Драма девяносто третьего года. Часть вторая

XLIII

Домашние сцены. — У короля отнимают орденские знаки. — Клери ставят жесткие условия, и он соглашается с ними. — Доставлять газеты разрешают, а затем запрещают. — Тулан и королева. — Каменщик и дофин. — У заключенных изымают ножи, бритвы, ножницы и перочинные ножики. — Новости, которые доходят до Клери. — Секреты становятся известны королю. — Его тревоги. — Игра в сиамские кегли. — Число шестнадцать приносит несчастье. — Людовика XVI и его сына разлучают. — Короля отвозят в Конвент, где он должен предстать перед судом.

Седьмого октября, в шесть часов вечера, Клери было велено спуститься в зал совета, где его ожидали два десятка собравшихся там муниципалов во главе с Манюэлем; сделано это было с целью дать ему приказ забрать в тот же вечер у короля ордена, которые он еще надевал, а именно ордена Святого Людовика и Золотого Руна (король не носил больше орден Святого Духа, упраздненный еще первым Национальным собранием).

Но, поскольку Клери отказался доводить до сведения короля полученный приказ, Манюэль поднялся вместе с комиссарами к королю, чтобы лично уведомить его об этом распоряжении; когда они вошли, он сидел в кресле и читал.

Манюэль подошел к нему и спросил:

— Как вы себя чувствуете? Есть ли у вас все, в чем вы нуждаетесь?

— Я довольствуюсь тем, что у меня есть, — ответил король.

— Несомненно вы осведомлены о победах наших армий, — продолжал Манюэль, — о захвате Шпейера, захвате Ниццы и завоевании Савойи?

— Я слышал это несколько дней тому назад от одного из этих господ, читавшего «Вечернюю газету».

— Как?! Вы не получаете газет, которые стали такими интересными?

— Я не получаю ни одной.

— Господа, — произнес Манюэль, обращаясь к муниципалам, — начиная с сегодняшнего дня необходимо давать все газеты этому господину, — и он указал на короля. — Полезно, чтобы он был осведомлен о наших успехах.

Затем, повернувшись к королю, он продолжал:

— Демократические принципы распространяются; известно ли вам об отмене монархии и провозглашении республиканской формы правления?

— Я слышал об этом и от всей души желаю французам обрести в этом счастье, которое мне хотелось им принести.

— Вам известно также, что Национальное собрание упразднило все рыцарские ордена; нам надлежит сказать вам, что вы должны снять с себя орденские знаки; поскольку вы вошли в разряд обычных граждан, с вами следует обходиться так же, как с ними. Впрочем, просите все, в чем вы нуждаетесь, и вам поспешат это предоставить.

— Благодарю вас, у меня ни в чем нет нужды.

После этих слов король вернулся к чтению. Депутация удалилась. Манюэль рылся в душе несчастного короля, пытаясь отыскать в ней отчаяние, но обнаружил там лишь покорность судьбе.

Удаляясь, один из муниципалов приказал Клери следовать за ними.

Придя в зал совета, Манюэль заявил камердинеру:

— Вам следует отослать в Конвент орденские кресты и ленты узника. Я полагаю также своим долгом, — продолжал он, — предупредить вас, что его тюремное заключение может длиться долго, и, если в ваши намерения не входит остаться здесь, вам следует сказать это прямо сейчас. Кроме того, существует замысел, связанный с желанием облегчить надзор за узником, уменьшить число лиц, прислуживающих в башне; так что если вы останетесь подле бывшего короля, вы будете здесь совершенно один и ваша служба станет по этой причине более тяжелой: вам будут приносить дрова и воду на неделю, но именно вам придется убирать в покоях и выполнять другую работу.

— Я согласен на все, — ответил Клери, настроенный ни за что не покидать короля.

После этого Клери отвели в комнату короля, который, увидев его, произнес:

— Вы слышали, что сказали эти господа; сегодня вечером вы снимите ордена с моей одежды.

С 9 октября, как и распорядился Манюэль, королю начали доставлять газеты, однако уже через четыре или пять дней один из муниципалов, некий Мишель, по роду занятий парфюмер, потребовал вновь запретить доставку газет в башню.

Однако это запрет нередко снимался; такое происходило, когда в какой-нибудь газете содержалось очередное гнусное обвинение против королевы или жестокое оскорбление в адрес короля; как-то раз, к примеру, в башню пропустили газету, в которой канонир требовал головы тирана Людовика XVI, чтобы зарядить ею пушку и выстрелить по врагу.

Тем не менее среди всего этого, подобно тому как среди темной ночи блистает какая-нибудь потерянная или забытая звезда, среди всего этого, повторяем, блистали порой образцы преданности и свидетельства сочувствия. Однажды к Клери подошел молодой человек по имени Тулан и, пожав ему руку, заговорщически произнес:

— Я не смогу поговорить сегодня с королевой, виной чему мои товарищи; передайте ей, что поручение, которое она дала мне, выполнено и что через несколько дней, когда настанет мое дежурство, я принесу ей ответ.

Клери знал этого человека как врага королевы и потому, исполненный недоверия, ответил ему:

— Сударь, вы ошибаетесь, обращаясь ко мне с подобными поручениями.

— Нет, я не ошибаюсь, — возразил Тулан, еще сильнее пожав ему руку, и с этими словами удалился.

Клери рассказал об этом разговоре королеве.

— Все это правда, — сказала она, — и вы можете доверять Тулану.

Вовлеченный позднее вместе с девятью другими муниципальными чиновниками в суд над королевой, Тулан был приговорен к смерти и казнен.

В другой раз какой-то каменотес был занят тем, что прорубал отверстия в стене передней, чтобы поставить там огромные запоры. Пока он завтракал, дофин играл его инструментами; король взял из рук сына молоток и зубило и, показывая ему, как нужно обращаться с этими орудиями, в течение нескольких минут работал ими.

Это зрелище произвело странное впечатление на каменотеса; он поднялся из угла, где сидел, и, подойдя к королю, сказал:

— Когда вы выйдете из этой башни, вы сможете похвастаться, что трудились над собственной тюрьмой!

— Ах, — со вздохом ответил король, — когда и каким образом я отсюда выйду?..

Дофин заплакал, мастеровой отвернулся, чтобы утереть слезу, а король, выронив из рук зубило и молоток, вернулся в свою комнату и долго мерил ее большими шагами.

Седьмого декабря в комнату короля вошел муниципал, ведя за собой депутацию Коммуны, и зачитал ему постановление, предписывавшее изъять у заключенных ножи, бритвы, ножницы, перочинные ножики и все прочие режущие инструменты, какие отнимают у узников, считаемых преступниками, и самым тщательным образом произвести как их личный досмотр, так и обыск их покоев.

Когда он зачитывал постановление, голос изменял ему, и было видно, что этот человек совершает над собой насилие.

Король выслушал распоряжение Коммуны со своей обычной бесстрастностью, а затем, вынув из карманов нож и небольшой несессер красного сафьяна, он достал из него ножницы и перочинный ножик, после чего муниципалы произвели самый тщательный обыск его покоев и, перейдя затем к королеве, проделали все то же самое в ее покоях.

Все эти меры предосторожности говорили о том, что Конвент был близок к решению начать процесс над королем и вызвать его в суд.

У королевы, у принцессы Елизаветы, да и у самого короля, как это видно по его ответу каменотесу, были самые мрачные предчувствия. Все трое жаждали малейших новостей и, странное дело, хотя это вполне присуще человеческой натуре, жаждали их тем больше, что ожидали они плохих новостей.

Между тем жена Клери пришла повидать мужа и привела с собой подругу; как обычно, Клери было велено спуститься в зал совета, и, в то время как жена во весь голос докладывала Клери об их домашних делах, подруга шепотом сказала ему:

— Господин Клери, в следующий вторник короля отведут в Конвент и там начнется суд над ним; его величество может взять себе адвоката; все эти сведения совершенно точные, мы получили их из достоверного источника.

Именно эту страшную новость и ожидали узники, именно для того, чтобы предстать перед судом в качестве виновного и подвергнуться казни в качестве осужденного, королю предстояло выйти из тюрьмы.

В свое время король советовал Клери ничего не скрывать от него, и потому, какой бы мрачной ни была эта новость, в тот же вечер, раздевая короля, камердинер повторил слово в слово то, что ему удалось узнать.

Король тотчас же понял, что на время суда его разлучат с женой и детьми и что у него осталось впереди лишь три или четыре дня для того, чтобы договориться с семьей о том, каким образом они будут поддерживать связь.

Клери предложил рискнуть собой, чтобы изыскать такую возможность.

На другое утро король поднялся в покои королевы, чтобы позавтракать там, и после завтрака довольно долго беседовал с ней. Днем Клери удалось обменяться несколькими словами с принцессой Елизаветой, и, крайне опечаленный, он принес ей извинения за то, что сообщил королю столь скверную новость. Однако она ободрила его.

— Успокойтесь, Клери, — сказала она ему, — король чувствителен к такому доказательству преданности; во всем этом его более всего удручает страх быть в разлуке с нами.

Вечером король подтвердил Клери то, что сказала ему принцесса Елизавета.

— Продолжайте свои попытки разведывать, что они намереваются сделать со мной, — сказал он ему, — и никоим образом не бойтесь огорчить меня. Я и моя семья условились притворяться неосведомленными, чтобы не бросать на вас тень.

Одиннадцатого декабря, в пять часов утра, весь Париж наполнился звуками барабанного боя. Ворота Тампля с грохотом отворились, и в сад вступила кавалерия и вкатились две пушки. Узники сделали вид, что не знают причины всех этих приготовлений, и потребовали разъяснений у дежурных комиссаров, однако те отказались отвечать и остались в убеждении, что король ни о чем не догадывается.

В девять часов утра король и дофин поднялись, как обычно, в покои королевы и принцесс, чтобы позавтракать. Они провели там последний час все вместе, но на глазах у муниципалов, под надзором еще более бдительным, чем когда-либо прежде. Через час им пришлось расстаться, и, поскольку они делали вид, что ни о чем не осведомлены, им пришлось, расставаясь, скрывать свои чувства.

Однако юный принц, который и в самом деле ничего не знал, принялся настаивать, чтобы отец сыграл с ним, как обычно, в сиамские кегли, и не хотел играть в волан, как предлагала ему сестра. Несмотря на тревожную ситуацию, король уступил желанию сына. Но дофин, то ли по невезению, то ли по неумелости, проигрывал в тот день все партии и никак не мог подняться в счете выше числа шестнадцать.

— По правде, — с досадой сказал он, — каждый раз, дойдя в счете до числа шестнадцать, я уже уверен, что проиграю партию. Число шестнадцать приносит мне несчастье!

Король промолчал, но слова сына поразили его, словно дурное предзнаменование.

В одиннадцать часов, в то время как король занимался с дофином чтением, в его комнату вошли два муниципала и объявили, что они пришли за юным Луи, чтобы отвести его к матери. Король осведомился о причинах этой новой разлуки, которой, по-видимому, его намеревались подвергнуть.

— Это приказ Коммуны, — только и сказали в ответ комиссары.

Король нежно поцеловал сына и поручил Клери отвести его к королеве; вернувшись, Клери уверил Людовика XVI, что оставил ребенка в объятиях матери, и это явно успокоило короля.

В эту минуту один из комиссаров объявил королю, что новый мэр Парижа, Шамбон, находится в совете и желает поговорить с узником.

— Чего он от меня хочет? — спросил король.

В ответ муниципал пожал плечами, что означало: «Этого я не знаю».

Король некоторое время ходил широкими шагами по комнате, а затем опустился в кресло, стоявшее у изголовья кровати; дверь была приоткрыта; муниципал вместе с Клери находились в передней. Из комнаты короля не доносилось никакого шума, даже звука шагов. Муниципала встревожила эта тишина; он осторожно вошел в комнату и увидел, что узник сидит, уронив голову на ладони.

На шум, который он произвел, король поднял голову.

— Что вам от меня угодно? — с раздражением спросил он.

— Я опасался, — ответил муниципал, — как бы вам не стало плохо.

— Весьма признателен вам, — произнес король, — но вы должны понять, сударь, что сама манера, с какой у меня отняли моего сына, причинила мне сильную боль.

Муниципал ничего не ответил и, пятясь, удалился.

Мэр появился только в час дня. Его сопровождали Шометт, прокурор Коммуны, а также Куломбо, ее секретарь, несколько муниципальных чиновников и Сантер, командующий национальной гвардией.

— Сударь, — обратился к королю мэр, — я пришел за вами, чтобы в соответствии с указом, который зачитает вам сейчас секретарь Коммуны, сопроводить вас в Конвент.

Секретарь Коммуны развернул бумагу и прочитал:

Король прервал секретаря словами:

— Капет — не мое имя, это имя одного из моих предков. Я предпочел бы, господа, — добавил он, — чтобы комиссары соблаговолили оставить мне моего сына на два часа, которые я провел в ожидании вашего визита; впрочем, такое обхождение со мной является продолжением того обращения, которое я терплю здесь на протяжении четырех месяцев; я последую за вами, но не для того, чтобы подчиниться Конвенту, а потому, что сила в руках моих недругов.

Затем он повернулся к Клери, который подал ему редингот и шляпу; первым вышел мэр Парижа, потом король, а за ними последовали Шометт, Куломбо и муниципальные чиновники.

У дверей башни король сел в карету мэра; окна в ней были опущены, и взгляды любопытных могли проникать внутрь; шум кареты, покатившейся по двору, донесся до слуха королевы и принцесс, дав знать их сердцам, что король уехал; увидеть его отъезд им мешали дубовые навесы на окне.

Услышав этот шум, они опустились на колени возле окна: королева, прижавшись лбом к стене и словно ища в ней опору для своего разбитого тела, а обе принцессы, обладавшие большей силой — одна благодаря своей вере, другая благодаря своей молодости, — молились подле нее.

Когда настал час обеда, всех трех женщин застали за той же молитвой и на том же месте, и, хотя они просили оставить их в таком положении, их заставили спуститься, как обычно, в покои короля, чтобы пообедать, и заверили, что им будет позволено дожидаться там возвращения короля.

Однако женщин обманули: сразу же после обеда их заставили подняться наверх, как прежде заставили спуститься вниз; и тогда они снова принялись молиться, и ничто не отвлекало их от этого благочестивого занятия, пока не раздался шум кареты, которая в шесть часов вечера привезла короля обратно.

Посмотрим теперь, что происходило за стенами Тампля во время этого первого отсутствия царственного узника.