* * *


Я выехал на шоссе Харбор у Третьей, перешел на Десятку в западном направлении и выскочил у Фэрфакса носом на север. Майло дал мне указание ехать до Кресент-Хайтс, потом еще дальше на север, чуть дальше Олимпика, где я свернул налево на Коммодор-Слоут, проехал блок деловых зданий, и мы оказались в районе Картей-Серкл, на укрывшемся в тени деревьев островке, застроенном небольшими, прекрасно ухоженными домами в испанском стиле и в стиле подражания эпохе Тюдоров.


Майло назвал адрес, и по номерам домов мы добрались до коттеджа из кирпича и розовой штукатурки, стоявшего на угловом участке через два квартала. Гараж за вымощенной булыжником и окаймленной живым бордюром подъездной дорожкой был миниатюрным двойником дома. На дорожке стоял «мустанг» — модель двадцатилетней давности. Он был белый и сверкал чистотой. Лужицы воды под колесами и аккуратно свернутый садовый шланг возле задней шины.


Пространство перед домом представляло собой роскошную зеленую лужайку, которая сделала бы честь Дублину. Ее обрамляли цветочные клумбы: сначала более высокие камелии, азалии, гортензии, африканские лилии, ближе к центру — душистый табак, бегонии и белая бахрома алиссума. Посреди лужайки пролегала мощеная пешеходная дорожка. С левой стороны рос триплет японской плакучей березы. Седой человек с высоко расположенной талией, одетый в рубашку цвета хаки, синие рабочие штаны и тропический шлем, осматривал ветки и обрывал мертвые листья. Из заднего кармана у него свешивался кусок замши.


Мы вышли из машины. Шум движения по Олимпику был слышен здесь как низкое гудение. Пели птицы. На улицах — ни клочка мусора. Когда мы пошли по дорожке, человек обернулся. Лет шестидесяти, узкоплечий, с длинными, крупными руками. Из-под шлема было видно длинное лицо, похожее на морду гончей собаки. Белые усы и эспаньолка, очки в черной оправе. Когда мы уже были лишь в нескольких шагах от него, я понял, что у него африканские черты лица. Кожа не темнее моей, усыпанная веснушками. Глаза золотисто-карие, цвета дубовой древесины, из которой делают школьные парты.


Одна рука его оставалась на стволе дерева, пока он наблюдал за нами. Потом он опустил ее и растер в пальцах березовую шишечку. Чешуйки просыпались на землю.


— Гилберт Бейлисс? — спросил Майло.


— А кто спрашивает?


— Моя фамилия Стерджис. Я детектив, частный детектив, работаю по делу исчезновения миссис Джины Рэмп. Несколько лет назад она стала жертвой человека, за которым вы надзирали от Отдела условно-досрочного освобождения. Джоэля Макклоски.


— А, старина Макклоски, — сказал Бейлисс, снимая шлем. У него оказалась густая, пышная шевелюра цвета перца с солью. — Частный сыщик, да?


Майло кивнул.


— На какое-то время. Я в отпуске от Полицейского управления Лос-Анджелеса.


— По собственному желанию?


— Не совсем.


Бейлисс пристально смотрел на Майло.


— Стерджис. Мне знакомо это имя, да и лицо тоже.


У Майло не дрогнул ни один мускул.


Бейлисс сказал:


— Вспомнил. Вы тот самый полицейский, который врезал другому копу на телевидении. Говорили о каких-то внутренних интригах — из сводок новостей тогда невозможно было понять, в чем там дело. Да меня это и не интересовало. Я теперь далек от всего этого.


— Поздравляю, — бросил Майло.


— Я это заработал. Так на сколько вас выпихнули?


— На шесть месяцев.


— С сохранением или без?


— Без.


Бейлисс пощелкал языком.


— Так. А пока вы, значит, зарабатываете на оплату счетов. В мое время такого не разрешали. Одно мне не нравилось в нашей работе — негде развернуться. А вам она нравится?


— Работа как работа.


Бейлисс посмотрел на меня.


— А это кто? Еще один непутевый из ПУЛА?


— Алекс Делавэр, — представился я.


— Доктор Делавэр, — вмешался Майло. — Он психолог. Лечит дочь миссис Рэмп.


— Ее зовут Мелисса Дикинсон, — сказал я. — Вы говорили с ней примерно месяц назад.


— Вроде припоминаю что-то такое. Психолог, значит? Когда-то я тоже хотел стать психологом. Думал, что раз у меня работа и так сплошная психология, то почему бы не зарабатывать больше? Посещал занятия в Калифорнийском университете — по баллам тянул на магистра, но не было времени ни на диссертацию, ни на сдачу экзаменов, так что тем все и кончилось. — Он стал еще пристальнее рассматривать меня. — И что вы делаете в компании с ним? Всех психоанализируете или как?


— Мы только что побывали у Макклоски, — ответил я. — Детектив Стерджис подумал, что будет неплохо, если я за ним понаблюдаю.


— Ага, — сказал Бейлисс. — Старина Джоэль. Вы серьезно подозреваете, что он в чем-то замешан?


— Просто проверяем его, — объяснил Майло.


— Оплата у тебя почасовая, вот ты и накручиваешь эти часы — не заводись, солдат. Я не обязан с тобой разговаривать, если не захочу.


— Я это знаю, мистер…


— Двадцать три года я тянул лямку, подчиняясь приказам людей в тысячу раз глупее меня. Вкалывал ради пенсии за двадцать пять лет службы, чтобы потом отправиться вдвоем с женой путешествовать. До цели оставалось всего два года, но жена не дождалась, покинула меня. Обширный инсульт. Сын в армии, служит в Германии, женился на немецкой девушке, домой не собирается. Так что последние два года я сам себе устанавливаю правила. Последние полгода у меня это неплохо получается. Понимаешь?


Майло медленно, длинно кивнул.


Бейлисс улыбнулся и снова надел шлем.


— Хочу, чтобы на этот счет между нами было полное понимание.


— Оно есть, — ответил Майло. — Если вы можете нам сообщить о Макклоски какую-либо информацию, которая поможет нам отыскать миссис Рэмп, я буду вам очень обязан.


— Старина Джоэль, — сказал Бейлисс. Он потрогал свою бородку, задумчиво глядя на Майло. — Знаешь, за эти двадцать пять лет мне самому много раз хотелось набить кому-то морду. Но я не мог. Из-за пенсии. Из-за путешествия, в которое собирались мы с женой. Когда ты съездил тому бюрократу по челюсти, я улыбнулся. У меня было плохое настроение, одолевали мысли о случившемся и о несбывшемся. Ты развеселил меня на весь этот вечер. Вот почему я тебя помню. — Он усмехнулся. — Забавно, что ты вот так взял и пришел. Должно быть, судьба. Проходите в дом.

* * *


Мы оказались в темной, аккуратной гостиной, обставленной тяжелой резной мебелью, которая была недостаточно стара и недостаточно хороша, чтобы ее можно было назвать старинной. Множество салфеточек, фигурок и других штрихов, оставленных женской рукой. На стене над каминной полкой висели фотографии в рамках, на которых были запечатлены большие оркестры и джазовые ансамбли, состоящие исключительно из чернокожих музыкантов, и один снимок крупным планом, где был изображен молодой, чисто выбритый и напомаженный Бейлисс, в белом смокинге, парадной рубашке и галстуке, с тромбоном в руках.


— Это была моя первая любовь, — сказал хозяин дома. — Классическое образование. Но тромбонисты никому не были нужны, так что я переключился на свинг и бибоп, пять лет ездил с оркестром Скутчи Бартоломью — слышали о таком?


Я покачал головой.


Он улыбнулся.


— И никто не слышал. Честно говоря, не такой уж хороший был оркестр. Кололи героин перед каждым выступлением и думали, что играют лучше, чем было на самом деле. Мне такая жизнь была не по нутру, поэтому я ушел, приехал сюда, дудел для всех, кто хотел слушать, записал несколько вещей — послушайте «Волшебство любви» в исполнении «Шейхов», кое-что из другой подобной же ерунды — вот там я и звучу на заднем плане. Потом меня взял на пробу Лайонел Хэмптон.


Он пересек комнату и тронул одну из фотографий.


— Вот я, в первом ряду. Этот оркестр был очень мощный, действительно налегал на медь. Играть с ними было все равно что пытаться оседлать большой медный ураган, но я справился неплохо, и Лайонел оставил меня. Потом спрос на большие оркестры иссяк, и Лайонел отправился со всем хозяйством в Европу и Японию. Я не видел в этом смысла, вернулся в школу, поступил на государственную службу. С тех пор больше не играл. Моей жене нравились эти фотографии… Надо бы убрать их, повесить что-нибудь из настоящего искусства. Хотите кофе?


Мы оба отказались.


— Садитесь, если хотите.


Мы сели. Бейлисс устроился в мягком на вид кресле с цветочным мотивом на обивке и кружевными салфеточками на подлокотниках.


— Старина Джоэль, — сказал он. — Я бы не стал о нем слишком беспокоиться там, где речь идет о крупных преступлениях.


— А почему? — спросил Майло.


— Он — пустое место. — Бейлисс постучал себя по голове. — И тут у него пусто. Когда я читал его досье, то ожидал увидеть человека с серьезно расстроенной психикой. И вдруг входит это жалкое подобие человека, сплошное «да, сэр» и «нет, сэр», без малейшей искорки внутри. Причем я не имею в виду, что он подлизывался. Ничего из того, чем обычно потчуют активные психопаты — вы знаете, как они стараются произвести впечатление пай-мальчика. Каждый из тех, с кем мне приходилось иметь дело за двадцать пять лет, думал, что тянет на Оскара, что умнее всех. Что ему просто надо сыграть свою роль — и никто его не раскусит.


— Это верно, — сказал Майло. — Хотя и редко срабатывает.


— Да. Забавно, как им и в голову не приходит, почему они бо́льшую часть своей жизни проводят в камерах два на два. Но старина Джоэль был совсем не такой, он не притворялся. В нем действительно не осталось никакой сердцевины. Да вы и сами это знаете, раз только что его видели.


— Часто ли он к вам приходил? — спросил я.


— Всего несколько раз — четыре или пять. К тому времени, как он оказался в Лос-Анджелесе, он даже уже и не был официально под надзором. В Отделе просили, чтобы он отмечался, пока не обоснуется. Это они так прикрывали свою задницу на всякий случай. Они очень следят, чтобы игра велась по правилам — в случае, если что-то будет не так и семья жертвы обратится в суд, то они вытащат все бумажки и покажут, что с их стороны упущений не было. Так что на самом деле это была пустая формальность. Он мог бы ее проигнорировать, но не сделал этого. Приходил раз в неделю. Мы проводили в обществе друг друга десять минут, и этим все кончалось. Сказать по правде, мне даже хотелось иметь побольше таких, как он. Под конец я имел на руках шестьдесят три мошенника, и за некоторыми из них действительно нужно было смотреть в оба.


Майло заметил:


— Условно освобожденные обычно находятся под надзором три года. Почему ему пришлось отбыть шесть?


— Такая была договоренность. Выйдя из Квентина, он просил разрешения выехать из штата. В Отделе дали добро при условии, что он найдет постоянную работу и удвоит срок своего условного освобождения. Он нашел какую-то индейскую резервацию — по-моему, где-то в Аризоне. Пробыл там три года, потом перебрался куда-то еще, в другой штат, не припомню уже, в какой именно, и провел там еще три года.


— Зачем ему понадобилось переезжать? — спросил я.


— Насколько я помню, он сказал, что в первом случае проект финансировался за счет какой-то субсидии, которую потом закрыли, так что ему пришлось уйти. Второе место работы было под эгидой католической церкви. Наверно, он рассчитывал, что если папа не закроет это дело, то ему ничего не грозит.


— А зачем он приехал в Л.-А.?


— Я спрашивал его об этом, но он почти ничего не сказал на этот счет — во всяком случае, ничего осмысленного. Что-то насчет первородного греха и много всякой суеверной мути о спасении. В основном, я думаю, он пытался сказать, что, поскольку совершил грешное деяние здесь — против вашей пропавшей без вести леди, — то и пай-мальчиком ему надлежит быть здесь, чтобы уравнять свой счет со Всевышним. Я не стал давить на него — как я уже говорил, он даже не был обязан приходить. Это была просто формальность.


— Вам что-нибудь известно о том, на что он тратил время? — спросил Майло.


— Насколько я знаю, он работал в этой миссии полный рабочий день. Чистил туалеты и мыл посуду.


— «Вечная надежда».


— Да, она самая. Нашел себе еще одно католическое убежище. Насколько я мог судить, он никогда не выходил из своей комнаты, не якшался с известными преступниками и не употреблял наркотиков. Священник подтвердил это по телефону. Если бы шестьдесят три моих подопечных были как он, то мне нечего было бы делать.


— Он когда-нибудь говорил о своем преступлении? — спросил я.


— Я сам с ним говорил об этом — в первый его приход. Зачитал ему из приговора, где судья называет его чудовищем и все такое. Я обычно делал это со всеми моими подопечными при первой встрече. Так я устанавливал некие основные правила, давал им понять, что знаю, с кем имею дело, и устранял массу всякой чепухи. Выходя на волю, они в своем большинстве продолжают утверждать, что невинны, словно младенец Христос. Вот и пытаешься пробиться сквозь эту иллюзию, заставить их увидеть себя в истинном свете, если хочешь на что-то надеяться. Похоже на психоанализ, верно?


Я кивнул.


— Ну, и добились вы этого от Макклоски? — поинтересовался Майло.


— С ним ничего подобного не потребовалось. Когда он пришел ко мне, вина буквально лезла у него из всех пор, он прямо с порога заявил мне, что он дрянь и не заслуживает того, чтобы жить. Я сказал, что это, вероятно, так и есть, потом вслух зачитал ему текст приговора. А он просто сидел и слушал, как будто это какая-то лечебная процедура, которая проводится для его же блага. В жизни не видел никого, кто был бы так похож на ожившего мертвеца. Через пару раз я поймал себя на том, что начинаю по-настоящему жалеть его — словно смотришь на собаку, которую сбила машина. А меня не так уж легко разжалобить — слишком долго я работал, подавляя свои симпатии.


— Он говорил, почему сжег ее? — спросил Майло.


— Нет. Хотя я спрашивал его и об этом. Потому что в досье было сказано, что он так и не признал за собой никакого мотива. Только практически ничего от него не услышал — он что-то такое мямлил, но обсуждать отказывался.


Бейлисс поскреб бородку, снял очки, протер их носовым платком и надел опять.


— Я пробовал немного обработать его — говорил, что он перед ней в долгу, что раз он совершил такое преступление, то должен принадлежать ей. В духовном смысле — я пробовал воздействовать на его религиозную сторону. Каждый раз, когда мои подопечные испытывали на мне религиозные штучки, я тут же обращал все это против них. Но с ним ничего не получилось — он просто сидел, уставившись в пол. Мне с трудом удалось протянуть беседу до десяти положенных минут. И он не прикидывался — с моим двадцатипятилетним опытом я не ошибусь. Он действительно ничто. Полный зомби.


— Почему он такой, как вы думаете? — спросил я. — Что привело его в такое состояние?


Бейлисс пожал плечами.


— Вы же психолог.


— Ладно, — сказал Майло. — Спасибо. Это все?


— Все. А что случилось с этой женщиной?


— Вышла из дома, села в машину и уехала, и с тех пор о ней ни слуху ни духу.


— Когда она уехала?


— Вчера.


Бейлисс нахмурился.


— Ее нет только один день, а люди нанимают частного сыщика?


— Это не та ситуация, которую можно было бы считать типичной, — возразил Майло. — Она очень долго практически вообще не выходила из дома.


— Очень долго — это сколько?


— С тех пор, как он облил ее кислотой.


— С того времени она страдает тяжелой формой агорафобии, — сказал я.


— Вот как. Очень сожалею. — Казалось, он говорил совершенно искренне. — Да, понимаю, почему обеспокоена ее семья.


Мы пошли обратно. Бейлисс шагал в задумчивости. Он проводил нас до самой машины.


— Надеюсь, вы скоро найдете ее, — сказал он. — Если бы я знал о Джоэле что-то существенное для вас, то обязательно сказал бы. Но вряд ли он имеет какое-либо отношение к делу.


— Почему вы так думаете? — спросил Майло.


— Инертность. Мертвая зона. Он похож на змею, растратившую весь свой яд, потому что на нее слишком часто наступали.

* * *


Домой я возвращался по Олимпику. Хотя сиденье Майло было максимально отодвинуто назад, он расположился на нем, подтянув к себе колени. Сидя в этой неудобной позе, которую почему-то предпочел, он смотрел в окно.


Когда мы были у Роксбери, я спросил:


— В чем дело?


Он продолжал смотреть на проносившийся за окном пейзаж.


— В таких типах, как Макклоски. Кто, черт возьми, скажет, что у них настоящее, а что фальшивое? Вот Бейлисс уверен, что в подонке не осталось больше пороха, хотя и признает, что едва знал его. В сущности, он принял Макклоски за чистую монету, потому что эта мразь явилась добровольно и не поднимала волну, — вот тебе типичная бюрократическая реакция. Дерьмо пропускают через систему, и, пока трубы не засорятся, всем до лампочки.


— Думаешь, за Макклоски нелишне будет понаблюдать и впредь?


— Если эта дамочка не объявится в самом скором времени и не выплывет ничего нового в плане следов и ниточек, я собираюсь еще раз заскочить к нему, попробую застать его врасплох. Но прежде сяду на телефон, кое-кому позвоню и попробую узнать, не якшался ли этот подонок с кем-нибудь из известных уголовников. А у тебя что-нибудь уже запланировано?


— Ничего неотложного.


— Если есть желание, прокатись на побережье. Взгляни на этот пляжный домик — так, на всякий случай. Вдруг да она расположилась там на свежем воздухе и не хочет, чтобы ее беспокоили. Это долгая поездка, и мне не хочется убивать на нее столько времени — вряд ли она что-нибудь даст.


— Ладно, съезжу.


— Вот адрес.


Я взял клочок бумаги с адресом и снова стал смотреть на дорогу.


Майло взглянул на часы.


— Ты особенно не тяни. Поезжай, пока солнце светит. Поиграешь в сыщика, позагораешь — слушай, возьми с собой доску для серфинга, покатайся на волне.


— Стараешься отделаться от доктора Ватсона?


— Что-то вроде того.

21


Дома никаких сообщений для меня не оказалось. Я пробыл ровно столько времени, сколько понадобилось, чтобы как следует накормить рыб — в надежде, что они оставят в покое те несколько гроздьев икры, которые еще цеплялись за жизнь. В два тридцать я уже снова ехал по бульвару Сансет, направляясь на запад.


День на пляже.


Я притворился, что предвкушаю удовольствие.


Выехав на шоссе Пасифик-Коуст, я увидел синюю воду и коричневые тела.


Мы с Робин так часто здесь проезжали.


Мы с Линдой проезжали здесь однажды. Это было второе наше свидание.


Сейчас я был один, и все было иначе.


Я отогнал эти мысли и стал смотреть на побережье Малибу. Оно всегда разное, всегда манит к себе. Кама Сутра. Райский уголок.


Вероятно, поэтому люди залезали в долги, чтобы приобрести кусочек его. Мирясь с черными мухами, коррозией, шоссейной мясорубкой и постепенно забывая о неизбежном круговороте грязевых оползней, пожаров и губительных ураганов.


Участок, приобретенный Артуром Дикинсоном, был превосходный. Нужно проехать пять миль от Пойнт-Дьюм, мимо большого общего пляжа у Зьюмы и свернуть налево, на Брод-Бич-роуд, сразу за ареной для родео у каньона Транкас.


Это — Западное Малибу, где давным-давно исчезли дешевые мотели и прибрежные магазинчики, где вдоль шоссе Пасифик-Коуст тянутся ранчо и плантации и где час ужина озарен закатами самых фантастических оттенков.


Адрес, который дал Майло, привел меня в дальний конец дороги. Километр белого кремниевого песка, насыпанного в виде волнообразных дюн. Неясной геологии холмы пятнадцать на тридцать метров, идущие по четыре миллиона с лишним. При такой цене архитектура становится состязательным видом спорта.


Пляжный домик Дикинсонов–Рэмпов представлял собой одноэтажную солонку со стенками из посеребренного дерева и плоской коричневой гравийной крышей, стоявшую за низкой изгородью из цепей, которая ни от кого и ни от чего не ограждала, а напротив, открывала публике визуальный доступ на пляж. На соседних участках справа и слева от дома возвышалось по двухъярусному, свободной формы сооружению типа торта из мороженого. Одно из них, еще недостроенное, было похоже на ванильное; другое — на фисташковое с малиновым сиропом. Вход на оба участка преграждали электрические ворота из напоминающих тюремные решетки железных прутьев. Позади ванильного виднелся зеленый брезент теннисного корта. Перед фисташковым была выставлена табличка с надписью: «ПРОДАЕТСЯ». На обоих — предупреждения о системе сигнализации.


«Солонка» же не была снабжена никакой охранной системой. Я поднял щеколду и просто вошел на участок.


Следов ландшафтного обустройства тоже не было, только колючая путаница усыпанных оранжевыми цветами плетей бугенвиллии местами заползала на изгородь. Вместо гаража — зацементированный поверх песка пятачок на две машины. На пятачке был небрежно припаркован автофургон цвета ямса с багажником для лыж на крыше, занимавший оба места. Спрятать «роллс-ройс» здесь было негде.


Я подошел к дому, впитывая жар раскаленного песка сквозь подошвы туфель. Будучи все еще в пиджаке и при галстуке, я чувствовал себя коммивояжером, предлагаю и дам какой-то товар. Я вдыхал острый соленый запах океана, видел, как волны прилива потихоньку, в виде ручейков, перебираются через дюны. Клин бурых пеликанов прочертил небо. В тридцати метрах за бурунами прибоя кто-то предавался виндсерфингу.


Сосновая входная дверь была разъедена морской солью, а ручка позеленела и покрылась коркой. Оконные стекла — мутные и влажные на ощупь; на одном из них кто-то пальцем написал: «ПОМОЙ МЕНЯ». Над дверью болтались стеклянные ветряные колокольчики, они качались и ударялись друг о друга, но рев океана заглушал их перезвон.


Я постучал. Ответа не было. Я постучал еще раз, подождал и подошел к одному из покрытых потеками окон.


Единственная комната. Свет в ней не горел, и было трудно различить отдельные детали, но я прищурился и разглядел маленькую кухоньку с открытыми полками с левой стороны, а остальное пространство занимала комбинированная спальня — жилая комната. На матовом сосновом полу развернут футон[12]. Несколько предметов недорогой плетеной мебели с подушками в чехлах из гавайского ситца, небольшой кофейный столик. На стороне, обращенной к пляжу, раздвижные стеклянные двери выходили на затененный внутренний дворик. Сквозь них были видны пара складных шезлонгов, склон дюны и океан.


На песке, прямо перед патио, стоял человек. Ноги согнуты в коленях, спина округлена — он качал штангу.


Я обошел вокруг дома.


Тодд Никвист. Инструктор по теннису стоял по щиколотку в песке.


На нем были маленькие черные плавки, тяжелоатлетический кожаный пояс и перчатки без пальцев, какими пользуются штангисты. Он напрягался и гримасничал, поднимая и опуская штангу. Железные диски на концах штанги были размером с крышки от канализационных люков. По два с каждой стороны. Глаза его были крепко зажмурены, рот открыт, а длинные соломенного цвета волосы влажными, слипшимися прядями падали ему на спину. Обливаясь потом и крякая, он продолжал упражнение со штангой, держа спину неподвижно, нагружая только руки. Он работал в такт с оглушительной музыкой, гремевшей из динамика, который стоял у его ног.


Рок-н-ролл. «Тоненькая Лиззи». «Парни вновь вернулись в город».


Бешеный ритм. Должно быть, успевать за ним — сущая пытка. Бицепсы Никвиста казались изваянными из камня.


Он повторил упражнение еще шесть раз нормально, потом несколько раз нетвердо, дрожащими руками, пока не кончилась музыка. Испустив напоследок хриплый вопль — крик боли или победный клич, — он еще больше согнул ноги в коленях и, по-прежнему не открывая глаз, опустил штангу на песок. Потом шумно выдохнул, начал выпрямляться и потряс головой, рассеяв вокруг капли пота. На пляже было почти безлюдно. Несмотря на хорошую погоду, лишь несколько человек прогуливались у кромки берега, по большей части с собаками.


Я сказал:


— Привет, Тодд.


Он не успел еще полностью выпрямиться, и от неожиданности чуть не упал.


Но ловко восстановил равновесие — впечатал в песок подошвы, потом подпрыгнул, словно танцор. Широко открыв глаза, он всмотрелся, «врубился» и одарил меня широкой улыбкой, словно старого знакомого.


— Вы тот доктор, верно? Мы встречались там, в большом доме.


— Алекс Делавэр. — Я подошел ближе и протянул руку. Мне в туфли насыпался песок.


Он посмотрел на свои руки в перчатках и поболтал ими в воздухе.


— На вашем месте я не стал бы этого делать, док. Они ужасно грязные.


Я опустил свою.


— А я тут себе качаю и качаю, — сказал он. — Что вас сюда привело?


— Ищу миссис Рэмп.


— Здесь? — Казалось, он был искренне озадачен.


— Ее ищут повсюду, Тодд. Меня попросили съездить сюда и посмотреть.


— Это ужасно странно, — произнес он.


— Что именно?


— Да все это. Ее исчезновение. Бред какой-то. Где она может быть?


— Именно это мы и пытаемся узнать.


— Да. Верно. Ну, здесь-то вы ее не найдете, это уж точно. Она сюда никогда не приезжала. Ни разу. По крайней мере, пока я здесь живу. — Он повернулся в сторону океана, потянулся и глубоко вздохнул. — Представляете, иметь такую благодать и ни разу даже не приехать?


— Место великолепное, — отозвался я. — А вы давно здесь живете?


— Полтора года.


— Арендуете этот дом?


Он улыбнулся еще шире, словно гордясь тем, что обладает каким-то важным секретом. Сняв перчатки, он взъерошил волосы. С них слетело еще несколько капель пота.


— У нас что-то вроде бартера, — сказал он. — Теннис и персональные тренировки для мистера Р. в обмен на жилье для меня. Но вообще-то я не живу здесь постоянно. По большей части я бываю в других местах, путешествую — в прошлом году, например, был в двух круизах. К северу до Аляски и к югу до Кабо. Вел занятия по физкультуре для пожилых дам. Еще я даю уроки в загородном клубе Брентвуда, и у меня в городе полно друзей. Так что я ночую здесь от силы пару раз в неделю.


— Похоже, вам повезло.


— Еще как. Знаете, за сколько можно было бы сдавать здесь домик? Даже такой маленький?


— Пять тысяч в месяц?


— Скажите лучше десять, если сдаете на круглый год, от восемнадцати до двадцати в летнее время, и это еще при отключенном отоплении. Но мистер и миссис Р. очень спокойно разрешают мне жить здесь, когда хочу, лишь бы я приезжал в этот прокопченный Л.-А., чтобы как следует погонять мистера Р., когда хочет он.


— А сюда он вообще не приезжает?


Его улыбка поблекла.


— Фактически нет, зачем ему приезжать?


— Да просто так. На мой взгляд, здесь неплохое место для тренировки.


До нас донеслись женские голоса, и мы повернулись в ту сторону. Две девушки в бикини, лет восемнадцати или девятнадцати, выгуливали овчарку. Собака все время рвалась в сторону от кромки воды, натягивая поводок и заставляя державшую его девушку потрудиться. Та какое-то время боролась с собакой, потом сдалась и позволила ей повести себя наискосок через пляж. Вторая девушка трусцой бежала за ними. Добежав до границы участка «ванильного мороженого», собака перестала натягивать поводок, и вся троица направилась в нашу сторону.


Никвист не сводил с девушек глаз. У обеих были настоящие гривы длинных, густых, огрубевших на солнце волос. Одна — блондинка, другая — рыжая. Высокие и длинноногие, с безупречными бедрами и смеющимися лицами Калифорнийской Девушки, они словно только что спрыгнули с рекламного ролика в честь какого-то прохладительного напитка. Блондинка была в белом бикини, а рыжая в ядовито-зеленом. Когда между нами оставалось совсем ничего, собака остановилась, чихнула и стала отряхиваться. Рыжая девушка наклонилась и погладила ее, открыв взору большие, усыпанные веснушками груди.


Никвист прошептал: «Стоп машина!» Потом, повысив голос, окликнул девушек:


— Эгей! Трейси! Мария!


Те обернулись.


— Привет, — продолжал он, все еще во весь голос, — как жизнь, дамы?


— Отлично, Тодд, — ответила рыжая.


— Привет, Тодд, — сказала блондинка.


Никвист потянулся, расплылся в улыбке и потер похожий на стиральную доску живот.


— Прекрасно смотритесь, дамы. Ну что, старик Берни все так же боится воды?


— Да, — вздохнула рыжеволосая девушка. — Такой трусишка. — Она снова повернулась к собаке. — Правда, бэби? Ты у нас просто маленький старый трус-боягуз.


Словно обидевшись на эти слова, пес отвернулся, взрыл лапами песок и опять то ли чихнул, то ли кашлянул.


— Смотри-ка, — сказал Никвист, — он, похоже, простудился.


— Не-а, он просто боится, — возразила рыжая.


— В таких случаях хорошо помогает витамин С. И В12 — надо измельчить таблетку и дать собаке вместе с едой.


— А это кто, Тодд? — спросила блондинка. — Твой новый друг?


— Друг хозяина.


— Вот как? — улыбнулась рыжая девушка. Она посмотрела на блондинку, потом на меня. — Собираетесь повысить арендную плату?


Я тоже улыбнулся.


— Секундочку, док, — пробормотал Никвист и вприпрыжку подбежал к девушкам. Обняв, он притянул их к себе, словно проводил совещание игроков на футбольном поле во время матча. Они вроде были удивлены, но не сопротивлялись. Он стал тихо говорить им что-то, все время улыбаясь, массируя затылок блондинки и талию рыжей. Собака подошла и стала обнюхивать его лодыжку, но он не обратил на это внимание. Было похоже, что девушки испытывают какое-то неудобство, но он и этого как будто не замечал. Под конец они отстранились от него.


Несколько секунд Никвист удерживал их за руки, потом отпустил, еще больше растянул рот в улыбке и шлепнул их по попкам, когда они повернулись, чтобы идти дальше своей дорогой. Пес побежал следом.


Никвист вернулся ко мне.


— Извините за этот перерыв. Приходится держать девочек в рамках.


Пытаясь создать впечатление сексуальной бравады, он переигрывал, и вышло почти карикатурно. Это напоминало мне его диалог с Джиной два дня назад. Нюансы напряженности, на которые я тогда почти не обратил внимания.


Я бы выпил пепси, миссис Р, или что у вас есть, лишь бы было холодное и сладкое.


Скажу Мадлен, чтобы она приготовила вам что-нибудь.


Зрелая женщина и молодой жеребец? Теннис для муженька и уроки другого рода для хозяйки дома?


Оригинальным это не назовешь, но люди так редко бывают оригинальными, когда грешат.


Я спросил:


— Есть какие-нибудь предположения насчет того, где может быть миссис Р., Тодд?


— Нет, — сказал он, морщась. — Прямо загадка какая-то. Я хочу сказать, куда она могла поехать — ведь она боится и все такое?


— Она когда-нибудь говорила с вами о своих страхах?


— Нет, мы… Нет, никогда. Но если много времени проводишь у кого-то в семье, то обязательно что-то слышишь. — Он посмотрел в сторону дома. — Хотите пива или еще чего-нибудь?


— Нет, благодарю. Мне пора возвращаться.


— Жаль, — сказал он, но весь его вид выражал облегчение. — Похоже, вы в очень неплохой форме. Тренируетесь как-нибудь?


— Бегаю немножко.


— Сколько?


— От десяти до шестнадцати километров в неделю.


— С этим надо поосторожнее — бег дает сверхвысокие ударные нагрузки. Ваш учетверенный вес при каждом шаге. Плохо для суставов. И для позвоночника тоже.


— Теперь у меня есть лыжно-кроссовый тренажер.


— Отлично — это максимальная аэробика. Если будете чередовать его с гантелями для удлинения мышц, то принесете себе максимальную пользу.


— Спасибо за совет.


— Без проблем. Если захотите поработать индивидуально с тренером, звякните мне. У меня нет с собой визитки, но вы всегда сможете найти меня через мистера и миссис… через мистера Р. — Он покачал головой. — Фу, как глупо с моей стороны. Я очень надеюсь, что они найдут ее — она такая приятная дама.


Я вернулся к «севилю» и постоял несколько минут, глядя на океан. Серфингиста не было видно, но пеликаны возвратились и, пикируя, охотились на рыбу. Чайки и крачки следовали неотступно за ними, подхватывая остатки. По линии горизонта плыла пара длинных серых «сигар». Это нефтяные танкеры шли своим курсом вдоль побережья на север. Интересно было бы пожить какое-то время в море, на корабле. Чтобы постоянно помнить о ничтожности и бесконечности.


Я не успел развить эту мысль дальше, потому что услышал шум мотора и веселые возгласы, которые завершились воплем: «Эй! Мистер Лендлорд!» Рядом со мной остановился белый «гольф» с опущенным верхом. За рулем сидела блондинка с пляжа, с дымящейся сигаретой в руке. Рядом с ней расположилась рыжеволосая, которая ела из коробки «Фидл-Фэдл» и держала открытый пакет с воздушной кукурузой. Обе девушки надели просвечивающие белые рубашки поверх купальных костюмов, но не застегнули их. Пес Берни сидел на заднем сиденье, вывалив язык и часто дыша — похоже, его укачало в машине.


— Привет, — сказала рыжая. — Ваша машина старая, но в большом порядке. У папы была точно такая.


Я усмехнулся при мысли, что «севиль» кто-то уже считает старинной машиной. Ей десять лет. В день, когда я купил ее, эти девицы, вероятно, ходили в третий класс.


— Наверно, держите ее в гараже?


— Угу.


— Она у вас ухоженная.


— Спасибо.


— А вы правда связаны с хозяином участка? Потому что мы с Трейси ищем что-нибудь поближе к пляжу. Сейчас мы живем по ту сторону шоссе Пасифик-Коуст, в Ласфлорес, и пляж там — не фонтан, очень мокрый и сплошные камни. Мы могли бы работать — помогать по хозяйству, сидеть с детьми и всякое такое — так сказать, на обмен. Тодд сказал, что поможет, но мы решили, что можем и сами поговорить.


— Должен вас разочаровать. Я действительно знаком с хозяином участка, где живет Тодд, но не занимаюсь бизнесом с недвижимостью.


Лицо блондинки непостижимым образом стало безобразным, не потеряв своей красоты.


— Вот дерьмо! Я говорила тебе, Map, что все это лажа!


Рыжая сморщила нос и надулась.


Я спросил:


— А в чем, собственно, дело?


— В Тодде, — ответила рыжая. — Он нас здорово наколол.


— Каким образом?


— Сказал, что вы — большой делец по недвижимости, и если мы будем к нему хорошо относиться, то он поговорит с вами насчет того, чтобы подыскать для нас что-нибудь здесь, на Броде. Мы тут раньше жили — помогали по хозяйству Дейву Дюмасу и его жене, когда они прошлым летом снимали здесь дом, так что люди думают, что мы все еще тут живем, и не прогоняют нас отсюда, но нам охота жить все время прямо здесь или хотя бы где посуше.


— Вы имеете в виду Дейва Дюмаса, баскетболиста?


— Ну да. Мистера Длинного. — Девушки переглянулись и захихикали.


— Мы присматривали за его детьми, — сказала блондинка. — За очень крупными детьми очень крупного парня. — Она опять засмеялась, но потом вдруг посерьезнела.


— Нам правда охота вернуться сюда, на Брод, потому что пляж здесь — просто конфетка, да и концерты в «Транкас-кафе» раскочегариваются — на прошлой неделе приезжал, например, Эдди Ван Хален.


— Мы готовы отрабатывать, — повторила рыжая. Тодд сказал, что может сделать нам обмен.


— Шестерка, слабак несчастный! — высказалась блондинка. — Пусть катится подальше. — Она газанула, и пес дернулся от испуга.


— А что он вообще хотел от вас? — спросил я.


— Ну, в общем, чтобы мы вели себя так, будто считаем его большим бабником. Чтобы дали себя полапать у вас на глазах. — Блондинка повернулась к рыжеволосой подруге. — Я говорила тебе, Map. Не надо было с Тоддом связываться.


— Что, в действительности Тодд совсем не такой?


Подруги опять захихикали. Рыжеволосая вынула из пакета комок воздушной кукурузы и дала псу.


— Он это любит, — проворковала она. — Берни у нас сластена.


— Ешь на здоровье, Берни. — Я обошел машину кругом и потрепал пса по спине. Шерсть у него была свалявшаяся от соли и грязи. Когда я стал чесать ему шею, он заскулил от удовольствия.


— Значит, Тодд — это совсем не то, что нужно, — сказал я.


В глазах у блондинки появилось настороженное выражение. С близкого расстояния ее лицо показалось мне жестким, готовым состариться, а кожа — начавшей принимать вид дубленой от слишком долгого пребывания на солнце и многочисленных превратностей судьбы.


— Может, вы с ним близкие друзья?


— Никоим образом, — успокоил я ее. — Просто я знаком с людьми, которым принадлежит этот дом. Тодда я вижу всего второй раз в жизни.


— Значит, вы не из тех, так сказать… — Блондинка усмехнулась, игриво посмотрела на меня и расслабленным жестом приподняла руку.


— Тре-ейс! Это же очень неприлично!


— А что такого? — возразила блондинка. — Это он так делает, а не я. Вот ему пусть и будет стыдно!


Я спросил:


— Выходит, Тодд — гей?


— Это уж точно, — ответила рыжая.


— Гомик с мускулами, — добавила блондинка.


— Такое тело зря пропадает, — сокрушенно сказала рыжая. Пес судорожно кашлянул. — Тихо, Берни, не напрягайся.


— Вот я и говорю — мерзость какая, — не успокаивалась блондинка. — Использовать нас, чтобы показать, будто его интересуют девушки. Я хочу сказать — может, тело у него, как у буйвола, но головой он слаб, это точно.


— Откуда вы знаете, что он гей? — спросил я.


— Ну, — ответила блондинка, засмеявшись и опять газанув, — конечно, мы не ходим и не подсматриваем за ним, когда он занимается этим.


— К нему все время шастают разные типы, — заявила рыжеволосая девушка. — Он говорит, что тренирует их, но один раз я видела, как он и тот тип держались за руки и целовались.


— Фу, мерзость! — сказала блондинка, толкая подругу локтем в бок. — Ты мне ничего не говорила.


— Так это было очень давно. Когда мы еще жили у Большого Дейва.


— Большой Дейв, — хихикнула блондинка.


— Можете сказать точнее, когда это было? — поинтересовался я.


Вопрос сильно озадачил подруг. У обеих был такой вид, словно они решали труднейшую лексическую задачу.


Наконец рыжеволосая сказала:


— Очень давно — может, недель пять назад. Поджаристый Тодд и этот тип проходили позади дома. А прямо вон там я выгуливала Берни. — Она показала на зацементированную площадку. — И они держались за руки. Потом тот тип сел в свою машину — белый 560-й «мерседес» с такими необычными колесами, — а Тодд наклонился и поцеловал его.


— Мерзость, — фыркнула блондинка.


— Да нет, это было как-то даже трогательно, — возразила рыжая, и было похоже, что она действительно так думает. Но сочувствие здесь было явно не к месту, так что она поежилась и разразилась нервным смехом.


Я спросил:


— Не припомните, как выглядел тот человек?


Она пожала плечами.


— Он был старый.


— Какого он мог быть возраста?


— Старше вас.


— Могло ему быть за сорок?


— Даже больше.


— А может, это был папочка Тодда? — глуповато ухмыляясь, вмешалась блондинка. — Своего папочку ведь можно поцеловать, правда, Map?


— Может, и можно, — отозвалась рыжеволосая приятельница. — Крошка Тодд целует своего папулю.


Они посмотрели друг на друга. Покачали головами и опять захихикали.


— Что-то на папулю не похоже, — продолжала рыжая. — По-моему, там была настоящая любовь. — Она задумчиво взглянула на меня. — Вообще-то этот старый тип был вроде крепкий. Для старика, я имею в виду. Вроде как смахивал на Тома Селлека.


— У него были усы? — спросил я.


Было видно, как рыжеволосая напрягает свою память.


— Кажется, были. Точно не могу сказать. Просто помню, что мне показалось, будто он похож на Тома Селлека. На пожилого Тома Селлека. Крепкий, загорелый. Широкая грудь.


— И почему только среди этих так много крепких типов? — Вопрос блондинки прозвучал несколько риторически. — Столько добра зря пропадает.


— Потому что они богатые, Трейс, — ответила ее рыжая подруга. — Они могут себе позволить разные там приспособления, отсасывание жира и всякое такое.


Блондинка потрогала свой собственный плоский живот.


— Если мне когда-нибудь понадобится делать такие штуки, лучше усыпите меня. — Она запустила руку в коробку «Фидл-Фэдл» и стала шарить.


— Эй, не залапывай там все! — возмутилась рыжая и потянула коробку к себе.


Блондинка, не отпуская коробки, сказала:


— Миндаль. — Она улыбнулась. — Вот, нашла. — Она вытащила из коробки зерно миндаля и взяла его в зубы. Посмотрев на меня, провела по нему языком и не торопясь раскусила.


Я спросил:


— Значит, вы последний раз видели здесь того пожилого типа пять недель назад?


— Точно, — задумчиво кивнула рыжая. — Мы уже очень давно не валялись на сухом песочке.


— Ну так как, — вернулась к своему вопросу блондинка, — вы что-нибудь можете для нас сделать?


— Я уже объяснил вам, что не занимаюсь этим бизнесом, но я действительно кое-кого знаю, так что надо посмотреть и поспрашивать. Оставьте-ка свои координаты.


— Конечно! — просияла рыжеволосая. Но тут же помрачнела.


— В чем дело?


— Нечем писать.


— Какие проблемы, — сказал я, борясь с желанием подмигнуть. Я вернулся к своей машине, нашел в бардачке шариковую ручку и старую квитанцию из автомастерской и вручил все девушке. — Пишите на оборотной стороне.


Используя коробку «Фидл-Фэдл» вместо письменного стола, она стала старательно писать, а блондинка смотрела. Пес ткнулся мокрым носом мне в руку и благодарно вздохнул, когда я снова почесал его.


— Вот. — Девушка протянула мне бумагу.


Мария и Трейси. Замысловатый почерк. Сердечки вместо точек над "i". Флорес-Меса-драйв. Телефонная станция 456.


Я улыбнулся девушкам:


— Отлично. Посмотрю, что можно будет сделать. А пока желаю удачи.


— Она у нас уже есть, — сказала блондинка.


— Что у нас уже есть? — спросила ее рыжеволосая подруга.


— Удача. Мы всегда получаем то, что хотим, правда, Map?


Под звуки хихиканья и в клубах пыли «гольф» рванулся вперед.


Они помчались по Брод-Бич-роуд на север и исчезли из глаз. Через секунду до меня дошло, что эти девушки — ровесницы Мелиссы.

* * *


Я развернулся и поехал назад к шоссе.


Пожилой мужчина и молодой жеребец.


Пожилой мужчина с усами, загорелый.


В Лос-Анджелесе масса загорелых, носящих усы геев. И масса белых «мерседесов».


Но если Дон Рэмп ездит на белом 560-м со спецколесами, то я, пожалуй, рискнул бы сделать предположение. Я влился в южный поток движения по шоссе Пасифик-Коуст и поехал домой, делая свое предположение даже при отсутствии доказательств. Представлял себе Рэмпа в роли любовника Никвиста и пересматривал в свете новой информации ту напряженность между Никвистом и Джиной, свидетелем которой я был.


Очередной фортель в стиле «настоящего мужчины» с его стороны?


Гнев с ее стороны?


Знала ли она об этом?


Связано ли это как-то с ее намеками на желание переменить стиль жизни?


Отдельные спальни.


Отдельные банковские счета.


Отдельные жизни.


А может, она все знала о Рэмпе, когда выходила за него замуж?


И почему, прожив столько лет холостяком, он женился на ней?


И банкир, и адвокат Джины были, похоже, убеждены, что не из-за денег, и в доказательство цитировали брачный контракт.


Но брачные контракты — как и завещания — могут оспариваться. А застраховать жизнь и получить страховой полис можно и без ведомства банкиров и адвокатов.


А может, наследство здесь было абсолютно ни при чем. Может Рэмпу просто было нужно прикрытие, чтобы не шокировать добрых консервативных жителей Сан-Лабрадора.


Вместе с домашним очагом он приобрел и ребенка, который смертельно его ненавидит.


Чисто по-американски!

22


Я добрался домой в самом начале шестого. Майло дома не было. Он надиктовал на свой аппарат новое приветствие. Никакой больше мизантропии, просто по-деловому: «Будьте добры, оставьте ваше сообщение». Я оставил ему просьбу позвонить мне при первой возможности.


Потом я позвонил в Сан-Лабрадор и поговорил с Мадлен.


Мадемуазель Мелиссе нездоровится. Она спит.


Non, месье тоже нет дома.


Прерывающийся голос. Потом щелчок.


Я оплатил счета, прибрался в доме, еще раз покормил рыбок и заметил, что они выглядят усталыми, особенно самочки. Позанимался тридцать минут на лыжном тренажере и принял душ.


Я посмотрел на часы, и они показывали семь тридцать.


Вечер пятницы.


Вечер свиданий.


Не додумав мысль до конца, я позвонил в Сан-Антонио. Мужской голос настороженно ответил: «Алло?» Когда я попросил позвать Линду, мужчина спросил:


— А кто ее просит?


— Знакомый из Лос-Анджелеса.


— Вы знаете, она в госпитале.


— Что-то с отцом?


— Да. Я Конрой, ее дядя — его брат. Живу в Хьюстоне, только сегодня приехал.


— Меня зовут Алекс Делавэр, мистер Оверстрит. Я друг Линды из Лос-Анджелеса. Надеюсь, с ее отцом ничего серьезного.


— Да, конечно, мне тоже хотелось бы на это надеяться, но, к сожалению, все обстоит по-другому. Сегодня утром мой брат потерял сознание. Его привели в чувство, но с большими трудностями — какие-то проблемы с кровообращением и почками. Его перевели в реанимацию. Вся семья сейчас там. Я только что заскочил сюда, чтобы кое-что взять, и как раз позвонили вы.


— Я не стану вас задерживать.


— Спасибо, сэр.


— Передайте, пожалуйста, Линде, что я звонил. Если что-нибудь будет нужно, дайте мне знать.


— Обязательно передам, сэр. Спасибо за предложение помощи.


Щелчок.

* * *


Причина была явно сомнительная, но я все-таки сделал это.


— Алло.


— Алекс! Как ты?


— Ты вечером свободна или у тебя свидание?


Она засмеялась.


— Свидание? Нет, просто сижу здесь, у телефона.


— Тогда, может, рискнешь?


Она опять засмеялась. Почему мне так приятно это слышать?


— Хм, не знаю, не знаю. Мама всегда говорила, что я не должна выходить с мальчиком, который не попросил о свидании еще в среду вечером.


— К материнским советам стоит прислушиваться.


— С другой стороны, она говорила массу чепухи о многих других вещах. Во сколько?


— Через полчаса.


Она вышла из дверей своей студии, как только я притормозил перед зданием. Была одета в черную шелковую водолазку, такой же жакет и облегающие черные джинсы, заправленные в черные замшевые сапоги. Красиво накрашенные губы, оттененные глаза, масса блестящих вьющихся волос. Она отчаянно была нужна мне. Прежде чем я успел выйти, она открыла дверцу со своей стороны и скользнула на сиденье рядом со мной, излучая тепло. Запустив одну руку мне в волосы, начала целовать меня, не дав мне перевести дыхания.


Мы обнимались и целовались неистово. Она пару раз укусила меня, словно от злости. В тот момент, когда у меня в легких совсем не осталось воздуха, она отстранилась и спросила:


— Что у нас на ужин?


— Я думал, может, что-то из китайской кухни. — Сказал это и подумал, сколько раз мы приносили что-нибудь с собой и съедали это в постели. — Конечно, можно сделать заказ по телефону и остаться здесь.


— Ну уж нет. Я хочу настоящее свидание.


Мы поехали в одно место в Брентвуде — стандартное китайское меню и бумажные фонарики, но зато всегда надежно — и пировали целый час, потом отправились в комедийный клуб в Голливуде. Заведение с атмосферой беззаботного веселья, где мы любили вместе проводить время. Ни один из нас не был там ни с кем другим. Теперь атмосфера здесь изменилась: обитые черным войлоком стены, похожие на головорезов вышибалы со стянутыми на затылке в пучок волосами и стероидным цветом лица. Задымленность на уровне Калькутты, всюду так и веет враждебностью. За столиками полно «ночных бабочек» с глазами под тяжело приспущенными веками и их важных гостей, вернувшихся из очередного путешествия и требующих своей дозы.


Первые несколько номеров программы были рассчитаны на эту публику. Среди актеров были начинающие, нигде не востребованные комики с ужасной дикцией, шутки которых неизменно заставляли хохотать до упаду их знакомых и друзей, но почему-то не приживались на бульваре Сансет. Клоуны с грустными лицами кружили по сцене неверными шагами, дико кренясь то на одну, то на другую сторону, словно пьяные на коньках; их паузы, тягостнее которых мне не приходилось встречать в своей лечебной практике, перемежались с бурными всплесками косноязычной словесной мешанины. Незадолго до полуночи выступления стали более отполированными, но дружелюбия в них не прибавилось: лощеные, модно одетые молодые мужчины и женщины, обкатанные участием в ночных ток-шоу, выплевывали в зал непристойные остроты, которые не проходят на телевидении. Злобный юмор. Неприятные этнические шутки. Вопиющая скабрезность.


То ли город померзел, то ли мои собственные чувства притупились?


Я взглянул на Робин. Она покачала головой. Мы поднялись и ушли. На этот раз она позволила мне открыть перед ней дверцу. Оказавшись внутри, она тут же придвинулась к ней вплотную и осталась в этом положении.


Мы поехали. Я дотронулся до ее руки. Она несколько раз сжала мою и отпустила.


— Тебе хочется спать? — спросил я.


— Нет, ни капельки.


— Все хорошо?


— Угу.


— Тогда… Куда поедем?


— Ты не против, если мы просто покатаемся немного?


— Ни капельки.


Мы ехали по Фонтэн в западном направлении. Повернув направо на Ла-Сьенегу, я пересек Сансет и углубился в Голливудские холмы, постепенно поднимаясь все выше и выше, пока не оказался в лабиринте узких, извилистых улиц, носящих названия птиц. Район фешенебельных резиденций.


Робин все так же жалась к дверце, словно была случайной попутчицей, голосовавшей на дороге. Сидела отвернувшись, с закрытыми глазами и не разговаривала. Она скрестила ноги и положила одну руку на живот, как будто он у нее болел.


Через несколько мгновений она вернула голову в прежнее положение и выпрямила ноги. Хоть она и не призналась, что устала, я подумал, не заснула ли она. Но когда я включил приемник и поймал ночную программу джазовой музыки, она сказала:


— Хорошая музыка.


Я вел машину дальше, не имея ни малейшего представления о том, куда еду, потом каким-то образом оказался на каньоне Колдуотер, по этой дороге доехал до Малхолланд-драйв и свернул налево.


Небольшой отрезок дороги пришелся на лес, который вскоре поредел, и показались отвесные утесы, вздымающиеся над светящейся сеткой долины Сан-Фернандо. Пятьдесят квадратных миль огней и движения зазывно подмигивали нам сквозь ночную дымку и верхушки деревьев.


Яркие огни псевдогорода.


Здесь наверху меня охватило странное ощущение вернувшейся юности. Малхолланд представлял собой главную, самую важную парковочную площадку, освещенную голливудской традицией. Сколько было здесь снято любовных сцен? Сколько слезодавильных фильмов?


Я снизил скорость, любуясь видом, но сохраняя при этом бдительность на случай появления каких-нибудь любителей гонки за лидером или других помех. Робин открыла глаза.


— Давай остановимся где-нибудь.


Первые несколько поворотов оказались занятыми — нас опередили другие машины. Наконец я нашел местечко под эвкалиптами в нескольких километрах от развилки Колдуотер, припарковался и выключил фары. Недалеко от Беверли-Глен. Быстрый спуск к югу — и мы дома, по крайней мере я.


Она все еще прижималась к дверце, смотря на долину.


— Хорошо здесь, — сказал я, ставя машину на ручной тормоз и потягиваясь.


Она улыбнулась.


— Как на видовых почтовых открытках.


— Мне хорошо с тобой. — Я снова взял ее за руку. На этот раз никакого ответного пожатия. Рука была теплая, но инертная.


— Ну, как дела у твоей подруги в Техасе?


— Отцу внезапно стало хуже. Он в больнице.


— Мне очень жаль это слышать.


Она опустила стекло со своей стороны. Высунула голову наружу.


— С тобой все в порядке?


— Наверно. — Она втянула голову внутрь. — Почему ты мне позвонил, Алекс?


— Мне было одиноко, — ответил я, не подумав. И мне не понравилось, как жалобно это прозвучало. Но у нее от моих слов, похоже, поднялось настроение. Она взяла мою руку и стала перебирать пальцы.


— Мне бы тоже неплохо иметь друга.


— У тебя он есть.


— Все было не так гладко. Мне не хочется плакаться тебе в жилетку — знаю, что имею склонность к нытью, и борюсь с ней.


— Я никогда не считал тебя нытиком.


Она улыбнулась.


— Что в этом смешного?


— Деннис. Он всегда жаловался, что я ною.


— Да пошли ты его куда подальше!


— Он не просто так ушел. Я его выгнала.


Я промолчал.


— Получилось так, что я забеременела и сделала аборт. Мне потребовалась целая неделя, чтобы решиться на это. Когда я сказала об этом ему, он согласился с ходу. Предложил оплатить операцию. Это-то меня и разозлило — что у него не было ни раздумий, ни колебаний. Что для него все было настолько просто. Вот я и прогнала его.


Она вдруг выскочила из машины, обошла ее кругом и остановилась у решетки радиатора. Я тоже вышел и присоединился к ней. На земле лежал толстый слой опавших с эвкалипта листьев. Воздух пах микстурой от кашля. Проехала пара машин, потом все стихло, потом опять мимо поплыл целый парад фар.


Наконец все стихло окончательно.


— Когда я узнала, что беременна, у меня возникло странное ощущение. Досада на себя за неосторожность. Радость, что оказалась способной на это — биологически. И страх.


Я молча слушал, обуреваемый собственными чувствами. Меня охватил гнев — за все те годы, что мы были вместе. Мы были так осторожны — ради чего? Как грустно…


— Ты ненавидишь меня, — сказала она.


— И не думаю даже.


— Я тебя не осуждаю, ты имеешь все основания.


— Робин, такое случается.


— С другими людьми.


Она подошла к краю обрыва. Я обхватил ее обеими руками за талию. Ощутил сопротивление и убрал руки.


— Сама процедура была пустяковой. Моя гинекологиня проделала ее в два счета, прямо в кабинете. Сказала, что мы удачно захватили это — на ранней стадии, словно речь шла о какой-то болезни. Вакуумный насос и квитанция для страховки, как за обычную консультацию. Потом у меня были колики, но ничего ужасного. Обычный болевой синдром. Пара дней на тайленоле, и все.


Она говорила лишенным всякого выражения голосом, от которого мне было не по себе.


Я сказал:


— Главное, с тобой все обошлось.


Было такое ощущение, будто я читаю со сценарного листа Мелодрама на Горе Влюбленных. Следите за нашими анонсами…


— Потом, — продолжала она, — у меня началась паранойя. Что, если насос натворил бед, и я никогда больше не смогу забеременеть? Что, если Бог наказал меня за убийство того, что жило у меня внутри?


Она сделала несколько шагов в сторону.


— Все говорят об этом так отвлеченно. Паранойя длилась целый месяц. У меня появилась сыпь, я убедила себя, что обязательно заболею раком. Доктор сказала, что со мной все в порядке, и я поверила ей, и несколько дней чувствовала себя хорошо. Потом все чувства вернулись. Я боролась с ними и победила. Убедила себя, что надо жить дальше. Потом я еще целый месяц проревела. Все думала, что могло бы быть, если бы… Наконец прекратилось и это. Но какой-то отзвук той печали остался и все еще витает вокруг. Временами, когда я улыбаюсь, то чувствую, будто на самом деле плачу. А здесь у меня словно дыра. — Она ткнула пальцем в живот. — Вот тут, на этом месте.


Я взял ее за плечи и, преодолевая сопротивление, повернул к себе. Прижал лицом к пиджаку.


— Нет, надо же, черт побери, чтобы с ним! — пробормотала она в пиджак. Потом отстранилась и заставила себя посмотреть мне в глаза. — Он был как еда на скорую руку — чтобы не сосало под ложечкой. Есть что-то непристойное в том, что это случилось у меня с ним, правда? Что-то вроде одного из тех ужасных анекдотов, которые мы сегодня слышали.


Ее глаза были сухи. А мои начало щипать.


— Иногда, Алекс, я и сейчас не сплю по ночам. Задаю себе вопросы и ищу ответы. Похоже, я обречена на это занятие.


Мы стояли и молча смотрели друг на друга. Мимо с шумом пронеслась еще одна кавалькада машин.


— Вот свидание так свидание, а? Сплошное нытье и скулеж.


— Прекрати. Я рад, что ты мне это рассказала.


— Правда?


— Да, я… да, правда.


— Если ты ненавидишь меня, я это пойму.


— Почему я должен тебя ненавидеть? — Я вдруг разозлился. — У меня не было никаких прав на тебя. Случившееся не имело ко мне никакого отношения.


— Верно, — согласилась она.


Я отпустил ее плечи и уронил руки.


— Мне надо было держать язык за зубами, — сказала она.


— Нет, — возразил я. — Все в порядке… Хотя нет. В этот момент — нет. Я чувствую себя мерзко. В основном из-за того, что пришлось пережить тебе.


— В основном?


— Ладно. Из-за себя тоже. Из-за того, что меня не было рядом с тобой, когда это случилось.


Она печально кивнула, принимая этот кусочек горечи.


— Ты, наверное, захотел бы, чтобы я оставила ребенка?


— Я не знаю, чего бы я захотел. Это чисто теоретический подход, и нет смысла заниматься самобичеванием по этому поводу. Ты не совершила никакого преступления.


— Разве?


— Никакого, — повторил я, снова беря ее за плечи. — Я видел настоящее зло и знаю разницу. Это когда люди намеренно жестоки, когда они по-скотски поступают друг с другом. Один Бог знает, сколько таких случаев происходит в эту минуту — вон там, в средоточии этого светового шоу.


Я повернул ее лицо к долине. Она позволила себе быть податливой.


— Вся штука в том, — сказал я, — что те, кто должен чувствовать себя виноватым, — настоящие подлецы, — никогда этого не чувствуют. Только порядочные люди переживают и мучаются. Не давай, чтобы тебя засосало в этот омут. Ты никому не оказываешь никакой услуги тем, что не проводишь здесь различия.


Она посмотрела на меня снизу вверх — похоже, слушала.


— Ты сделала ошибку, причем отнюдь не светопреставленческую в масштабе мироздания. Ты придешь в себя. Будешь жить дальше. Если захочешь детей, они у тебя будут. А пока постарайся немножко насладиться жизнью.


— А ты, Алекс, наслаждаешься жизнью?


— Во всяком случае, стараюсь. Именно поэтому и приглашаю красивых женщин провести вечер в моем обществе.


Она улыбнулась. По щеке у нее поползла слеза.


Я обнял ее со спины. Ощутил под руками ее живот — мышцы в нормальном тонусе под слоем мягких тканей — и погладил его.


Она заплакала.


— Когда ты позвонил, я обрадовалась. И испугалась.


— Почему?


— Показалось, что все будет так, как тогда, несколько дней назад. Ты не подумай, что мне было плохо с тобой. Клянусь, это было прекрасно. Впервые за долгое время я получила настоящее наслаждение. Но потом… — Она положила свою руку поверх моей и пожала ее. — Наверно, я пытаюсь сказать, что мне сейчас действительно нужен друг. Нужен больше, чем любовник.


— Я уже сказал, что он у тебя есть.


— Знаю, — сказала она. — Когда я слышу тебя, вижу тебя вот так. Знаю, что есть.


Она повернулась ко мне лицом, и мы обнялись.


Проносившаяся мимо машина на мгновение поймала нас лучами своих фар. Какой-то юнец высунулся из открытого окна и крикнул:


— Жми на всю катушку, парень!


Мы посмотрели друг на друга. И засмеялись.

* * *


Мы приехали ко мне домой, и я приготовил ей горячую ванну. Она пробыла в ней полчаса и вышла порозовевшая и сонная. Мы забрались в постель и стали играть в нашу любимую игру, рассеянно смотря какой-то вестерн по телевизору. К двум часам ночи мы сыграли дюжину раз — каждый выиграл в шести партиях. И сочли это время весьма подходящим, чтобы отойти ко сну.

* * *


В субботу ответного звонка от Майло не было. И никаких известий из Сан-Лабрадора. Я позвонил, трубку опять сняла Мадлен и сказала, что Мелисса еще спит.


Мы с Робин почти весь день провели вместе. Съели поздний завтрак, сходили кое-что купить из съестных припасов, съездили в Пасифик-Палисейдз полюбоваться озером и лебедями. Потом легкий обед в заведении недалеко от Сансет-Бич, где готовили блюда из даров моря, и к семи часам мы были у нее дома. Я стал звонить своей телефонистке, а Робин — прослушивать запись на своем автоответчике.


Для меня никаких сообщений не оказалось, а Робин за последние три часа по три раза звонил знаменитый певец. В знаменитом баритоне с хрипотцой звучала паника.


«Срочное дело, Роб. Воскресный концерт в Лонг-Бич. Только что вернулся из Майами. От влажности у Пэтти лопнула кобылка. Позвони мне в „Сансет-Маркуис“, Роб. Пожалуйста, Роб, я никуда не двинусь с места».


Она выключила аппарат и сказала:


— Чудесно.


— Похоже, дело серьезное.


— Еще бы. Когда он звонит сам, а не поручает это кому-нибудь из своих мальчиков на побегушках, значит, близок к нервному срыву.


— А кто такой Пэтти?


— Одна из его гитар. У него есть еще две, Лаверн и… забыла, как называется вторая. Он дал им имена сестер Эндрюс — как звали вторую?


— Максин.


— Точно. Максин. Пэтти, Лаверн и Максин. В жизни не слышала, чтобы три инструмента звучали так похоже. Но завтра, ясное дело, он должен играть на Пэтти.


Она покачала головой и перешла в кухонный уголок.


— Хочешь чего-нибудь выпить?


— Нет, спасибо, пока не хочется.


— Ты уверен? — Она нервно оглянулась на телефон.


— Абсолютно. Ты разве не собираешься сама позвонить ему?


— А ты не обидишься?


Я покачал головой.


— Знаешь, я, оказывается, чуточку устал. Пожилому мужчине за тобой не угнаться.


Ответить она не успела, потому что зазвонил телефон. Она сняла трубку.


— Да, только что вошла… Нет, лучше привези сюда. Здесь я могу это сделать лучше… Ладно, жду.


Она положила трубку, улыбнулась и пожала плечами.


Она проводила меня до машины, мы легко поцеловались, избегая разговаривать, и я уехал, оставив ее в предвкушении работы. А самому себе предоставил и дальше наслаждаться жизнью.


Но настроен я был скорее на теорию, чем на практику, и поэтому, проехав несколько кварталов, подкатил к станции обслуживания и по телефону-автомату снова позвонил Майло.


На этот раз мне ответил Рик.


— Он только что вошел, Алекс, и сразу же снова ушел. Сказал, что какое-то время будет занят, но чтобы ты ему позвонил. Он взял мою машину и сотовый телефон. Записывай номер.


Я записал, поблагодарил Рика, дал отбой и набрал номер Майло. Он ответил после первого же гудка.


— Стерджис.


— Это я. Что случилось?


— Нашли машину, — сказал он. — Пару часов назад. Недалеко от каньона Сан-Гейбриел — Моррисовская плотина.


— А что с…


— Никаких следов. Только машина.


— Мелиссе сообщили?


— Она сейчас там. Я сам ее отвез.


— Как она держится?


— Состояние сильного потрясения. Медики видели ее, сказали, что в физическом плане она в порядке, но надо за ней присматривать. Будут какие-нибудь особые указания, как с ней обращаться?


— Просто будь рядом. Скажи, как к вам проехать.

23


Я выскочил на автостраду у Линкольна. Движение было вязкое и напряжение до самой 134-й Восточной — масса народу ехала на выходные в обоих направлениях. Но на подъезде к Глендейлу оно начало редеть, и к тому времени, как я добрался до развязки 210, шоссе было в моем распоряжении.


Я гнал машину на большей скорости, чем обычно, пронесся вдоль северной оконечности Пасадены, миновал эстакаду, по которой два дня назад, по всей вероятности, проезжала Джина.


Неуютная дорога, в темноте казавшаяся еще неуютнее, отделяла город от меловой пустыни у подножия хребта Сан-Гейбриел. При дневном свете были бы видны районы жилой застройки, индустриальные вкрапления, а дальше гравийные карьеры и поросшие кустарником холмы. К счастью, сейчас все это скрывала темнота беззвездной ночи. Плохая ночь для поисков человека.


За милю до 39-го шоссе я сбросил скорость, чтобы взглянуть на то место, где патрульный полицейский видел «роллс-ройс». Автостраду посередине рассекали цементные звукоизоляционные барьеры высотой по окна. Единственное, что он мог, по идее, увидеть — даже будучи страстным поклонником автомобилей, — это верхнюю часть характерной решетки радиатора и расплывчатый блеск лака.


Поразительно, что он вообще что-то увидел.


Но он был прав.


Я выехал на Азусский бульвар и проехал через окраины города, который выглядел так, будто все еще не забыл пятидесятые годы: заправочные станции с полным обслуживанием, комнаты отдыха, небольшие витрины магазинов — везде было темно. Редкие уличные фонари высвечивали некоторые вывески: «ГВОЗДЬ И СЕДЛО», «ХРИСТИАНСКИЕ КНИГИ», «ИСЧИСЛЕНИЕ НАЛОГОВ». В конце третьего по счету квартала появился намек на сегодняшний день — открытый минимаркет. Но покупателей в нем не было, и продавец, похоже, дремал.


Я пересек железнодорожные пути, и 39-е шоссе превратилось в Сан-Гейбриел-Каньон-роуд. «Севиль» запрыгал по старому асфальту, проезжая через район маленьких, печальных оштукатуренных домишек и трейлерных парковок, отгороженных от улицы шлакоблоковыми заборами.


Нигде никаких надписей и рисунков. Легковушки и пикапы втиснуты в малюсенькие передние дворики. Старые машины и пикапы, ничего такого, что когда-нибудь превратилось бы в классику. «Роллс» среди всего этого так же бросался бы в глаза, как искренность в год выборов.


По мере того как дорога начала взбираться вверх по склону, дома стали уступать место более крупным участкам земли — появились конюшни, коневодческие ранчо, обнесенные изгородью из кольев и столбов. Метров на сто дальше указатель, освещенный сверху, обозначал въезд на территорию национального парка «Анджелес-Крест», а ниже мелким шрифтом излагались правила пожарной безопасности и разбивки лагеря. Информационный киоск рядом с дорогой был заколочен досками. Воздух здесь уже начинал пахнуть свежестью. Перед собой я видел асфальтированную дорогу с двумя полосами движения, проложенную через толщу гранита. А дальше была темнота.


Пользуясь светом фар, тряской от неровностей покрытия по центру дороги и слепой верой в качестве ориентиров, я поехал быстрее. Углубившись в парк километра на три, я услышал низкое механическое тарахтение. Оно стало громче, оглушительнее и как будто обрушивалось на меня сверху.


Два комплекта вишневых огней появились в верхней части лобового стекла, потом снизились и зависли прямо в центре моего поля зрения, наконец резко взмыли и стали удаляться к северу. Лучи пары прожекторов стали шарить в темноте, выхватывая верхушки деревьев и расщелины, скользя по склону горы и порождая мгновенные вспышки мерцания и блеска дальше к востоку.


Вода. Она еще раз мелькнула за поворотом дороги.


Потом показался бетонный гребень. Бетонные опоры, наклонный водослив.


Ориентируясь по световым штрихам, которые чертили вертолеты, я увидел плотину, вздымающуюся метров на сорок над водным зеркалом.


Возле дороги указатель: «МОРРИСОВСКАЯ ПЛОТИНА И ВОДОХРАНИЛИЩЕ. ЛОС-АНДЖЕЛЕССКИЙ УЧАСТОК РЕГУЛИРОВАНИЯ ПАВОДКОВ».


Давно миновало то время, когда Южная Калифорния испытывала нужду в регулировании паводков; нынешняя засуха стоит четыре года подряд. Но все равно глубина водохранилища должна быть значительной. Сотни миллионов галлонов воды — чернильно-черной, таинственной.


Майло велел мне свернуть на второстепенную дорогу со стороны плотины. Первые две, которые мне встретились, были закрыты металлическими воротами, запертыми на висячие замки. Я проехал еще километров восемь и там, где дорога резко петляет, следуя конфигурации северного берега водохранилища, увидел то, что искал: сигнальные дорожные огни, янтарно-желтые аварийные мигалки на полосатых бело-оранжевых стойках. Стечение автомобилей; некоторые стояли с невыключенными моторами и попыхивали белым дымком.


Черно-белая машина азусской полиции. Машина службы шерифа из Лос-Анджелеса. Три джипа Парковой службы. Медицинский микроавтобус из противопожарной службы.


Позади одного из джипов расположился иностранный контингент: белый «порше» Рика и еще одна машина, тоже белая. «Мерседес-560». Колеса со стальными шипами.


Один из помощников шерифа вышел на середину дороги и остановил меня. Это оказалась молодая блондинка с волосами, стянутыми в «лошадиный хвост». И фигурой, от которой ее бежевая форменная одежда казалась более элегантной, чем того заслуживала.


Я высунул голову из окна.


— Извините, сэр, эта дорога закрыта.


— Я врач. Дочь миссис Рэмп — моя пациентка. Меня пригласили приехать сюда.


Она попросила меня назвать фамилию и предъявить удостоверение личности в подтверждение. Взглянув на мои водительские права, она сказала:


— Одну минуту. А пока выключите, пожалуйста, ваш мотор, сэр.


Отойдя на обочину, она поговорила в радиотелефон, который держала в руке, потом вернулась и кивнула мне.


— Хорошо, сэр, вы можете припарковаться прямо здесь. Ключи оставьте в зажигании. Надеюсь, вы не будете возражать, если мне придется перегнать ее?


— Чувствуйте себя как дома.


— Они все вон там. — Она показала на открытые вращающиеся ворота. — Будьте осторожны, спуск крутой.


Дорожка, достаточно широкая, чтобы по ней могла проехать машина, была проложена через мескитовые заросли и молодую поросль хвойных деревьев. Она была заасфальтирована, но по тому, что под подошвами чувствовалась некоторая податливость, я понял, что это было сделано совсем недавно. Асфальтовое покрытие давало кое-какое сцепление, но мне все равно пришлось спускаться боком, чтобы удержать равновесие на уклоне в пятьдесят градусов.


Передвигаясь таким образом, я спустился вниз метров на сорок, прежде чем увидел конец спуска. Там была ровная площадка, может, двадцать на двадцать, оканчивающаяся у небольшого деревянного причала. Укрепленные на высоких шестах аварийные лампы заливали это пространство желтоватым светом. Вокруг толпились люди в форме, глядя на что-то, что находилось слева от причала, и пытались разговаривать сквозь рев вертолетов. Оттуда, где я стоял, ничего не было слышно.


Продолжая спускаться, я увидел предмет всеобщего внимания: это был «роллс-ройс», наполовину погруженный задним концом в воду, его передние колеса были несколько подняты над землей. Дверца со стороны водителя была открыта. Вернее она отвисала, так как петли у нее расположены на центральной стойке. Такие дверцы были в свое время у машин «линкольн-континенталь» — их прозвали «дверцами для самоубийц».


Я всматривался в толпу и увидел Дона Рэмпа, стоявшего рядом с Чикерингом и смотревшего на машину в воде — одной рукой он держался за голову, а другой вцепился в брюки, забрав ткань в кулак. Как будто старался в буквальном смысле взять себя в руки.


Майло я нашел не сразу. Потом засек его в стороне от толпы, куда не доходил свет ламп. На нем была клетчатая рубашка и джинсы, одной рукой он обнимал за плечи Мелиссу, закутанную в темное одеяло. Они стояли, повернувшись спиной к машине. Губы Майло двигались. Я не мог понять, слушает Мелисса или нет.


Я спустился к ним.


Майло заметил мое приближение и нахмурился.


Мелисса взглянула на меня, но осталась возле него. У нее было белое, неподвижное лицо, похожее на маску кабуки.


Я произнес ее имя.


Она никак не реагировала.


Я взял обе ее руки в свои и крепко сжал.


Она сказала безжизненным голосом:


— Они все еще под водой.


— Водолазы, — пояснил Майло привычным тоном переводчика.


Один из вертолетов кружил низко над водохранилищем, рисуя лучом своего прожектора световые круги на черной воде. Они таяли, не успев полностью сформироваться. Послышался чей-то крик. Мелисса резко высвободила руки и повернулась в ту сторону.


Один из служителей парка стал светить своим электрическим фонарем возле самого берега. Вынырнул водолаз в блестящем от воды гидрокостюме, стянул с лица маску и покачал головой. Когда он совсем вышел из воды, появился второй. Они оба стали снимать баллоны и утяжеляющие пояса.


Мелисса издала стон, похожий на скрежет шестерен, вскрикнула «Нет!» и кинулась к ним. Мы с Майло бросились за ней. Она подбежала к водолазам и закричала:


— Нет! Вы не смеете бросать работу сейчас!


Водолазы попятились от нее и опустили свое снаряжение на землю. Посмотрели на Чикеринга, который подошел в сопровождении помощника шерифа. Остальные тоже начали поглядывать в нашу сторону. Рэмп остался там, где стоял, — все еще не мог оторваться от затопленной машины.


— Ну, какова ситуация? — спросил Чикеринг у водолазов. Он был в темном костюме и белой рубашке с темным галстуком. Острые носы его туфель были в грязи. За спиной у него толпились люди в форме; в них была какая-то настороженность — словно они назначены в ночной патруль и нетерпеливо ждут сигнала выступать.


— Сплошная чернота, — ответил один из водолазов. Он боязливо взглянул на Мелиссу и снова повернулся к начальнику полиции Сан-Лабрадора. — Очень темно, сэр.


— Так используйте освещение! — сказала Мелисса. — Ведь люди все время занимаются ночным подводным плаванием с фонарями, не так ли?


— Мисс, — пролепетал водолаз. — Мы… — Ему явно не хватало слов. Он был молод — может, немного старше нее. Веснушчатое лицо, похожие на пух светлые усики под шелушащимся носом. К подбородку прилип обрывок водоросли. У него начали стучать зубы, так что ему пришлось крепко сжать челюсти.


Второй водолаз, который был не старше первого, сказал:


— Свет у нас был, мисс. — Он нагнулся и что-то поднял с земли. Это была заключенная в черный корпус лампа на веревочном тросе. Он дал ей качнуться несколько раз и снова опустил ее на землю.


— Это специальные лампы для погружения. Мы взяли желтые — они отлично служат для таких… дел. Проблема в том, что здесь даже днем очень темно. А ночью… — Он покачал головой, растирая мышцы рук и уставившись в землю.


Воспользовавшись представившейся возможностью, первый водолаз отошел на несколько шагов. Стоя на одной ноге, он стащил один ласт, потом поменял ноги и стал стягивать другой. Кто-то принес ему одеяло, точно такое же, как то, в которое была закутана Мелисса. Второй водолаз посмотрел на него с завистью.


— Это же водохранилище, черт побери! — крикнула Мелисса. — Это питьевая вода — как она может быть грязной?


— Она не грязная, мисс, — ответил второй водолаз, темноволосый. — Она темная. Непрозрачная. Это естественный цвет воды — от большого содержания минеральных веществ. Приходите сюда днем и увидите, что она имеет вот такой темно-зеленый цвет… — Он остановился и посмотрел на окружающих, ища подтверждения своим словам.


Вперед вышел помощник шерифа. На латунной пластинке, укрепленной над одним из карманов, было написано: «ГОТЬЕ». Под ней — несколько рядов нашивок. На вид ему было лет пятьдесят пять. У него были усталые серые глаза.


— Мы собираемся сделать все, чтобы найти вашу мать, мисс Дикинсон, — сказал он, обнажая ровные пожелтевшие от табака зубы. — Вертолеты будут продолжать поиск над шоссе в тридцатикилометровом радиусе. Что касается водохранилища, то моторки с плотины, высланные сразу же, прочесали каждый квадратный сантиметр поверхности. Вертолеты просматривают ее еще раз, просто на всякий случай. Но под водой мы действительно сейчас не в силах ничего сделать.


Он говорил тихо и решительно, стараясь передать весь ужас положения обычными, неужасными словами. Если Джина там, под водой, то никакой срочности уже нет.


Руки Мелиссы месили невидимый комок теста. Она зло взглянула на говорившего, губы ее кривились.


Чикеринг нахмурился и подошел на шаг ближе.


Мелисса зажмурила глаза, вскинула руки, и из груди у нее вырвался душераздирающий крик. Закрыв лицо руками, она согнулась в талии, словно ее схватили колики.


— Нет, нет, нет!


Майло сделал движение, чтобы подойти к ней, но я опередил его, и он отступил. Взяв ее за плечи, я притянул ее к себе.


Она стала сопротивляться, без конца повторяя слово «нет».


Я держал ее крепко, и постепенно она расслабилась. Даже слишком. Одним пальцем за подбородок я приподнял ее лицо. Плоть была холодной на ощупь и напоминала пластик. Я как будто хотел придать нужную позу манекену.


Она была в сознании и дышала нормально. Но глаза у нее были неподвижны и несфокусированы, и я знал, что если отпущу ее, то она рухнет на землю.


Люди в форме стояли и смотрели. Я решил попытаться увести ее.


Она застонала, и кое-кто из них вздрогнул. Один отвернулся, его примеру последовали другие. Постепенно почти все стали возвращаться к «роллсу».


Чикеринг и Готье задержались возле нас. Чикеринг некоторое время пристально смотрел на меня с озадаченным и раздраженным выражением, потом пожал плечами и присоединился к группе людей, которые наблюдали за машиной. Готье, приподняв одну бровь, смотрел ему вслед. Потом, повернувшись опять ко мне, взглянул на Мелиссу и озабоченно покачал головой.


— Все нормально, — сказал я. — Я бы хотел увезти ее отсюда, если не возражаете.


Готье кивнул. Чикеринг стоял и смотрел на воду.


Дон Рэмп стоял отдельно от всех, и ноги у него были по щиколотку заляпаны грязью. Он как-то неожиданно превратился в хилого сгорбленного старика.


Я попробовал привлечь его внимание и подумал, что мне это удалось, когда он повернулся в мою сторону.


Но он смотрел мимо меня, и глаза его были такого же цвета, как и грязь, облепившая его туфли.


Вертолеты улетели дальше, и их мушиное жужжание доносилось откуда-то с севера. Внезапно мои ощущения раздвинулись, словно объектив камеры. Я услышал, как вода плещется о берег. Почувствовал острый хлорофилловый запах подлеска и характерную вонь подтекающего моторного масла.


Мелисса шевельнулась, подавая признаки жизни. Словно открывающаяся рана.


Она тихо плакала, повинуясь какому-то ритму. Ее горе выливалось в высокий, жалобный стон, который метался над водой и над голосами людей на берегу, обсуждавших случившееся.


Майло нахмурился и переступил с ноги на ногу. Он стоял у меня за спиной, а я этого не заметил.


Возможно, именно это движение вывело Рэмпа из транса. Он направился в нашу сторону, сделал с полдюжины неуверенных шагов, но потом передумал и резко повернул назад.

24


Мы с Майло наполовину довели, наполовину дотащили Мелиссу до моей машины наверху. Майло вернулся к «роллсу», а я повез ее домой, готовый провести сеанс лечения. Она откинула голову назад и закрыла глаза, и к тому времени, когда я добрался до конца горной дороги, она легонько посапывала.


Ворота дома на Сассекс-Ноул были открыты. Я донес Мелиссу на руках до входной двери и постучал. Через какое-то время, показавшееся нам довольно долгим, дверь открыла Мадлен, одетая в белый хлопчатобумажный халат, застегнутый до самого подбородка. Ее круглое лицо не выразило ни малейшего удивления, у нее был вид человека, привыкшего стойко сносить удары судьбы и переживать горе в одиночестве. Я прошел мимо нее в огромную переднюю комнату и опустил Мелиссу на один из мягких диванов.


Мадлен быстро ушла и вернулась с одеялом и подушкой. Встав на колени, она приподняла голову Мелиссы, подсунула под нее подушку, сняла с Мелиссы кроссовки, укрыла ее одеялом и подоткнула концы в ногах.


Мелисса повернулась на бок, лицом к спинке дивана. По-беличьи повозилась под одеялом. Пару раз сменила положение, потом из-под одеяла высунулась рука с отставленным большим пальцем. Рука полностью выпросталась, и большой палец приложился к нижней губе девушки.


Не вставая с колен, Мадлен отвела прядку волос с лица Мелиссы. Потом она встала, поправила платье и устремила на меня сурово-выжидательный взгляд, требующий информации.


Я поманил ее согнутым пальцем, и она последовала за мной через всю комнату, подальше от Мелиссы.


Когда мы остановились, она оказалась совсем рядом со мной; она тяжело дышала, большая грудь ее вздымалась. Ее волосы были туго заплетены. От нее пахло одеколоном типа розовой воды.


— Только машина, месье?


— К сожалению. — Я сказал ей о поисках с вертолетов. Ее глаза оставались сухими, но она торопливо провела по ним костяшками пальцев.


Я сказал:


— Она все еще может быть где-то в парке. Если это так, то они найдут ее.


Мадлен ничего не ответила на это, только потянула себя за палец, пока не щелкнул сустав.


Мелисса с большим пальцем во рту несколько раз причмокнула. Мадлен взглянула на нее, потом опять повернулась ко мне.


— Вы останетесь, месье?


— Пока останусь.


— Я буду здесь, месье.


— Очень хорошо. Мы подежурим по очереди.


Она не ответила.


Мне показалось, что она не поняла меня, и поэтому я повторил:


— Будем сидеть с ней по очереди. Чтобы не оставлять ее одну.


Но и на этот раз она не подала никакого знака согласия. Просто стояла как вкопанная, и глаза у нее были словно осколки гранита.


Я спросил:


— Вы что-то еще хотите сказать мне, Мадлен?


— Нет, месье.


— Тогда можете идти отдыхать.


— Я не устала, месье.

* * *


Мы сидели у противоположных концов дивана, на котором спала Мелисса. Мадлен вставала несколько раз, чтобы поправить одеяло, хотя Мелисса почти ни разу даже не шевельнулась. Мы не разговаривали. Время от времени Мадлен щелкала суставом очередного пальца. Она дошла до десятого, когда звякнул дверной звонок. Поспешив в передний холл со всей грацией, на какую было способно ее крупное тело, она открыла дверь и впустила Майло.


— Месье Стерджис. — Она опять надеялась услышать какие-нибудь новости.


— Привет, Мадлен. — Он покачал головой, быстро похлопал ее по руке. Выглядывая из-за нее, он спросил:


— Как там наша девочка?


— Спит.


Он вошел в комнату и склонился над Мелиссой. Большой палец все еще был у нее во рту. Несколько прядок растрепавшихся волос упали ей на лицо. Майло протянул было руку, чтобы отбросить их, но остановился и спросил шепотом:


— И давно она в отключке?


— С тех пор, как я посадил ее в машину, — ответил я.


— Это нормально?


Мы с ним отошли на несколько шагов. Мадлен подошла ближе к Мелиссе.


— При сложившихся обстоятельствах — да.


Мадлен сказала:


— Я буду с ней, месье Стерджис.


— Конечно, — ответил Майло. — Доктор Делавэр и я будем в кабинете на первом этаже.


Она чуть заметно кивнула.


Когда мы с Майло направились в комнату без окон, я заметил:


— Похоже, ты приобрел друга.


— Старушка Мэдди? Смешливой ее не назовешь, но она преданная и заваривает отличный кофе. Она из Марселя Я был там — двадцать лет назад. Проездом, когда возвращался из Сайгона.


Исписанные почерком Майло листки покрывали весь бювар с промокательной бумагой на маленьком белом письменном столе. Еще одна стопка записей и сотовый телефон лежали на другом столе. Антенна телефона была выдвинута. Майло задвинул ее.


— Здесь было рабочее место Мелиссы. — Майло показал на стол. — Мы организовали тут центральную справочную службу. Она толковая девчушка. И упорная. Мы висели на телефоне весь день — это ничего нам не дало, но она не сломалась. Мне приходилось видеть начинающих детективов, которые не так здорово с этим справлялись.


— У нее был мощный стимул.


— Да. — Он пошел и сел за письменный стол.


— Как ты узнал насчет машины? — спросил я.


— В семь мы сделали перерыв, чтобы перекусить. Она пошутила насчет того, что пошлёт Гарвард к чертями станет частным сыщиком. Я первый раз увидел, как она улыбается. И подумал, что так она, по крайней мере, отвлекается от дурных мыслей. Пока мы ели, я сделал обычный звонок в полицию Болдуиновского парка. Звонил туда раз в смену, чтобы не совсем там осточертеть. Ничего особенного от этого звонка я не ожидал. И вдруг дежурная говорит: да, эту только что обнаружили, и сообщила подробности. Мелисса, должно быть, увидела выражение моего лица, и сандвич выпал у нее из рук. Так что пришлось сказать ей. Она настояла, чтобы я взял ее с собой.


— Все лучше, чем сидеть и ждать.


— Наверно. — Он поднялся, вернулся к столу Мелиссы и носком ботинка поковырял темное пятно, выделявшееся на кремовом бордюре обюссоновского ковра. — Вот здесь он и шлепнулся, ее сандвич с тунцом под майонезом, — такое аккуратненькое жирное пятно.


Он повернулся лицом к портрету Гойи и потер глаза.


— До того как это случилось, она рассказывала мне кое-что из того, что ей пришлось пережить, и как ты помог ей. За эти восемнадцать лет она хлебнула немало. Я был слишком резок с ней, верно? Больно уж скор на расправу, черт побери.


— Издержки профессионализма, — сказал я. — Но, очевидно, ты что-то такое сделал правильно — она тебе доверяет.


— Я и правда не думал, что дело примет такой скверный оборот. — Он повернулся ко мне. Я впервые заметил, что ему не мешало бы побриться и помыть голову. — Такая дерьмовая ситуация.


— Кто нашел машину?


— Местный служитель во время обычного обхода. Он заметил, что служебные ворота открыты, пошел закрыть их и решил проверить. В нескольких таких местах по берегу обслуживающие плотину люди берут пробы воды. И им важно, чтобы праздная публика там не шаталась, а то чего доброго, кто-нибудь возьмет и написает в питьевую воду. На этих воротах замка не было. Но, видимо, это не показалось ему чересчур странным. Иногда сам персонал плотины забывает запирать за собой ворота. Это стало уже чем-то вроде постоянной шутки между ними и обходчиками, так что он не сразу даже решил спуститься и проверить, в чем же дело.


— А с плотины никто машину не видел?


Он покачал головой.


— Здесь добрых три километра от плотины до этого участка водохранилища, к тому же у персонала глаза вечно приклеены к циферблатам и шкалам приборов.


Майло снова сел на место, посмотрел на лежавшие на столе бумаги, рассеянно их перелистал.


— Что произошло, как ты думаешь? — спросил я.


— Зачем она туда поехала вообще и почему именно по той дороге? Кто знает? Чикеринг зациклился на ее фобии — он убежден, что она заблудилась, запаниковала и стала искать место, где могла бы остановиться, успокоиться и взять себя в руки. Остальные с ним согласились. А по-твоему, так могло быть?


— Может, и могло. Если она почувствовала необходимость поделать свои дыхательные упражнения и принять лекарство, ей наверняка захотелось бы найти уединенное местечко. Но как машина оказалась в воде?


— Похоже на несчастный случай, — сказал Майло. — Она остановилась близко к берегу — судя по отпечаткам шин, в полуметре от края. Поставила на нейтралку. Но машину именно этой модели при парковке надо ставить на задний ход после выключения мотора. Она была не очень опытным водителем, и большинство сходится на том, что она потеряла управление, и машина скатилась в воду Очевидно, у этих старых «роллсов» барабанные сервотормоза, которые срабатывают через несколько секунд. Если машину не поставить на ручной тормоз, она может еще немного катиться, даже с уже выключенным мотором, так что пришлось бы что есть силы жать на основной тормоз, чтобы остановиться.


— Почему же она съехала лишь наполовину?


— Помешали такие стальные штуки, выступающие из стенки. Вроде ступеней, они нужны для осмотра и ремонта. Задние колеса застряли между парочкой таких штук. Их заклинило очень прочно. Люди из службы шерифа сказали, что придется тащить лебедкой.


— Когда обходчик обнаружил машину, дверца со стороны водителя была открыта?


— Да. Он сразу же проверил, не застрял ли кто внутри. Но там никого не было. Вода стояла вровень с сиденьями. Дверцы могли открыться случайно — они навешены задом наперед, крепятся к центральной стойке, так что силой тяжести их могло оттянуть назад. А может быть, это она пыталась выбраться наружу.


— Ну и к чему же склоняются мудрецы? Ей это удалось?


Он помолчал, снова посмотрел на свои бумаги, сгреб в горсть, смял и оставил скомканными на столе.


— Самая расхожая версия состоит в том, что она либо ударилась головой при попытке выбраться, либо от страха лишилась чувств и свалилась в воду. Глубина у водохранилища большая, даже во время засухи почти сорок метров. И здесь нет постепенного увеличения глубины, как в плавательном бассейне, — сразу обрыв. Она пошла бы ко дну в считанные секунды. Мелисса говорит, она не умела хорошо плавать. Не пользовалась бассейном несколько лет.


— Мелисса говорила, что она вообще не любит воду, — заметил я. — Что же она в таком случае там делала?


— Кто знает? Может, это все было задумано как часть ее самолечения? По принципу «помоги себе сам». Поставить себя лицом к лицу с тем, что ее пугало, — в этом есть для тебя какой-то смысл?


— Здесь что-то не так. Помнишь, что ты сказал, когда стало известно, что машину засекли на шоссе? Мы смотрели на карту — на шоссе 210, и ты сказал, что она вряд ли поехала бы на север, потому что к северу — «Анджелес-Крест», а она в твоем представлении не такой человек, который может решиться ехать по такой тяжелой дороге.


— И что ты хочешь этим сказать?


— Не знаю. Вся эта версия о трагическом несчастном случае основывается на предпосылке, что она была одна. А что, если кто-то отвез ее туда и сбросил в воду? Привязал к телу груз, чтобы оно точно затонуло, а потом попытался столкнуть и машину, чтобы все это выглядело как несчастный случай, но помешали эти выступы?


— И куда же этот кто-то делся?


— Да просто ушел. Места там сколько хочешь — парк огромен. Ты сам однажды сказал мне, что этот парк — идеальная свалка для трупов.


— Вот уж не знал, что ты так внимательно меня слушаешь.


— А как же!


Он скомкал еще несколько бумаг и провел по лицу рукой.


— Алекс, после стольких лет на этой работе меня не надо уговаривать видеть самое плохое в людях. Но пока у меня нет ничего, что указывало бы на преступление. Кого можно было бы заподозрить, и в чем может заключаться мотив?


— А кого ты обычно подозреваешь, когда умирает богатая женщина?


— Мужа. Но этот не получает никакой выгоды, какой же у него мотив?


— А может, какая-то выгода есть. Что бы там ни говорили Энгер и адвокат, брачные контракты могут быть оспорены. При таких размерах состояния, даже если ему в конце концов достались бы один или два процента, все равно игра стоила бы свеч. Потом, страховой полис можно оформить и без ведома того лица, чья жизнь страхуется, не говоря уж о юристах и банкирах. Кроме того, у него есть еще один секрет. — Я рассказал Майло о том, что узнал в Малибу.


Он отодвинул кресло назад, к книжным полкам, и потянулся, явно не достигнув при этом комфорта.


— Старина Дон. Такой весь из себя мачо[13]. Живущий в огромном стенном шкафу.


Я сказал:


— Это могло бы объяснить его враждебность при встрече с тобой. Из передачи по ТВ он знал, кто ты такой, и забеспокоился, что тебе может быть что-то о нем известно.


— Откуда?


— Общие контакты среди геев?


— А, ну да, естественно. Мистер Активист — это я. Прямая связь с общиной геев.


— Он и так бы это знал, если бы сам был связан с общиной геев. Но, поскольку он в своем заведении кормит жителей Сан-Лабрадора, такое маловероятно. Может, в его реакции не было ничего рационального. Может, она была чисто рефлекторной — в твоем присутствии он увидел угрозу себе. Оно напоминало ему о его секрете.


— Угрозу, — задумчиво повторил Майло. — Знаешь, мне тоже приходило в голову, что ему что-то обо мне известно. Я подумал, что он просто гомофоб, фашист, и уже совсем было собрался послать его в задницу и уйти, но он вдруг как бы решил это отбросить, тогда и я сделал то же самое.


— Как только он понял, что тебя интересует только Джина, а не он, то посчитал, что его секрету ничего не угрожает.


Майло криво усмехнулся.


— Не долго же продержался этот секрет.


— Как мне представляется, когда я все это снова проигрываю в уме, эта мысль преследовала его с самого начала. Он первым заговорил о пляжном домике. Сам звонил туда. Дважды. И решил, что теперь все будет в порядке. Он никак не мог знать, что я туда поеду. Но сама по себе поездка ничего бы не прояснила — мне просто фантастически повезло. Если бы Никвист не перебрал с теми двумя девицами, а я случайно не встретился потом с ними, то абсолютно ничего бы не заподозрил.


— Что собой представляет этот Никвист, помимо того, что переигрывает?


— Блондин, симпатичный, качает мускулатуру, серфингист. Девицы говорили, что к нему все время приходят мужчины. Как он утверждает, на тренировки.


— «Золотой мальчик», шлюха мужского рода, — сказал Майло. — Как банально.


— То же самое думал и я. Раньше, когда подозревал, что у Джины с ним что-то есть.


Брови Майло поползли вверх.


— И когда же было такое?


— В самом начале, но ясную картину составил себе лишь вчера. Когда я приехал сюда в первый раз, мы с Джиной были внизу — искали Мелиссу после их ссоры. Вошли Рэмп и Никвист, вернувшиеся с теннисного корта. Рэмп отправился в душ, а Никвист остался и не уходил, причем без всякого видимого предлога. Выходило вроде непреднамеренного нахальства. Он попросил у Джины чего-нибудь выпить, и это каким-то образом прозвучало у него похотливо. Ничего определенного не было сказано, все дело было в том, как он это сказал. Она, должно быть, тоже это услышала, потому что сразу же поставила его на место. Ему это не понравилось, но он промолчал. Весь эпизод занял меньше минуты. Я и забыл о нем, пока не увидел, как Никвист строит из себя племенного жеребца с этими любительницами пляжной жизни. Потом девицы рассказали мне о нем и Рэмпе, и я понял, что он просто прикидывался.


— А может, и нет.


— Что ты хочешь этим сказать?


— Может, этот Тодд — творческая натура.


— Играет и в те, и в эти ворота?


Майло усмехнулся.


— Такие случаи известны.


Я стоял с того момента, как мы вошли в комнату. До меня это только что дошло, и я сел в кресло.


— Деньги, ревность и страсть, — изрек я. — Полный набор классических мотивов. Помнишь, Мелисса сказала, что Джина, по ее словам, ценит в мужчине доброту и терпимость? Возможно, в Рэмпе ей нравилось именно то, что он был терпим не только к ее фобии. Может, она имела в виду, что приемлет он ее отношения с Никвистом или еще какое-то экспериментирование в области секса, а может, и то и другое вместе. Но что, если эта терпимость не была взаимной? Супружеская неверность — это одно, а выход за рамки сексуальных предпочтений — это совсем другое. Если Джина вдруг узнала, что делит Тодда с Рэмпом, то у нее вполне могла поехать крыша.


— Крыша у нее могла поехать даже и в том случае, если между нею и Никвистом ничего не было, а она просто узнала, что Рэмп гомик или бисексуал, — сказал Майло.


— Как бы там ни было в деталях, она узнала нечто такое, что заставило ее решить, что с нее хватит. Пора спасаться бегством — и психологически, и физически. Сделать гигантский шаг через открытую дверь.


— Для Рэмпа многое изменится, если она даст ему пинка под зад.


Я кивнул.


— Никаких больше особняков, никаких пляжных домиков, никаких теннисных кортов — люди ведь привыкают к определенному уровню. А если получит огласку причина, почему она с ним разводится, то он лишится гораздо большего, чем атрибуты роскошной жизни. В Сан-Лабрадоре с ним будет покончено.


— Вытряхнет его, — пробормотал Майло.


— Что?


— Вытащит его из шкафа, хочет он того или нет. Именно так и поступают люди, если их разозлить.


— Это верно, но верно и то, что я не почувствовал особенной враждебности между Джиной и Рэмпом. Не почувствовала этого и Мелисса, а я тебя уверяю, что она-то уж не оставила бы без внимания даже самой малости.


— Да, — сказал Майло, — но они оба бывшие актеры, так? Если им надо будет изобразить супружеское счастье, они запросто с этим справятся. Разве не так принято здесь, в Сан-Лабрадоре? Любой ценой делать вид, что все в порядке?


— Ну, так. И куда же мы можем со всем этим пойти?


— Куда пойти? — переспросил он. — Если ты спрашиваешь, могу ли я уговорить Чикеринга или службу шерифа провести расследование по подозрению Рэмпа в тайной сексуальной жизни, то ответ тебе известен. Может, мне покопать под ним и под «золотым мальчиком»? Что мы теряем?


— Еще денек на пляже?


— Напомни, чтобы я взял с собой свою доску для серфинга.


— Тебе удалось еще раз съездить к Макклоски?


— Был у него сегодня во второй половине дня. Он спал, когда я приехал. Священник не хотел, чтобы я его беспокоил, но я проскользнул с черного хода и поднялся к нему в комнату. Он даже не удивился, когда увидел меня, — у него был вид смирившегося со всем старого зэка.


— Что-нибудь узнал?


Он покачал головой.


— Этот тип нес все то же религиозное дерьмо, что и прежде. Я попробовал на нем все свои коповские трюки. Ничем не смог его пронять. Я уж начинаю думать, что у него и впрямь не все дома. — Он постучал себя по черепу. — Nada aqui[14].


— Но это не исключает того, что он мог нанять кого-то для расправы с ней.


Майло не ответил, поглощенный своими мыслями.


— Что с тобой?


— Ты заронил кое-какие мысли — относительно Рэмпа. Неплохо бы узнать, насколько Джина осведомлена на самом деле о его сексуальных аппетитах. Как думаешь, могла она обсуждать это со своими лечащими врачами?


— Вполне возможно, но я не думаю, что они согласятся нарушить конфиденциальность отношений с пациентом.


— А мертвые тоже имеют право на конфиденциальность?


— С точки зрения этики — да. Я точно не знаю, как обстоят дела с юридической стороны. Если будут основания подозревать, что совершено преступление, врачам, возможно, в конце концов придется показать свои записи. Но пока до этого не дошло, я не думаю, что они охотно пойдут навстречу кому бы то ни было. Любая огласка может лишь повредить им.


— Да, — сказал Майло. — Пациент в озере не тянет на Нобелевскую премию в области медицины.


Мои мысли вернулись к черной воде. Тридцать с лишним километров мути.


— Если она на дне водохранилища, каковы шансы найти тело?


— Не очень велики. Как сказал водолаз, видимость отвратительная, а район поиска огромен — водохранилище не осушишь, это тебе не пруд. И сорок метров — это уже близко к предельной глубине, на которой можно работать с аквалангом, дальше надо уже переходить на глубоководное снаряжение. Это означает большие расходы, большую трату времени и очень мало шансов на успех. Ребята шерифа не слишком торопились заполнять требования о дополнительном снаряжении.


— Расследование в исключительной компетенции службы шерифа?


— Ага. Чикеринг рад быть на подхвате. Большинство склоняется к тому, чтобы положиться на естественный ход вещей.


— То есть?


— Подождать, пока она всплывет.


Я представил себе как вздувшийся от газов, разлагающийся труп всплывает на поверхность водохранилища. Интересно, какое утешение я смог бы наскрести для Мелиссы, если (или когда) такое случится?


И что я скажу ей, когда она проснется?..


— Несмотря на преобладающее мнение, — сказал я, — как ты думаешь, есть ли хоть один шанс на то, что ей удалось выбраться из машины и добраться до берега?


Он озадаченно взглянул на меня.


— Отказываешься от своего сценария с убийством?


— Нет, просто исследую альтернативные версии.


— В таком случае, почему же она просто не подождала на обочине? Эту дорогу оживленной не назовешь, но в конце концов кто-нибудь бы здесь проехал и подобрал ее.


— Она могла быть в шоке, не осознавать, где находится, — возможно даже, она получила травму головы, забрела куда-то и потеряла сознание.


— Следов крови не обнаружили.


— Это могла быть закрытая черепно-мозговая травма. При сотрясении мозга крови не бывает.


— Говоришь, забрела куда-то. Если ищешь счастливый конец, то не там. Его не будет, если вертолеты не найдут ее в самом скором времени. Ведь она уже больше пятидесяти часов находится без всякой помощи, под воздействием внешних условий. Если бы мне пришлось выбирать способ смерти, я предпочел бы озеро.


Он снова встал и заходил по комнате.


— Хочешь послушать кое-что пострашнее? Выдержишь?


Я развел руки в стороны и выпятил грудь.


— Валяй, бей.


— Есть по меньшей мере еще два сценария, которые мы не рассматривали. Номер один: она действительно выбралась на берег, подождала у дороги, и кто-то действительно подобрал ее. Какой-нибудь мерзкий тип.


— Псих на колесах?


— Это возможная версия, Алекс. Красивая женщина, мокрая до нитки, беспомощная. Это могло оказаться привлекательным для человека с определенными… склонностями. Бог свидетель, мы такое видим достаточно часто — женщины, застрявшие на шоссе, и добрые самаритяне, которые на поверку оказываются никакими не добрыми, а совсем даже наоборот.


Я сказал:


— Это действительно страшно. Никто не заслуживает стольких страданий.


— С каких это пор мера страданий отпускается по заслугам?


— А номер два?


— Самоубийство. Эту идею высказал шериф Готье. Сразу после того, как ты увез Мелиссу, Чикеринг начал всем объяснять, что ты ее психиатр, потом стал разглагольствовать о проблемах Джины — плохие гены и все такое. О том, что в Сан-Лабрадоре полно всяких чудаков. Может, он и охраняет дворцы богачей, но им самим не очень симпатизирует. Ну, так вот, Готье и говорит: раз такое дело, то почему не самоубийство? Видно, у них уже были случаи, когда люди бросались в водохранилище. Чикерингу это ужасно понравилось.


— А что же Рэмп? Как он реагировал на это?


— Рэмпа там не было — Чикеринг не стал бы распускать язык в его присутствии. До него даже не дошло, что я все это слушаю.


— А где был Рэмп?


— Наверху, на шоссе. Похоже, ему стало плохо, и его взяли в машину «скорой», чтобы сделать ЭКГ.


— С ним все в порядке?


— Со стороны ЭКГ — да. Но вид у него был довольно дерьмовый. Когда я уезжал, с ним все еще возились.


— Думаешь, игра?


Майло пожал плечами.


— Вопреки психологическим экскурсам Чикеринга, — рассуждал я, — не могу согласиться с версией самоубийства. Когда я разговаривал с ней, то не видел никаких признаков депрессии — ни малейшего даже намека. Напротив, она была настроена оптимистически. Ведь у нее было целых двадцать лет боли и страданий — достаточно для того, чтобы решиться наложить на себя руки. Зачем бы она стала делать это сейчас, когда уже жила в предвкушении определенной степени свободы?


— Свобода может быть пугающей.


— Всего пару дней назад ты говорил, что она была настолько опьянена свободой, что рванула в Вегас — отпраздновать это дело.


— Все меняется, — сказал он. Потом проворчал: — Ты всегда находишь, чем осложнить мне жизнь.


— А что может быть лучшей основой для дружбы?

25


Мы пошли взглянуть на Мелиссу. Она лежала на боку, лицом к спинке дивана; одеяло было плотно подоткнуто со всех сторон наподобие тугого кокона.


Мадлен сидела у нее в ногах на самом краешке дивана и вязала крючком что-то розовое и бесформенное, сосредоточив все внимание на руках. Когда мы вошли, она подняла глаза от вязанья.


— Она хоть раз просыпалась? — спросил я.


— Non, месье.


— А мистер Рэмп уже вернулся? — поинтересовался Майло.


— Non, месье. — Ее пальцы замерли.


— Давайте уложим ее в постель, — предложил я.


— Qui, месье.


Я взял Мелиссу на руки и отнес наверх, в ее комнату. Мадлен и Майло вошли следом за мной. Мадлен включила свет, убавила яркость и отвернула одеяло на кровати. Она долго возилась, укрывая Мелиссу и подтыкая одеяло, потом придвинула к кровати стул и уселась. Полезла в карман халата, достала свое вязанье и положила на колени. Она сидела неподвижно, стараясь не толкнуть кровать.


Мелисса пошевелилась под одеялом, потом перевернулась на спину. Рот у нее был приоткрыт, дышала она медленно и размеренно.


Майло с минуту понаблюдал за тем, как поднимается и опускается стеганое одеяло, потом сказал:


— Мне пора двигаться. А у тебя какие планы?


Вспомнив о ночных страхах маленькой девчушки, я ответил:


— Останусь пока здесь.


Майло кивнул.


— Я тоже останусь, — сказала Мадлен. Она зацепила нить, сделала петлю вокруг крючка и принялась за работу.


— Хорошо, — одобрил я ее решение. — Я буду внизу. Позовите меня, если она проснется.


— Qui, месье.

* * *


Я сидел в одном из мягких кресел и думал о вещах, которые гнали от меня сон. Когда я последний раз смотрел на часы, было несколько минут второго ночи. Я заснул сидя и проснулся одеревеневший, с совершенно пересохшим ртом и покалыванием в затекших руках.


Ничего не соображая, я резко выпрямился. Покалывания переместились, словно в калейдоскопе.


Перед глазами световые пятна — синие, красные, изумрудно-зеленые, янтарно-желтые.


Солнечный свет, просеивающийся сквозь кружевные шторы и цветные стекла витражей.


Воскресенье.


Я почувствовал себя осквернителем святыни. Словно задремал в церкви во время богослужения.


Двадцать минут восьмого.


Абсолютная тишина в доме.


За ночь здесь установился какой-то затхлый запах. Или, может быть, он присутствовал все время.


Я протер глаза и попытался навести ясность в мыслях. Встал, превозмогая боль в затекших мышцах, разгладил одежду, провел рукой по щетине на лице и потянулся. Боль дала мне понять, что не собирается так легко со мной расстаться.


В гостевой ванной комнате, находившейся рядом с холлом, я плеснул водой в лицо, помассировал голову и отправился наверх.


Мелисса все еще спала; ее волосы разметались по подушке, но лежали так красиво, что вряд ли это получилось случайно.


Картина напоминала мне фотографию похорон викторианской эпохи. Похожие на ангелочков дети в украшенных кружевами гробиках.


Я отогнал эти мысли и улыбнулся Мадлен.


Розовая вещица была по-прежнему бесформенна, но удлинилась на полметра. Интересно, спала ли она вообще. Она сидела босиком, ее ступни были больше моих. Пара вельветовых шлепанцев аккуратно стояла на полу у кресла-качалки. Рядом со шлепанцами стоял телефон, перенесенный сюда с тумбочки.


Я сказал:


— Bonjour.


Она взглянула на меня совершенно ясными, серьезными глазами, и крючок у нее в руках задвигался еще быстрее.


— Месье. — Она нагнулась и поставила телефон на место.


— Мистер Рэмп вернулся?


Она бросила быстрый взгляд на Мелиссу. Покачала головой. От этого движения кресло заскрипело.


Мелисса открыла глаза.


Мадлен укоризненно посмотрела на меня.


Я подошел к кровати.


Мадлен начала раскачиваться. Скрип стал громче.


Мелисса посмотрела на меня снизу вверх.


Я улыбнулся ей, надеясь, что это выглядит не слишком жутко.


Ее глаза округлились. Она пошевелила губами, силясь что-то сказать.


— Привет, — произнес я.


— Я… что… — Ее глаза заметались, не в состоянии ни на чем остановиться. На лице промелькнуло выражение панического страха. Она с усилием приподняла голову, но снова бессильно уронила ее. Закрыла и снова открыла глаза.


Я сел и взял ее за руку. Она была мягкой и горячей. Я пощупал ей лоб. Теплый, но жара нет.


Мадлен начала раскачиваться быстрее.


Я почувствовал, что Мелисса сжимает мои пальцы.


— Я…Что… Мама.


— Ее продолжают искать, Мелисса.


— Мама. — Ее глаза наполнились слезами. Она закрыла их.


Мадлен моментально оказалась рядом с бумажной салфеткой для нее и укоризненным выражением на лице для меня.


В следующую секунду Мелисса уже опять спала.

* * *


Я подождал, пока ее сон не стал более глубоким, добился от Мадлен того, что было нужно, и спустился вниз. Лупе и Ребекка там пылесосили и мыли. Когда я проходил мимо, они отвели глаза.


Я вышел из дома в неясный свет, от которого лес вокруг дома казался серым. Когда я открывал дверцу «севиля», по подъездной дорожке с ревом подкатил белый «сааб-турбо». Он резко остановился, рев мотора умолк, и из машины вышли оба Гэбни, Урсула — со стороны водителя.


На ней был облегающий костюм из плотной ткани и белая блузка, и накрашена она была гораздо скромнее, чем тогда в клинике. От этого она казалась усталой, но зато моложе. Каждый волосок по-прежнему был на своем месте, но прическе не хватало общего блеска.


Ее муж сменил ковбойский наряд на пиджак в мелкую коричнево-бежевую клетку, бежевые брюки, остроносые туфли из замши шоколадного цвета, белую рубашку и зеленый галстук.


Она подождала, чтобы он взял ее под руку. Разница в росте производила почти комическое впечатление, но выражение их лиц исключало всякую шутку. Они направились ко мне, шагая в ногу и наводя на мысль о похоронной процессии.


— Доктор Делавэр, — сказал Лео Гэбни. — Мы регулярно звонили в полицейское управление и только что получили это ужасное известие от начальника полиции Чикеринга. — Свободной рукой он тер свой высокий лоб. — Ужасно.


Его жена закусила губу. Он похлопал ее по руке.


— Как Мелисса? — очень тихо спросила она.


Удивленный этим вопросом, я ответил:


— Спит.


— О, вот как?


— Похоже, что сейчас это ее основная защитная реакция.


— Такое нередко встречается, — заметил Лео. — Защитный уход в себя. Надеюсь, вам известно, как важно непрерывно следить за этим состоянием, так как иногда оно является прелюдией к затяжной депрессии.


— Я буду наблюдать за ней.


— Ей что-нибудь дали, чтобы она уснула? — спросила Урсула.


— Насколько я знаю, нет.


— Это хорошо, — сказала она. — Лучше всего обойтись без транквилизаторов. Чтобы… — Она снова закусила губу. — Боже, мне так жаль. Я правда… это просто… — Она покачала головой, поджала губы так, что они совсем исчезли, и посмотрела наверх, на небо. — Что можно сказать в такую минуту?


— Ужасно, — повторил ее муж. — Можно сказать, что это чертовски ужасно, и чувствовать боль, смиряясь с неадекватностью языка.


Он еще раз похлопал ее по руке. Она смотрела мимо него, на персиковый фасад дома. Мне показалось, что это был взгляд в никуда.


— Ужасно, — сказал еще раз муж с видом преподавателя, пытающегося развязать дискуссию. — Кто может знать, как все сложится?


Когда ни жена, ни я ему не ответили, он продолжал:


— Чикеринг предположил самоубийство — выступил в качестве психолога-дилетанта. Чепуха чистой воды — я так ему и сказал. У нее никогда не наблюдалось ни на йоту депрессии, скрытой или явной. Напротив, ее можно назвать крепкой женщиной, если учитывать, через что ей пришлось пройти.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги