Бяк-бяк-бяк-бяк

Глава 30

С гарантированными успехами все было прекрасно. А с негарантированными — несколько сложнее. За первую половину шестьдесят шестого года было произведено четырнадцать пусков «семерки» со спутниками «Заря», и два пуска были аварийными. Не по вине ракеты: один спутник не вышел на орбиту из-за сбоя в управляющей вычислительной системы, просто не запустившей двигатель третьей ступени, а один — спутник просто не сошел с орбиты из-за отказа тормозной системы. Зато два пуска «Союза» (оба в беспилотном варианте) прошли без сучка, без задоринки. Больше того, корабли в автоматическом режиме даже состыковались (а потом расстыковались) и оба приземлились «в заданном районе». По крайней мере ТАСС так и сообщил, а то, что у одного корабля кто-то «задал» этот район в глухой сибирской тайге — это вообще не считается. Более того, Сергей Павлович даже это постарался подать Патоличеву как успех — ведь несмотря на отказ автоматики операторы ЦУПа сумели с проблемой справиться с корабль все же посадить на советской территории.

Правда и тут предсказание Хруничева оказалось верным: пилотируемые полеты «Союзов» даже после такого «успеха» производить Николай Семенович запретил, до тех пор запретил, пока четыре подряд беспилотных полета не пройдут без единого сбоя. Но такое запрещать ему было легко: МТК Челомея летали как раз без сбоев (хотя все еще и не были способны стыковаться в автоматическом режиме) и американцы Советский Союз пока что догнать были не в состоянии. Даже по длительности полетов, хотя МТК все еще имел ограничение на семь суток «автономки», а янки на «Джемини» летали (еще в прошлом году) две недели. Зато у Челомеевского корабля была осень специфическая опция, о которой не то что американцы — даже большинство занимающихся космосом «вплотную» специалистов в СССР не подозревали. Просто пока эта опция оказывалась невостребованной…

Десятого июня, как Владимир Николаевич и обещал, УР-500 с новой третьей ступенью подняла на орбиту новенькую орбитальную станцию «Алмаз» (обозначенную в новостях как «Алмаз-2, хотя это был первый именно 'Алмаз» как таковой). А спустя неделю на станцию прибыл первый ее экипаж из трех человек. Они там проработали ровно три недели, благополучно приземлились — а вот следующий экипаж на станцию не полетел: сто-то там в космосе сломалось и станция просто перестала отвечать на сигналы с земли. То есть не то, чтобы совсем перестала, команды на выполнение маневров она выполняла — но, во-первых, об этом на Земле узнавали просто разглядывая станцию в телескопы, а во-вторых на Землю вообще перестала поступать хоть какая-то телеметрия.

Первую идею, высказанную Митрофаном Ивановичем на собранном по этому поводу совещании, Владимир Николаевич отверг сходу:

— У нас на станции четыре передатчика установлены, причем вообще в разных углах, и если бы один сгорел, то три других… ну хотя бы один из трех оставшихся хоть что-то, да передал бы. А командный блок — он же команды принимает и выполняет, но подтверждения мы от него не получаем. А он, между прочим, состоит из приемопередатчика и наполовину сломаться не может: или сгорает полностью, или полностью работает!

— Ну так не работает же!

— У нас есть одна относительно непротиворечивая гипотеза, — высказался присутствующий на совещании один из конструкторов станции, — там антенные кабели от всех передатчиков проходят примерно в одном месте, и если по какой-то причине, например от удара метеорита, или от пожара…

— Но станция-то сигналы от нас принимает!

— Не противоречит. У нас пятикиловаттный передатчик, на обрывок провода в пару сантиметров сигнал прекрасно ловится. А вот мы с такого обрывка сигнал просто не почувствуем.

— То есть нужно лететь и чинить антенный блок?

— Нет. Если здесь замыкание, то велики шансы полностью посадить аккумуляторы, станция замерзнет и она вообще перестанет реагировать на команды. Пока она откликается, ее надо с орбиты сводить, потому что если она упадет у американцев и они найдут несгоревшие остатки пушки…

— Владимир Николаевич, я приказываю станцию немедленно топить! — не задумываясь даже на лишнюю секунду приказал Неделин. — Когда ЦУП сможет дать команду на спуск станции с орбиты?

— Примерно… черед пятнадцать минут, она как раз в Тихий океан рухнет.

— Давайте, валите ее.

— Двести миллионов…

— Мы вам выделим средства на постройку новой. Но ведь у вас же есть еще одна в запасе? Или даже не одна?

Скомандовать — это дело простое (ну, если не учитывать того, что маршал Неделин взял на себя ответственность за потерю станции ценой в двести миллионов рублей, или почти сорок миллионов долларов по текущему курсу). А вот исполнить команду бывает непросто. Сначала станции выдали команду на смену ориентации, затем — через два витка, просто раньше не вышло — с помощью телескопа убедились, что команда прошла и нужную ориентацию станция выставила. Но после этого «Алмаз» вышел из зоны прямой радиовидимости, почти на шесть часов вышел…

Снова пришлось проверять, что станция ориентацию не потеряла — и только потом ушла команда на включение тормозных двигателей. А дальше — оставалось только ждать, ведь ни у кого не было уверенности в том, что команда прошла и двигатели вовремя включатся. Но в этот раз все обошлось и «Алмаз» упал в океан, причем падение даже удалось заметить с высланного в ожидаемый район падения М-4…

Ну а затем ожидаемо начался «разбор полетов». Серьезный такой разбор, потому что на станцию военные возложили определенные надежды, которые «не оправдались» — а вторая станция, ожидаемая (военными) осенью, оказалась совершенно не готова. Просто у Владимира Николаевича родилась новая идея, которую на практически готовой станции стали воплощать — но Якубовский этим решением Челомея возмутился и решил… Что решил министр обороны, было не совсем понятно: в любом случае по плану очередную станцию собирались запустить в конце следующей весны и все в ОКБ-51 искренне считали, что времени на доработку у них достаточно.

— Откровенно говоря, я не совсем понимаю, — попытался объяснить свою позицию Владимир Николаевич, — какие претензии Министерство обороны имеет к нашему ОКБ. Да, произошла авария, и все мы, включая комиссию под руководством Митрофана Ивановича, сейчас уже практически убеждены, что она произошла из-за внешнего воздействия.

— Интересно, а кто это внешне так повоздействовал? — кипятился маршал, — марсиане на станцию напали? Или американцы?

— Скорее всего мы сами на станцию и напали. У Мстислава Всеволодовича его математики произвели расчеты, которые говорят о том, что наиболее вероятно станция столкнулась со снарядом, который был отстрелен из бортовой пушки. Конечно, мы… экипаж старался произвести стрельбу так, чтобы снаряд очень быстро сгорел в атмосфере, однако… в общем, сейчас, по словам астрономов, период «холодного солнца» и верхние слои атмосферы несколько опустились, поэтому торможение снаряда могло оказаться гораздо слабее расчетного — а орбита снаряда после выстрела всегда пересекает орбиту стрелявшего корабля.

— И вы этому верите? Что станция могла выстрелить по себе?

— Согласно представленным расчетам вероятность этого составляет порядка одной тысячной, а с даты стрельбы станция накрутила уже более двухсот оборотов, так что шанс получается весьма высок.

— И что же, значит применение пушек в космосе было ошибочным решением?

— Нет, это всего лишь значит, что при стрельбе нужно использовать другие позиции относительно мишени, этот вопрос уже проработан. Более того, нами уже внесены соответствующие изменения в программу бортового управляющего комплекса. И, собственно, отладка системы управления после внесения изменений и не позволяет нам немедленно подготовить следующую станцию к запуску. Но в плановые сроки…

Накал страстей после этого сообщения Челомея несколько угас и все остальные вопросы относительно дальнейших работ по «Алмазу» обсуждались довольно спокойно. А когда мероприятие закончилось и народ стал расходиться, Неделин подошел к Челомею и тихо сказал:

— Ты уж извини, Владимир Николаевич, получается, что подставил я тебя под раздачу.

— Никто никого не подставлял, просто произошла авария.

— Ну… да. Но, честно говоря, не ожидал я, что в космосе стрелять — это так опасно.

— Если говоря совсем уж честно, — улыбнулся Челомей, — то у Келдыша программисты что-то напутали. Мы ведь тоже вероятность такого события у себя просчитали, и получается что-то в районе одной десятимиллионной процента. Проще говоря, если из пушки отстрелять десять миллионов снарядов, то с вероятностью в один процент в течение годового полета один снаряд сможет станцию достать.

— А… а что же в станцию-то попало? Действительно метеорит шальной что ли?

— Лично я в шальные метеориты не верю…

— Значит американцы?

— Нет, слесарь Вася с кривыми ручками. Там действительно все антенные кабели рядом идут — они же к штанге, на которой антенны закреплены, и направляются. Ребята проверили, если при прокладке не очень аккуратно сработать, то есть шанс изоляцию повредить, закоротить экран на корпус — а там же частоты приличные, нагреваться кабели будут сильно… этот вариант на стенде проверили. Уверенности, конечно, что причина в этом у нас нет, но береженого… Уже доработали и кабель-канал, и способ прокладки кабелей поменяли, так что повторение аварии практически исключено. А заодно и второй комплект антенн на другой стороне станции ставим.

— Из-за этого такая задержка?

— Нет. Запускать станцию ценой в двести миллионов для двух экспедиций общей длительностью в шесть недель — просто глупо. У нас же есть уже отработанный БТК, на котором на станцию все необходимое подвезти можно — но с одним узлом стыковки груз просто некому разгружать будет. Так что сейчас на другой конец станции второй стыковочный ставится.

— Это так долго?

— Узел дорабатывать тоже приходится, ведь через него теперь и топливо в баки станции переливать нужно будет.

— А сами космонавты не смогут?

— Ох, Митрофан Иванович… там такая химия, что если пара миллиграммов паров попадет внутрь станции, то экипажи туда можно и не отправлять, их дешевле будет на Земле расстрелять.

— Понятно…но вы успеете до следующей весны?

— Будем стараться.

— Вы это, посильнее старайтесь. Королев под это дело пробил свою программу орбитальной станции, уже ее в Подлипках строить начал. Станция, конечно, твоей не чета, я проект посмотрел, там он обещает в семь тонн уложиться. А потом ее уже в космосе достраивать: предлагает орбитальные отсеки «Союзов» на станции оставлять как дополнительные модули.

— Что-то вроде четок собирать на орбите хочет?

— Нет, у него к первому модулю станции сначала пристыкуется шарик такой с шестью стыковочными узлами, и вот к ним… Я вам передам документ по проекту.

— А идея-то интересная, надо будет с Королевым ее обсудить.

— Будет он с тобой разговаривать…

— Королев — человек вполне разумный, прекрасно понимает, что вдвоем мы сможем сделать гораздо больше, чем по отдельности. Стыковочные узлы он с моего завода получает, и считает, что это правильно. А я с ним обсужу, как этот «шарик» сделать, чтобы он и для «Алмаза» годился…

Французы запустили свой третий спутник — на этот раз совсем уже крошечный, но на более высокую орбиту чем первые два, и на этом, похоже, успокоились. По крайней мере разрабатывать ракету, существенно превосходящую первую свою версию «Фау-2» они не стали, и даже второй такой же спутник, лежащий на складе своего центра космических исследований, запускать не стали: им финансирование очень серьезно урезали так что даже на еще одну ракету денег не хватило.

А янки денег совсем не жалели: весной они запустили «Титан-3» с двумя пятисегментными ускорителями и вытащили на орбиту двенадцатитонный груз (просто бак с водой), а в ноябре уже с четырьмя семисегментными ускорителями и подняли на орбиту «какую-то полезную нагрузку» с массой, как сообщали «источники, близкие к осведомленным» в районе двадцати тонн. Правда, что за «полезная нагрузка» была выведена, уточнить не удалось — да и упала это «нагрузка» уже через неделю, поскольку орбита была слишком низкая. Тем не менее шуму этот пуск в руководстве СССР наделал много, и Челомея — теперь уже вместе с Королевым — вызвали в Кремль. Сергей Павлович там начал объяснять про то, что «лунная программа недостаточно финансируется», еще что-то про нерадивых смежников, которые сроки поставок срывают. А Владимир Николаевич просто поинтересовался:

— Ну, сделали американцы что-то похожее на УР-500, по мощности похожее — правда, как нам сообщают, раз в пять дороже. Я могу по этому поводу лишь предложить получше профинансировать товарища Надирадзе.

— А это почему? — очень удивился такому повороту разговора Алексей Иванович. Удивился, так как Московский институт теплотехники никакого отношения к МАП не имел, а МОМ и МАП вообще-то «из одной кормушки питались».

— Это потому, что американцы, прицепив к заурядной, в общем-то, ракете пороховые ускорители сумели увеличить забрасываемый вес с трех тонн до двадцати. Если Александр Давидович сделает что-то похожее, то орбитальный вариант носителя Янгеля тоже при необходимости двадцать тонн поднять сможет. А в баллистическом варианте он и нашу царь-бомбу на порог Белого дома положить сможет.

— Неожиданное предложение, — хмыкнул Николай Семенович, — но интересное. Однако сейчас мы имеем то, что имеем, и американцы, переименовав свою станцию из Militer в Manned — чтобы общественность не беспокоить — уже могут ее вытащить на орбиту. Причем вытащить довольно скоро. А у нас…

— Они могли ее вытащить еще год назад, но что-то не вытаскивают, — спокойно ответил Владимир Николаевич. — Потому что у них программа заточена на полет к Луне, и на орбитальную станцию они просто денег не выделяют.

— А мы выделяем, и где эта станция?

— В цеху стоит, достраивается. И достраивается без спешки: мы один раз уже поспешили и в результате умылись грязью. Поэтому станцию мы запустим в запланированные сроки, а затем… мы тут с Сергеем Павловичем обсудили кое-какие вопросы, пришли к выводу, что при совместной работе срок службы такой станции мы сможем довести сначала лет до трех, а чуть позже вообще сделать неограниченным, и документы по запуску этого проекта уже в министерства нами поданы. Но, повторю, этот вопрос не особо спешный, а вот по лунной программе… Не то, чтобы нам так уж приспичило на Луну слетать, но американцев в этом умыть было бы интересно. И, кстати, довольно недорого: я же уже сказал, что УР-500 впятеро дешевле американского Титана. И если мы выделим определенные ресурсы Сергею Павловичу для окончательной отладки его корабля…

— А почему вы столь упорно стараетесь обеспечить финансирование ваших… скажем, конкурентов?

— Потому что… у нас же не конкуренция, как у капиталистов, мы одно дело делаем, просто каждый делает то, что умеет делать лучше других. А я предложения озвучиваю потому что товарищи меня избрали председателем Совета главных конструкторов, так что для других деньги просить — это вообще моя обязанность. Но вы не беспокойтесь, себя я тоже не забываю, просто мне пока средств на программы моего ОКБ хватает.

— Понятно, а для Королева вы что просите?

— Сейчас — семь носителей для окончательной доводки пилотируемых кораблей, еще один или два для уже пилотируемых полетов — это до следующего лета. Если Сергей Павлович успеет изготовить специальный модуль для нового ДОСа, еще одну…

— ДОС? Это что еще такое?

— Долговременная орбитальная станция. Я же вроде упомянул, что мы намерены срок службы станции довести до нескольких лет.

— Итого десять ракет по двадцать почти миллионов…

— Если орбитальная станция прослужит хотя бы полгода, то эти средства уже окупятся, — флегматично заметил Пантелеймон Кондратьевич. — Ракеты, как я понимаю, у нас уже есть, даже если Козлов в Куйбышеве планы завалит, то разве что пару запусков «Зари» отложить придется… терпимо.

— «Зарю» не трогаем, мы лучше наших «лунатиков» подвинем. У них уже три станции подряд улетели куда-то не туда, так что пусть пока на кошках потренируются…

— Средств у него, видите ли, хватает, — пробурчал Пантелеймон Кондратьевич, когда ракетостроители покинули его кабинет. — Шахурин что ли не рассказал Челомею о том, что по новой программе Сухому из бюджета МАП миллионов по двести в год теперь уходить будет?

— Ну будет, — очень спокойным голосом ответил Николай Семенович, — но мы и Челомею средства изыщем. У нас сколько на боевом дежурстве ракет сейчас, тысяча сто?

— И что?

— Из них, между прочим, восемь сотен ракет Владимира Николаевича, так что обижать копеечкой того, кто советский ракетный щит создал… Я думаю… я уверен, что любые затраты по «Алмазу» будут оправданы, а у него и еще два серьезных проекта в работе. Я все же как председатель Комиссии ВПК документы иногда читаю, так скажу просто: если свой корабль Королев доведет, то «Алмазы» в год подешевеют процентов на десять. Потому что «Союз» вместе с ракетой стоит почти двадцать миллионов, а МТК с УР-300 уже тридцать. Правда я так и не понял, почему у Челомея корабль такой дорогой выходит, он же гораздо проще Королёвского…

— Снаружи проще, а что у него внутри, мы не знаем. Но, похоже, сам Владимир Николаевич знает, вот и проталкивает «Союз» вперед.

— Ладно, этот вопрос закрыли. А вот о чем нам подумать стоит: американцы в этом году уже восьмерых астронавтов запустили, а у нас, получается, только трое летали. А советский флаг в космосе как держать будем, ведь до следующего лета, считай, у нас никто и не полетит?

— А зачем нам выпендриваться? Мы и так знаем, что СССР впереди.

— Надо выпендриться, на нас мировая общественность смотрит.

— А не насрать ли нам на эту мировую общественность?

— Не насрать. Сейчас деколонизация по планете широко шагает, освобождающиеся страны смотрят, какой строй выбрать…

— Каждой обезьяне, которая визжит что она вся из себя за социализм, мы что-то давать, хотя бы красивые картинки, которые очень недешево обходятся, мы не должны и не будем. Но ты прав насчет выпендрежа, однако выпендриваться мы будем во-первых с пользой для страны, а во-вторых, в соответствии с собственными же планами. Так что ты поинтересуйся у тех же немцев или… даже, думаю, у венгров поинтересоваться стоит: а не хотят ли они существенно вложиться материально в нашу космическую программу. «Алмаз-3» будет уже демилитаризованный, туда гостей свозить, за приличные деньги конечно, было бы неплохо. С Челомеем об этом разговаривать конечно не стоит, а вот с Королевым…

— Да кроме немцев никто не захочет, у них денег нет.

— Вот недооцениваешь ты, Пантелеймон Кондратьевич, силу выпендрежа. К тому же мы таким манером будем и дружбу народов крепить… кстати, монгола можно и за свой счет запустить, тогда все остальные к нам наперебой с денежкой в потном кулачке бросятся.

— Это почему?

— Потому что мы не скажем, что Монголия нам за полет не платила. А все будут думать что раз уж Монголия средств наскребла, то чем они хуже? Найдут денежку… так что ты почву пока прощупай: Челомея обделять нам нельзя, а лишней копейки у нас нет. И внести свой вклад в обороноспособность СССР для социалистических стран будет крайне нелишним…

Лишних денег ни у кого не было, а вот потребность в них была огромная. Страна развивалась, население росло — и это население нужно было обеспечивать всем необходимым. Едой, одеждой, жильем, лекарствами — но на первом месте стояло «мирное небо над головой». А для обеспечения этого мирного неба много всякого (и довольно дорогого) требовалось. Вообще-то деньги — это всего лишь «мера овеществленного труда», как сообщают нам классики марксизма (вольно перефразируя классиков уже капиталистической экономики). А количество труда, подлежащего «овеществлению», определялось в первую очередь количеством рабочих рук. Во вторую — техникой, на которой эти руки свой труд овеществляли, но без рук любая техника — всего лишь куча железа.

Люди в Стране Советов были, вот только почти четверть этих людей руки свои приложить ни к чему не могли, кто по молодости, кто по старости. А кто — про разным другим причинам, и вот с этими «другими причинами» руководство КПСС вело тихую, но исключительно упорную борьбу. Для начала на очередном Пленуме Верховного Совета было принято постановления со странным названием «об уравнивании в правах и обязанностях национальных образований в СССР». То есть строго формально права и обязанности автономных республик и автономных областей приравнивались к правам республик уже союзных. Но по факту произошло нечто совершенно противоположное: изрядная часть прав республик была уравнена с правами областей. Ведь какие-нибудь ханты и манси ничем не хуже узбеков и латышей.

Вроде бы изменение статуса республик получилось небольшое, но на практике… Во-первых, в республиках произошло серьезное сокращение «управляющего аппарата», в целом по стране число разного рода «начальников» и «конторских служащих» сократилось почти на триста тысяч человек. Второй волной изменений затронуло «национальную науку»: в республиках просто разогнали местные «академии наук», а еще слегка так подчистили «учреждения национальной культуры» — то есть просто перестали финансировать из союзного бюджета «национальных писателей и поэтов» и прочую подобную шелупонь, и тут уже количество бездельников снизилось почти на полмиллиона. Конечно, большой пользы от «высвобожденных трудовых ресурсов» не было, но ведь и неквалифицированный труд много где востребован.

Правда, «на рынке неквалифицированного труда» этим гражданам пришлось довольно жестко конкурировать с корейцами и китайцами, поскольку товарищ Пономаренко договорился с «братскими странами» о работе их граждан на контрактной основе в Советском Союзе, главным образом, на различных стройках и на рудниках — то есть заниматься именно неквалифицированным трудом. И внезапно заползовались огромной популярностью различные курсы по обучению рабочим специальностям. То есть не сразу так запользовались, а по мере исчерпания средств, «заработанных» ранее — ну и по мере осознания того невеселого для многих факта, что больше дармовщинки не предвидится. По этому поводу еще произошел спор между Николаем Семеновичем и Пантелеймоном Кондратьевичем на тему «когда народ бунтовать начнет» — но спор этот выиграл генсек, утверждавший, что «дармоеды бунтовать не станут потому что не умеют ничего делать».

Но все же они кое-чему начали потихоньку учиться, так что на строительство нового авиазавода в Семипалатинске иностранцев привлекать не потребовалось. А завод этот строился под будущий самолет Сухого, и строился он всерьез — то есть кроме собственно завода и нового городского района на пятьдесят тысяч жителей там строился и авиационный институт, и сразу три техникума. Но строилось все это без особой спешки, поскольку самолет Павел Осипович обещал передать на испытания в середине шестьдесят девятого или чуть позже.

Точно так же «без спешки» строился и новый авиазавод для Ильюшина, и строился он в Благовещенске — поскольку его продукцию предполагалось отправлять большей частью в Китай и Корею. Этот завод строили как раз китайцы — им очень самолеты нужны были. Сами они тоже самолеты активно строили, на новом заводе в Китае даже начали выпуск истребителя Гуревича — но вот пассажирские (и грузовые) самолеты они не производили.

Как не производили самолеты и в Монголии — но там было, наверное, самое большое в мире число самолетов на душу населения. Правда, в основном монголы использовали ЛИГ-12 и немного МАИ-2…

Но ничего особо интересного так до конца шестьдесят шестого и не происходило, ни на Земле, ни в космосе. А в январе шестьдесят седьмого вдруг произошло: УР-500 вытащила на орбиту очередное изделие ОКБ Челомея. Через неделю туда же было вытащено изделие уже относительно знакомое — БТК с небольшими «доработками», корабль (абсолютно беспилотный) автоматически состыковался с первым объектом. Они так вместе повисели на орбите примерно двое суток — после чего БТК отправился на Землю, а «объект» — в противоположную сторону. В очень противоположную он в сторону Луны полетел. Полетел, пролетел совсем рядом с Луной и сразу же, не задерживаясь, отправился обратно. А уже перед самой землей «объект» разделился на какую-то «бочку с мотором» и всем уже до слез знакомый спускаемый аппарат от МТК. Который, в соответствии со своим назначением, и спустился, причем действительно в заданном районе. Войдя в атмосферу со второй космической…

Ну а в феврале с новенького стартового стола, выстроенного неподалеку от города Свободный, взлетела новенькая ракета. Не очень высоко взлетела, километров на шестьдесят. И по результатам уже этого полета Мстислав Всеволодович поинтересовался у Владимира Николаевича:

— Я вообще не понимаю, зачем вы придумали такую программу испытаний, а раз не понимаю, то и подписать ее не могу. Поэтому мне бы очень хотелось все же ее понять.

— Вы уж извините, но по правилам первого отдела в наружной переписке детали указывать запрещено. У нас, если следовать вашим выкладкам, есть четыре узких места, в которых что-то может пойти не так. Взрыв на старте мы пока откладываем, не потому что проверять средства защиты не хотим, а потому что стенд для такого испытания только следующим летом достроим. Взрыв в воздухе — уже интереснее, и этим мы займемся уже весной. Далее авария на орбите, как на основной, так и на переходной, авария при возвращении — а вообще мы семь таких критических мест насчитали. И для каждого постарались придумать средства защиты экипажа, а теперь эти средства проверять. Но это дело слишком уж затратное, если следовать методам ОКБ-88, поэтому мы, пользуясь тем, что Валентин Петрович дал на двигатель гарантию на пять полноценных пусков, сейчас отрабатываем технику спасения двигателей после пуска. Вроде бы получается, но мы бы хотели еще получить какой-то математическое обоснование — или опровержение — наших способов контроля работоспособности двигателя после его возвращения на землю.

— В принципе, методики имеются — но зачем вам это? Насколько я понимаю, будет произведено всего лишь несколько пусков, причем каждый только с новыми двигателями…

— Вот схема полета. Мы будем взрывать ракеты вот здесь, здесь, здесь и здесь. То есть это будут все же не ракеты, а имитаторы — но имитаторы-то нужно будет сюда дотащить на чем-то.

— Вы всерьез намереваетесь провести все эти испытания⁈

— Если сроки поджимать не будут, то обязательно. А если будут… сами же говорили, что вероятность успеха сейчас составляет пятьдесят процентов.

— Я такого не говорил.

— Это я анекдот цитирую: или получится, или нет. И я хочу… я должен быть уверен, что из любой самой глубокой задницы экипаж благополучно вернется.

— Даже так? Ну что же, держите мою подпись. А если потребуется моя поддержка, скажем, в личном общении, то обращайтесь в любое время. Здесь разница с Москвой сколько, пять часов? В общем, в любое время дня и ночи…