Девять пуль для тени

Глава 14

— Я сохранил все, — сказал Карл Дьюитт. — То есть, конечно, копии всего, что было. Ни одного из служебных документов я не забрал, даже свои собственные заметки и то оставил. Зато сделал ксерокопии всего, что смог найти.

Он рылся в огромной картонной коробке, проглядывая ворох каких-то бумаг, недовольно хмурился, видимо, не находя то, что искал. Коробка красовалась прямо посреди комнаты на полу — такое впечатление, что Дьюитт ждал, когда Тесс постучит в дверь, и заранее подготовился, чтобы не терять времени. Или не Тесс, а кто-то еще. Судя по многочисленным кружкам на ее крышке, хозяин попутно использовал ее вместо кофейного столика, когда коротал вечера, сидя в кресле перед огромным, почти во всю стену, плоским экраном телевизора.

Наконец, отыскав конверт с какими-то фотографиями, он бросил их Тесс. Тесс обрадовалась, но почти сразу же пожалела об этом. Лучше бы она их не видела. Ужаснее снимков, на которых полицейский фотограф запечатлел отрезанную голову бедной Люси Фэншер, были только сделанные двумя днями позже снимки ее обезглавленного тела. Впрочем, на самого Карла это, похоже, не произвело особого впечатления. Что-то рассеянно насвистывая себе под нос, он продолжал ожесточенно рыться в куче бумаг. Казалось, он ничуть не удивился тому, что поздним вечером у него на крыльце появилась совершенно незнакомая женщина и, объявив, что она, мол, частный детектив, принялась уверять, что дело об убийстве Люси Фэншер может быть связано с другим убийством, во Фредерике, случившемся несколькими годами раньше. Если бы у Тесс спросили, как воспринял это известие Дьюитт, она бы сказала, что он был просто счастлив. Можно было подумать, что ее появление пробудило его от спячки, и сейчас он только что не приплясывал от возбуждения.

— А вы знали Люси Фэншер до… — Тесс замялась, силясь найти подходящие слова.

Карл с трудом оторвался от коробки:

— До того, как нашел на мосту ее голову, вы хотите сказать?

— Да.

— Норт-Ист не такой уж маленький, знаете ли. Впрочем, возможно, мне случалось пару раз видеть ее в городе. Что ж, хорошо, коли так.

— Не понимаю… Почему хорошо?

— А вам бы хотелось наткнуться на труп человека, которого вы знали всю свою жизнь? Который жил рядом с вами, дышал, двигался? — Все это было сказано абсолютно ровным, бесстрастным тоном. К этому времени Карл, похоже, отыскал наконец то, что было ему нужно, и вновь уселся в свое продавленное кресло — единственный предмет мебели в этой крохотной гостиной, который подходил ему в прямом и переносном смысле слова. За многие годы, проведенные в этом кресле, оно практически приняло форму его тела и теперь облегало его, словно перчатка. Остальная комната вполне могла бы принадлежать и женщине: сплошные вязаные салфеточки, вазы с цветами и мебель, обитая веселеньким глянцевым ситцем.

— Понимаете, это всегда беспокоило меня, — объяснял он, тыча рукой в картонную коробку, на крышке которой лежал огромный настенный календарь. — У них в доме был календарь. Те дни, когда ее дружок уезжал из города, обведены. Видите?

Он передал календарь Тесс — дешевое издание, сделанное по заказу какой-то местной страховой конторы и украшенное не слишком удачными фотографиями Чесапикского залива. Она пробежалась глазами по датам — последние три дня октября были заключены в кружок.

— Вы сказали, что забрали себе только ксерокопии. Но, насколько я могу судить, это — не копия. Это оригинал. Вам не кажется, что он должен был остаться вместе с остальными материалами по этому делу?

Карл вспыхнул. Кожа его, молочно-белая, как у большинства рыжих, приобрела цвет апельсиновой корки.

— Эту штуку я нашел уже гораздо позже. Похоже, никого она особо не заинтересовала, вот я и забрал ее себе. Иначе ее просто упаковали бы с остальными вещами из того дома, вот и все. А мне показалось, что это может быть важным.

— Но почему?

— Как я уже сказал, тут отмечены дни, в которые ее дружок уезжал из города. — Палец Карла скользнул вниз, и Тесс заметила несколько жирных кружков.

— Но это же ни о чем еще не говорит, — возразила она. — Мало ли что это может означать — кружки и кружки!

— Да, но нам точно известно, что, например, в эти три последние дня октября в городе его не было. Поэтому я и сделал вывод, что так отмечалось, когда он уезжал. Кто-нибудь другой мог бы тоже это заметить — если бы захотел, конечно.

— Вы хотите сказать, что кто-то мог узнать это заранее? Увидеть этот календарь и догадаться? Вы имеете в виду — убийца?

— Что ж, вполне возможно. Только штука в том, что календарь этот не висел на виду, как во многих домах. Я отыскал его в одном из ящиков кухонного стола. Знаете, там, куда большинство людей обычно суют ненужные тряпки и все такое.

— То есть он лежал в таком месте, где не каждый мог его увидеть, так? Тогда как же кто-то мог заранее узнать, что этого молодого человека… Кстати, как его звали?

— Алан Палмер.

— Как кто-то заранее узнал, что Алана Палмера в эти дни не будет в городе?

— Вот то-то и оно! Понимаете, я подумал, что убийца Люси, кто бы он ни был, спрятал календарь, и сделал это нарочно, чтобы никто не заметил этой связи. Но если предположить, что раньше календарь висел на холодильнике — а мне удалось обнаружить на его дверце следы от магнита, которые подтверждают, что это вполне возможно, — то выходит, этот самый календарь красовался на самом виду.

Тесс подвинула календарь поближе к маленькой настольной лампе. Сразу же бросилось в глаза, что бумага, на которой он напечатан, имеет слабый розоватый оттенок. Сверху виднелась едва заметная полоска цвета ржавчины, словно в этом месте его когда-то касался металл.

— Давайте представим себе, что вы водопроводчик или мастер по ремонту телевизоров. Вы ходите по вызовам, все видите, замечаете разные вещи. И вот вы приходите в дом, знакомитесь с хозяйкой, хорошенькой молодой девушкой, незамужней, приятель которой частенько уезжает из города. И потом случайно догадываетесь, что этот календарь может заранее подсказать, когда его не будет. Может, она даже сама говорит вам, что отмечает кружками дни, когда его не бывает дома. Или вы пытаетесь назначить ей свидание, и она отвечает что-то вроде: «Нет, не завтра. Лучше, когда Алан, как обычно, уедет в конце месяца». А если потом, уже после всего этого, снять календарь с холодильника и спрятать его в кухонный стол, вряд ли кто-то сможет об этом догадаться.

— Понятно. А в тот год, когда произошло убийство, Люси вызывала кого-нибудь на дом?

Плечи Карла Дьюитта поникли.

— Мне так и не удалось это выяснить. Но это не значит, что такого не было, верно? Господи, да в округе полно людей, которые ходят из дома в дом, предлагая подсобить по хозяйству. Их нанимают на день-два, расплачиваются наличными, и все довольны.

Мысли Тесс, однако, текли совсем в другом направлении.

Если Люси Фэншер и Тиффани Гантс убил один и тот же человек, тогда перед нами встает вопрос: как ему удалось познакомиться с ними обеими? Как он вышел на них? Случайность? Вряд ли. Стало быть, между этими женщинами существовала какая-то связь, просто мы пока еще не знаем, какая. И потом, их убили совершенно разными способами. Почему?

— Вы говорили, ту девушку во Фредерике застрелили, верно? — спросил Карл. — Так вот, Люси — тоже.

— Да, но тело Тиффани осталось… мм… нетронутым. Люси же после смерти отрезали голову. И к тому же убийца целых два дня где-то прятал ее тело. Между убийствами прошло почти восемнадцать месяцев. Я бы сказала, что с ним что-то произошло за это время.

— Знаете, серийные убийцы часто меняют свои методы — вопреки широко распространенному общественному мнению. И у них нет привычки оставлять какие-то следы или дразнить копов, словно предлагая остановить их, прежде чем произойдет следующее убийство.

— А при чем тут серийные убийцы? Речь идет одвухубийствах, и нам пока даже не удалось доказать, что они как-то связаны между собой. Это просто моя теория, довольно шаткая, и она нуждается в подтверждении.

— Серийный убийца вовсе не тот, кто убивает людей дюжинами, — покачал головой Карл Дьюитт. — Если покопаться в старых делах, можно заметить, что серийными убийства считаются обычно, когда их больше трех. Но иногда и двух тоже достаточно. Вполне возможно, что мы с вами столкнулись с этим типом, так сказать, в самом начале его карьеры.

— Прошу вас, не надо употреблять этот термин — все-таки речь идет об убийстве. Убивать — это не профессия. Если, конечно, мы говорим не о палаче.

Карл откинулся на спинку кресла, устраиваясь поудобнее, и Тесс снова невольно отметила про себя, как оно, словно живое, угодливо распласталось под ним, чтобы хозяину было удобнее.

— Этовампришло в голову, что между этими убийствами существует связь. Так чего вы боитесь — дать волю собственной интуиции? Прошло уже больше трех лет, как я ушел в отставку. Теперь я не коп. Но все эти годы я продолжал надеяться, что распутаю это дело.

— Но меня наняли совсем не для этого, понимаете? Как раз напротив — я ищу подтверждение тому, что полицейские, не слишком хорошо знакомые с расследованием насильственных преступлений, в таких случаях совершают типичные ошибки… — Тесс поспешно прикусила язык, слишком поздно сообразив, что допустила бестактность. Фактически то, что она только что сказала, звучало примерно так: «Меня прислали сюда, поскольку вы с вашими коллегами сели в лужу!» Но Карл только молча кивнул, давая понять, что слушает. — Моих клиентов интересуют дела, связанные исключительно с так называемыми случаями бытового насилия. Убийства, совершенные каким-то психопатом, их не касаются. Так что эти два случая фактически не имеют ни малейшего отношения к тому, за что мне платят.

— Ну не знаю… — покачал головой Карл, и это движение было как вспышка света в темной комнате. Рыжеволосая голова его была острижена так ровно, что здорово смахивала на апельсин. Да и весь он, с этим огненным нимбом вокруг головы и россыпью веснушек на лице вдруг напомнил ей пресловутый «Джек-фонарь», и мысли ее, естественно, тут же вернулись к Люси Фэншер. Снимки, которые Дьюитт первым делом достал из своей коробки, все еще лежали на самом виду — на шатком столике, украшенном кокетливой кружевной салфеточкой. Тесс украдкой отодвинула их подальше.

— В конце концов, в обоих этих преступлениях жертвами стали женщины, — продолжал Карл. — Вы говорили, первой вашей мыслью было, что и тут, и там замешана ревность. Словно какой-то безумец, увидев молодых людей вместе, потерял голову и решил разрушить их счастье. А вам удалось выяснить, что сталось с приятелем той, другой девушки?

Тесс устало покачала головой.

— Нет. Как говорит ее семья, он уехал куда-то, покинул штат. И сердце его было разбито, поскольку по закону он не мог оформить на себя опекунство над дочерью своей покойной подруги. Так что он решил просто исчезнуть из их жизни.

— Думаю, вам уже, должно быть, известно, что Алан Палмер до сих пор в больнице — прикован к аппарату искусственного дыхания. Работник социальной службы из больницы звонил мне и сказал, что, не исключено, он останется там до конца своих дней.

— Журналистка из местной газеты была уверена, что у него нечто вроде нервного расстройства — кроме нескольких переломов, конечно.

— Эта ваша журналистка из местной газеты, — презрительно фыркнул Дьюитт, — ни хрена не знает! Решила, небось, что у всех в таких случаях бывает нервное расстройство. А все потому, что у самой крыша на одном гвозде!

Вспомнив Марго Дункан, Тесс была вынуждена молча признать, что Дьюитт, возможно, недалек от истины.

— Предположим, что вы правы. Допустим, этот тип хотел уничтожить парня так же сильно, как убить девушку. Может, даже сильнее. И именно поэтому ему приходится, так сказать, поднять ставки. Для первого парня это, конечно, был страшный удар, но он сохранил и жизнь, и рассудок. А вот Алан Палмер, можно сказать, почти мертв. Держу пари, что этот ублюдок даже выпил для храбрости, прежде чем пойти на дело. И вот вам результат: две девушки убиты, двое молодых людей практически уничтожены. Разве это не случай бытовой жестокости, а?

— Вы все время говорите «он». Это, случайно, не дискриминация по половому признаку? Или вы заранее уверены, что серийный убийца — допуская, что мы с вами говорим о серийном убийце, — может быть только мужчиной?

— Не порите чушь! — вспыхнул Карл Дьюитт, помахав пальцем у нее перед носом, и сморщился, словно учуяв отвратительный запах. — Как будто у нас нет женщин — серийных убийц! Да сколько угодно! Просто мне кажется, что тут орудовал мужчина. Это ревность того рода, которую способен испытывать только мужчина, понимаете? Поверьте, мне горько и обидно говорить такое, но когда видишь парня под ручку с красивой девчонкой, вдруг что-то такое мерзкое в душе подымается… Хочется грохнуть кулаком по столу и заорать: «Как ему удалось заполучить такую красотку?» А потом: «Эх, вот бы мне такую…». — Алан Палмер был симпатичный парень, но в общем-то ничего особенного. Любой, кто видел его рядом с такой хорошенькой штучкой, как Люси, задал бы себе вопрос, каким образом ему удалось подцепить ее. А как насчет того, вашего парня?

Тесс на мгновение опешила. Почему-то она решила, что Дьюитт говорит о Кроу. Даже сообразив, кого на самом деле имеет в виду бывший полицейский, она еще долго чувствовала себя не в своей тарелке.

— Честно говоря, не имею ни малейшего представления, как выглядел Эрик Шиверс. Однако Тиффани была очень хорошенькая — хрупкая, тоненькая, немного похожа на эльфа. Даже трудно представить себе, что такая фея могла появиться на свет в этом пресном семействе.

— А чем занимался этот ее приятель?

— Он коммивояжер — торговал запчастями для фотокамер. Или видеокамер, точно не знаю. В общем, что-то связанное с фотографией.

— Хмм… — Карл Дьюитт задумчиво поскреб подбородок. — Непонятно, каким образом эти двое могли пересечься, учитывая, что один торговал запчастями для фото- или видеокамер, а другой шарил по антикварным лавкам и распродажам в поисках антиквариата. А где он был в ту ночь, когда ее убили?

— В Спартине, в Виргинии. Небольшой студенческий городок неподалеку от Шенандоа.

— То есть в городе его не было. В точности, как Алана.

Карл, кряхтя, вылез из кресла. Это удалось ему с некоторым трудом — такое впечатление, что старое кресло не хотело выпускать его из своих объятий.

— Поехали. — Судя по выражению лица, он был страшно доволен собой.

— Как это — поехали?! Послушайте, уже девять часов. И единственное место, куда я сегодня поеду, это домой, в Балтимор. Это был самый утомительный и дурацкий день в моей жизни за много лет. Теперь я мечтаю только о том, чтобы очутиться в своей постели, со своими собаками и своим парнем.

На лице у Карла появилось разочарование.

— Слушайте, я вовсе не имел в виду… А вы что подумали? Неужели не помните? «Поехали!»

— Куда? В Спартину? Прямо сейчас? Среди ночи?

— Да нет, вы действительно не поняли. Это же лейтмотив фильма «Дикая Банда», там еще играет Уильям Холден, который всегда говорит: «Ну, поехали!»

Тесс уже совсем было собралась возмутиться, но тут голос его дрогнул, словно она ненароком нанесла ему обиду, и Тесс осеклась.

— Обязательно посмотрите, обязательно! Один из величайших фильмов за всю историю кино. У меня он и на кассете, и на DVD есть.

Он жестом указал на полки вроде книжных, которые просто ломились от видеокассет. Книги там тоже были, но по количеству им было далеко до кассет.

— Стало быть, никуда ехать не надо?

— Да нет, думаю, проехаться в Спартину не помешало бы. Этот ваш парень частенько мотался туда, так ведь?

— По меньшей мере раз в месяц.

— Вот и Алану приходилось довольно регулярно ездить на побережье, бывать на тамошних аукционах. Ладно, предположим, есть один бармен, работает… Не важно где. Парень приезжает туда, пропускает пару кружек пива, а потом вытаскивает фотографию своей девушки. Вот, говорит, какая хорошенькая. Просто красавица. Скоро, мол, женюсь на этой цыпочке. Соскучился — ужас как! Ни минуты без нее не могу, вот и таскаю повсюду с собой ее фотографию. А может, бармен тут и ни при чем. Может, он вытаскивает ее фотографию, разговорившись с таким же перекати-поле, как и он сам, с парнем, у которого нет девушки, с таким, кого никто не ждет дома.

— Довольно безумная теория.

Она снова подметила вспышку гнева в его льдисто-голубых глазах — единственное, что говорило о его взрывчатом, как у большинства рыжих, характере.

— Как раз ничего безумного в этом нет. Может, слегка притянуто за уши, но я просто размышляю вслух, прикидываю, как это могло быть. Между прочим, это ведь вы явились ко мне, вы еще не забыли? А раз так, слушайте, что я говорю. Мне известно все о том, как умерла Люси Фэншер. Мне вообще известно о ней все. Дата ее рождения и марка любимых духов. Я знаю, что она обожала цвет, который называлапервинкль— барвинок, хотя любой другой назвал бы его просто бледно-голубым. Мне известно, что в День труда она отложила сотню долларов на подвенечное платье с вуалью. А пожениться они собирались на Рождество. Мне известно, какая была погода в ночь, когда ее убили, — холодная и чертовски промозглая. Мне известно, какая высота прилива была в ту ночь и что месяц тогда только народился.

— Я…

Но Дьюитта уже несло — остановить его теперь можно было с таким же успехом, что и разогнавшийся поезд.

— Думаете, тому всезнайке, которого прислали из полиции штата руководить расследованием этого дела, известно о нем больше, чем мне? Ха! Держу пари, он и половины не знает! Да что там половины — четверти! Десятой части! Не знаю, есть ли какая-то связь между убийством Люси и смертью той бедняжки из Фредерика, но если она существует, то найду еея. Никто кроме меня не сможет вам тут помочь, если, конечно, вам действительно нужна помощь. И если вы на самом деле понимаете, на что вам удалось наткнуться.

Фотографии Люси Фэншер так и лежали в ряд на столике. Обычные черно-белые снимки с места преступления, которые Тесс всегда старалась поскорее пролистать даже в те времена, когда заставляла себя корпеть над книгами по криминологии и расследованию преступлений. Смерть всегда выглядит отталкивающе. В этом и заключается ее сила. Люди почему-то выглядят глупо, когда в них угасает последняя искорка жизни.

— Если вы согласитесь приехать завтра в Балтимор, мы сможем съездить в Спартину вдвоем.

Карл кивком головы указал на рассыпанные фото:

— Вижу, она вас все-таки зацепила, так?

Тесс уже открыла рот, чтобы возразить, но потом сдалась.

— Кто же останется равнодушным, когда речь идет о такой девушке?

Он проснулся на обочине дороги и в первую минуту оцепенел от ужаса, не понимая, где он и как сюда попал. Собственно говоря, он даже не сразу вспомнил, кто он такой. Прошло какое-то время, прежде чем он наконец пришел в себя. Под щекой лежала знакомая и любимая подушка из лоскутков, несмотря на многочисленные стирки до сих пор хранившая аромат его детства, его родного дома.

Итак, он лежит в кузове своего фургона, припаркованного у обочины шоссе № 5 в южной части Мэриленда. В кузове, естественно, окон нет, но солнечный луч, отражаясь от ветрового стекла, крохотными шаловливыми зайчиками пробирается и сюда. Вчера, когда он закончил, было уже совсем темно, и он устал так, что ломило все кости. Это тяжелая работа — то, чем ему приходится заниматься, она требует много сил. Нанимавшие его люди понимали это далеко не всегда. Конечно, они догадывались, сколько тут предстоит хлопот, какой точности и аккуратности это потребует. Но им и в голову не приходило подумать о том, сколько физических сил отнимает эта работа, как много приходится трудиться вручную. Совершенно вымотанный, он остановил машину и провалился в свой обычный сон без сновидений.

Вчера вечером в Сент-Мерис-сити он здорово струхнул. Ему вдруг померещилось знакомое лицо. Лицо женщины, которую некогда знал… Все внутри его оборвалось, когда он почувствовал на себе ее тяжелый, немигающий взгляд. К счастью, у него уже не было бороды, а волосы, отросшие до своей обычной длины, он теперь гладко зачесывал назад. Но если стоять рядом, сходство все равно бросалось в глаза. Правда, люди обычно не замечают того, чего не ожидают увидеть, и уж, конечно, никто не мог ожидать увидеть его. Тем не менее неприятный осадок остался.

Вот поэтому-то он и старается всегда держать все под контролем. Естественно, это была не та жизнь, о которой он когда-то мечтал. Он давно уже хотел осесть где-нибудь навсегда, пустить корни.

Вздохнув, он скатал свой спальник, кинул подушку на сиденье рядом с водительским и двинулся на север, щурясь от солнца. Оно стояло уже высоко и палило так, что слезились глаза. Он не узнавал его — это было не то солнце, под лучами которого он рос. Это солнце было злобным, раздражительным, словно человек, которого замучил фурункул, — оно нехотя вставало над горизонтом, а потом вдруг пулей взлетало в зенит, будто ему не терпелось поскорее закончить слишком долго тянувшийся день. Как-то раз он спросил у матери, заметила ли она, скольких разных красок и оттенков лишилась, переехав в здешние края, какие здесь размытые, неясные тени, словно солнце выпило их. Однако мать только посмотрела на него, как делала это в последнее время — любовно, но явно ничего не понимая, и он махнул рукой. Да, любить вовсе не значит понимать.

Поглядывая на огненный шар солнца, висевший справа от кабины, он молча следил, как оно катится вниз, к горизонту, как цвет неба меняется с пурпурного на темно-желтый, и вдруг отчетливо понял, что они в одной лодке — он и солнце. Оба они изгнанники, несчастные и никому не нужные на этом свете. Да, Земля по-прежнему вращается вокруг Солнца, но мир, похоже, предпочел благополучно забыть об этом. И не вспоминает, даже когда солнечные лучи, пробиваясь сквозь становящиеся все тоньше слои атмосферы, беззвучно отмечают огненным пальцем новые жертвы.

Да, все это так. Только у него есть идея, как остановить колесо своей жизни. А солнце… Что ж, каждый за себя.