Дилемма выжившего

16

Проблемы не только у пацанов

— Видишь, все не так сложно, — сказал Даня, когда Юля вывела из уравнения теплового баланса изначальную температуру чая, в который бросили кубик льда. Отложив ручку, сестра крепко зажмурилась и потерла виски. — Опять болит?

Вместо ответа Юлька прижала к глазам пальцы и уткнулась лбом в тетрадку. Сделала она это с такой привычной обреченностью, что у Дани заныло сердце. Она научилась терпеть. Она уже знала: никто не придет на помощь.

Даня считал, что Юлькины головные боли того же происхождения, что и его, к счастью, оставшиеся в прошлом. Когда целыми днями только и делаешь, что решаешь задачки и зубришь факты, запоминаешь новые слова и разучиваешь новые ноты, боль становится частой твоей компаньонкой, напоминая о себе с утра и ни на шаг не отступая до самой ночи. Для мамули его жалобы на боль никогда не были поводом задуматься о ее причинах. Она раздраженно отмахивалась, иногда с призывом не отлынивать, иногда — с бесполезным цитрамоном. С Юлей, Даня был уверен, все обстояло так же. И вряд ли мамуля готова была пересмотреть свой подход.

Поэтому он пришел с этой проблемой к папе.

— У Юльки голова болит постоянно. Отведи ее к неврологу.

— Голова болит?

Папа рассеянно оторвался от ноутбука. Похоже, Даня пришел не вовремя и оторвал его от чего-то важного. Возможно, он как раз сочинял письмо для какого-то очередного важного коллеги из Оксфорда, куда вскоре сам собирался отправиться с лекцией по теории игр.

— Так она притворяется, капризничает, чтобы не заниматься. Как ты притворялся в детстве.

— Я не притворялся, — возмущенно сказал Даня, но тут же взял себя в руки. Если он хочет чего-то добиться для Юльки, лучше смирить собственные обиды. — В любом случае, с Юлей стоит перестраховаться и сводить ее к врачу. Она не может учиться, когда ей постоянно больно.

— Твоя мать хорошо о ней заботится, — сказал папа и начал печатать, пытаясь показать Дане, что разговор окончен.

— И почему ты так в этом уверен? — повысил голос Даня.

Папа раздраженно поправил очки.

— Что ты пытаешься сказать?

— Может, у вас с мамой фишка такая — лечить нас только от того, что вам удобно?

— Что?

— Вы закрыли меня в рехабе на год. Я прошел курс для наркоманов со стажем, хотя пробовал всего три раза.

Первый — потому что Шприц уболтал, второй — уже сам, из интереса. Третий — чтоб чуть успокоиться перед походом в клуб с пластинками кислоты для празднующих студентов.

— Нашел чем гордиться, — процедил сквозь зубы папа. — Это хотя бы стало тебе уроком.

— А какой урок вы пытаетесь преподать Юльке, игнорируя ее головные боли? Да просто сводите ее к врачу. Если она притворяется, это станет ясно. А если нет — возможно, вы спасете ее от проблем посерьезнее.

Ну же, папа. Хоть немного родительского инстинкта, хотя бы для Юли.

Он смотрел на Даню раздраженно, с недоверием. Как на собственного студента, лепящего дурацкие отмазки, чтоб объяснить свою неподготовленность к экзамену. Настойчивость сына, все эти недели сидевшего тише воды ниже травы, выглядела подозрительно. Но очевидной выгоды для Дани в обследовании Юли у невролога не было, поэтому, не найдя ее и не вскрыв никакого подлого замысла, папа пообещал:

— Я поговорю с твоей матерью.

— Спасибо, — тихо сказал Даня и оставил отца наедине с его работой.

Света все преображала.

После того поцелуя они долго сидели на лавке, держась за руки и рассматривая людей, спускавшихся на станцию, приезжающих и уезжающих. Даже набившее оскомину метро казалось Дане праздничным и ясным, как будто в воздухе здесь висели светящиеся гирлянды, даром что невидимые. Уборщица, тянувшая вдоль платформы широкую швабру, казалось, пританцовывала. Даже из улыбок советских людей на мозаиках станции исчезло лицемерие.

— Давай не будем спешить? — попросила Света.

— Хорошо, — согласился Даня. Преисполненный счастья, сейчас он согласился бы на все, что бы она ни попросила. А желание «не спешить» казалось в их ситуации совершенно здравым. Ожидаемым.

— Спасибо за понимание.

Света развернулась к нему, подобрала под себя одну ногу.

— И еще… я пока не хочу, чтобы о нас кто-то знал. Я имею в виду, на факультете. — При самой мысли об этом Света поежилась. — Не хочу, чтобы эти придурки нас обсуждали. Они что угодно испортят.

— Хорошо, — сказал Даня, и, просияв, она поцеловала его еще раз.

И все. Теперь она стала частью его жизни — самой приятной частью, оставив далеко позади плавание и сладкий сон в десятиминутных промежутках между первым и вторым будильником. Просто зная, что Света есть и что его симпатия к ней взаимна, Даня проще переживал все, что происходило дома. Даже в тот день, когда мамуля влепила Юльке три пощечины подряд (за то, что не назвала столицу Тринидада и Тобаго), он ничего не сделал, он не полез за утюгом.

Решение ничего не афишировать не мешало Дане и Свете вместе сидеть на парах и проводить перемены. Они играли в Clash Royale на телефонах, занимали друг для друга очередь в буфете, вместе делали домашку в библиотеке. Через какое-то время до Дани донеслись отголоски бродивших по группе сплетен о том, как безжалостно Веснянко его френдзонит. Они не знали ничего о том, как меняется ее волшебно-зеленый взгляд, когда она его видит. Как переплетаются их пальцы под партой. Как доверительно прижимается к нему Светино бедро. Как, обнаружив, что в аудитории никого нет, они набрасываются друг на друга и целуются до головокружения, а потом, красные и со сбившимся дыханием, пытаются держать лицо перед Маринкой Кузнецовой и ее неразлучной Татьяной, которые обычно появлялись вторыми.

Так что притворно-сочувственные намеки на френдзону от однокурсников ничуть Даню не задевали. Как и любые обсуждения, касающиеся отношений между парнем и девушкой, они больше вредили девушке: Света была одной из самых сильных студенток, и многие в группе начали связывать ее отличные баллы с шарящим соседом по парте — зафрендзоненным Даней. Свету это злило, но она старалась делать вид, что все в порядке. Поэтому Даня сам предложил ей на контрольных садиться отдельно и даже одну прогулял. Через несколько недель у злых языков не осталось никаких аргументов.

Стоило отдать мамуле должное: это она натаскала его быть заботливым и чутким. Ее воспитание включало тысячу и один ритуал, которые Даня выполнял неукоснительно: открыть дверь, приготовить чай, подать шаль, подать руку, набрать ванну — и так далее. Возможно, поэтому его бережное отношение к Свете носило знакомый отпечаток. Но ничего плохого, на удивление, в этом не было. Дане нравилось заботиться, улавливать малейшие смены настроения Светы и реагировать на них — и он видел, что ей с ним хорошо и комфортно. Это делало его счастливым даже больше, чем тайные поцелуи в пустых аудиториях.

Стаса стало… меньше. И хоть Даня нутром чувствовал, что это к лучшему, было не по себе от понимания: он стал тем, кто вильнул в сторону, оставив Стаса одного на пути, полном чудовищ. Ну, как — оставил… Даня чувствовал определенную ответственность, поэтому через день уточнял, все ли в порядке, не было ли больше игрушек, не замечал ли Стас ничего подозрительного. Да, не было, не замечал. Даня сомневался, что Стас говорит правду, но малодушничал, принимая это за правду.

Меньше Стаса означало больше Светы.

Через месяц стало ясно, что первую сессию Даня сдаст без проблем. Он узнал в деканате свои перспективы на получение места в общежитии. Лидия Аркадьевна, видимо, помня, что Даня общался с сыном ее подруги, занялась его вопросом лично. Она помогла написать заявление на имя ректора и выдала перечень необходимых документов. Хоть в блоке физмата пока что все было забито (даже освободившееся после Бычка место уже кому-то отдали), Даню обнадежили, сказав, что после каждой сессии в общежитии освобождаются целые комнаты.

В общем, если притвориться, что дома не происходило ничего ужасного, что у Стаса все действительно было в порядке, а следователь Самчик не появлялся раз в пару недель на факультете, провоцируя Данину паранойю, его жизнь заиграла новыми красками. А со Светой рядом в это притворство очень легко было поверить.

Она и правда все преображала.

И Даня изо всех сил старался делать то же для нее.

В воскресенье приехал мамулин брат, дядя Назар, с женой Ульяной и трехлетним Зиновием. Ульяна привела сына на своеобразном поводке — тот цеплялся на рюкзачок в виде лягушки и сдерживал порывы ребенка убежать. Похоже, в их семье это было реальной проблемой: едва переступив порог квартиры, Зиновий с визгом бросился в сторону гостиной и, если бы Ульяна не сократила поводок нажатием секретной кнопки, наверное, вынес бы ко всем чертям любимое мамулино витражное стекло.

И поделом бы, но кто Даню спрашивал?

— У нас очередной кризис, — неловко пробормотала Ульяна, за ремешок притягивая сопротивляющегося Зиновия к себе. — Теперь мы убегаем, как только видим возможность. Больше всего любим убегать на проезжую часть… Зиночка! Ну постой спокойно хоть минуту!

— Да, дети порой совершенно неконтролируемы, — понимающе кивнула мамуля, и про себя Даня мрачно заметил, что ей-то ни с какими детскими кризисами сталкиваться не приходилось. У Юли для мирского была Нина Викторовна. Имя своей няни Даня, к стыду, не помнил.

Мамуля, как всегда, принарядилась к семейному ужину. На ней были темно-синее вечернее платье и прозрачная шаль, поверх лица в салоне красоты ей нарисовали еще одно — чуть более утонченное, чуть более свирепое. Среди всех, кто собрался в прихожей, она была самой неуместной. И, наверное, единственной, кто так себя не чувствовал.

Дане позволили выйти из комнаты, только чтобы поприветствовать гостей, и он с нетерпением ждал, когда сможет вернуться обратно под заранее согласованным предлогом «много задали». Юля стояла, причесанная, с криво накрашенными губами (мамулино решение в последний момент, и не самое удачное), и силилась улыбаться дядиному неуклюжему как-выросла-жених-небось-уж-есть. Папа отыгрывал свою роль лучше всех (после стольких-то лет в браке!), однако и по его уставшему взгляду без труда угадывалось, что больше всего на свете он хочет вернуться в свой кабинет. Дядя Назар с женой тоже вряд ли чувствовали себя комфортно: над болотцем семьи Бахов клубились отравленные пары, вдохнешь разочек — и уже не сможешь расслабиться, пока не окажешься за дверью.

Семейные ужины были мамулиной территорией. Этот задумывался как неформальная подготовка к празднованию юбилея папы — на даче, через две недели. У Дани, конечно же, «не получится приехать», потому что «много задали». Так что в положении изгоя Бахов были и плюсы, ведь Юльке и папе, виновнику грядущего торжества, от него никак было не отвертеться.

Даня помог Ульяне снять пальто и пожал дяде Назару руку, вежливо-нейтрально ответил на вежливо-нейтральные вопросы и с извинениями отчалил к себе в комнату. Через полтора часа, когда он уже почти дремал над методичкой по аналитической механике, в дверь постучали.

— Привет, вундеркинд, — сказал дядя Назар, даже не представляя, как ранит Даню это непринужденное приветствие. Назар называл его так еще в далекие времена, когда считал себя убежденным холостяком и запросто мог катать Даню на плечах. Вместе с ним в комнату прокрался крепкий аромат мужских духов. Отсутствие чувства меры, когда дело касалось парфюма, было их с мамулей общей чертой.

— Привет.

Даня развернулся на стуле, морально готовясь к неудобным вопросам, на которые он должен будет ответить удобно. Для мамули.

Дядя Назар дернул джинсы над коленями и присел на край дивана. Под пестрой рубашкой виднелись очертания мужского брюшка, которого раньше там не было. Даня почувствовал укол экзистенциальной тоски, но эффект быстро схлынул. Сложно тосковать из-за быстротечности жизни, когда тебе семнадцать.

— Твои родители говорят, что у тебя все хорошо, но я, памятуя об ошибке выжившего, решил уточнить у тебя самого.

— Ошибка выжившего?

Даня попытался вспомнить, что это, но быстро потерялся между множественными именными парадоксами и дилеммами, которые отскакивали от его зубов в детстве.

— Это из статистики.

Дядя Назар работал начальником отдела рисков в банке и раньше постоянно звал Даню к себе на стажировку. В шутку, конечно, Дане было лет одиннадцать.

— Согласно легенде, один древнегреческий поэт не верил в богов. И кто-то попытался убедить его в обратном, сказав, что выжившие в недавнем кораблекрушении люди считают, что обязаны богам своим спасением. Но поэт заметил, что погибших было больше, а узнать их мнение о существовании богов невозможно. Говоря точным языком, когда по одной группе есть много данных, а по другой их нет вообще, некорректно делать выводы лишь по существующим данным. Потому что в них будет ошибка. — Дядя Назар улыбнулся отбеленными почти до керамической синевы зубами. — Ошибка выжившего.

— О, — только и сказал Даня.

— Итак, группа «Родители» утверждает, что у тебя все в порядке, из чего хочется сделать вывод, что лечение пошло тебе на пользу и ты вернулся в дружественную среду, где тебя любят и всегда готовы поддержать. Но по группе «Даниил» никаких данных нет, поэтому я и пришел к тебе. За информацией.

— У меня все в порядке, — отчеканил Даня. Понял, что звучит странно, постарался взять тон поестественнее. — Стараюсь… хорошо учиться в университете. И ни во что не ввязываться.

Сейчас это было правдой. С оговорками и обобщениями, но все же.

— Приятно это слышать, — просиял дядя Назар. — А то по маме твоей никогда ничего не скажешь. Маргаритка всегда умела пускать пыль в глаза. Золотую пыль, в ее случае.

Даня надеялся, что на этом все, но дядя Назар не собирался никуда со своей открытостью и навязчивым дружелюбием.

— Единственный раз, когда я видел ее… несобранной, это когда ты сбежал из дома. Ты не хочешь подробностей. — Дядя усмехнулся. — А вот я хотел спросить. Как она приняла тебя назад? Просто… это, конечно, дурацкая аналогия, но своим игрушкам в детстве она даже царапин не прощала — выбрасывала или «теряла», чтобы родители купили новые.

— Действительно дурацкая, — со смешком согласился Даня, но думал: все так и есть! Она по-прежнему не прощает несовершенства своим игрушкам! Только теперь она выросла, и игрушки ее — живые люди, которых нельзя просто выбросить или «потерять». А вслух все равно сказал: — Да более-менее. Жить можно.

До совершеннолетия. А затем — прощай, прошлое, здравствуйте, общага, дурацкая подработка после пар и все чаще задерживающийся взгляд на рекламке курсов «войти-в-айти» возле расписания. Как-то так.

— Слушай. — Дядя подался вперед, пытаясь заглянуть Дане в глаза. — Я, вообще, что хочу сказать. Даниил, в жизни всякое бывает. Каждый пацан сталкивается с соблазнами, и не каждый понимает, как себя с ними вести. Вляпывается в проблемы, как следствие. Я был таким же. И я понимаю, как тебе может быть тяжело со всем этим на душе. Так что… если захочешь поговорить об этом, можешь звонить дядьке в любое время, хорошо? А еще лучше приезжай к нам с ночевкой, на выходные. Мы недавно «умный дом» себе сделали — пообщаешься с невидимой барышней, она у нас теперь заправляет посудомойкой и пылесосом…

Даня не понимал: что происходит? Дядя Назар проверяет его лояльность по какой-то извращенной мамулиной просьбе — или действительно предлагает помощь?

Хотелось верить во второе. Но за все его детство дядя Назар, влетавший в его жизнь по праздникам, со смехом, катанием на шее и киндерами, ни разу не задал ни одного вопроса. Нормально ли, что день пятилетки расписан по минутам? Что перед ним — раскрытая на статье про «испанский сапог» энциклопедия? Что на запястьях у него — синяки от изящных, мстительных Маргариткиных пальцев, слишком явные даже под слоем пудры. В детстве Даня был уверен, что дядя Назар правда ничего не замечает. Или замечает — но, раз молчит, в этом нет ничего неправильного.

Теперь Даня допускал, что тот предпочитал делать вид, что не замечает. Что все нормально. Как Даня поступал со Стасом.

Написать ему, что ли?

— У меня сейчас все правда нормально, — сказал Даня. — Спасибо за приглашение. Но… если что, вы могли бы взять Юлю?

— Что? Да, но… в смысле?

— Трудности бывают не только у пацанов.

Поймет ли дядя Назар, что Даня имеет в виду? Вспомнит ли маленькие синячки на его маленьких запястьях? Сопоставит ли Юлькину бледность и идеального, до нотки выверенного, до смерти зарепетированного Чайковского, которого она сыграет по непринужденной, будто бы спонтанной мамулиной просьбе после чая?

Дядя Назар озадаченно наморщил лоб. Даня неотрывно смотрел на него в ожидании слов.

— Ну конечно. — Дядя похлопал по карману пиджака, проверяя, на месте ли телефон. — Любой из вас, что бы ни случилось, может чувствовать себя как дома у нас с Ульянкой. Зря, что ли, двухъярусную квартиру брали?..

Кашлянув, он добавил уже серьезнее:

— Никаких проблем, правда, Даниил. А сейчас извини, мне нужно идти. Я ведь даже еще не знаю, простит ли Ульяна, что я так надолго оставил ее один на один с твоей мамой.

Он подмигнул, пожелал Дане успешной учебы, пошутил древнюю шутку про стажировку в отделе рисков и ушел, беззвучно прикрыв дверь. А Даня, развернувшись обратно к методичке, обнаружил, что за последнюю минуту толком и не дышал. Пульс ускорился. Подмышки вспотели.

Не заручился ли он только что, по счастливой случайности, поддержкой союзника?

Имеет ли смысл тогда начинать войну за то, что беспощадная чума под названием Маргаритка еще не успела уничтожить?

В гостиной взвыла скрипка, и это была увертюра к ночным рыданиям Юльки за дверью старой Даниной комнаты. В ответе на последний вопрос все сомнения отпали окончательно.