Буря на Волге

Глава пятая

Поезд тихо двигался с Северного на Юго-Западный фронт. Солдаты не особенно тужили, что он ползет, как черепаха. Успокаивала русская поговорка: «Тише едешь — дальше будешь». Да и торопиться было некуда. В вагонах все-таки лучше, удобнее, и дождем не мочит, и под боком доски, а не сырая холодная земля, да и пули не свистят над головой.

Чилим сидел на нижних нарах теплушки, зажав обеими руками голову, и ругал себя за то, что до сих пор не выполнил поручения кастелянши Горевой — передать письмо полковнику Дернову. «Вот, черт побери, у полковника-то я был, а про письмо совсем позабыл, да и этот адъютантишка Малинин все время вертелся около его стола, а Горева наказывала, чтобы передал письмо лично и без свидетелей».

Поезд остановился. Чилим взял жестяной чайник и крикнул:

— Ребята! Я за кипятком!

Пока стояли за кипятком, поезд тронулся, и Чилим с пустым чайником на ходу вскочил в штабной вагон.

Чтобы не попасть на глаза ротному командиру, он стоял в тамбуре за дверью. В купе шла попойка. Чилим слышал веселый разговор, смех, хлопанье пробок и звон стаканов.

— Господин полковник! Скажите на милость, куда мы едем? — услышал Чилим гнусавый голос капитана Лихирева, командира первого батальона.

— На Юго-Западный, для поддержки штанов Брусилова, — смеясь, ответил Дернов. — Он, говорят, очень далеко в Галицию забрался, аж до самого Перемышля. А теперь боится, чтобы с него там штаны не сняли. Вот нас, сибиряков, его охранять и погнали.

Все громко рассмеялись. Особенно выделялся заливистый тенорок прапорщика Малинина, полкового адъютанта.

— Ну, тише, господа! Я серьезно спрашиваю, — снова прогнусавил Лихирев.

— Нет, браток, сейчас тебе серьезнее никто не скажет, — заметил полковник.

— Ну, хорошо, я согласен. Наливай, Малинин! Выпьем за святую Русь и наше храброе воинство!

— Господа! — крикнул Дернов, — Брусилов еще в начале войны говорил, что наступать надо по всему фронту, тогда война будет выиграна.

— 3-замечательно сказано, прямо золотые слова! Он талант! — снова протянул Лихирев.

— Да грош цена этим золотым словам, — возразил Дернов.

— Как?! — вдруг воскликнули несколько голосов.

— А вот так. Чтобы наступать по всему фронту, нужна артиллерия, преимущественно тяжелая. А где она? Где снаряды? У нас для своей полковой не хватает. А где ружья, пулеметы? Зачастую на двоих солдат одна винтовка, да и та без патронов.

— На заводах еще стволы вытачивают, — за метил кто-то.

— Вот то-то и оно, что стволы точат, а нас немцы строчат да строчат... Если бы дать все нашему солдату, давным-давно прошли бы всю Германию — насквозь в глубже...

Все замолчали. Полковник вышел в тамбур и наткнулся на Чилима.

— Ты как сюда попал? — строго спросил оп Чилима.

— Виноват, вашскородие! Не успел в свой вагон, прыгнул на ходу и попал в ваш, — вытянувшись во фронт, ответил Чилим.

— Вольно, — сказал Дернов.

Чилим запустил руку в карман шинели и передал полковнику письмо. Тот разорвал конверт и, открыв дверь, выбросил, а письмо быстро пробежал глазами а спрятал в боковой карман кителя.

— Спасибо тебе за службу, — тихо проговорил Дернов.— А теперь марш за мной. Господа офицеры! Старые друзья встречаются вновь! Друзья! Представляю вам защитника отечества и офицерства, георгиевского кавалера! Вот вам наглядный пример героя-солдата! Будучи сам ранен, не бросил в беде тяжело раненного офицера, вынес его из-под огня на собственной спине. Малинин! Налей ему стакан водки!

— А вам, господа? — обратился адъютант к компании офицеров.

— Наливай всем! Выпьем за нашего героя! — крикнул поручик Голиков.

— Вот чертова глотка, как воду, дует, — заметил Лихирев, увидя, как Чилим в два глотка опорожнил стакан.

— Молодец! — крикнул Дернов.

— Рад стараться, вашскородие! — вытянувшись, ответил Чилим.

В это время поезд остановился.

— Разрешите идти? — козырнул Чилим.

— Иди,— качнул головой ротный.

Чилим спрыгнул с подножки и побежал снова искать кипяток. «Оно, пожалуй, как они воюют, так можно воевать и до победы. С водкой-то все сойдет, — думал Чилим, нацеживая кипяток в чайник. — А все-таки здорово повезло, черт побери, давно я уже не пил. Скоро развезет... Славный этот Дернов. Вот такому жизнь спасти можно. Он солдата где накажет за проступок, а где просто уговорит, урезонит, а под суд отдать — нет, он это не любит. Вот таких побольше бы было командиров. А этим воевать можно и до победы... В блиндаже под шестью накатами не так уж опасно, да еще после водки, выпитой для храбрости... А вот попробовали бы в окопах посидеть вместе с солдатами, где грязь через голенище в сапоги валится, а сверху то дождь тебе за ворот льет, то снегом засыпает, а ты не двигайся, не шевелись. Высунулся из окопа — пуля тебе в лоб».

С такими мыслями Чилим вернулся в свой вагон.

Его обступил и друзья.

— А мы думали. Васяга, ты совсем отстал, как тогда в Сызрани.

Чилим вспомнил Сызрань и дорогу, по которой торопился с радостной мыслью повидать Надю и родную мать. Да, тогда еще было куда торопиться, бежать, а сегодня некуда, да и незачем... Чилим присел на нары рядом с ефрейтором Кукошкиным и, громко скрежеща зубами, стал грызть сухарь.

— Не было бы счастья, да несчастье помогло, — сказал захмелевший Чилим. — В штабной второпях-то я заскочил. А там попойка идет, какой-то праздник справляют и шумно спорят...

— И тебе, наверное, стакан поднесли? — спросил Бабкин.

— Я было спрятался в тамбуре, да Дернов увидал и затащил меня в вагон. Приказал подать чайный стакан.

— То-то от тебя водкой прет, — сказал Кукошкин.

— А все-таки он хорош! Вот это уж командир, отец родной, а не командир. Все-то он чувствует и все знает... — с чувством гордости сказал Чилим.

— О чем, говоришь, спорят? — поинтересовался Ку-кошкин.

— Да все о войне. Дернов крепко сказал... — и Чилим пересказал слова полковника. Солдаты внимательно слушали его.

— Командир правильно говорит, — подтвердил Кукошкин, — мы это все и на собственной шкуре чувствуем... Думаете, зря над нами немцы смеются, — проговорил ефрейтор, вытаскивая из-за голенища свернутую бумагу.

Это был плакат, найденный разведчиками в немецких окопах, захваченных на Северном фронте. На нем был намалеван яркими красками царь Николай Второй в лаптях, в синих штанах и в красной рубашке до колен, подпоясанной широким голубым кушаком, за которым торчит топор, С топора падают красные капли на царские лапти. В правой руке он держит обойму патронов, а в левой — связку икон. Внизу подпись по-русски: «Помолитесь, сыночки, да постреляйте, а я еще принесу».

— Здорово, сучьи сыны, прохватили! Как есть царь. Ты гляди, и бороденку рыжую прицепили, — смеясь, сказал Чилим.

— Правильно? — спросил Кукошкин солдат.

— Все правильно, — хором ответили солдаты.

— Подожди-ка, господин ефрейтор, а сзади-то кто стоит? Да вроде бы царя благословляет?.. — спросил Бабкин.

— О, это большой человек... — смеясь, ответил Ку-кошкин. — Это царицын полюбовник.

— Распутин, что ли?

— Он самый,

— Здоров дядя!.. А царь-то что, видишь, какой...

А поезд все так же медленно двигался к Юго-Западному фронту. Через несколько дней приехали к Тернополю. Выгрузились и пешим строем направились в глубь Галиции. На пути встречались только пожарища; одиноко торчали закопченные печи и трубы, Кое-где на отскочке маячит халупа с проваленной крышей или пробитой снарядом стеной. А по обочинам дороги — бугорки могил, утыканные то кольями, то наспех сколоченными березовыми крестиками.

— Видал? — Чилим ткнул в бок Бабкина.

— Да, порядком положили нашего брата.

«Вот, видимо, где Брусилов показывал свой талант...» — подумал Чилим.

Моросил мелкий дождь вперемежку со снегом. Дорога представляла из себя сплошной кисель, в котором тонули по колено солдатские ноги. Дорожная жижа, видимо, никогда не высыхала с самого начала войны. Все это колыхалось, чавкало, липло и залезало в дырявые солдатские сапоги и ботинки.

Пятая ночь похода. Кругом темно, черно. Небо заволокло густыми тучами. Полк остановили за опушкой леса. Солдаты пробираются по ходам сообщения, увязают по колени, занимают окопы передовой линии.

— Эх, теперь бы жарничок разложить да обсушиться немножко, — ворчит Чилим.

— Да чайку бы по кружечке с сахаром, — добавляет Ефим Бабкин.

— Да ладно бы и кипяточку с сухарем, — соглашается Чилим.

— Ни огней, ни курений. Соблюдать тишину, — передан приказ по цепи.

Солдаты, переминаясь с ноги на ногу, хлюпают в грязи сапогами, только бы не окоченели ноги.

— Ноги у меня сводит судорога, совсем закоченели, — жалуется Чилим.

— А ты двигай ими, топай — согреются, — шепчет Бабкин.

— Я уже надвигал, грязь-то через голенищи обратно валится. Вот лодыри проклятые, так и сидели по уши в грязи, лень свой окоп вычистить, — ворчит Чилим, доставая из чехла лопатку, и осторожно начинает выкидывать липкую жижу на бруствер. — Да, Ефим, квартирка нам неважная досталась после нерадивых жильцов.

Вдруг, точно молния, разорвала темноту ракета. Солдаты замолчали, пригнулись в окопах. Где-то слева застучал пулемет, а напротив затрещали винтовочные выстрелы. «Трах, трах», — застрекотали, как сороки, разрывные пули, с визгом тычась в маскировку бруствера и цепляясь за склонившиеся ветки березок...

— Ну, началось... — шепчет Чилим.

Шипя, взмыло еще несколько ракет, и стрельба смолкла.

Рассветает. Солдаты приглядываются к местности, Окопы оказались на небольшой возвышенности, на опушке леса, а впереди — трясина, усеянная редкими кочками, заросшими пучками серой осоки. За болотом снова реденький лесок.

— Наверное, сволочи, скрываются в этом кустарнике или за ним, — сказал Бабкин Чилиму.

Вдруг оба притихли, насторожились.

— Что-то зашумело? — прислушивается Бабкин. Ероплан, ероплан! Ложись, Васька!

— В грязь? И так, как черти, вымазались, — ворчит, Чилим, приседая и пряча голову за стенку окопа, Взглянув вверх, он говорит: — Два.

Действительно, два самолета с черными крестами на крыльях свободно прошли через линию русских окопов и направились вглубь, поливая пулеметным дождем тыловые русские части. Вдруг из-за опушки леса выскользнул маленький русский самолет и быстро понесся за двумя вражескими. Частыми короткими очередями он начал атаковать то одного, то другого. Одному, видимо, перепало прилично и стало невтерпеж: он, отстреливаясь, повернул обратно. А второй все еще храбрился и зачем-то торопился в тыл русской армии. Но маленький самолет нагнал и его.

— Здорово! — крикнули солдаты, увидев, как вражеский самолет кувыркнулся раза два с крыла на крыло и с заглохшим мотором спланировал сзади окопов передней линии. Солдаты, выпрыгнув из окопов и низко пригибаясь, с винтовками наперевес уже бежали к упавшему самолету. Но казаки их опередили. Летчик, длинный и тонкий, как лучинка, выволок из кабины толстого окровавленного офицера; оттащив его в сторону от самолета, сам кинулся было поджечь машину, но подоспевшие вовремя казаки обезоружили его.

Вскоре приземлился и маленький самолет. Переваливаясь и подпрыгивая на кочках, он подрулил к месту упавшего самолета. Офицер и летчик на подстреленном самолете были ранены: офицер в шею, а летчик в ногу.

— Вот это крепко вмазал... Молодец! — обступив самолет, рассуждали солдаты.

— Гляди, ребята! Как здорово русский «максим» шьет... — крикнул Чилим, показывая на изрешеченный борт немецкого самолета. На неприятельском самолете было два пулемета; в задней части фюзеляжа, где сидел офицер, пулемет был пристроен на поворотной башенке, он мог простреливать пространство горизонтально и вертикально.

— А техника у них куда лучше нашей, — определил один из солдат.

— Да, техника хороша. А вот русская смекалка все же похлеще немецкой техники, — заметил Чилим.

В это время из кабины русского самолета вышел офицер в чине штабс-капитана. Солдаты расступились, отдавая честь.

— Вольно! Сам недавно таким был, — улыбнувшись, сказал он, подходя к сбитому самолету.

Крякая сигналом, как утка, подскочила санитарная машина, из которой вышли врач и сестра с сумкой медикаментов.

— Штабс-капитан, штабс-капитан! — закричала сестра.— Вы не ранены?

— Никак нет, ваша милость, — шутливо откозырял штабс-капитан и начал закуривать.

— Который по счету? — спросил врач, направляясь к раненым офицеру и летчику.

— Четырнадцатый! — крикнул ему вслед штабс-капитан.

Раны пленникам перевязали и увезли их на этой же машине.

Солдаты все еще толпились около сбитого самолета, рассматривая заинтересовавшее их оружие.

— Вашбродь! Разрешите спросить? — обратился один из солдат к штабс-капитану. — Что это за штуковины прицеплены? Вроде нашего старого шомпольного пистолета...

— О, это тоже смертельное оружие, только не для нас, летчиков, а для наблюдателей, — и штабс-капитан показал взглядом на горизонт. — Вон, видите, колбаса висит в воздухе? Она начинена горючим газом. Налетит неприятельский самолет и вот из этой ракетницы-пистолета раз на нее ракету, хлопок — и только облако белого дыма, а привязанная корзина с тысячеметровой высоты летит на землю... Ну, ребята, мне пора.

Откозыряв, штабс-капитан пошел к своему самолету.

Солдаты остались в недоумении, допытывались у окружающих:

— Кто же все-таки этот летчик? Имеет офицерский чин, а говорит с тобой точно он тебе равный. Вот таких бы побольше!

Один старик, донской казак, рассказал о нем так:

— Я знаю его, он из нижних чинов, фамилия ему Казаков. Видимо, в роду у него отец или дедушка был казак. А что он офицер, так это ерунда, его произвели за отличные боевые действия. Ох, на него здорово злится кайзер, обещает крупную сумму денег тому, кто доставит его живым или мертвым. Вот они и охотятся за ним. Только вряд ли возьмешь...

— Правду сказал наш полковник, что если бы русскому солдату дать все, что требуется на фронте, ни одна армия не могла бы устоять против нас, — сказал Чилим.

— Вот это верно, кавалер, говоришь! Вот за это люблю! — крикнул старый донец, хлопнув Чилима по плечу.

— Ну, хватит, Ефим, айда, бежим, — крикнул Бабкину Чилим. — Теперь немножко разогрелся, а давеча у меня ноги совсем закоченели.

Солдаты припустились вперегонки к своим окопам. Ушли и казаки.

— Ну, чего хорошего видели? — спросил Чилима ефрейтор.

— Здорово навтыкал обоим, а самолет как терку сделал. Сходи, погляди. Прямо молодец летчик, офицер, а с солдатами разговаривает точно свой брат...

— Не секрет, конечно, бывают и среди офицеров порядочные люди, — заметил Кукошкин и отправился осматривать самолет.