Дилемма выжившего

22

Спасатели и их жертвы

Кто-то сжег кнопку четвертого этажа в новом лифте. Консьержка написала по этому поводу очень язвительную, по ее мнению, записку и прилепила на стену возле лифта. В этой записке она жестко высмеяла тех, кто «гадит у себя же дома», на что получила целый столбик приписок а-ля «да вы сами кого попало в подъезд пускаете». Убедившись, что консьержка не смотрит, Даня сфотографировал переписку и отправил Свете. Пусть посмеется.

Уже было поздно — Даня здорово задержался у Светы в общежитии, и задержался бы еще на дольше, если бы неожиданно не заявилась Анечка. Оказывается, на вечеринку, где она должна была проводить этот вечер, уступая комнату соседке и ее парню, заявился ее бывший со своей новой пассией. Поэтому планы пришлось отменять: они заварили чай и посидели немного со всхлипывающей Анечкой, а потом Света провела Даню до окна в столовой. В общаге он находился нелегально — комендантка после смерти Бычка все еще не впускала чужаков.

Света поцеловала его напоследок так многообещающе, что он почти возненавидел Анечку с ее драмой. Мечты о месте в общаге, где уединиться так же сложно, как найти комнату без тараканов, сменились фантазиями о съемной квартире. Вот там никакие Анечки их не достали бы. И тараканов, скорее всего, не было бы.

— Жаль, что так получилось, — смущенно улыбнулась Света, открывая окно. — Может, в следующую пятницу удастся ее куда-то отправить.

— Надеюсь, — проворчал Даня, садясь на подоконник, чтобы перемахнуть через него в чернильные ноябрьские сумерки. — Слушай, а это окно всегда на ночь запирают?

— Конечно. Не хватало нам тут грабителей. Хотя и некоторые студенты друг у друга тут воруют. В основном на кухне, только отвернешься — и нет котлетки. И никаких камер, чтоб поймать негодяев. Два-ка-девятнадцатый.

Она подхватила его фразочку, и Даня нашел бы это милым, если бы вообще слушал ее в этот момент, — но он завис на своем.

— То есть залезть в общагу ночью без помощи изнутри невозможно?

— Очевидно. — Света разочарованно нахмурилась, не получив ожидаемой реакции. — А почему тебя это вдруг так заинтересовало?

— Я только сейчас понял. Если бы Бычка убил кто-то из общажных, его бы уже сто раз вычислили и арестовали. А значит, скорее всего, это сделал человек извне.

— О господи. — Свету передернуло. В отличие от Стаса, спокойно выслушивавшего любые теории, она к такому оказалась не готова. — Ты хочешь сказать, что кто-то?..

— Кто-то из местных мог впустить убийцу. В это вот окно.

— Блин. Теперь, когда ты сказал это… я уснуть не смогу.

— Прости. Мне не стоило…

— Да ладно, Дань. — Света наклонилась к нему и звонко чмокнула в кончик носа. — Идем гулять завтра?

Они пойдут гулять завтра. В какой-нибудь парк. Будут шуршать палыми листьями, пить какао из одного термоса и обниматься на каждом шагу. Окрыленный собственными фантазиями о том, каким чудесным может получиться это завтра, Даня зашел в квартиру.

В прихожей было темно и удивительно тихо. Даня знал, что родители будут поздно; накануне мамуля закатила папе скандал, и тот задобрил ее билетами на «Кармен», в день перед премьерой стоившими какую-то баснословную сумму. Но в таком случае почему из глубин квартиры не доносятся звуки пыток Юли? В это время по расписанию она всегда играет. Или плачет, если не слышит, как ключ проворачивается в замке.

— Юля? — позвал он, смутно понимая, что никто не отзовется.

Не разуваясь, Даня пошел к ее комнате. В груди камнем тяжелело дурное предчувствие. Свет не горел. Может, родители взяли Юльку в театр, а он об этом забыл? Может, в ее расписании появились дополнительные занятия, о которых ему не сообщили? Может, она сегодня ночует у подружки?.. Нет, подружки для Юли закончились в ту ночь, когда он сбежал отсюда, надеясь, что навсегда.

Он толкнул дверь и оказался в своей бывшей комнате — атласы, стеллажи, проседающие под весом книг, и отчаяние, осязаемое даже в темноте. Даня включил свет.

Юлька лежала на полу, как-то странно запрокинув голову. Лицо ее, еще совсем детское и пухлое, было настолько бледным, словно на него наложили грим. Она не шевелилась.

И вот уже Даня был рядом, панически выщупывая пульс на запястье, на шее. Чуть не сошел с ума, но все-таки нашел — слабый и затухающий, как эхо.

Что случилось?

Он перевернул Юлю на бок, чтобы ей проще было дышать. Она издала что-то среднее между хрипом и всхлипом.

— Юля, ты меня слышишь? — Даня наклонился к ней, почувствовал смутно знакомый, сладковатый запах. — Что ты сделала, сестренка?

Юля прерывисто всхлипнула еще раз, но глаз не открыла. По тому, как расслабилось ее лицо, Даня понял, что она снова потеряла сознание. А ответ на Данин вопрос лежал прямо под ней.

Это была маленькая круглая белая таблеточка, похожая на все таблетки в мире, но Даня сразу ее узнал. Каждый вечер, в половину одиннадцатого он приносил эти таблетки мамуле: на фарфоровом блюдце с птицами, вместе с чашечкой из того же сервиза — с кипяченой водой. Мамуля плохо спала без этих таблеток. Следить за тем, чтобы у их монстра был спокойный сон, теперь должна была Юлька. И она увидела в этой рутине возможность вырваться из своего плена.

Он видел, как это делала Амалия, когда Кирюха во время одного из депрессивных эпизодов попытался передознуться транквилизаторами. Не теряя ни секунды, Даня перекинул безвольную Юлю через колено и засунул указательный и средний пальцы ей в рот, пытаясь вызвать рвотный рефлекс.

Изо рта у Юли полилась жидкая белая пена — вместе с ней на пол выпала целая горсть не успевших раствориться таблеточек, показывая, насколько решительной была сестра в своей попытке сбежать от мамули.

Пока Юля откашливалась и сплевывала белую слюну, Даня подбадривал ее и называл умницей, а в мыслях последними словами крыл себя за то, что позволил себе такую выборочную слепоту в отношении сестры. Он знал, что ей нужна его помощь. Но при этом, когда Юля приняла его эстафету в игре в одаренного ребенка, почему-то не считал, что ей такая жизнь дается сложнее, чем ему.

Но Даня был «вундеркиндом» с рождения. Он начал свою жизнь в мамулином бреду и долгое время жил в нем, не зная ничего иного, тогда как Юльку стали переламывать с семи лет, полируя ей кости и выкручивая суставы, чтобы втиснуть в явно не подходящий ей шаблон.

Юлины слезы. Юлины головные боли. Юлино мелкое воровство — таблеточка за таблеточкой. Все это время Даня был рядом, все это время он был свидетелем — и ничего не видел. У него была Света, у него был Стас со своими розовыми зайцами. У него было столько поводов смотреть в противоположную сторону, пока тут же, в соседней комнате одиннадцатилетняя девочка решала, что больше не хочет жить.

Он никогда себе этого не простит. Даже если сожжет утюгом всю кожу, пытаясь уравновесить страдания сестры своей болью. Никогда.

Даня потащил Юлю в ванную, заставил выпить два стакана кипяченой воды (хорошо, что в чайнике с утра еще оставалось) — и снова спровоцировал рвотный рефлекс. Потом еще раз. И еще. Юля хныкала, стакан бился о ее зубы, а вода стекала по подбородку, но она не сопротивлялась, до боли сжимая Данины предплечья, и старательно пила и откашливалась, пока количество выкашлянных таблеток не совпало с числом тех, что она проглотила. Когда вода, выливавшаяся из Юли, стала прозрачной, Даня отнес сестру обратно в комнату, уложил на груду взбитых подушек и соорудил вокруг пестрый кокон из всех найденных шерстяных пледов. Юлю бил озноб — так организм реагировал на отравление и агрессивное промывание желудка. Только после этого Даня вспомнил, что в таких случаях вообще-то звонят в скорую. Диспетчер быстро расспросил его о состоянии Юли, уточнил, провел ли он первую помощь, и сказал ждать бригаду. На Птичку скорую никогда не вызывали, предпочитая справляться своими силами. Юлей Даня даже при видимом благополучном исходе рисковать не мог.

— Я не хотела, чтобы ты меня спасал, — обессиленно произнесла сестра, когда он закончил разговор и вернулся к ней.

— Я тебя и не спас.

Он подал ей кружку с теплым, чуть сладким чаем. Понял, что сестра слишком слаба, и придержал сам, пока Юля сделала несколько маленьких глотков.

— Ты не злишься? — спросила она.

Даня посмотрел в ее большие карие глаза. Сердце разрывалось от жалости, и он с чувством сжал сестрину руку, робко попытавшуюся проскользнуть под его ладонь.

— Нет.

— Мама будет злиться. Я не закончила домашку.

— Забудь про домашку, Юль, — нахмурился Даня. — Ты сделала это из-за мамы?

Ее губы задрожали, но, видимо, сказалась обезвоженность — плакать было нечем.

— Я устала. У меня очень болела голова. Я бы не успела доделать все к маминому приходу. Я больше так не могла.

Она уснула, доверчиво держа его за руку, и Даня, неожиданно тоже страшно уставший, думал, что так должно было быть всю ее жизнь. Он должен был стать ей старшим братом, лучшим другом, настоящим защитником — который не позволяет мальчишкам дразнить ее и берет на себя вину за мелкие пакости. Может, для этого еще не совсем поздно?

Осторожно высвободив ладонь, Даня взял футляр с Юлиной скрипкой и отнес его в подъезд. Не хотелось мешать ей шумом. Смычок Даня разломал надвое и выбросил, послушал, как орудие сестриной пытки — а теперь просто мусор — царапается о стенки мусоропровода на пути вниз. С самой скрипкой получилось сложнее. Размахнувшись, он изо всех сил впечатал ее в трубу мусоропровода — гул стоял секунд десять, корпус едва повредился, зато лопнувшая струна полоснула Даню по подбородку, рассекая кожу до крови.

— Сука, — прорычал Даня и решил попробовать с железной батареей. Скрипка сдалась после нескольких ударов. Даня растоптал то, что уцелело, убеждаясь, что больше никто никогда ничего на ней не сыграет, и отправил вслед за останками смычка. На футляр не оставалось уже ни находчивости, ни энергии, поэтому его бросил просто так. Пускай это будет первым, что родители увидят, когда поднимутся на этаж.

Приехала скорая. Врач непринужденно топтался по ковру в грязных ботинках, шутил и называл Юлю «барышней». Осмотрев ее, он похвалил Даню за «хорошую смекалочку». Помимо слабости Юля ни на что не жаловалась, так что срочно везти ее в больницу смысла не было. Оставив их со списком лекарств и рекомендаций и направлением к гастроэнтерологу на утро, врач укатил на следующий вызов. Было не очень понятно, поверил ли он в Данину историю о том, как сестра перепутала мамины таблетки с мятными леденцами, и повлечет ли вызов врача последствия в виде проблем с органами опеки у их родителей. Какая-то часть Дани на это даже надеялась.

Юля снова уснула, и он сел под дверью ее комнаты, как верный сторожевой пес. Подумать только, если бы Аня не встретила на вечеринке своего бывшего, если бы она не вернулась в общагу, размазывая слезы, и не вынудила его тем самым уйти от Светы пораньше… Нужно купить ей огромную шоколадку.

Сидеть было неудобно; Даня достал из заднего кармана джинсов телефон, экран приветственно вспыхнул улыбающейся и глядящей куда-то вверх Светой. Даня сделал этот снимок украдкой, пока она высматривала белок у крон еще не сбросившего осеннее золото парка. Поверх Светы всплыло сообщение от Стаса. Сейчас было не до него, поэтому, смахнув уведомление, Даня открыл книгу контактов. Стоило сделать еще один важный звонок — и надеяться, что все получится.

Родители вернулись быстрее, чем приехала скорая. Даня успел задремать, прислонившись затылком к дверному косяку, и теперь голова в этом месте болела. Звон ключей быстро привел Даню в чувство, но он не спешил вставать, ожидая, пока родители окажутся внутри, включат свет, запрут дверь.

Мамуля выглядела великолепно. Ее красные губы расслабленно улыбались, а щеки розовели от выпитого в антракте вина. Поверх вечернего платья с открытыми плечами она накинула свою ослепительно-белую шубку: на улице было еще не настолько холодно, да и путь до театра и обратно родители преодолели с помощью такси (естественно, бизнес-класса), но суть была не в этом. Мамуля отправлялась в театр, чтобы произвести фурор. Получить подтверждение во взглядах приодетых ко случаю незнакомцев: она все еще восхитительна, и уколы красоты были не зря, и витамины из США прекрасно поддерживают молодость ее кожи, и шубка эта определенно стоила мучений сотни элитных грызунов. Глаза мамули довольно блестели. Она получила, что хотела.

За ней в коридор вплыла тень, которая была Даниным отцом. Присмотреться немного — и можно увидеть уважаемого профессора экономических наук, достаточно стройного для своих лет, с благородной сединой на висках и умными глазами. Но только если присмотреться. Папа был идеальной оправой для мамули — дорогим, но скромным металлом, не перетягивающим внимание от своего бриллианта.

— Я думаю, соседи выкинули, — сказала мамуля, позволяя папе забрать шубку. — Вечно свой хлам на этаже оставляют…

Значит, она увидела футляр от Юлиной скрипки. Просто допущение, что это мог быть именно тот футляр, для нее было слишком фантастическим. А вот папа, судя по озабоченно нахмуренным бровям, что-то такое допускал. Но бриллиант главный, а оправа второстепенна, так что спорить он не стал.

И только тут мамуля заметила Даню. Настроение у нее было достаточно хорошим, чтобы не напускать на себя тут же неприступный вид.

— Тебе не обязательно спать на полу, — бросила она, высокомерно ухмыльнувшись. — Каким бы ты ни был разочарованием, ты все еще Бах.

— С прибабахом, — сказал Даня, поднимаясь.

— Что ты сказал?

Красные губы напряженно сжались, в уголках появились жесткие складки. Она так привыкла к его безропотному повиновению, что даже малейшее сопротивление встречала с яростью прогневанной богини. Казалось, еще миг — и она набросится на него и выцарапает глаза. Но, не чувствуя в себе особой смелости противостоять ей, Даня не чувствовал и страха. Возможно, Юлька стала последней каплей. Возможно, сработал накопительный эффект после всех добровольных ожогов, и ненависти к своему бессилию, и разговоров со Светой, и не только разговоров — посреди мамулиного храма.

Так или иначе, слова не становились поперек горла, голос не затухал предательски, как обычно.

— Юля попыталась наглотаться твоих снотворных.

Повисла пауза. Папа попытался что-то сказать, но его никто не слышал.

— Я тебе не верю, — спокойно заявила мамуля. — Где она?

Даня кивнул на дверь за своей спиной.

— Спит. Но хрена с два я тебя к ней пущу.

— Да как ты смеешь… — Она принялась надвигаться на него, игнорируя робкие попытки папы взять ее под локоть, а ситуацию — в свои руки.

Даня не мог позволить ей приблизиться. Взял чугунную подставку для зонтов и швырнул ее в витражную дверь: прости, Юля, но мне нужно потянуть время. Разноцветные осколки с диким звоном засыпали коридор, и мамуля, взвизгнув, отшатнулась. Папа громко чертыхнулся. Даня выпрямился.

— Если бы тебе не было плевать на свою дочь, ты бы видела, в какое состояние ее загнала. И заметила, что покупать твои сраные таблетки приходится чаще, чем раньше.

— Ты спас ее? — спросил папа. Наверное, впервые в жизни он звучал так, будто ему было не все равно. Но все равно было уже Дане.

— Я мог не успеть.

Мамулино лицо побагровело, почти сливаясь с оттенком губ.

— Это все твоя вина! — взвизгнула она, с каждой секундой все менее устрашающая. — Наркоман чертов. Стекло разбил, уродец. И сестру надоумил, не сомневаюсь…

— Вы водили ее к врачу, когда стало известно о головных болях?

Вина в папином взгляде была красноречивее слов: может, он и попытался поднять эту тему, но мамуля подняла его на смех. Какие головные боли в одиннадцать лет? Да притворяется, лентяйка.

— Вы хоть раз спрашивали Юлю, хочет ли она переходить на домашнее обучение? — продолжал Даня. — У нее еще остались хоть какие-то друзья?

— Заткнись, тварь!

О, как же сильно ей хотелось сейчас оказаться рядом с ним, схватить за волосы, приложить о стену — и заставить жрать осколки ее драгоценного стекла, блестевшие на полу. Но эти же самые осколки сдерживали ее. Не шагать же по ним в новеньких лабутенах. Поэтому из всего арсенала оружия у мамули оставались только слова.

— Ты тут никто, слышишь? Овца ты паршивая. Позорище. Выродок. Сейчас же выметайся из моего дома!

— Риточка, успокойся. — Папа примирительно коснулся ее плеча, но мамуля резко отдернула его.

— Звони в полицию. Немедленно. И этому своему генералу, чьему сыну ты помог поступить. — Быстрый, полный ненависти взгляд на Даню. — Я сгною тебя, скотина. Ты у меня дерьмо жрать будешь. — И снова на папу: — Ну же!

— И в опеку позвони заодно. — Даня сжал челюсти. — Пусть увидят, как любящие родители довели ребенка до попытки самоубийства.

Папа растерянно посмотрел на Даню, сильно побледневшего, но не сдвинувшегося с места. Рука, полезшая во внутренний карман пальто за телефоном, замерла. Сознательное или нет, это было папино сопротивление мамулиной воле. Первое на памяти Дани.

— Чего ты ждешь? — яростно обернулась мамуля, не понимая, что спровоцировало заминку. — Звони. Звони немедленно!.. Дай сюда!

Она вырвала у папы из рук его смартфон, но позвонить никуда не успела — заиграла упрощенная мелодия французского вальса, служившая дверным звонком. Позабыв о Дане, родители посмотрели в черно-белый экранчик домофона на неожиданных гостей.

— Это Назар с Ульянкой. — Мамулин голос прозвучал беспомощно. — Что им тут надо в такое время?..

Юлю Ульяна уложила спать в комнате на втором этаже и, подогрев для Дани ужин, побежала отгонять от двери гиперактивного Зиночку. Дане кусок в горло не лез. Даже от чая, заваренного Назаром в качестве альтернативы, чуток подташнивало.

Только оказавшись с сестрой в безопасности и покое двухуровневого жилища дяди, Даня понял, что он сегодня сделал. И какие последствия у этого всего будут. По крупицам крепнущее осознание приводило его в ужас, и организм откликался на это, то пуская в пляс сердце, то стискивая желудок. Оставаться с собой наедине не хотелось, поэтому Даня вылез из-за стола и присоединился к дяде Назару, курящему на балконе.

— Ну если чай не идет, — дядя Назар взъерошил редеющие волосы на макушке и прищурился в многослойную тьму, горящую редкими окнами и фонарями, — тогда, может, виски?

— Нет, спасибо. — Даня нашел в себе силы улыбнуться, облокачиваясь на перила слева от дяди. — Спасибо, что приехали так быстро.

— Да не за что, парень. Ты молодец, что позвонил. Как представлю только, что должна была переживать Юленька, чтоб решиться на такое…

Дядя Назар скривился, и швырнул бычок вниз, и, как только искорка исчезла в темноте, хлопнул себя по лбу.

— Черт! Дурная привычка. Не говори Ульяне, ладно? — Он сделал виноватое лицо. — Она тут для этого дела пепельницу поставила, а я никак не перестроюсь.

— Не скажу, — пообещал Даня. Еще несколько минут они стояли молча. Ощущение теплой кухни за спиной придавало обоим сил, позволяло отчасти примириться с углубляющимся холодом. Расходиться было рано.

— Я олень, — неожиданно сказал Назар. — Сейчас спрашиваю себя: неужели я раньше не замечал, что у вас дома что-то не так? И знаешь, все я замечал. Но думал: двое взрослых людей, с образованием, с репутацией — ну они-то точно получше моего знают, что со своими детьми делать. Сам-то я горе-отец, вообще бесполезный, только нянек Зиновию оплачивать горазд да Ульяне психотерапевта. Ну ты видел, Зиночка нам спуску не дает.

Улыбка, вспыхнувшая на лице дяди Назара при упоминании трудного ребенка, все равно была теплая, наполненная редкой отеческой нежностью. Даня и Юля всегда были шелковые. Но их папа едва смотрел в их сторону.

Назар прочистил горло, полез за новой сигаретой. Даня почти пожалел, что отказался от виски.

— Я что хотел сказать… Уж не знаю, какие оправдания у папаши твоего могут быть, но про маму кое-что расскажу. — Он затянулся, выдохнул дым в ночной воздух. — Наш отец — твой дед — был человек военный, а там приживаются либо настоящие патриоты, либо мрази и мудаки. Так вот, дед твой был мудак. Довел твою бабушку до сердечного приступа своими придирками. А Маргаритке, пока она росла, постоянно внушал, что все бабы — дуры и шлюхи и единственное, в чем они могут проявить себя, — это воспитать Мужчину. С большой буквы. Потому она за тебя и взялась с младенчества. А за Юленьку потом уже — так, от отчаяния. Или по привычке.

— Дед был старый урод. — Даня вспомнил, как играл с этим старым уродом в шахматы, как напряжена была мамуля, наблюдавшая за ними с остывающим чаем в руках, какой радостью — и облегчением — озарялось ее лицо, когда Данечка объявлял деду «шах и мат».

«Молодец, Маргоша, — хвалил дед зардевшуюся от удовольствия мамулю, — вундеркинда растишь».

Ну конечно, в этом было что-то гнилое, давнее, спрятанное под столькими слоями притворства, что уже бессмысленно в этом ковыряться. Ну конечно, мамуля тоже страдала в свое время.

— Но ее это не оправдывает, — пожал плечами Даня, поднимая взгляд на дядю. — Мне жаль девочку, которой внушали ужасные, несправедливые вещи. Но я не могу жалеть монстра, в которого она превратилась. Она почти уничтожила меня. И едва не убила мою сестру. Я не допущу, чтобы Юля жила с ней. Даже если придется продать почку, чтобы поддерживать ее…

— Не нужно продавать почку, — улыбнулся дядя Назар. — Если хочешь, предложение поработать летом у меня в отделе еще в силе. Нам всегда не хватает ребят с мозгами, а это же твой случай. И вы с Юлей можете жить здесь, сколько будет нужно. Я вам всегда рад, Ульяна тоже — ей ох как не хватает компании сейчас. А с родителями вашими мы все уладим. Надо им хорошо подумать над тем, что они сделали.

Докурив, Назар швырнул бычок вниз и снова выругался. У Дани в кармане завибрировал телефон. Это был Стас.

— Кто это звонит в такую пору? — нахмурился Назар, видно, переживая, что в такое время названивать могут только родители, и морально готовясь повторить им то же, что говорил парой часов ранее, пока Даня в спешке собирал их с Юлей вещи.

— Друг из универа.

Ну вот. Опять он назвал Стаса другом.

— Ну тогда оставлю тебя. — Дядя Назар приоткрыл балконную дверь, и Дани коснулось тепло уютной кухни. — Если можешь, покушай, ладно? Подогрей в микроволновке и покушай. А то Ульяна меня живьем съест.

Он ушел, и Даня ткнул в зеленую кнопку.

— Алло?

— Даня? Это Даня? Одногруппник Стаса? — С ним говорила незнакомая женщина, но по заплетающемуся языку и икоте, разбившей слово «одногруппник» надвое, Даня догадался, что это Стасова мама.

Алкогольная интоксикация, очевидно, продолжалась.

— Да. — Что однокурсник, а не одногруппник, уточнять не стал, не до того было — что-то в голосе женщины заставило Даню напрячься. — Что случилось?

— Это Мария. Я мама Стаса Гордиенко. Даня, ты не знаешь, где может быть Стас?

— А он не дома?

— Даня, ну звонила бы я тебе, был бы он дома! Он ушел! — Мария всхлипнула и снова икнула. — Ушел, оставил… оставил телефон.

— Записка была? — холодея, предположил Даня.

— Нет, нет… Я все тут перерыла, Даня. — Его имя из ее уст звучало так раздражающе часто, будто она опробовала на нем какие-то манипулятивные методики. Мама Стаса ему категорически не нравилась. — Игрушки! Я игрушки нашла.

— Розовых зайцев?

— Да. Их три было… Стасику в больничке подарили. А теперь их штук двадцать. Вот где он их набрал, Даня? И куда пошел на ночь глядя?

— Не знаю. Ложитесь спать, — брякнул он, не зная, что уместно говорить в текущей ситуации пьяной женщине. — Я… я подумаю, где он может быть. И перезвоню вам тогда.

Отключившись, Даня еще раз пожалел, что отказался от виски. Стас в его представлении был не тем человеком, который сбегает на ночные прогулки. Поэтому либо эта милая икающая женщина по-настоящему довела сына, либо Капюшоннику и его предполагаемым сподвижникам удалось выкурить его.

Бессилие, так героически побежденное парой часов ранее, выползло из своей могилы и обвило Данину шею.

Телефон завибрировал. Даня ответил на звонок не глядя, уверенный, что это снова Мария: она оставила впечатление человека, который будет названивать и названивать, пока не пошлешь ее прямым текстом. И даже после того, как пошлешь.

Но это оказался следователь Самчик.