Atomic Heart. Предыстория «Предприятия 3826»

Двое суток спустя, Москва, Кремль, экстренное совещание у Сталина

Рабочий кабинет Сталина оказался точно таким же, каким был на пропагандистских фотографиях, известных всему Советскому Союзу. Место Сеченова за длинным столом, занимающим добрую половину кабинета, находилось почти в самом углу, и общую обстановку помещения отсюда было видно особенно хорошо. Про себя он отметил, что кремлёвский фотограф либо действительно не лукавил, либо у Сталина имелось больше одного кабинета. Потому что прежний руководитель НИИ мозга ещё до своего ареста и последующего расстрела не раз упоминал, будто настоящий кабинет вождя народов спрятан где-то в Кремле и из ложного кабинета туда якобы ведёт тайный ход, хитроумно скрытый в двойной стене.

Насколько это правда, Сеченова не интересовало абсолютно. Тем более сейчас, когда всю его научную когорту срочно собрали воедино и привезли в Кремль. Самого Сеченова офицеры НКВД вытащили прямо из операционной, и на все его протесты прямо заявили, что судьба лежащего на операционном столе раненого солдата ничто в сравнении с судьбой всего советского народа, которая решается прямо сейчас. И если Сеченов откажется покидать операционную, то они будут вынуждены застрелить больного, а самого Сеченова в любом случае доставят в Кремль, даже если для этого его придётся нести на руках. Пришлось подчиниться.

Машина НКВД, отвозившая его на аэродром, мчалась, словно водитель обезумел. Насколько быстрее положенного летел военный самолёт, доставивший его из прифронтового госпиталя в Москву, Сеченов определить не мог, не будучи лётчиком. Но за пять часов полёта никто из сопровождавших его офицеров НКВД не проронил и десятка фраз, все сидели молча, выглядели сурово, хмуро и крайне озабоченно. Потом автомобильная гонка повторилась, только мчащийся по Москве автомобиль НКВД уже был не один — его сопровождал кортеж автоматчиков на мотоциклах и пара точно таких же зловещих чёрных воронков, похожих друг на друга как две капли воды. Кортеж въехал в Кремль, не останавливаясь, для чего въездные ворота в кремлёвской башне заранее распахнули при их приближении.

Когда Сеченова завели в просторное помещение с длинным рабочим столом и широкими окнами, наглухо зашторенными тяжёлыми толстыми портьерами, он был очень удивлён увидеть там своих товарищей по научной когорте. К тому моменту в кабинете уже находились Павлов, Курчатов и Челомей. Лебедева с Филимоненко завели следом за Сеченовым, ещё спустя десять минут привели Захарова. Обычно Сеченов и Захаров работали вместе, но за день до этого он отправил Харитона в центральный госпиталь в Москве, забрать экспериментальные данные свежих опытов, поставленных по его указанию. Офицеры НКВД забрали Захарова прямо из лаборатории и привезли его в Кремль в лабораторном халате, с рабочей папкой в руках.

Никаких объяснений сотрудники НКВД никому не дали, поэтому никто ничего не знал, и в первые минуты каждый подумал, что арестован и сейчас будет подвергнут репрессиям. Оказавшись в кремлёвском кабинете, когорта немедленно принялась обсуждать общие исследования, и создавшаяся картина выглядела удручающе: нужды военного производства отнимали все силы, учёные работали по восемнадцать — двадцать часов в сутки, на собственные исследования время удавалось находить крайне редко, а чаще не удавалось вообще. Фактически общее дело почти не продвинулось за эти годы, лишь частные эксперименты Сеченова и Захарова, напрямую связанные с военной медициной, могли продемонстрировать хоть что-то новое. Да и на них времени оставалось в обрез, и потому результаты оставляли желать много более лучшего.

Спустя полчаса в кабинет начали заходить первые лица партии и правительства, и научная беседа стихла сама собой. Потом появились представители высшего военного командования, последним в помещение вошёл Сталин. Последний раз Сеченов видел Сталина месяц назад, в феврале, во время внепланового медосмотра. Вождь народов пожаловался на сильное мозговое напряжение, и Сеченов провёл ему трёхчасовой сеанс полимерных процедур собственного изобретения. Результатом Сталин остался доволен. После процедур Сеченова отвели к Молотову и наркому Ванникову, где ему задали несколько вопросов на тему легированных сталей. Он переадресовал их Челомею и Королёву, надеясь, что это хоть как-то повлияет на судьбу последнего.

Как только что выяснилось из рассказа Челомея, ни Королёва, ни Вавилова на свободу так и не выпустили. Но вроде бы перевели в какую-то спецтюрьму, где режим много мягче, и велели разбираться в устройстве новых боевых ракет вермахта. Иной информации об их судьбе не имелось, и слабая надежда Сеченова на то, что обоих тоже доставят сюда, вскоре сошла на нет.

Войдя в кабинет, Сталин коротко поздоровался со всеми и негромко заявил:

— Товарищи! Партия собрала вас здесь, потому что над Советским Союзом и всем миром нависла чрезвычайная угроза! Мир на грани гибели, и это не преувеличение. Наши разведчики, пробравшиеся в самое сердце гитлеровского логова, двое суток назад раскрыли чудовищную тайну нацистов: гитлеровские учёные создали атомную бомбу! Точных данных добыть не удалось, но однозначно известно, что фашисты уже приготовили к пуску сто ракет «Фау-2», и в настоящее время завершается изготовление ста атомных зарядов.

Вождь народов обвёл учёных суровым взглядом:

— Атомные заряды будут установлены на ракеты и выпущены по Советской Армии и по крупным городам СССР и его союзников. Запуск ракет состоится самое позднее через пять недель, а возможно, и раньше. После этого нацисты произведут ещё больше атомных ракет. Гитлер объявил своим приспешникам, что атомная война будет вестись до полного уничтожения врагов фашизма.

Сталин сделал паузу и с нажимом произнёс:

— В эти тяжёлые дни Советский Союз как никогда раньше нуждается в вас, товарищи учёные! В вашем научном гении, производственной смекалке и коммунистической сознательности! Нам нечего противопоставить атомным ракетам нацистов. Мир на пороге гибели. Вы должны спасти его. Спасти всех, не только советских граждан, все народы планеты!

Вождь народов кивнул, и несколько генералов разложили перед учёными гербовые папки с секретными документами.

— Ознакомьтесь, — велел Сталин. — Это подробная информация, добытая нашей резидентурой. Наши друзья-подпольщики из германской компартии и разведка союзников подтверждают эти данные.

Сеченов открыл папку и углубился в чтении совсем небольшого количества машинописных листов. Перед глазами учёного быстро возникала ужасающая картина происходящих событий. Решение о вступлении в войну с Германией было принято спонтанно, далеко не в лучший для СССР период. В количественном плане армия СССР значительно превосходила фашистов в численности как живой силы, так и боевой техники различных видов. Но имеющееся у СССР вооружение в основной своей массе являлось давно устаревшим и неэффективным, безнадёжно отставая от современных стандартов военного дела. Громкие победы, спасение Европы от фашистской угрозы, освобождение Польши, Румынии, Болгарии и других стран — всё это было достигнуто ценой огромных людских потерь.

На мгновение Сеченов закрыл глаза. Это действительно так. С первых месяцев войны он, будучи врачом и нейрохирургом, всю свою деятельность посвятил военной медицине. На его глазах сначала прифронтовые, а после и тыловые госпиталя заполнились сотнями тысяч раненых советских солдат. Ежесуточно во всех госпиталях СССР находилось от пятисот до шестисот тысяч раненых, и далеко не каждого из них удавалось спасти. Понять точное количество погибших было невозможно, официальные сводки занижались в несколько раз, и цифры потерь, выдаваемые правительством и официальными инстанциями, разительно отличались от рассказов искалеченных фронтовиков, умиравших в переполненных госпитальных палатах на его глазах.

Не единожды раненные офицеры, попавшие к нему на операционный стол, прямо говорили, что официальные сводки потерь нужно умножать на десять, и это будет минимально реалистичная картина, ибо в действительности убитых ещё больше. Но, вставая на ноги, вчерашние пациенты становились хмурыми и молчаливыми. На вопросы о потерях они больше не отвечали, ибо за теми, кто продолжал говорить на эту тему, очень быстро приезжал точно такой же чёрный воронок, что доставил Сеченова сюда. Как врач, лично оперирующий в разных прифронтовых госпиталях, Сеченов видел, что, в отличие от официальных документов, не всегда досконально согласованных меж собой, очевидцы кровопролитных боёв не лгут. Любое наступление сопровождается лавинообразным притоком раненых, и он мчался туда, где его помощь была нужнее всего. Разницу между официальными цифрами и реальностью он видел собственными глазами.

Всё это было ужасно, но неизбежно. Изо всех сил стараясь облегчить страдания раненых и спасти как можно большее количество таковых, Сеченов искренне надеялся, что это неизбежное зло поможет уничтожить зло ещё большее. Пусть ценой высоких потерь, пусть огромной кровью, но Советская Армия всё-таки переломила ход войны и вышвырнула фашистов обратно в Германию. Оставалось разбить врага в его собственном логове, и чудовищно кровавое время закончится. Ради этого стоило терпеть страдания, и он терпел вместе со всеми.

Наверное, кому-то может показаться, что судьбу врача, оперирующего в тылу, тяжёлой не назовёшь. Да, это не то, что ползти под гусеницы фашистских танков со связкой устаревших гранат, взрыв которых оставляет для бросающего совсем крохотные шансы выжить. Но только практикующий врач может понять, что чувствует хирург, пациент которого умирает на операционном столе, истерзанный жуткими ранами, и всё твоё умение оказывается бессильно его спасти. Сколько за прошедший год было таких случаев? Тридцать? Пятьдесят? Семьдесят? Он старался считать только удачные операции, таких были тысячи, но память упрямо считала не эти тысячи, а те десятки…

Однако несколько месяцев назад всё в одночасье стало гораздо более жутким. Советская Армия под предлогом реформы сделала передышку в непрерывных наступательных действиях. К этому времени промышленность СССР начала выходить на серьёзные обороты, всё производство было подчинено ведению войны, и армия получила свежие полки и новую боевую технику. Форсирование Одера и последующее взятие Берлина виделись всем делом пары месяцев, и оптимизм советского народа сильно возрос. В решающий день Советская Армия начала масштабное наступление на едином фронте от Балтики до Померании, сосредоточив для этого на указанных рубежах до трёх миллионов солдат, десятки тысяч орудий, танков и самолётов. Противостоящая им группировка вермахта имела численность, едва превышавшую полмиллиона, при этом количество танков и самолётов противника было мизерным.

Но вместо разгрома последних сил нацистов Советская Армия столкнулась с секретным детищем германских учёных, ракетами «Фау-5». Пока весь мир считал, что, оставшись без нефти, а следовательно, без авиации и бронетанковых клиньев, немецкая военная машина обречена, гитлеровцы верно оценили сложившиеся перспективы и сделали ставку на ракетное оружие. Этого не ожидал никто. Потери мгновенно возросли в воистину ураганных пропорциях. За последние несколько месяцев личный состав войск, гибнущих под ударами «Фау-5», сменился полностью. О потерях убитыми можно было лишь догадываться, все данные были мгновенно засекречены, генералы, наркомы и прочие официальные лица все как один называли настолько заниженные цифры, что поверить в них Сеченову не удавалось при всём желании.

Госпиталей, хирургов, медперсонала и медикаментов стало остро не хватать не только в прифронтовой зоне, а просто везде. Количество раненых, одновременно находящихся на лечении, выросло с шестисот тысяч до трёх миллионов и продолжало расти. Подавляющее их количество имело черепно-мозговые травмы, потому что «Фау-5» могли взрываться не только от удара об землю, но и прямо в воздухе, находясь в десятке метров над головами атакующих советских подразделений. Количество осколочных ранений мозга резко стало запредельным, нейрохирургов не хватало катастрофически, быть сразу везде невозможно, и раненые умирали сначала десятками, а теперь сотнями.

Сеченов с Захаровым метались по прифронтовым госпиталям во главе созданных из наиболее перспективных хирургов нейрохирургических медотрядов, но полсотни утомлённых от бесконечного недосыпа врачей не могут встать за тысячу операционных столов. Единственное, что придавало ему сил, — это сознание того, что вскоре последние остатки фашистских войск захлебнутся в крови советских солдат. Жестокая кровопролитная война закончится, и подобный ужас более не повторится никогда. И вот сейчас оказывается, что миллионы смертей привели лишь к тому, что за ними последуют миллиарды смертей.

Закончив читать правительственные документы, Сеченов несколько мгновений не мог заставить себя погрузиться в раздумья. Столько крови, столько смертей, половина мира будет отравлена на сотни лет, скольким удастся выжить? И всё ради чего? Ради власти, которую не могут поделить несколько кучек мировых воротил. Ради каких-то мелких принципов, субъективных взглядов, свойственных тем или иным людям… которые не могут отринуть эгоистичные стремления ради всеобщего объединения в единое и процветающее целое… Неужели понять это столь сложно?

С трудом заставив себя сконцентрироваться на происходившем, Сеченов прислушался к завязавшейся между учёными беседе. Его товарищи по научной когорте пытались придумать способы, как лучше противостоять фашистам, но пока ничего эффективного предложить не могли.

— Если бы в 1938-м нашу программу не вышвырнули в мусорную корзину, — тихо вздохнул он, — сейчас всё могло бы быть иначе…

Собравшиеся вокруг учёные хмуро покосились на Сталина, но тот либо не услышал негромкой фразы Сеченова, либо сделал вид, что не услышал. Остальные высшие чины никак не отреагировали на эти слова, и обсуждение продолжилось. За последующие четверть часа было выдвинуто и отвергнуто множество вариантов, и стало ясно, что противопоставить сотне атомных ударов нечего. Даже убежищ, способных защитить от атомного взрыва, столь мало, что они не смогут спасти Советский Союз от уничтожения. Какая-то часть граждан, безусловно, уцелеет, но всем им суждено быть порабощёнными фашистскими армиями, которые продолжат захват мира.

— Дима, — негромко произнёс Захаров, доселе молча чертивший формулы органической химии прямо на листах правительственного доклада, — может, попробуем их отравить?

— Ты о чём? — Сеченов устало потёр воспалённые глаза.

— О твоём полимерном реверсанте, — ответил друг. — Вернём вирусу агрессивные свойства, увеличим инкубационный период и выпустим на фашистов. Если заняться прямо сейчас, на переконструирование хватит четырёх-пяти дней. Плюс двое суток на подбор нужного штамма бактерий.

— Ты хоть представляешь, что мы тогда сотворим, Харитон?! — ужаснулся Сеченов, мгновенно представляя себе то, о чём говорит Захаров. — Это категорически неприемлемо! Погибнут сотни тысяч! Ты хочешь взять на свою совесть столько смертей?

— А так погибнут миллионы, — вяло парировал Захаров. — Их смерти уже никто на свою совесть не возьмёт. Потому что у виновников атомной геенны совести нет. Им наплевать. Ну и что лучше, Дима?

— Неприемлемо, — отмахнулся Сеченов. — Зараза сожрёт невинных, а виноватые могут и уцелеть. Они же под землёй. Зачем губить столько живых душ без гарантий?

Захаров хотел было что-то ответить, но зазвучавший голос Сталина заставил всех торопливо умолкнуть:

— Товарищ Сеченов! О чём говорит товарищ… — Он вопросительно посмотрел на Молотова, и тот поспешил подсказать:

— Товарищ Захаров!

Сталин кивнул:

— …товарищ Захаров. — Вождь народов вперил в Сеченова пристальный взгляд.

Сеченов недовольно нахмурился и принялся рассказывать:

— После начала войны наш институт по заданию советского руководства сосредоточил свои усилия на военной хирургии. С фронта приходит большое количество раненых с черепно-мозговыми травмами, в том числе с осколочно-пулевыми ранениями мозга. Спасти таких пациентов зачастую было невозможно, и мы пытались найти способ хоть как-то повысить их шансы на выживание. Год назад я попытался на основе полимеров создать активную биологическую конструкцию, способную стимулировать повреждённые клетки мозга к восстановлению и последующему делению. После ряда неудач мне это удалось, с тех пор мы с Харитоном Радеоновичем по мере сил и возможностей улучшаем данную конструкцию. Дело в том, что наши полимеры — это уникальное явление!

По мере объяснения голос Сеченова звучал всё более уверенно и увлечённо:

— Полимеры — это не просто смесь тяжёлой воды, кремния и германия плюс пара прочих составляющих. Это в прямом смысле волновое вещество! Полимер нельзя назвать живым или мёртвым, как нельзя назвать жидким или твёрдым. В грубом приближении это желе, внешне аморфное, но постоянно вибрирующее на молекулярном уровне. Молекулы полимеров поддерживают между собой волновую связь! Звучит невероятно, но это факт! Данное свойство делает полимеры не только невероятным по своей ёмкости накопителем информации, но и, в будущем, при серьёзных научных исследованиях, сделает возможным создание полимерной системы всеобщей связи и коммутации. Сейчас мы находимся настолько в начале этого пути, что даже не можем предположить всей полноты возможностей, открывающихся перед наукой благодаря полимерам! Их разновидностей может быть великое множество, и каждая позволит достичь уникальных свершений в той или иной области науки…

— Как это может помочь Советскому Союзу победить фашизм? — перебил его Сталин. — Товарищ Сеченов, партия ценит гениальный ум советских учёных, но сейчас у нас нет времени на долгие запутанные лекции. Излагайте по существу!

— При помощи полимеров, — вздохнул Сеченов, — мы упаковали в бактерию несколько вирусов. В обычных условиях и бактерия, и вирусы представляют для человеческого мозга смертельную опасность. Они легко преодолевают гематоэнцефалический барьер и поражают мозговые клетки. В ходе научных работ нам удалось перестроить вирусы в обратном направлении: вирус, встраиваясь в клетку, заставляет её не копировать вирусную ДНК, тем самым разрушаясь, а реставрировать собственную. Это стимулирует повреждённую клетку саморемонтироваться, выздоравливать и даже делиться, восстанавливая повреждённый мозг. К сожалению, процесс этот освоен нами в самой что ни на есть первичной форме. Он несовершенен и далеко не во всех случаях приводит к выздоровлению пациента. Но это всё равно лучше, чем ничего! Со временем из этого едва живого направления может развиться уникальная методика лечения головного мозга…

— Это действительно впечатляющая перспектива, — вновь перебил его Сталин. — Если Советский Союз выживет, вы обязательно получите возможность провести данные исследования на серьёзной основе. Но сейчас всем нам грозит неотвратимая гибель. Предлагаю вернуться к борьбе с фашизмом!

— Вы правы, товарищ Сталин, — голос Сеченова утратил былой энтузиазм. — В общем, насколько я понимаю, Харитон Радеонович предлагает вернуть вирусам, входящим в состав полимерного реверсанта, их родные свойства. То есть вновь заставить их уничтожать клетки головного мозга, а не лечить их. Так, Харитон?

Сеченов перевёл взгляд на Захарова, и тот заговорил, напористо и уверенно:

— Совершенно верно! Благодаря полимерным вставкам, свойства бактерии и вирусов, составляющих реверсант, серьёзно усилены, а скорость их воздействия многократно ускорена. Боевой реверсант сможет впитаться в кожу врага практически мгновенно, быстро проникнуть в мягкие ткани, оттуда в капиллярную, а затем и в основную систему кровообращения. Полагаю, что уже через пять — десять минут после контакта реверсант достигнет головного мозга и начнёт уничтожать его клетки.

Захаров увидел, как Сеченов пытается что-то возразить, сделал предостерегающий жест, не позволяя ему заговорить, и продолжил:

— Чтобы враг не умер слишком быстро, я увеличу инкубационный период на срок до недели, это максимум наших возможностей. Но заражать окружающих инфицированный начнёт сразу, как только боевой реверсант достигнет мозга, то есть, как уже было сказано, через пять — десять минут. Для самокопирования вирусам полимеры станут уже не нужны, так что какие-то из характеристик реверсанта, скорее всего, несколько снизятся, но это ничего не изменит в глобальном плане! За семь суток инкубационного периода враги, ни о чём не подозревая, сами разнесут заразу по всему своему окружению! И когда инкубационный период закончится, все фашисты умрут в мучениях!

— В мучениях, в первую очередь, умрут простые люди! — не выдержал Сеченов. — Обычные гражданские немцы, которые и без всего этого живут под пятой нацистов! Мы убьём сотни тысяч ни в чём не повинных, в то время как настоящие враги укроются в этих подземельях, о которых тут сказано!

Он ткнул пальцем в лежащую перед собой раскрытую правительственную папку.

— Никто даже не знает, где они находятся! — продолжил Сеченов. — С чего ты решил, что реверсант доберётся до них, а не до простых людей и наших солдат, окруживших Берлин?

— Ради спасения целого мира можно пожертвовать каким-то количеством отдельных людей, — веско возразил Захаров. — Разве не так, Дима? Что дороже: два с половиной миллиарда жителей планеты или же шестьдесят миллионов немцев, из которых какая-то часть и есть те самые фашисты?

— Никто не дороже и не дешевле! — возмутился Сеченов. — Всё это люди! Твоё предложение неприемлемо в принципе!

— Партия, — жестко заявил Сталин, заставляя Сеченова замолчать, — находит предложение товарища Захарова единственным способом спасти советский народ и весь мир от атомных бомб Гитлера! — Он посмотрел на Захарова: — Сколько вам потребуется времени для изготовления этого, как вы сказали, боевого реверсанта? Неделю, я вас правильно понял?

— Совершенно верно, товарищ Сталин, — ответил Захаров. — Главная проблема не в создании реверсанта, а в противоядии от него. Нам потребуется вакцина, чтобы прекратить эпидемию, когда настанет пора. Кроме того, вакцина нужна для того, чтобы обезопасить наши войска, окружившие Берлин. Солдаты могут заразиться при контакте с инфицированными фашистами или беженцами из городских районов, охваченных эпидемией.

— Сколько нужно времени для производства вакцины? — уточнил Сталин.

— Этот вопрос лучше задать Дмитрию Сергеевичу, — покачал головой Захаров. — Реверсант — это его детище. Когда мы работали над самыми первыми вариантами реверсанта, у Дмитрия Сергеевича имелось противоядие. Собственно, я тогда случайно подхватил один из вирусов, когда упаковывал его внутрь активной бактерии. Одной инъекции антидота хватило, чтобы организм справился с заражением без последствий.

Сталин вновь перевёл взгляд на Сеченова:

— Как быстро вы сможете сделать вакцину, товарищ Сеченов?

Сеченов беспомощно закрыл глаза и предпринял последнюю попытку:

— Вакцина была готова ещё год назад, я создал её до того, как начал экспериментировать с опасными составляющими реверсанта. Но это ничего не значит! Это лабораторный образец для работы в лабораторных же условиях! То есть в условиях, близких к идеальным! На деле же любой из вирусов, оказавшись на улице, может мутировать! Транспортная бактерия, в которую они упакованы, тоже может мутировать! Нет никаких гарантий, что вакцина сможет погасить эпидемию! Требуются месяцы серьёзных исследований и экспериментов, чтобы убедиться в этом! Харитон Радеонович, как серьёзный учёный, не может этого не понимать!

— В первую очередь, Дима, — спокойно парировал Захаров, — я понимаю, что у нас нет этого времени. Через месяц мир сгорит в атомном огне фашистов.

— Партия очень хорошо понимает… — голос и взгляд Сталина, направленные на Сеченова, были воплощением участия и сострадания. Это застало Сеченова врасплох. Кто бы мог подумать, что Сталин способен на такие чувства…

Тем временем Сталин продолжил:

— …Насколько тяжело советскому учёному принять мысль об уничтожении тысяч безвинных людей. Это тяжёлое бремя, огромным камнем ложащееся на душу любого советского человека. Но другого выхода спасти мир у нас с вами нет, товарищи.

Вождь народов клятвенным тоном закончил:

— Мы сделаем всё, чтобы жертвы среди ни в чём не повинного населения были минимальны. Советский Союз не стремится стать палачом народов! У нас есть способы направить этот неотвратимый удар точно в сердце нацизма!

Сталин сделал многозначительную паузу и вновь перевёл взгляд на Захарова:

— Сколько самолётов потребуется для перевозки этого оружия к Берлину?

— Самолётов? — непонимающе нахмурился тот. — Один самолёт, я полагаю… Для запуска эпидемии достаточно одной колбы с боевым реверсантом. Можно, например, выпачкать им дверную ручку в здании фашистского штаба… Или поступить ещё как-нибудь, аналогичным образом… Враги сами разнесут заразу дальше. Даже если они тщательно вымоют руки после контакта с веществом, это их не спасёт. Полимерная бактерия всасывается в кожные покровы мгновенно.

— В таком случае решение принято! — подвёл итог Сталин. — Через час для вашей работы будут созданы любые условия. Начинайте, товарищи учёные! — Вождь народов повернулся к Берии: — Товарищ Берия! Партия приказывает вам позаботиться о том, чтобы кроме присутствующих здесь товарищей никто и никогда не узнал ни единого слова, произнесённого на этом совещании. Никто и никогда не должен узнать о том, чем будут в ближайшие дни заниматься товарищи Сеченов и Захаров. Вам понятно задание партии?

— Так точно, товарищ Сталин! — Берия окинул всех маниакальным взглядом. — Мы пойдём на любые меры для того, чтобы сохранить в тайне наш ответ фашистам!