Дилемма выжившего

11

Надо было остаться

со мной

Ехать по новому адресу отца было долго — полтора часа на двух маршрутках и троллейбусе. Шагая по незнакомому спальнику, Стас удивлялся: неужели отец так сильно их с матушкой не переносил, что забрался аж сюда, на другой конец города? Может, если бы не денежная работа на серьезном предприятии, он сменил бы не только район, но и город, и, возможно, страну?

А райончик был приятный. Не застроенный пестрыми многоэтажками муравейник — больше девяти этажей Стас за свою прогулку не насчитал, — но и не лабиринт обшарпанных хрущевок. Пастельные фасады домов еще дышали свежей краской, у парадных было чисто и ухоженно — ни тебе окурков с плевками вперемешку, ни сорванных объявлений. Между домами располагались новехонькие, словно недавно прошли выборы, детские площадки с резиновой плиткой, ухоженные клумбы и бюветы, обособленные зоны для собачников и их питомцев.

К одной из таких зон, не без помощи скачанного навигатора, Стас пришел на встречу с отцом. Тот заметил Стаса первым — и поднялся с лавки, как-то неловко махнул рукой. Смешной коричневый мопс, возившийся на другом конце площадки с мячиком, подпрыгнул на месте и побежал к хозяину.

— Отбой, Брауни, — громко сказал отец мопсу. — Мы еще не уходим.

Умный Брауни посеменил обратно к мячику, слегка похрюкивая. Стас как-то по-детски обрадовался мопсу — к собакам он относился равнодушно, но мопсы напоминали ему толстых котов, чуть менее ленивых, гораздо более дружелюбных.

— Классный пес, — сказал он отцу, закрывая за собой калитку с натянутой сеткой-рабицей.

— Ему два года. Долго добирался?

— Полтора часа.

Отец сел, Стас сел на лавку рядом — но не слишком близко, как сел бы, например, с матушкой. Хотел бы, но не решился. Все-таки отца он не видел уже давно. В этом мужчине знакомого — скулы, светлые глаза, линия роста волос над невысоким лбом — было столько же, сколько и незнакомого: аккуратная борода, новые коронки взамен рассыпающихся зубов, не менее двадцати килограммов веса, равномерно распределившихся по рельефам и мускулам, натянувшим футболку с надписью F#CK STRESS BENCH PRESS.

Если матушка всеми силами держалась за прошлое, отец смело двигался в будущее. И ему к лицу был его новый облик, его мопс и этот кукольный райончик. Ему к лицу была жизнь без них. Стас, обычно безразличный к тому, что на нем, вдруг почувствовал себя жалким и смешным в своих классических штанах и запыленных коричневых ботинках.

— Ну что? — спросил отец, видя, что сын не торопится выкладывать, зачем ему понадобилась эта встреча. Он криво ухмыльнулся: смущение в нем постепенно исчезало. — Что случилось? Мамка из дома выгнала?

— Нет, — удивился такому предположению Стас. — Просто хотел… увидеться. Узнать, как твои дела.

Отец напрягся.

— Если насчет алиментов, то мы с твоей мамой сразу договорились: до восемнадцати лет — и до свидания. Я оставил вам квартиру и ушел практически в одних штанах…

— Меня не мама к тебя послала, — повысил голос Стас, непроизвольно сжимая руки в кулаки — прямо как это делал Даня. — Я же сказал, что просто хотел увидеться!

— Ладно, ладно… — примирительно поднял руки отец. — Слушай, прости. Для меня это просто очень неожиданно. Во всем вижу подвох. Мы с твоей мамой нехорошо расстались.

Нехорошо. Крики за стенами, хлопающие двери, стучащие по батареям соседи. Хрипящая Хвосточка на сложенном втрое свитере. Коньячное матушкино дыхание, ее рыдания в трубку тете Лиде и шипящее «Теперь ты — главный мужчина в этом доме»…

— Куда ты в итоге поступил? — спросил отец.

— Физмат.

— Уж не туда ли, где Лидка в деканате трудится?

Стас кивнул. Отец цокнул языком. Немного помолчали.

— Слушай, Стас, а это точно то, чего ты хотел? Я вижу, кого она из тебя лепит. Подкаблучника. Со мной не вышло, выскользнул в последний момент. Так она за тебя принялась. Одежда эта, как у первоклассника на линейке, ей-богу. Тебе шестнадцать, пацан. Тебе время ходить в эир-подсах и носить уродливые кроссы.

— Мне почти восемнадцать, — поправил Стас со скребущейся в груди досадой. — День рождения в декабре. И не переживай, дарить ничего не нужно.

Отец горько ухмыльнулся, понимая, что шпилька заслуженная.

— Бежать тебе от нее надо. Я не думал, что она так свихнется после той переправы. Не могла определиться, какого сына хочет — тимуровца или принцессу на горошине. Меня отодвинула на дальний план. Я пытался бороться за тебя, правда. Держать подальше от этих обнаглевших соседок. Спортивные секции, детский психолог — вот что тебе надо было. Но — помешала, не позволила. Надо было при разводе тебе со мной оставаться.

Матушка, хрупенькая и жалкая в ее старом малиновом халате, стояла посреди гостиной. На Стаса нацелились заплаканные глаза.

— С кем хочешь остаться, сыночек? — спрашивала она. Ее голос дрожал от злости, но она упрямо имитировала материнскую нежность, даже не представляя, насколько это было жутко. — Со мной или с этой тварью? Предашь меня тоже, Стасик? Оставишь свою мамочку одну?

Ее подсказок оказалось более чем достаточно, чтобы Стас понял, какой ответ будет правильным. Отец после Реки отстранился, и Стас, соответственно, не тянулся к нему, как раньше. С матушкой все было сложнее: лишь только почувствовав слабину, она набрасывалась на Стаса, как цунами на прибрежный городок, оккупируя его волю, обездвиживая его, отрезая от всего остального мира еще решительнее, чем он делал это сам.

Стасик не был уверен, что — если покопаться хорошенько в этом вопросе — вообще хочет жить с кем-то из своих родителей. Но он был еще ребенком и возможности тоже «развестись» с ними не имел. Предоставленный ему выбор не учитывал его интересов. А что до родительских… Если за состояние отца, ушедшего из семьи, можно было не переживать, то матушка, лишившись и мужа, и сына заодно, точно сошла бы с ума. Стасик боялся оставить ее одну в этой большой разваливающейся квартире, наедине со старыми мисками Хвосточки, ненавистью и алкоголем. А еще Стас боялся стать для нее предателем и такой же тварью, как отец.

— Я не думал, что ты будешь мне рад, — признался Стас. — Мне казалось, ты просто устал от нас и хочешь уйти.

— Я устал и хотел уйти… Брауни, фу! — Мопс встрепенулся и прекратил попытки извалять в песке черного шпица. «Спасибо!» — крикнула его хозяйка. Отец повернулся к Стасу. — В общем, я не мог больше оставаться там. Но я бы тебя забрал, если бы ты хоть знак подал, что хочешь этого. Тогда и Лера была не против.

— Лера? — эхом откликнулся Стас.

— Э… — Отец нахмурился. — Жена моя.

Бегающие по площадке собачки и их хозяева превратились в размытые пятна. Уши словно залило водой. Мир накренился, но Стас успел вцепиться в край лавки и, наверное, только поэтому не улетел кубарем вперед.

— Она что, тебе не сказала? — Голос отца звучал через толщу воды пораженно. — У меня новая семья уже десять лет. Жена Валерия, близнецы Элина и Платон. Первоклашки.

— Нет. Она мне об этом не сказала.

— Стерва, — сквозь сцепленные зубы выругался отец, и Стас невольно подумал: хорошо, что он не жил с ним. — Вот сука! Прости, Стас. Но какая же тварь твоя мать, просто невообразимая. Подумать только, скрывать такое…

— Ты тоже мне об этом не рассказал, — справедливо заметил Стас, немного придя в себя, — но пальцев, вцепившихся в лавку, не разжал. — Ты мне вообще ни разу не звонил за эти годы. Даже встретиться не пытался.

Отец сокрушенно покачал головой. Конечно, ему было неприятно слышать это, а еще более неприятно — что возразить на это, в общем-то, и нечего. Но почему бы не попытаться?

— Я платил алименты. Я понимаю, что этого недостаточно… С другой стороны, ты бы знал, что´ твоя мать устраивала Лере! Она достала где-то ее номер, писала оскорбления, караулила у работы. Преследовала ее и проклинала за то, что, мол, увела меня из семьи. — Перед словом «семья» отец сделал маленькую паузу, и оно прозвучало иронично. — Перед соседями позорила. Зеленкой облила. Знаешь, сколько раз я полицию вызывал и сколько раз выслушивал «вот случится что-то серьезное — зовите»? А знаешь, сколько ночей не спал, пока Лера плакала, срывалась, сама уговаривала меня к вам вернуться… Постепенно твоя мать успокоилась. А потом Лера забеременела, и я подумал… лучше не будить лихо, пока оно тихо. Ну и тебя не дергать, соответственно.

Стас нервно сглотнул. Его матушка была монстром. Но почему он не чувствовал никакого сострадания к ее жертвам?

— А эта Лера… она разве не увела тебя из семьи?

Пускай на стороне отца остаются рассудительность и здравый смысл. На стороне матушки, сломанной, невыносимой и неадекватной, будет хотя бы Стас.

— Лера… — начал отец медленно, не понимая, почему Стас вдруг вступился за монстра. — Лера появилась в моей жизни как раз вовремя, когда с твоей мамой начался разлад.

— Ты сказал, что у тебя новая семья уже десять лет, — напомнил Стас, наконец отпуская лавку и глядя ему в глаза. — Но развелись вы с мамой восемь лет назад.

Отец сложил руки на груди, закрывая мощными локтями часть надписи на футболке. Теперь было видно только F*CK.

— Слушай, ты меня что, пристыдить приехал? — перешел в атаку он. — На мамочку свою посмотри сначала. Сам с такой бы остался? Дышать пылью там с вами, терпеть смешки соседок, наблюдать, что с тобой делает эта истеричка неадекватная? Я всегда ей говорил, что она педика из тебя вырастит. Не похоже, что у тебя когда-либо была девушка, но скажи, ты же хоть не из этих? Не из гамадрилов?

— Нет, — сказал Стас, еле сдерживая смех: браво, прекрасная смена темы. — Я не из гамадрилов. Homo sapiens, пап.

«Пап» вышло каким-то чужим, неубедительным. Но Стас должен был попробовать.

— Ну и слава богу, — фыркнул отец. — Может, возьмешься еще за ум да за штангу, настоящим мужиком станешь.

Стас не к месту вспомнил свою реакцию, когда Даша поцеловала его. Испуг, оцепенение, стыд. Настоящий мужик, наверное, не растерялся бы, а перехватил инициативу и засосал бы ее как следует. Может быть, еще и потрогал бы за грудь.

Но Стас ни о чем таком не думал. Подобных желаний у него не возникало ни в отношении Даши, ни в отношении любой другой девушки — или, если на то пошло, парня. Возможно, он просто не был создан для всего этого. Возможно, отсутствие влечения было лишь следствием того, что Стас не чувствовал себя живым на гораздо более глубоком уровне.

И что-то подсказывало, что с кукольного райончика он сегодня вернется еще мертвее, чем обычно.

Отец свистнул. Умница Брауни подбежал к лавке и с интересом понюхал Стасову ногу.

— Можно его погладить? — спросил тот. Отец махнул, мол, валяй. Стас почесал мопса между ушек, как кота, но Брауни такая ласка пришлась по душе, и он радостно завилял маленьким, скрученным, как у поросенка, хвостом.

— Давай начистоту, Стас, — вздохнул отец. — Ты для чего приехал?

— Узнать, как у тебя дела. И спросить про зайца, которого ты мне когда-то принес в больницу. — Уже было все равно, что отец о нем подумает. — Почему именно розовый заяц?

— Дела у меня нормально, блин. — Отец раздраженно дернул плечами. — А игрушка эта… китайский мусор. Мама твоя мне его сунула, чтоб типа в палату к тебе зашел не с пустыми руками. — Он набрал полную грудь воздуха и решительно посмотрел на Стаса. — Слушай, может, это было лишним, а? Ну, приезжать сюда. Ты только себе настроение испортил. И мне. И заяц этот тебе дался, конечно…

Стас пожал плечами. То, что отец назвал «испорченным настроением», ему ощущалось несколько иначе. Это было похоже на потерю опоры: когда, тяжело пробираясь сквозь толщу воды по вроде бы мелководью, под следующим своим шагом вдруг обнаруживаешь ничто.

Он никогда не ходил со Стасом в луна-парк на выходных, не передавал подарки на день рождения и Новый год, не звонил, чтоб узнать, как дела в школе. Он делал для него ровно столько, сколько нужно было, чтоб не давать матушке повода затаскать себя по судам за неуплату алиментов.

Отца не было в его жизни уже очень давно. Но почему тогда все эти годы Стас все равно считал, что он у него есть? И почему убеждаться в обратном было так больно?

Он очнулся, только когда отец начал тыкать ему в руки несколько сложенных одна в другую пятисоток.

— Возьми, — сказал он. — Считай все-таки подарком на день рождения. Купи себе джинсы хотя бы. Но не думай, что это будет повторяться, я серьезно. Я исправно плачу алименты все эти годы и вообще оставил вам с матерью квартиру…

Стас шокированно взял деньги, встал и молча пошел к выходу с площадки.

— Пока! — крикнул отец вслед. Теперь в его голосе слышалось явное облегчение. Он откупился от своего странного сынка несколькими купюрами и теперь может дальше наслаждаться своим новым райончиком, новыми трюками, выученными талантливым Брауни, и новой семьей.

Когда появляется новая семья, что происходит со старой? Старая любовь превращается в ненависть, старая привязанность — в безразличие. Души отравляет понимание, что потеряно время. Общие воспоминания, общие привычки — все утилизируется, чтобы расчистить дорогу новому. А как быть с детьми, родившимися в старой семье? Нужно ли их тоже как-то утилизировать? Потому что у Элины и Платона, у новых детей отца, есть он сам, папочка — бородатый великан, папочка-защитник, который их любит. Для них он завел забавного мопса Брауни, с которым они могут играть каждый вечер, для них купил квартиру в пастельном районе с безопасными детскими площадками, с подъездами, не изрисованными граффити, с озером и лесом неподалеку. Потому что новые дети отца были его чистовиком и надеждой.

А Стас… А Стасу и матушке — да, он оставил квартиру. И планировал платить алименты до восемнадцати лет. Этого должно было быть достаточно.

Стас шел прочь, и хотелось ему только одного — чтобы стеклянный купол между ним и миром уплотнился настолько, чтоб этого мира не стало и Стас не мог больше видеть, насколько он в нем жалкий, одинокий и никому не нужный.

В кармане завибрировало, и он дернулся к телефону, глупо надеясь, что это отец. Но звонил Даня.

— Привет. Ты где? Уже не в универе же?

— Нет. У меня две пары сегодня.

— Шел через парк к метро, как всегда?

— Нет, мне в другую сторону нужно было… А что?

— Я нашел еще одного зайца в парке, — сказал Даня. — И если мне не соврали, то его подбросила женщина. У тебя есть враги-женщины?

— Нет… — Стас остановился посреди аккуратно вымощенной дорожки. Позади него раздраженно цокнули, а в следующую секунду миниатюрная девушка с комически огромной желтой коляской объехала его и устремилась дальше по маршруту. — Там было что-то внутри? — спросил он.

— Да, записка… — Даня замялся. — Отдам тебе ее при встрече.

— Прочитай мне, что там, — попросил Стас.

— Я не думаю, что это хорошая…

— Пожалуйста.

— «Ты уверен, что не зря переводишь кислород?» — процитировал Даня. Стас оценил, что он сделал это без выражения, чтобы лишить фразу эмоциональной окраски. Даня беспокоился, что иначе это может его испугать.

— Спасибо, — сказал Стас, чувствуя, как потеплело в груди от этого крошечного проявления заботы. — До завтра.

Зловещий вопрос не застал его врасплох и совсем не испугал. Потому что он и так думал об этом каждый день. И если бы Капюшонник, как называл его маньяка Даня, или Капюшонница — если это и правда женщина — оказалась перед ним и задала этот вопрос ему лично, Стас ответил бы сразу, не раздумывая и не отводя взгляда.

«Не уверен».

Привычка часами лежать на полу у Стаса появилась в тринадцать. Часто он засыпал прямо так, под вибрации музыки этажом ниже, под раздраженный топот отца семейства сверху, под собачий лай за стенами.

Матрас, даром что ортопедический, был для него слишком мягким. Когда Стас засыпал, ему казалось, что он медленно тонет в нем, погружается, как в воду. И за миг до того, как вода попадет ему в ноздри, он просыпался от собственного панического брыканья. Однажды добрыкался до сломанного о железное изножье мизинца. С тех пор доверие к кровати было утрачено.

Пол же Стаса никогда не подводил. Осенью матушка вытаскивала из чулана старый ковер («Персидский, он еще у моего прапрадеда-помещика в гостиной лежал!») и стелила в комнате Стаса, чтоб он не мерз, а весной они вместе выбивали из геометричных маков пыль на заднем дворе.

— Если тебе кровать не нужна, то я продам ее, — шутила матушка. Черта с два она избавилась бы от этой отличной, крепкой кровати, которую ее отец собрал еще в восьмидесятых.

Стас зашел в комнату и закрыл дверь на разболтавшуюся от периодических матушкиных атак щеколду. Швырнул рюкзак к шкафу. Дверца была приоткрыта, оттуда чудом не вываливались три розовых зайца и пакет, куда Стас складывал свеженьких, изувеченных. Завтра Даня отдаст еще одного, и компания станет плотнее.

Его маленькое расследование зашло в тупик. Он искал в розовых зайцах символизм, надеясь понять мотив того, кто десять лет спустя начал снабжать его новыми. Заяц Сандры Ванны символизировал страх, что подобное может произойти с ее собственными внуками. Заяц безымянной цветочной девушки — приятное сочувствие с безопасного расстояния, не требующее личного участия. После разговора с отцом Стас выяснил, что его заяц был символом равнодушия, за которое испытываешь неловкость — но ничего не можешь с этим поделать.

Стас лег на пол и раскинул руки ладонями кверху. Потолок поприветствовал его знакомыми трещинами и потеками. Люстра с этого ракурса напоминала бесформенное многоглазое чудовище. Стас закрыл глаза, представляя, что персидские маки под ним оживают и сначала аккуратно, а потом все настойчивее тыкаются лепестками в кожу рук, пытаясь пробить ее. Это было бы прекрасно, если бы в его раскрытых ладонях жили цветы. Если бы он весь стал огромной цветочной клумбой!

«В чем смысл твоей жизни?»

«Я огромная цветочная клумба».

«Думаешь, оно стоило того?»

«Возможно. Людям нравятся цветы».

«Ты уверен, что не зря переводишь кислород?»

«Гораздо меньше, чем когда был человеком. И даже немного выделяю».

Удивительно. Стасу — цветочной клумбе, в отличие от Стаса-человека, было что сказать в свою защиту. И пока он, прячась в безопасной тьме по ту сторону век, придумывал другие веские аргументы от лица этой новой личности, слезы продолжали катиться из его глаз по совершенно банальной, земной и человеческой причине.

Папа совсем его не любил.