы не хотите, чтобы он взял верх?» — спросил Робин.

«Я думала об этом, но у него своя семья. Моим детям нужны родители на полный день».

Целеустремленные, изолированные родители. Как он был после смерти Барбары и отсылки Пэм.

Он хотел философского клонирования. Я чувствовал себя ошеломленным и больным.

«Бен продолжит вносить свой вклад», — сказал он. «Втроем эта задача выполнима».

«Бен не в состоянии никому помочь», — сказал я.

«Он будет, как только мы преодолеем эту чушь. Эл Ландау гениален, особенно когда защищает невиновного человека. Пожалуйста. Примите мое предложение. Я доверился вам. Я во власти вашей благосклонности».

Он взял руку Робина и сжал ее обеими руками.

«Женское прикосновение, — сказал он. — Им это было бы так полезно».

Улыбаясь. «Теперь ты все знаешь».

«Правда?» — спросил я.

Он отпустил ее руку. «В чем проблема, сынок?»

«Письменный отчет, которым вы угрожали Хоффману. Он существует?»

"Конечно."

"Где это?"

Он моргнул. «В безопасном месте. Если мы продвинемся, ты узнаешь точное место».

«И вы хотите, чтобы мы поверили, что это единственная причина, по которой он позволял вам жить все эти годы».

Он потрогал себя за грудь и улыбнулся. «Я ведь здесь, не так ли?»

«Я думаю, это еще не все, Билл. Я думаю, Хоффман всегда знал, что ты не выдашь его, потому что у него есть что-то на тебя » .

Улыбка испарилась. Он сделал шаг вверх по пандусу и провел рукой по грубой каменной стене.

«Я предполагаю, что вы двое заперты вместе», — продолжал я. «Как бараны, с переплетенными рогами. Хоффман не может подойти и уничтожить Арука за одну ночь

потому что вы можете его разоблачить. Но он все еще способен постепенно затачивать остров, потому что он моложе вас, уверен, что переживет вас и в конечном итоге добьется своего. И я готов поспорить, что контроль над Аруком важен для него на двух уровнях: деньги от проекта развития, и он хочет стереть из памяти то, что он сделал тридцать лет назад.

«Нет, нет, ты слишком много ему даешь. У него нет совести.

Он просто хочет эксплуатировать ради прибыли». Он внезапно обернулся. «Ты понятия не имеешь, что у него на уме для Арука».

«Исправительная колония вроде Острова Дьявола?»

Его рот остался открытым, и ему удалось выдавить из себя еще одну улыбку.

«Очень хорошо. Как ты это понял?»

«Он в Stasher-Layman, и в дополнение к мгновенным трущобам они строят тюрьмы. Расположение Арука идеально. Отбросы общества отправляются и складируются далеко-далеко, и им некуда бежать».

«Очень хорошо», — повторил он. «Очень, очень хорошо. Этот ублюдок рассказал мне подробности тем вечером за ужином. Он хочет назвать его «Райским островом». Умно, а?

Но есть еще кое-что: воды вокруг Арука будут использоваться для затопления других отбросов: бочек с радиоактивными отходами. Он уверен, что получит разрешение от экологического надзора из-за неизвестности Арука и потому, что как только экономика полностью остановится и остров обезлюдеет, протестовать будет некому».

«Ядерная свалка», — сказал я. «Идеальное дополнение к тюрьме: токсичная вода — еще один способ удержать побег. Если Хоффман справится, он сможет бороться с преступностью и загрязнением на материке и получать большие денежные выплаты от Stasher-Layman. Мило».

«“Милый” — это не то прилагательное, которое я бы к нему применила».

Из игровой комнаты доносилась разная музыка. Женщина пела: Эта старая чувак, он играет двух…

«Когда вы впервые заподозрили его причастность?»

«Когда флот начал относиться к нам по-другому. Предшественник Юинга не был святым, но он был вежливым. У Юинга манеры убийцы — вы знали, что его послали сюда в наказание за непристойное поведение? Связал женщину и сделал фотографии.… С того момента, как я встретил его, я знал, что его послали наказать Арука. И что за этим должен был стоять Хоффман. Кто еще вообще знал об этом месте? Я написал ему, он так и не ответил. Потом Бен

Застукал Кридмана за тем, как он рылся в моих файлах, и попросил Эла Ландау провести небольшое исследование. Он узнал, что этот скунс работал на Stasher-Layman и чем они занимались. Но я понятия не имел, что это свалка, пока Хоффман не похвастался этим после ужина. Извинился за то, что не ответил, он был очень занят. А потом та же самая улыбка .

«Ваши письма были угрожающими?» — спросил я.

«Пух! Отдай мне должное, сынок. Я был осторожен. Нюансы, а не угрозы».

«Нюансы, которые он игнорировал».

«Он сказал, что не хотел ничего излагать в письменном виде. Вот почему он приехал лично».

«Зачем он пригласил всех нас на ужин?»

«Для прикрытия. Но вы заметили, что он застал меня одного. Вот тогда он похвастался и сделал свое предложение».

«Чтобы выкупить тебя?»

«По смешной цене. Я отказалась и напомнила ему о своем маленьком дневнике».

«Что он сказал?»

«Он просто улыбнулся».

«Если он беспокоится о дневнике, почему вы не можете заставить его остановить проект?»

«Я... мы вели переговоры. Он указал, что полная остановка будет нецелесообразной. Все зашло слишком далеко. Отмена того, что уже сделано, привлечет внимание к Аруку».

«И вы согласились рассмотреть этот вариант из-за детей».

«Именно так! Хотя этот ублюдок думает, что это мой собственный образ жизни, который я не хочу подвергать риску». Он поморщился. «Ты прав, мы с ним в тупике: он не хочет публичности, и я тоже. Моя единственная цель — позволить моим детям прожить свою жизнь в мире — сколько у них на самом деле времени? Пять лет, может быть, шесть или семь. Проект Хоффмана займет годы, чтобы завершиться даже при самых благоприятных обстоятельствах — ты же знаешь правительство. Так что, надеюсь, мы с ним сможем достичь какого-то компромисса. Я продам правительству символические участки земли, не буду торопиться, отложу дела, не выглядя при этом излишне упрямым».

«Торговый пост и другие ваши прибрежные владения».

Он кивнул. «И деньги будут отложены для вас двоих».

«Компромисс», — сказал я. «Поскольку вы оба позволите Аруку умереть».

Он вздохнул. «Арук был добр ко мне, но я старый человек и знаю свои ограничения. Нужно расставить приоритеты. Я потребовал от Хоффмана замедлить ход событий » .

«Он согласился?»

«Он не отказался».

«Этот человек хладнокровно убил шесть десятков человек. Почему он должен был сдаться вам?»

«Из-за моей страховки».

«Я до сих пор не понимаю, почему, если вы можете его погубить, у вас нет большей власти».

Он почесал кончик носа. «Я тебе все рассказал, сынок».

Он потянулся, чтобы похлопать меня по плечу, и я отступил.

«Нет, я так не думаю», — сказал я. «Когда вы вернулись после разговора с ним, вы выглядели потрясенными. Не как человек, который добился компромисса. Хоффман напомнил вам о чем-то, не так ли?»

Нет ответа.

«Что он имеет против тебя, Билл?»

Он шагнул дальше по пандусу.

«Сначала самое главное, — сказал он. — Мое предложение».

«Сначала ответь на мой вопрос?»

«Эти вещи не имеют значения!»

«Честность не имеет значения? Ой, я забыл, правда относительна».

«Истина — это справедливость ! Вмешиваться в несущественные вопросы, порождающие несправедливость, — это обман !»

Этот старик, он играет десять…

«Хорошо», — сказал я. «Вы имеете право на свою личную жизнь».

Я посмотрел на Робин. Она слегка наклонила голову в сторону пещеры.

«Прощай, Билл».

Он меня удержал. «Пожалуйста! Всему свое время! Пожалуйста, наберитесь терпения!»

Его морщинистый подбородок так сильно трясся, что зубы стучали. «Я расскажу вам все, когда придет время, но сначала я должен получить ваше обязательство. Я верю, что заслужил его! То, что я вам предлагаю, обогатит вашу жизнь!»

«Мы не можем дать вам ответ просто так».

Он поднялся по пандусу еще выше. «То есть ты думаешь, что я сумасшедший, а твой ответ — нет».

«Давай вернемся и проясним наши головы. Ты тоже. Пэм должна знать, что ты в безопасности».

«Нет, нет, это неправильно, сынок. Бросить старика в беде после того, как я…

раскрыла свою душу для тебя!»

"Мне жаль-"

Он схватил меня за руку. « Почему бы просто не согласиться? Ты молод, крепок, у тебя впереди еще много лет! Подумай, что ты сможешь сделать со всем этим богатством».

Его глаза засияли. «Возможно, ты сможешь найти способ спасти Арука!

Подумайте о смысле, который это привнесет в вашу жизнь! Что еще есть в жизни, кроме поиска какого-то смысла?»

Я убрал его пальцы с руки. Пластинка в игровой комнате застряла. Старик играл в десятку, снова и снова...

«Я ошибался», — сказал он мне за спину. «Ты не такой сострадательный мальчик, каким я тебя считал».

«Я не мальчик», — сказал я. «И я не твой сын».

Ответ вырвался у меня, так же как и у Денниса Лорана.

Выражение его лица... Я почувствовал себя плохим сыном.

Сводящий с ума человек.

Безумный или на грани безумия.

«Нет, ты не такой», — прошептал он. «Действительно, ты не такой».

Робин взял меня за руку, и мы оба сошли с трапа. Морленд наблюдал за нами, не двигаясь с места.

Когда мы прошли несколько шагов, он повернулся к нам спиной.

Робин остановилась, на глазах у нее стояли слезы.

«Билл», — сказала она как раз в тот момент, когда сверху по пандусу раздался звук.

Морленд взглянул и чуть не потерял равновесие.

Еще один звук — глухой, металлический — раздался сверху как раз в тот момент, когда он выпрямился.

Затем послышались быстрые, приглушенные шаги.

Две фигуры в черных дождевиках скатились по пандусу. Одна схватила Морленда. Другая остановилась на долю секунды, а затем двинулась к нам.

Блестящие мокрые плащи, галоши. Вся эта резина, отполированная влагой, стала ярче.

Как гигантские тюлени.

Андерс Хейгуд облил нас водой, размахивая автоматическим пистолетом.

Глава

36

Его тяжелое лицо было спокойным, нижняя половина затенена щетиной. Широко посаженный рот, серые глаза мертвы, как галька.

«К стене». Практикуемая скука. Знакомство бывшего полицейского с подозреваемыми.

Он обыскал меня, потом Робин. Она издала пронзительный звук удивления. Не реагировать было мучительно.

С того места, где я стоял, я мог видеть Тома Кридмана, сжимающего Морленда. Судя по тому, как сцепились его пальцы, ему, должно быть, было больно, но Морленд не показывал этого. Он пристально смотрел на Кридмана, словно пытаясь поймать его взгляд. Лицо Кридмана было залито дождем и потело, его пистолет был прижат к грудной клетке Морленда.

«Ребята из Мэриленда», — сказал я. «Отправились развлекаться в Южные моря».

Черные усы Кридмана изогнулись от удивления. Хейгуд перевернул меня на удивление легким прикосновением. Его раздвоенный подбородок выглядел достаточно грубым, чтобы затачивать лезвие.

Я улыбнулся. «Зачем вы меня остановили, офицер?»

Мускул на его щеке дернулся.

Он приставил пистолет к моему сердцу и ударил Робин по подбородку. Его рука лениво опустилась ей на грудь. Поглаживая. Сжимая.

Глаза Робин закрылись. Хейгуд продолжал трогать ее, изучая меня.

Я посмотрел на Кридмана. Вода скатывалась с его шляпы и попадала ему в глаза. Он вздрогнул, и Хейгуд наконец отпустил Робина.

«Никогда раньше не встречал каннибала», — сказал я. «Кто делал операцию? Или вы оба?»

«Иди на хер», — сказал Кридман.

Хейгуд сказал: «Успокойся», но было непонятно, к кому он обращался.

Кридман нахмурился, но замолчал.

Дождь, громче; они открыли какой-то люк над землей. Нашел туннель с помощью всех дверей, которые пришлось оставить открытыми. Плита, торчащая из пола лаборатории.

Вероятно, они спустились и прошли некоторое расстояние, прежде чем поняли, куда она ведет. Не сумев пробить паутинную дверь, они вернулись по своим следам, перелезли через стену и вошли с другого конца.

Дождь заглушил музыку из игровой комнаты. Я все еще слышал надоедливый гул генератора.

«Парни из Мэриленда», — повторил я. «Репортер покупает информацию у копа по делу об убийстве, увольняет их обоих. Репортер находит работу в Stasher-Layman и устраивает копа туда же. Должно быть, это тесная дружба».

Кридман хотел что-то сказать, но взгляд Хейгуда заставил его замолчать. Хейгуд — профессионал... он держал пистолет наготове, осматривая пещеру со всей страстью камеры.

«Ты сделал много милых вещей для компании», — сказал я, — «так что теперь ты получаешь солнечное и веселое задание. Но разве в главном офисе не знают, что ты справился с этим, повторив убийство, которое изначально привело тебя к неприятностям? Разрезал женщин и делал вид, что ешь их? Или, может быть, ты не делал вид. Ты же говорил, что ты повар-гурман, Том».

«Что это?» — спросил Хейгуд. «Бомбоубежище или что-то в этом роде?»

«Если я знаю о Мэриленде, неужели вы думаете, что другие не знают?»

Кридман посмотрел на Хейгуда.

Хейгуд продолжил осмотр пещеры.

«Чего они не знают», — сказал я, — «так это того, что выдают желаемое за действительное, Том. Говорить мне, что это было изнасилование-убийство, когда это не так. Несколько проблем в области потенции ?»

Кридман покраснел и крепче сжал Морленда.

Хейгуд повторил: «Бомбоубежище?»

«Японский тоннель снабжения», — сказал Морленд. «Мое маленькое убежище».

Не отрывая глаз от игровой комнаты.

«Что у тебя здесь?»

«Старая мебель, одежда, несколько книг».

«Давайте посмотрим».

«Ничего интересного, Андерс».

«В любом случае, давайте посмотрим». Хейгуд махнул нам рукой с пистолетом и сказал Кридману: «Приведите его сюда».

Кридман ткнул Морленда ногой, и старик покачнулся вперед.

«Вы двое, выходите», — сказал Хейгуд, когда они прошли. Он посмотрел в узкий проход и нахмурился. «Не удивляйте меня, доктор. Вы идите вперед, Том. Что бы ни случилось, убейте девушку».

Кридман не спорил. Я бы его заклеймил как главного. Классовый снобизм. Полицейский опыт Хейгуда давал ему преимущество.

Я вспомнил день нашего прибытия. Хейгуд на причале, разделывающий акулу с тихой властностью.

Хейгуд и Скип Амальфи.

Скип был просто прикрытием, позволяющим Хейгуду выдавать себя за бесцельного пляжного бездельника? Все это время отношение Хейгуда к нему было смесью терпения и презрения. Наблюдая, забавляясь, как Скип мочится на песок.

Оставаясь на заднем плане, пока Скип разглагольствовал перед жителями деревни.

Терпеть его так же, как терпишь скучного брата или сестру.

Скип, достаточно глупый, чтобы втянуться в фантазию об управлении курортом. Мечта, вероятно, подброшенная Хейгудом.

Пропустить мочеиспускание перед женщинами.… Он также был замешан в убийствах каннибалов? Вероятно, нет; слишком нестабилен.

Но он выполнил свою задачу в ночь убийства Бетти Агилар: рыбачил на причалах, как, как знал Хейгуд, он делал почти каждую ночь. Там он услышал крики тревоги Бернардо Рийкса, бросившегося усмирять Бена.

Хейгуд и Кридман убили обеих девушек. Сначала ЭннМари Валдос на пляже, репетиция Бетти и подстава Бена. И стимул к местным беспорядкам, которые оправдали блокаду.

А потом Бетти в Парке Победы — чем они ее заманили? Наркотиками?

Деньги? Последний роман перед материнством?

Перерезав ей горло и нанеся увечья. Выманив Бена с помощью фальшивого экстренного вызова, затем задушив его, влив ему в горло водку и положив рядом с трупом.

Бывший полицейский наверняка знает, как провести идеальный удушающий прием.

Бывший полицейский наверняка знает, как размещать трупы.

Парк, потому что он был уединенным и обычным местом для вечеринок. И потому что Рейкс, страдающий бессонницей, проходил мимо каждую ночь.

Даже если бы Рейкс не слышал стонов, его мог бы провести ночной бродяга Кридман. Не так аккуратно, но и не было причин, чтобы кто-то заподозрил.

Потому что Бен был выходцем из нищеты, а Бетти была беспорядочной.

Бен спит на месте бойни. Абсурдное алиби.

Негодование Скипа, искреннее. Враждебно настроенный к Морленду, потому что его отец ненавидел старика, он охотно разжигал гнев жителей деревни.

Подставив Бена, он убил трех зайцев одним выстрелом: нанес непоправимый ущерб Морленду, избавился от его протеже и нанес еще один глубокий удар по социальной структуре Арука.

Ускорение исхода с острова.

Война на истощение Хоффмана и Сташера-Леймана. Возможно, Хоффман решил ускорить события, столкнувшись лицом к лицу со стариком, его упрямством…

Вера в то, что Морленд заботится об острове, хотя на самом деле он хотел лишь нескольких лет мира для детей.

Морленд готов сделать все, чтобы Хоффман не узнал о детях. Готов позволить Аруку умереть, выиграть время.

Они оба кружат, словно борцы, выжидая удобного момента.

Но меня все равно беспокоило одно и то же: если у Морленда была такая власть над Хоффманом, почему бы не торговаться жестче?

Кридман встал передо мной. «Оставайся позади». Тонкие усы покрылись капельками пота.

«Конечно, Том. Но когда все это закончится, поделись со мной какими-нибудь изысканными рецептами.

А как насчет девушки по-бургундски?

Ноздри Кридмана открылись. Сзади Хейгуд прочистил горло, и Кридман схватил Морленда и протащил его через проход. Затем он повернулся боком и протиснулся внутрь. Когда он был в нескольких шагах впереди нас, Хейгуд обхватил ягодицы Робина, сжал и толкнул.

«Иди, детка».

Затем основание его ладони ударило меня в поясницу.

Мы вышли. Когда проход расширился, Кридман остановился, а Хейгуд погнал нас в центр. Мертвые глаза сдвинулись, когда он что-то услышал.

Музыка из игровой комнаты. Заезженная пластинка удалена. Что-то новое утверждает себя над генератором.

Колеса автобуса крутятся и крутятся…

«Что за…?» — сказал Кридман.

Игровая комната находилась менее чем в тридцати футах, дверь была приоткрыта.

Хейгуд спросил: «Что с музыкой?»

«Мне нравится музыка», — сказал Морленд. «Как я уже сказал, это мое убежище».

«Детская музыка?» — сказал Кридман. «Ты старый пердун». Его глаза засияли: «Вы приводите сюда маленьких девочек играть?»

Морленд моргнул. «Вряд ли».

«Вряд ли», — подражал Кридман. «Может быть, вы приводите сюда детишек, чтобы они играли в доктора » .

Двери автобуса открываются и закрываются…

«Проекция», — сказал Морленд.

"Что это такое?"

"Фрейдистский термин. Проецирование собственных импульсов на кого-то другого.

Именно это ты только что и сделал, Том.

«О, отвали, самодовольный мешок дерьма». Нам: «Спорим, ты не знал, что доктор Билл когда-то был лучшим трахальщиком ВМС США. Большой жеребец, гонялся за всем в юбке, чем моложе, тем лучше. Помнишь те дни, доктор Билл ? Гонялся и тащил, темное мясо, светлое мясо, любое мясо? Просто не мог контролировать свой член, не так ли? Довел бедную миссис Билл до одностороннего серфинга».

Морленд ничего не сказал, ничего не сделал. Этот пустой взгляд...

«Стала акульей приятельницей», — сказала Кридман, «потому что доктор Билл здесь не мог перестать играть в доктора с местной киской. Хорошее преимущество, что доктор медицины

Забеременей какой-нибудь девчонкой, сделай аборт сама...»

«В отличие от тебя», — сказал я. «Нападение с неработающим оружием».

Кридман зарычал. Хейгуд щелкнул языком и сказал: «Посмотрите на все эти двери».

«Может быть , тебе стоит это сделать», — сказал Кридман. «Ты же эксперт».

Хейгуд пожал плечами и подтолкнул Робина, Морленда и меня ближе друг к другу.

Отступая, он сказал: «Не в живот, в голову», и Кридман поднял пистолет так, чтобы он оказался в полуфуте от правого глаза Робина.

«Если возникнут какие-то проблемы, — сказал он, — я хочу увидеть ее мозги на стене».

Он отступил еще немного назад, остановившись в нескольких футах от входа в туалет, затем прижался к стене, как это делают полицейские, и медленно двинулся к отверстию, держа пистолет впереди.

Ждут. Оглядываются на нас. Ждут еще немного.

Он заглянул внутрь. Осмотрелся долго и медленно.

Широкое лицо выражало недоумение.

Так же осторожно переходим к следующей двери.

«Подожди», — сказал я. «Она подстроена — эта дверь и другие. Он заминировал ее».

Хейгуд обернулся.

«Он сумасшедший », — сказал я. «Запасается едой, одеждой и спасательным снаряжением, готовится к концу света. Я бы позволил тебе взорвать себя, но он начинил достаточно взрывчатки, чтобы превратить нас всех в суп».

«Вот так?» — сказал Хейгуд.

«Скажи ему, Билл».

«Чепуха, — сказал Морленд. — Полная чушь».

Хейгуд немного подумал. «Какие двери, по-вашему, подстроены?»

«Это точно», — сказал я. «В комнате, откуда доносится музыка, к проигрывателю подключен пакет динамита. Кабель идет в другую комнату. Подключен к генератору — слушай».

Дрон.

«Он настроил так, что если поднять рычаг пластинки, бум. Вероятно, есть и другие ловушки, но это та, которую он нам показал».

«Смешно», — сказал Морленд. «Иди посмотри, Андерс».

«А как насчет того, чтобы ты пошел туда?» — сказал ему Хейгуд. «Выключи музыку, пока я за тобой наблюдаю».

Морленд моргнул. «Я бы предпочел этого не делать».

"Почему нет?"

«Потому что это глупо», — сказал Морленд.

«Иди сюда», — сказал Хейгуд.

Морленд проигнорировал его.

«Иди сюда, муравей -мошка».

Морленд закрыл глаза и беззвучно пошевелил губами.

Кридман схватил его за рубашку и дернул вперед. «Двигайся, сумасшедший придурок!»

Морленд оказался в пределах досягаемости Хейгуда, и Хейгуд оказался позади него.

«Иди», — сказал он, отталкивая старика.

Морленд споткнулся и остановился. «Я бы предпочел этого не делать».

«Идите, или я убью вас, сэр».

«Я бы предпочел...»

«Хорошо», — сказал Хейгуд, улыбаясь мне. «Спасибо за совет, док. О чем еще нам следует знать?»

«Хотел бы я знать».

Водитель автобуса говорит: «Проезжайте назад…»

«Чертов маньяк», — сказал Кридман. «Давай перестреляем их всех прямо сейчас и уберемся отсюда к черту, Андерс».

«Я так не думаю», — сказал Хейгуд.

Приказано его боссами сохранить жизнь Морленду. Пока не будет найден страховой полис.… Хоффман, который тридцать лет мирился с тупиком, готов подождать еще немного.

Тридцать лет молчания от Морленда убедили его, что райская игла забыта. Поэтому он чувствовал себя в безопасности, перенаправив свою энергию на Арук. Желая уничтожить остров, опустошить его, перестроить по своему образу и подобию.

Морленд утверждал, что это была просто жадность, но я в этом сомневался.

Я представил себе Хоффмана на обеде DC Power с братьями из Stasher-Layman. «Мягкие деньги» переходят из рук в руки, обсуждение потенциальных площадок для многомиллиардного проекта, при этом Хоффман получает часть прибыли.

Хранение человеческих отходов вместе с плутонием, кобальтом и стронцием.

Необходимость в изолированном месте. Удаленное место без политического электората.

Хоффман улыбается и предлагает свой вариант.

Выяснив, что Морленд все еще живет на Аруке, но что доктор не может или не хочет обратить вспять экономические проблемы острова. Население падает, чеки на социальное обеспечение поступают регулярно; та небольшая торговля, которая была, зависела от базы ВМФ.

Отправьте передовую команду: Кридман, Хейгуд, Пикерс. Вероятно, и другие. Цель: ускорить упадок и изолировать Морленда, чтобы старик продался дёшево.

Затем Морленд начинает писать письма, и команде приказывают ускорить процесс.

Кридман и Хейгуд придумывают жуткий штрих — извращенное господство над делом, которое разрушило их карьеры. Побочное преимущество: утоление собственной ненависти к женщинам.

Команда... Крушение самолета Лаймана Пикера было несчастным случаем или его длинный язык оскорбил начальство?

Хейгуд, живший на аэродроме Гарри Амальфи, находился в идеальном положении, чтобы вмешаться в работу самолета.

Кридман... авария произошла сразу после того, как Робин и я закончили пить с ним возле ресторана. Кридман и Жаки оба зашли внутрь, но после взрыва вышла только Жаки.

Кридман не беспокоился, потому что знал .

Кто-то еще тоже знал: Джо, отказавшаяся в последнюю минуту. Отказавшаяся и от обеда на базе, чтобы посадить тараканов. И теперь она была там с Пэм.…

«Ладно, давайте уйдем отсюда», — сказал Хейгуд, указывая на задний пандус.

«Эти коробки в туннеле, — сказал Кридман. — В них может быть что-то важное».

«Они также могли быть подстроены. Мы проверим это позже».

«Я открыл несколько коробок», — сказал я. «Все, что я увидел, — это еда, лекарства и бутилированная вода. Как я уже сказал, он планирует Армагеддон».

«Перестань быть таким услужливым, — сказал Кридман. — Это не принесет тебе никакой пользы».

Хейгуд сказал: «Пошли, ребята. Выходите». Он мог бы проводить экскурсию.

Он повернулся спиной к музыкальному классу и начал подгонять нас вперед.

«Вообще-то», — сказал я, — «у него здесь есть дети».

Из горла Морленда вырвался сдавленный звук.

Хейгуд остановился. «Вот так?»

«Прямо там». Я указал на одну из спальных зон. Взгляд Хейгуда последовал за мной. «Хочешь посмотреть?»

Прежде чем он успел ответить, я закричал: «Дети! Дети! Дети!»

Кридман выругался, а рука Хейгуда сжала его пистолет. Но он оставался спокойным и не сводил глаз со входа в спальню.

Ничего не произошло. Хейгуд улыбнулся. «Очень смешно, сэр. Вперед».

Затем в дверях музыкальной комнаты появилось маленькое белое лицо. Еще двое.

Три, четыре, пять, шесть. Все они с открытыми ртами и широко раскрытыми от удивления глазами.

Кроме слепого. Он быстро делал маленькие круги руками.

Повреждения и шрамы яркие, как неоновые полосы на стыках.

Спокойствие Хейгуда наконец пошатнулось.

Лицо Кридмана побледнело. «О, черт», — сказал он и отвел от меня взгляд. Я сильно ударил его под нос, схватил его пистолет, когда он упал, но промахнулся. Оттолкнув Робина с дороги, я бросился на него сверху.

Хейгуд развернулся. Мягкие люди начали хрипеть и хрипеть, глядя на Морленда, стонать, как стонают жертвы ожогов.

Морленд побежал к ним. Хейгуд направил пистолет в спину старика. Мягкие люди продолжали приближаться, и недоумение Хейгуда сменилось отвращением и страхом, когда он отступил.

Теперь у меня был пистолет Кридмана, и я слепо бил его по лицу.

Хейгуд бросился на Морленда, повалил его на пол, пнул его в голову, нацелился на меня. Мягкие люди были между нами. Я пригнулся. Они продолжали приближаться к Хейгуду, и он яростно наносил им удары, пока они съеживались и стонали. Отступая ближе к двери, которая, как он считал, была заминирована, он остановился. В ловушке, в замешательстве.

Медные волосы видны над толпой. Я направил на них пистолет Кридмана.

Но я тоже был легкой мишенью, и он высоко поднял руку с пистолетом, отбиваясь свободной рукой от слабых людей.

Я резко сместился вправо, стараясь держаться подальше от мягких людей, чтобы они не попали в середину.

Хейгуд потерял меня из виду, поскольку он толкался и кружил.

Морленд поднялся на ноги и бросился на Хейгуда.

Хейгуд рефлекторно повернулся на движение и выстрелил. Левая рука Морленда покраснела, и он упал.

Мягкие люди сошлись к его распростертому телу. Хейгуд искал меня, но я был позади него.

Я выстрелил в него пять раз.

Его черный плащ взорвался. Он постоял там секунду. Рухнул.

Мягкие люди окружили Морленда, хрипя и стоная, пока он истекал кровью.

Робин выкрикивал мое имя и указывал пальцем.

Кридман пытался встать, держась за лицо. Кровь хлынула сквозь его пальцы. Один глаз распух и закрылся, а нос уже почернел.

Я приставил пистолет к его лбу. Он снова опустился.

Робин прижалась к стене, уставившись на меня. Вся кровь.

Морленд с трудом встал, раненая рука свисала, с нее капала кровь, а другой рукой он пытался прикрыть слабых людей.

Они были очарованы трупом Хейгуда. Серая кожа, глаза теперь действительно мертвые, тусклые и пустые, как у акулы. Разинутый рот, из которого течет розовая рвота.

Кровь растеклась из-под него, скапливаясь в трещинах каменного пола.

Я превратил его в решето.

Я чувствовал себя огромным, как здание, и у меня заболел живот.

У меня никогда не было огнестрельного оружия, и я никогда не думал, что смогу кого-то убить.

Робин, который был там и видел это.

Глава

37

Кровь Морленда отвлекла меня от этих мыслей. Его рукав окрасился в алый цвет, и красные капли с тихим стуком упали на пол.

Казалось, он ничего не осознавал и продолжал пытаться успокоить своих детей.

Когда Робин подбежала к нему, он сказал: «Все в порядке, дорогая. Прямо через мышцу — широчайшую — и кровь течет, а не бьет струей, так что плечевая артерия не затронута. Вероятно, базилярная вена... Со мной все будет в порядке. Принеси мне чистую рубашку из корзины, и я ее остановлю».

Он улыбнулся, глядя на того, кто поменьше ростом, что встретил нас в конце туннеля. «Небольшой ляп, Эдди. С папой все будет в порядке. Иди, помоги Гордону». Он указал на слепого, который стоял у стены, морщась и молотя воздух.

«Иди, Эдди. Скажи ему, что все в порядке».

Маленький горбун повиновался. Робин вернулся с клетчатой рубашкой, и Морленд прижал ее к своей руке. Улыбнувшись мне, он сказал: «Прекрасный блеф. Мы хорошая команда».

Одна из мягких женщин посмотрела на тело Хейгуда и начала хныкать.

«Плохой человек», — сказал Морленд. «Плохой, плохой человек. Все пропало, Салли. Он никогда не вернется».

Кридман ахнул. Его лицо раздулось. Я рывком поднял его на ноги.

«Давайте уйдем отсюда», — сказал Робин.

«Еще надо подумать о Джо», — сказал я. «Где она, Том?»

Кридман уставился на меня. Больше шока, чем вызова, и его глаза были стеклянными. Я ударил его так сильно?

Я повторил вопрос. Он вскрикнул от боли, схватился за голову, начал отпускать. Когда я увидел, что его глаза закатились, я подпер его.

Морленд сумел успокоить слабых людей и вел их обратно в игровую комнату. Несмотря на рану, он выглядел оживлённым.

«Включите еще музыку, дети. Как там папы в автобусе?»

Тишина.

«Да ладно, теперь: «Папы в автобусе едут...»»

«Ии ии ии».

«Правильно! Читай, читай, читай — тебе тоже стоит почитать. Это сделает тебя умным — иди, купи книги, Джимми. Дай всем по книге. Я сейчас вернусь».

Он улыбнулся, закрыл дверь игровой комнаты и запер ее на засов.

Изнутри возобновилась музыка.

«Ладно», — сказал он, и глаза его были полны страха.

«Есть ли другой выход, кроме двух пандусов?» — спросил я.

"Боюсь, что нет."

«Так что в любом случае мы можем на что-то наткнуться».

«Но мы тоже здесь в ловушке», — сказал Робин. «Чем дольше мы остаемся внизу, тем опаснее становится, а ты все еще истекаешь кровью, Билл».

«Со мной все будет хорошо, дорогая».

«Если мы поедем по заднему пандусу, — сказал я, — то попадем в лес и будем видеть все с нулевой видимостью, поэтому я голосую за туннель».

Морленд не стал спорить.

Я тряхнул Кридмана, вернув его в сознание. Держа его за шкирку, я протолкнул его через меньшие комнаты в большую входную пещеру. Его вес тащился. Рука, которой я его колотил, начала пульсировать.

«Оставайтесь позади меня», — сказал я Робину и Морленду. «Если она ждет нас у люка, то первым ее блюдом будет мистер Гурме».


Обратный путь показался намного быстрее, Морленд поддерживал хороший темп, несмотря на свой возраст и травму. Молчание, никаких попыток убедить нас в чем-либо.

В тот единственный раз, когда наши глаза встретились, он умолял.

Отпустить? Забыть о том, чего он не раскрыл?

Кридман был вялым от уныния, но в сознании. Он пытался заставить меня сделать всю работу, и мне приходилось подталкивать его через шаг. Тишина туннеля опустошила мою голову, пока я не подумал о Хейгуде, продырявленном.

Помогло воспоминание о том, что он сделал с Энн-Мари и Бетти... акула, лепнина из выбеленных белых челюстей, прибитая над дверью.

Трофеи. Мне они не нужны.


В пятидесяти футах от люка я приказал Кридману молчать. Его лицо было настолько опухшим, что глаза едва открывались, а из носа сочилась пленчатая, с прожилками крови слизь.

Мы достигли ступенек AstroTurfed и открытого люка. Лаборатория наверху представляла собой квадратное желтое солнце.

Кто-то включил свет.

Нет выбора, кроме как продолжать. Жестом Морленда и Робина я подтолкнул Кридмана вверх, шаг за шагом. Его резиновые сапоги скрипели, но он молчал.

Затем, когда мы приблизились к вершине, он начал бороться.

Резкий удар пистолета в спину остановил его.

Еще три шага. Мы ждали.

Сверху тихо.

Еще два шага. Один.

Никаких следов Джо.

Мы были внутри.

Комната была такой же, какой мы ее оставили. За исключением двери в главный офис.

Там сидел привязанный к стулу мужчина с кляпом во рту.

Тонкая, всклокоченная седая борода, торчащие волосы.

Карл Слит. Садовник, чей голос привлек Бена в парк.

Его глаза устремились на Кридмана, зрачки сузились. Его пальцы согнулись ниже запястий, прикрепленных к ножкам стула пластиковыми стяжками. Такие, какими пользуются полицейские. Хейгуд позаботился о нем первым?

Но нет: Кридман выглядел таким же сбитым с толку, как и я.

Я стоял там, пытаясь понять, что делать дальше.

Джо появился в дверях, руки подняты. Оружия не было.

«Не стреляй», — весело сказала она. «А теперь, как насчет того, чтобы я убрала своего подонка с дороги, чтобы ты мог провести своего подонка».


Ее пистолет лежал на книгах на столе Морленда, вне досягаемости.

Она что-то вытащила из ниоткуда и подняла это вверх.

Белая карточка в черном футляре из кожзаменителя, рядом с серебряным значком. На карточке какая-то государственная печать, но я был слишком далеко, чтобы прочитать мелкий шрифт.

«Где Робин и доктор Морленд?» — спросила она.

«Ждут, когда я дам им добро».

«Я слышал выстрелы. Кто-нибудь действительно попал?»

«Морленд был ранен».

«Я услышал шесть выстрелов. Один, потом еще пять».

Я ничего не сказал. Она рассмеялась и помахала карточкой. «Не волнуйся, она настоящая. За исключением имени».

Я подошел ближе.

Министерство обороны — номерное подразделение, которое мне ничего не говорило.

ДЖЕЙН МАРСИЯ БЕНДИГ, СТАРШИЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ.

Я стоял там, сжимая Кридмана. Хотел бы я иметь еще три руки и оружие для каждой.

«Послушай, я понимаю твою осторожность», — сказала она. «Но если бы я хотела тебя застрелить, ты был бы мертв. Я меткий стрелок».

Я не ответил.

«Ладно», — сказала она. «У меня могут быть большие неприятности из-за этого, но разве если я отдам тебе свой пистолет, тебе станет легче?»

"Может быть."

«Как хочешь». Она отступила назад, и мне удалось направить свой пистолет на Кридмана и сунуть ее пистолет в карман.

«Счастлива?» — сказала она.

Мой смех напугал меня. «Экстатический».

«Ладно, теперь ты главный. Почему бы тебе не сообщить об этом своим друзьям».


Подошли Морленд и Робин.

Джо сказала: «Похоже, эта рука требует внимания, доктор».

"Я в порядке."

«Мне это не кажется хорошим».

«Вы не врач».

Карл Слит издал звук.

«Закрой его крышкой», — сказала она, и Слит повиновался.

Морленд спросил: «Карл?»

«Карл был непослушным», — сказала Джо. «Воровал мелкие деньги, инструменты, твой старый хирургический набор. Подкладывал тараканов в комнаты людей. Когда он думает, что никто не видит, он имеет обыкновение прятаться в местах, где ему не следует быть. Я уже давно за ним наблюдаю. Сегодня вечером, вместо того чтобы уйти с другими членами персонала, он остался в одном из складских помещений. Думал, что он следит за мной » .

Она улыбнулась.

«После того, как я высадил Пэм, я вернулся и еще немного понаблюдал за ним. Ты знал, что ты напеваешь, когда тебе скучно, Карл? Не рекомендуется, когда прячешься».

Слит извивался в кресле.

Она повернулась ко мне. «Когда вы с Робином появились в зоопарке насекомых, он был в кустах, наблюдая за вами. После того, как вы вошли, он подождал, затем

позвонил с лабораторного телефона, прямо отсюда. Его приятели мигом приехали...

Вероятно, ждали на дороге, за воротами. Они оставили его здесь стоять на страже, пошли в лабораторию, долго отсутствовали и вернулись.

Затем они направились к стенам, и это было последнее, что я их видел. Я решил занять место Карла. Мне бы сейчас же отдать свой пистолет, пожалуйста. У меня в комнате есть и другие, но, как я уже сказал, у меня могут быть большие неприятности.

Я колебался.

«Пожалуйста?» — сказала она более твердым голосом.

Я протянул ей автоматический пистолет.

«Спасибо. Сейчас я возьму на себя опеку над твоим негодяем». Доставая еще больше пластиковых стяжек.

Я отдал ей Кридмана, она связала ему запястья за спиной и передвинула его ближе к Карлу Слиту.

«Карл», — грустно сказал Морленд.

Слит отказался смотреть на него.

«Ладно», — сказал Джо, — «давайте посадим этих неудачников и займемся их рукой».

«После всех этих лет, Карл», — сказал Морленд.

«Все эти годы Карл держал на тебя обиду, док. Или, по крайней мере, это его оправдание — я уверен, что деньги, которые они ему заплатили, не навредили».

«Обида?» — спросил Морленд.

Слит по-прежнему избегал смотреть на него.

Джо сказала: «Что-то о кузене, который увидел монстра и умер от сердечного приступа. Карл говорит, что ты сказал парню, что он сумасшедший, вместо того, чтобы дать ему лекарство от сердца».

«Это неправда. Его артерии были забиты. Высокоразвитая атеро…»

«Тебе не нужно меня убеждать». Освободив конечности Слита от стула, она поставила его лицом к стене и перевернула Кридмана в том же положении.

«Слит что-нибудь говорил о том, чтобы позвать Бена в парк?» — спросил я.

"Нет."

Я кратко изложил алиби Бена.

«Что ж, — сказала она, — я уверена, что старина Карл будет откровенен, когда узнает, каково это — быть обвиненным в множественном убийстве».

Кридман напрягся, и она сказала: «Смотрите. Могу ли я предположить, что некоторые из пяти выстрелов попали в Хейгуда?»

«Все пять», — сказал я.

«Мертв? Или ты оставил его там истекать кровью?»

"Мертвый."

«Нет ничего хуже плохого копа», — сказала она. «Еще до того, как его арестовали в Мэриленде, он был подозреваемым в нескольких кражах со взломом. Он и мистер Кридман долгое время занимались плохими делами».

«Кто платит по счетам?» — спросил я. «Сташер-Лейман?»

«Вы не найдете их имени ни на одном чеке. Все наличные. Мистер Кридман — казначей. Хейгуд действительно умер, да?»

Широкая улыбка на долю секунды, а затем исчезла. Промах профессионализма.

Что-то личное.

Хейгуд балуется с самолетом.

«Ваш муж...»

«Он не был моим мужем. Хотя у нас были… отношения».

«Он также был...»

«Он был ботаником, как он и сказал. Составлял мне компанию».

Она обыскала Кридмана. «Я пыталась отговорить его от того, чтобы он лез в эту кучу.

Ему всегда было тяжело путешествовать со мной — ладно, давайте поместим этих идиотов в безопасное место и займемся этой рукой. А туннель ведет прямо в лес?

«Да», — сказал Морленд.

«Что вы там храните, доктор М.?»

Морленд не ответил.

Она нахмурилась. «Да ладно, я один из хороших парней».

«Это долгая история», — сказал я. «Это очень долгая история».


Мы перевезли Слита и Кридмана в дом, заперев их в отдельных подвальных шкафах, а Морленда положили на диван в передней комнате. Глэдис побежала

из кухни, уставилась на окровавленный рукав и поднесла руку ко рту.

«Его ранили, но это несерьёзно», — сказала Джо. «Скажи Пэм, чтобы принесла свои медицинские принадлежности».

Глэдис взбежала по лестнице, а Пэм через несколько секунд примчалась вниз, неся черную сумку.

Морленд помахал ей с дивана. «Привет, котенок».

Она подавила крик, расстегнула сумку и присела рядом с ним.

«О, папочка».

«Со мной все в порядке, котенок».

Достав из сумки ножницы, она начала резать рукав.

«Чисто через широчайшую мышцу. Артериальных нет…»

Джо поманила нас с Робин пальцем.

Когда мы уходили, Морленд позвал меня по имени.

Я остановился.

«Спасибо, Алекс». Еще один умоляющий взгляд.


Оказавшись в гостиной, Джо села в кресло под красивым, печальным лицом Барбары Морленд.

«Расскажи мне, что там внизу», — попросила Джо.

Мы так и сделали.

Она пыталась сохранить самообладание, но каждое откровение все больше его расшатывало. Когда мы закончили, она была бледна. «Невероятно — шестеро из них там внизу все эти годы?»

«Их заперли ради их же блага», — сказал Робин.

«Сумеречная зона… невероятно. Думаете, он сумасшедший? Я вас сейчас профессионально спрашиваю».

«Одержимый», — сказал я. «И своего рода герой. Все остальные потерпели крушение на том самолете».

«Этот самолет... им нравятся авиакатастрофы, не так ли?... Должно быть, каким-то образом Министерство обороны услышало, что сюда кого-то посылает, и решило, что это Ли. Все, что он

хотел увидеть деревья, привезти несколько фотографий для своих приятелей. Но они решили, что он агент, а я — попутчик, и в довершение всего они — сексистские свиньи».

Холодный смех.

«Их шестеро», — сказала она. «Сумасшедшие… они что, — есть ли какая-то опасность там, внизу?»

«Они безвредны», — сказал Робин. «Но больны».

Она описала некоторые из их физических аномалий.

Джо спросил: «И как он назвал эту токсичную инъекцию?»

«Райская игла».

Она повторила это. «Говорите о рождественском подарке. Мы годами следили за финансовыми аспектами, но это великолепно — Морленд на самом деле вел учет инъекций?»

«Так он говорит».

Глаза ее сверкнули. «Эти... люди. Они все отсталые?»

«Да», — сказал я.

«Но не овощи».

«Нет. Скорее маленькие дети».

«Могут ли они дать показания в суде?»

«Я не понимаю, как. Помимо умственной некомпетентности, они не могут говорить.

Повреждены голосовые связки».

Она поморщилась. «Все равно... только визуальное воздействие — мы можем снять их на видео, заставить Морленда перечислить все их проблемы. Целая линия доказательств. Спасибо, доктор М.».

«Вы преследуете Хоффмана?» — спросил я. «Или всю организацию Стэшера-Леймана?»

Она улыбнулась. «Скажем так, мы работаем над этим уже долгое время».

«Важнейший финансовый аспект».

«Такого рода вещи, которые повышают налоги всех на пару баксов, но налогоплательщики никогда об этом не узнают... Я должен пойти туда и увидеть их собственными глазами. Начать документировать. Я пойду наверх за своей камерой, а потом буду признателен, если кто-нибудь из вас отвезет меня обратно».

«Я бы не стал обращаться к ним без Морленда», — сказал я. «Помимо того, что они только что пережили, у них есть множество физических проблем...

чувствительность».

"Такой как?"

«Он упомянул солнечный свет, но могут быть и другие».

«Что с ними делает солнечный свет?»

«Разрушает их кожу».

«Моя вспышка не ультрафиолетовая».

«По крайней мере, они запаникуют, когда увидят тебя. Они были там так долго, давайте подождем, пока не будем уверены, что не сможем причинить им вред».

Она подумала. «Ладно… но я должна это увидеть. Если он прав, что рука — это всего лишь рана, он должен быть в состоянии справиться со мной сам».

Она очень быстро постучала ногой, посмотрела на часы и встала. «Пойдем посмотрим, как у него дела».

«Все его предназначение в жизни все эти годы было в том, чтобы их укрывать», — сказал Робин. «Он не собирается ими пользоваться».

«Я понимаю, что у этого человека есть принципы. Но все меняется, нужно приспосабливаться».

Прядь волос упала на один глаз, и она откинула ее. Пистолет был за поясом. Она провела пальцем по прикладу. «Все быстро меняется».

Глава

38

Рука Морленда была забинтована и лежала на груди. Изо рта торчал термометр.

Пэм прочитала. «Сотня. Тебе там удобно, папочка, или нам стоит попробовать поднять тебя в кровать?»

«Все в порядке, котенок». Он увидел нас. «Я называл ее так, когда она была маленькой».

Взгляд Пэм сказал, что это еще одно потерянное воспоминание. Она захлопнула свою докторскую сумку.

«Как у нас дела?» — спросила Джо. Я вспомнил, как она ждала наверху, зная, что мы там с Кридманом и Хейгудом.

Используя нас. Но я только что выстрелил человеку в спину, и во мне не осталось злости.

«Я выживу», — сказал Морленд. Он украдкой взглянул на меня.

Джо сказала: «Я знаю, что у вас там внизу, доктор Морленд.

Когда будешь готов, покажи мне это».

«Он никуда не денется», — сказала Пэм.

«Это что-то вроде чрезвычайной ситуации. На карту поставлено многое. Верно, доктор?»

Морленд не ответил.

«О чем ты говоришь?» — спросила Пэм.

«Это сложно», — сказал Джо. «Я думаю, что смогу помочь твоему отцу во многом, если он сможет помочь мне».

«Что происходит, папочка?»

Морленд протянул ей руку и схватил ее за пальцы. «Она права, это сложно , котенок. Мне нужно спуститься туда...»

« Где внизу ?»

Морленд моргнул.

Пэм спросила: «Кто она такая, чтобы говорить тебе, что делать, папа?»

Нет ответа.

«Кто ты, Джо?»

Джо показала свой значок.

Пэм уставилась на него.

«Долгая история», — сказала Джо. «Пойдем со мной на секунду».

Она обняла Пэм так же, как и несколько часов назад. Пэм сердито оттолкнула ее.

«Я не оставлю его одного».

«Все в порядке», — сказал Морленд. «Спасибо, что заботишься обо мне. Иди с ней. Пожалуйста. Ради меня».

«Я не понимаю, папочка».

«Робин, — сказал Морленд, — не мог бы ты пойти и помочь объяснить?»

Робин сказал: «Конечно».

«Почему ты не можешь мне сказать, папочка?»

«Я сделаю это, котенок, всему свое время. Но сейчас мне нужен отдых. Иди с ними. Пожалуйста, дорогая».

Три женщины ушли, и Морленд поманил меня поближе. Дождь резко бил в панорамные окна, как картечь по металлу.

Он уставился на меня. Пожевал губу. Моргнул. «Твои вопросы там внизу, о том, что Хоффман имел надо мной... о том, что Кридман сказал обо мне там внизу. В них есть доля правды».

С трудом передвигаясь, он повернулся лицом к спинке дивана.

«Тогда я был другим человеком, Алекс. Женщины — иметь их — так много значили для меня».

Заставив себя повернуться ко мне лицом, он сказал: «Я совершал ошибки. Большие ошибки».

«Я знаю. Деннис думает, что человек, погибший в море, был его отцом, но он ошибается».

Он попытался заговорить, но не смог.

«Я не осуждаю тебя, Билл».

Хотя в комнате было темно, я разглядел темные пятна на белом диване.

Пятна крови. Глаза запавшие и сухие.

«Когда ты это понял?»

«Ты платил за обучение Денниса, Бена тоже, но Бен дал тебе что-то взамен. И ты расстроился из-за того, что Деннис и Пэм сблизились.

Так расстроен, что ты поговорил об этом с Жаки, и она отозвала Денниса. Я не думал, что ты расист. Потом, после того, что сказал Кридман, это стало понятно. Должно быть, было тяжело с тех пор, как вернулась Пэм.

«Ох, — сказал он, больше выдохнув, чем произнеся слова. — Как отец я позор.

Они оба оказались лучше, чем я заслуживаю. Я отослал Памелу, потому что я не мог справиться с этим после смерти Барбары.

Приподнялся.

«Нет, это не все. Я отослал ее из-за чувства вины».

«О Жаки?»

«И другие. Многие другие. Я сама была своим собственным абортером. Барбара никогда не была счастливой женщиной. Я сделала ее несчастной».

Он снова опустился на землю.

«Ублюдок был прав, я был отвратительным развратником. Развратник с хирургическим образованием... но Джеки отказалась прерывать беременность... Смерть Барбары заставила меня понять... как я могу надеяться вырастить дочь?»

«И у тебя уже были дети».

Он закрыл глаза. «Я вонзил иглу им в руки... моя жизнь с тех пор стала поиском искупления, но я сомневаюсь, что я поддаюсь искуплению... Жаки была такой прекрасной . Едва ли восемнадцать, но я уже зрелая. Я всегда была... голодной — не то чтобы это было оправданием, но Барбара была... леди. У нее были... другие стремления».

Женщина в одиночестве на песке за день до смерти.

«Ее довел до этого ребенок, — сказал он. — Тот факт, что я позволил этому зайти так далеко».

«Как она узнала?»

«Кто-то ей сказал».

«Хоффман?»

«Должно быть. Они с Барбарой были приятелями — партнерами по бриджу. Молодой человек обращал на нее внимание».

«Поэтому Барбара согласилась с его изменой».

Он улыбнулся. «Полагаю, ей можно простить эту маленькую месть».

«Их игра выходила за рамки бриджа?»

«Я действительно не знаю — все возможно. Но, как я уже сказал, Барбара не была склонна к физическому контакту... ближе к концу она меня люто ненавидела. И он ей всегда нравился — она находила его интерес к кухне и шитью очаровательным » .

«Тогда почему он рассказал ей о Жаки?»

«Чтобы ранить меня. После нашего ужина на базе мы говорили о нескольких вещах.

Включая тот факт, что он видел Барбару в Гонолулу за день до ее смерти. Он сделал фотографию, которую я вам показал. Я никогда не знал. Она была отправлена из ее отеля, комплименты от менеджера; я всегда считал это любезностью.

«Она поехала в Гонолулу, чтобы быть с ним?»

«Он не утверждал, что их встреча была совпадением. В баре отеля, он был там по делам ВМС. Может, это правда, Барбара любила выпить... он рассказал ей о Жаки и Деннисе, она плакала у него на плече о моей шлюхе и моем маленьком ублюдке. Разбитый, вот его точное слово. А потом он улыбнулся — той улыбкой».

«Но как он узнал?»

«В те дни я был не слишком осмотрительным — осмотрительность не была частью того, чтобы быть первоклассным петухами. Так что Хоффман или кто-то из его сотрудников могли легко услышать что-то или даже увидеть что-то. На северном конце базы был пустой ангар. Маленькие неиспользуемые кабинеты, которые мы, офицеры, использовали, чтобы проводить время с девочками из деревни. «Игровые комнаты», как мы их называли. Матрасы, выпивка и портативные радиоприемники для музыки под настроение. Мы все еще считали себя героями войны, с правом на это».

«Хоффман приводил туда девушек?»

«Я этого не видел. Его единственная жажда — власть».

«И когда Жаки родила светловолосого ребенка, он это понял».

«Прекрасный ребенок — прекрасная женщина».

«Ты влюбился только в Арука, Билл?»

Он улыбнулся. «Жаки и я — она очень сильная женщина. Независимая. За эти годы мы достигли взаимопонимания. Прекрасная дружба. Я считаю, что это пошло на пользу нам обоим».

Подумав о масле над камином, я сказал: «Сильное — в отличие от твоей жены.

Была ли у Барбары история депрессии?

Он кивнул. «Она годами находилась в хронической депрессии, несколько раз проходила шоковую терапию. На самом деле, поездка на Гавайи была для нее целью проконсультироваться с очередным психиатром. Но она так и не пришла на прием.

Вероятно, она проводила время, выпивая с Хоффманом. Он почувствовал ее уязвимость, рассказал ей, что я сделал, и на следующее утро она ушла в океан».

Часть его веса переместилась на раненую руку, и у него перехватило дыхание. Я помог ему найти удобное положение.

«Вот видите, вот в чем его власть надо мной: он держит это в тайне от Пэм. Я убил ее мать, и он тоже. В этом смысле мы партнеры . Бараны сцепились рогами, как вы и сказали. Прекрасная аналогия, мой друг — вас оскорбляет то, что я думаю о вас как о друге?»

«Нет, Билл».

«Все эти годы я жаждала разоблачить его. Убедила себя, что причина, по которой я этого не сделала, — безопасность детей. А потом, сегодня вечером, ты начал задавать вопросы, и мне пришлось столкнуться с реальностью. Я согласилась, потому что знала, что это погубит Пэм. Я отослала ее, потому что была подавлена и виновата, но также и потому, что не хотела, чтобы она была здесь, на случай, если она и Деннис…

И что происходит? Она возвращается. И начинается...» Он схватил меня за руку и крепко сжал. «Что мне делать? Спасения нет».

«Скажи ей».

«Как я могу?»

«В свое время ты сможешь».

«Мужчины плохо с ней обращались, потому что я ее бросил! Она будет меня презирать!»

«Отдай ей должное, Билл. Она любит тебя, хочет сблизиться с тобой.

Неспособность сделать это — самый большой источник ее боли».

Он закрыл лицо. «Это никогда не кончится, да?»

«Она любит тебя», — повторил я. «Как только она поймет, сколько хорошего ты сделал, узнает тебя по-настоящему, она, возможно, согласится заплатить цену».

«Цена», — слабо сказал он. «Все имеет свою цену… микроэкономика существования».

Он посмотрел на меня. «Есть ли что-то еще , что тебе нужно знать?»

«Нет, если только ты не хочешь мне сказать что-то еще».

Долгое молчание. Глаза закрыты. Губы шевелились.

Несвязное бормотание.

«Что это, Билл?»

«Ужасные вещи», — сказал он чуть громче. «Время обманывает».

«Вы совершали ошибки, — сказал я, — но вы также делали и хорошие вещи». Всегда психотерапевт.

Его лицо исказилось, и я взял его холодную, вялую руку.

"Счет?"

«Ужасные вещи», — повторил он.

Потом он уснул.

Глава

39

Это был большой красивый номер в большом красивом отеле. Одна стеклянная стена выходила на белый пляж и яростный прибой. Вчера я видел, как прыгали дельфины.

Три стены были сделаны из панелей коа, настолько плотно обшитых, что, казалось, они рассказывали историю. Хрустальные люстры висели над черным гранитным полом. Впереди стоял банкетный стол, уставленный папайей и манго, бананами и виноградом, а также толстыми, влажными дольками оранжево-желтого, медово-сладкого ананаса, который можно получить только тогда, когда его созревают.

Кофейники из стерлингового серебра стояли через каждые шесть футов, их блеск был сине-белым.

По всему залу расставлены и другие круглые столы на десять человек.

Сотни мужчин и несколько женщин ели, пили кофе и слушали.

Мы с Робином смотрели это по телевизору, из люкса наверху. Обслуживание номеров, лосьон для загара и все газеты и журналы, которые мы могли достать.

«Вот он идет», — сказала она.

Хоффман встал в центре большого стола, одетый в костюм цвета мокко, белую рубашку и желтый галстук.

За спиной у него знамя.

Он говорил, делал паузы для аплодисментов, улыбался.

На баннере было написано: «ПРОГРЕСС ТИХООКЕАНСКОГО РАЙОНА: НОВЫЙ РАССВЕТ».

Еще одна фраза. Смех.

Он продолжал говорить, улыбаясь и делая паузы для аплодисментов.

Затем он остановился и только улыбнулся.

Что-то изменилось в его глазах. Промелькнуло замешательство, словно щелчок затвора.

Если бы я не искал, я бы, наверное, и не заметил.

Если бы я не искал его специально, я бы не настроился на C-Span.

Камера оставила его и переместилась в дальний конец комнаты.

Высокий, худой старик в новеньком костюме угольно-серого цвета направился вперед.

Рядом с ним шла женщина, которую я сначала знал как Джо Пикер, а потом как Джейн Бендиг, официальная на вид, в темно-синем костюме и белой блузке с высоким воротом.

Последние три дня она работала почти двадцать четыре часа в сутки. Легкая часть: использовать компьютер Тома Кридмана для отправки фальшивых сообщений по электронной почте. Сложная часть: убедить Морленда, что он может искупить свою вину.

Некоторым помогли врачи и психологи медицинского центра.

Осматривая детей с заботой и состраданием, они убеждали старика, что они врачи, а не технократы.

Джейн поделилась с ним своим горем, говорила о цифрах, морали, отпущении грехов.

В конце концов она его просто измотала.

Теперь он шел впереди нее.

Позади них двоих стояли шесть мужчин в синих костюмах по бокам от массивного черного предмета, словно носильщики гроба.

Черная штука с ногами, шаркающий вариант цирковой лошади.

За другими столиками тоже царило волнение и смятение.

Морленд и Джо продолжали маршировать. Черная ткань, казалось, парила в воздухе.

Несколько человек рядом с Хоффманом начали двигаться, но другие остановили их.

Крупный план лица Хоффмана, все еще улыбающегося.

Он что-то беззвучно прошептал — приказ — человеку, стоявшему позади него, но тот был схвачен.

Морленд добрался до Хоффмана.

Хоффман начал говорить, но вместо этого улыбнулся.

Кто-то крикнул: «Что происходит?», и это, казалось, вывело Хоффмана из себя.

«Прошу прощения, дамы и господа, этот человек весьма неуравновешен и уже довольно долго меня преследует...»

Мужчины в синих костюмах взмахнули запястьями, и черная ткань, казалось, улетела.

Шесть мягких, уродливых людей стояли там, руки по бокам, спокойные, как младенцы, наевшиеся молока. Разрушенная кожа, безжалостно подчеркнутая люстрой.

Врачи медицинского центра установили, что угрозу представляет только ультрафиолетовое излучение.

Черная простыня, защищающая их от взглядов зевак.

В зале раздаются вздохи.

Слепой начал подпрыгивать и размахивать руками, глядя на свет пустыми глазницами.

«Боже мой!» — сказал кто-то.

Стакан упал на гранит и разбился.

Двое мужчин в синих костюмах схватили Хоффмана за руки.

Морленд сказал: «Меня зовут Вудро Вильсон Морленд. Я врач. Мне есть что рассказать».

Хоффман перестал улыбаться.

Глава

40

Несколько дней спустя, в самолете по пути обратно в Лос-Анджелес, меня осенило.

Перелет первым классом, сиденья, похожие на клубные кресла, щедрость Министерства обороны, предоставившего ящику Спайка отдельное место.

На ужин был лосось, фаршированный муссом из камбалы. Я выпил полбутылки Шабли и уснул. Робин осушила только треть бокала, но тоже задремала. Теперь ее голова тяжело лежала на моем укрытом одеялом плече.

Сладкий сон, но я проснулся с мыслями о Хейгуде — кем он был в детстве. Была ли мать, которая бы его оплакивала?

Глупые мысли, но неизбежные. Я пытался выкинуть их из головы, думая о том хорошем, частью чего я был.

Бен освобожден. Некоторая ограниченная надежда для Арука.

«Дети» освобождены и окружены заботой.

Морленд тоже госпитализирован и обследован. Никакой болезни Альцгеймера, никаких непонятных неврологических заболеваний, просто измученный старик.

Я навестил его за час до нашего отъезда. Он еще не рассказал Пэм и Деннису.

Сдерживание. Вся его жизнь после райской иглы — борьба с импульсом.

Благодаря навязанному ему героизму он заново открыл себя.

Тридцатилетняя трансформация: от жестокого ловеласа до покровителя Арука.

Но все же он чувствовал себя виноватым.

Другие грехи?

Вещи, за которые не было искупления?

Когда я выходил из его больничной палаты, он крикнул: «Время обманывает».

То же самое он сказал мне, истекая кровью на белом диване.

Еще одно признание?

Есть ли что-то еще, что вам нужно знать?

Холодные руки... все еще боюсь.

Нет, если только ты не хочешь мне что-то еще сказать.

После долгого молчания он закрыл глаза и пробормотал:

Ужасные вещи... Время обманывает.

Предлагает себя мне — его защита падает, его мир рушится.

В первый раз я утешала его, вместо того чтобы продолжать. Во второй раз я просто продолжала идти.

Не хотите знать?

Ужасные вещи.

Время обманчиво.

Его уникальный стиль обмана. Представление завуалированной правды при изменении времени и контекста.

Рассказал мне о каннибальских карго-культах, потому что подозревал, что смерть Энн-Мари была частью заговора, мотивированного деньгами.

Рассказывал о ядерном взрыве, потому что сам был участником другого технологического ужаса.

Обсуждаем видение Жозефа Кристобаля и «А. Тутало», потому что он жаждал раскрыть тайну своих детей.

И еще кое-что.

Первый случай, который он обсудил со мной сразу после нашей встречи.

Обсуждаем очень подробно, но не можем найти файл.

Потому что досье никогда не было?

Женщина-кошка.

«Прекрасная леди…приятный характер…чистые привычки». Ей было тридцать лет, ее мать была угрюмой…

Подвергалась насилию и унижениям со стороны мужа-извращенца, вынужденная смотреть, как он занимается любовью с другой женщиной.

Муж умер много лет спустя. Рак легких его съел.

Разоренная грудь…

Я в порядке, котенок.

Котенок, котенок... Я так ее называла, когда она была маленькой.

Пэм не помнит.

Был отправлен слишком молодым, чтобы что-либо помнить.

Но Морленд все помнил.

Он сослал ее в лучшие школы, превратил в сироту, которая стала женщиной, унижаемой мужчинами.

Выйти замуж за изменщика и обидчика. Отказаться от секса.

Униженная... неужели она тоже наблюдала, как ее муж занимается сексом с любовницей?

Эти грустные глаза. Доведенные до депрессии. На грани самоубийства, призналась она Робину.

Она была настолько уязвима, что ее психотерапевт обратился за поддержкой к семье, нашел Морленда и позвонил ему.

К удивлению Пэм, он полетел в Филадельфию. Подставил плечо, чтобы поплакаться

— и больше?

Рассказала ли она ему подробности унижения?

Или он поручил одному из своих адвокатов выяснить факты?

Маленький котенок… изливает свою душу папочке.

Правда мучает папу. Из-за его вины за то, что он отослал ее.

Чувство вины за то, что когда-то именно он причинил ей боль.

Через несколько дней муж-развратник погибает в результате несчастного случая.

Падающая штанга.

Разоренная грудь.

И «котенок» возвращается на место своего рождения.

Есть ли что-то еще, что вам нужно знать?

Нет, если только ты не хочешь мне что-то еще сказать.

Преследовал ли Морленд молодого хирурга? Или он нанял кого-то, чтобы все исправить? Он был богатым человеком, у которого были средства все устроить.

Талант одержимого человека к обоснованию крайних мер…

Штанга, парящая над этой надменной грудью…

Мужчина, который так сильно обидел своего «котёнка».

Или, может быть, это был несчастный случай, и я позволил событиям уйти от меня.

Он говорил ужасные вещи .

Должно быть…

Я никогда не узнаю.

Меня это волновало?

В тот момент я это сделал. Может быть, однажды я этого не сделаю.

Моих ноздрей коснулось горячее дыхание Робина с привкусом кофе и вина.

Симпатичная темноволосая стюардесса улыбалась, проходя по проходу.

«Удобно, доктор?»

"Хорошо, спасибо."

«Идёшь домой?»

"Ага."

«Что ж, это замечательно, если только вы не хотите остаться в отпуске».

«Нет», — сказал я. «Я готов вернуться в реальность».

Моей дочери Ализе.

Такой шик, такой интеллект,

сверкающие глаза и улыбка, освещающая галактику.

Замечательные вещи продаются в крошечных упаковках.

Книги Джонатана Келлермана

ВЫМЫСЕЛ

РОМАНЫ АЛЕКСА ДЕЛАВЭРА

Отель разбитых сердец (2017)

Разбор (2016)

Мотив (2015)

Убийца (2014)

Чувство вины (2013)

Жертвы (2012)

Тайна (2011)

Обман (2010)

Доказательства (2009)

Кости (2008)

Принуждение (2008)

Одержимость (2007)

Унесенные (2006)

Ярость (2005)

Терапия (2004)

Холодное сердце (2003)

Книга убийств (2002)

Плоть и кровь (2001)

Доктор Смерть (2000)

Монстр (1999)

Выживает сильнейший (1997)

Клиника (1997)

Интернет (1996)

Самооборона (1995)

Плохая любовь (1994)

Дьявольский вальс (1993)

Частные детективы (1992)

Бомба замедленного действия (1990)

Молчаливый партнёр (1980)

За гранью (1987)

Анализ крови (1986)

Когда ломается ветвь (1985)

ДРУГИЕ РОМАНЫ

Дочь убийцы (2015)

«Голем Парижа» (с Джесси Келлерманом, 2015) «Голем Голливуда» (с Джесси Келлерманом, 2014) «Настоящие детективы» (2009)

«Преступления, влекущие за собой смерть» (совместно с Фэй Келлерман, 2006) «Искаженные » (2004)

Двойное убийство (совместно с Фэй Келлерман, 2004) Клуб заговорщиков (2003)

Билли Стрейт (1998)

Театр мясника (1988)

ГРАФИЧЕСКИЕ РОМАНЫ

Молчаливый партнёр (2012)

Интернет (2012)

ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА

С прикрепленными струнами: Искусство и красота винтажных гитар (2008)

Savage Spawn: Размышления о жестоких детях (1999) Помощь робкому ребенку (1981)

Психологические аспекты детского рака (1980) ДЛЯ ДЕТЕЙ, ПИСЬМЕННО И ИЛЛЮСТРИРОВАНО

Азбука странных созданий Джонатана Келлермана (1995) Папа, папочка, можешь ли ты дотронуться до неба? (1994)

Об авторе

ДЖОНАТАН КЕЛЛЕРМАН — автор бестселлеров № 1 по версии New York Times, автор сорока одного криминального романа, включая серию «Алекс Делавэр», «Театр мясника», «Билли Стрейт», «Заговор». «Клуб», «Твистед», «Настоящие детективы» и «Дочь убийцы» .

Со своей женой, автором бестселлеров Фэй Келлерман, он написал в соавторстве «Двойное убийство» и «Преступления, караемые смертной казнью» . Со своим сыном, автором бестселлеров Джесси Келлерманом, он написал в соавторстве «Голем». Голливуда и Голем Парижа . Он также является автором двух детских книг и многочисленных научно-популярных работ, включая Savage Spawn: Reflections on Violent Children и With Strings В приложении: Искусство и красота винтажных гитар . Он получил премии Goldwyn, Edgar и ANthony и был номинирован на премию Shamus. Джонатан и Фэй Келлерман живут в Калифорнии, Нью-Мексико и Нью-Йорке.

jonathankellerman.com

Facebook.com/Джонатан Келлерман

Продолжайте читать отрывок из

ЖЕРТВЫ

Джонатан Келлерман

Опубликовано Ballantine Books

ГЛАВА

1

Этот случай был другим.

Первым намеком стало сообщение Майло, произнесенное им в восемь утра и лишенное подробностей.

Мне нужно, чтобы ты кое-что увидел, Алекс. Вот адрес .

Час спустя я показывал удостоверение личности охраннику ленты. Он поморщился. «Там, наверху, доктор». Указывая на второй этаж небесно-голубого дуплекса, отделанного шоколадно-коричневым, он опустил руку к своему ремню Сэма Брауна, словно готовясь к самообороне.

Хорошее старое здание, классическая архитектура Cal-Spanish, но цвет был неправильным. Как и тишина улицы, распиленной на козлах с обоих концов. Три патрульные машины и LTD цвета ливера были беспорядочно припаркованы поперек асфальта. Пока не прибыли ни фургоны криминалистической лаборатории, ни машины коронера.

Я спросил: «Плохо?»

На форме было написано: «Возможно, для этого есть более подходящее слово, но и это сработает».

Майло стоял на площадке у двери и ничего не делал.

Никакого курения сигар, записей в блокноте или ворчливых приказов. Поставив ноги на землю, опустив руки по бокам, он уставился на какую-то далекую галактику.

Его синяя нейлоновая ветровка отражала солнечный свет под странными углами. Его черные волосы были мягкими, его изрытое лицо имело цвет и текстуру творога, который уже не в самом расцвете сил. Белая рубашка сморщилась до крепа. Пшеничного цвета шнуры сползли под его живот. Его галстук был жалким лоскутком полиэтилена.

Он выглядел так, будто оделся с повязкой на глазах.

Когда я поднимался по лестнице, он меня не узнал.

Когда я оказался на расстоянии шести футов, он сказал: «Ты хорошо показал себя».

«Легкое движение».

«Извините», — сказал он.

"За что?"

«Включая тебя», — он протянул мне перчатки и бумажные пинетки.

Я придержала ему дверь. Он остался снаружи.

Женщина находилась в задней части передней комнаты квартиры, лежа на спине.

Кухня позади нее была пуста, столешницы пусты, старый холодильник цвета авокадо свободен от фотографий, магнитов или памятных вещей.

Две двери слева были закрыты и заклеены желтой лентой. Я воспринял это как Keep Наружу . Шторы были задернуты на всех окнах. Флуоресцентное освещение на кухне создавало противный псевдорассвет.

Голова женщины была резко повернута вправо. Распухший язык свисал между дряблыми, раздутыми губами.

Вялая шея. Гротескное положение, которое какой-нибудь коронер мог бы назвать «несовместимым с жизнью».

Крупная женщина, широкая в плечах и бедрах. Конец пятидесятых - начало шестидесятых, с агрессивным подбородком и короткими, жесткими седыми волосами. Коричневые спортивные штаны прикрывали ее ниже талии. Ее ноги были босы. Неотполированные ногти на ногах были коротко подстрижены. Грязные подошвы говорили о том, что босые ноги дома были нормой.

Выше пояса штанов виднелось то, что осталось от голого торса.

Ее живот был разрезан горизонтально ниже пупка в грубом приближении кесарева сечения. Вертикальный разрез пересекал боковой разрез в центре, создавая рану в форме звезды.

Повреждение напомнило мне один из тех резиновых кошельков, которые полагаются на поверхностное натяжение для защиты вещей. Сожмите, чтобы создать звездообразное отверстие, затем засуньте руку и зачерпните.

Из этого сосуда вышло ожерелье из кишок, помещенное ниже декольте женщины и уложенное как пышный шарф модницы. Один конец заканчивался у ее правой ключицы. Желчные прожилки спускались по ее правой груди и попадали на грудную клетку. Остальная часть ее внутренностей была вытащена в кучу и оставлена около ее левого бедра.

Стопка лежала на некогда белом полотенце, сложенном вдвое. Под ним было аккуратно разложено большее бордовое полотенце. Четыре других куска махровой ткани образовали импровизированный брезент, который защищал бежевый ковровый настил от стены до стены от биохимического воздействия. Полотенца были аккуратно разложены, края

перекрывая равномерно примерно на дюйм. Возле правого бедра женщины была бледно-голубая футболка, также сложенная. Без единого пятнышка.

Сложенное вдвое белое полотенце впитало много телесной жидкости, но часть ее просочилась в темно-бордовый нижний слой. Запах был бы достаточно плох без начальных стадий разложения.

На одном из полотенец под телом была надпись. Серебряная банная простыня с вышитой надписью Vita белым цветом.

«Жизнь» по-латыни или по-итальянски. Какое-то чудовищное представление об иронии?

Кишечник был зеленовато-коричневого цвета с розовыми пятнами, местами — черными.

Матовая отделка корпуса, некоторые складки, которые говорили, что они сохли некоторое время. В квартире было прохладно, на добрых десять градусов ниже приятной весенней погоды снаружи. Грохот хриплого кондиционера в одном из окон гостиной был неизбежен, как только я его заметил. Шумный аппарат, ржавый на болтах, но достаточно эффективный, чтобы вымывать влагу из воздуха и замедлять гниение.

Но гниение неизбежно, а цвет кожи женщины был совсем не таким, какой можно увидеть за пределами морга.

Несовместимо с жизнью .

Я наклонился, чтобы осмотреть раны. Оба удара были уверенными, без явных следов колебаний, плавно прорезавшими слои кожи, подкожного жира, диафрагмальной мышцы.

Никаких ссадин в области гениталий и удивительно мало крови для такой жестокости. Никаких брызг, струй или отбросов, свидетельствующих о борьбе. Все эти полотенца; ужасно компульсивно.

Догадки заполнили мою голову плохими картинками.

Крайне острое лезвие, вероятно, не зазубренное. Скручивание шеи убило ее быстро, и она была мертва во время операции, окончательная анестезия.

Убийца преследовал ее с достаточной тщательностью, чтобы знать, что на некоторое время она будет в его распоряжении. Достигнув полного контроля, он занялся хореографией: разложил полотенца, заправил и выровнял, добившись приятной симметрии. Затем он уложил ее, снял с нее футболку, осторожно, чтобы она не запачкалась.

Отойдя, он осмотрел свою подготовительную работу. Пришло время для клинка.

А затем начинается настоящее веселье: анатомические исследования.

Несмотря на резню и отвратительную форму шеи, она выглядела мирно. По какой-то причине это делало то, что с ней сделали, еще хуже.

Я осмотрел остальную часть комнаты. Никаких повреждений входной двери или других признаков взлома. Голые бежевые стены обивали дешевую мягкую мебель, покрытую мятой охряной тканью, которая подражала парче, но не дотягивала. Белые керамические лампы-ульи выглядели так, будто их разобьет от щелчка пальцами.

Обеденная зона была оборудована карточным столом и двумя складными стульями. На столе стояла коричневая картонная коробка из-под пиццы на вынос. Кто-то — вероятно, Майло — положил рядом желтый пластиковый маркер для улик. Это заставило меня присмотреться.

Никакого названия бренда на коробке, только ПИЦЦА!, написанная сочным красным курсивом над карикатурой на дородного усатого шеф-повара. Завитки более мелких букв роились вокруг мясистой ухмылки шеф-повара.

Свежая пицца!

Много вкуса!

Ох ля ля!

Мммм, ням!

Приятного аппетита!

Коробка была девственно чистой, ни пятнышка жира или отпечатка пальца. Я наклонился, чтобы понюхать, но не уловил запаха пиццы. Но разложение заполнило мой нос; пройдет некоторое время, прежде чем я почувствую что-то, кроме запаха смерти.

Если бы это было место преступления другого типа, какой-нибудь детектив, возможно, отпускал бы отвратительные шутки о бесплатном обеде.

Детективом, расследовавшим это дело, был лейтенант, который видел сотни, а может быть, и тысячи убийств, но решил некоторое время оставаться на улице.

Я выпустил еще больше мысленных картинок. Какой-то изверг в вычурной курьерской шапке звонит в дверь, а затем умудряется заговорить с собой.

Наблюдая, как добыча тянется к ее сумочке? Ждал идеального момента, чтобы подойти к ней сзади и схватить ее за голову обеими руками.

Быстрый молниеносный поворот. Спинной мозг отделится и всё.

Чтобы сделать это правильно, требовались сила и уверенность.

Это и очевидные доказательства переноса — даже не отпечаток ботинка —

кричал опыт. Если бы в Лос-Анджелесе было похожее убийство, я бы о нем не слышал.

Несмотря на всю эту дотошность, волосы на висках женщины могут быть хорошим местом для поиска ДНК-переноса. Психопаты не потеют

много, но никогда не знаешь наверняка.

Я еще раз осмотрел комнату.

Кстати о сумочках: ее нигде не было видно.

Ограбление как последующая мысль? Скорее всего, захват сувениров был частью плана.

Отойдя от тела, я задался вопросом, были ли последние мысли женщины о хрустящем тесте, моцарелле и уютном ужине босиком.

Звонок в дверь был последней музыкой, которую она слышала.

Я остался в квартире еще на некоторое время, пытаясь что-то понять.

Ужасная ловкость этого скручивания шеи заставила меня задуматься о ком-то, кто занимается боевыми искусствами.

Вышитое полотенце меня смутило.

Вита .

Может, он принес ее, а остальное взял из ее бельевого шкафа?

Ммм. Приятного аппетита. За жизнь .

Запах разложения усилился, мои глаза заслезились и помутнели, а ожерелье из кишок превратилось в змею.

Удав унылый, толстый и вялый после обильной еды.

Я мог бы постоять и сделать вид, что все это понятно, или поспешить наружу и попытаться подавить волну тошноты, поднимающуюся у меня в кишках.

Несложный выбор.

ГЛАВА

2

Майло не сдвинулся с места на площадке. Его взгляд был снова устремлен на планету Земля, он наблюдал за улицей внизу. Пять человек в форме двигались от двери к двери. Судя по быстрому темпу избирательных кампаний, много никого не было дома.

Улица находилась в рабочем районе в юго-восточном углу Западного отделения Лос-Анджелеса. Три квартала на восток сделали бы это чьей-то проблемой. Смешанное зонирование позволяло строить односемейные дома и дуплексы, как тот, где женщину унижали.

Психопаты — тупые создания, привыкшие к рутине, и я задался вопросом: неужели зона комфорта убийцы настолько узка, что он живет в рамках правил.

Я перевела дыхание и попыталась успокоить желудок, пока Майло делал вид, что не замечает этого.

«Да, я знаю», — наконец сказал он. Он извинялся во второй раз, когда подъехал фургон коронера, из которого вышла темноволосая женщина в удобной одежде и поспешила вверх по лестнице. «Доброе утро, Майло».

«Доброе утро, Глория. Вся твоя».

«О, боже», — сказала она. «Мы говорим о чем-то ужасном?»

«Я мог бы сказать, что видел и похуже, малыш, но это будет ложью».

«От тебя у меня мурашки по коже, Майло».

«Потому что я старый?»

«Тск», — она похлопала его по плечу. «Потому что ты — голос опыта».

«Без некоторых впечатлений я могу обойтись».

Люди могут привыкнуть практически ко всему. Но если ваша психика в порядке, исправление часто бывает временным.

Вскоре после получения докторской степени я работал психологом в детском онкологическом отделении. Мне потребовался месяц, чтобы перестать видеть во сне больных детей, но в конце концов я смог выполнять свою работу с явным профессионализмом. Затем я ушел, чтобы заняться частной практикой, и спустя годы оказался в том же самом отделении. Вид детей с новыми глазами высмеивал всю ту адаптацию, которую я, как мне казалось, уже совершил, и мне хотелось плакать. Я вернулся домой и долго мечтал.

Детективы по расследованию убийств «привыкают» к регулярной диете по уничтожению души.

Обычно яркие и чувствительные, они продолжают работать, но суть работы таится под поверхностью, как мина. Некоторые D переводятся. Другие остаются и находят себе хобби. Для кого-то религия работает, для кого-то грех. Некоторые, как Майло, превращают нытье в форму искусства и никогда не притворяются, что это просто еще одна работа.

Женщина на полотенцах была разной для него и для меня. В моем мозгу засел постоянный банк изображений, и я знала, что то же самое относится и к нему.

Пока Глория работала внутри, мы оба не разговаривали.

Наконец я сказал: «Ты пометил коробку с пиццей. Это тебя беспокоит».

«Меня все это беспокоит».

«На коробке нет названия бренда. Есть тут независимые компании, которые занимаются доставкой?»

Он вытащил свой мобильный телефон, нажал и выдал страницу. Телефонные номера, которые он уже скачал, заполнили экран, и когда он прокручивал, списки продолжали появляться.

«Двадцать восемь инди в радиусе десяти миль, и я также проверил Domino's, Papa John's и Two Guys. Никто никого не отправлял по этому адресу вчера вечером, и никто не использует этот конкретный ящик».

«Если она на самом деле не звала его, зачем она его впустила?»

«Хороший вопрос».

«Кто ее обнаружил?»

«Арендодатель, отвечая на жалобу, которую она подала несколько дней назад. Шипит туалет, у них была назначена встреча. Когда она не ответила, он разозлился, начал уходить. Потом он передумал, потому что она любила, чтобы все было отремонтировано, использовала его ключ».

«Где он сейчас?»

Он указал на другую сторону улицы. «Прихожу в себя с помощью огненной воды в том месте в стиле Тюдоров».

Я нашел дом. Самый зеленый газон в квартале, клумбы с цветами. Подстриженные кусты.

«Вас что-нибудь в нем беспокоит?»

«Пока нет. Почему?»

«Его ландшафтный дизайн говорит о том, что он перфекционист».

«Это отрицательный ответ?»

«Возможно, в этом случае».

«Ну», — сказал он, — «пока что он просто домовладелец. Хотите узнать о ней?»

"Конечно."

«Ее зовут Вита Берлин, ей пятьдесят шесть лет, она не замужем, живет на пособие по инвалидности».

«Вита», — сказал я. «Полотенце было ее».

« Полотенце ? Этот ублюдок использовал все чертовы полотенца, которые были в ее бельевом шкафу».

« Vita означает «жизнь» на латыни и итальянском. Я подумал, что это может быть неудачной шуткой».

«Мило. В любом случае, я жду, когда мистер Бельво — домовладелец — успокоится, чтобы я мог расспросить его и узнать о ней побольше. Из предварительного шпионажа в ее спальне и ванной я узнал, что если у нее есть дети, она не хранит их фотографии, а если у нее и есть компьютер, то его украли. То же самое и с мобильным телефоном. Думаю, у нее не было ни того, ни другого, в этом месте царит статичный вид. Как будто она переехала сюда много лет назад и не добавила никаких новомодных штучек».

«Я не видела ее сумочку».

«На ее тумбочке».

«Ты огородил спальню, не хотел, чтобы я там был?»

«Конечно, но это подождёт, пока не закончат технари. Не могу позволить себе подвергать риску какой-либо аспект этого».

«В передней комнате все было в порядке?»

«Я знал, что ты будешь осторожен».

Его логика казалась натянутой. Недостаток сна и неприятный сюрприз могут сделать это.

Я спросил: «Есть ли какие-нибудь признаки того, что она направлялась в спальню, прежде чем он на нее напал?»

«Нет, он девственно чист. Почему?»

Я дал ему сценарий с чаевыми по доставке.

«Хотел за ее сумочкой», — сказал он. «Ну, я не знаю, как ты это докажешь, Алекс. Главное, что он ограничился передней частью, не переместил ее в спальню для чего-то сексуального».

Я сказал: «Эти полотенца напоминают мне сцену. Или рамку для картины».

"Значение?"

«Хвастается своей работой».

«Ладно... что еще вам рассказать... ее гардероб в основном состоит из спортивных брюк и кроссовок, в спальне полно книг. Романы и детективы, где люди разговаривают как придурки Ноэля Коварда, а копы — неуклюжие кретины».

Я вслух задумался об убийце, владеющем боевыми искусствами, а когда он не ответил, принялся описывать сцену убийства, которая все еще крутилась у меня в голове.

Он сказал: «Конечно, почему бы и нет».

Согласен, но отвлечен. Никто из нас не фокусируется на главном вопросе.

Зачем кому-то делать что-то подобное с другим человеком?

Глория вышла из квартиры, побледнев и постарев.

Майло спросил: «Ты в порядке?»

«Я в порядке», — сказала она. «Нет, я лгу, это было ужасно». Ее лоб был влажным. Она промокнула его салфеткой. «Боже мой, это отвратительно».

«Есть ли какие-нибудь импровизированные впечатления?»

«Ничего такого, о чем вы, вероятно, не догадались сами. Я бы поставил на то, что наступила смерть — сломанная шея, разрез выглядит посмертным. Разрезы выглядят чистыми, так что, возможно, есть некоторая подготовка в области разделки мяса или парамедицинской области, но я бы не стал придавать этому большого значения, научиться резать мясо может любой человек. Эта коробка из-под пиццы что-нибудь для вас значит?»

«Не знаю», — сказал Майло. «Никто не признается, что доставляет сюда».

«Афера, чтобы попасть туда?» — сказала она. «Зачем ей открывать дверь фальшивому доставщику пиццы?»

«Хороший вопрос, Глория».

Она покачала головой. «Я вызвала транспорт. Хотите, чтобы я попросила провести первоочередное вскрытие?»

"Спасибо."

«Ты можешь получить его, потому что доктор Джей, похоже, любит тебя. Кроме того, если это что-то странное, она наверняка будет любопытной».

Год назад Майло раскрыл убийство следователя коронера. С тех пор доктор Кларис Джерниган, старший патологоанатом, отвечала персональным вниманием, когда Майло просил об этом.

Он сказал: «Должно быть, дело в моем обаянии и внешности».

Глория ухмыльнулась и снова похлопала его по плечу. «Что-нибудь еще, ребята? Я на полсмене из-за бюджетных ограничений, думаю, закончу бумажную работу к часу, а потом пойду проветривать голову парой мартини. Плюс-минус».

Майло сказал: «Сделай мне двойную порцию».

Я спросил: «Было ли значительное скопление крови в полости тела?»

Ее взгляд говорил, что я портю ей удовольствие. «Многое из этого загустело, но да, большая часть была именно там. Ты это понял, потому что сцена была такой чистой?»

Я кивнул: «Либо так, либо он нашел способ забрать его с собой».

Майло сказал: «Ведра крови, прелесть». Глории: «Еще один вопрос: вы помните что-нибудь отдаленно похожее в ваших материалах дела?»

«Нет», — сказала она. «Но мы просто охватываем округ, и они говорят, что это глобализированный мир, верно? Вы могли бы смотреть на путешественника».

Майло сердито посмотрел на него и поплелся вниз по лестнице.

Глория сказала: «Ого, кто-то в настроении».

Я сказал: «Вероятно, так будет продолжаться еще какое-то время».

Не пропустите эти захватывающие детективные романы от Джонатана Келлерман!

Книга убийств

Психолог-детектив из Лос-Анджелеса Алекс Делавэр получил по почте странную анонимную посылку. Внутри альбом, полный ужасных фотографий с места преступления. Когда его старый друг и коллега, детектив по расследованию убийств Майло Стерджис, просматривает сборник смертей, он сразу же потрясен одним из изображений: молодая женщина, которую пытают, душат и бросают возле съезда с автострады. Убийство было одним из первых дел Майло в качестве новичка в отделе убийств: жестокое убийство, которое он не смог раскрыть, и которое преследует его с тех пор. Теперь, два десятилетия спустя, кто-то решил ворошить прошлое.

Когда Алекс и Майло отправляются на поиски того, что на самом деле произошло двадцать лет назад, их неустанное расследование проникает глубоко в нервные центры власти и богатства Лос-Анджелеса — прошлого и настоящего. Снимая слой за слоем отвратительные секреты, они обнаруживают, что убийство одной забытой девушки имеет леденящие душу последствия, которые выходят далеко за рамки трагической потери одной жизни.

Плоть и кровь

Лорен Тиг — красивая, дерзкая, пограничная преступница-подросток, когда родители приводят ее в кабинет доктора Алекса Делавэра. Лорен яростно сопротивляется помощи Алекса, и психолог вынужден записать Лорен в список неизбежных неудач своей профессии. Годы спустя, когда Алекс и Лорен сталкиваются лицом к лицу в шокирующей встрече, и доктор, и пациентка испытывают стыд. Но окончательный ужас происходит, когда вскоре после этого изуродованный труп Лорен находят брошенным в переулке. Алекс игнорирует совет своего верного друга, детектива полиции Лос-Анджелеса Майло Стерджиса, и ставит под угрозу свои отношения со своим давним любовником Робином Кастаньей, чтобы преследовать убийцу Лорен. Расследуя тяжелое прошлое своей молодой пациентки, Алекс попадает в темные миры маргинальных психологических экспериментов и секс-индустрии, а затем в смертельную опасность, когда похоть и большие деньги сталкиваются в беспощадном Лос-Анджелесе.

Доктор Смерть

Изуродованный труп, обнаруженный в отдаленном районе Голливудских холмов, повергает психолога-детектива Алекса Делавэра в пучину ярости и безумия, пока он пытается раскрыть это самое загадочное убийство.

Для некоторых Элдон Мейт был олицетворением зла. Другие видели в бывшем враче святого. Но одно было ясно: Доктор Смерть уничтожил жизни десятков людей, а теперь кто-то превратил его в жертву.

Когда Мэта находят изуродованным в арендованном фургоне, запряженным в его собственную машину для убийств, Делавэру предлагают помочь его старому другу, полицейскому по расследованию убийств Майло Стерджису, в охоте на палача доктора смерти. Но Алекс скрывает свои собственные секреты, которые угрожают разрушить дружбу партнеров, а также все более сложное расследование. С захватывающим саспенсом и яркими портретами самой темной стороны Лос-Анджелеса, последняя история Джонатана Келлермана, вечного бестселлера о психопатологии, доведенная до крайности, предлагает незабываемое путешествие в самые зловещие уголки человеческого разума.

Монстр

В багажнике автомобиля найден изуродованный второсортный актер. Затем психолог в больнице для душевнобольных преступников в Лос-Анджелесе убит таким же ужасным образом. Внезапно бессвязные бредни пациента в предположительно безопасном учреждении начинают обретать леденящий душу смысл — на самом деле, это ужасающие предсказания. Но как едва функционирующий психотик, запертый за стенами убежища, может знать такие яркие подробности преступлений, совершенных во внешнем мире? Втянутые в лабиринт тайн, мести, секса и манипуляций, доктор Алекс Делавэр и детектив Майло Стерджис намереваются раскрыть эту загадку и положить конец жестоким убийствам — прежде чем безумец предскажет их собственную кончину. . . .

Билли Стрейт

Находчивый беглец в одиночестве в дебрях Лос-Анджелеса, двенадцатилетний Билли Стрейт внезапно становится свидетелем жестокого ножевого ранения в Гриффит-парке. Убегая в ночь, Билли не может избавиться от ужасного воспоминания о диком

насилие, ни преследование хладнокровного убийцы. Ибо куда бы Билли ни повернулся

— от Голливудского бульвара до променадов Венеции — его преследует звук «чак-чак» ножа, вонзающегося в плоть. Пока детектив по расследованию убийств полиции Лос-Анджелеса Петра Коннор отчаянно ищет убийцу, пока СМИ безжалостно роятся вокруг этой истории, порочный безумец подбирается все ближе к своей жертве. Только Петра может спасти Билли. Но ей понадобится вся ее хитрость, чтобы найти ребенка, потерявшегося в жестоком городском лабиринте, где убийца, кажется, чувствует себя как дома...

Выживание сильнейших

Дочь дипломата исчезает во время школьной экскурсии — ее заманивают в горы Санта-Моники и хладнокровно убивают. Ее отец отрицает возможность политического мотива. Нет никаких признаков борьбы, никаких доказательств сексуального насилия, оставляя психолога Алекса Делавэра и его друга из полиции Лос-Анджелеса

Детектив по расследованию убийств Майло Стерджис задаст тревожный вопрос: почему ?

Работая вместе с Дэниелом Шарави, блестящим израильским полицейским инспектором, Делавэр и Стерджис вскоре оказываются втянутыми в одно из самых темных, самых угрожающих дел в своей карьере. И когда смерть наносит новый удар, именно Алекс должен отправиться под прикрытием, в одиночку, чтобы разоблачить немыслимый заговор самодовольной жестокости и полного презрения к человеческой жизни.

Клиника

Психологический бестселлер профессора Хоуп Дивэйн, критикующий мужчин, вызвал бурю споров в ток-шоу. Теперь она мертва, жестоко изрезанная на тихой улице в одном из самых безопасных районов Лос-Анджелеса. Расследование полиции Лос-Анджелеса заморожено, и детектив по расследованию убийств Майло Стерджис обращается к своему другу доктору Алексу Делавэру за психологическим профилем жертвы — и портретом убийцы.

У Хоуп Дивэйн были очень разные публичные и личные лица. Убийцей мог быть любой из миллионов, кто читал ее книгу, или кто-то из личной жизни, которую она так тщательно держала вдали. Пока Алекс и Майло копают глубже

в ее темном прошлом, они расставят сложную ловушку для ее убийцы... и раскроют невыразимый поступок, который вызвал темную цепь насилия.

Интернет

Психолог-детектив доктор Алекс Делавэр находит ужас в самом сердце рая в этом неумолимо зловещем романе ведущего американского писателя психологического саспенса. Три месяца в раю, все расходы оплачены. Это приглашение, от которого Алекс Делавэр не может отказаться. Доктор Вудро Вильсон Морленд, уважаемый ученый и филантроп с крошечного тихоокеанского острова Арук, пригласил Алекса к себе домой, чтобы помочь ему организовать его работы для публикации — легкая рабочая нагрузка, оставляющая Алексу достаточно времени, чтобы насладиться романтической интермедией с Робин Кастанья.

Однако вскоре скрытные гости, пугающие ночные посетители и сам неуловимый доктор Морленд омрачают удовольствие от глубокой синей воды и белого песка.

Случаи, которыми Морленд решает поделиться — пациент, доведенный до безумия жестоким, невыразимым поступком; мужчина, который сорок лет назад умер от радиационного отравления после ядерного взрыва; молодая женщина, жестоко убитая, чье изуродованное тело было найдено на пляже всего шесть месяцев назад, — кажутся не связанными между собой. И все же Алекс не может не задаваться вопросом, что пытается сказать ему добрый доктор... и какова истинная причина, по которой Морленд пригласил его в Арук.

Пока Алекс расследует это дело, ему помогает его друг из полиции Лос-Анджелеса.

детектив Майло Стерджис — он приходит к убеждению, что ответ спрятан где-то в огромном поместье Морленда. Однако когда он наконец узнает правду, откровение окажется более шокирующим, чем он мог себе представить.

И будет слишком поздно, чтобы остановить волну насилия, которая угрожает как виновным, так и невиновным на прекрасном затерянном острове Арук.

Джонатан Келлерман вновь, благодаря своим блестящим персонажам и стремительному темпу, переосмыслил границы саспенса, исследуя ужасы реальной жизни и самые сокровенные страхи в романе, который захватывает с первой до последней страницы.

Самооборона

Доктор Алекс Делавэр больше не принимает много частных пациентов, но молодая женщина по имени Люси является исключением. Как и ее мечта. Люси Лоуэлл направлена к Алексу детективом полиции Лос-Анджелеса Майло Стерджисом. Будучи присяжным заседателем на мучительном суде над серийным убийцей, Люси пережила травму, но ее мучает повторяющийся кошмар: маленький ребенок в лесу ночью, наблюдающий за странным и тайным действием.

Теперь сон Люси начинает нарушать ее бодрствующую жизнь, и Алекс обеспокоен. Сила сна, его власть над эмоциями Люси, подсказывают ему, что это может быть больше, чем кошмар. Это может быть подавленное детское воспоминание о чем-то очень реальном. Что-то вроде убийства.

Плохая любовь

Он был в простой коричневой обертке, без обратного адреса — аудиокассета с записью ужасающего, разрывающего душу крика, за которым следует звук детского голоса, скандирующего: «Плохая любовь. Плохая любовь. Не давай мне плохую любовь». Для Алекса Делавэра эта запись — первый намек на то, что он собирается войти в кошмар наяву. Вскоре за ней следуют и другие: тревожный смех, эхом разносящийся по телефонной линии, которая внезапно отключается, леденящий душу акт нарушения права собственности и вандализма. Он стал целью тщательно спланированной кампании неопределенных угроз и запугивания, быстро нарастающей до крещендо, когда преследование превращается в террор, озорство в безумие.

С помощью своего друга, детектива полиции Лос-Анджелеса Майло Стерджиса, Алекс раскрывает серию жестоких смертей, которые могут следовать дьявольскому шаблону. И если он не сможет расшифровать извращенную логику игр разума преследователя, Алекс будет следующим, кто умрет.

Дьявольский вальс

Врачи называют это болезнью Мюнхгаузена по доверенности, ужасающей болезнью, которая заставляет родителей вызывать болезнь у своих собственных детей. Теперь, в его самом пугающем

В этом случае доктору Алексу Делавэру, возможно, придется доказать, что болезнь ребенка вызвана его собственной матерью или отцом.

Двадцатиодномесячная Кэсси Джонс — яркая, энергичная, олицетворение здоровья. Однако ее родители каждую ночь везут ее в отделение неотложной помощи с медицинскими симптомами, которые ни один врач не может объяснить. Родители Кэсси кажутся сочувствующими и глубоко обеспокоенными. Ее любимая медсестра — образец преданности. Однако, когда для расследования вызывают детского психолога Алекса Делавэра, инстинкт подсказывает ему, что один из них может быть монстром.

Затем жестоко убивают врача в больнице. Раскрывается тайная смерть. И у Алекса и его друга, детектива полиции Лос-Анджелеса Майло Стерджиса, есть всего несколько часов, чтобы раскрыть связь между этими шокирующими событиями и судьбой невинного ребенка.

Частные детективы

Голос принадлежит женщине, но доктор Алекс Делавэр помнит маленькую девочку. Прошло одиннадцать лет с тех пор, как семилетняя Мелисса Дикинсон позвонила на линию помощи в больнице за утешением — и нашла его в терапии Алекса Делавэра.

Теперь очаровательная молодая наследница снова отчаянно взывает к помощи психолога. Только на этот раз похоже, что самый глубокий детский кошмар Мелиссы действительно становится реальностью.

Двадцать лет назад Джина Дикинсон, мать Мелиссы, подверглась ужасному нападению, которое оставило начинающую актрису непоправимо изуродованной и эмоционально искалеченной. Теперь ее кислотный нападавший вышел из тюрьмы и вернулся в Лос-Анджелес

— и Мелисса в ужасе от того, что монстр вернулся, чтобы снова причинить вред Джине.

Но прежде чем Алекс Делавэр успевает хотя бы начать успокаивать страхи своего бывшего пациента, Джина, затворница на протяжении двадцати лет, исчезает. И теперь, если Делавэр не станет крутым детективом, чтобы раскрыть правду, Джина Дикинсон станет еще одной жертвой холодной ярости, которая уже породила безумие...

и убийство.

Бомба замедленного действия

К тому времени, как психолог доктор Алекс Делавэр добрался до школы, ущерб был уже нанесен: снайпер открыл огонь по переполненной детской игровой площадке, но был застрелен прежде, чем кто-либо из детей пострадал.

Пока телевизионные новостные группы пировали на месте происшествия, а Алекс начал сеансы терапии с травмированными детьми, он не мог избавиться от образа худощавого подростка, сжимающего в руках огромную винтовку. Какая личность скрывалась за именем и лицом: потенциальный убийца или просто очередная жертва под равнодушным калифорнийским небом? Заинтригованный просьбой отца снайпера провести «психологическое вскрытие» его ребенка, Алекс начинает раскрывать странную закономерность — это след крови. В прошлом мертвого снайпера был темный и порочный заговор. А в будущем Алекса Делавэра — то, что является кошмаром для взрослых: лицо настоящего человеческого зла.

Молчаливый партнер

На вечеринке для скандального сексолога из Лос-Анджелеса Алекс сталкивается с лицом из своего прошлого — Шэрон Рэмсон, изысканной, соблазнительной любовницей, которая внезапно бросила его более десяти лет назад. Теперь Шэрон намекает, что ей отчаянно нужна помощь, но Алекс избегает ее. На следующий день она мертва, очевидно, покончив жизнь самоубийством.

Движимый чувством вины и грусти, Алекс погружается в лабиринт жизни Шэрон — путешествие, которое проведет его через дворцы удовольствий сверхбогатых людей Калифорнии, в закоулки разума, где все еще царят детские страхи.

Театр Мясника

Они называют древние холмы Иерусалима театром мясника. Здесь, на этой залитой кровью сцене, безликий убийца исполняет свою жестокую специальность. Первой жестоко погибает девушка. Ее обескровливают, затем тщательно купают и закутывают в белое. Ровно через неделю находят вторую жертву.

От священной Стены Плача до монастырей, где хранятся темные тайны, от анклавов бедуинов, одетых в черное, до лабиринтов ночных переулков — опытный инспектор полиции Даниэль Шарави и его первоклассная команда отправляются в

в глубь города, охваченного религиозными и политическими страстями, чтобы выследить убийцу, чья ненасытная страсть к кровопролитию может разрушить хрупкое равновесие, от которого зависит само выживание Иерусалима.

За гранью

Когда в Лос-Анджелесе находят задушенными шесть молодых проституток, начинается расследование, которое увлекает читателя в дикую поездку с участием влиятельных семей и близких друзей. Детский психолог Алекс Делавэр получил искаженный, среди ночи кризисный звонок от бывшей пациентки. Когда доктор Делавэр оказывается втянутым, он натыкается на глубокую тайну, которая существовала более сорока лет. Вместе с детективом Майло Стерджисом Делавэр собирается отправиться в путешествие в незабываемо жестокий мир безумия и убийственной страсти.

Анализ крови

Это случай, не похожий ни на один из тех, с которыми когда-либо сталкивался психолог доктор Алекс Делавэр. Пятилетний Вуди Своп болен, но настоящая проблема — его родители. Они отказываются соглашаться на единственное лечение, которое может спасти жизнь этого мальчика.

Алекс отправляется убеждать мистера и миссис Своуп, но обнаруживает, что родители покинули больницу и забрали сына с собой. Хуже того, грязный номер мотеля, где остановились Своуп, пуст, за исключением зловещего пятна крови. Своуп и их сын исчезли в грязных тенях города.

Теперь у Алекса и его друга, детектива по расследованию убийств Майло Стерджиса, нет иного выбора, кроме как довести закон до предела. Они вошли в аморальный преступный мир, где наркотики, мечты и секс — все продается... где фантазии реализуются любой ценой — даже ценой жизни маленького мальчика.

Когда ломается ветвь

Доктор Мортон Хэндлер практиковал странную разновидность психиатрии. Среди его специализаций были мошенничество, вымогательство и сексуальные манипуляции. Хэндлер заплатил за свои грехи, когда его жестоко убили в его роскошной квартире в Пасифик-Палисейдс. У полиции нет никаких зацепок, но есть один возможный свидетель: семилетняя Мелоди Куинн.

Работа психолога доктора Алекса Делавэра заключается в том, чтобы попытаться раскрыть ужасную тайну, похороненную в памяти Мелоди. Но когда зловещие тени в сознании девушки начинают обретать форму, Алекс обнаруживает, что тайна касается шокирующего инцидента в его собственном прошлом.

Эта связь — только начало, единственное звено в сорокалетнем заговоре. И за ним скрывается невыразимое зло, которое Алекс Делавэр должен раскрыть, прежде чем оно заберет себе еще одну невинную жертву: Мелоди Куинн.


Что дальше?

Ваш список чтения?

Откройте для себя ваш следующий

отличное чтение!

Получайте персонализированные подборки книг и последние новости об этом авторе.

Зарегистрируйтесь сейчас.


Структура документа

• Титульный лист

• Авторские права

• Содержание

•

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги