Девочка. Книга первая

Глава 22

Иллюзии. Самообман, который моя мама всегда считала болезнью.

Иллюзии. Бактерия, которая проникает в в кровь, доводит ее до кипения, рисуя картины воображаемых событий.

Иллюзии. Вирус, который проникает в мозг и будоражит аксоны один за другим, создавая нейронную сеть из воображаемых образов.

Иллюзии. Химера, которая делает нас слепыми и ведет в пропасть.

Я рассматривала Барретта, сидящего в кресле и пыталась понять, что он здесь делает глубокой ночью. Он был одет в легкую, расстегнутую на несколько пуговиц черную рубашку и домашние джинсы, а на его коленях покоился прикрытый лэптоп со знаменитым логотипом яблока. “Работал и уснул. Устал…” — сделала я выводы, и мне вновь захотелось прикоснуться ладонью к его упрямому лбу и развеять тяжелые мысли, как тогда в клубе, когда я видела его сидевшим в одиночестве за стеклянной дверью ложи.

Он просканировал меня спокойным взглядом, и я, сама не знаю почему, сжала кончик черного пояса махрового халата.

— Доброй ночи, — негромко поздоровалась я, поджав пальцы ног.

Он ничего не ответил, а лишь переложив лэптоп на столик рядом, встал и медленно направился в мою сторону. Он делал шаг за шагом, и я, не понимая, то ли он сейчас пройдет мимо то ли остановится передо мной, машинально отступила назад в столовую.

Я внимательно изучала его лицо, желая разгадать, что там, под этой ртутью невозмутимых глаз, пыталась почувствовать его энергетику, но Барретт умел носить маску “покерфэйс” и я кроме спокойствия так ничего и не увидела и не ощутила.

Но он шел ко мне. И лишь когда остановился рядом, на меня внезапно навалилась тяжелая волна с привкусом металла. Она ложилась мне на плечи неподъемным грузом, обволакивала меня словно жидкая ядовитая ртуть, и прежде чем я успела что-то понять, услышала:

— Раздевайся.

И меня словно кулаком ударило в живот. Я физически чувствовала боль от этого невозмутимого голоса и равнодушия в глазах.

С самого начала я сделала неверные выводы. Все, что я себе нафантазировала за эти три дня, позволив иллюзии отравить мое сознание, сейчас, треснув разбитым зеркалом, осколками впилось в мою грудь. Нет. Он меня забрал из клуба только для одной цели — пользоваться мной эту неделю, когда ему захочется и сейчас он возвращал меня с небес на землю, указывая на мое место. Никаких “он тебя изучает”, никаких “он на тебя отреагировал”, никакого подобия заинтересованности в его пустых глазах не было. Так хищник смотрит на свою добычу — спокойно, равнодушно и с полной уверенностью, что он сейчас пообедает. Как ранее и говорила Джули: “захотел перейти с мраморной говядины на мясо ягненка”.

Иллюзия, которая по квантам, по молекулам просачивалась в мое сердце, разносилась по венам, отравляла приторной сладостью кровь, затуманивала сознание, ослепляла своим люминесцентным искусственным светом, сейчас болезненно разорвалась бомбой в груди и реальность показала мне свое истинное лицо. Передо мной стояло Чудовище, и я, зажмурившись, отшатнулась назад, наткнувшись на обеденный стол. Я чувствовала, как колотилось мое сердце о ребра, слышала, как шумит в ушах кровь, сдавливая череп железными тисками, но понимала, что нужно открыть глаза и взглянуть реальности в лицо.

Я подняла веки, и от вида темной ртути, застывшей в зрачках моего Чудовища, по позвоночнику прошел озноб. Глаза Барретта сейчас напоминали дуло пистолета — бездушное, черное, неживое, словно бездна вакуума — он сковывал мое сознание, проникал под кожу, я чувствовала его безжизненную суть.

Видя мое оцепенение, он протянул руку и одним движением сбросил с моих плеч халат, оставляя в трусиках, словно врач, который раздевал пациента для осмотра.

Это простое действие вывело меня из состояния ступора, полностью возвращая в реальность, и я, прикрыв голую грудь ладонями, изо всех сил дернулась в сторону, желая уйти от его рук.

Но Барретт отреагировал быстро и хладнокровно. Впрочем как и всегда. Хищник не позволит своей добыче ерзать — просто придавит лапой. Я уперлась руками в его грудную клетку, пытаясь оттолкнуть надвигающийся на меня танк, но понимала, что я изначально проиграла в этой битве — Барретт мог мне свернуть шею одним движением ладони.

А он тем временем, резко развернув меня спиной, зафиксировал мои запястья одной рукой и загнул над столом.

Это было унизительно. Это было неправильно. Это было не по-человечески. Не церемонясь. Словно заводную куклу. Господи, лучше бы у меня не было этих трех дней. Так бы все было по-честному, как я и предполагала с самого начала. Так бы я была готова к этому. Слишком быстро я поверила в иллюзию, слишком легко я согласилась на нее.

Я чувствовала грудью холодный глянец поверхности, пока его пальцы, оттянув в сторону мое белье, без предупреждения входили в меня, по-хозяйски растягивая и подготавливая к более глубокому проникновению.

“Зачем ты так со мной?! Ведь ты же видишь, что я люблю тебя!”- кричало все внутри, но слова застревали в горле, не давая им вырваться наружу. Теперь получай сполна, Харт. Не нужна этому мужчине ни твоя любовь, ни твоя нежность.

Слезы подступали к глазам, но я, сцепив челюсти, глотала унижение и обиду — я никогда не позволю себе показать ему свою слабость — никаких визгов и криков он от меня не услышит.

Он отстранил пальцы… звук расстегивающегося ремня, молнии брюк… и внезапно, он развернул меня на столе лицом вверх, подхватывая меня под колени. Почувствовав на мгновение, что мои руки отпустили, я дернулась на скользкой глянцевой поверхности в сторону, но уже в следующую секунду он, крепко зафиксировав мои запястья, навис надо мной, и я ощутила, как его член вошел в меня наполовину. Я вся вытянулась как струна, чувствуя лопатками холодный стол, а он тем временем медленно заполнил меня до конца, и я ощутила дискомфорт внизу живота — Барретт был большим. Он сделал несколько медленных движений, растягивая меня, приручая мое лоно к себе, и в нужный момент начал умело и жестко вбиваться, вжав мои запястья в стол, чтобы я не слишком скользила под натиском его силы. Он ко мне не прикасался и не издавал ни звука, я только чувствовала его стальные ладони и толчки; казалось, что он даже не дышал, и лишь уверенно направлял меня в нужном ему ритме.

Я всматривалась в его лицо, пытаясь найти там хоть толику эмоций, но нет — в его глазах медленно переливалась холодная ртуть, губы были плотно сжаты, и единственное, что я сейчас чувствовала — это его толчки и его мощную мужскую энергетику, жесткую, подавляющую сознание, на смену которому приходили инстинкты — низкие, неправильные, вытаскивающие на поверхность мою похоть, превращавшие меня в безвольную куклу, без души, без тепла, без чувства.

Я не хотела для себя такой участи, не хотела реагировать на Его действия, цепляясь за остатки разума, но внизу живота постепенно зарождался огонь, а Барретт, будто машина, продолжал вбиваться в меня в неумолимом жестком ритме, выжимая из меня похоть, намеренно ли или нет.

Время потеряло счет, я лишь фиксировала сознанием, как меня жестко бросало по скользкой холодной поверхности вниз-вверх, вниз-вверх, вниз-вверх. И с каждым равнодушным толчком, Барретт убивал то светлое и доброе, что я успела почувствовать к нему, заменяя теплоту моей души на разврат.

Внезапно, я почувствовала его ладонь внизу живота, и по моему телу пробежала судорога. Его умелые пальцы на клиторе, его запах, его непрекращающийся ритм — мое тело слушалось его, оно ему поддавалось. И это было унизительно, это было грязно. Будто сейчас я сама предавала свою любовь, заменив ее на животные инстинкты.

Я схватила свободной рукой его предплечье, желая, чтобы он остановился, но он даже не заметил этого.

Резкий толчок, его тяжелая ладонь на моей груди, до боли сжимающая сосок, его пальцы, до боли сдавливающие клитор… и разум отключился — через все тело прошла огненная мучительная судорога, в глазах потемнело, и меня разорвало, будто я наступила на мину. Я болезненно забилась на скользкой поверхности в немой конвульсии, словно через меня пропустили электрический ток.

Барретт сделал глубокий толчок, ввинчиваясь в меня до основания, и беззвучно кончил, крепко фиксируя меня на столе.

Все так же, не издавая ни звука и практически не дыша, Барретт вышел из меня, и я почувствовала, как по бедрам потекла теплая ртуть.

Где-то в дымке, на краю сознания я зафиксировала, как он вытер член моим халатом, звук застегивающейся молнии и его удаляющуюся фигуру.

Я лежала на холодном столе, будто на каменном жертвеннике для Дьявола, чувствуя себя опустошенной, растерзанной, уничтоженной.

Будто сам Дьявол выжал мою душу досуха, выпил всю меня до дна, без остатка, не оставив ничего, кроме оболочки.

“У тебя будет масса гребаных эмоций ко мне, — колоколом били его давние слова в голове. — Ты будешь бояться моего гнева, ненавидеть мои унизительные приказы и изнывать от похоти, пока я буду тебя трахать”.

Не знаю, как долго я пребывала в столовой — секунды, минуты, часы смешались в едином потоке времени. Меня словно отключили, как заводную куклу, — нажали на кнопку или вовсе вытащили батарейки. Я понимала, что нужно встать и уйти в свою комнату, но на меня навалилась мертвенная усталость, и все, что я была в состоянии сделать — это свернуться калачиком на столе, вздрагивая от холода.

В горле пересохло, язык прилип к нёбу, губы стянуло от жажды, будто я проползла по пустыне многие мили, но у меня не было сил встать и попить воды. Меня все еще пробивало импульсами тока, но на место колотившегося сердца пришло онемение, будто мне вкололи дозу анестезии, чтобы избавить от боли, и все что я чувствовала сейчас — это холодный вакуум, обволакивающий меня снаружи.

Иллюзии. Самообман, который моя мама всегда считала болезнью.

Иллюзии. Бактерия, которая проникает в в кровь, доводит ее до кипения, рисуя картины воображаемых событий.

Иллюзии. Вирус, который проникает в мозг и будоражит аксоны один за другим, создавая нейронную сеть из воображаемых образов.

Иллюзии. Химера, которая делает нас слепыми и ведет в пропасть.

Не помню как и когда, но я все же нашла в себе в силы встать и, преодолевая дрожь в коленях, поднялась наверх к себе. Мои трусики и внутренняя поверхность бедер были мокрыми, поэтому я собрала последние силы и поплелась в ванную комнату. Мозг отключился, я пребывала в вакууме. Казалось, если бы в ванной обрушился потолок, я бы этого не заметила. Сняв белье, я залезла под душ и, стоя под горячими струями воды, попыталась согреться, но это не помогало, поэтому я села на пол и обхватила колени руками — так, мне казалось, будет теплее. В груди ныло от опустошенности и безысходности. Вода, пусть и не согревала, но помогала прийти в себя. Я посмотрела на свои запястья и вздохнула — на них появились отпечатки его пальцев, равно как и на моей груди, которую он по-хозяйски сжимал, пока я билась в конвульсиях.

Глупая инфантильная дура — чудес в этом мире не бывает, за все нужно платить, даже за свою наивность. Хотела решить проблемы, сунувшись в логово к Дьяволу? Получите и распишитесь. Кажется, у испанцев есть мудрая поговорка: "Бог сказал: "Бери, что хочешь, но плати сполна". Да, так оно и есть, а оплату по счету как раз принимает Дьявол.

Выйдя из душа, я легла в постель и попыталась отключиться, но у меня не получалось — едва я опускала веки, перед глазами вставала сцена на столе, я ощущала физически на груди его руки, я осязала его подавляющий волю взгляд, чувствовала его запах в волосах. Он, как призрак, был здесь, со мной: в моей голове, на моей коже, в моей постели, в моем сердце. Мне хотелось избавиться от этого ощущения его присутствия, вырвать из мозга и души все воспоминания об этом человеке. Я не хотела быть заводной куклой, я была живой, хотела любить, дарить любимому человеку свое тепло и нежность, радовать его своей заботой, а не корчиться от похоти и быть от нее зависимой в ожидании хозяина, который подарит мне новую дозу.

Но легче сказать “забыть”, чем сделать — где-то в глубине души тлела искра, его именная печать, которую Барретт поставил собственноручно на моем сердце, как клеймо, и теперь я не могла затушить ничем его мерцающие инициалы, как бы ни старалась.

Всю ночь я пыталась уснуть, металась и ворочалась в кровати, проваливаясь в небытие и вновь бодрствовала, в то время как сердце ныло от тупой боли, как кровоточащая рана, а слезы предательски стекали на подушку.

Очнувшись ранним утром с мигренью и все тем же странным чувством тупой боли в груди, приглушенной анестезией, я села на кровати и попыталась взглянуть на ситуацию трезво, отключив эмоции.

Теперь я была готова к тому, что могло со мной произойти в эту неделю, не строила никаких замков на песке и за эту ночь вылечилась от болезни под названием “иллюзии” — Барретт был хорошим “лекарем”. Правда, оставался в глубине души тот тлеющий, не желавший гаснуть уголек любви к нему — такому, какой он есть, без иллюзий: жесткому, авторитарному, равнодушному.

Главное — поскорее отсюда уехать: чем дальше он, тем легче мне будет справиться с ситуацией, и сейчас мне лишь нужно найти силы пережить остаток дней в этой мраморной клетке. Я сильная. Я выдержу.

Часы показывали полвосьмого утра, спать я уже не хотела, но у меня была банальная потребность выпить кофе — этот напиток мне всегда помогал прийти в себя и успокоить нервы.

Я прислушалась к тишине резиденции, пытаясь понять, дома ли Барретт и стоит ли мне выходить, но потом решила, что, если у меня есть желание выйти, я не буду, как последняя трусиха, отсиживаться в своей комнате, не буду прятаться от реальности в целом и от Барретта в частности.

Приведя себя в порядок и натянув джинсы, я вышла из комнаты — спускаясь по лестнице, я внезапно вспомнила, что обеденный стол остался грязным после ночи и ускорила шаг, не желая, чтобы Лат утром обнаружил следы и понял, что произошло.

Я влетела в столовую и резко остановилась — за столом перед открытым лэптопом сидел Барретт с черной чашкой эспрессо в руке, одетый, как всегда перед работой — в белоснежную рубашку, галстук и брюки.

Я бросила взгляд на стол и отметила, что он был чистым и, как обычно, отполированным до зеркального блеска, будто и не служил вчера жертвенником для Дьявола.

Я нахмурилась, вспоминая вчерашнее, а Барретт тем временем оторвал взгляд от монитора и, просканировав меня спокойным взглядом, продолжил изучать информацию в ноутбуке.

— Доброе утро, — тихо поздоровалась я и, чтобы он не подумал, что я его искала, быстро направилась в кухню за тем, чем, собственно, и пришла — сварить кофе.

Проходя мимо столовой, я бросила быстрый взгляд на стол и поняла, что больше я за него никогда не сяду есть.

Наблюдая как наполняется моя чашка ароматным эспрессо, я все же ждала, что Барретт уйдет из столовой раньше — несмотря на то, что я храбрилась, лишний раз сталкиваться с ним мне совсем не хотелось — как внезапно услышала трель его телефона и его короткое “Барретт”.

— Не вовремя… — пауза. — Тогда переноси встречу с мэром на девять. Нет… В двенадцать я буду на верфи с профсоюзниками, — слышала я его короткие распоряжения, отдаваемые, вероятно, референту Полу, пока выходила из кухни с чашкой в руках.

— Тебе была куплена нормальная одежда, — внезапно услышала я и резко обернулась, чуть не расплескав кофе.

Барретт, уже укладывал лэптоп в портфель, торопясь уехать в офис на встречу.

Я перевела взгляд на свои джинсы с белой льняной кофточкой и нахмурилась — да, мои вещи не были дорогими, но они были аккуратными и подобраны со вкусом.

— Это тоже нормальная одежда, — попыталась я отстоять свой мир.

— Избавься от нее, — коротко бросил он, вставая и привычным движением накидывая пиджак.

— Но…

— Не обсуждается, — отрезал он, беря свой портфель.

И меня вдруг накрыло негодование. Я понимала, что оно иррационально, но мое чувство справедливости взбунтовалось в очередной раз. По какому праву он распоряжался мной, словно я кукла Барби, которую он решил вырядить в то, что нравится ему?

— Я не по своей воле сюда приехала. Если вас не устраивает моя одежда, ищите женщин, которые одеваются, как вам нравится, и занимайтесь с ними сексом, каким вам хочется. А я не буду подчиняться вашим желаниям, только чтобы угодить вам! — выпалила я, пока он шел из столовой, огибая этот чертов стол. Барретт замедлил шаг и, скользнув взглядом по моему лицу, произнес:

— Я разберусь с тобой позже.

Он сказал это спокойно, на ходу, как всегда, не выражая эмоций на лице, но от его ртутного взгляда во рту отдало металлом.

Сжав чашку с кофе до белизны костяшек, я проводила его взглядом, а он, более не сказав ни слова, уверенной походкой вышел в вестибюль.

Послышался ход лифта и тишина — ватная, давящая, не сулившая мне ничего хорошего.

В первую секунду меня испугала мысль, что он, в наказание за мой выпад, продлит мое заточение, но я почему-то была уверена, что этого не произойдет — уже через несколько дней начинался осенний триместр, и каким бы авторитарным человеком ни был Барретт, в университет он меня отпустит. Сам факт того, что он послал Дугласа за моим лэптопом, где хранились мои университетские записи, говорил о том, что к моей учебе он относился серьезно.

“Вот и попила кофе”, - вздохнула я, ставя чашку кофе на стол, как внезапно услышала тихий голос Лата:

— Доброе утро, кун-Лили.

Я резко посмотрела на него, стараясь понять, он ли убирал обеденный стол после “жертвоприношений” Дьяволу, но не увидев в его взгляде ни осуждения, ни других негативных эмоций, лишь поздоровалась в ответ.

— Завтрак будет готов через пятнадцать минут, — кивнул он, а я, представив, что останусь в одиночестве своей спальни наедине со своими мыслями, тихо произнесла:

— Я сама могу приготовить себе завтрак.

— Нет, — сдвинув брови произнес он, давая тем самым понять, что кухня — это его епархия.

Я возражать не стала, а лишь посмотрев на стол и представив, что Лат сервирует завтрак на “жертвеннике”, тихо, но настойчиво попросила:

— Накрывайте мне пожалуйста в кухне, я не буду здесь есть.

Лат на мгновенье застыл, бросив взгляд именно на ту половину стола, где вчера происходило “жертвоприношение” и я поняла, что это именно он убирал его сегодня утром. Мне стало неимоверно неловко перед этим человеком, мне хотелось провалиться сквозь пол от стыда, и мои щеки покрылись предательским румянцем.

Но Лат, будто не замечая моего состояния, посмотрел открытым искренним взглядом мне в глаза и, поклонившись, произнес:

— Хорошо, кун-Лили.

Я облегченно выдохнула и, благодарно кивнув в ответ, направилась в свою комнату, так и оставив чашку остывшего кофе на столе.

Зайдя в просторную гардеробную, первым делом я засунула нарядные коробки в самый дальний угол и, взглянув на свою дорожную сумку, которую я ранее не планировала разбирать, открыла ее одним резким движением.

Я раскладывала свои вещи по полкам, немного нервно и импульсивно, будто опасаясь, что мой мир сейчас исчезнет, и от этого простого процесса немного успокаивалась, он мне давал силы и чувство моей личного пространства и моей собственной реальности в этой мраморной крепости.

На самом дне сумки я обнаружила в пакете свою любимую пижаму — трикотажную, с узором из сердечек — и мысленно поблагодарив Джулию, направилась к кровати, чтобы положить пижаму под подушку.

Весь день проходил как в прострации — я что-то делала, говорила с Латом, пыталась заниматься йогой и заполнить время лекциями, но события последней ночи перекрывали все мои мысли, а предстоящее “я с тобой разберусь позже” рисовало в сознании самые темные и нехорошие картины.

Иногда, когда я рассматривала мощное ограждение по периметру резиденции, мне хотелось убежать, скрыться, исчезнуть из этого дома. Но, во-первых, я была уверена, что система охраны в резиденции не позволит мне и шага ступить без ведома хозяина, а во-вторых, на ум тут же приходили слова Барретта: “Не советую суетиться или сбегать. Достану из-под земли. Мне ничего не стоит добавить проблем тебе и тем, кто тебе захочет помочь”, и от этого я сжимала кулаки, чувствуя собственное бессилие. Барретт не был похож на человека, у которого слово расходилось с делом. Уж что что, а прошлой ночью я это усвоила.

На часах уже было одиннадцать вечера, и я с небольшим облегчение в сердце, и надеждой что Барретт сегодня не появится и вообще забудет о моем существовании, переоделась в любимую трикотажную пижаму, словно укуталась в заботу и спокойствие.

Напряжение, в котором я пребывала вот уже почти сутки, и прошлая бессонная ночь сказались усталостью, и я, не помню как, провалилась в небытие.

Мне снился папа. Обняв меня, он улыбался, пока мы гуляли по нашему любимому пляжу в Порт-Таунсенде, и с интересом мне что-то рассказывал. Слов я не слышала — лишь видела его лучистые добрые глаза, и знала, что он счастлив, отчего на душе становилось тепло. Внезапно я почувствовала холод и порыв ветра в спину. Я обернулась назад и увидела, что погода резка изменилась, океан буйствовал, небо заволокло тучами, надвигалась гроза. Я хотела попросить папу поехать домой, но его уже не оказалось рядом — лишь пронизывающий ветер, бушующий океан и темные тени от туч. Но я была не одна — вдалеке, в кромке густого леса кто-то был — я отчетливо почувствовала чье-то присутствие. Я решила, что это мой отец, и пошла к деревьям, окликая его по имени. Я заходила все глубже и глубже, и почему-то знала, что отец где-то там и ему нужна моя помощь, он был в беде и только я могла позаботиться о нем. И вот я уже не видела ни тропинки, по которой пришла, ни океана, бушевавшего где-то вдалеке, а только большие листья кустарников, мох на вековых стволах, поваленное массивное дерево и чье-то присутствие в ватной густой тишине. Я резко обернулась и увидела серые глаза — ко мне с величественной грацией медленно подходил огромный тигр. Но я его не испугалась — Он был прекрасен, а его густая шерсть переливалась и ярко выделялась на фоне зеленого леса. Помня откуда-то из учебников, что лучше не делать резких движений, я замерла, а он, пройдя еще несколько шагов, повернул в сторону и стал обходить меня со спины. Внезапно из-за деревьев показались мои подруги, Джули и Эмми — они весело махали мне рукой и, казалось, совсем не боялись Тигра, который медленно продолжал прогуливаться рядом, не обращая внимания на моих подруг. Со спины послышался шум, и я резко обернулась — в густой листве деревьев стояли мои университетские друзья — среди которых я узнала Бесси и Майкла, они громко и весело звали меня по имени, приглашая идти с ними и создавалось впечатление, что они не видели Тигра, который, по-прежнему не обращая внимания на посторонних, медленно курсировал рядом. И внезапно я вспомнила, что уже видела этого Тигра с серыми глазами где-то в другом месте, в какой-то спальне, которую он обходил по периметру, как у себя дома. Я улыбнулась и пошла в его сторону, поднимая руку вперед, будто давая ему понять, что я не враг, а друг.

Я подходила все ближе и ближе, с улыбкой на лице, желая подружиться с этим грациозным Зверем, как вдруг он остановился и посмотрел исподлобья на меня. Было в этих глазах цвета ртути что-то знакомое, и наряду с этим предупреждающе-опасное. Но я, как завороженная и загипнотизированная этим взглядом, шла вперед, желая прикоснутся к густой шерсти Хищника, и верила, что несмотря на его грозный вид, он меня не обидит.

Вплотную приблизившись к Тигру, я бережно, опасаясь спугнуть, дотронулась кончиками пальцев до его жесткого загривка, и меня вновь посетило чувство, будто я уже гладила его, мои пальцы помнили эти ощущения густой жесткой шерсти.

Я осторожно провела рукой вниз и внезапно почувствовала опасность — Хищник грозно зарычал, оголяя страшные клыки, и его рык эхом отозвался по лесу. От этого оскала у меня внутри все похолодело, и я, резко убрав руку, стала медленно отходить назад. Но Хищник, уже разозленный то ли моим прикосновением, то ли желанием подружиться, посмотрел исподлобья на меня, и не успела я опомниться, как он с грозным рыком в прыжке полетел на меня.

— Нееееет! — закричала я, до боли зажмурив глаза, и резко проснулась.

Сердце колотилось о ребра, спина покрылась испариной, руки заледенели, а перед глазами стояла картина хищной морды с оскалом.

Я села на постели, пытаясь отойти от этого странного пугающего сна, а моя интуиция внезапно забила в висках пульсирующей болью “Барретт в резиденции”.

Я ощущала его присутствие, и мне казалось, что я чувствовала передвижения моего призрака — вот он в столовой, а вот он уже направляется на этаж спален. Поэтому когда послышались шаги а затем и голоса — Барретта и Лата, я даже не удивилась.

Они говорили по-тайски, не задумываясь о том, что их могут услышать, и я отчетливо различила, как Барретт произнес мое имя. Он что-то спрашивал обо мне у Лата, и тот ему отвечал.

В холле наступила тишина, и я вновь легла на подушку, пытаясь уснуть, но безуспешно. В голове крутился один вопрос — зачем он спрашивал обо мне.

Дверь отворилась внезапно. Тихо, уверенно и по-хозяйски. Я настолько не ожидала этого позднего визита, что резко села на кровати, пытаясь унять сердцебиение и привыкнуть к вспыхнувшему свету.

Желая защититься от Сероглазого Хищника, я поплотнее укуталась в пижаму, как в броню, но он, вопреки моим ожиданиям, не торопясь направился в гардеробную. Барретт был уже без пиджака и галстука, и я обратила внимание, что по дороге он медленно расстегивал запонки — будто освобождаясь от бизнес-аксессуаров, он переходил в другой режим — расслабляющегося Хищника в своем логове.

Открыв дверь гардеробной, он секунду сканировал пространство, вероятно, оценивая сложенные в угол нераспакованные коробки и разложенные по полкам мои вещи из дома. Так ничего и не сказав, он направился в мою сторону, и я, как никогда, чувствовала себя сейчас в одной клетке с Хищником — спокойным, умиротворенным, но очень опасным. Вспомнив свой сон, я затаила дыхание, будто опасаясь нападения, и еще плотнее прижала колени к груди.

Приближаясь ко мне, он расстегивал пуговицу за пуговицей своей белоснежной, но немного помятой после работы рубашки, и чем ниже спускалась его рука, тем отчетливей я понимала — зачем он здесь.

Не успела я отреагировать, как он, по-хозяйски откинув одеяло, подхватил меня под мышки и вытащил из постели.

Сев на кровать, он, словно в металлических тисках, зажал меня между коленями, фиксируя мои руки по бокам, а я, чувствуя себя в плотном кольце лап Хищника, вновь вспомнила свой сон. Несмотря на риск, мне захотелось как тогда — в густом лесу с вековыми деревьями — протянуть руку и прикоснуться кончиками пальцев к этому опасному человеку.

Он был так близко ко мне, что я могла разглядеть, как переливается ртуть в его спокойных, ничего не выражающих глазах, и как поблескивал его жетон, потертый временем и испытаниями. Я всматривалась в лицо этого человека, и честно признавалась себе, что несмотря на вчерашнее, я все еще не могла забыть этого мужчину и все еще по непонятным мне причинам воспринимала его близким.

Тем временем он скользнул глазами по моему лицу, и мне вдруг показалось, что в эту секунду он заглянул в мое сознание, читая мысли.

Я тут же отвела взгляд, пытаясь скрыться от этого сканера, как внезапно услышала тихий баритон:

— Завтра персонал уберет сумку с твоими вещами и распакует новые.

Где-то на краю сознания я понимала, что именно так он и отреагирует — Барретт не потерпит бунта в своем доме, но, отбросив эмоции, я попыталась осмыслить его поступки и тихо спросила:

— Зачем всё это…? Эта якобы забота о моем питании и одежде.

— Ты должна правильно питаться, и мне нравится качественная одежда.

Его ответ был прост и понятен, без двойного дна и потаенных смыслов, и сейчас я чувствовала себя куклой, которую снабжали качественными батарейками, чтобы она работала без перебоев, и которую лишали права выбора, что ей носить.

— Чтобы я функционировала исправно и выглядела соответствующе твоим вкусам… — проговорила я свой вывод вслух.

— Верное направление мысли.

Нахмурившись, я внезапно поймала себя на мысли, что сейчас была благодарна ему за этот террор, потому что именно в такие моменты во мне поднимались самые нехорошие и негативные эмоции по отношению к нему, на время притушивая тот уголек с его инициалами, который все еще тлел в моей душе.

Я опустила взгляд на его расстегнутую рубашку, вспомнила зачем он сюда пришел, и темные эмоции, которые так легко вызывал мой Дьявол, начали накрывать меня новой волной.

— В твоей жизни никогда не будет ничего, кроме бездушного секса, такого же бездушного, как ты сам, — тихо проговорила я, не отводя взгляда от этих ртутных глаз.

Он ничего на это не ответил, и никак не отреагировал — его не задевали мои слова. Он пришел сюда за другим.

Все произошло быстро. Он действовал механически: в его движениях не было ни эмоций, ни раздражения — лишь отработанная до автоматизма реакция Хищника на добычу, которая пыталась скрыться.

Движение руки — и я обнажена по пояс.

Наклон вниз — и мои штаны упали разорванной тряпицей на пол.

Треск ткани — и мои трусики намотаны на его большую ладонь.

Разворот — и я стою на коленях, прижатая грудью к кровати.

Крепко фиксируя мою шею, он наклонился и тихо прошептал на ухо:

— Будешь дергаться, свяжу.

На секунду он отстранился, и я услышала, как он снимает ремень брюк. Но я не хотела его слушаться — почувствовав секундную свободу от лап Хищника, я попыталась резко встать, упершись руками в кровать. Его реакция была мгновенной: подхватив мои щиколотки, он связал их моей же пижамой, и спустя мгновенье я лежала на кровати животом вниз.

“Господи, хорошо, что руки не связал”, - пронеслось в голове, и я попыталась встать, но поняла, что единственная поза, которая сейчас мне подвластна — “четвереньки”, что было еще более унизительным.

Я услышала звук молнии, шелест одежды, и его рука обхватила мои щиколотки. От страха неизвестности, я вся напряглась, но почувствовав, что он развязывает “путы”, попыталась успокоить выбивавшее жесткий ритм сердце. Я беззвучно выдохнула, но уже в следующую секунду он сел на меня, больно сдавливая коленями мои бедра и руки, и я почувствовала ягодицами его тяжелый эрегированный член.

Не делая лишних усилий, Барретт прошелся горячей ладонью по моему позвоночнику, и меня будто пронзило током. Не успела я опомниться от электрическим разряда, как он запустил руки под мою грудь и, слегка приподняв меня, зажал соски, прокручивая горошины, сперва слабо, а потом резко, отчего по телу прошла обжигающая судорога.

Я сжала челюсти и, вспомнив вчерашнюю ночь, пообещала себе, что не буду заводной куклой.

— Твои отношения с женщинами как бартер, — упрямо продолжила я свою мысль, сопротивляясь его ладоням.

Но он чувствовал меня, читал мое тело — как опытный музыкант он знал те струны, которые пели в унисон его желаниям. Он слегка наклонился, и я услышала его спокойный баритон:

— Я знаю, что ты сопротивляешься своим инстинктам. Если ты не хочешь кончать, это твои проблемы. Я в любом случае возьму то, за чем пришел. Ты готова.

Да, он был прав — я была готова, и не успела опомниться, как он, обхватив ладонями мои ягодицы, вошел в меня наполовину, больно сжимая бедрами. Моя голова закружилась, спина выгнулась дугой, и я провалилась в воздушную яму.

Он сделал несколько медленных фрикций, растягивая меня, и начал жесткие точные движения, фиксируя мои бедра под нужным ему углом.

Уткнувшись в подушку, я закрыла глаза и попыталась уйти в свое пространство, но это было невозможно. Слишком сильно он воздействовал на меня, слишком точно бил по слабым местам, меня накрывало волнами его мужской энергетики, и я никак не могла найти свою точку опоры.

Мое сознание фиксировало его действия, и все, что я сейчас чувствовала, — глубокие жесткие толчки, огонь внизу живота и его стальные бедра, сжимавшие меня.

Мою душу бросало в холод его стали, а плоть обжигало жаром его похоти. И я, опускаясь на дно, хотела только одного — подчиниться Его доминирующей воле, Его мужской природе.

Сейчас во мне боролись Разум и Инстинкты, Любовь и Ненависть, Бог и Дьявол.

Я чувствовала приближение и его, и свое. Ощущала его горячие ладони на ягодицах. Осязала затылком его взгляд. Вдыхала его запах. Больше он меня не стимулировал и не возбуждал — в этом не было необходимости, в его умелых руках я превращалась в сплошной оголенный нерв. Я была возбуждена до предела от его горячих рук, сжимавших мои ягодицы, от точных движений, от мужского, ставшего родным, запаха — я любила своего Дьявола, и сейчас хотела принять его веру: вслед за ним я неслась вниз в преисподнюю, и от этого моя кровь сворачивалась в густую багровую сыворотку, превращая меня в бомбу замедленного действия, готовую взорваться похотью в любую секунду.

Но душа болела — она кровоточила, как открытая рана. Нет. Мне нельзя было вниз. Иначе я потеряюсь в Нем навсегда, превращусь в ничто. Я сконцентрировала сознание, и из меня выдавило под натиском его толчков сдавленным голосом:

— Мне. Не нужна. Твоя. Похоть.

Я шептала эти слова себе, не ему, и как только они обрели силу, вырвавшись из моего горла, я почувствовала, как меня начало отпускать, в то время как он, продолжал методично вбиваться в меня, даже не подозревая, что творилось у меня внутри — ему были безразличны мои метания.

Внезапно он обхватил мои волосы и, потянув их на себя, бесшумно взорвался ядовитой ртутью, больно сжимая меня бедрами, словно металлическими тисками.

Время остановилось и все, что я чувствовала, — биение сердца, шум в ушах и ноющая горячая боль, которая обжигающими волнами неудовлетворенности пульсировала внизу живота в унисон Его члену. Но я не жаловалась — пусть так, но у меня получилось остаться собой.

Как только он закончил, я почувствовала, что он отпустил волосы и вышел из меня, оставляя влажный след из ртути.

Уткнувшись лицом в подушку, я слышала сквозь шум в ушах, как он встает с кровати, надевает брюки и также молча, не спеша, покидает мою спальню, получив то, за чем пришел.

Я лежала на животе и чувствовала себя так, словно по мне в очередной раз прошелся танк. Но на это я не обращала внимания — душа кровоточила, и меня било крупной дрожью от бессилия, от этой невыносимой больной любви и ненависти к этому мужчине, от безысходности ситуации и от того, что я не могла вырвать Дьявола из сердца.

По бедру стекала ртуть, и я, желая как можно быстрее смыть с себя Его металл, резко развернулась и села на кровати.

Я посмотрела вниз — на остатки моей любимой пижамы, порванные трусики, которыми он вытерся, смятую постель… вспомнила ритмичные жесткие толчки…

Удар сердца…

Еще удар…

Глубокий вдох…

Болевой ком в горле…

И ОБРЫВ — ПРЕДЕЛ! РУБЕЖ! ТОЧКА! НУЛЕВОЙ КИЛОМЕТР!

Меня накрыло мощной волной — мозги отключились, уступая место бесновавшимся внутри меня эмоциям — нет, так продолжаться больше не могло. Мой поступок и слова, застрявшие в горле, были полностью лишены логики, но мне было наплевать — я вскочила, таща за собой простынь, и выбежала в коридор, направляясь к его двери, на ходу заворачиваясь и спотыкаясь о неудобную длинную ткань, чувствуя босыми пятками холодный мрамор. Я ворвалась в его спальню без стука, без предупреждения, как он врывался в меня каждый раз, когда ему это было нужно.

В комнате горел приглушенный свет, и я застала Барретта, выходившего из ванной с маленьким черным полотенцем, обернутом вокруг бедер. Он внимательно смотрел на мою фигурку, обмотанную простыней, но в его взгляде не было даже удивления. Меня било в лихорадке, я сжимала пальцы в кулак, а мои волосы, корни которых все еще болели от его рук, путались в складках ткани. Я шла к нему и говорила — слова сами выскакивали из меня, а голос срывался до хрипоты:

— Неужели тебе нужна женщина без тепла и нежности, которую можно держать на коротком поводке?!!! Неужели тебе нужна игрушка без души и сердца только ради удовлетворения своих потребностей?!!!

Остановившись в нескольких шагах от него, я выдохнула, а он, просканировав меня, спокойно, но жестко ответил:

— Во-первых, сбавь тон. Во-вторых, успокойся и иди спать — ты перевозбуждена после секса.

— И это все, что ты видишь во мне сейчас?! Неудовлетворенную женщину?! — я отрицательно покачала головой. — Нет. Ты знаешь, что я люблю тебя, и продолжаешь превращать мое чувство в элементарную ПОХОТЬ и РАЗВРАТ!!! Либо прими мою любовь, либо отпусти и не мучь меня!!! У тебя нет недостатка в женском внимании!!

Не спеша приблизившись ко мне, он просканировал мое лицо равнодушным взглядом и спокойно произнес:

— Твои чувства — это твои проблемы.

Он сказал это тихо, без эмоций, не желая ни унизить меня, ни обидеть, скорее, желая меня привести в чувство. И это сработало — его спокойный взгляд и голос, ничего не выражающее лицо, подействовали, как холодный душ.

Приходя в себя, я некоторое время изучала эти ртутные глаза, ставшие уже частью моей души, и наконец тихо произнесла:

— Да, ты прав, мои чувства — это мои проблемы.

Опустив глаза, чтобы больше не видеть его, я развернулась и пошла к себе, понимая, что он меня не отпустит, как бы я его не просила. Мои метания ему были безразличны.

Весь дом был погружен в мертвую тишину, и казалось, если прислушаться, то можно услышать ход времени. Я лежала без сна, по щекам текли слезы, и душа по-прежнему кровоточила и болела. Низ живота все еще ныл. Барретт был прав, я была перевозбуждена. Но я была рада, что не поддалась — я отстояла саму себя, свою сущность, свою личность и не растворилась в этом человеке, не растворилась в этой всепоглощающей сексуальной вакханалии. Я не хотела, чтобы моя любовь к этому мужчине превратилась в животный инстинкт, в простую сексуальную похоть, от которой бы я потом стала зависимой, как наркоман от дозы. Я не хотела превращаться в куклу, которую завели и довели до оргазма, не хотела потерять себя в отношениях, где секс — это единственная точка соприкосновения: без души, без тепла, без любви.

Меня мучило лишь одно — откуда это совершенно нелогичное неосознанное интуитивное чувство доверия к нему? Откуда это желание протянуть руку к опасному Хищнику без страха и сожаления? Я не знала ответов на эти вопросы и перестала их искать. Я знала главное: мое чувство — это моя проблема. Больше никаких размышлений и поисков истины, решение принято. МАКТУБ*.

* Мактуб — исламское фаталистическое понятие, литературно переводимое как присловье «так предначертано»