Дилемма выжившего

25

Тени

Стас стоял посреди выставочного зала в окружении трех теней, и третья тень только что завершила свой страшный рассказ. Нет, скорее свидетельство. Сюрреалистичное в своей прямоте, откровенное до щипающих глаз. Света заправила волосы за уши (оказывается, левое ухо у нее оттопырено сильнее, чем правое, ну надо же), сделала шажок к Стасу.

— Ты никогда не задумывался, почему смерти детей воспринимаются острее, чем смерти взрослых? — спросила она, обходя его медленным полукругом. — Детей жальче, потому что они маленькие. Безобидные. Они не успели пожить. Когда одновременно гибнут ребенок и взрослый, спасать скорее бросятся ребенка. Но задумывается ли кто-то о последствиях такого выбора? Гибнет ребенок — и это остается болью в сердцах его родителей. Гибнет взрослый — и это остается болью в сердцах его детей… а еще обрекает их на нищету, на сущий ад в стенах детдома, на насилие. На безразличие. От ребенка ничего не зависит. От взрослых порой зависит все.

Стас понуро молчал, ловя каждое ее слово — и с каждым словом мысленно соглашаясь.

— Я помнила некоторые фамилии, — продолжала Света. — Мне нужно было найти кого-то, кто пережил то же самое. Просто чтобы не чувствовать, что в этой несправедливости я одна. И я оказалась не одна. — Она показала на Инну и Артема. — Но легче никому из нас не стало. Иногда выговориться достаточно. Иногда — нет. Иногда просто нужно, чтобы справедливость восторжествовала.

Наконец Света остановилась, выжидающе глядя на Стаса. А затем достала из рюкзачка что-то небольшое и бесформенное и бросила ему.

— И сейчас для этого самое время.

Конечно же, он не поймал. Розовый заяц мягко стукнулся о Стасово колено, упал к ногам. Он поднял его — чистый, не изувеченный, не растерзанный, даже симпатичный. Никакого послания на этот раз, только глазки смотрели как-то удивленно. Чего же ты ждешь, Стас Гордиенко, мальчик-который-выжил, мальчик-ничего-выдающегося? Что ты мнешься тут, безмолвный и бессмысленный? Время признать: виновен.

Вот только как Стас ни пытался поверить в это, не удавалось.

Он ведь был одним из них. Жертвой обстоятельств.

Река разделила жизнь на две части: до — солнечное, хоть и придушенное матушкой детство, после — тоска под стеклянным куполом, незримо и надежно отделявшим Стаса от мира. Да, он пережил Реку — но это никогда не было его решением.

Паромы переворачиваются. Спивающиеся инвентарщики забывают вернуть спасательные круги на борт. Капитаны не всегда замечают их отсутствие. Решения принимаются быстрее, чем успевают обдуматься.

Капитан Борисенко увидел, что ребенок за бортом, и подумал шаблонно: он маленький, его жальче, он еще не успел пожить. И вытащил его на берег ценой собственной жизни. А что, если этим он причинил и Стасу наибольшее зло? Что, если и Стасу теперь возжелать справедливости — за то, что родители развелись, за то, что он столько лет жил, мечтая раствориться в ковре, за то, что краски были тусклые, а каждый разговор — усилием над собой?

— Ты не умеешь плавать. — Возможно, это подразумевалось как вопрос, но у Светы получилось утверждение.

— Тебе Даня сказал. — Стас и для себя смысла в вопросительной интонации не видел. — И номер мой ты у него на телефоне посмотрела. Скажи, ты начала встречаться с ним, чтобы подобраться ко мне?

Света ответила раздраженным взглядом.

— Я начала встречаться с Даней, потому что он замечательный. Но это не твое дело.

Артем толкнул двустворчатую дверь, открывая выход на террасу. Она выступала прямо над рекой. Идеальное место, чтобы забраться на перила, раскинуть руки и упасть в темноту, разбавленную мазками бликов от подсветки моста.

В зале сразу стало прохладнее.

— Ну что? — спросила Света.

Стас вцепился в розового зайца, не решаясь сдвинуться с места. Он не считал себя виноватым. Ему самому было бы спокойнее утонуть тогда и не мучиться. Ничто из произошедшего не было его решением. За него всегда решал кто-то другой. Правда, в основном в ситуациях, когда речь шла о его спасении. Теперь же за него решили, что нужно умирать.

Он не считал себя виноватым — но и не видел особого смысла сопротивляться.

Стас сделал несмелый первый шаг, почти ощутил покалывания ноябрьского ветра на коже. Где-то в глубинах здания заревел Григорыч, и в зал ворвался взъерошенный Даня.