ПРИЛОЖЕНИЯ
1
После того как обвиняемую вводят в зал и сажают в кресло, председатель начинает допрос.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Ваше имя?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Мария Антуанетта Лотаринго-Австрийская.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Ваше общественное положение?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я вдова Людовика, бывшего короля французов.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Ваш возраст?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Тридцать восемь лет.
Секретарь трибунала зачитывает обвинительный акт, изложенный в следующих словах:
«Антуан Кентен Фукье, общественный обвинитель при Революционном уголовном трибунале, который учрежден в Париже указом Национального конвента от 10 марта 1793 года, II года Республики, и приговоры которого не подлежат обжалованию в силу полномочий, предоставленных ему статьей 2 другого указа Конвента, от 5 апреля того же года, устанавливающей, что общественному обвинителю вышеназванного трибунала разрешено задерживать, привлекать к ответственности и судить на основании изобличений со стороны конституционных властей и граждан, объявляет,
что, согласно указу Конвента от 1 августа сего года, Мария Антуанетта, вдова Людовика Капета, была привлечена к суду Революционного трибунала как обвиняемая в заговоре против Франции;
что, в силу другого указа Конвента, от 3 октября, было решено, что Революционный трибунал займется без отсрочки и перерывов вынесением ей приговора;
что общественный обвинитель получил документы, касающиеся вдовы Капет, 19 и 20 числа первого месяца II года, то есть, пользуясь обиходным языком, 11 и 12 октября;
что один из судей трибунала немедленно приступил к допросу вдовы Капет;
что из рассмотрения всех документов, переданных общественным обвинителем, вытекает, что, подобно мессалинам Брунгильде, Фредегонде и Медичи, которых некогда называли королевами Франции и чьи гнусные имена никогда не изгладятся из анналов истории, Мария Антуанетта, вдова Людовика Капета, с самого начала своего пребывания во Франции была для французов бичом и кровопийцей;
что еще до благословенной Революции, вернувшей французскому народу его суверенитет, она имела политические связи с человеком, которого именуют королем Богемии и Венгрии;
что эти сношения были противны интересам Франции;
что, не ограничиваясь тем, что заодно с братьями Людовика Капета и бесчестным и подлым Калонном, в то время министром финансов, она ужасающим образом растрачивала финансы Франции (плод тяжких трудов народа), дабы удовлетворять свои необузданные желания и оплачивать участников своих преступных интриг, Мария Антуанетта, как установлено, в разное время передала императору миллионы, которые служили и служат ему теперь для того, чтобы вести войну против Республики, и что вследствие этих непомерных трат она в конечном счете опустошила национальную казну;
что с начала Революции вдова Капет ни на минуту не прекращала поддерживать вредоносные для Франции тайные сношения и преступную переписку с иностранными державами и внутренними врагами Республики с помощью своих доверенных агентов, которых она подкупала лично и при посредстве бывшего казначея цивильного листа;
что в разное время она употребила все уловки, какие считала годными для того, чтобы достичь своих коварных целей и учинить контрреволюцию;
во-первых, под предлогом необходимости братания между бывшими королевскими телохранителями и офицерами и солдатами Фландрского полка, она устроила для них 1 октября 1789 года совместное пиршество, переродившееся в настоящую оргию, как ей того и хотелось, и в ходе этой оргии агенты вдовы Капет, умело помогая осуществлять контрреволюционные замыслы, склоняли бо́льшую часть сотрапезников, пребывавших в состоянии опьянения, распевать песни, выражающие полнейшую преданность трону и открытую неприязнь к народу, и мало-помалу подвели их к тому, что они стали цеплять на себя белые кокарды и топтать ногами национальные кокарды, а она своим присутствием позволяла все эти контрреволюционные выходки, в особенности тем, что побуждала женщин, сопровождавших ее, раздавать сотрапезникам белые кокарды, и 4 октября изъявляла неумеренную радость по поводу того, что происходило во время этой оргии;
во-вторых, действуя сообща с Людовиком Капетом, она приказывала печатать и широко распространять по всей территории Республики контрреволюционные сочинения, даже те, что были адресованы заговорщикам по другую сторону Рейна или издавались от их имени, такие, как "Воззвания к эмигрантам", "Ответ эмигрантов", "Обращение эмигрантов к народу", "Самые лучшие глупости те, что быстро кончаются", "Газета за два лиара", "Боевой порядок, поход и вступление эмигрантов во Францию";
она доходила в своем вероломстве и притворстве до того, что приказывала печатать и столь же широко распространять сочинения, в которых ее изображали в невыгодных для нее красках, чего, впрочем, она более чем заслуживала уже в то время, и делалось это для того, чтобы вводить в заблуждение иностранные державы и убеждать их в том, что французский народ дурно к ней относится, и все больше настраивать их против Франции;
дабы как можно быстрее осуществить свои контрреволюционные замыслы, она, действуя через своих агентов, в первых числах октября 1789 года вызвала в Париже и его окрестностях голод, давший повод к новому восстанию, вследствие которого бесчисленная толпа граждан и гражданок двинулись в Версаль 5-го числа того же месяца; это неоспоримо доказывается тем изобилием, какое наступило ровно на другой день после прибытия вдовы Капет и ее семейства в Париж;
сразу же по прибытии в Париж вдова Капет, плодовитая в отношении интриг подобного рода, начала устраивать в своем жилище тайные сборища; эти сборища, на которые стекались все контрреволюционеры и интриганы из Учредительного и Законодательного собраний, происходили во мраке ночи; на них обдумывались средства упразднить права человека и отменить уже принятые указы, которые должны были стать основой конституции; на этих сборищах обсуждались меры, какие следовало предпринять для того, чтобы провести пересмотр указов, благоприятных для народа; там же в июне 1791 года было принято решение о бегстве Людовика Капета, вдовы Капет и всего их семейства под вымышленными именами, безуспешно предпринимавшемся несколько раз и в разное время; во время своего допроса вдова Капет созналась в том, что именно она все устроила и все подготовила для того, чтобы осуществить это бегство, и что именно она открывала и закрывала двери покоев, через которые проходили беглецы; независимо от признаний вдовы Капет на сей счет, установлено, благодаря показаниям Луи Шарля Капета и дочери Капета, что Лафайет, являвшийся во всех отношениях фаворитом вдовы Капет, и Байи, в ту пору мэр Парижа, присутствовали в момент этого бегства и благоприятствовали ему всей своей властью;
после своего возвращения из Варенна вдова Капет возобновила эти тайные сборища; она сама председательствовала на них, и это с согласия ее фаворита Лафайета закрыли входы в сад Тюильри, лишив тем самым граждан возможности свободно посещать дворы бывшего дворца Тюильри и сам дворец; в итоге право входа туда имели лишь люди, снабженные особыми удостоверениями; такое обособление вареннских беглецов от внешнего мира, с пафосом представленное изменником Лафайетом как способ наказать их, было хитростью, задуманной и согласованной на этих ночных сборищах с целью лишить граждан возможности раскрыть то, что затевалось в этом гнусном месте против свободы; именно на этих сборищах была намечена страшная бойня самых ревностных патриотов, оказавшихся 17 июля 1791 года на Марсовом поле; она предшествовала бойне в Нанси и всем массовым убийствам, имевшим позднее место во многих других пунктах Республики и намеченным на этих же самых тайных сборищах; эти волнения, в ходе которых была пролита кровь множества патриотов, были задуманы с целью как можно раньше и как можно надежнее достичь пересмотра принятых указов, которые основывались на правах человека и тем самым вредили честолюбивым и контрреволюционным намерениям Людовика Капета и Марии Антуанетты; как только была принята конституция 1791 года, вдова Капет принялась подспудно уничтожать ее посредством уловок, которые она и ее пособники использовали в различных пунктах Республики; все эти действия всегда имели целью уничтожить свободу и вернуть французов под тираническое иго, под которым они томились столько веков;
ради этого вдова Капет задумала обсуждать на упомянутых тайных сборищах, давно и справедливо именовавшихся австрийским кабинетом, все законы, какие издавало Законодательное собрание; именно она, вследствие решений, принятых на этих сборищах, побудила Людовика Капета наложить вето на принятый Законодательным собранием превосходный и целительный указ против бывших принцев, братьев Людовика Капета, а также эмигрантов и целой своры неприсягнувших священников и фанатиков, распространившихся по всей Франции; вето, ставшее одной из главных причин бедствий, которые с тех пор испытывает Франция;
именно вдова Капет назначала злонамеренных министров, а на должности в армии и гражданских ведомствах ставила людей, которые были известны всей нации как заговорщики против свободы; именно благодаря ее уловкам и уловкам ее пособников, столь же умелых, сколь и коварных, ей удалось сформировать новую гвардию Людовика Капета из отставных офицеров, покинувших свои полки после того, как стало необходимо приносить клятву, неприсягнувших священников и иностранцев — короче, людей, отвергнутых, в основном, нацией и достойных служить в армии Кобленца, куда весьма значительная их часть и в самом деле перебралась после увольнения; именно вдова Капет, в сговоре с кликой душителей свободы, имевших преобладающее влияние в Законодательном собрании и одно время в Конвенте, объявила войну королю Богемии и Венгрии, своему брату; именно вследствие ее уловок и интриг, всегда пагубных для Франции, случилось первое отступление французов с территории Бельгии;
именно вдова Капет передавала иностранным державам планы кампаний и наступлений, готовившихся в совете, и потому, вследствие этой двойной измены, враги всегда заранее знали о тех действиях, какие должны были предпринять войска Республики; из чего следует вывод, что вдова Капет была виновницей поражений, которые потерпели, в разное время, французские войска;
вдова Капет замыслила и затеяла вместе со своими коварными агентами страшный заговор, разразившийся 10 августа и потерпевший поражение лишь благодаря неслыханно мужественным усилиям патриотов; с этой целью она собрала в своем жилище, в Тюильри, вплоть до его подвалов, швейцарцев, которые, в силу указов, не должны были более составлять гвардию Людовика Капета; она поддерживала их в состоянии опьянения с 9 августа до утра следующего дня, намеченного для осуществления этого страшного заговора; равным образом она с той же целью собрала в Тюильри 9 августа целую толпу людей, именуемых рыцарями кинжала и уже появлявшихся в этом месте 23 февраля 1791 года, а затем и 20 июня 1792 года;
опасаясь, вне всякого сомнения, что этот заговор не достигнет всех целей, на какие она надеялась, вдова Капет явилась 7 августа, в половине девятого вечера, в зал, где швейцарцы и прочие преданные ей люди занимались изготовлением патронов; наряду с тем, что вдова Капет подстрекала их поспешить с изготовлением патронов, она, дабы возбудить их еще больше, брала патроны и надкусывала их (нет слов, способных описать столь жестокий поступок);
общеизвестно, что 10 августа, около половины шестого утра, она убеждала и упрашивала Людовика Капета выйти во двор Тюильри и провести смотр швейцарцев, среди которых были и другие негодяи, надевшие их мундиры, после же его возвращения она протянула ему пистолет, сказав: "Для вас настала минута показать себя!", а когда он отказался взять пистолет, назвала его трусом; и, хотя в ходе своего допроса вдова Капет упорно отрицала, что она дала приказ стрелять в народ, ее поведение 9 августа в зале швейцарцев, тайные сборища, которые продолжались всю ночь и на которых она присутствовала, художество с пистолетом и сказанное ею Людовику Капету, их поспешный уход из Тюильри и ружейная пальба, раздавшаяся в ту самую минуту, когда они вошли в зал Законодательного собрания, — все эти обстоятельства, вместе взятые, не позволяют сомневаться в том, что решение стрелять в народ было принято на сборище, длившемся всю ночь, и что Людовик Капет и Мария Антуанетта, главная руководительница заговора, лично дали приказ открыть огонь;
именно интригам и коварным уловкам вдовы Капет, ее тайным сношениям с той кликой душителей свободы, о какой уже шла речь, и всеми врагами Республики, обязана Франция той междоусобной войной, которая уже давно раздирает ее и конец которой, к счастью, столь же близок, как и конец жизни ее виновников;
на протяжении всего времени именно вдова Капет, пользуясь приобретенным ею влиянием на сознание Людовика Капета, привила ему глубокое и опасное умение притворяться и действовать двулично, обещая в своих публичных заявлениях противное тому, что он замышлял вместе с ней во мраке, дабы уничтожить свободу, которая столь дорога французам и которую они сумеют сохранить, и восстановить то, что они называют полнотой королевских прерогатив;
и, наконец, вдова Капет, безнравственная во всех отношениях, столь порочна и столь знакома со всеми преступлениями, что, словно новоявленная Агриппина, забыв о своем звании матери и границах, предписанных законами природы, она не побоялась предаваться вместе с Луи Капетом, своим сыном, по его собственному признанию, непристойностям, мысль о которых и одно название которых заставляют содрогаться от ужаса.
После всего вышеизложенного общественный обвинитель выдвигает следующее обвинение против Марии Антуанетты, назвавшей себя во время своего допроса Лотаринго-Австрийской, вдовы Людовика Капета, которая, действуя умышленно и злонамеренно:
1° заодно с братьями Людовика Капета и подлым Колонном, бывшим министром, ужасающим образом растрачивала финансы Франции и передавала императору неисчислимые суммы, опустошив тем самым государственную казну;
2° поддерживала, как лично, так и через посредство своих агентов-контрреволюционеров, тайные сношения и переписку с врагами Республики и уведомляла или понуждала уведомлять врагов о планах кампаний и наступлений, принятых в совете;
3° составляла, посредством собственных интриг и уловок, а также интриг и уловок своих агентов, заговоры против внутренней и внешней безопасности Франции и с этой целью разжигала гражданскую войну в различных пунктах Республики и вооружала одних граждан против других, вследствие чего пролила кровь неисчислимого множества граждан, что предосудительно согласно статье IV раздела I главы I первой части Уголовного уложения и статье II раздела II главы I того же Уложения.
В соответствии с этим общественный обвинитель просит собравшийся трибунал удостоверить настоящий обвинительный акт и по его требованию, посредством пристава трибунала, имеющего на руках судебное постановление, приказать, чтобы Мария Антуанетта, называющая себя Лотаринго-Австрийской, вдова Людовика Капета, содержащаяся в настоящее время в следственной тюрьме, именуемой Консьержери Дворца правосудия, была внесена в его реестры и оставалась там как в тюремном замке, а также уведомить о принятом постановлении муниципалитет Парижа и обвиняемую.
Учинено в кабинете общественного обвинителя, в первый день третьей декады первого месяца II года Республики, единой и неделимой.
«Трибунал, удовлетворяя просьбу общественного обвинителя, удостоверяет обвинительный акт, вынесенный им против Марии Антуанетты, называющей себя Лотаринго-Австрийской, вдовы Людовика Капета.
В соответствии с этим по его требованию и посредством пристава трибунала, имеющего на руках настоящее постановление, приказано, чтобы вышеупомянутая Мария Антуанетта, вдова Людовика Капета, была взята под стражу, арестована и внесена в реестры следственной тюрьмы, именуемой Консьержери, в Париже, где она в настоящее время содержится, и оставалась там как в тюремном замке; приказано также уведомить о настоящем постановлении как муниципалитет Парижа, так и обвиняемую.
Учинено и решено в трибунале, во второй день третьей декады первого месяца II года Республики.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — Вот в чем вас обличают; будьте внимательны, вам предстоит сейчас выслушать выдвинутые против вас обвинения.
Трибунал приступает к допросу свидетелей.
ЛОРАН ЛЕКУАНТР, депутат Национального конвента, свидетельствует, что он знает обвиняемую: по его словам, прежде она была женой бывшего короля Франции, а кроме того, после своего перевода в Тампль она поручила ему передать в Конвент требование, имевшее целью получить для того, что она назвала своей службой, тринадцать или четырнадцать указанных ею особ; однако Конвент отклонил это требование, сославшись на то, что его следует адресовать муниципалитету.
Затем допрашиваемый входит в подробности празднеств и буйных пиршеств, которые происходили в городе Версале с 1779 года до начала 1789 года и имели итогом чудовищное расточение финансов Франции.
Свидетель приводит подробности того, что происходило до и после Ассамблеи нотаблей вплоть до времени открытия Генеральных штатов, рассказывает о положении, в котором оказались великодушные обитатели Версаля, об их мучительной растерянности 23 июня 1789 года, когда канониры полка Нассау, чья артиллерия была размещена в конюшнях обвиняемой, отказались стрелять в народ.
Наконец, когда парижане стряхнули ярмо тирании, революционное движение пробудило энергию чистосердечных версальцев; у них родился замысел, весьма рискованный и смелый, вне всякого сомнения, освободиться от гнета деспота и его пособников.
Двадцать восьмого июля 1789 года граждане Версаля выразили желание сформировать национальную гвардию наподобие той, что создали их братья-парижане; тем не менее они решили посоветоваться с королем; посредником в переговорах был выбран бывший принц де Пуа; власти пытались всячески затянуть дело, но, поскольку формирование гвардии произошло, был создан и ее штаб: д’Эстена назначали главнокомандующим, Гуверне — заместителем главнокомандующего и т. д.
Далее свидетель входит в подробности событий, происходивших до и после прибытия Фландрского полка.
Двадцать девятого сентября обвиняемая вызвала к себе офицеров национальной гвардии и подарила им два знамени; было припасено и третье, предназначавшееся, как им объяснили, для батальона так называемой наемной гвардии, которой платили жалованье, чтобы облегчить бремя версальцев, как говорили власти, притворно жалея их и обхаживая, тогда как на самом деле питая к ним ненависть.
Двадцать девятого сентября национальная гвардия устроила банкет в честь своих славных братьев, солдат Фландрского полка; в те дни газетчики сообщили в своих отчетах, что на банкете граждан не произошло ничего противного принципам свободы, тогда как банкет, устроенный 1 октября королевскими телохранителями, имел лишь одну цель: настроить национальную гвардию против солдат Фландрского полка и полка егерей Трех Епископств.
Свидетель заявляет, что обвиняемая присутствовала на этом последнем банкете вместе со своим мужем и их встречали там шумными аплодисментами; что там играли арию «О Ричард, мой король!»; что там пили за здоровье короля, королевы и их сына, а вот тост за здоровье нации, который был предложен, отвергли; что после этого бурного пиршества все переместились во дворец, в бывший Мраморный двор, и там, желая дать королю подлинное представление о том, как они настроены защищать интересы его семьи, если для этого представится случай, некто Персеваль, адъютант д’Эстена, первым взобрался на балкон; после него то же самое проделал гренадер Фландрского полка; третий, драгун, попытавшись вскарабкаться на этот балкон и потерпев неудачу, хотел покончить с собой; что же касается названного Персеваля, то он сорвал с себя орденский крест, чтобы подарить его гренадеру, взобравшемуся, подобно ему, на балкон покоев бывшего короля.
По требованию общественного обвинителя трибунал приказывает вынести постановление о принудительном приводе Персеваля и д’Эстена.
Свидетель добавляет, что 3 октября того же года королевские телохранители устроили второй банкет. Во время него были нанесены чудовищные оскорбления национальной кокарде, которую топтали ногами и т. п.
Затем допрашиваемый входит в подробности того, что происходило в Версале 5 и 6 октября.
Мы считаем возможным не давать о них отчета, поскольку эти же самые факты уже опубликованы в сборнике показаний, полученных в бывшем Шатле в ходе расследования событий 5 и 6 октября и напечатанных по приказу Законодательного собрания.
Свидетель заявляет, что 5 октября, узнав о волнениях, начавшихся в Париже, д'Эстен отправился в муниципалитет Версаля, с целью добиться разрешения увезти бывшего короля, который находился тогда на охоте (и, видимо, ничего не знал о том, что происходило); одновременно д'Эстен дал обещание привезти его обратно, когда спокойствие будет восстановлено.
Свидетель оставляет на столе президиума документы, касающиеся фактов, изложенных в его показаниях; они будут приобщены к материалам судебного процесса.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — У вас есть замечания по поводу показаний свидетеля?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я не имею никакого представления о большей части фактов, которые приводит свидетель. Это правда, что я подарила два знамени национальной гвардии Версаля; это правда, что во время банкета, устроенного телохранителями, мы обошли вокруг обеденного стола, но не более того.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы сознаетесь в том, что находились в зале бывших телохранителей и были там, когда оркестр играл арию «О Ричард, мой король!»?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я не помню этого.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы были в этом зале, когда там отвергли предложенный тост за здоровье нации?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Думаю, что нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Общеизвестно, что по всей Франции ходили в то время слухи, будто вы лично посетили три полка, стоявшие тогда в Версале, и побуждали их защищать то, что вы называете прерогативами трона.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Мне нечего ответить на этот вопрос.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не устраивали ли вы накануне четырнадцатого июля тысяча семьсот восемьдесят девятого года ночные сборища, где присутствовала Полиньяк, и не обсуждали ли там средства переслать денежные суммы императору?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я никогда не присутствовала ни на каких сборищах.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Известно ли вам о достопамятном королевском заседании представителей народа, которое проводил Луи Капет?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Правда ли, что это д'Эпремениль и Туре при участии Барантена составляли статьи, которые были там предложены?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Мне совершенно неизвестно об этом факте.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Ваши ответы не являются достоверными, поскольку именно в ваших покоях были составлены эти статьи.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Подобные дела решались в совете.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не зачитывал ли вам муж свою речь за полчаса до того, как войти в зал представителей народа, и не побуждали ли вы его произнести эту речь, сохраняя твердость?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Мой муж очень доверял мне, и именно это побудило его зачитать мне свою речь, однако я не позволила себе никаких замечаний.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Какие велись обсуждения по поводу того, чтобы окружить представителей народа штыками и убить половину из них, если такое было возможно?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я никогда не слышала разговоров о подобных делах.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вам, несомненно, известно, что на Марсовом поле стояли войска; должно быть, вы знаете, с какой целью их туда стянули?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Да, я знаю, что в то время они там стояли, но мне совершенно неизвестно, по какой причине их туда стянули.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Но разве, пользуясь таким доверием со стороны вашего мужа, вы не должны были знать эту причину?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Это было сделано для восстановления общественного спокойствия.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Но в то время в обществе царило спокойствие и слышался только один крик — призыв к свободе. Известно ли вам о замыслах бывшего графа д'Артуа взорвать зал Национального собрания? Не потому ли, что замыслы эти казались чрезмерно жестокими, его побудили отправиться в путешествие, опасаясь, что его присутствие и его легкомыслие могут навредить задуманному плану, который нужно было утаивать вплоть до момента, благоприятного с точки зрения предложивших его предателей?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я никогда не слышала, чтобы мой брат д'Артуа имел замыслы, о которых вы говорите. Он отправился путешествовать по своей собственной воле.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — В какой период времени вы использовали огромные суммы, которые выдавали вам различные контролеры финансов?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Мне никогда не выдавали огромных сумм; те суммы, что мне вручали, я использовала для того, чтобы платить людям, состоявшим у меня в услужении.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — По какой причине семья Полиньяк и несколько других были осыпаны вами золотом?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Они занимали при дворе должности, обеспечившие им богатство.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Поскольку банкеты телохранителей могли происходить лишь с разрешения короля, вы, должно быть, знали, для чего их устраивали?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Говорили, что это делалось с целью братания телохранителей с национальной гвардией.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — В каком качестве вам известен Персеваль?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Как адъютант господина д'Эстена.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Знаете ли вы, какими орденами он был награжден?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.
Затем заслушивают другого свидетеля.
ЖАН БАТИСТ ЛАПЬЕР, временно исполняющий обязанности заместителя командира четвертой дивизии, дает показания в отношении событий, происходивших в бывшем дворце Тюильри в ночь с 20 на 21 июня 1791 года, где свидетель находился тогда на дежурстве; в течение той ночи он видел большое число неизвестных ему людей, то и дело входивших во дворец и выходивших из него; среди тех, кто привлек его внимание, он узнал литератора Барре.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Известно ли вам, что Барре, о котором вы говорите, после возвращения бывшего короля из Варенна ежедневно являлся во дворец, где, по-видимому, он был желанным гостем? И не он ли вызвал волнения в театре Водевиль?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я не могу подтвердить этот факт.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — Покинув в ту ночь дворец, вы затем передвигались пешком или в карете?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Пешком.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Каким путем?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Через площадь Карусель.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Лафайет и Байи были во дворце в тот момент, когда вы его покидали?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Этого я не знаю.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы вышли через покои одной из ваших дам?
ОБВИНЯЕМАЯ. — По правде говоря, под моими покоями жила одна из смотрительниц моего гардероба.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Как зовут эту женщину?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я не помню ее имени.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы сами открывали двери?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Лафайет появлялся в покоях короля?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — В котором часу вы вышли из дворца?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Без четверти двенадцать.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы видели во дворце в тот день Байи?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.
Затем заслушивают другого свидетеля.
АНТУАН РУССИЙОН, хирург и канонир, показывает, что, войдя 10 августа 1792 года во дворец Тюильри, в покои обвиняемой, покинутые ею за несколько часов до этого, он обнаружил под ее кроватью бутылки — одни полные, другие пустые; это дает основание думать, что она поила вином то ли офицеров-швейцарцев, то ли рыцарей кинжала, заполнивших дворец.
Под конец свидетель ставит обвиняемой в упрек то, что она была подстрекательницей кровопролитий, произошедших в различных местах Франции, а именно в Нанси и на Марсовом поле, и к тому же содействовала тому, чтобы поставить Францию на край гибели, передав значительные суммы своему брату (королю Богемии и Венгрии) для ведения войны с турками, а затем и способствовала ему в развязывании войны с Францией, то есть с великодушной нацией, кормившей не только ее, но и ее мужа и ее семью.
Свидетельствующий заявляет, что эти сведения он получил от одной добропорядочной гражданки, превосходной патриотки, которая при старом режиме служила в Версале и которой сообщил их, пустившись в откровенность, один из фаворитов бывшего королевского двора.
Основываясь на указаниях, данных свидетелем в отношении местопребывания этой гражданки, трибунал по требованию общественного обвинителя приказывает немедленно вынести постановление о ее принудительном приводе, с целью получить от нее сведения, которые могут быть ей известны.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — У вас есть какие-нибудь возражения против показаний свидетеля?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Мне неизвестно, что происходило во дворце после того, как я оттуда вышла.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Разве вы не давали денег на то, чтобы поить швейцарцев?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — А разве, выходя из дворца, вы не говорили швейцарскому офицеру: «Пейте, друг мой, я вверяю свою судьбу в ваши руки»?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Где вы провели ночь с девятого на десятое августа, о которой вам говорят?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я провела ее со своей сестрой (Елизаветой) в моих покоях, но спать не ложилась.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — А почему вы не ложились спать?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Потому что в полночь мы слышали гул набата, доносившийся со всех сторон, и нам сообщили, что на нас вскоре нападут.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не в ваших ли покоях собирались бывшие дворяне и швейцарские офицеры, находившиеся во дворце, и не там ли было принято решение стрелять в народ?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Никто не входил в мои покои.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Приходилось ли вам в ту ночь искать встречи с королем?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я оставалась в своих покоях одна до часу ночи.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы, несомненно, видели во дворце рыцарей кинжала и старших офицеров-швейцарцев, которые там находились?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я видела там много людей.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Приходилось ли вам видеть, что кто-то пишет за столом бывшего короля?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Были ли вы рядом с королем во время смотра, который он проводил в саду?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы стояли в это время у своего окна?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Находился ли Петион вместе Рёдерером во дворце?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я этого не знаю.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не было ли у вас беседы с д'Аффри, во время которой вы расспрашивали его, можно ли полагаться на швейцарцев в отношении того, чтобы стрелять в народ, и не стали ли вы, получив от него отрицательный ответ, пускать в ход попеременно лесть и угрозы?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Полагаю, что в тот день я не виделась с д'Аффри.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — А с какого времени вы не виделись с д'Аффри?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Мне не удастся вспомнить это в данную минуту.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Но вы спрашивали его, можно ли полагаться на швейцарцев?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я никогда не говорила с ним на эту тему.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Так вы не отрицаете, что угрожали ему?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я никогда и никак ему не угрожала.
Общественный обвинитель заявляет, что после событий 10 августа д'Аффри был арестован и 17 августа предстал перед трибуналом, и его отпустили на свободу лишь после того, как ему удалось доказать, что, поскольку он не захотел принимать участие в том, что происходило во дворце, обвиняемая стала угрожать ему, и это вынудило его уйти оттуда.
Затем заслушивают другого свидетеля.
ЖАК РЕНЕ ЭБЕР, заместитель прокурора Коммуны, показывает, что, будучи членом Коммуны 10 августа, он имел различные важные поручения, доказавшие ему существование заговора Антуанетты; так однажды, находясь в Тампле, он нашел принадлежавший ей молитвенник, в котором обнаружился один из контрреволюционных знаков — охваченное пламенем и пронзенное стрелой сердце с надписью на нем: «Jesu, miserere nobis».[11]
В другой раз он нашел в комнате Елизаветы шляпу, принадлежавшую, как было установлено, Людовику Капету; эта находка не позволяла ему более сомневаться в том, что среди его коллег есть люди, унизившиеся до такой степени, что стали служить тирании. Он вспомнил, что однажды Тулан вошел в башню Тампля в шляпе, а вышел оттуда с непокрытой головой, сказав, что потерял шляпу.
Свидетель добавляет, что, когда Симон дал ему знать, что имеет сообщить ему нечто важное, он отправился в Тампль вместе с мэром и прокурором Коммуны; там они получили от младшего Капета показание, из которого следовало, что во время бегства Людовика Капета в Варенн одним из тех, кто более всего способствовал этому, был Лафайет и что с этой целью он провел всю ночь во дворце; что в течение своего пребывания в Тампле узники долгое время не переставали узнавать о том, что происходило за его стенами, причем письма им передавали в одежде и обуви.
Младший Капет назвал тринадцать человек, так или иначе помогавших поддерживать эти тайные сношения; он сообщил, что слышал, как один из них, заперев его в башенке вместе с сестрой, говорил его матери: «Я обеспечу вас возможностью узнавать новости, посылая каждый день к башне газетного разносчика, который будет выкрикивать заголовки "Вечерней газеты"».
И, наконец, когда Симон захватил врасплох младшего Капета, физическое состояние которого ухудшалось с каждым днем, за непристойным и пагубным для его здоровья рукоблудием, и спросил ребенка, кто научил его этому преступному занятию, тот ответил, что знакомству с этой пагубной привычкой он обязан матери и тетке.
Свидетель заявляет, что из признаний младшего Капета, данных в присутствии мэра Парижа и прокурора Коммуны, следует, что две эти женщины часто заставляли его ложиться между ними и он подвергался при этом проявлениям самого разнузданного распутства; стало быть, судя по тому, что сказал сын Капета, не приходится сомневаться, что имело место кровосмесительное совокупление матери и сына.
Есть основание полагать, что это преступная утеха была продиктована не желанием удовлетворить похоть, а политическими мотивами — надеждой истощить здоровье этого ребенка, которому, как им еще грезилось, суждено было занять трон и право господствовать над моралью которого они хотели обеспечить себе подобным образом; вследствие усилий, к каким понуждали ребенка, у него случилась грыжа, так что ему пришлось носить бандаж; но, после того как его разлучили с матерью, он вновь обрел крепкое здоровье и бодрость.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — Что вы имеете ответить на это показание свидетеля?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я не имею никакого представления о фактах, о которых говорит Эбер; я знаю лишь, что упомянутое им изображение сердца дала моему сыну его сестра; что же касается шляпы, о которой идет речь, то она еще при жизни короля была подарена им его сестре.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Когда полицейские администраторы Мишони, Жобер, Марино и Мишель появлялись у вас, они приводили с собой кого-нибудь?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Да, они никогда не приходили одни.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Сколько людей они приводили с собой каждый раз?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Иногда трех или четырех.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — А сами эти люди были полицейскими администраторами?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Это мне неизвестно.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Когда Мишони и прочие полицейские администраторы появлялись у вас, они были опоясаны шарфами?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я не помню этого.
В ответ на заданный свидетелю Эберу вопрос, известно ли ему, насколько добросовестно полицейские администраторы несли свою службу, он говорит, что точного представления об этом у него нет, но, в связи с только что прозвучавшими признаниями обвиняемой, отмечает, что члены семьи Капета во время своего пребывания в Тампле были осведомлены обо всем, что происходило в городе; они знали всех муниципальных чиновников, ежедневно приходивших нести там службу, равно как обстоятельства личной жизни каждого из них и характер их служебных обязанностей.
Гражданин Эбер заявляет, что из памяти у него выпал важный факт, заслуживающий того, чтобы обратить на него внимание граждан присяжных. Факт этот говорит о политических расчетах обвиняемой и ее золовки. После смерти Капета две эти женщины обращались с младшим Капетом с такой же почтительностью, как если бы он был королем. Сидя за обеденным столом, он обладал старшинством над матерью и теткой. Ему всегда первому подавали блюда, и он занимал почетное место.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Вы это видели?
ЭБЕР. — Нет, не видел, но подтвердить это может весь муниципалитет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — Испытали ли вы радостный трепет, увидев, что вместе с Мишони в вашу камеру в Консьержери входит человек с гвоздикой в петлице?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Не видя за все тринадцать месяцев своего заточении ни одного знакомого лица, я затрепетала от страха, как бы этот человек не подверг себя опасности связью со мной.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Он был одним из ваших агентов?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Находился ли он в бывшем дворце Тюильри двадцатого июня?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — И, несомненно, в ночь с девятого на десятое августа?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Не помню, чтобы я видела его там в ту ночь.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не говорили ли вы в беседе с Мишони о своих опасениях в случае, если его не изберут в новый муниципалитет?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Да, говорила.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Какой же у вас был повод для этих опасений?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Дело в том, что он человечно относился ко всем узникам.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не говорили ли вы ему в тот же самый день: «Возможно, я вижу вас в последний раз»?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Да, говорила.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — И почему вы это ему сказали?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Это выражало общую тревогу всех узников.
ПРИСЯЖНЫЙ. — Гражданин председатель, я призываю вас заметить обвиняемой, что она не ответила на слова гражданина Эбера по поводу того, что происходило между ней и ее сыном.
Председатель обращается с этим вопросом к обвиняемой.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я не ответила на эти слова потому, что сама природа отказывается отвечать на подобное обвинение, брошенное матери. (Обвиняемая выглядит в эту минуту крайне взволнованной.) Я взываю ко всем матерям, которые находятся здесь!
Продолжается заслушивание свидетелей.
АВРААМ СИЙИ, нотариус, показывает, что, когда он находился на дежурстве в бывшем дворце Тюильри в ночь с 20 на 21 июня 1791 года, мимо него около шести часов вечера прошла обвиняемая, сказав ему, что она хочет прогуляться вместе с сыном, после чего он поручил сьеру Ларошу сопровождать ее; позднее на его глазах Лафайет пять или шесть раз в течение вечера являлся к Гувьону, а около десяти часов был дан приказ закрыть все двери, кроме той, что выходила во двор, именовавшийся прежде двором Принцев; утром вышеупомянутый Гувьон вошел в комнату, где находился свидетельствующий, и, с довольным видом потирая руки, произнес: «Они убежали!», а затем вручил ему пакет, который свидетель отнес в Учредительное собрание, где Богарне, председатель Собрания, дал ему расписку в получении.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — В котором часу Лафайет вышел в ту ночь из дворца?
СВИДЕТЕЛЬ. — За несколько минут до полуночи.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — В котором часу вы вышли из дворца?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я уже говорила: без четверти двенадцать.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы вышли вместе с Людовиком Капетом?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет, он вышел прежде меня.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Каким образом он покинул дворец?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Пешком, через главные ворота.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — А ваши дети?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Они вышли за час до этого вместе со своей гувернанткой и ждали нас на Малой площади Карусель.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Как зовут эту гувернантку?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Де Турзель.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Кто был в это время с вами?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Три телохранителя, которые сопровождали нас и вернулись вместе с нами в Париж.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Как они были одеты?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Так же, как и по возвращении.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Ну а как были одеты вы?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я была в том же платье, что и по возвращении.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Сколько человек были осведомлены о вашем отъезде?
ОБВИНЯЕМАЯ. — В Париже о нем были осведомлены только три телохранителя, однако вдоль нашего пути Буйе разместил войска, чтобы прикрывать наш отъезд.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы сказали, что ваши дети вышли из дворца за час до вас, а бывший король вышел один; кто же тогда сопровождал вас?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Один из телохранителей.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Встретились ли вы, выходя из дворца, с Лафайетом?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Выходя из дворца, я видела его карету, проезжавшую по площади Карусель, но, разумеется, не стала говорить с ним.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Кто снабдил вас пресловутой каретой, в которой вы уехали вместе с вашей семьей?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Один иностранец.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Кто он по национальности?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Швед.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Это не Ферзен, полковник бывшего Королевского Шведского полка, проживавший в Париже, на Паромной улице?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Почему вы путешествовали под именем русской баронессы?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Потому что выехать из Парижа иначе было невозможно.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Кто обеспечил вас паспортом?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Министр иностранных дел, к которому я обратилась с этой просьбой.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Почему вы покинули Париж?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Потому что этого пожелал король. Заслушивают другого свидетеля.
ПЬЕР ЖОЗЕФ ТЕРРАСОН, служащий канцелярии министерства юстиции, показывает, что, находясь в момент возвращения королевской семьи из поездки, известной под названием Вареннской, на крыльце бывшего дворца Тюильри, он видел, как обвиняемая, выйдя из кареты, бросила до крайности мстительный взгляд на национальных гвардейцев, конвоировавших ее, и на всех прочих граждан, стоявших на ее пути; это заставило свидетельствующего подумать, что она настроена на месть. И действительно, какое-то время спустя произошла бойня на Марсовом поле. Он добавляет, что Дюрантон, с которым они были весьма тесно связаны в Бордо, ибо вместе занимались там одним и тем же видом деятельности, говорил ему, будучи министром юстиции, что обвиняемая противилась тому, чтобы бывший король утвердил различные указы, и тогда он разъяснил ей, что дело намного серьезнее, чем она думает, и что эти указы должны быть срочно утверждены; его слова оказали воздействие на обвиняемую, и король утвердил указы.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — У вас есть какие-нибудь возражения против показаний свидетеля?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я уже говорила, что никогда не присутствовала в совете.
Заслушивают другого свидетеля.
ПЬЕР МАНЮЭЛЬ, литератор, свидетельствует против обвиняемой, заявляя при этом, что никогда не имел ни с ней, ни с другими членами семьи Капета никаких отношений, за исключением того времени, когда он был прокурором Коммуны и несколько раз являлся в Тампль, чтобы исполнить принятые указы, но у него никогда не было личных бесед с женой бывшего короля.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Вы были администратором полиции?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Но ведь, занимая эту должность, вы должны были иметь отношения с королевским двором?
СВИДЕТЕЛЬ. — Отношения с двором поддерживал мэр. Что же касается меня, то я целыми днями, если можно так выразиться, находился в тюрьме Ла-Форс, где из соображений человечности делал для заключенных все от меня зависящее.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — В то время Людовик Капет хвалил администрацию полиции?
СВИДЕТЕЛЬ. — Администрация полиции была разделена на пять отделений, одно из которых отвечало за продовольствие; именно этому отделению Людовик Капет расточал похвалы.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Можете вы сообщить какие-нибудь подробности, относящиеся к событиям двадцатого июня?
СВИДЕТЕЛЬ. — В тот день я покинул свой пост лишь на очень короткое время, поскольку народ испытал бы досаду, не видя на месте одного из главных городских чиновников; я отправился в дворцовый сад и поговорил там с несколькими гражданами, не исполняя при этом никаких должностных обязанностей.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Изложите известные вам сведения о том, что происходило во дворце в ночь с девятого на десятое августа.
СВИДЕТЕЛЬ. — Я не покидал поста, на который назначил меня народ, и всю ночь оставался в помещении прокуратуры Коммуны.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Но вы очень тесно связаны с Петионом, так что он должен был рассказать вам о том, что там происходило.
СВИДЕТЕЛЬ. — Я был его другом, ибо работал вместе с ним и питал к нему уважение, но если бы мне было известно, что он обманывает народ и вступил в сговор с королевским двором, я лишил бы его своего уважения. По правде сказать, он говорил мне, что двор готовился к десятому августа, чтобы восстановить королевскую власть.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Было ли вам известно о том, что хозяева дворца отдали приказ стрелять в народ?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я узнал это от командира караула, честного республиканца, явившегося ко мне с этим известием. Я тотчас же вызвал главнокомандующего вооруженными силами и в качестве прокурора Коммуны недвусмысленно запретил ему стрелять в народ.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Но как же случилось, что вы, человек, только что заявивший, что в ночь с девятого на десятое августа не покидали поста, на который назначил вас народ, спустя какое-то время оставили почетную должность законодателя, на которую вас призвало его доверие?
СВИДЕТЕЛЬ. — Увидев грозы, назревающие в лоне Конвента, я удалился; мне показалось за лучшее следовать морали Томаса Пейна, проповедника республиканизма; я желал, как и он, утвердить царство свободы и равенства на незыблемых и прочных основах; я мог менять средства достижения этой цели, но намерения мои всегда были чисты.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Как! Вы называете себя честным республиканцем, вы говорите, что любите равенство и при этом предлагали воздать Петиону почести, равнозначные этикету монархии?!..
СВИДЕТЕЛЬ. — Вовсе не Петиону, который был председателем всего лишь две недели, а председателю Национального конвента желал воздавать я почести, и вот каким образом: мне хотелось, чтобы впереди него шли пристав и жандарм, а граждане, находящиеся на трибунах, вставали при его появлении. Но в то время были произнесены речи куда лучше моей, и я отказался от своих предложений.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Знаете ли вы имена тех, от кого стало известно об опасностях, угрожавших Петиону во дворце?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет, я знаю лишь, что уведомили об этом Законодательное собрание несколько депутатов.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Почему вы брали на себя смелость входить в Тампль, а главное, в покои, именовавшиеся королевскими, одному?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я никогда не позволял себе входить в покои узников одному; напротив, меня всегда сопровождали несколько комиссаров, находившихся там на дежурстве.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Почему вы проявляли заботу о слугах обвиняемой, отдавая им предпочтение перед другими заключенными?
СВИДЕТЕЛЬ. — Когда находившаяся в тюрьме Ла-Форс дочь Турзель полагала, что ее мать мертва, а мать думала то же самое о дочери, я и правда воссоединил их, руководствуясь человеколюбием.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Поддерживали ли вы переписку с Елизаветой Капет?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — Вы когда-либо имели в Тампле частную беседу со свидетелем?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.
Заслушивают другого свидетеля.
ЖАН СИЛЬВЕН БАЙИ, литератор, показывает, что никогда не имел никаких отношений с семьей бывшего короля; он публично заявляет, что факты, содержащиеся в обвинительном акте и касающиеся показаний Луи Шарля Капета, являются абсолютно ложными; в связи с этим свидетель заявляет, что за несколько дней до бегства Людовика, когда пошли упорные слухи о возможном отъезде королевской семьи, он уведомил об этом Лафайета и посоветовал ему принять необходимые меры.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Состояли вы в связи с Пасторе и Рёдерером, бывшими генеральными прокурорами-синдиками департамента?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я не имел с ними никаких других связей, кроме тех, что существуют между магистратами.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не вы ли вместе с Лафайетом основали клуб, известный под названием Клуба тысяча семьсот восемьдесят девятого года?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я не был его основателем, и состоял в нем лишь потому, что в него входили мои друзья-бретонцы. Они пригласили меня стать его членом, сказав, что это стоит всего пять луидоров; я дал их и был принят, но после этого присутствовал там всего лишь на двух обедах.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Присутствовали ли вы на тайных сборищах, устраивавшихся в доме бывшего Ларошфуко?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я никогда не слышал о тайных сборищах в его доме. Возможно, они и были, но я ни на одном из них не присутствовал.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Если вы не присутствовали на тайных сборищах, то почему, когда Учредительное собрание своим указом от девятнадцатого июня тысяча семьсот девяностого года хотело дать победителям Бастилии неопровержимое доказательство признательности со стороны великой нации и вознаградить их за мужество и рвение, поставив на видное место среди их братьев в день праздника Федерации на Марсовом поле, почему, повторяю, вы разжигали рознь между ними и бывшими французскими гвардейцами, их братьями по оружию, а затем жаловались на их собраниях и заставляли их приносить обратно награды, которыми они были удостоены?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я приходил к ним лишь по просьбе их руководителей, с целью примирить обе стороны; к тому же вовсе не я, а один из них внес предложение вернуть награды, которыми удостоило их Учредительное собрание.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Поскольку те, кто внес это предложение, были признаны вашими шпионами, славные победители Бастилии поступили с ними по справедливости, изгнав их из своих рядов.
СВИДЕТЕЛЬ. — И они чрезвычайно ошиблись в этом отношении.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не способствовали ли вы поездке в Сен-Клу в апреле и, вместе с Лафайетом, не добивались ли вы от департамента приказа развернуть красный флаг?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Были ли вы осведомлены о том, что бывший король укрывал во дворце значительное число непокорных священников?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да, и я даже отправился во главе муниципалитета к королю, чтобы призвать его выпроводить неприсягнувших священников.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Можете вы назвать имена завсегдатаев дворца, известных под именем рыцарей кинжала?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я не знаю никого из них.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не состояли ли вы во время пересмотра конституции тысяча семьсот девяносто первого года в сговоре с Ламетами, Барнавом, Демёнье, Шапелье и другими известными ее правщиками, которые объединились, а лучше сказать, продались королевскому двору для того, чтобы отнять у народа его законные права и оставить ему лишь видимость свободы?
СВИДЕТЕЛЬ. — Лафайет заключил мир с Ламетами, но я не смог поладить с ними и не имел к ним отношения.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Судя по всему, вы были очень тесно связаны с Лафайетом и ваши взгляды во многом совпадали?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я никогда не имел с ним иной близости, кроме той, что была связана с его должностью; впрочем, в то время я придерживался в отношении него того же мнения, что и весь Париж.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы говорите, что никогда ни на каких тайных сборищах не присутствовали; но как же получилось, что в тот момент, когда вы явились в Учредительное собрание, Шарль Ламет извлек готовый ответ, который он вам дал, из ящика своего письменного стола? Это доказывает существование преступного сговора.
СВИДЕТЕЛЬ. — Учредительное собрание вызвало к себе, посредством указа, законные конституционные власти; я явился туда вместе с членами департамента и общественными обвинителями. Я всего лишь получил приказы Собрания и не брал слова; речь о произошедших событиях произнес председатель департамента.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не получили ли вы заодно приказ Антуанетты осуществить массовое убийство лучших патриотов?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет, я прибыл на Марсово поле лишь после того, как появился указ общего совета Коммуны.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Патриоты собрались на Марсовом поле с разрешения муниципалитета; они передали свою декларацию секретарю муниципалитета и получили расписку: как вы могли развернуть против них этот дьявольский красный флаг?
СВИДЕТЕЛЬ. — Муниципалитет решился на это лишь потому, что утром его уведомили об убийстве двух человек на Марсовом поле; поступавшие оттуда одно за другим донесения становились с каждым часом все тревожнее; совет был обманут и решился использовать вооруженную силу.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — А не был ли, напротив, народ обманут муниципалитетом? Не муниципалитет ли спровоцировал скопление людей на Марсовом поле, с целью завлечь туда лучших патриотов и перебить их там?
СВИДЕТЕЛЬ. — Разумеется, нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Что вы сделали с мертвецами, то есть с убитыми патриотами?
СВИДЕТЕЛЬ. — После того как муниципалитет составил протокол, убитых перевезли во двор военного госпиталя в Гро-Кайу, где большей частью они были опознаны.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Сколько их насчитывалось?
СВИДЕТЕЛЬ. — Число погибших было установлено, а затем обнародовано посредством протокола, который по приказу муниципалитета расклеили в то время по городу; их было двенадцать или тринадцать.
ПРИСЯЖНЫЙ. — Сообщаю трибуналу, что в тот день я вместе с отцом оказался на Марсовом поле в ту минуту, когда там началась бойня, и видел, как на берегу реки, где мы стояли, было убито семнадцать или восемнадцать человек обоего пола; мы избежали смерти лишь потому, что по шею зашли в воду.
Свидетель хранит молчание.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — Сколько могло насчитываться священников, которых вы укрывали во дворце?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Подле нас находились лишь те священники, что служили мессу.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Это были присягнувшие священники?
ОБВИНЯЕМАЯ. — В этом вопросе закон разрешал королю привлекать того, кого он хотел.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Каковы были темы ваших бесед на пути из Варенна, когда вы возвращались оттуда с Барнавом и Петионом?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Разговоры шли о вещах, не имеющих никакого значения.
Продолжается заслушивание свидетелей.
ЖАН БАТИСТ БЕГЕН, по прозвищу ПЕРСЕВАЛЬ, бывший служащий охотничьего ведомства, ныне зарегистрированный как работник по производству оружия, показывает, что 1 октября 1789 года, находясь в Версале, он знал о происходившем там первом банкете телохранителей, но не присутствовал на нем; 5-го числа того же месяца он, будучи адъютантом бывшего графа д'Эстена, известил его, что в Париже происходят волнения; однако д'Эстен не принял это во внимание; около полудня сборище значительно увеличилось, и он предупредил д'Эстена во второй раз, но тот даже не удостоил выслушать его.
Свидетель входит в подробности прибытия парижан в Версаль между одиннадцатью часами вечера и полуночью.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Носили ли вы в то время какие-нибудь орденские знаки?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я носил ленту Лимбургского ордена; как и все, я купил орденский диплом за полторы тысячи ливров.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не находились ли вы после оргии, устроенной телохранителями, в Мраморном дворе и не были ли вы там одним из тех, кто первым взобрался на балкон бывшего короля?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я оказался на банкете телохранителей в момент его окончания и, когда они двинулись ко дворцу, сопровождал их.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю Лекуантру. — Расскажите трибуналу то, что вам известно о настоящем свидетеле.
ЛЕКУАНТР. — Я знаю, что Персеваль взобрался на балкон покоев бывшего короля, что его примеру последовал гренадер Фландрского полка и что, вступив в покои Людовика Капета, Персеваль обнял в присутствии тирана, который там оказался, гренадера и сказал ему: «Нет больше Фландрского полка, все мы теперь королевские телохранители!» Драгун из полка егерей Трех епископств попытался взобраться туда после них и, не сумев сделать этого, хотел покончить с собой.
Дающий показания отмечает, что он не является очевидцем того, о чем рассказывает, а говорит со слов свидетеля Персеваля, который в тот день разоткровенничался с ним и, как впоследствии выяснилось, все изложил точно. И потому он призывает гражданина председателя спросить Персеваля, помнит ли тот, что делился с ним подробностями событий, о которых теперь идет речь.
ПЕРСЕВАЛЬ. — Я помню, что виделся с гражданином Лекуантром, и полагаю даже, что поделился с ним историей о балконе. Мне известно, что пятого октября и на другой день он стоял во главе национальной гвардии в отсутствие д'Эстена, который устранился.
Лекуантр поддерживает это показание, называя его искренним и правдивым.
Заслушивают другого свидетеля.
РЕН МИЙО, домашняя работница, показывает, что в 1788 году, находясь на службе в дворцовых кухнях Версаля, она как-то раз взяла на себя смелость спросить бывшего графа де Куаньи, явно пребывавшего в тот день в хорошем настроении: «А что, император так и будет продолжать воевать с турками? Но, видит Бог, это разорит Францию, ведь в этих целях королева передала своему брату кучу денег, и в настоящий момент общая сумма должна достигать по меньшей мере двухсот миллионов». — «Ты не ошибаешься, — ответил он. — Да, эта война уже стоит нам более двухсот миллионов, и это еще не конец».
«Мне помнится, — добавляет свидетельница, — что, оказавшись после двадцать третьего июня тысяча семьсот восемьдесят девятого года в каком-то месте, где находились телохранители д'Артуа и гусарские офицеры, я слышала как первые говорили по поводу задуманной бойни французских гвардейцев: "Необходимо, чтобы каждый был на своем посту и исполнял свой долг"; однако французские гвардейцы, вовремя узнав о том, что против них замышлялось, подняли тревогу; в итоге этот замысел был раскрыт и не смог осуществиться.
Я сообщаю, — продолжает свидетельница, — что от многих лиц мне стало известно, что, когда обвиняемая вознамерилась убить герцога Орлеанского, король, узнав об этом, тотчас же велел обыскать ее и что вследствие обыска при ней были найдены два пистолета, после чего он подверг ее домашнему аресту на две недели в ее покоях».
ОБВИНЯЕМАЯ. — Вероятно, я могла бы получить от моего супруга приказ оставаться в течение двух недель в своих покоях, но не по такой причине.
СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Мне известно, что в первых числах октября тысяча семьсот восемьдесят девятого года придворные дамы раздавали в Версале белые кокарды различным лицам.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Мне помнится, что на второй или третий день после банкета телохранителей я слышала разговоры о том, что дамы раздавали такие кокарды; но ни я, ни мой муж не были вдохновителями подобных бесчинств.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Предприняли ли вы какие-нибудь действия для того, чтобы наказать их, когда вам стало известно об этом?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.
Заслушивают другого свидетеля.
ЖАН БАТИСТ ЛАБЕНЕТ показывает, что он вполне согласен со всеми фактами, приведенными в обвинительном акте; он добавляет, что три человека являлись убить его во имя обвиняемой.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — Вы читали газету «Оратор народа»?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Никогда.
Заслушивают другого свидетеля.
ФРАНСУА ДЮФРЕН, жандарм, показывает, что находился в камере обвиняемой в тот момент, когда ей вручили гвоздику; ему известно, что в записке, спрятанной в цветке, было написано: «Что вы здесь делаете? Мы можем предоставить в ваше распоряжение людей и деньги».
МАДЛЕН РОЗЕ, супруга Ришара, бывшего смотрителя следственной тюрьмы, именуемой Консьержери Дворца правосудия, показывает, что жандарм Жильбер сообщил ей, что обвиняемой нанес визит какой-то человек, которого привел с собой Мишони, администратор полиции, и этот человек вручил ей гвоздику, в которой была спрятана записка; подумав, что это может подвергнуть опасности ее самое, она высказала недовольство Мишони, и он ответил ей, что впредь никогда никого не будет приводить к вдове Капет.
ТУССЕН РИШАР заявляет, что знает обвиняемую, ибо она была передана под его охрану 2 августа сего года.
МАРИ ДЕВО, в замужестве Арель, показывает, что она находилась подле обвиняемой, заключенной в Консьержери, в течение сорока одного дня и что она не видела и не слышала ничего подозрительного, если не считать того, что какой-то человек, пришедший с Мишони, вручил ей записку, засунутую в гвоздику; сама она была на работе и видела, что в тот день упомянутый человек приходил еще раз.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Он приходил дважды в течение четверти часа.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетельнице. — Кто приставил вас к вдове Капет?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Мишони и Жобер.
ЖАН ЖИЛЬБЕР, жандарм, дает показания по поводу истории с гвоздикой. Он добавляет, что обвиняемая пожаловалась им, жандармам, на низкое качество пищи, которую ей давали, но не хотела жаловаться на это администраторам полиции, в связи с чем он позвал Мишони, находившегося в это время в Женском дворе вместе с человеком, в петлице которого была гвоздика, и, когда Мишони поднялся, услышал, как обвиняемая сказала ему: «Так я вас больше не увижу?» — «О, прошу прощения, — ответил Мишони, — но муниципалом я все же останусь и в этом качестве буду иметь право видеться с вами».
Свидетельствующий отмечает, что обвиняемая сказала тогда, что она многим обязана спутнику Мишони.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я обязана ему лишь тем, что он находился подле меня двадцатого июня.
Переходят к допросу другого свидетеля.
ШАРЛЬ АНРИ д'ЭСТЕН, отставной сухопутный и морской офицер на службе Франции, заявляет, что он знает обвиняемую с тех пор, как она находится во Франции, что у него самого есть основания жаловаться на нее, но, тем не менее, он скажет правду, которая заключается в том, что ему нечего сказать по поводу обвинительного акта.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Известно ли вам, что Людовик Капет и его семья должны были уехать из Версаля пятого октября?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Известно ли вам, что лошадей несколько раз запрягали и распрягали?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да, в соответствии с советами, которые получал королевский двор; но должен заметить, что национальная гвардия не допустила бы этого отъезда.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не приказывали ли вы сами в тот день вывести лошадей из конюшни, чтобы обеспечить бегство королевской семьи?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Известно ли вам, что кареты были остановлены у ворот Оранжереи?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы были в тот день во дворце?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы видели там обвиняемую?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Какие разговоры вы слышали во дворце?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я слышал, как придворные советники говорили обвиняемой о том, что народ Парижа вот-вот придет убивать ее и что ей следует уехать; на что она твердо ответила: «Если парижане придут сюда убивать меня, я буду у ног моего мужа, но никуда не убегу».
ОБВИНЯЕМАЯ. — Именно так и было. Все хотели, чтобы я уехала одна, поскольку, как кругом говорили, опасность угрожала только мне, но я дала тот ответ, какой приводит свидетель.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Известно ли вам о банкетах, которые устраивали бывшие телохранители?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Знаете ли вы, что там кричали: «Да здравствует король!» и «Да здравствует королевская семья!»?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да, я знаю и то, что обвиняемая обошла вокруг стола, держа своего сына за руку.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — Не раздавали вы их и национальной гвардии Версаля по ее возвращении из Виль-Паризи,[12] куда она отправилась за ружьями?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Находились ли вы пятого октября, занимая должность главнокомандующего, во главе национальной гвардии?
СВИДЕТЕЛЬ. — Вы хотите услышать мой ответ в отношении утра или второй половины дня?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — С полудня до двух часов дня.
СВИДЕТЕЛЬ. — В это время я был в муниципалитете.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не для того ли, чтобы получить приказ сопровождать Людовика Капета во время его бегства и привезти его затем обратно в Версаль?
СВИДЕТЕЛЬ. — Увидев, что король пошел навстречу желанию парижской национальной гвардии и обвиняемая вместе с сыном появилась на балконе покоев короля, чтобы объявить народу, что она отправится вместе с королем и своей семьей в Париж, я обратился к муниципалитету с просьбой позволить мне сопровождать их туда.
Обвиняемая подтверждает, что она появилась на балконе, чтобы объявить оттуда народу о своем решении отправиться в Париж.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — Вы настаиваете, что не водили своего сына за руку во время банкета телохранителей?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Этого я не утверждала; я говорила лишь, что не помню, играли ли там арию «О Ричард, мой король!».
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю Лекуантру. — Гражданин, не говорили ли вы, давая вчера показания, что свидетель не находился пятого октября во главе национальной гвардии, к чему призывал его долг?
ЛЕКУАНТР. — Я утверждаю, что с полудня до двух часов дня д'Эстен не только не присутствовал на сборе национальной гвардии, имевшем место пятого октября, но и вообще не появлялся в тот день; что в течение этого времени он и в самом деле находился в муниципалитете, то есть с той частью муниципальных чиновников, что продались двору, и получил там от них приказ или разрешение сопровождать короля во время его бегства, под обещание привезти его обратно в Версаль как можно быстрее. Кроме того, я заявляю, что муниципальные чиновники дважды изменили тогда своему долгу: во-первых, потому что они не должны были поддаваться преступной уловке, способствуя бегству бывшего короля, а во-вторых, предвосхищая итог событий, они позаботились не оставлять в своих реестрах никаких свидетельств, которые могли бы неопровержимо удостоверить, что это позволение или разрешение было выдано с умыслом.
СВИДЕТЕЛЬ. — Я заявляю гражданину Лекуантру, что он ошибается, поскольку разрешение, о котором идет речь, датировано шестым числом и лишь в силу этого разрешения я выехал в тот же самый день, в одиннадцать часов утра, из Версаля, чтобы сопроводить бывшего короля в Париж.
ЛЕКУАНТР. — Я продолжаю настаивать, что не ошибаюсь в отношении этого вопроса; я прекрасно помню, что подлинная бумага, которую я передал вчера в руки секретаря, содержит пункт о том, что д'Эстену разрешено использовать по отношению к парижанам примирительные средства, а в случае их неуспеха ответить силой на силу; граждане присяжные легко поймут, что эти последние распоряжения неприложимы к шестому октября, поскольку в тот день королевский двор был уже во власти парижской армии. В связи с этим я призываю общественного обвинителя и трибунал дать приказ о том, чтобы письмо д'Эстена, которое я передал вчера секретарю, было зачитано, ибо оно несет в себе доказательство фактов, только что мною изложенных.
Секретарь зачитывает эту бумагу, в которой содержится следующее:
«Последний пункт инструкции, данной мне нашим муниципалитетом 5-го числа сего месяца, в четыре часа пополудни, предписывает ничем не пренебрегать для того, чтобы привезти короля обратно в Версаль как можно быстрее».
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Вы продолжаете настаивать на том, что это разрешение было выдано вам не пятого октября?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я ошибся в дате и полагаю, что речь, на самом деле, шла о шестом октября.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — А вы помните, что полученное вами разрешение позволяло вам ответить силой на силу, после того как примирительные средства будут исчерпаны?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да, помню.
Заслушивают другого свидетеля.
АНТУАН СИМОН, бывший сапожник, служащий в данное время учителем Шарля Луи Капета, сына обвиняемой, заявляет, что знает Антуанетту с 30 августа прошлого года, когда он впервые нес караул в Тампле.
Свидетельствующий отмечает, что в течение того времени, когда Людовик Капет и его семья имели возможность прогуливаться в саду Тампля, они были осведомлены обо всем, что происходило как в Париже, так и внутри Республики.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Известно ли вам об интригах, имевших место в Тампле в то время, когда обвиняемая находилась там?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Кто из руководства находился в тайных сношениях с ней?
СВИДЕТЕЛЬ. — Младший Капет говорил мне, что Тулан, Петион, Лафайет, Лепитр, Бюньо, Мишони, Венсан, Манюэль, Лебёф, Жобер и Данже были теми, к кому его мать питала наибольшее расположение; последний брал его на руки и в присутствии матери говорил ему: «Я хотел бы, чтобы ты занял место своего отца».
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я видела, что мой сын вместе с Данже играет в камешки в саду, но не замечала, чтобы тот брал его на руки.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Известно ли вам, что на то время, пока муниципалы вели разговоры с обвиняемой и ее золовкой, младшего Капета и его сестру запирали в одной из башенок?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Известно ли вам, что с младшим Капетом обращались как с королем, особенно когда он сидел за обеденным столом?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я знаю, что за столом мать и тетка уступали ему старшинство.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — После вашего заточения вы писали Полиньяк?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Подписывали ли вы боны на получение денежных средств у казначея цивильного листа?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.
ОБЩЕСТВЕННЫЙ ОБВИНИТЕЛЬ. — Заявляю вам, что ваше запирательство становится теперь бесполезным, ибо в бумагах Септёя были обнаружены два подписанных вами бона; по правде говоря, эти два документа, хранившиеся в Комитете двадцати четырех, в настоящий момент утеряны, поскольку названная комиссия была распущена, но вы заслушаете сейчас свидетелей, которые видели их.
Заслушивают другого свидетеля.
ФРАНСУА ТИССЕ, торговец, проживающий на улице Барийери, с 10 августа 1792 года неоплачиваемый служащий надзорного комитета муниципалитета, показывает, что, когда ему было поручено осуществить задание в доме Септёя, казначея бывшего цивильного листа, он отправился туда, сопровождаемый вооруженным отрядом секции Вандомской площади, ныне секции Пик; он не смог схватить самого Септёя, поскольку того не было в доме, однако застал там Буше, казначея цивильного листа, а также Морийона и его жену, которых он препроводил в мэрию; среди бумаг Септёя были найдены два бона, подписанных Марией Антуанеттой, на общую сумму в восемьдесят тысяч ливров, и поручительство на два миллиона, подписанное Людовиком и подлежащее оплате по сто десять тысяч ливров в месяц, на имя торгового дома Лапорт в Гамбурге; одновременно там было найдено большое число записей о выплатах, произведенных Фаврасу и другим лицам; расписка, подписанная Буйе,[13] на сумму в девятьсот тысяч ливров, еще одна, на двести тысяч ливров, и т. д.; все эти бумаги были переданы в Комиссию двадцати четырех, которая в настоящее время распущена.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я желала бы, чтобы свидетель указал дату, стоявшую на бонах, о которых он говорит.
СВИДЕТЕЛЬ. — Один был датирован десятым августа тысяча семьсот девяносто второго года; что же касается второго, то я этого не помню.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я никогда не подписывала никаких бонов; а главное, как я могла сделать это десятого августа, ведь в тот день около восьми часов утра мы отправились в Национальное собрание?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — Не получали ли вы в тот день, находясь в Законодательном собрании, в ложе «Стенографа», деньги от тех, кто вас окружал?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Вовсе не в ложе «Стенографа», а во время нашего трехдневного пребывания в монастыре фельянов, мы, оказавшись без средств, поскольку ничего не захватили с собой, получили те деньги, что были нам предложены.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — И сколько же вы получили?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Двадцать пять одинарных луидоров, те самые, что были найдены в моих карманах, когда меня переводили из Тампля в Консьержери; считая этот долг святым, я сохранила их нетронутыми, чтобы вернуть той особе, которая мне вручила их, если нам суждено увидеться.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — И как зовут эту особу?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Госпожа Огье.
Заслушивают другого свидетеля.
ЖАН ФРАНСУА ЛЕПИТР, учитель, показывает, что видел обвиняемую в Тампле, когда нес там службу в качестве комиссара временного муниципалитета, но никогда не имел с ней частных бесед и всегда разговаривал с ней исключительно в присутствии своих коллег.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы когда-нибудь говорили с ней о политике?
СВИДЕТЕЛЬ. — Никогда.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы обеспечивали ей возможность узнавать новости, ежедневно посылая газетного разносчика выкрикивать возле башни Тампля заголовки «Вечерней газеты»?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — У вас есть какие-нибудь замечания в связи с показаниями свидетеля?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я никогда не имела бесед со свидетелем; с другой стороны, у меня не было нужды в том, чтобы кто-нибудь побуждал газетных разносчиков приходить к башне: я слышала их каждый день, когда они проходили по улице Корделлери.
Обвиняемой предъявляют небольшой пакет, и она заявляет, что признает его тем самым, к которому она приложила свою печать, когда ее перевозили из Тампля в Консьержери.
Пакет вскрывают, секретарь составляет опись предметов, содержащихся в нем, и поочередно называет их.
Пакет с волосами различных цветов.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Это волосы моих детей, умерших и живых, и моего мужа.
Еще один пакет с волосами.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Это волосы тех же людей.
Бумага, на которой изображены цифры.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Это таблица, при помощи которой я учила считать моего сына.
Различные малозначительные бумаги, вроде счетов прачки, и т. п.
Записная книжка из пергамента и бумаги, куда вписаны имена различных особ, общественное положение которых председатель просит обвиняемую объяснить.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Кто такая госпожа Салантен?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Это женщина, которая уже давно взяла на себя заботу о всей моей одежде.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Кто такая мадемуазель Вьон?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Это женщина, которая взяла на себя заботу о личных вещах моих детей.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Кто такая госпожа Шометт?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Это женщина, которая заменила мадемуазель Вьон.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Как зовут женщину, взявшую на себя заботу о ваших кружевах?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я не знаю ее имени: ей давали работу госпожа Салантен и госпожа Шометт.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Кто такой Брюнье, чье имя здесь значится?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Это врач, лечивший моих детей.
Общественный обвинитель требует немедленно вынести постановление о принудительном приводе гражданок Салантен, Вьон и Шометт, а в отношении Брюнье ограничиться вызовом в суд.
Трибунал удовлетворяет это требование.
Секретарь продолжает составлять опись вещей.
Сумочка для рукоделия, содержащая ножницы, иголки, нитки и т. п.
Небольшое зеркальце.
Золотое кольцо, обвитое прядью волос.
Листок бумаги, на котором изображены два золотых сердца и инициалы.
Еще один листок, на котором написано: «Молитвы к Святейшему сердцу Иисуса, молитвы к Непорочному зачатию».
Женский портрет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Чей это портрет?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Госпожи де Ламбаль.
Два других женских портрета.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Кто изображен на этих портретах?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Дамы, вместе с которыми я воспитывалась в Вене.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Как их зовут?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Госпожа фон Мекленбург и госпожа фон Гессен.
Круглый сверток одинарных луидоров.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Это те, что мне ссудили, когда мы находились в монастыре фельянов.
Небольшой кусок ткани, на котором изображено пылающее сердце, пронзенное стрелой.
Общественный обвинитель призвал свидетеля Эбера рассмотреть это изображение и сказать, признает ли он в нем то, что было найдено им в Тампле.
ЭБЕР. — Это не то изображение сердца, какое я там нашел, но весьма на него похожее.
Общественный обвинитель отмечает, что среди обвиняемых, которые представали перед революционным судом как заговорщики и которых закон покарал своим мечом, большинство, а точнее сказать, почти все, имели при себе этот контрреволюционный знак.
Эбер заявляет, что ему неизвестно о том, что гражданок Салантен, Вьон и Шометт использовали в Тампле для обслуживания узников.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Их использовали в первое время.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не заказывали ли вы через несколько дней после вашего бегства двадцатого июня одеяние серых сестер?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я никогда не заказывала ничего подобного.
Заслушивают другого свидетеля.
ФИЛИПП ФРАНСУА ГАБРИЕЛЬ ЛА ТУР ДЮ ПЕН ГУВЕРНЕ, отставной военный на службе Франции, показывает, что знает обвиняемую с тех пор, как она находится во Франции, но ему ничего неизвестно о фактах, изложенных в обвинительном акте.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Присутствовали ли вы на празднествах во дворце?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я никогда, если можно так выразиться, не вращался при дворе.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Присутствовали ли вы на банкете бывших телохранителей?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я не мог там присутствовать, поскольку был в это время командующим в Бургундии.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Как?! Разве вы не были тогда министром?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я никогда не был министром и ни за что не захотел бы им быть, если бы те, кто был тогда у власти, предложили мне эту должность.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю Лекуантру. — Подтверждаете ли вы, что свидетельствующий был в тысяча семьсот восемьдесят девятом году военным министром?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я не подтверждаю, что свидетель был министром; тот, кто занимал тогда эту должность, находится здесь и может быть выслушан немедленно.
Вводят свидетеля.
ЖАН ФРЕДЕРИК ЛА ТУР ДЮ ПЕН, офицер и бывший военный министр, показывает, что знает обвиняемую, однако заявляет, но ему неизвестно ни об одном из фактов, приведенных в обвинительном акте.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Вы были министром первого октября тысяча семьсот восемьдесят девятого года?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы, несомненно, слышали о происходивших в то время банкетах бывших телохранителей?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не вы ли были министром в июне тысяча семьсот восемьдесят девятого года, в тот момент, когда в Версаль прибыли войска?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет, я был тогда депутатом Национального собрания.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — По-видимому, двор был вам многим обязан, коль скоро он назначил вас военным министром?
СВИДЕТЕЛЬ. — Полагаю, что он ничем не был мне обязан.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Где вы находились двадцать третьего июня, когда бывший король проводил достопамятное королевское заседание представителей народа?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я был на своем месте депутата Национального собрания.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Знаете ли вы составителей декларации, которую король приказал зачитать в Национальном собрании?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — И вы не слышали, что ими были Линге, д'Эпремениль, Барантен, Лалли-Толлендаль, Демёнье, Бергасс и Туре?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Присутствовали ли вы в совете бывшего короля пятого октября тысяча семьсот восемьдесят девятого года?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Был ли там д'Эстен?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я его там не видел.
Д'ЭСТЕН. — Выходит, в тот день зрение у меня было лучше, чем у вас, ведь я прекрасно помню, что видел вас там.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к Ла Тур дю Пену, бывшему министру. — Известно ли вам, что в тот день, пятого октября, королевская семья должна была уехать в Рамбуйе, чтобы затем отправиться в Мец?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я знаю, что в тот день в совете обсуждался вопрос уезжать королю или нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Знаете ли вы имена тех, кто подстрекал бывшего короля к отъезду?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет, не знаю.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Какими причинами они могли обосновывать необходимость этого отъезда?
СВИДЕТЕЛЬ. — Скоплением людей, пришедших из Парижа в Версаль, которое, как ожидалось, должно было увеличиться и, судя по разговорам, угрожало жизни обвиняемой.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Каков был итог обсуждения?
СВИДЕТЕЛЬ. — Что ему следует остаться.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — А куда предполагалось уехать?
СВИДЕТЕЛЬ. — В Рамбуйе.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — В те часы вы видели во дворце обвиняемую?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Она приходила в совет?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я не видел, что она приходила в совет; я видел лишь, как она входила в кабинет Людовика Шестнадцатого.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы говорите, что двор должен был уехать в Рамбуйе; а разве речь, скорее, шла не о Меце?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не вы ли, будучи министром, приказали подготовить кареты и расставить сторожевые отряды на дороге, чтобы обеспечить отъезд Луи Капета?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — И тем не менее удостоверено, что в Меце все было приготовлено для того, чтобы принять семью Луи Капета; ведь покои там были обставлены с этой целью?
СВИДЕТЕЛЬ. — Не имею об этом никакого представления.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Это по приказу Антуанетты вы отправили вашего сына в Нанси руководить побоищем честных солдат, которые навлекли на себя ненависть двора тем, что выказали себя патриотами?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я отправил своего сына в Нанси лишь для того, чтобы исполнить там указы Национального собрания, и действовал я не по приказу двора, а потому, что такова была тогда воля народа; даже якобинцы, когда господин Камю зачитывал в их собрании доклад об этом деле, горячо аплодировали ему.
ПРИСЯЖНЫЙ. — Гражданин председатель! Я призываю вас заметить свидетелю, что с его стороны имеет место ошибка или злой умысел, поскольку Камю никогда не был членом Якобинского клуба и это общество было крайне далеко от того, чтобы одобрять жестокие меры, которые клика душителей свободы постановила принять против лучших граждан Нанси.
СВИДЕТЕЛЬ. — Я слышал это в то время.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Это по приказу Антуанетты вы оставили армию в том состоянии, в каком она оказалась?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я полагаю, что никоим образом не заслуживаю упрека в этом отношении, поскольку в то время, когда я оставил министерство, французская армия находилась на вполне достойном уровне.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Так это для того, чтобы поставить ее на достойный уровень, вы уволили тридцать тысяч состоявших в ней патриотов, заставляя их платить за желтый отпускной билет с целью напугать таким примером защитников отчизны и помешать им отдаться порывам патриотизма и любви к свободе?
СВИДЕТЕЛЬ. — Все это, если можно так выразиться, чуждо министру. Увольнение солдат его не касается; в таких делах участвуют начальники отдельных воинских частей.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Но ведь вы были министром и должны были заставлять начальников отдельных воинских частей отчитываться перед вами за подобные действия, чтобы знать, верные они или ошибочные?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я не думаю, что хоть один солдат вправе пожаловаться на меня.
Свидетель Лабенет просит предоставить ему возможность изложить один факт. Он заявляет, что является одним из тех, кого Ла Тур дю Пен удостоил желтого увольнительного билета, подписанного им собственноручно, и произошло это потому, что в полку, где он служил, ему приходилось разоблачать аристократические замашки господ франтов, которых было там полно и которые именовались старшими офицерами. Он отмечает, что был унтер-офицером, и свидетель, возможно, вспомнит его как капрала по прозвищу ПРОЗОРЛИВЫЙ из полка ***.
ЛА ТУР ДЮ ПЕН. — Сударь, я никогда не слышал о вас.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Обвиняемая обязывала вас, во время вашего министерства, передавать ей точные данные о личном составе французской армии?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Обвиняемая говорила вам, как она хотела их использовать?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Где теперь ваш сын?
СВИДЕТЕЛЬ. — В поместье близ Бордо или в самом Бордо.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — Когда вы требовали у свидетеля данные о личном составе армии, это делалось не для того, чтобы передать их королю Богемии и Венгрии?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Поскольку эти сведения были доступны для всех, то не было никакой надобности в том, чтобы я передавала их ему: он вполне мог узнать их из газет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Что же тогда заставляло вас требовать эти данные?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Когда пошли слухи, что Национальное собрание хочет провести преобразования в армии, я пожелала узнать личный состав полков, которые должны были быть распущены.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не злоупотребляли ли вы влиянием, которое имели на мужа, для того, чтобы вытягивать из него боны на имя государственной казны?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Никогда.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Где же вы тогда брали деньги на то, чтобы построить и обставить Малый Трианон, где вы устраивали празднества, всегда становясь на них богиней?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Из средств, которые были для этого предназначены.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — Эти средства, по-видимому, были значительными, ведь Малый Трианон должен был стоить колоссальных денег?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Вполне возможно, что Малый Трианон стоил огромных денег, вероятно больше, чем я бы того желала; в издержки втягивались постепенно; впрочем, я более всех желаю, чтобы было расследовано, что там произошло.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не там ли, в Малом Трианоне, вы впервые встретились с женщиной по имени Ламотт?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я никогда не виделась с ней.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не была ли она вашей жертвой в истории с пресловутым ожерельем?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Она не могла таковой быть, поскольку я не была с ней знакома.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Стало быть, вы упорно отрицаете, что были знакомы с ней?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Запирательство не входит в мои планы; я сказала правду и буду говорить ее впредь.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не вы ли решали, кого назначить на министерские посты и другие гражданские и военные должности?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не было ли у вас списка лиц, которым вы хотели предоставить должности, с пояснительными заметками в рамке под стеклом?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не вынуждали ли вы ряд министров брать на вакантные должности лиц, которых вы указывали?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не вынуждали ли вы министров финансов предоставлять вам денежные средства и, если кто-нибудь из них противился этому, не угрожали ли вы им, выказывая крайнее негодование?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Никогда.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не просили ли вы Верженна передать шесть миллионов ливров королю Богемии и Венгрии?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.
Заслушивают другого свидетеля.
ЖАН ФРАНСУА МАТЕ, тюремный смотритель башни Тампля, показывает, что по случаю песенки, припевом которой служат слова «Эх, припомнишь ты обратный из Варенна путь!», он сказал Луи Шарлю Капету: «Ты помнишь обратный путь из Варенна?» — «О да, я хорошо его помню», — произнес тот, а затем, будучи спрошенным, как за ним пришли, чтобы увезти его туда, ответил, что его вынули из кровати, где он спал, нарядили девочкой и сказали ему: «Мы едем в Монмеди!»
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Не замечали ли вы во время вашего пребывания в Тампле короткости отношений, существовавшей между некоторыми членами Коммуны и заключенными?
СВИДЕТЕЛЬ. — Замечал, а однажды слышал, как по поводу новых выборов, проведенных для формирования окончательного состава муниципалитета, Тулан говорил обвиняемой: «Сударыня, меня не переизбрали, поскольку я гасконец».
Я замечал, что Лепитр и Тулан часто приходили вместе и тотчас поднимались наверх, говоря: «Давай поднимемся и подождем наших коллег наверху». В другой раз я видел, как Жобер вручает обвиняемой восковые медальоны; дочь Капета уронила один из них, и он сломался.
Свидетельствующий входит затем в подробности истории со шляпой, найденной в шкатулке у Елизаветы и т. д.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я заявляю, что медальонов, о которых говорит свидетель, было три; тот, что упал и разбился, был портретом Вольтера; второй представлял собой изображение Медеи, а третий — цветов.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — Не давали ли вы Тулану золотой коробок?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Не давала ни Тулану, ни кому-либо другому.
Свидетель Эбер заявляет, что один из офицеров полиции принес ему от имени Коммуны донос, подписанный двумя служащими налогового бюро, главой которого был Тулан, и удостоверяющий данный факт самым очевидным образом, поскольку Тулан сам похвалялся этим в бюро; донос был отправлен в управление полиции, несмотря на возражения свидетельствующего и Шометта, и больше о нем ничего слышно не было.
Заслушивают другого свидетеля.
ЖАН БАТИСТ ГАРНЕРЕН, бывший секретарь Комиссии двадцати четырех, показывает, что, имея поручение провести описание и разборку бумаг, найденных в доме Септёя, он увидел среди упомянутых бумаг бон примерно на восемьдесят тысяч ливров, подписанный Антуанеттой, в пользу бывшей Полиньяк, а также вексель, относившийся к некоему Лазаю, и еще один документ, удостоверявший, что обвиняемая продала свои бриллианты, чтобы передать вырученные средства французским эмигрантам. Свидетельствующий заявляет, что он сразу же передал все упомянутые документы в руки Валазе, члена комиссии, которому было поручено составить обвинительный акт против Людовика Капета, но не без удивления узнал впоследствии, что в докладе, поданном Национальному конвенту, Валазе ни слова не сказал о документах, подписанных Марией Антуанеттой.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — У вас есть какие-нибудь возражения против показаний свидетеля?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я настаиваю, что не подписывала никаких бонов.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Известен ли вам человек по имени Лазай?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Каким образом он стал вам известен?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я знаю его как морского офицера и видела его в Версале, где он появлялся при дворе, как и многие другие.
СВИДЕТЕЛЬ. — Я заявляю, что документы, о которых идет речь, после роспуска Комиссии двадцати четырех были перенесены в Комитет общественной безопасности, где и должны находиться в настоящее время, ибо, встретившись на днях с двумя моими коллегами, состоявшими прежде, как и я, сотрудниками комиссии Двадцати четырех, и заведя с ними разговор о следствии против Марии Антуанетты, которое должно было начаться в данном трибунале, я спросил их, знают ли они, что могло произойти с упомянутыми документами, и они ответили мне, что эти документы были сданы на хранение в Комитет общественной безопасности, где сами они в настоящий момент трудятся.
Свидетель Тиссе призывает председателя спросить гражданина Гарнерена, не помнит ли он о том, что среди документов, найденных в доме Септёя, на глаза ему попадались также купчие на сахар, кофе, зерно и т. п. на общую сумму в два миллиона ливров, из которых пятнадцать тысяч уже были оплачены, и известно ли ему, что уже через несколько дней после этого названные купчие не удалось найти снова.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к Гарнерену. — Гражданин, вы только что слышали вопрос; угодно ли вам будет ответить на него?
ГАРНЕРЕН. — Я не имею никакого представления об этом факте. Тем не менее мне известно, что во всей Франции тогда имелись должностные лица, уполномоченные производить масштабную скупку продовольственных товаров с целью обеспечить значительное его удорожание, дабы таким путем вызвать у народа отвращение к революции и свободе и, следственно, заставить его добровольно вернуться в оковы.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — Известно ли вам о масштабной скупке продовольственных товаров первой необходимости, производившейся по приказу двора, дабы душить народ голодом и заставить его потребовать возврата к прежнему порядку вещей, столь приятному тиранам и их гнусным приспешникам, которые держали народ под игом в течение четырнадцати веков?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я не имею никакого представления о том, что такая скупка происходила.
Заслушивают другого свидетеля.
ШАРЛЬ ЭЛЕОНОР ДЮФРИШ-ВАЛАЗЕ, землевладелец, бывший депутат Национального конвента, показывает, что среди бумаг, найденных в доме Септёя и послуживших, наряду с другими, для составления обвинительного акта против покойного Людовика Калета — в составлении этого акта ему довелось участвовать в качестве члена Комиссии двадцати одного, — он заметил два документа, имевших отношение к обвиняемой. Первым из них был бон, а точнее, подписанная ею расписка на сумму, насколько он может припомнить, в пятнадцать или двадцать тысяч ливров; вторым документом было письмо, где министр просил короля сообщить Марии Антуанетте о плане кампании, который он имел честь ему представить.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Почему же в докладе, представленном вами Национальному конвенту, вы не сказали об упомянутых документах?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я не сказал о них, поскольку не считал полезным предъявлять в ходе суда над Людовиком Капетом расписку Антуанетты.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы были членом Комиссии двадцати одного?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вам известно, что могло стать с двумя этими документами?
СВИДЕТЕЛЬ. — Документы, послужившие для составления обвинительного акта против Людовика Капета, были затребованы Парижской коммуной, поскольку этот акт содержал обвинения против нескольких лиц, заподозренных в том, что они хотели скомпрометировать некоторых членов Конвента, чтобы добиться с их помощью указов, благоприятных для Людовика Капета. Я полагаю, что теперь, наверное, все эти документы возвращены в Комитет общественной безопасности Конвента.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — У вас есть что ответить на показания свидетеля?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я ничего не знаю ни о боне, ни о письме, о которых он говорит.
ОБЩЕСТВЕННЫЙ ОБВИНИТЕЛЬ. — Невзирая на ваше запирательство, представляется доказанным, что, благодаря своему влиянию на бывшего короля, вашего мужа, вы заставляли его делать все, что хотели.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Посоветовать сделать что-либо и заставить сделать это — далеко не одно и то же.
ОБЩЕСТВЕННЫЙ ОБВИНИТЕЛЬ. — Из показаний свидетеля, как вы видите, следует, что министры были настолько хорошо осведомлены о влиянии, которое вы имели на Людовика Капета, что один из них призвал его поделиться с вами планом кампании, представленным ему за несколько дней до этого, из чего вытекает, что вы распоряжались его слабым характером, заставляя его делать немало дурных дел; ибо, допустив, что он следовал только лучшим из ваших советов, вы признаете, что нельзя было использовать более худых средств для того, чтобы подвести Францию к краю бездны, которая едва не поглотила ее.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я никогда не замечала в нем слабости характера, о которой вы говорите.
Заслушивают другого свидетеля.
НИКОЛА ЛЕБЁФ, учитель, бывший муниципальный чиновник, заверяет, что он ничего не знает о фактах, относящихся к обвинительному акту; «ибо, — добавляет он, — если бы я заметил что-нибудь, то дал бы об этом отчет».
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Были ли у вас беседы с Людовиком Капетом?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Беседовали ли вы на политические темы, находясь на дежурстве в Тампле, с вашими коллегами и заключенными?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я беседовал со своими коллегами, но мы никогда не говорили о политике.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Часто ли вы разговаривали с Луи Шарлем Капетом?
СВИДЕТЕЛЬ. — Никогда.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не вы ли предложили дать ему для чтения «Нового Телемаха»?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не изъявляли ли вы желания быть его учителем?
СВИДЕТЕЛЬ. — Никогда.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не высказывали ли вы сожаления по поводу того, что видите этого ребенка узником?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
Обвиняемую спрашивают, были ли у нее частные беседы со свидетелем, и она отвечает, что никогда не разговаривала с ним.
Заслушивают другого свидетеля.
ОГЮСТЕН ЖЕРМЕН ЖОБЕР, муниципальный чиновник и полицейский администратор, заявляет, что ему неизвестно ни об одном из фактов, приведенных в обвинительном акте.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Имели ли вы, во время вашего дежурства в Тампле, беседы с обвиняемой?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не показывали ли вы ей однажды нечто любопытное?
СВИДЕТЕЛЬ. — По правде сказать, я показывал вдове Капет и ее дочери восковые медальоны, так называемые камеи; то были аллегории Революции.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Был ли среди этих медальонов мужской портрет?
СВИДЕТЕЛЬ. — Думаю, что нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Например, портрет Вольтера?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да; впрочем, дома у меня около четырех тысяч изделий такого рода.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Почему среди этих изделий оказалось изображение Медеи? Вы хотели этим дать какой-то намек обвиняемой?
СВИДЕТЕЛЬ. — То была чистая случайность; у меня их столько! Это английские изделия, которыми я торгую; я продаю их негоциантам.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Известно ли вам, что время от времени младшего Капета запирали, пока вы и другие полицейские администраторы вели частные беседы с обвиняемой?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я не имею никакого представления об этом факте.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Стало быть, вы продолжаете настаивать, что не имели частных бесед с обвиняемой?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — Вы продолжаете настаивать, что не имели в Тампле частных бесед с двумя последними свидетелями?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — И равным образом утверждаете, что Байи и Лафайет не были соучастниками вашего бегства в ночь с двадцатого на двадцать первое июня тысяча семьсот девяносто первого года?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Должен заметить вам, что ваше утверждение в отношении этих фактов находится в противоречии с показаниями вашего сына.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Легко заставить восьмилетнего ребенка сказать все, чего вы хотите.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Но те, кто допрашивал его, не удовольствовались одним показанием; они заставили ребенка повторить его несколько раз и в несколько приемов, и он всегда говорил то же самое.
ОБВИНЯЕМАЯ. — И все же я отрицаю этот факт.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — После вашего заточения в Тампле вы не заказывали свой портрет?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Да, с меня написали портрет пастелью.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не затворялись ли вы с художником и не пользовались ли этим предлогом для того, чтобы узнавать о происходящем в Законодательном собрании и в Конвенте?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Как зовут этого художника?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Это Куастье, польский художник, более двадцати лет тому назад обосновавшийся в Париже.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Где он живет?
ОБВИНЯЕМАЯ. — На улице Кок-Сент-Оноре.
Заслушивают другого свидетеля.
АНТУАН ФРАНСУА МОЭЛЬ, бывший заместитель прокурора Коммуны при судах муниципальной исправительной полиции, показывает, что трижды находился на дежурстве в Тампле: один раз подле Людовика Капета, и два раза подле членов его семьи; он не заметил ничего особенного, кроме обычного у женщин внимания к человеку, которого видишь впервые; он вернулся туда снова в марте сего года. Там играли в разные игры, и заключенные приходили иногда посмотреть на игру, но никогда не разговаривали; короче, он решительно заявляет, что никогда не имел никаких тесных отношений с обвиняемой во время своего дежурства в Тампле.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — У вас есть какие-нибудь замечания по поводу показаний свидетеля?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я должна заметить, что никогда не имела бесед со свидетелем.
Заслушивают другого свидетеля.
РЕНЕ СЕВЕН, в замужестве ШОМЕТТ, показывает, что она знает обвиняемую вот уже шесть лет, поскольку состояла у нее на службе в качестве младшей горничной; однако ей неизвестен ни один из фактов, приведенных в обвинительном заключении, если не считать того, что десятого августа она видела, как король проводил смотр швейцарских гвардейцев. По ее словам, это все, что она знает.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетельнице. — Были ли вы во дворце в момент отъезда королевской семьи в Варенн?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Да, но я ничего об этом не знала.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — В какой части дворца вы ночевали?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — В конце павильона Флоры.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Слышали ли вы в ночь с девятого на десятое августа гул набата и сигнал общей тревоги?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Нет, я спала под самой крышей.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Как?! Вы спали под самой крышей и не слышали набата?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Да, я была больна.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — А как же тогда вы оказались на королевском смотре?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Я была на ногах с шести часов утра.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Как?! Вы были больны и встали в шесть часов утра!
СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Дело в том, что я услышала шум.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Во время смотра вы слышали крики «Да здравствует король!» и «Да здравствует королева!»?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Я слышала, как с одной стороны кричали: «Да здравствует король!», а с другой — «Да здравствует нация!»
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Видели ли вы накануне необычные сборища швейцарских гвардейцев и негодяев, которые надели их мундиры?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — В тот день я не спускалась во двор.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Но ведь для того, чтобы поесть, вам пришлось спуститься?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Я не спускалась: еду мне принес кто-то из слуг.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Но хотя бы этот слуга должен был рассказать вам о том, что происходит?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Я ни о чем с ним не говорила.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Складывается впечатление, что вы провели всю свою жизнь при дворе и овладели там умением скрытничать. Как зовут женщину, заботившуюся о кружевах обвиняемой?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Я с ней не знакома; я лишь слышала о некой госпоже Коне, которая чинит кружева и занимается одеждой детей.
Свидетельница указывает место жительства упомянутой госпожи Коне, после чего общественный обвинитель требует незамедлительно принять постановление о ее принудительном приводе, что трибунал и делает.
Продолжается допрос свидетелей.
ЖАН БАТИСТ ВЕНСАН, строительный подрядчик, показывает, что в качестве члена общего совета Коммуны состоял на дежурстве в Тампле, но никогда не имел бесед с обвиняемой.
НИКОЛА МАРИ ЖАН БЮНЬО, архитектор и член Коммуны, показывает, что, призванный своими коллегами надзирать за узниками Тампля, он никогда не забывался до такой степени, чтобы вести беседы с заключенными, а тем более с обвиняемой.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Не запирали вы в одной из башенок младшего Капета и его сестру на то время, пока вы и кто-то из ваших коллег вели беседу с обвиняемой?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не предоставляли ли вы заключенным возможность узнавать новости посредством выкриков газетных разносчиков?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Слышали ли вы о том, что обвиняемая вознаградила Тулана, подарив ему золотой коробок?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я никогда не имела никаких бесед со свидетелем.
Заслушивают другого свидетеля.
ФРАНСУА ДАНЖЕ, полицейский администратор, показывает, что много раз состоял на дежурстве в Тампле, но ни разу за все это время ему не приходилось вести беседы или частные разговоры с заключенными.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не сажали ли вы когда-либо младшего Капета себе на колени? И не говорили ли вы ему: «Хотел бы я увидеть вас на месте вашего отца»?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — После того как обвиняемая была заключена в Консьержери, не предоставляли ли вы нескольким вашим друзьям доступа в ее камеру?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Какого мнения вы придерживаетесь в отношении обвиняемой?
СВИДЕТЕЛЬ. — Если она виновна, то ее следует судить.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Считаете ли вы ее патриоткой?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Считаете ли вы, что она способна признать Республику?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
Переходят к допросу другого свидетеля.
ЖАН БАТИСТ МИШОНИ, лимонадчик, член Коммуны 10 августа и полицейский администратор, показывает, что он знает обвиняемую, поскольку 2 августа сего года вместе со своими коллегами перевозил ее из Тампля в Консьержери.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Не предоставляли ли вы кому-нибудь доступа в камеру обвиняемой с тех пор, как она находится в этой тюрьме?
СВИДЕТЕЛЬ. — Прошу простить меня, но я предоставлял его Жиру, содержателю пансиона в предместье Сен-Дени; еще одному из моих друзей, художнику; гражданину…, администратору государственного имущества, и еще одному из моих друзей.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Несомненно, вы предоставляли его и другим лицам?
СВИДЕТЕЛЬ. — Вот факт, как он есть, ибо я обязан и хочу рассказать здесь всю правду. В день Святого Петра я оказался в доме у сьера Фонтена, где собралась хорошая компания, а именно три или четыре депутата Конвента; среди прочих гостей там находилась гражданка Дютийёль, которая пригласила гражданина Фонтена отметить день Святой Магдалины у нее дома, в Вожираре, и при этом добавила, что гражданин Мишони не будет там лишним. Когда я спросил ее, откуда она меня знает, гражданка Дютийёль ответила, что она видела меня в мэрии, куда ее призвали дела. Когда указанный день наступил, я отправился в Вожирар и застал там многочисленную компанию. После обеда разговор зашел о тюрьмах, и кто-то упомянул Консьержери, сказав: «Ведь там находится вдова Капет; говорят, она сильно изменилась и волосы у нее стали совершенно белыми». Я ответил, что волосы у нее и правда стали седеть, однако чувствует она себя хорошо. Один гражданин из числа гостей изъявил желание увидеть узницу; я пообещал ему удовлетворить это желание и выполнил свое обещание. На другой день гражданка Ришар спросила меня: «А вы знаете человека, которого приводили вчера?» Я ответил ей, что знаю его лишь постольку, поскольку виделся с ним в доме одного из моих друзей. «Ну так вот, — сказала она мне, — говорят, что это бывший кавалер ордена Святого Людовика». Одновременно она вручила мне исписанный, а вернее, исколотый булавкой маленький клочок бумаги; и тогда я ответил ей: «Клянусь вам, что никого сюда больше приводить не буду».
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Не говорили ли вы обвиняемой, что ваши полномочия в Коммуне вскоре истекут?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да, я сообщил ей об этом.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — И что вам ответила обвиняемая?
СВИДЕТЕЛЬ. — «Так я вас больше не увижу?» А я ответил: «Я останусь муниципалом и буду иметь возможность видеться с вами время от времени».
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Как вы, полицейский администратор, могли вопреки тюремному уставу провести к обвиняемой незнакомца? Разве вы не знаете, что масса интриганов пускают в ход все, чтобы подкупить полицейских администраторов?
СВИДЕТЕЛЬ. — Но ведь не он попросил меня дать ему возможность увидеть вдову Капет, а я ему это предложил.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Сколько раз вы обедали вместе с ним?
СВИДЕТЕЛЬ. — Два раза.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Как зовут этого человека?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я не знаю.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Сколько он вам пообещал или дал за возможность увидеть Антуанетту?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я не получал от него никакого вознаграждения.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Пока он находился в камере обвиняемой, не видели ли вы какого-нибудь жеста с его стороны?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы видели его после этого?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я видел его затем всего один раз.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Почему вы не задержали его?
СВИДЕТЕЛЬ. — Признаю, что то была вторая ошибка, которую я совершил в этой истории.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Гражданин председатель, должен заметить вам, что гражданка Дютийёль только что была задержана как подозреваемая и контрреволюционерка.
Заслушивают другого свидетеля.
ПЬЕР ЭДУАР БРЮНЬЕ, врач, заявляет, что знает обвиняемую четырнадцать или пятнадцать лет, будучи на протяжении этого времени врачом ее детей.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Не слышали ли вы в тысяча семьсот восемьдесят девятом году, будучи врачом детей Людовика Капета, что говорили при дворе о причине необычайного сосредоточения войск как в Версале, так и в Париже в то время?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
Свидетель Эбер в ответ на обращенные к нему вопросы заявляет, что в дни, последовавшие за событиями 10 августа, Коммуна была парализована вследствие козней Манюэля и Петиона, которые противились тому, чтобы стол заключенных стал более скромным и была изгнана вся их челядь, причем делали это под лживым предлогом, что достоинство народа требует, чтобы узники не нуждались ни в чем. Он добавляет, что Брюнье, выступающий теперь свидетелем, часто бывал в Тампле в первые дни заключения семейства Капетов, однако эти многократные визиты сделали его подозрительными, особенно когда было замечено, что он приближается к детям обвиняемой не иначе как со всей той угодливостью, какую принято было выказывать при старом режиме.
Свидетель Брюнье заверяет, что с его стороны это была не угодливость, а всего лишь дань приличиям.
КЛОД ДЕНИ ТАВЕРНЬЕ, бывший лейтенант, состоявший при штабе, показывает, что, находясь в карауле в ночь с 20 на 21 июня 1791 года, он видел Лафайета, который на протяжении вечера несколько раз беседовал с Лажаром и Ла Коломбом; около двух часов ночи он видел, как по Королевскому мосту проехала карета Лафайета; наконец, он видел, как этот последний побледнел, когда стало известно, что семейство Капетов задержано в Варение.
ЖАН ФРАНСУА МОРИС ЛЕБРАС, лейтенант жандармерии, состоящий при судах, заявляет, что знает обвиняемую на протяжении четырех лет; он не имеет никакого представления о фактах, содержащихся в обвинительном акте, если не считать того, что, находясь на дежурстве возле следственной тюрьмы Консьержери накануне того дня, когда депутаты Амар и Севестр явились допрашивать вдову Капет, и узнав от одного из жандармов о сцене с гвоздикой, он тотчас потребовал провести быстрое расследование этого происшествия, что и было сделано.
ЖОЗЕФ БОЗ, художник, заявляет, что знает обвиняемую около восьми лет, что в те годы он писал портрет бывшего короля, но никогда не разговаривал с ним. Свидетель входит в подробности замысла примирения между народом и бывшим королем, которое должно было происходить при посредничестве Тьерри, камердинера Людовика Капета.
Обвиняемая вынимает из кармана какую-то бумагу и вручает ее одному из своих защитников.
Общественный обвинитель просит обвиняемую сообщить, что за письменный документ она вручила сейчас своему защитнику.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Эбер сказал этим утром, что в нашей одежде и обуви нам передавали письма; так вот, я записала, опасаясь забыть это, что всю нашу одежду и все наши вещи осматривали, когда они доходили до нас, и что такая проверка осуществлялась полицейскими администраторами.
Эбер в свою очередь говорит, что он имел основание заявить это лишь потому, что поставки обуви были весьма велики и доходили до четырнадцати или пятнадцати пар в месяц.
ДИДЬЕ ЖУРДЁЙ, пристав, заявляет, что в сентябре 1792 года он обнаружил в доме д'Аффри связку бумаг, в которой находилось адресованное ему письмо Антуанетты; она подчеркнула в нем такие слова: «Можно рассчитывать на Ваших швейцарцев? Сохранят они самообладание, когда это понадобится?»
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я никогда не писала д'Аффри.
Общественный обвинитель заявляет, что в прошлом году, когда он оказался руководителем следственного совета присяжных при трибунале 17 августа, ему было поручено расследование дела д'Аффри и Казота, и он очень хорошо помнит, что видел письмо, о котором говорит свидетель; но, поскольку клике Ролана удалось упразднить этот трибунал, все его бумаги изъяли посредством указа и ловко скрыли, невзирая на возражения всех честных республиканцев.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — Что представляли собой бумаги, сожженные на Севрской мануфактуре?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я полагаю, что это был пасквиль; впрочем, со мной не советовались по этому вопросу и сказали мне о том, что сделали, лишь спустя какое-то время.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Как могло случиться, что вы ничего не знали об этой истории? Вести переговоры по данному делу было поручено Ристону?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я никогда ничего не слышала о Ристоне и настаиваю на том, что не была знакома с Ламотт; если бы со мной посоветовались, я воспротивилась бы тому, чтобы сжигали написанное против меня сочинение.
Заслушивают другого свидетеля.
ПЬЕР ФОНТЕН, лесоторговец, заявляет, что не имеет представления ни об одном из фактов, приведенных в обвинительном акте, обвиняемую знает только понаслышке и никогда не имел никаких сношений с бывшим двором.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Как давно вы знакомы с Мишони?
СВИДЕТЕЛЬ. — Около четырнадцати лет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Сколько раз он обедал у вас дома?
СВИДЕТЕЛЬ. — Три раза.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Как зовут человека, который обедал у вас вместе с Мишони?
СВИДЕТЕЛЬ. — Его зовут Ружи; тон и манеры этого человека не внушали мне доверие; его привела с собой госпожа Дютийёль.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Откуда вы знаете госпожу Дютийёль?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я встретил ее однажды вечером на бульваре, где она гуляла с другой женщиной; мы завели разговор и зашли выпить вместе по чашке кофе; после этого она приходила ко мне несколько раз.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не делала ли она вам каких-нибудь признаний?
СВИДЕТЕЛЬ. — Никогда.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы можете назвать имена депутатов, оказавшихся за вашим столом вместе с Ружи и Мишони?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я знаю только одного из них.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — И как его зовут?
СВИДЕТЕЛЬ. — Сотеро, депутат Конвента от Ньевра, а двое других — это комиссары, посланные первичными собраниями того же департамента в Париж, чтобы привезти их акт одобрения конституции.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы знаете их имена?
СВИДЕТЕЛЬ. — Это Баландро, кюре из Бомона, и Польмье, из того же самого департамента.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы знаете, что могло стать с Ружи?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
Заслушивают другого свидетеля.
МИШЕЛЬ ГУАНТР, служащий военного ведомства, показывает, что он внимательно прочитал обвинительный акт и был чрезвычайно удивлен, что не увидел в нем пункта, касающегося пособничеству в изготовлении фальшивых ассигнатов в Пасси.
Польверель, общественный обвинитель при трибунале первого округа, имевший поручение расследовать это дело и явившийся в Законодательное собрание, чтобы дать отчет о состоянии, в котором находится розыскной процесс, заявил, что у него нет возможности двигаться дальше, если только Собрание не постановит, что неприкосновенностью обладает лишь король.
Такое заявление дало свидетелю основание заподозрить, что Польверель хотел сказать об обвиняемой, ибо только ее он мог считать способной предоставить денежные средства, необходимые для столь крупного предприятия.
СВИДЕТЕЛЬ ТИССЕ. — Гражданин председатель, я хотел бы, чтобы обвиняемую попросили ответить, давала ли она крест ордена Святого Людовика и аттестат капитана некоему Лареньи?[14]
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я не знаю человека с таким именем.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не назначали ли вы Колло де Веррьера капитаном телохранителей бывшего короля?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Назначала.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не вы ли содействовали некоему Паризо в поступлении на службу в бывшую гвардию бывшего короля?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы настолько сильно повлияли на формирование бывшей королевской гвардии, что она оказалась составлена исключительно из лиц, против которых восставало общественное мнение; и в самом деле, могли ли патриоты спокойно взирать на главу нации, окруженного гвардией, в которой числятся неприсягнувшие священники, рыцари кинжала и тому подобные личности? К счастью, ваша политика была несостоятельной; их противогражданское поведение, их контрреволюционные настроения вынудили Законодательное собрание распустить их, но и после этого Людовик Капет продолжал платить им жалованье, если можно так выразиться, вплоть до десятого августа, когда он и сам был ниспровергнут.
Не вознамерились ли вы после вашего бракосочетания с Людовиком Капетом присоединить Лотарингию к Австрии?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Но вы ведь носите ее имя?
ОБВИНЯЕМАЯ. — По той причине, что принято носить имя своей родины.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не писали ли вы Буйе после побоища в Нанси, чтобы поздравить его с тем, что он убил в этом городе семь или восемь тысяч патриотов?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я никогда не писала ему.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не занимались ли вы тем, что прощупывали общественное мнение в департаментах, округах и муниципалитетах?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.
Общественный обвинитель замечает обвиняемой, что в ее секретере была обнаружена бумага, которая удостоверяет этот факт самым определенным образом и в начале которой стоят имена таких людей, как Воблан, Жокур и прочих.
Упомянутую бумагу зачитывают; обвиняемая продолжает настаивать, что в ее памяти не осталось, чтобы она писала что-нибудь в таком роде.
СВИДЕТЕЛЬ. — Я хотел бы, гражданин председатель, чтобы обвиняемую попросили ответить, не происходило ли во дворце, причем в тот самый день, когда народ оказал честь ее мужу, украсив его красным колпаком, тайного ночного сборища, на котором постановили погубить город Париж, и не было ли там решено также дать поручение некоему Эсменару с улицы Платриер сочинить плакаты в роялистском духе?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Мне совершенно неизвестно это имя.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не подавали ли вы девятого августа тысяча семьсот девяносто второго года свою руку для поцелуя Тассиру де Л'Этану, капитану батальона секции Дочерей Святого Фомы, говоря при этом его бойцам: «Вы честные люди, исповедующие верные принципы, и я всегда полагаюсь на вас»?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Почему вы, дав обещание воспитывать ваших детей в уважении к принципам Революции, внушали им лишь ошибочные представления, относясь, например, к вашему сыну с таким почтением, что это заставляло других верить, будто вы полагаете увидеть его рано или поздно наследником бывшего короля, его отца?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Он слишком мал, чтобы говорить ему об этом. Я сажала его во главе стола и сама подавала ему то, что в чем он нуждался.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Осталось ли у вас что-нибудь добавить в свою защиту?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Вчера мне не было известно, кого привлекут в качестве свидетелей, и я не знала, что они покажут против меня; но никто из них не выдвинул против меня ни одного достоверного факта. В заключение я заявляю, что была лишь женой Людовика Шестнадцатого и потому мне следовало сообразовываться с его волей.
Председатель объявляет, что судебное разбирательство закончено.
Фукье, общественный обвинитель, берет слово. Он обрисовывает порочное поведение бывшего двора; его постоянные козни против свободы, которая вызывала у него неприязнь и которую он хотел уничтожить любой ценой; его усилия разжечь гражданскую войну, чтобы обратить ее итоги к своей пользе, усвоив макиавеллиевскую максиму «Разделяй, чтобы властвовать»; его противозаконные и преступные связи с иностранными державами, с которыми Республика ведет открытую войну; его близкие отношения с предательской кликой, которая предана ему и способствует осуществлению его намерений, поддерживая внутри Конвента распри и раздоры, используя все возможные средства для того, чтобы погубить Париж, восстанавливая против него департаменты и без конца возводя клевету на благородных жителей столицы, матери и хранительницы свободы; по приказам этого продажного двора были осуществлены массовые убийства в главных городах Франции, таких, как Монтобан, Ним, Арль, Нанси, на Марсовом поле и так далее, и так далее. Общественный обвинитель оценивает Антуанетту как открытого врага французской нации, как одну из главных подстрекательниц смут, которые происходят во Франции уже более четырех лет и жертвами которых стали тысячи французов.
Шово и Тронсон-Дюкудре, официально назначенные трибуналом защищать Антуанетту, исполняют свой долг и просят трибунал проявить милосердие. Их выслушивают в глубоком молчании.
Затем обвиняемую выводят из зала заседаний.
Эрман, председатель трибунала, берет слово и произносит следующее резюме:
— Граждане присяжные! Французский народ, устами общественного обвинителя, перед лицом национального суда присяжных обвинил Марию Антуанетту Австрийскую, вдову Людовика Капета, в том, что она была пособницей, а точнее сказать, подстрекательницей большей частей преступлений, в которых провинился этот последний тиран Франции; в том, что она состояла в тайных сношениях с иностранными державами, а именно с королем Богемии и Венгрии, своим братом, с бывшими французскими принцами, ставшими эмигрантами, и с вероломными генералами; в том, что она оказывала этим врагам Республики денежную помощь и умышляла вместе с ними против внешней и внутренней безопасности государства.
Великий пример дан в этот день всему миру, и, несомненно, он не останется незамеченным народами, которые населяют землю. Природа и разум, так долго терпевшие оскорбления, получили, наконец, удовлетворение: равенство торжествует.
Женщина, еще недавно окруженная всеми блистательнейшими чарами, которые могли придумать гордыня королей и угодливость рабов, занимает сегодня в трибунале нации то место, какое два дня тому назад занимала другая женщина, и подобным равенством ей обеспечивается беспристрастность правосудия.
Это дело, граждане присяжные, не из числа тех, где лишь одно деяние, одно правонарушение вам приходится рассматривать, основываясь на ваших убеждениях и ваших познаниях; здесь вы должны вынести суждение о всей политической жизни обвиняемой, с тех пор как она воссела подле последнего короля французов; однако прежде всего вы должны нацелить свои размышления на козни, которые она беспрерывно пускала в ход, дабы уничтожить зарождающуюся свободу, как внутри страны, поддерживая тайные связи с подлыми министрами, вероломными генералами и бесчестными представителями народа, так и вне ее, ведя переговоры с чудовищным союзом европейских деспотов, которому история уготовила быть посмешищем из-за его бессилия, и, наконец, переписываясь с бывшими принцами, ставшими эмигрантами, и их достойными приспешниками.
Если бы кто-нибудь нуждался в моральном доказательстве всех этих фактов, достаточно было бы выставить ее перед судом всего французского народа; их материальное доказательство находится в бумагах, изъятых у Людовика Капета и перечисленных в докладе, который представил Национальному конвенту Гойе, один из его членов, в сборнике подтверждающих документов, приложенных к обвинительному акту, который Конвент вынес против Людовика Капета, и, это главное, граждане присяжные, в политических событиях, свидетелями и судьями которых вы все являетесь.
Если бы при исполнении должности, требующей бесстрастности, было позволено отдаться чувствам, которые внушает человеколюбие, мы явили бы вашим глазам, граждане присяжные, тени наших братьев, убитых в Нанси, на Марсовом поле, на границе, в Вандее, в Марселе, Лионе и Тулоне вследствие дьявольских козней этой новоявленной Медичи; мы провели бы перед вами отцов, матерей, жен и детей этих несчастных патриотов. Да что я говорю, разве можно назвать их несчастными! Они умерли за свободу и остались верны своей отчизне. Все эти семьи безутешны и, пребывая в подлинном отчаянии, готовы винить Антуанетту в том, что она отняла у них самое дорогое, что они имели на свете, и сделала их жизнь невыносимой, лишив кормильцев.
И в самом деле, если приспешники австрийского деспота вторглись на какое-то время в наши пределы и совершили там зверства, примера которым не найти в истории варварских народов; если наши порты, наши лагеря, наши города были изменнически переданы неприятелю или сданы, то разве не очевидно, что все это итог козней, которые составлялись во дворце Тюильри и подстрекательницей и средоточием которых являлась Антуанетта Австрийская? Так что, граждане присяжные, все эти политические события образуют массу доказательств, уличающих Антуанетту.
Что же касается показаний, полученных в ходе предварительного следствия и во время нынешнего судебного разбирательства, то их итогом являются некоторые факты, являющиеся прямым доказательством главного обвинения, выдвинутого против вдовы Капет.
Все прочие подробности, годные для изучения истории Революции и суда над какими-нибудь знаменитыми личностями и нечестными государственными чиновниками, отступают перед обвинением в государственной измене, которое тяжким бременем лежит на Антуанетте Австрийской, вдове бывшего короля.
Следует принять во внимание одно общее замечание: обвиняемая созналась в том, что она пользовалась доверием Людовика Капета.
Кроме того, из показаний Валазе следует, что с Антуанеттой советовались обо всех политических делах, ибо бывший король хотел, чтобы с ней посоветовались по какому-то определенному плану, цель которого свидетель не мог или не захотел назвать.
Одна из свидетельниц, ясность и простодушие показаний которой обращают на себя внимание, заявила вам, что бывший герцог де Куаньи сказал ей в тысяча семьсот восемьдесят восьмом году, что Антуанетта передала своему брату двести миллионов, чтобы помочь ему продолжать войну, которую он тогда вел.
Уже после Революции бон на шестьдесят или восемьдесят тысяч ливров, завизированный Антуанеттой и выписанный на Септёя, был выдан госпоже Полиньяк, находившейся в то время в эмиграции, и Лапорт в своем письме Септёю посоветовал ему не оставлять ни малейших следов этого дара.
Лекуантр, депутат из Версаля, сообщил вам как очевидец, что начиная с тысяча семьсот семьдесят девятого года при дворе были израсходованы огромные суммы на устройство празднеств, богиней которых всегда становилась Мария Антуанетта.
Первого октября тысяча семьсот восемьдесят девятого года состоялся банкет, хотя скорее следует назвать его оргией, устроенный совместно телохранителями и офицерами Фландрского полка, который был призван в Версаль двором, чтобы послужить его замыслам. Антуанетта появилась там вместе с бывшим королем и дофином, которого она водила вокруг столов; сотрапезники кричали: «Да здравствует король! Да здравствует королева! Да здравствует дофин! К дьяволу нацию!» Итогом этой оргии явилось то, что все начали топтать ногами трехцветные кокарды и цеплять на себя белую кокарду.
В первых числах октября тот же свидетель пришел во дворец и увидел, что женщины, состоявшие на службе у королевы, раздают в галерее белые кокарды, говоря каждому из тех, кто имел низость их получить: «Хорошенько храните их!», а эти рабы, опустившись на колено, целовали постыдный знак, которому предстояло окраситься кровью народа.
В начале поездки, известной под названием поездки в Варенн, именно обвиняемая, по ее собственному признанию, открыла двери, чтобы выйти из дворца, именно она вывела оттуда свою семью.
Когда по возвращении из этой поездки Антуанетта выходила из кареты, все отчетливо видели по выражению ее лица и по ее жестам, что она жаждет мести.
Десятого августа, в тот день, когда швейцарцы осмелились стрелять в народ, под кроватью Антуанетты видели пустые и полные бутылки. Другой свидетель заявил, что ему известно о том, что в дни, предшествовавшие десятому августа, швейцарцев потчевали, если воспользоваться выражением свидетеля, а он в то время жил во дворце.
Несколько швейцарцев, умиравших в тот день от полученных ранений, говорили, что получили деньги от какой-то женщины, а несколько человек удостоверили, что во время суда над д'Аффри было установлено, что десятого августа Антуанетта спрашивала у него, может ли он ручаться за своих швейцарцев. «Можем ли мы, — писала она д'Аффри, — рассчитывать на ваших швейцарцев? Сохранят они самообладание, когда это понадобится?» Один из свидетелей удостоверил вам, что читал это письмо и помнит эти выражения.
Лица, которые по долгу службы часто посещали Тампль, осуществляя надзор за узниками, всегда замечали у Антуанетты настроение мятежа против верховной власти народа. Они изъяли у нее листок с изображением сердца, а это изображение является условным знаком, имевшимся почти у всех контрреволюционеров, которых смогла настичь месть нации.
После смерти тирана Антуанетта соблюдала в Тампле по отношению к своему сыну весь этикет прежнего двора. К сыну Калета относились как к королю. Во всех частностях семейной жизни он обладал старшинством над матерью. За столом он держался высокомерно, и ему подавали первому.
Я не стану говорить вам, граждане присяжные, о происшествии в Консьержери, свидании с кавалером ордена Святого Людовика, гвоздике, оставленной в камере обвиняемой и записке, переданной, а точнее говоря, подготовленной в ответ.
Это происшествие — всего лишь запутанная тюремная история, которая не может фигурировать в обвинении, имеющем столь серьезные основания.
Я заканчиваю свою речь главной мыслью, которую я уже имел случай вам высказать. Это французский народ обвиняет Антуанетту; все политические события, имевшие место на протяжении последних пяти лет, свидетельствуют против нее.
Вот вопросы, которые трибунал решил поставить перед вами:
1°. Достоверно ли, что существовали тайные сношения и сговор с иностранными державами и другими внешними врагами Республики, причем названные тайные сношения и сговор были нацелены на то, чтобы предоставить им денежную помощь и возможность вступить на французскую территорию, дабы способствовать тем самым успеху их армий?
2°. Изобличена ли Мария Антуанетта Австрийская, вдова Людовика Капета, в том, что она содействовала этому сговору и поддерживала эти тайные сношения?
3°. Достоверно ли, что существовал тайный заговор с целью разжечь гражданскую войну внутри Республики?
4°. Изобличена ли Мария Антуанетта Австрийская, вдова Людовика Капета, в том, что она участвовала в этом тайном заговоре?
После часового обсуждения присяжные возвращаются в зал заседаний и на все четыре вопроса, поставленные перед ними, отвечают утвердительно.
Тогда председатель трибунала поднимается и, обращаясь к слушателям, произносит следующие слова:
— Если бы граждане, заполняющие этот зал, не были свободными людьми и по этой причине не были способны ощущать гордость таковыми быть, мне пришлось бы, возможно, напомнить им, что в тот момент, когда национальное правосудие готовится вынести приговор, закон, разум и мораль предписывают им соблюдать полнейшее спокойствие; что закон запрещает им выражать каким-либо образом свое одобрение и что любое лицо, какие бы преступления его ни пятнали, подвластен, как только на него обрушился закон, лишь несчастью и человечности!
Обвиняемую приводят обратно в зал.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — Антуанетта, вот решение присяжных.
Секретарь зачитывает их решение.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Сейчас вы заслушаете заключительную речь общественного обвинителя.
Фукье берет слово и требует, чтобы обвиняемая была приговорена к смертной казни, в соответствии со статьей I раздела I главы I второй части Уголовного уложения, изложенной в следующих словах:
«Все происки, все тайные сношения с врагами Франции, направленные либо на то, чтобы способствовать их вторжению на земли, подвластные Французскому государству, либо на то, чтобы сдавать им города, крепости, порты, корабли, склады и арсеналы, принадлежащие Франции, либо на то, чтобы предоставлять им помощь в виде живой силы, денежных средств, продовольствия и боевых припасов, либо на то, чтобы благоприятствовать каким-либо образом успехам их армий на французской территории или противодействовать нашим сухопутным и морским силам, либо на то, чтобы поколебать верность офицеров, солдат и других граждан французской нации, будут наказаны смертной казнью»,
а также со статьей II раздела I главы I второй части того же Уложения, изложенной в следующих словах:
«Все тайные заговоры, направленные на то, чтобы нарушить устои государства посредством гражданской войны, восстанавливая одних граждан против других или против действий законных властей, будут наказаны смертной казнью».
Председатель просит обвиняемую ответить, имеет ли она какие-либо возражения по поводу применения законов, на которые ссылается общественный обвинитель. Антуанетта качает головой в знак отрицания. В ответ на тот же вопрос, заданный адвокатам, Тронсон берет слово и говорит:
— Гражданин председатель, поскольку решение присяжных ясно, а закон в этом отношении категоричен, я заявляю, что мое содействие вдове Капет закончено.
Председатель опрашивает мнения своих коллег и произносит следующий приговор:
«Трибунал, в соответствии с единогласным решением присяжных, удовлетворивших требование общественного обвинителя, и в соответствии с упомянутыми им законами, приговаривает Марию Антуанетту, именуемую Лотаринго-Австрийской, вдову Людовика Капета, к смертной казни; заявляет, сообразно закону от 10 марта сего года, что все ее имения, какими бы она ни владела на французской территории, будут конфискованы в пользу Республики; приказывает, в соответствии с требованием общественного обвинителя, исполнить настоящий приговор на площади Революции, а его текст напечатать и развешать на всей территории Республики».
2
«Магдебург, 27 марта 1793 года.
Со времени моего пленения, сударь, до меня дошло только одно политическое издание — февральский номер Вашего журнала. Вы согласитесь, что Фортуна, расточая мне свои заботы, не могла бы сделать ничего лучшего. Я искренне порадовался тому, что Вы воздали должное моим чувствам и оправдали мое поведение. Ваши похвалы несравнимо выше моих заслуг, но в настоящий момент это доброжелательное преувеличение несет в себе нечто настолько великодушное, что я могу лишь поблагодарить Вас за то, что мне удалось услышать голос свободы, оказавший честь моей могиле.
Мое нынешнее положение действительно очень странное; свои республиканские склонности я принес в жертву обстоятельствам и воле нации. Я поддерживал ее верховную власть, закрепленную в конституции, которую она выработала; моя популярность была огромна; Законодательное собрание защитило меня 8 августа лучше, чем 10-го смогло защитить себя. Но я был ненавистен якобинцам, ибо осуждал их самопровозглашенную аристократию, незаконно захватившую власть; священникам всех мастей, ибо требовал от них полной религиозной свободы; анархистам, ибо обуздывал их; заговорщикам, ибо отвергал их предложения. Вот какие враги присоединились к тем, кого подкупали и натравливали на меня иностранные державы, антиреволюционеры и даже двор. Вспомните, сударь, предумышленное нападение 10 августа, солдат, призванных именем закона и истребленных именем народа; граждан, независимо от возраста и пола убитых на улицах и брошенных в костры и тюрьмы, где их потом хладнокровно умерщвляли; короля, спасшего тогда свою жизнь лишь благодаря незаконному отстранению его от власти; разоруженную национальную гвардию; самых испытанных и самых верных друзей свободы и равенства, даже таких, как Ларошфуко, отданных на растерзание убийцам; конституционный акт, ставший символом проскрипций; закованную в кандалы прессу; незаконно вскрытые и фальсифицированные письма; суды присяжных, замещенные головорезами, и министерство юстиции, отданное их главарю; административные и муниципальные власти Парижа, разгромленные и распущенные мятежниками; Национальное собрание, вынужденное, когда ему приставили нож к горлу, одобрить эти приступы ярости; одним словом, подлинная, гражданская, религиозная и политическая свобода была утоплена тогда в крови… Что должен был думать, что должен был делать человек, который, живя всегда только для нее, первым в Европе обнародовал Декларацию прав человека, от имени всех французов принес на алтаре Федерации гражданскую клятву и воспринимал тогда конституцию, несмотря на ее недостатки, как лучшее средство сплочения против врагов свободы?
Хотя верховная власть нации была нарушена в лице народных представителей, как и в лице новых органов власти, я, не желая, чтобы войска выходили из повиновения, обращался за приказами к гражданским властям, находившимся поблизости от моего лагеря.
Разумеется, я горячо желал, чтобы всеобщий протест привел к восстановлению общественной свободы и свободы конституционных законных властей, и если бы, — обеспечив независимость выборов и взвешенных решений, нация захотела пересмотреть конституционный акт, разве пристало бы тогда жаловаться на это мне, первому и самому упорному защитнику общественных договоренностей? Разумеется, я был слишком далек от мысли одобрять совершенные преступления и те, какие я предвидел, чтобы не поощрять это сопротивление гнету, которое считал долгом; однако я осмелюсь сказать, что мой образ действий, при всей затруднительности моего тогдашнего положения, застрахован от самой суровой критики.
Вы спрашиваете меня, какое требование я предъявил административным, юридическим и муниципальным властям; отвечаю: я думал, уезжая, об огромном числе граждан, чьи принципы, совпадающие, возможно, с моими взглядами, противостоят господствующей партии; я видел этих людей, объявленных вне закона, их разоренные семьи и, отвратив от них всякую месть и принеся в жертву лишь самого себя, предъявил это общее и давно назревшее требование.
Что же касается моих отношений с королем, то с его стороны я всегда встречал уважение, но никогда не видел доверия. Став для него докучливым надсмотрщиком, ненавидимым его окружением, я пытался побудить его к чувствам и поступкам, которые были бы полезны для Революции и при этом гарантировали бы ему жизнь и спокойствие. Когда после его побега Учредительное собрание предложило ему снова взять власть в свои руки, я счел своим долгом проголосовать за этот указ, принятый почти единодушно. Позднее я выступал против вседозволенности, ставившей под угрозу его жизнь и препятствовавшей исполнению законов. Я предлагал, наконец, но совершенно тщетно, чтобы с согласия Учредительного собрания и патриотической гвардии он уехал бы в загородное поместье, обезопасив тем самым свою жизнь, продемонстрировав свою добрую волю и, возможно, обеспечив посредством этого мир. Последний раз, когда я видел его, он в присутствии королевы и своей семьи сказал мне, что конституция была их спасением и что он один следовал ей. Он жаловался на два антиконституционных указа, на поведение министров-якобинцев по отношению к армии и выражал надежду, что враги будут разбиты. Вы говорите, сударь, о его переписке с ними, однако я ничего о ней не знаю; но, основываясь на том, что мне удалось узнать об этом чудовищном судебном процессе, я полагаю, что никогда еще естественное и гражданское право, дух нации и общественные интересы не нарушались с большим бесстыдством.
Я не знаю, в каком преступлении они меня обвинят, но если во всех моих письмах, речах, поступках и мыслях им удастся отыскать хоть что-нибудь, от чего могли бы отречься свобода и человеколюбие, смело утверждайте, что ко мне это не имеет никакого отношения.
Ах, сударь, как же я признателен Вам за то, что Вы сочувствуете невыразимой печали моей души, горящей за дело человечества, жаждущей славы, лелеющей отечество, семью и друзей, когда вдруг, после шестнадцати лет трудов, мне пришлось лишить себя счастья сражаться за принципы и взгляды, лишь ради которых я жил! Но что мне оставалось предпринять? Вы знаете, с каким упорством после того дня, когда верховная власть нации, разорвав оковы, узаконила новый общественный порядок, и среди каких махинаций с популярностью, которую ласкатели народа поочередно оспаривали друг у друга, я постоянно противопоставлял вседозволенности усилия и взгляды преданного защитника закона.
Вы знаете, что в эпоху 10 августа я оставался последним и почти единственным, кто оказывал сопротивление; но если интриги сбили с толку всего несколько граждан, то террор привел в оцепенение почти всех. Я был смещен со своей должности и обвинен, то есть поставлен вне закона. Моя борьба, наверное, стала бы кровавой, но бесполезной; она послужила бы мне, но не отечеству, а враг был рядом, готовый воспользоваться ею. Я хотел напасть на него, чтобы быть убитым, но, не предвидя в этом бою никакого военного успеха, остановил себя. Я хотел отправиться умирать в Париж, но опасался, как бы такой пример неблагодарности народа не обескуражил будущих поборников свободы.
Так что я уехал, причем с тем большей секретностью, что большое число офицеров и даже несколько воинских частей вполне могли быть готовы уехать в тот момент вместе со мной; позаботившись о безопасности крепостей и войск, находившихся под моим командованием, и из щекотливости, которая дорого нам обошлась, отослав у границы обратно свой эскорт, до этого состоявший при мне, я со смертельной раной в сердце удалился вместе с Мобуром, чей союз со мной длится столько же, сколько наша жизнь, г-ном де Пюзи и несколькими другими друзьями, бо́льшая часть которых были моими адъютантами со времени формирования национальной гвардии. Господин Александр де Ламет, которого объявили вне закона и за которым была устроена погоня, присоединился к нам по дороге. Мы пытались добраться до Голландии и Англии, в то время нейтральных стран, и уже находились на территории Льежской области, как вдруг столкнулись с австрийским отрядом, который выдал нас коалиции. Нас арестовали, а затем подвергли тюремному заключению, и четверых членов Учредительного собрания последовательно препровождали в Люксембург, Везель и Магдебург.
Рано или поздно, сударь, все узнают, с какой чрезмерностью эта коалиция заставляла нас страдать; но что значат подобные страдания по сравнению с теми, какими несправедливость народа наполняет свободную душу! Здесь мстит за себя тройственная тирания деспотической, аристократической и поповской властей; здесь множатся вокруг нас все выдумки инквизиции и застенков; однако все эти жестокости, все эти ужасы делают нам честь; и то ли потому, что наши головы предназначены для того, чтобы стать украшением какого-нибудь триумфа, то ли потому, что нездоровье наших камер, недостаток воздуха и отсутствие движения избраны в качестве медленного яда, сочувствие, споры и негодование по поводу нашей участи явятся, я надеюсь, начатками свободы и породят ее защитников.
Именно ради них, сударь, я со всей искренностью моего сердца завещаю здесь Вам ту утешительную правду, что в самом служении делу человечества есть столько радостей, что все враги вместе и даже неблагодарность народа никогда не могут причинить душевных мук.
Но что, между тем, станет с Французской революцией? Какова бы ни была мощь, которой обеспечивает Францию институт национальных гвардейцев, каковы бы ни были преимущества, подготовленные, невзирая на все помехи, генералами Рошамбо, Люкнером и мною и энергично пожинаемые нашими преемниками, разве можно полагаться на безнравственность, тиранию и хаос; на людей, чья продажность надоела всем партиям, чья низость всегда ласкала руку, которая дает или бьет, чей мнимый патриотизм всегда был лишь эгоизмом и завистью; на развратителей, пекущихся об общественной морали; на авторов заявлений и замыслов против Революции, спаянных с душами из грязи и крови, которой они так часто бывали замараны!
Что за вожди у свободной нации! Разве могут подобные законодатели дать ей конституцию и законный порядок?! Разве могут подобные генералы выказать себя неподкупными?! Тем не менее, если после судорог вседозволенности еще существует место, где свобода продолжает бороться, то как же я проклинаю свои оковы! Я отказался жить с моими соотечественниками, но не отказался умереть за них. Но можно ли, впрочем, преодолеть столько преград, ускользнуть от охраны, избавиться от цепей? Почему нет? Ведь зубочистка, сажа и клочок бумаги уже обманули моих тюремщиков; ведь кто-то с опасностью для жизни доставит Вам это письмо.
Правда, к опасности вызволения отсюда присоединяются опасности путешествия и убежища. От Константинополя до Лиссабона, от Камчатки до Амстердама (ибо я в плохих отношениях с Оранской династией) меня поджидают все тюрьмы. Леса гуронов и ирокезов населены моими друзьями; европейские деспоты и их дворы — вот кто для меня дикари. Сент-Джеймский кабинет меня не жалует, но в Англии есть нация и законы; тем не менее я не хотел бы искать убежища в стране, которая воюет с моей страной. Америка, эта родина моего сердца, с радостью снова увидит меня, однако мое внимание к новостям из Франции заставит меня на какое-то время отдать предпочтение Швейцарии. Ну да хватит об этом. Вместо простой благодарности я написал длинное письмо, и я прошу Вас, сударь, принять вместе со словами прощания выражения моей признательности и преданности.
3
Ваш комитет счел полезным предварить зачитывание обвинительного акта беглым историческим обзором образа действий бывшего короля с начала Революции. Я составил этот обзор в простом стиле, доступном всем гражданам, и так, как было возможно выполнить работу подобного рода всего за полтора дня.
Людовик изобличен перед народом как тиран, который постоянно старался предотвратить или замедлить прогресс свободы и даже уничтожить ее все новыми и неослабными посягательствами и, будучи не в состоянии своими преступными усилиями помешать свободной нации дать себе конституцию и законы, задумал, направлял и приводил в исполнение план заговора, имевшего целью уничтожение государства.
Посягательства Людовика во время созыва Учредительного и Законодательного собраний тесно связаны между собой и соответствуют единому плану угнетения и разрушения.
Принятие конституции могло бы еще оставить под покровом общественной снисходительности преступления и злодеяния, совершенные им во время созыва Учредительного собрания, если бы Людовик не разорвал этот покров, совершив в 1792 году посягательство, которое было задумано в 1789 году, но исполнение которого он был вынужден, в интересах своей личной безопасности, отложить.
Франция подошла к той вехе, когда просвещение, широко распространившееся, и осознание прав человека предвещали близкое возрождение. Оставшийся в одиночестве деспот мог удержаться на своем шатком троне, лишь опираясь на силу, доверие и просвещение народа.
Государственная казна не имела ни запасов, ни кредита, ни возможности предотвратить всеобщее банкротство, ожидавшееся со дня на день.
Власть не имела уважения к свободе граждан и не располагала силами для поддержания общественного порядка.
И вот в подобных обстоятельствах народные представители объединились в Учредительное собрание.
Первые решения этого собрания предопределили судьбы Франции. И Людовик тотчас же задумал поработить его и подчинить своему игу.
Двадцатого июня 1789 года он предпринял попытку приостановить ход его заседаний и прений. Этот день был счастливым днем для Франции: народные представители соединились снова в Зале для игры в мяч в Версале и торжественно поклялись никогда не расставаться и собираться всюду, где того потребуют обстоятельства, до тех пор, пока конституция не будет выработана и утверждена на прочных основах.
Двадцать третьего июня Людовик является к ним со всем блеском и пышностью деспота, намереваясь продиктовать им свою волю столь же властно, как он привык это делать, по примеру своих предшественников, во время так называемых королевских заседаний Парламента, которые он устраивал среди кучки магистратов, чтобы дать им свои категорические приказы, и которые вызывали скорбь и растерянность в государстве и каждый раз увеличивали общественные бедствия.
Однако твердость и мужество Национального собрания поставили его выше угрожающей помпы деспотизма; оно подтвердило свои постановления, объявило личность народных представителей неприкосновенной и пообещало Франции конституцию.
Двадцать пятого июня Людовик приказал гвардейцам и солдатам окружить все входы и выходы зала Собрания и оттеснить от него народ; чтобы достичь места своих заседаний, народным представителям приходилось теперь пробираться сквозь лес штыков и между рядами защитников деспотизма.
Тщетно Национальное собрание письменно просило Людовика удалить гвардейцев и снять запреты на свободный доступ: король был занят более обширным замыслом, подготавливая губительное для Франции предприятие.
Он ежедневно стягивал в окрестности Парижа и Версаля национальные и иностранные войска, сопровождаемые артиллерийскими обозами, и создал там несколько военных лагерей.
Не оставалось более никаких сомнений в том, что Людовик хочет поработить Собрание и нацию или отметить свое боевое крещение кровавой войной, объявленной французскому народу.
Восьмого июля Национальное собрание постановило просить короля отдать необходимые приказы об отмене столь же бесполезных, сколь опасных и тревожных мер, и о скорейшем возвращении войск и артиллерийских обозов в те места, откуда их вызвали.
Девятого июля Собрание проголосовало за тот знаменитый адрес королю, где оно энергично и с достоинством изображало тревоги и волнения народа, растущую смуту в Париже, беды государства, бесполезность и опасность применения оружия, свою стойкость и твердость, не позволявшие ему видеть среди окружавших его опасностей ничего, кроме бедствий, угрожавших отечеству.
«Всем известно, — ответил король, — о беспорядках и постыдных сценах, которые происходили и продолжают происходить в Париже и в Версале. — И добавил: — Но если все же необходимое присутствие войск в окрестностях Парижа вызывает тревогу, то я пойду на то, чтобы, по просьбе ассамблеи, перевести Генеральные штаты в Нуайон или Суассон, а сам тогда отправлюсь в Компьень, дабы поддерживать связь, которая должна существовать между ассамблеей и мною».
Людовик решил подавить порывы к свободе путем военного террора, изолировать Национальное собрание, сделать всякое сообщение с ним затруднительным или опасным и руководить всеми его прениями.
Войска были приведены в состояние боевой готовности; однако королевский совет, руководивший всеми этими приготовлениями или хладнокровно наблюдавший за ними, в решительный момент начинает колебаться, предвидя последствия. И тогда Людовик увольняет трех министров, выступивших против этих жестоких мер.
Тринадцатого июля Национальное собрание постановляет указать королю на опасности, угрожающие отечеству, и на необходимость отослать обратно войска, присутствие которых озлобляет народ.
Депутация возвращается со следующим ответом Людовика: «Я уже сообщил вам о моих мыслях в отношении мер, которые беспорядки в Париже вынудили меня принять. Лишь мне одному дано право судить об их необходимости, и я не могу вносить в них никаких изменений».
Этот ответ можно было считать объявлением войны; между тем распространился слух, что король намеревается назначить одного из принцев своей семьи первым министром.
Национальное собрание постановляет, что оно продолжит настаивать на удалении войск, и «заявляет, что нынешние министры и советники Его Величества, каковы бы ни были их сан, звание и занимаемая должность, лично ответственны как за настоящие бедствия, так и все те, какие могут воспоследовать».
В десять часов вечера к королю явился председатель Национального собрания, но король отказывается принять его.
Четырнадцатого июля в предместье Сент-Антуан появляется эскадрон гусар, который повсюду сеет тревогу и возбуждает ярость народа.
Все опасаются артиллерийского огня из Бастилии; к коменданту отправляют депутацию, которая заклинает его не стрелять из пушек Бастилии по гражданам.
Однако депутация не может ничего добиться; туда посылают новую депутацию, более многочисленную, со знаменем, барабаном и знаком мира; ее пропускают в ограду крепости, и тотчас же раздается артиллерийский залп, после которого несколько граждан падают убитыми и ранеными подле посланцев Коммуны.
Народ предлагает начать осаду Бастилии; гонец доставляет коменданту приказ держаться до последней крайности и пустить в ход все наличные силы.
В этих обстоятельствах Людовик отвечает депутации Национального собрания, явившейся для того, чтобы еще раз объяснить ему необходимость удалить войска: «Я дал приказ купеческому старшине и муниципальным чиновникам явиться сюда, чтобы согласовать с ними необходимые распоряжения; получив сообщение об образовании городской гвардии, я дал приказы высшим офицерам принять начальство над ней; кроме того, я приказал войскам, стоящим на Марсовом поле, удалиться из Парижа».
Всем было понятно, что вовсе не с целью прекратить военные действия и восстановить общественный порядок Людовик задумал вызвать в Версаль руководителей Коммуны, которые не могли в то время покинуть свой пост, и отправить высших офицеров, отобранных им самим, принять начальство над городской гвардией, которая в то время представляла собой народ, вооружившийся для того, чтобы противостоять угнетению.
К Людовику отправляется новая депутация, которая приносит такой его ответ: «Вы раздираете мне сердце описанием бедствий Парижа; невозможно поверить, что причиной их было присутствие войск. Мне нечего добавить к тому, что я ответил вашей предыдущей депутации».
Людовик еще не знал, что он побежден; наконец, он получает известие о взятии Бастилии. И тогда, утаивая свое поражение, но, убежденный в необходимости сложить оружие или отсрочить исполнение своего замысла, он просит советов и говорит о мире.
Пятнадцатого июля Людовик является к народным представителям, призывая их отыскать средства для восстановления порядка и спокойствия и сообщить столице о его намерениях. «Мне известно, — говорит он депутатам, — что к вам обращаются с лживыми предостережениями; мне известно, что кое-кто осмеливается заявлять, будто вы не находитесь в безопасности. Нужно ли успокаивать вас в отношении этих преступных слухов, изначально опровергаемых самим моим характером, который известен всем? Так вот, я всегда лишь со своей нацией, и я доверяюсь вам!.. Я отдал войскам приказ отойти от Парижа и Версаля».
Семнадцатого он отправляется в Париж; там он высказывает те же намерения, а между тем замышляет и подготовляет новые преступления!
Шестнадцатого июля маршал де Брольи подписал приказ о разоружении коммун в окрестностях Туля и Тьонвиля, а 23-го посылает новый приказ, предписывая в нем поторопиться с выполнением этой меры.
Людовик, которому указ от 12 сентября дал право одобрять законы или, при отсутствии согласия с его стороны, отсрочивать их исполнение, не замедлил воспользоваться этой возможностью для приостановки исполнения указов от 11 августа, касающихся уничтожения личной крепостной зависимости, феодального строя и десятины.
Восемнадцатого сентября он адресовал Национальному собранию мотивы своего решения; тем не менее он знал о том, что эти указы были выражением общей воли, которая проявилась во всех звеньях народа, и что отказ одобрить столь горячо желанный закон повлечет за собой великое множество нежелательных последствий.
Национальное собрание представило ему на утверждение Декларацию прав человека и девятнадцать готовых статей конституции.
Он дал Национальному собранию такой ответ:
«Я не высказываюсь по поводу вашей Декларации прав человека и гражданина; она содержит прекраснейшие правила, пригодные для того, чтобы вы руководствовались ими в своей работе; однако принципы, сложные для применения и даже допускающие различное толкование, не могут быть правильно понятыми и не станут таковыми до тех пор, пока их истинный смысл не будет установлен законами».
Подобные замечания свидетельствовали о том, что между Людовиком и народными представителями завязывается долгая и смертельная борьба и что Людовик, которому не удалось распустить Национальное собрание 14 июля, постарается сделать его труды бесполезными и лишить нацию выгод, которые оно ей обещало.
С этого времени стали носиться слухи об отъезде короля; в народе начались волнения; в Париже недоставало товаров первой необходимости; свободный подвоз зерна испытывал трудности и помехи; продовольственное снабжение Парижа прервалось, что вызывало сильную тревогу.
Было замечено, что в Версале происходят приготовления, цель которых оставалась неизвестна; поговаривали об увеличении численности военной свиты короля.
Путем интриг двору удалось добиться прибытия в Версаль 23 сентября Фландрского полка.
Командиром войска, которое вот-вот должно было собраться, называли Буйе.
Между тем королевские телохранители и Фландрский полк готовятся к осуществлению замыслов двора, предаваясь оргиям и пиршествам, на которых поносится имя нации.
На этих пиршествах провозглашаются здравицы в честь короля и королевской семьи, а здравицы в честь нации предлагаются лишь для того, чтобы их с презрением отвергли.
Оркестр исполняет музыкальные отрывки, подобранные с целью разжечь в сотрапезниках воинственный пыл, чтобы отомстить за обиду, нанесенную королям, и принести народ в жертву их злопамятству.
Д'Эстен выражает беспокойство по поводу распространившихся слухов, он говорит о подписях духовенства и дворянства, о замысле похода и похищения короля и о генералах, которым поручена эта экспедиция; он умоляет королеву взять в расчет все, к чему может привести этот ложный шаг.
Между тем двор не опровергает эти слухи и даже не скрывает, что какое-то неожиданное событие вскоре избавит его от своего рода зависимости, в которой он оказался.
Национальную кокарду попирают ногами; придворные дамы раздают белые кокарды; 4 октября королева заявляет, что она в восхищении от того, как прошел день 1 октября — день, отмеченный оргией королевских телохранителей и солдат Фландрского полка, которые в пьяном угаре бурно выражали свою преданность престолу и неприязнь к народу, своему суверену.
Тревога была повсеместной; все ожидали бегства короля.
Пятого октября Национальное собрание постановляет обратиться к королю с просьбой дать безусловное одобрение Декларации прав человека и девятнадцати статьям конституции.
Благодаря своей твердости оно добивается этого одобрения, от которого зависит успех его дальнейших трудов.
В тот же день толпы парижан наводняют город Версаль и королевский дворец.
Тирания снова побеждена и обезоружена. Людовик, не имея более возможности осуществить свой план бегства, призывает к себе членов Национального собрания и говорит им, что он хочет окружить себя представителями народа и пользоваться их советами, что он никогда не думал разлучаться с ними и никогда не разлучится.
Короля и его семью препровождают в Париж, и спокойствие, кажется, восстановлено.
Честолюбивые виды некоторых членов Национального собрания, их перемена взглядов в важных вопросах, споры, обвинения, опасение продажности, в которой заподозрили кое-кого из них, — все это привело к изданию указа 7 ноября, в соответствии с которым представителям народа воспрещалось соглашаться на какие-либо должности в правительстве.
В течение 1790 года Юг охватили волнения, предлогом которых были религиозные вопросы; Ним стал добычей мятежных группировок. Праздник Федерации 14 июля послужил поводом для сборища, которым сумели воспользоваться для того, чтобы создать в Жалесском лагере очаг контрреволюции и под предлогом интересов религии попытаться восстановить абсолютную монархию.
Эта группировка, по-видимому, рассеялась лишь для того, чтобы снова собраться и объединиться в 1792 году, под влиянием и покровительством правительства.
В конце июля 1790 года в гарнизоне Нанси вспыхнуло недоверие к командирам и недовольство; 6 августа Национальное собрание дало приказ проверить счета руководства каждого из полков, входящих в этот гарнизон, но приказ был исполнен плохо, и коварные смутьяны подстрекнули солдат к мятежу.
Национальное собрание издало строгий указ, имевший целью принудить гарнизон к повиновению.
Исполнение этого указа Людовик возложил на Буйе, известного своим деспотизмом, своими контрреволюционными взглядами, своими свирепыми и враждебными замыслами и назначенного командовать экспедицией, имевшей целью похищение короля в октябре предыдущего года.
Тридцать первого июля генерал подошел к Нанси; он потребовал, чтобы гарнизон выдал ему двух высших офицеров, удерживаемых в качестве пленников: гарнизон выдал их.
Генерал потребовал, чтобы ему выдали главных зачинщиков мятежа, по четыре от каждого полка, чтобы покарать их: гарнизон отказался сделать это; и тогда, выполняя свою главную задачу, генерал, вместо того чтобы воспользоваться первыми проявлениями повиновения со стороны гарнизона, развязал смертельное сражение прямо на улицах Нанси.
Солдаты, горожане — все были принесены в жертву вероломным генералом, который рассчитывал разложить армию, возбудить ненависть и горячность партий и заставить их отойти от Революции, подвергшейся столь чудовищным бедствиям.
Франция вменяет в вину Людовику бойню в Нанси; исполнение своих приказов он поручил Буйе, и с этого времени Буйе всегда поручалось подготавливать и возглавлять враждебные экспедиции, которые Людовик затевал против Франции.
Зима 1791 года увидела формирование новых заговоров; подкуп служил средством, использовавшимся для того, чтобы обеспечить успех замысла, который Людовик вынашивал с самого начала Революции: формируется очередной заговор, охватывающий все части Франции; заговорщики рассчитывают на Лафайета и вполне полагаются на Мирабо.
Талону было поручено возбудить посредством агентов, содержавшихся за счет цивильного листа, повсеместное волнение в Париже — в Национальном собрании, в комитетах, в муниципалитете, в секциях, в общественных клубах.
Такими же средствами Мирабо должен был действовать в департаментах. Понятно, какими способами и какими щедрыми суммами из средств цивильного листа должны были вознаградить Мирабо за утрату видов на министерскую должность, которую ему обеспечивали его успешные старания за предоставление королю права отлагательного вето и на которую указ от 7 ноября 1789 года более не позволял ему надеяться.
Двадцать четвертого февраля 1791 года Лапорт подал королю докладную записку с подробностями плана, первые наметки которого он изложил ему за несколько дней до этого.
«Я выдал бы тайну автора, — говорит в своем сопроводительном письме Лапорт, — назвав Вам его имя».
Докладная записка помечена рукой Людовика, написавшего на ней: «Проект М.Н.О.Т.З.Т.»
Этот контрреволюционный проект, который Людовик, по-видимому, обдумывал, заключался в том, чтобы ускорить его бегство из Парижа; королю ручались за успех, если цивильный лист предоставит еще полтора миллиона ливров.
Стало быть, автор был осведомлен обо всех щедротах цивильного листа и размерах сумм, которые шли в ход для того, чтобы покупать голоса депутатов и вводить в заблуждение народ, а кроме того, он умел эти средства применять.
Он советует Людовику совершать несколько дней подряд конные прогулки и появляться в предместьях…
«Всюду будут кричать: "Да здравствует король!" Его Величество воспользуется этими проявлениями своей популярности, будет разговаривать со всеми, и если кто-нибудь из толпы скажет ему о нужде рабочих, о нынешнем бедственном положении, то Его Величество ответит: "Я сделал все, чего просил у меня мой народ, и всегда желал его счастья". Затем Его Величество бросит десятка два луидоров со словами: "Я хотел бы сделать больше", и вскачь удалится».
Он сообщает о намерении распространить в народе проекты петиции, созвать монархический клуб, возбудить сочувствие к мнимой болезни короля, открыто объявить, что он готовится к поездке для поправки здоровья, и вызвать у народа горячее желание поторопить его с этой поездкой.
«Чем раньше Его Величество покинет Париж, — говорит автор, — тем раньше корона снова возляжет на его голову. Целью монарха должна быть декларация 23 июня».
Хотя этому проекту последовали не во всем, план бегства, во всяком случае, принят был.
Обращали на себя внимание новые сборища в Париже, выступления и подозрительные газетные сообщения; необычайными казались волнение и стечение людей во дворец: все видели в этом исключительно признаки подготовки к новой попытке бегства Людовика в ближайшем будущем.
Но народ, вопреки надеждам заговорщиков сбить его с толку и заинтересовать в успехе предприятия, становится бдительным наблюдателем; тогда пускают в ход новые средства, чтобы обмануть его активность и бдительность: делается попытка направить его внимание и силы в другую сторону, за пределы Парижа; ему говорят, что Венсенскому замку угрожает опасность и что заговорщики собираются за городом. Народ соглашается вести разведку во всех местах, которым угрожает опасность, но одновременно устремляется во дворец Тюильри и находит там в полном сборе всех рабов и наемников монархии; Людовик уже намеревался покинуть Париж. Всех рыцарей кинжала изгоняют их дворца, предварительно разоружив их. Успех этого дня возвратил Парижу тишину и спокойствие.
Людовик решил ждать более благоприятного случая для осуществления своих замыслов.
Шестнадцатого апреля он писал епископу Клермонскому, что, «если ему удастся вернуть себе власть, он возвратит прежнее правительство и духовенство в то положение, каким оно было до революции».
Париж пребывал в величайшем волнении; отъезд короля был объявлен; всюду множились тревожные признаки; недоверие возрождалось, и народ проявлял крайнее возбуждение.
Людовик предполагает отправиться 18 апреля в Сен-Клу; но народ видит в этой поездке лишь осуществление замысла бегства. Людовик задержан и препровожден обратно в Тюильри. На следующий день он отправляется в Национальное собрание и жалуется, что кто-то пытается вызвать сомнение в отношении его чувств к конституции:
«Я принял, — заявил он, — и поклялся поддерживать эту конституцию, частью которой является гражданское устройство духовенства, и я поддерживаю ее исполнение всеми доступными мне средствами».
В тот же самый день он получает письмо от Лапорта, который пишет ему:
«Господин Ривароль имел со мной продолжительную беседу о государственных делах; вот ее итог: король теряет свою популярность; чтобы вернуть ее, следует использовать те же самые средства и тех же самых людей, с помощью которых ее у него отняли; такими людьми являются те, что верховодят в секциях… Все, что я могу сказать Вашему Величеству, это то, что миллионы, которые Вам насоветовали раздать, были брошены на ветер; дела идут хуже прежнего».
Письмо это помечено рукою короля.
Двадцать второго апреля Лапорт посылает Людовику важный документ, исходивший от епископа Отёнского; он сообщает королю о том, что некая новая партия изъявляет желание служить ему.
«Но, — прибавляет Лапорт, — я думаю, что эта партия хочет управлять Вами; она знает, что Вы израсходовали много денег и что они были разделены между Мирабо и другими лицами; эта партия, в надежде получить свою долю, намерена помешать сокращению Вашего цивильного листа».
Поддерживая эту переписку, Людовик одновременно заботится о возвращении утраченного доверия. Он приказывает министру иностранных дел письменно известить всех послов о его категоричном желании, заключающемся в том, чтобы французские послы и посланники засвидетельствовали перед иностранными дворами, при которых они состоят, его преданность Французской революции и конституции, дабы ни у кого не могло оставаться сомнений ни в его намерениях, ни в том, что он добровольно согласился с новой формой правления; он поручает министру известить о принятой мере Национальное собрание.
Данная мера производит ожидаемое действие; чтение этого письма вызывает в Национальном собрании восторженное удовлетворение и даже изъявления благодарности.
Сумев столь легко отвести подозрения и усыпить недоверие, а заодно внушить Национальному собранию чувство безопасности, Людовик спокойно подготавливает свое бегство и все беспорядки, какие оно должно повлечь за собой. Он составляет свою «Декларацию короля, адресованную всем французам, при его выезде из Парижа». Эта декларация целиком написана его рукой; почерк, поправки, изменения в построении и редактура удостоверяют его авторство.
Он напоминает там все события Революции, деятельность Национального собрания, план конституции и ставит под сомнение изданные Собранием законы в отношении судопроизводства, внутреннего управления, финансов, иностранных дел, армии и духовенства; он желает восстановления религии и такой конституции, которая дает правительству необходимую ему власть действовать и сдерживать действия других… Он говорит, что лишен свободы… Он заявляет, что намерен вернуть ее и укрыться в безопасности вместе со своей семьей…
Эта декларация помечена 20 июня. Без сомнения, то был манифест, предназначавшийся для того, чтобы ввергнуть Францию в ужасы гражданской войны.
Быть ее хранителем и предъявить ее Национальному собранию было поручено Лапорту.
Людовик вместе с семьей покидает Париж в ночь с 20 на 21 июня. Его брат направляется в Бельгию и прибывает в страну, находившуюся тогда под владычеством Австрийского дома. Людовик продолжает свой путь через Шалон, но в Варение его задерживают; его должен был встретить Буйе, который успел дать приказ войскам, состоявшим под его командованием, выступить в поход.
Людовик покинул Францию беглецом, надеясь вернуться в нее завоевателем, во главе армии, которой командовал Буйе, эмигрантов, которые собрались под знаменами его братьев, и подкрепления, которое он рассчитывал получить от своих союзников: эти враждебные намерения подтверждает его манифест 20 июня. Король стремился к государственному перевороту, поскольку не желал подчиняться ни законам, ни конституции, которую он поклялся поддерживать.
Его привозят обратно в Париж, и никогда еще свобода не подвергалась большей опасности!
Семнадцатого июля Лафайет, его друг, узнает, что на Марсовом поле собралась толпа граждан, чтобы подписать на алтаре Отечества петицию; он отправляется туда с частью национальной гвардии и приказывает привезти туда несколько артиллерийских орудий; он отдает приказ стрелять в народ, и Марсово поле превращается в могилу свободы! Одно из писем Лафайета доказывает, что он действовал в сговоре с Людовиком, который, хотя и был отрешен от власти, распорядился устроить это избиение народа.
Именно в это злосчастное время был произведен пересмотр конституции.
Однако главные надежды Людовика основывались на Пильницком договоре. По этому трактату, заключенному 24 июля, австрийский император и прусский король обязывались восстановить во Франции трон и абсолютную монархию и охранять честь европейских корон от посягательств со стороны французского народа; кроме того, они обязывались склонять соседние державы присоединиться к их договору.
Людовик не отрекся от этой коалиции, и, более того, последующие факты доказывают, что он был ее главой.
Национальное собрание представило на утверждение Людовика конституцию, которую оно выработало. Людовик утвердил ее, заметив при этом, однако, «что он не увидел в предложенной исполнительной и административной системе всей той энергии, какая необходима, чтобы приводить в движение все части столь обширного государственного механизма и сохранять их единство; но, поскольку мнения по этому поводу расходятся, он полагает, что судьей здесь останется опыт».
В своем воображении он уже целиком предвидел будущее, казавшееся ему недалеким.
Поскольку его братья и родственники торопили от его имени европейские державы выполнить Пильницкий договор, Людовик надеялся обрести возможность поддержать от имени французского народа войну, затеянную против Франции от его собственного имени: только полное отчаяние народа могло помочь ему восстановить абсолютную власть; если же ему не удастся добиться этого, рассуждал он, то успешное вторжение неприятеля, слабость, бессилие и обращение в бегство французских армий вынудят народ признать волю победителя, который в награду за это завоевание потребует от восставшего народа всего лишь покорности и восстановления прежнего правления… И это событие, представлявшееся Людовику неизбежным, оправдало бы его суждение о конституции.
Город Арль должен был привлечь внимание Людовика: там господствовал фанатизм, искавший опоры в абсолютном монархе.
Законодательное собрание, желавшее исправить некоторые нарушения в действиях избирательного собрания, отдало этот прекрасный край в руки мятежников, священников и деспотов, издав 23 сентября указ, содержавший просьбу к королю послать в Арль комиссаров, которым поручалось восстановить там мир и разрешалось применить силы правопорядка; эти распоряжения, подчинявшие город Арль влиянию исполнительной власти, имели самые гибельные последствия.
Министерство задержало отправку касающихся колоний указов от 13 и 15 мая, а также июньского указа с прилагаемой к нему инструкцией. В итоге эти законы, способные обеспечить общественное спокойствие, получили в колониях лишь в то время, когда там был обнародован указ от 28 сентября, ставший сигналом к повторению тех кровавых сцен, какие спровоцировала европейская аристократия.
Исполнительная власть отправила указы, касающиеся присоединения Авиньона и Венессенского графства и их временного устройства, лишь в конце октября; она оставила более чем на месяц без определенного устройства, без законов, без гражданских комиссаров, без законных и признанных властей горячий и расколотый народ, готовый в любую минуту взяться за оружие.
Названные события связаны с последующими событиями и входят в обширный план заговора, которым Людовик беспрестанно занимался в течение всего созыва Законодательного собрания.
Гражданская война, разожженная во всех департаментах фанатиками и аристократией, вторжение эмигрантов и иностранных держав, сохранение деспотического и аристократического управления в колониях являются частями этого плана, который продолжает исполняться и с которым соотносятся поведение и все действия Людовика.
В сознании его агентов подкуп также представляется средством приобретать голоса в Законодательном собрании.
Лапорт, Ради Сент-Фуа и Дюфрен Сен-Леон сговариваются освободить цивильный лист от расходов на пенсии, причитающиеся тем, кто входил в военную свиту короля.
Дюфрен Сент-Фуа берет на себя переговоры с некоторыми членами Законодательного собрания.
Он вынуждает большинство членов ликвидационного комитета одобрить проект указа, который предполагал упразднить пенсии лицам, входившим в военную свиту короля, и позволял снять с цивильного листа расходы на несколько миллионов.
Сумма, предоставленная Дюфрен Сен-Леоном на подкуп депутатов, которые должны были поддержать проект указа и распределить между собою роли при голосовании, достигает полутора миллионов ливров.
Дюфрен Сен-Леон пишет Делессару, что он занят ликвидацией служб королевской свиты; что члены комитета знакомятся с методом, который он им предлагает; что общая сумма выплат по этим службам не должна была превышать восемнадцати миллионов, но он довел ее до двадцати пяти миллионов, чтобы сохранить себе свободу действий…
Этот проект не был представлен Национальному собранию, но доказательства подкупа, тем не менее, налицо: сам проект и докладные записки к нему помечены рукою Людовика.
Убедившись через посредство своих агентов в характере и настроениях нескольких видных членов Законодательного собрания, Людовик продолжает осуществлять свои замыслы.
Девятого ноября Законодательное собрание издает указ против эмигрантов; Людовик отсрочивает его исполнение и открыто поощряет эмиграцию.
Его бывшая военная свита собирается в Кобленце; он сохраняет денежное содержание офицерам и солдатам, составлявшим бывшие роты телохранителей; 28 января 1792 года он приказывает казначею цивильного листа выплачивать им жалованье каждые три месяца.
В 1792 году он выплачивал должностные оклады, наградные, кормовые деньги и дворянские надбавки старшим и другим офицерам своей свиты, которые являются эмигрантами и чьи титулы более не существуют.
Пятнадцатого декабря Буйе отправляет из Майнца отчет о расходовании девятисот девяноста трех тысяч ливров, которые были предоставлены в его распоряжение и из которых он выделил брату короля шестьсот семьдесят тысяч ливров. Буйе все еще является агентом и корреспондентом Людовика.
Невозможно оценить размер денежной помощи, которую он оказывал эмигрантам.
В феврале 1792 года он предоставил подобную помощь супруге Полиньяка и Ла Вогийону и снабдил девятью тысячами ливров Шуазёль-Бопре.
Седьмого июля он распорядился доставить три тысячи ливров Гамильтону; восемьдесят одна тысяча ливров была выдана Рошфору в период с 15 марта по 15 июля.
Тем временем братья Людовика собирали всех эмигрантов под свои знамена, развевавшиеся у границ Франции; они набирали полки во многих государствах, входивших в Германский союз, вели переговоры с иностранными державами, делали займы и от имени короля заключали договоры с правительствами и частными лицами. Различные свидетели утверждают, что сами видели доверенность Людовика на имя его братьев, и, действительно, без такой доверенности принцы не получили бы тех льготных условий, какие им предоставляли все европейские дворы и банкиры. Их заимствования обеспечивались национальным имуществом.
О поручениях, которые они давали, и о договорах, которые они заключали, было известно уже давно, но лишь 5 июля Людовик заявил, что, узнав о том, что от его имени продолжают вступать в переговоры с иностранными державами, делать займы и набирать войска, он отрекается от всех переговоров, заимствований, покупок и всех государственных и частных сделок, совершенных его братьями от его имени. Он сделал это бесполезное заявление, лишь обретя уверенность в том, что оно не навредит его планам и не отсрочит вторжения неприятеля на французскую территорию.
Эмигранты нападали на французов и перерезали пути сообщения с Германией до того, как Людовик надумал протестовать против этого нарушения договоров и требовать удовлетворения от государей, мирившихся со скоплением на своих территориях войск, которые предназначались для совершения враждебных действий против Франции.
Исполнительная власть сделала вид, что она уступает настойчивым просьбам Национального собрания, когда было уже невозможно сопротивляться им долее, не вызывая негодования всей Франции. Людовик вступил в переговоры с австрийским императором и майнцским курфюрстом, однако эти переговоры не принесли ничего, кроме уклончивых ответов и оставшихся невыполненными обещаний; между тем он держал Национальное собрание в неведении относительно Пильницкого договора и новых соглашений, заключенных в ноябре между императором и королем Пруссии, а также относительно присоединения короля Швеции к сложившейся против Франции лиге.
Поскольку Законодательное собрание призвало Людовика поднять вооруженные силы на такой уровень, когда они будут способны заставить уважать национальную независимость и самостоятельность, Нарбонн, казалось, занялся военными приготовлениями, набором солдат, закупкой оружия и боевых припасов.
В свое время Учредительное собрание постановило, что армия должна быть готова к войне; однако к концу 1791 года она насчитывала всего лишь сто тысяч человек.
Видя это, Законодательное собрание постановило рекрутировать пятьдесят тысяч человек. Нарбонн приступил к вербовке, но вскоре прекратил ее под тем предлогом, что она закончена, и отослал обратно или уволил большое число завербованных. Затем он посетил границы, после чего уверенно заявил, что все приготовления закончены и что кампанию можно будет начать в феврале.
Война была объявлена 20 апреля 1792 года. Нарбонна сменил Деграв. В течение полутора месяцев новый министр шел по стопам своего предшественника, находясь под влиянием двора. Франция стала терпеть поражения, и Деграв подал в отставку.
Серван заменил Деграва в мае. Ему предстояло все создавать заново. Он предложил Законодательному собранию декретировать набор двадцати четырех тысяч национальных гвардейцев во всех департаментах; эти гвардейцы должны были со своим оружием и в своем обмундировании двинуться к Парижу, чтобы образовать недалеко от столицы резервный корпус, предназначенный для подкрепления армии или прикрытия ее в случае поражения; Законодательное собрание декретировало создание лагеря и набор резерва в двадцать тысяч человек.
Декрет был представлен на утверждение короля, который отсрочил его исполнение.
Серван был вынужден подать в отставку. Главой военного ведомства был назначен Дюмурье; он заявил, что не желает опрометчиво навлекать на себя ответственность и должен прямо сказать, что в армии нет ни оружия, ни боевых припасов, что крепости не в состоянии выдержать осады и что в них нет ни оружия, ни складов, ни провианта — словом, ничего. Преемником Дюмурье стал Лажар. 22 июня к новому министру обратились с запросом, располагает ли он средствами и возможностями для спасения государства; 23-го он ответил, что король намерен предложить Собранию декретировать увеличение армии на сорок два батальона.
Было непонятно, почему Людовик ранее отсрочил исполнение указа, который предписывал набор двадцати тысяч человек, что можно было сделать очень быстро, а 23 июня предлагал набрать сорок два батальона, хотя выполнить это с той же скоростью представлялось почти невозможным.
Четвертого июля Национальное собрание узнает из частной переписки о том, что прусские войска выступили в поход. Оно требует у исполнительной власти отчета о состоянии политических отношений Франции с Пруссией.
Шестого июля Людовик отвечает Законодательному собранию, что передвижение прусских войск, численность которых достигает пятидесяти тысяч человек и часть которых уже сосредоточилась на границах Франции, «указывает на соглашение между венским и берлинским кабинетами; из этого, в соответствии с конституцией, неминуемо следует начало военных действий, о чем он и сообщает Законодательному собранию».
Новый враг уже появился на наших границах, и Людовик, державший Законодательное собрание в неведении о долгом передвижении вражеской армии, казалось, ждал ее в своем дворце.
Французские армии были рассеяны. Монтескью, под предлогом неминуемого нападения со стороны сардинского короля, удерживал часть войск на Юге в полной праздности.
Колониальные полки были оставлены без внимания и пребывали в абсолютном бездействии в департаментах, составляющих бывшую провинцию Бретань.
Внутренние департаменты и морское побережье были переполнены национальными волонтерами, однако Франция, по милости предателей, не имела армии, способной дать отпор иностранным войскам.
Единственная надежда оставалась на праздник Федерации 14 июля: ожидалось увидеть в Париже огромное стечение молодежи, готовой ринуться на помощь отечеству; однако министр внутренних дел, Терье де Монсьель, отнял у Франции и эту последнюю надежду: действуя от имени короля, он в конце июня разослал во все департаменты циркуляр, предписывавший им ни в коем случае не посылать в Париж федератов и распускать любые сборища; это распоряжение было исполнено как нельзя лучше.
Десятого июля военный министр подал в отставку, заявив, что более он не может быть полезен нации; Людовик оставил ему портфель до 23 июля и, полагая, что теперь у него нет никаких причин скрывать свои замыслы, доверил военное ведомство д'Абанкуру, племяннику Калонна. В итоге всех этих предательств Лонгви и Верден были сданы прусскому королю, который завладел ими от имени Людовика; Франция, которой нужно было остановить эти стремительные завоевания, в течение двух недель смогла выставить лишь пятнадцать тысяч человек против армии, впятеро более многочисленной; нация, преданная и обреченная на гибель, была отдана во власть врага, не имея возможности дать сражение; требовалось чудо, чтобы спасти ее; она его совершила и была спасена.
В планы исполнительной власти входило также уничтожение военно-морского флота. Многие флотские офицеры эмигрировали, и оставшихся было недостаточно для обычного обслуживания портов.
Тем не менее Бертран, морской министр, продолжал выдавать офицерам паспорта и предоставлять им отпуска для поездок на Мальту и в Голландию.
Когда же 8 марта Законодательное собрание указало Людовику на преступное поведение его морского министра, Людовик заявил, что он доволен его службой.
Тем не менее Бертран вскоре подал в отставку. Лакост, посланный в качестве гражданского комиссара на Наветренные острова и по возвращении оттуда сделавшийся обвинителем руководителей местной гражданской и военной администрации, представил исполнительной власти и Национальному собранию многочисленные доказательства отсутствия патриотизма у этих чиновников.
Людовик предложил ему портфель морского министра; Лакост принял это предложение и стал судьей тех, кого он только что обвинял; однако он забыл о своем долге перед нацией и оставил власть в руках тех, кто у него на глазах злоупотреблял ею самым преступным образом.
Получив задание послать в колонии войска, достаточные для того, чтобы подавить беспорядки и заставить признать верховную власть нации, он, напротив, по приказу Людовика отправил туда лишь слабое подкрепление, которое было разбито мятежниками.
Покорный велениям трона, он сохранил свой пост до времени общих отставок в июле; однако он пожертвовал интересами нации и оставил на произвол судьбы колонию Гваделупу, находящуюся теперь в руках мятежников.
Внутренние смуты требовали самых суровых карательных мер: 29 ноября 1791 года Национальное собрание издало указ против мятежных и фанатичных священников, но Людовик отсрочил его исполнение.
Смуты росли; все департаменты находились в величайшем возбуждении; административные органы были поставлены перед необходимостью использовать беззаконные меры для предотвращения еще больших беспорядков; министр внутренних дел заявил, что рискует навлечь на себя ответственность, если признает действительными постановления административных органов, но погубит общее дело, если отменит их; он потребовал у Законодательного собрания срочно принять чрезвычайный закон, поскольку существующие законы не давали никакой возможности наказать виновных и пресечь их правонарушения.
Законодательное собрание издало этот закон, столь насущный для общественной безопасности, столь долго ожидаемый, столь настоятельно требуемый министром: король отсрочил его исполнение.
Таким образом, Людовик постоянно отказывался содействовать мерам, которые могли бы обеспечить спокойствие внутри страны.
Арль, пребывавший в состоянии контрреволюции, вступил в союз с аристократией Авиньона. Марсель отправляет туда национальных гвардейцев, чтобы предотвратить последствия открытого восстания.
Министр посылает на Юг войска против граждан Марселя. Позднее становится понятно, что город Арль является очагом контрреволюции, где гражданские комиссары поддерживали партийный дух и предавали забвению отечество, чтобы служить монархии.
Фанатизм и политика соединяются и смешиваются, давая повод к распрям; религия и монархия являются лозунгами и служат предлогом для честолюбцев, которые отдаются служению трону и развязывают гражданскую войну, чтобы закабалить собственную партию.
Действия Дюсайяна раскрывают тайну огромного заговора: мятежник облечен полномочиями, которые дали ему братья Людовика от имени короля, и исполняет их поручения; он собирает крупные военные силы и осмеливается сражаться; его поражение и понесенное им наказание предохранили Францию от бедствий, последствия которых исполнительная власть не желала ни предотвратить, ни остановить.
В конце июня 1792 года Национальное собрание потребовало у министра дать отчет о внутреннем положении страны и указать средства и возможности, на которые он рассчитывает, чтобы ручаться за общественное спокойствие; министр не мог утаить существования смут и брожения во всех департаментах и заявил, что существующие законы не предоставляют никакой возможности подавить эти беспорядки и предохранить государство от гражданской войны.
Разве можно было ожидать от правительства восстановления порядка, если средства цивильного листа использовались на то, чтобы оплачивать пасквили, распространять их в Париже и департаментах, сбивать с толку патриотические клубы, натравливать одну часть народа на другую, возвеличивать королевскую власть, унижать народное представительство и подменять братские чувства духом розни, ненависти и мести?
Десятого июля кабинет министров сплотился и направил Людовику два письма; первое сообщало о выходе в отставку всех министров; второе объясняло королю побудительную причину этой отставки.
«Многие из нас, — писали министры, — рискуют попасть под обвинительные указы; в серьезных и сложных обстоятельствах, в которых находится государство, наша одновременная отставка принесет пользу тем, что она сделает депутатов ненавистными в глазах народа и заставит воспринимать их как разрушителей общественного порядка».
Однако Людовик оставляет до 23 июля министерские ведомства в руках этих людей, которых он выбрал из отбросов двора и города и сохранил лишь потому, что их никчемность способствовала успеху его замыслов в такой же степени, в какой правильно составленный кабинет министров замедлял бы их.
Обманутый народ потребовал отрешения короля от власти. И тогда Людовик задумал другое преступление, план и день осуществления которого были известны заранее в Милане, в нескольких главных заграничных городах и многих департаментах: этот факт удостоверяют письма, адресованные Лапорту незадолго до 10 августа.
Недостаток патриотизма королевской гвардии привел к необходимости распустить ее, однако Людовик удержал бывших швейцарских гвардейцев на своей личной службе, хотя конституция запрещало ему это, а Законодательное собрание двумя своими указами поручало исполнительной власти удалить швейцарцев из Парижа и использовать их для обороны границ.
Кроме того, он содержал особые отряды для какой-то тайной службы.
Жиллю было поручено формирование отряда из шестидесяти человек; в мае и июне он получил для этого отряда денежную сумму в размере двенадцати тысяч ливров, которые были выплачены ему главным казначеем цивильного листа.
Для короля тайно вербовали людей; достоверные доказательства этого факта найдены лишь в отношении одного отряда, но множество показаний, полученных от офицеров полиции, удостоверяют, что существовало несколько таких отрядов и было завербовано большое число людей: согласно показаниям, сделанным от имени секции Гравилье, число это доходило до семисот.
Наконец, двор провоцирует события 10 августа, задуманные задолго до этого. 9 августа дворцовые покои оказываются заполнены вооруженными людьми, которые проводят там ночь.
Десятого августа, в пять часов утра, Людовик устраивает в саду Тюильри смотр швейцарцев и заставляет их присягнуть на верность его особе.
Граждане Парижа и федераты легковерно приближаются к дворцу, и из дворца по ним открывают огонь, на них обрушиваются один за другим смертельные пушечные залпы. Между заговорщиками из дворца и гражданами завязывается кровопролитный бой; в конечном счете тирания побеждена, трон низвергнут, а Людовик ищет убежище среди народных представителей.
Людовик виновен во всех вышеупомянутых преступлениях, которые он замыслил с самого начала Революции и не раз пытался привести в исполнение. Все его шаги, все его действия постоянно вели к одной и той же цели, которая состояла в том, чтобы восстановить деспотическое правление и уничтожить всех, кто противостоял подобным попыткам. Более твердый и непреклонный в своих намерениях, чем все его советники, он никогда не подпадал под влияние своих министров; он не может сваливать на них ответственность за свои злодеяния, ибо, напротив, постоянно руководил ими и увольнял их по своему произволу. Коалиция европейских монархов, внешняя война, вспышки гражданской войны, опустошение колоний, внутренние смуты, которые Людовик порождал, поддерживал и усиливал, — вот те средства, какие он использовал, чтобы восстановить свой трон или похоронить себя под его обломками.
4
Жан Майль. — Смерть.
Если решение о смертной казни будет принято, он требует, чтобы Собрание обсудило вопрос о том, соответствует ли общественным интересам немедленное приведение приговора в исполнение или его следует отсрочить. Это предложение не связано с поданным им голосом за казнь.
Дельмас. — Смерть.
Прожан. — Смерть.
Перес. — Лишение свободы и изгнание после наступления мира как мера общественной безопасности.
Жюльен. — Смерть.
Калес. — Смерть.
Эстадан. — Лишение свободы и изгнание после наступления мира.
Эраль. — Смерть.
Дезаси. — Смерть, с поправкой Майля.
Рузе. — Временное лишение свободы как мера общественной безопасности.
Дрюль. — Лишение свободы до тех пор, пока европейские державы не признают Французскую республику; затем изгнание под страхом смерти в случае возвращения.
Мазад. — Пожизненное лишение свободы.
Лаплень. — Смерть.
Марибон-монто. — Смерть.
Декан. — Смерть.
Каппен. — Тюремное заключение вплоть до упрочения свободы, а затем изгнание.
Барбо-Дюбарран. — Смерть.
Лагир. — Смерть.
Итон. — Смерть.
Буске. — Смерть.
Муассе. — Лишение свободы, изгнание после наступления мира.
Верньо. — Смерть, с поправкой Майля.
Гаде. — Смерть, с поправкой Майля.
Жансонне. — Смерть.
Дабы доказать Европе, что смертный приговор Людовику не является итогом действий группы заговорщиков, он требует, чтобы сразу же после вынесения приговора Конвент обсудил, какие меры безопасности надлежит принять в пользу детей осужденного и против его семьи; он требует также, дабы доказать, что Конвент не наделяет привилегиями никого из злодеев, дать приказ министру юстиции подвергнуть судебному преследованию зачинщиков и участников убийств 2 и 3 сентября.
Гранжнёв. — Тюремное заключение.
Же Сент-Фуа. — Смерть.
Дюко. — Смерть.
Гарро. — Смерть.
Буайе-Фонфред. — Смерть.
Дюплантье. — Смерть, с поправкой Майля.
Делер. — Смерть.
Лаказ. — Лишение свободы вплоть до наступления мира или пока не будет признана независимость Республики; затем изгнание.
Бергуэн. — Лишение свободы.
Камбон. — Смерть.
Боннье. — Смерть.
Кюре. — Лишение свободы и высылка после наступления мира.
Вьенне. — Лишение свободы вплоть до наступления мира или пока европейские державы не признают независимости Республики; затем изгнание под страхом смерти в случае возвращения.
Руйе. — Смерть.
Камбасерес. — Наказание, предусмотренное для заговорщиков Уголовным уложением, с отсрочкой исполнения вплоть до наступления мира; затем возможность смягчения наказания; но неукоснительное исполнение приговора в течение двадцати четырех часов в случае вторжения врагов Республики на французскую территорию.
Брюнель. — Лишение свободы как мера общественной безопасности, с тем чтобы заменить его высылкой, когда это позволят обстоятельства.
Фабр. — Смерть.
Кастильон. — Лишение свободы и изгнание после наступления мира.
Ланжюине. — Лишение свободы, а после наступления мира изгнание под страхом смерти в случае возвращения.
Как человек я голосую за смерть Людовика, но как законодатель, принимающий во внимание исключительно спасение государства и интересы свободы, я не знаю лучшего средства сберечь их и защитить от тирании, чем сохранить жизнь бывшему королю. Кстати, я слышу разговоры о том, что нам следовало бы разбирать это дело так, как его разбирал бы сам народ, но ведь народ не имеет права убивать того, кто потерпел поражение и стал пленником. Так что в соответствии с волей и правами народа, а не в силу мнений, разделять которые нас хотели бы заставить некоторые депутаты, я голосую за лишение свободы вплоть до наступления мира, а затем за изгнание под страхом смерти в случае возвращения во Францию.
Дефермон. — Лишение свободы.
Дюваль. — Смерть.
Севестр. — Смерть.
Шомон. — Смерть.
Лебретон. — Пожизненное лишение свободы.
Дюбиньон. — Тюремное заключение вплоть до ближайших первичных собраний, которые смогут утвердить приговор или смягчить его.
Обелен. — Тюремное заключение и высылка после наступления мира.
Божар. — Смерть.
Морель. — Тюремное заключение вплоть до наступления мира и упрочения Республики, а затем изгнание.
Порше. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Табо. — Смерть, с поправкой Майля.
Пепен. — Тюремное заключение, высылка после наступления мира.
Буден. — Тюремное заключение, высылка после наступления мира.
Лежён. — Смерть.
Деразе. — Лишение свободы, с тем чтобы заменить его высылкой, когда это позволят обстоятельства.
Ньош. — Смерть.
Дюпон. — Смерть.
Потье. — Смерть.
Гардьен. — Лишение свободы, высылка после наступления мира.
Рюэль. — Смерть в соответствии с Уголовным уложением.
Он требует, чтобы Собрание изучило с точки зрения политики, не будет ли в интересах общества смягчить приговор или отсрочить его исполнение.
Шампиньи. — Смерть.
Изабо. — Смерть.
Боден. — Лишение свободы, а через год после наступления мира изгнание под страхом смерти в случае возвращения.
Бодран. — Смерть.
Женвуа. — Смерть.
Сервона. — Лишение свободы, изгнание после наступления мира под страхом смерти в случае возвращения.
Амар. — Смерть.
Прюнель-Льер. — Немедленное изгнание вместе со всей семьей под страхом смерти в случае возвращения.
Реаль. — Временное тюремное заключение, в качестве меры общественной безопасности, с тем чтобы смягчить это наказание в более спокойные времена.
Буасьё. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Женисьё. — Смерть, с поправкой Майля.
Шаррель. — Смерть.
Вернье. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Лорансо. — Лишение свободы, изгнание после наступления мира.
Грено. — Смерть.
Прост. — Смерть.
Амьон. — Смерть.
Бабе. — Тюремное заключение, а после наступления мира изгнание под страхом смерти в случае возвращения.
Ферру. — Смерть.
Бонгьо. — Пожизненное тюремное заключение, с тем чтобы заменить его высылкой, когда это позволят обстоятельства.
Дартигоэт. — Смерть без отсрочки.
Лефран. — Лишение свободы, изгнание после наступления мира.
Кадруа. — Тюремное заключение.
Дюко Старший. — Смерть.
Дизес. — Смерть.
Сорин. — Тюремное заключение Людовика и его семьи в надежном месте вплоть до наступления мира, с тем чтобы принять тогда более полезные меры.
Грегуар. — (Отсутствует по причине миссии.)
Шабо. — Смерть.
Бриссон. — Смерть.
Фресин. — Смерть.
Леклер. — Пожизненное тюремное заключение.
Венай. — Смерть.
Фуссдуар. — Смерть.
Рено. — Смерть.
Фор. — Смерть, с исполнением приговора в течение дня.
Дельше. — Смерть.
Флажас. — Смерть.
Бонне-сын. — Смерть.
Камю. — (Отсутствует по причине миссии.)
Бартелеми. — Смерть.
Меоль. — Смерть.
Лефевр. — Лишение свободы, высылка после наступления мира.
Шайон. — Лишение свободы, высылка после наступления мира.
Медлине. — Лишение свободы, высылка после наступления мира.
Виллер. — Смерть.
Фуше. — Смерть.
Жарри. — Лишение свободы, изгнание после наступления мира.
Кустар. — Лишение свободы, изгнание после наступления мира.
Жантиль. — Тюремное заключение, высылка после наступления мира.
Гарран-Кулон. — Лишение свободы как мера общественной безопасности.
Лепаж. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Пеле. — Тюремное заключение, высылка после наступления мира.
Ломбар-Лашо. — Смерть.
Герен. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Делагёль. — Смерть.
Луве-Кувре. — Смерть, с непременным условием отсрочки до того времени, когда будет утверждена конституция.
Леонар Бурдон. — Смерть, с исполнением приговора в течение двадцати четырех часов.
Лабуасьер. — Смерть, с поправкой Майля.
Кледель. — Смерть.
Саллель. — Лишение свободы, изгнание после наступления мира.
Жан-Бон-Сент-Андре. — Смерть.
Монмайу. — Смерть.
Кавеньяк. — Смерть.
Буйг. — Лишение свободы.
Кайла. — (Отсутствует по причине болезни.)
Дельбрель. — Смерть, с непременным условием отсрочки до того времени, когда Конвент примет решение о судьбе Бурбонов.
Альбуис. — Лишение свободы, изгнание после наступления мира.
Видало. — Смерть.
Лоран. — Лишение свободы.
Паганель. — Смерть, с поправкой Майля.
Клавери. — Лишение свободы, изгнание после наступления мира.
Ларош. — Лишение свободы, изгнание после наступления мира.
Буссьон. — Смерть.
Гийе-Лапрад. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Фурнель. — Смерть.
Ногер. — Лишение свободы вплоть до наступления мира, а затем изгнание в подходящий момент.
Барро. — Ссылка Людовика, его жены и двух его детей, в качестве меры общественной безопасности, на один из наших самых недоступных островов на срок, установленный Конвентом; они будут находиться там под охраной парижан и федератов до тех пор, пока эта мера не будет сочтена ненужной.
Шатонёф-Рандон. — Смерть.
Сервьер. — Смерть, но лишь в том случае, если враг вторгнется на французскую территорию, а до тех пор тюремное заключение в надежном месте.
Монестье. — Смерть, с отсрочкой до наступления мира.
Пеле. — (Отсутствует по причине миссии.)
Шудьё. — Смерть.
Делоне (из Анже) Старший. — Смерть.
Деульер. — Тюремное заключение Людовика, высылка его вместе с семьей после наступления мира.
Ревельер-Лепо. — Смерть.
Пиластр. — Лишение свободы, изгнание после наступления мира.
Леклер. — Смерть.
Данденак Старший. — Лишение свободы, изгнание после наступления мира.
Делоне Младший. — Лишение свободы, изгнание после наступления мира.
Перар. — Смерть.
Данденак Младший. — Высылка всех узников Тампля.
Леменьян. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Жерве-Сове. — Лишение свободы, высылка после наступления мира.
Пуассон. — Лишение свободы, высылка после наступления мира.
Лемуан. — Смерть.
Летурнёр. — Смерть.
Рибе. — Смерть, с оговоркой, что исполнение приговора будет отложено до того времени, когда весь род Бурбонов покинет территорию Республики.
Пинель. — Тюремное заключение, высылка после наступления мира.
Лекарпантье. — Смерть.
Авен. — Смерть.
Боннесёр. — Смерть, с отсрочкой исполнения приговора до того времени, когда будет вынесен обвинительный акт против Марии Антуанетты и вся семья Капетов покинет Францию.
Анжерран. — Пожизненное тюремное заключение.
Бретель. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Лоранс-Вильдьё. — Смерть, отсрочка исполнения приговора, при условии, что Испания не объявит войну Франции, и до того времени, когда Германия предложит нам почетный мир.
Юбер. — Смерть.
Приёр. — Смерть.
Тюрио. — Смерть.
Шарлье. — Смерть.
Лакруа-Констан. — Смерть.
Девиль. — Смерть.
Пулен. — Лишение свободы, изгнание после наступления мира.
Друэ. — Смерть.
Армонвиль. — Смерть.
Блан. — Лишение свободы, изгнание после наступления мира.
Бателье. — Смерть.
Гийарден. — Смерть, исполнение приговора в течение двадцати четырех часов.
Моннель. — Смерть.
Ру. — Смерть.
Вальдрюш. — Смерть.
Шодрон. — Смерть.
Лалуа. — Смерть.
Ванделенкур. — Изгнание.
Бисси Младший. — Смерть, с отсрочкой до момента вторжения иностранных держав на французскую территорию.
Он требует, чтобы в случае, если они такого вторжения не совершат и мир будет упрочен, депутаты Конвента или того Собрания, которое его сменит, обсудили, не появится ли тогда повод смягчить наказание.
Эню. — Смерть.
Дюроше. — Смерть.
Анжюбо. — Смерть, с отсрочкой, предложенной Бисси Младшим.
Серво. — Смерть.
Плешар-Шольтьер. — Тюремное заключение Людовика, его изгнание вместе с семьей после наступления мира.
Виллар. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Лежён. — Пожизненное тюремное заключение.
Салль. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Малларме. — Смерть.
Левассёр. — Смерть.
Мольво. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Бонневаль. — Смерть.
Лаланд. — Изгнание как можно быстрее.
Мишель. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Дзанджакоми-сын. — Тюремное заключение и изгнание, когда это позволит общественная безопасность.
Моро. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Марки. — Тюремное заключение.
Он явится заложником, отвечающим своей головой за новые вторжения на территорию Республики, которые могут совершить иностранные державы; затем изгнание, когда народные представители сочтут возможным исполнить эту меру, не подвергая опасности Республику.
Токо. — Тюремное заключение, а после наступления мира изгнание до тех пор, пока европейские державы не признают независимости Республики.
Пон (ИЗ ВЕРДЕНА). — Смерть.
Руссель. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Базош. — Тюремное заключение в качестве заложника.
Юмбер. — Тюремное заключение, а после наступления мира изгнание под страхом смерти в случае возвращения.
Арман. — Немедленное изгнание.
Лемальо. — Тюремное заключение, а после наступления мира изгнание под страхом смерти в случае возвращения.
Леарди. — Тюремное заключение Людовика, а затем его изгнание вместе со всеми Бурбонами, после того как народ одобрит конституцию.
Корбель. — Тюремное заключение в качестве заложника, если не понадобится принять другие меры в случае вторжения врага на территорию Республики.
Лекиньо. — Смерть.
Одрен. — Смерть, с условием рассмотрения вопроса о том, полезно или нет отсрочить исполнение приговора.
Жилле. — Тюремное заключение Людовика, изгнание его вместе с семьей после наступления мира.
Мишель. — Тюремное заключение и высылка, как только это позволит общественная безопасность.
Руо. — Лишения свободы, изгнание после наступления мира.
Мерлен (из Тьонвиля). — (Отсутствует по причине миссии.)
Антуан. — Смерть.
Кутюрье. — (Отсутствует по причине миссии.)
Хенц. — Смерть.
Бло. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Тирьон. — Смерть.
Беккер. — Пожизненное тюремное заключение.
Бар. — Смерть.
Сотеро. — Смерть.
Дамерон. — Смерть.
Лефьо. — Смерть.
Гийеро. — Смерть.
Лежандр. — Смерть.
Гуар-Лапланш. — Смерть, с кратчайшей задержкой исполнения приговора.
Журдан. — Тюремное заключение, затем изгнание в тот момент, когда Конвент или законодательный корпус, который его сменит, сочтет возможным приступить к исполнению этого указа, не подвергая опасности Республику.
Мерлен (из Дуэ). — Смерть.
Дюэм. — Смерть.
Госсюэн. — (Отсутствует по причине миссии.)
Коше. — Смерть.
Фокеде. — Тюремное заключение Людовика и его семьи; их изгнание, когда опасности для отчизны больше не будет.
Лесаж-Сено. — Смерть, исполнение приговора в течение двадцати четырех часов.
Карпантье. — Смерть.
Саллангро. — Смерть.
Пультье. — Смерть в течение двадцати четырех часов.
Ауст. — Смерть.
Бойаваль. — Смерть.
Брие. — Смерть.
Купе. — Смерть.
Калон. — Смерть.
Массьё. — Смерть.
Ш. Виллет. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Матьё. — Смерть.
Анахарсис Клоотс. — Смерть.
Портье. — Смерть, с поправкой Майля.
Годфруа. — (Отсутствует по причине миссии.)
Безар. — Смерть.
Изоре. — Смерть.
Деламарр. — Лишение свободы, изгнание через полгода после наступления мира, но с заявлением, тем не менее, что Людовик, вследствие своих преступлений, заслуживает смерти.
Бурдон. — Смерть.
Дюфриш-Валазе. — Смерть; отсрочка исполнения приговора до тех пор, пока Собрание не примет решения по поводу семьи Людовика.
Лаодиньер. — Смерть.
Пле-Бопре. — Смерть; отсрочка до тех пор, пока Собрание не примет мер для того, чтобы семья Бурбонов не могла вредить Республике.
Дюбоэ. — Лишение свободы в течение войны, изгнание после наступления мира, упрочения республиканского правления и его признания европейскими державами.
Если же, невзирая на подобные меры, какая-нибудь из этих держав вторгнется на французскую территорию, Людовик будет приговорен к отсечению головы сразу же, как только о захвате хотя бы одного из наших приграничных городов станет официально известно представителям нации.
Дюге-Дассе. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Дегруа. — Смерть.
Тома. — Смерть, с отсрочкой до тех пор, пока враг не вторгнется на французскую территорию.
Фурми. — Тюремное заключение, а после наступления мира изгнание под страхом смерти в случае возвращения.
При условии немедленного одобрения этого решения народом, которому будут одновременно посланы указы об отмене монархии, о единстве и неделимости Республики и о смертной казни для тех, кто попытается восстановить монархию.
Жюльен Дюбуа. — Смерть.
Коломбель. — Смерть.
Робеспьер. — Смерть.
Я не любитель длинных речей по поводу вполне ясных вопросов; такие речи — дурная примета для дела свободы; они не могут заменить любви к правде и патриотизма, делающих такие речи излишними. Я ставлю себе в заслугу, что ничего не понимаю в тех чисто словесных различиях, которые придумывают для того, чтобы обойти очевидное следствие общепризнанного принципа. Я никогда не мог расчленить мою политическую жизнь и найти в себе два противоречивых качества, качество судьи и качество государственного человека: первое — для того, чтобы объявить обвиняемого виновным, второе — для того, чтобы уклониться от применения наказания. Все, что я знаю, это то, что мы — представители народа, посланные для того, чтобы укрепить общественную свободу посредством наказания тирана, и этого мне достаточно. Я не могу оскорблять разум и справедливость, полагая, что жизнь деспота имеет бо́льшую ценность, чем жизнь простых граждан, и ломая себе голову над тем, как избавить величайшего из преступников от наказания, которое законом предусмотрено для куда менее серьезных преступлений и уже применено к его сообщникам. Я неумолим по отношению к угнетателям, ибо чувствую сострадание к угнетенным; мне чуждо человеколюбие, которое губит народы и прощает деспотам.
То самое чувство, которое в Учредительном собрании побудило меня требовать, но тщетно, отмены смертной казни, сегодня заставляет меня требовать, чтобы она была применена к тирану моего отечества и, вето лице, к монархии вообще. Я не стану предсказывать или придумывать будущих или неведомых тиранов для того, чтобы уклониться от необходимости поразить того тирана, которого, при почти единодушном согласии этого Собрания, я объявил уличенным в преступлениях и которого народ поручил мне, как и вам, судить. Клики, будь то реальные или химерические, не могут, на наш взгляд, быть основанием для того, чтобы его пощадить, ибо я убежден, что средство уничтожения клик состоит не в том, чтобы множить их число, а в том, чтобы раздавить их вескими доводами разума и национальных интересов. Я советую вам не сохранять королевскую клику для противопоставления ее тем, которые могут возникнуть, а начать с ее уничтожения, и затем построить здание общего счастья на развалинах всех антинародных партий. Я также не ищу, как это делают некоторые другие, в угрозах или действиях европейских деспотов мотивы для спасения бывшего короля, ибо я их всех презираю и не намерен призывать представителей народа к капитуляции перед ними. Я знаю, что единственное средство победить их заключается в том, чтобы возвысить характер французов до уровня республиканских принципов и обладать в отношении королей и их рабов тем превосходством, каким гордые и свободные души обладают в отношении рабских и наглых душ. Еще менее склонен я поверить в то, что эти деспоты полными горстями швыряют золото для того, чтобы отправить подобного себе на эшафот, как это бесстрашно утверждали; будь я склонен к подозрительности, я подумал бы, что верным было бы как раз обратное предположение. Я не хочу отречься от своего разума, чтобы уклониться от выполнения моего долга; тем более я не позволю себе оскорблять великодушный народ, без конца повторяя, что мы не можем здесь свободно заседать, и восклицая, что мы здесь окружены врагами, ибо я вовсе не намерен заранее протестовать против осуждения Людовика Капета или апеллировать на этот приговор к иностранным дворам; я был бы крайне огорчен, если бы мои взгляды оказались похожими на манифесты Питта или Вильгельма. Короче, я не привык противопоставлять пустые слова и невразумительные различия бесспорным принципам и повелительному долгу. Я голосую за смертную казнь.
Дантон. — Смерть.
Колло д'Эрбуа. — Смерть.
Манюэль. — Тюремное заключение в крепости, но только не в Париже, до тех пор, пока общественный интерес не позволит высылку.
Бийо-Варенн. — Смерть в двадцать четыре часа.
Камиль Демулен. — Смерть.
Марат. — Смерть в двадцать четыре часа.
Лавиконтери. — Смерть.
Лежандр. — Смерть.
Раффрон. — Смерть в двадцать четыре часа.
Панис. — Смерть.
Сержан. — Смерть.
Робер. — Смерть.
Дюзо. — Изгнание после наступления мира.
Фрерон. — Смерть в двадцать четыре часа.
Бове. — Смерть.
Фабр-д'Эглантин. — Смерть в двадцать четыре часа.
Осселен. — Смерть в двадцать четыре часа.
Робеспьер Младший. — Смерть.
Давид. — Смерть в двадцать четыре часа.
Буше. — Смерть в двадцать четыре часа.
Леньело. — Смерть в двадцать четыре часа.
Тома. — Тюремное заключение вплоть до наступления мира и смерть в случае вторжения на французскую территорию войск иностранных держав.
Эгалите. — Смерть.
Он направляется к трибуне, что вызывает удивление и беспокойство у большей части депутатов, и, не выказывая ни малейшей эмоции, произносит: «Думая исключительно о своем долге и пребывая в убеждении, что все те, кто посягнул или посягнет в будущем на верховную власть народа, заслуживают смерти, я голосую за казнь». (Глухой шум в зале.) Затем он возвращается на свое место, словно не замечая сильного впечатления, которое его выступление произвело на окружающих.
Карно. — Смерть.
Дюкенуа. — Смерть.
Леба. — Смерть.
Томас Пейн. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Персонн. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Гюффруа. — Смерть, с полагающейся по закону отсрочкой.
Анлар. — Ссылка на один из наших островов, где он должен находиться в заключении, а после наступления мира изгнание из всех владений Республики.
Болле. — Смерть.
Манье. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Дону. — Тюремное заключение, высылка после наступления мира.
Варле. — Тюремное заключение, а после наступления мира изгнание под страхом смерти в случае возвращения.
Кутон. — Смерть.
Жиберг. — Смерть.
Менье. — Смерть.
Ромм. — Смерть.
Субрани. — Смерть.
Банкаль. — Тюремное заключение как заложника, с условием, что он отвечает своей головой за вторжение врага на французскую территорию, изгнание после наступления мира.
Жиро-Пузоль. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Рюдель. — Смерть.
Бланваль. — Смерть.
Монестье. — Смерть.
Дюлор. — Смерть.
Лалу. — Смерть.
Барер. — Смерть.
Дюпон. — Смерть, с отсрочкой до полного изгнания семьи Бурбонов.
Жерту. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Пике. — Смерть, с отсрочкой до окончания военных действий.
Феро. — Смерть.
Лакрамп. — Смерть.
Санадон. — Тюремное заключение до тех пор, пока Республика не будет признана европейскими державами; после этого изгнание под страхом смерти в случае возвращения.
Конт. — Тюремное заключение, после наступления мира изгнание под страхом смерти в случае возвращения.
Пемартен. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Мейян. — Тюремное заключение, изгнание после упрочения Республики.
Казенав. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Невё. — Тюремное заключение, с тем чтобы после наступления мира использовать дальнейшие меры.
Гите. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Фабр. — (Отсутствует по причине болезни.)
Бирото. — Смерть, с отсрочкой до наступления мира, а затем изгнание Бурбонов.
Монтегю. — Смерть.
Кассанье. — Смерть.
Рёбелль. — (Отсутствует по причине болезни.)
Риттер. — Смерть.
Лапорт. — Смерть.
Жоанно. — Смерть, с поправкой Майля.
Пфлигер. — Смерть.
Альбер Старший. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Дюбуа. — Тюремное заключение, изгнание, когда это позволит общественная безопасность.
Рюль. — (Отсутствует по причине миссии.)
Лоран. — Смерть.
Бентаболь. — Смерть.
Денцель. — (Отсутствует по причине миссии.)
Луи. — Смерть.
Арбогаст. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Симон. — (Отсутствует по причине миссии.)
Эрман. — (Отсутствует по причине болезни.)
Кристиани. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Шассе. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Дюпюи-сын. — Смерть.
Вите. — Тюремное заключение и изгнание всего рода Бурбонов.
Дюбуше. — Смерть.
Беро. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Прессавен. — Смерть.
Патрен. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Мулен. — Смерть, с отсрочкой до полного изгнания Бурбонов.
Мише. — Пожизненное заключение.
Форе. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Ноэль Пуант. — Смерть.
Кюссе. — Смерть.
Жавог-сын. — Смерть.
Лантена. — Смерть; отсрочка до тех пор, пока наши враги не оставят нас в покое и конституция не утвердится полностью.
Торжественное провозглашение этого указа в Республике и во всей Европе; отмена смертной казни на другой день после того, как Конвент примет такое решение, делая исключение для Людовика, если его родственники и его мнимые друзья вторгнутся на нашу территорию.
Фурнье. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Гурдан. — Смерть.
Виньерон. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Сибло. — Смерть, с поправкой Майля.
Шовье. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Баливе. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Дорнье. — Смерть.
Боло. — Смерть.
Желен. — Смерть.
Мазюйе. — Тюремное заключение, изгнание со всей семьей после наступления мира.
Карра. — Смерть.
Гийермен. — Смерть.
Ревершон. — Смерть.
Гиймарде. — Смерть.
Бодо. — Смерть.
Бертюка. — Тюремное заключение.
Майи. — Смерть.
Моро. — Смерть.
Мон-Жильбер. — Смерть; отсрочка до упрочения мира и конституции, после чего к народу обратятся за советом, утвердить приговор или смягчить его; однако исполнение приговора в случае вторжения.
Ришар. — Смерть.
Примодьер. — Смерть.
Сальмон. — Лишение свободы, изгнание после наступления мира и упрочения конституции.
Филиппо. — Смерть, скорейшее исполнение приговора.
Бутру. — Смерть.
Левассёр. — Смерть.
Шевалье. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Фроже. — Смерть.
Сиейес. — Смерть.
Летурнёр. — Смерть.
Лекуантр. — Смерть.
Османн. — (Отсутствует по причине миссии.)
Бассаль. — Смерть.
Алькье. — Смерть; отсрочка до подписания мира, времени, когда Конвент или законодательный корпус, который его сменит, сможет исполнить приговор или смягчить его, но, тем не менее, в случае вторжения на французскую территорию войск иностранных держав или эмигрантов, исполнение приговора в течение двадцати четырех часов после того как станет известно о первых военных действиях.
Горса. — Тюремное заключение, а после наступления мира изгнание под страхом смерти в случае возвращения.
Одуэн. — Смерть.
Трельяр. — Смерть; отсрочка исполнения приговора во имя высших интересов Республики.
Руа. — Смерть; отсрочка исполнения приговора до утверждения конституции народом.
Тальен. — Смерть.
Эро. — (Отсутствует по причине миссии.)
Мерсье. — Пожизненное тюремное заключение.
Керсен. — Отсрочка вынесения приговора до окончания войны, а до тех пор тюремное заключение.
Шенье. — Смерть.
Дюпюи. — Тюремное заключение, доверенное гвардии департамента, вплоть до упрочения конституции и того момента, когда народ выскажется о судьбе Людовика так, как сочтет нужным.
Альбитт. — Смерть.
Пошоль. — Смерть.
Арди. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Иже. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Эке. — Тюремное заключение, а после наступления мира изгнание под страхом смерти в случае возвращения.
Дюваль. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Венсан. — Тюремное заключение, изгнание Людовика и его семьи, когда нация сочтет это уместным.
Фор. — Тюремное заключение в течение войны.
Лефевр. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Блютель. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Байёль. — Тюремное заключение.
Марьетт. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Тем не менее предание смерти в случае, если иностранные державы предпримут какую-нибудь попытку в его пользу.
Дубле. — Тюремное заключение, изгнание после упрочения Республики.
Рюо. — Тюремное заключение, изгнание после упрочения Республики.
Буржуа. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Делаэ. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Модюи. — Смерть.
Байи-Жюйи. — Тюремное заключение, изгнание через два года после наступления мира.
Теллье. — Смерть.
Кордье. — Смерть.
Вики. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Жоффруа Старший. — Тюремное заключение, высылка после наступления мира.
Бернар (из Саблона). — Смерть, с отсрочкой до принятия конституции.
Эмбер. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Опуа. — Тюремное заключение, высылка после наступления мира.
Дефранс. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Бернье. — Тюремное заключение до принятия конституции, затем народ распорядится его судьбой, исходя из своих интересов.
Лекуант-Пюираво. — Смерть.
Жар-Панвилье. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Оги. — Тюремное заключение, а после наступления мира изгнание под страхом смерти в случае возвращения.
Дюшатель. — Изгнание.
Дюбрёй-Шамбардель. — Смерть.
Лоффисьяль. — Тюремное заключение, высылка после наступления мира.
Кошон. — Смерть.
Саладен. — Смерть.
Ривери. — Тюремное заключение.
Гантуа. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Деверите. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Асселен. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Делеклуа. — Смерть, с отсрочкой до наступления мира; тем не менее исполнение приговора, если враг покажется на нашей границе; предложения неразделимы.
Флоран Луве. — Тюремное заключение и изгнание после наступления мира.
Дюфюстель. — Тюремное заключение и изгнание после наступления мира.
Силлери. — Тюремное заключение Людовика и его семьи; их изгнание после упрочения Республики.
Франсуа. — Смерть.
Урье. — Смерть.
Мартен-Сен-При. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Андре Дюмон. — Смерть.
Ласурс. — Смерть.
Лакомб-Сен-Мишель. — Смерть.
Соломьяк. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Камп ма. — Смерть.
Марвжуль. — Тюремное заключение и высылка после наступления мира.
Добермениль. — (Отсутствует по причине болезни.)
Гузи. — Смерть, с отсрочкой до того времени, когда Конвент примет решение о судьбе семьи Бурбонов.
Рошгюд. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Мейер. — Смерть.
Эскюдье. — Смерть.
Шарбоннье. — Смерть.
Рикор. — Смерть.
Инар. — Смерть.
Депинасси. — Смерть.
Рубо. — Смерть.
Антибуль. — Тюремное заключение как мера общественной безопасности.
Баррас. — Смерть.
Гупийо-Фонтене. — Смерть, скорейшее исполнение приговора.
Гупийо-Монтегю. — Смерть.
Годен. — Тюремное заключение в надежном месте, равноудаленном от Конвента и от границ, и изгнание после наступления мира.
Меньен. — Смерть.
Файо. — Смерть.
Мориссон. — (Воздерживается от голосования.)
Мюссе. — Смерть.
Жирар. — Тюремное заключение, а после наступления мира изгнание под страхом смерти в случае возвращения как мера общественной безопасности.
Гаро. — Смерть.
Пьорри. — Смерть.
Энгран. — Смерть.
Дютру-Борнье. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Мартино. — Смерть.
Бьон. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Крёзе-Латуш. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Тибодо. — Смерть.
Крёзе-Пашаль. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Лакруа. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Лестерп-Бове. — Смерть, с отсрочкой до тех пор, пока враг не попытается вторгнуться в пределы Республики, а в случае мира — до тех пор, пока Конвент будет считать ее необходимой.
Бордас. — Тюремное заключение.
Ге-Вернон. — Смерть.
Фай. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Риво. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Сулиньяк. — Тюремное заключение, а после наступления мира изгнание под страхом смерти в случае возвращения.
Пулен-Гранпре. — Смерть, с отсрочкой до принятия конституции и изгнания Бурбонов; исполнение приговора в случае вторжения врагов.
Юго. — (Отсутствует по причине болезни.)
Перрен. — Смерть.
Ноэль. — (Воздерживается от голосования.)
Жюльен Суэ. — Смерть.
Как законодатель он требует, чтобы Конвент изучил вопрос о том, не будет ли полезно отсрочить исполнение приговора до принятия конституции. Это предложение не зависит от его голосования как судьи.
Брессон. — Тюремное заключение и изгнание, когда это позволит общественное спокойствие.
Куэ. — Тюремное заключение, а через три года после наступления мира изгнание под страхом смерти в случае возвращения.
Баллам. — Тюремное заключение и изгнание после наступления мира; тем не менее смерть, если этого потребует народ.
Мор Старший. — Смерть.
Лепелетье Сен-Фаржо. — Смерть.
Тюрро. — Смерть.
Буало. — Смерть.
Преси. — Смерть, с отсрочкой до принятия конституции.
Бурботт. — Смерть.
Эрар. — Смерть.
Фино. — Смерть.
Шателен. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Дедье. — Смерть.
Готье. — Смерть.
Руайе. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Жато. — (Отсутствует по причине миссии.)
Молле. — Тюремное заключение и изгнание, когда это позволит общественная безопасность.
Мерлино. — Смерть.
Кинет. — Смерть.
Жан Дебри. — Смерть.
Беффруа. — Смерть.
Бушеро. — Смерть, с отсрочкой, которая будет определена Конвентом; предложения неразделимы.
Сен-Жюст. — Смерть.
Белен. — Тюремное заключение и смерть, если иностранные державы захотят восстановить его на троне.
Пти. — Смерть.
Кондорсе. — Самая суровая кара, отличная от смертной казни.
Фике. — Лишение свободы и высылка после наступления мира.
Лекарлье. — Смерть.
Луазель. — Смерть, с отсрочкой до принятия народом новой конституции.
Дюпен Младший. — Самая тяжелая кара, отличная от смертной казни.
Шевалье. — (Воздерживается от голосования.)
Он заявляет, что не может определять наказание, не имея на то санкции народа, а она отклонена указом.
Мартель. — Смерть в двадцать четыре часа.
Пти-Жан. — Смерть в двадцать четыре часа.
Форестье. — Смерть в двадцать четыре часа.
Бошан. — (Отсутствует по причине миссии.)
Жиро. — Смерть, с требованием отсрочки до того времени, когда Конвент примет меры общественной безопасности; эти предложения неразделимы настолько, что если их разобщат, то его голос станет недействительным.
Видален. — Смерть.
Барети. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Борель. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Изоар. — Тюремное заключение, с тем чтобы в зависимости от обстоятельств принять дальнейшие меры.
Серр. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Казнёв. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Вердоллен. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Реги. — Тюремное заключение, а после наступления мира изгнание под страхом смерти в случае возвращения.
Дербе-Латур. — Смерть.
Месс. — Смерть.
Пер. — Смерть, с поправкой Майля.
Саворнен. — Смерть, с поправкой Майля.
Буасси-д'Англа. — Тюремное заключение и изгнание, когда это позволит общественная безопасность.
Сен-При. — Смерть, с отсрочкой до наступления мира и изгнания Бурбонов.
Гамон. — Смерть, с отсрочкой до тех пор, пока враги снова не попытаются появиться на территории Республики.
Сен-Мартен. — Лишение свободы, а с наступлением мира изгнание как мера общественной безопасности.
Гариль. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Глезаль. — Смерть, с отсрочкой до изгнания Бурбонов и принятия мер общественной безопасности.
Коран-Фюстье. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Блондель. — Тюремное заключение, но, тем не менее, смерть в случае вторжения врага.
Ферри. — Смерть.
Меннессон. — Смерть; как судья он предлагает отсрочку вплоть до изгнания Бурбонов, а как законодатель — до тех пор, пока враг не попытается вторгнуться на французскую территорию, если же этого не случится, то изгнание после наступления мира.
Дюбуа-Крансе. — Смерть.
Вермон. — Смерть, с отсрочкой до тех пор, пока враг не попытается вторгнуться на французскую территорию.
Робер. — Смерть.
Боден. — Лишение свободы и высылка после наступления мира.
Тьеррье. — Пожизненное тюремное заключение.
Вадье. — Смерть.
Клозель. — Смерть.
Каммартен. — Смерть.
Эспер. — Смерть.
Лаканаль. — Смерть.
Гастон. — Смерть.
Куртуа. — Смерть.
Робен. — Смерть.
Перрен. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Дюваль. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Бонмен. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Пьерре. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира как мера общественной безопасности.
Дуж. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира как мера общественной безопасности.
Гарнье. — Смерть.
Рабо Сент-Этьенн. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Азема. — Смерть.
Бонне. — Смерть.
Рамель. — Смерть.
Турнье. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира как мера общественной безопасности.
Маррагон. — Смерть.
Перьес Младший. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Морен. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира, с тем чтобы принять дальнейшие меры, и вынесение смертного приговора в случае вторжения врага на французскую территорию.
Жирар. — Смерть.
Бо. — Смерть.
Сен-Мартен-Валонь. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Лобин. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Бернар-Сент-Африк. — Тюремное заключение в надежном месте до тех пор, пока Собрание не сочтет уместным изгнание.
Камбулас. — Смерть.
Секон. — Смерть.
Жозеф Лакомб. — Смерть, с поправкой Майля.
Луше. — Смерть, с кратчайшей отсрочкой.
Изарн-Валади. — Тюремное заключение в крепости Сомюра до тех пор, пока Австрия не признает Республику, а Испания не согласится заключить с нами новые соглашения.
Жан Дюпра. — Смерть.
Ребекки. — Смерть.
Барбару. — Смерть.
Гране. — Смерть в двадцать четыре часа.
Дюран Майян. — Тюремное заключение, а после наступления мира изгнание под страхом смерти в случае возвращения.
Гаспарен. — Смерть.
Моисей Бейль. — Смерть в двадцать четыре часа.
Байль. — Смерть.
Ровер. — Смерть.
Деперре. — Лишение свободы, изгнание после наступления мира.
Пелиссье. — Смерть.
Лоран. — Смерть.
Фоше. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Дюбуа-Дюбе. — Смерть, с отсрочкой до тех пор, пока войска держав, с которыми мы ведем войну, не попытаются вторгнуться на французскую территорию или какая-нибудь другая держава не присоединится к нашим врагам, чтобы воевать с нами.
Ломон. — Тюремное заключение, высылка после наступления мира.
Анри Ларивьер. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Бонне. — Смерть, с поправкой Майля.
Вардон. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Дульсе (Понтекулан). — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Таво. — Смерть, с отсрочкой до тех пор, пока иностранные державы не попытаются ступить на французскую территорию, или до принятия конституции.
Жуанн. — Смерть, с поправкой Майля.
Дюмон. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Кюсси. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Лего. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Дельвиль. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Тибо. — Тюремное заключение Людовика, его изгнание вместе с семьей и изгнание всех Бурбонов после наступления мира.
Мийо. — Смерть в двадцать четыре часа.
Межансак. — Тюремное заключение и изгнание после наступления мира.
Лакост. — Смерть в двадцать четыре часа.
Каррье. — Смерть.
Жозеф Майль. — (Отсутствует по причине болезни.)
Шабанон. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Пёверг. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Бельгард. — Смерть.
Гимберто. — Смерть.
Шазо. — Смерть.
Шедано. — Смерть, с отсрочкой до тех пор, пока Собрание не обсудит, следует отложить исполнение приговора или нет; предложения неразделимы.
Риберо. — Смерть.
Девар. — Тюремное заключение в центральной части Республики, изгнание после наступления мира.
Брён. — Смерть.
Кревелье. — Смерть в двадцать четыре часа.
Мод. — Пожизненное тюремное заключение, с тем чтобы принять другие меры после принятия конституции или окончания войны.
Бернар. — Смерть.
Бреар. — Смерть.
Эшассерьо. — Смерть.
Ниу. — Смерть.
Рюан. — Смерть.
Гарнье. — Смерть.
Дешезо. — Тюремное заключение и изгнание, когда это позволит общественное спокойствие.
Лозо. — Смерть.
Жиро. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Вине. — Смерть.
Дотриш. — Тюремное заключение до наступления мира, с тем чтобы Конвент или законодательный корпус, который его заменит, принял дальнейшие меры.
Аллассёр. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Фуше. — Смерть.
Бошетон. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Фовр-Лабрюнери. — Смерть.
Дюжен. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Пелетье. — Смерть.
Бриваль. — Смерть, с кратчайшей отсрочкой.
Бори. — Смерть.
Шамбон. — Смерть.
Он требует, чтобы Собрание быстро обсудило судьбу Бурбонов.
Лидон. — Смерть, с поправкой Майля.
Лано. — Смерть, с предусмотренной законом отсрочкой.
Пеньер. — Смерть.
Он требует отмены смертной казни в будущем.
Лафон. — (Воздерживается от голосования.)
Саличетти. — Смерть.
Кьяппе. — Тюремное заключение, высылка после наступления мира.
Каза-Бьянка. — Тюремное заключение, с тем чтобы представители народа приняли меры в соответствии с обстоятельствами.
Андреи. — Лишение свободы в течение всего времени, необходимого для общественного спасения.
Бодзи. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Мольтедо. — Тюремное заключение на время войны.
Базир. — Смерть.
Гитон-Морво. — Смерть.
Приёр. — Смерть.
Удо. — Смерть.
Флоран-Гийо. — Смерть.
Ламбер. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира, если только народ не наделит будущий законодательный корпус полномочиями для того, чтобы принять окончательное решение о судьбе Людовика.
Маре Младший. — Тюремное заключение на время войны как мера общей безопасности и изгнание после того как деспоты, объединившиеся против Франции, прекратят военные действия и признают Французскую республику.
Трюллар. — Смерть.
Рамо. — Вечное изгнание, не вредя мерам, которые необходимо принять против семьи Людовика.
Берлье. — Смерть.
Купле. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Шампо. — Тюремное заключение Людовика как заложника в качестве меры безопасности на время войны; после наступления мира изгнание с территории Республики и смертная казнь, если он туда вернется.
Готье Младший. — Пожизненное тюремное заключение.
Гийомар. — Тюремное заключение, а после наступления мира изгнание в качестве меры безопасности.
Флёри. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Жиро. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Лонкль. — Смерть.
Гуделен. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира, если только в случае вторжения врага на территорию французской территории не будет принято решение о смертной казни по требованию народа.
Юге. — Смерть, с поправкой Майля.
Дебурж. — (Воздерживается от голосования, заявляя, что не получил права быть судьей.)
Кутиссон-Дюма. — Лишение свободы как мера безопасности, с тем чтобы суверенный народ, приняв конституцию, вынес по своей воле окончательное решение об участи тирана.
Гийес. — Смерть.
Жорран. — Тюремное заключение, изгнание через год после наступления мира.
Барайон. — Тюремное заключение как мера безопасности, с тем чтобы впоследствии принять такие меры, каких потребует общественное благо.
Он требует, кроме того, чтобы изгнанию были подвергнуты все члены семьи Бурбонов, или Капетов, и все те, кто носил во Франции титул принца.
Тексье. — Тюремное заключение.
Ламарк. — Смерть.
Пине Старший. — Смерть.
Лакост. — Смерть.
Ру-Фазийяк. — Смерть.
Тайфер. — Смерть.
Пессар. — Смерть.
Кам бор. — Смерть.
Аллафор. — Смерть.
Менар. — Тюремное заключение на время войны, с тем чтобы после наступления мира Конвент или законодательный корпус принял те меры общественной безопасности, каких могут потребовать обстоятельства.
Букье Старший. — Смерть.
Киро. — Лишение свободы, изгнание после наступления мира.
Мишо. — Смерть.
Сеген. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Монно. — Смерть.
Вернере. — Смерть.
Бессон. — Смерть.
Жюльен. — Смерть.
Сотера. — Смерть.
Жерент. — Тюремное заключение, высылка после наступления мира.
Марбо. — Тюремное заключение.
Буассе. — Смерть.
Коло-Ласальсет. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира; тем не менее смерть в случае вторжения врага на французскую территорию.
Жакомен. — Смерть.
Файоль. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Мартинель. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Бюзо. — Смерть, с поправкой Майля.
Дюруа. — Смерть; немедленное исполнение приговора.
Линде. — Смерть.
Ришу. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Лемарешаль. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Топсан. — (Отсутствует по причине болезни.)
Буйеро. — Смерть.
Валле. — Тюремное заключение до тех пор, пока суверенитет французского народа и его республиканское правление не будут признаны всеми правительствами Европы; после этого изгнание Людовика и всех узников Тампля с территории Республики; смерть, если вражеские армии вторгнутся на французскую территорию.
Савари. — Тюремное заключения вплоть до наступления мира и принятия конституции народом.
Дювюск. — Тюремное заключение и изгнание, когда этого потребует общественная безопасность.
Робер линде. — Смерть.
Лакруа. — Смерть.
Бриссо. — Смерть, с отсрочкой до утверждения конституции народом.
Петион. — Смерть, с поправкой Майля.
Жиру. — Лишение свободы.
Лесаж. — Смерть, с поправкой Майля.
Луазо. — Смерть.
Буржуа. — (Отсутствует по причине болезни.)
Шаль. — Смерть.
Фреманже. — Смерть.
Боан. — Смерть.
Блад. — Смерть, с отсрочкой вплоть до изгнания Бурбонов.
Гезно. — Смерть.
Марек. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Кенек. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Кервелеган. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Гермёр. — Смерть.
Гомер. — Тюремное заключение, изгнание после наступления мира.
Лерис. — Смерть.
Бертезен. — Смерть, с отсрочкой до ближайших заседаний первичных собраний, на которых будет происходить утверждение конституции.
Вуллан. — Смерть.
Обри. — Смерть, с отсрочкой до утверждения конституции народом.
Жак. — Смерть, с отсрочкой до утверждения конституции народом.
Балла. — Тюремное заключение и изгнание, когда это позволит общественная безопасность.
Рабо-Помье. — Смерть, с отсрочкой до утверждения конституции народом.
Шазаль-сын. — Смерть, с поправкой Майля.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги