Драма девяносто третьего года. Часть вторая

XL

Тело принцессы де Ламбаль изувечивают. — Ее сердце насаживают на конец пики. — Ее голову кладут на прилавок. — Остановки на пути к Тамплю. — Люди герцога де Пентьевра продолжают следовать за изувеченным трупом принцессы. — Трехцветная лента останавливает новую резню. — Рассуждения Прюдома. — Дом Могилы Иссуара. — Общая могила. — Порученец герцога де Пентьевра спасает арестованных лазутчиков. — Ужас, испытанный г-жой де Бюффон. — Всеобщий страх. — Трехдневное побоище. — «А зачем работать?» — Кража алмаза Регента. — Тысяча девятьсот семьдесят убитых во время бойни. — Шарла зарублен своими товарищами. — Речь Нёшато. — Пушка Вальми. — Дюмурье и Дантон.

В конце концов всем наскучил этот курс истории, касавшийся отношений принцессы и королевы, тем более что его можно было найти во всех памфлетах того времени, и для начала принцессе отрезали голову.

Того, кто совершил это первое изувечение, звали Гризоном. История ужасна! Порой она поднимает с земли перо, испачканное кровью, пишет им всего одно слово, всего одно имя, и имя это оказывается написано на веки вечные.

Еще один негодяй выместил злобу на другой части тела принцессы. Труп несчастной женщины изуродовали так из-за королевы и для королевы. Чтобы совершить подобное, нужно было сильно ненавидеть королеву.

Да, мы забыли: третий мерзавец вскрыл грудь убитой и вырвал оттуда сердце.

Это сердце тоже предназначалось королеве.

Четвертый мерзавец держал в руке пику, на которую было насажено это окровавленное сердце.

Двух последних звали Мамен и Ради.

Несколько других негодяев, имена которых неизвестны, завладели трупом.

Гнусный кортеж отправился в путь.

По дороге убийцы сделали остановку в соседнем кабачке, положили отрезанную голову на прилавок, среди стаканов и бутылок, и выпили за здоровье нации.

Выпив, они направились к Тамплю.

Три человека, которым было поручено собрать останки принцессы, шли вместе со всеми.

Однако планы убийц сразу же изменились; теперь они хотели идти уже не к Тамплю; Тампль по-прежнему оставался их конечной целью, однако они вознамерились делать по пути туда остановки.

Первая остановка была намечена у Тулузского дворца. Слуг герцога де Пентьевра предупредили об этом заранее, и они, не осмеливаясь оказывать никакого сопротивления, открыли двери и галереи и ждали, дрожа от страха.

Страшная процессия была уже на улице Клери, когда один из людей герцога подошел к Шарла, несшему голову принцессы.

— А куда вы идете, гражданин? — спросил он его.

— А то ты не видишь! В Тулузский дворец. Надо, чтобы эта б. дь в последний раз поцеловала свои красивые вещички.

— Но вы ошибаетесь, ее жилище не там, она уже давно не живет в этом дворце; вам нужно идти во дворец Лувуа или в Тюильри.

В итоге толпа не стала делать остановку у Тулузского дворца и двинулась к Тюильри. Однако были отданы соответствующие приказы, и убийцы не смогли туда вломиться. Тогда они вернулись в Сент-Антуанское предместье, на угол улицы Балле, напротив нотариуса, и вошли в какой-то кабачок.

Там у лазутчиков герцога де Пентьевра, по-прежнему наблюдавших за перемещениями изувеченного трупа принцессы, появилась надежда вырвать его из рук палачей. Однако вначале им пришлось сопровождать его в Тампль.

Разве не для того, чтобы показать его в Тампле, было совершено это убийство?!

В Тампль несли труп и голову. Там, как мы уже говорили, опасались новой бойни. К счастью, Данжу, о котором рассказывает дочь короля в своих «Мемуарах», пришла в голову мысль остановить людскую толпу, натянув перед ней трехцветную ленту с надписью:

Ну а теперь, желаете знать, что писали газеты того времени об этом гулянье с отрезанной головой?

Послушайте Прюдома:

И он заканчивает:

Но что же в конце концов сделали со всеми этими трупами?

Могила для них была вырыта заранее.

На расстоянии ружейного выстрела от заставы Сен-Жак находился небольшой домик, известный под названием дома Могилы Иссуара; в пятистах шагах от этого домика была вырыта яма, достаточно глубокая для того, чтобы связать ее с катакомбами; работа длилась четыре дня, при том что никто не знал, с какой целью она велась.

Вечером 5 сентября на глазах землекопов туда стали подъезжать первые телеги, оставляя позади себя длинную кровавую дорожку; телеги подъехали к свежевырытой яме, и, лишь когда с них сняли рогожи, прикрывавшие страшный груз, который они привезли, рабочие поняли, какова была цель их четырехдневной работы.

Что же касается несчастной принцессы де Ламбаль, то, когда было приказано оставить ее тело у ворот Тампля, а тех, кто нес ее голову, впустили туда и когда, как рассказывает Прюдом, Людовик XVI и Последний, несмотря на предостережения муниципальных чиновников, увидел эту голову, приподняв краешек шторы, можно было подумать, что все надругательства над трупом закончились и что преданные слуги, сопровождавшие эти бренные останки, смогут, наконец, заполучить их; однако случилось иначе, кровавое гулянье продолжилось, и лишь спустя два часа те, кто таскал тело принцессы, утомились и бросили его на кучу трупов, наваленных на площади Шатле.

Посланцы герцога де Пентьевра надеялись забрать оттуда тело ночью, поскольку, разумеется, забрать его днем было невозможно; так что теперь им оставалось позаботиться лишь о голове принцессы.

Между тем убийцы решили напомнить несчастной голове место, где ее отделили от тела, и страшная процессия направилась к тюрьме Ла-Форс. Голову принцессы еще украшали ее прекрасные длинные волосы; но, в тот момент, когда человек, который нес голову, опустил ее, чтобы просунуть под тюремные ворота, какой-то цирюльник бросился вперед и одним махом срезал с нее все пряди этих волос.

Лазутчики герцога были крайне огорчены этим, ибо они знали, какое значение герцог придавал тому, чтобы сохранить эту голову с украшавшими ее волосами, и тем быстрее им надо было завладеть тем, что от нее осталось.

Понятно, что после подобного гулянья людям в толпе стало жарко; двое из лазутчиков герцога убедили Шарла войти в кабачок, оставив у двери пику с насаженной на нее головой, а третий остался снаружи и, улучив благоприятный момент, сорвал с древка наконечник, воткнутый в голову, и положил голову вместе с наконечником в полотенце, которым он с этой целью заранее запасся; после этого он подал знак товарищам, оставившим Шарла смертельно пьяным, и отправился вместе с ними в секцию Попенкур, где заявил, что в этой тряпке у него отрезанная голова, которую он просит подержать какое-то время на кладбище Кенз-Вен, и что на другой день он придет за ней вместе с двумя своими товарищами, чтобы забрать ее, и подарит беднякам секции двести серебряных экю.

После этого они явились к порученцу герцога де Пентьевра, чтобы отчитаться в том, что было ими сделано; тот посоветовал им вернуться на другой день, рано утром, в секцию и, со своей стороны, сделал все необходимые распоряжения для того, чтобы забрать тело принцессы. Какой-то полуразрушенный дом служил местом, куда свозили трупы жертв; среди них и стали искать тело несчастной принцессы, которое можно было опознать по тем увечьям, какие ему нанесли; чтобы найти его, не жалели ни сил, не денег, перерыли даже мусор, но все было бесполезно.

День прошел в этих тщетных поисках.

Между тем порученец герцога начал сомневаться в честности людей, которых он отправил на поиски и которым заплатил все деньги, какие они потребовали, как вдруг ему сообщили, что эти три человека арестованы по обвинению в убийстве принцессы де Ламбаль и в осквернении ее останков.

Это было сделано Коммуной, желавшей подобными арестами отвести от себя обвинения в огромном массовом убийстве.

Не теряя времени, порученец герцога де Пентьевра бросился в секцию Попенкур, потребовал вернуть ему арестованных, рассказал об их самоотверженности, ставшей причиной этой ошибки, и говорил при этом с таким жаром, с такой убедительностью, что никаких сомнений в его словах у комиссаров секции не осталось и они не только освободили задержанных, но и позволили им забрать голову принцессы де Ламбаль из того места, где те ее оставили.

Располагая этим разрешением, порученец герцога направился на кладбище Кенз-Вен вместе со свинцовых дел мастером; он велел положить голову принцессы в свинцовый ящик и отправить ее в Дрё, где она была положена в тот самый склеп, какой дожидался герцога Пентьевра.

Еще пару слов об этой голове.

В долгом гулянье, которое ее заставили совершить, не был забыт и Пале-Рояль; нужно было показать эту голову герцогу Орлеанскому, который ежегодно выплачивал принцессе де Ламбаль сто тысяч экю в качестве вдовьей доли и был личным врагом королевы. Так что намерение толпы, желавшей показать эту голову принцу, состояло не в том, чтобы совершить месть, а в том, чтобы оказать ему знак внимания.

Герцог сидел за столом со своей любовницей, г-жой де Бюффон, когда на улице послышались громкие вопли и обращенные к нему призывы; он вышел на балкон и поприветствовал убийц, а затем вернулся, мрачный и задумчивый, и застал г-жу де Бюффон чуть ли не в состоянии безумия.

— О Бог мой! — кричала она. — Скоро они и мою голову будут носить по улицам!

Это страшное видение так и не изгладилось из сознания принца.

Сентябрьские убийства стали событием, повлекшим за собой не только физические последствия сами по себе, последствия страшные, неслыханные, чудовищные, но и последствия моральные, ибо в нем содержалось невероятно разлагающее начало.

В Испании, стране бычьих боев, нет больше литературы и театра. С чего вдруг люди заинтересуются вечером любовными отношениями дона Фернандо и сеньоры Мерседес, когда можно посмотреть, как вспорют брюхо трем десяткам лошадей, заколют два десятка быков и ранят или убьют двух или трех человек!

В эти три сентябрьских дня все умы испытывали нечто вроде страшного помутнения рассудка. Законодательное собрание боялось Коммуны, Коммуна боялась себя самое; Робеспьер боялся Дантона, Дантон боялся Марата; возможно, один только гнусный требователь голов ничего не боялся и, бесстрастный и упорный, завершал свою роковую работу.

В течение трех дней весь город, казалось, имел сердце, которое колотилось от страха, сжималось от ужаса, замирало от испуга; в течение этого времени Париж напоминал огромное живое тело, которому угрожает смерть от аневризмы.

Затем, когда побоище закончилось и этот пролог Апокалипсиса рассеялся как дым, когда устрашенные умы попытались прийти в себя и какая-то нищая старуха с улицы Монмартр заменила образ Бога, в которого она больше не верила, не понимая, как Бог мог взирать на подобную бойню, не явив себя среди своих молний, двумя маленькими гипсовыми бюстами Манюэля и Петиона, этими двумя единственными представителями человечности, — знаком серьезным, прискорбным, зловещим среди нищеты, губившей Париж, стало то, что простые люди не хотели больше работать.

И в самом деле, зачем работать, побывав участником массового побоища? Зачем работать, побывав его зрителем?

В то время на Монмартре устраивали лагерь для волонтеров, и за участие в земляных работах Коммуна предлагала по два франка в день на человека, то есть три франка на нынешние деньги, но никто не явился; тогда она обратилась к строительным рабочим, предложив им оплату, на треть превышавшую их обычный поденный заработок, но никто из них не согласился; в итоге она была вынуждена прибегнуть к отмененной барщине и заставить работать поочередно все секции.

Национальная гвардия, не будучи распущена, почти не существовала, и никто не отвечал на ее призывы; Королевская кладовая, оставленная без охраны, была разграблена: однажды ночью туда пробрались воры и унесли бо́льшую часть бриллиантов короны; среди прочих не был забыт и алмаз Регента, и, в ожидании того времени, когда они смогут сбыть его с рук, новые владельцы алмаза спрятали его под балкой в одном из домов Сите.

Бойня прекратилась, а точнее, она должна была прекратиться; это так, но осталось пять десятков убийц, которые вошли во вкус этого страшного занятия и продолжали убивать. Правда, Марат, еще не насытившись, каждый день требовал убивать предателей, роялистов, сторонников герцога Брауншвейгского и депутатов Законодательного собрания, без чего, по его словам, дело не будет сделано, и, кроме того, заранее делал намеки в отношении Конвента, который еще не существовал, но с которым он рассчитывал расправиться в свой черед, когда тот будет существовать.

Лишь вечером 18 сентября общий совет Коммуны все же понял, что пришло время дать удовлетворение великому мстителю, против которого убийцы не могли ничего сделать и который именуется общественным мнением. Вечером 18 сентября он восстал против надзорного комитета, свалил всю вину на него и распустил его.

Год спустя последовала реакция на эту страшную меру, и даже те, кто ее принял или позволил принять, сожалели о ней, еще не осмеливаясь отречься от нее.

«Гибельное событие», — заявил Марат в октябре 1792 года, в двенадцатом номере своей газеты.

«Кровавые дни, при мысли о которых стонет всякий честный гражданин», — заявил Дантон 9 марта 1793 года.

«Горестное воспоминание», — заявил Тальен в своей защитительной речи, произнесенной через два месяца после сентябрьских убийств.

Впрочем, скажем это к чести парижского населения, убийц было не более четырехсот человек, а число военных среди них не превышало десяти.

«Число убитых доходило до тысячи девятисот семидесяти», — говорит Мишле.

Справедливая кара постигла подлого Шарла, носившего на пике голову принцессы Ламбаль: как и все убийцы, записавшиеся на военную службу, он был с отвращением встречен в армии, а поскольку он к тому же без конца похвалялся своим преступлением, то сослуживцы зарубили его саблями.

Наконец, 21 сентября Законодательное собрание завершило свою работу.

Передавая полномочия Законодательного собрания созванным членам Национального конвента, Франсуа де Нёшато сказал им:

— Цель ваших усилий будет состоять в том, чтобы дать французам Свободу, законы и мир. Свободу, без которой французы не могут больше жить; законы — прочную основу свободы; мир — единственную настоящую цель войны. Свобода, законы и мир — эти три слова были написаны греками на дверях Дельфийского храма; вы же начертаете их на всей земле Франции!

Признаться, странные слова, если учесть, что произнесены они через восемнадцать дней после того как свобода, законы и мир были столь чудовищно нарушены! Слова напыщенного оратора, которые, тем не менее, сделались бы совершенной правдой, если бы он добавил: «и Европы!»

И в самом деле, как раз накануне пушка Вальми, еще не слышная в столице, начала те великие военные завоевания, за которыми должно было последовать завоевание умов.

Двадцатого сентября Дюмурье спас Францию, разгромив пруссаков в сражении при Вальми.

Двадцать первого сентября была провозглашена Республика.

Все знают, каким образом пруссаки отступили. Дюмурье и Дантон заключили с королем Пруссии договор, в соответствии с которым это отступление должно было пройти беспрепятственно. Сколько миллионов получили Дюмурье и Дантон за то, что они дали врагу возможность отступить к границе? Никто не может сказать этого; но один из них, Дюмурье, заплатил за свою долю тридцатью годами изгнания, а другой, Дантон, — своей головой.

Но, если верить словам Дантона, несчастнее оказался Дюмурье.

— Нельзя унести отечество на подошвах своих башмаков, — со вздохом ответил Дантон своему другу, который посоветовал ему покинуть родину.

Он остался во Франции, остался, чтобы взойти на эшафот, настолько благодатная и благородная земля Франции сладостней, даже для мертвых, чем чужбина, уготованная живым.