Драма девяносто третьего года. Часть вторая

LX

Принцесса Мария Тереза остается в Тампле одна. — Она ничего не знает о судьбе своей тетки и своей матери. — Нож, огниво. — Робеспьер. — 10 термидора. — Члены Конвента. — Комиссар Лоран. — Судьба принцессы меняется к лучшему. — Визит Армана. — Описание. — «Мне не дают дров». — Рояль. — Кровать. — Книги. — Брат и сестра могут видеться. — После сорока месяцев заточения принцесса Мария Тереза выходит из тюрьмы. — Предположение историков в отношении Робеспьера. — Обмен принцессы Марии Терезы на сорок восемь пленных. — Австрийский император хочет выдать ее замуж за эрцгерцога Карла. — Она становится супругой герцога Ангулемского.

Таким образом, из всей королевской семьи, вступившей в Тампль 13 августа 1792 года, там осталась 9 июня 1795 года, в четыре часа пополудни, одна лишь принцесса Мария Тереза.

Эшафот погубил короля, королеву и принцессу Елизавету, а медленная и отвратительная смерть в тюрьме забрала дофина Луи Ксавье, чересчур юного для эшафота.

Стало быть, для того чтобы завершить эту галерею скорби, нам остается лишь проследить жизнь принцессы Марии Терезы с того дня, как ее разлучили с принцессой Елизаветой, до того дня, как она обрела, наконец, свободу.

Эта жестокая разлука произошла 9 мая 1794 года.

Уже на другой день, в четыре часа пополудни, принцесса Елизавета лишилась жизни.

Принцесса Мария Тереза осталась одна и, как нетрудно понять, пребывала в унынии.

Она не знала, что сталось с ее теткой; ей не хотели этого говорить, но судьба короля и королевы не могла оставить ее в сомнении относительно судьбы, которая была уготована принцессе Елизавете или, возможно, которую той уже пришлось претерпеть.

Тем не менее, поскольку ничего достоверного об участи матери ей известно не было, какое-то время она еще сохраняла остатки надежды.

Вначале она подумала, что принцессу Елизавету забрали из Тампля для того, чтобы выдворить ее из Франции; но, вспомнив, как за теткой явились и как ее увозили, она ощутила, как что-то мрачное и тяжелое легло на ее сердце, наполнив его самыми тягостными предчувствиями.

На другой день она спросила у муниципалов, что сталось с принцессой Елизаветой.

— Она пошла подышать свежим воздухом, — ответили те.

— Но тогда, раз вы разлучили меня с тетушкой, — воскликнула принцесса Мария Тереза, — воссоедините меня с мамой, ведь не могу я оставаться в тюрьме одна, это чересчур жестоко!

— Мы поговорим об этом с кем следует, — ответили муниципалы.

И они удалились.

Через несколько минут после их ухода принцессе Марии Терезе принесли ключ от шкафа, где хранилось белье ее тетки.

— Но тогда, — сказала она, — позвольте мне передать ей часть этого белья, ведь она ничего не взяла с собой.

— Это невозможно, — ответили ей.

Принцесса Елизавета часто говорила племяннице, что, если та останется в тюрьме одна, ей надо будет всеми силами добиваться от муниципалов, чтобы они предоставили ей в услужение женщину; видя, что она и в самом деле осталась одна, видя, что каждый раз, когда она просит воссоединить ее с матерью и теткой, ей неизменно отвечают, что это невозможно, принцесса Мария Тереза, хотя и понимая, что ее просьбу не удовлетворят, а если и удовлетворят, то приставят к ней какую-нибудь ужасную особу вроде мамаши Тизон, принцесса Мария Тереза, движимая благими чувствами, побуждавшими ее повиноваться желаниям принцессы Елизаветы, попросила муниципалов предоставить ей в услужение женщину.

— Зачем? — спросили муниципалы, удивленные подобным притязанием.

— Чтобы она жила со мной, — ответила принцесса Мария Тереза.

— Но позволь, гражданка, — спросили ее муниципалы, — разве ты уже не достаточно взрослая для того, чтобы обслуживать себя сама?

И в самом деле, принцессе Марии Терезе уже исполнилось шестнадцать лет.

Но чем дальше шло время, тем строже по отношению к принцессе Марии Терезе становились охранники.

Как-то раз муниципалы явились к ней в неурочный для посещений час.

— Гражданка, — спросили они, — как это случилось, что ты имеешь ножи, ведь у тебя их забрали?

— У меня их забрали, это правда, — сказала принцесса Мария Тереза, — но затем мне их вернули.

— Так у тебя их много?

— Всего два, вот они.

— А в туалетной комнате у тебя ножей нет?

— Нет.

— А ножниц?

— У меня нет ножниц, господа.

В другой раз, когда они вошли в ее комнату, один из них пощупал печку и обнаружил, что она горячая.

— Кто развел огонь? — спросил он.

— Я, — ответила принцесса Мария Тереза. — А что в этом дурного?

— А зачем ты развела огонь?

— Чтобы подержать ноги в теплой воде.

— А с помощью чего ты разожгла огонь?

— С помощью огнива.

— А кто дал тебе огниво?

— Не знаю, я нашла его здесь и воспользовалась им.

— Ну что ж, на время мы его у тебя заберем. Да не плачь ты! Это делается для твоего же здоровья, из опасения, как бы ты не уснула и не обожглась возле огня. Другого огнива у тебя нет?

— Нет, господа.

И они унесли с собой огниво, лишив принцессу Марию Терезу возможности разводить огонь, как бы холодно ни было.

Кстати сказать, за исключением тех случаев, когда ее допрашивали, принцесса Мария Тереза никогда ни с кем не разговаривала, даже с теми, кто приносил ей еду.

Однажды к ней явился какой-то человек; о его визите никто заранее не сообщал, и, тем не менее, он не только беспрепятственно прошел в покои принцессы, но и был окружен почтением и предупредительностью со стороны муниципалов.

Он направился прямо к принцессе Марии Терезе, дерзко оглядел ее, бросил взгляд на ее книги, прочитав их названия, а затем удалился вместе с муниципалами.

Тщетно спрашивала затем принцесса Мария Тереза, кто был этот человек; лишь много позднее один из охранников сказал ей по секрету, что это был Робеспьер.

Между тем настало 9 термидора.

Весь этот день принцесса испытывала сильное волнение, ибо он начался так же, как и дни сентябрьской бойни.

С самого утра она слышала тревожный барабанный бой и гул набата. Несмотря на этот шум, муниципалы, находившиеся в Тампле, не сдвинулись с места; когда узнице принесли обед, она не осмелилась спросить, что происходит.

Наконец 10 термидора, в шесть часов утра, она услышала, что в Тампле поднялся страшный шум; охрана подала тревогу, раздался барабанный бой, ворота с грохотом открылись и так же шумно закрылись. Принцесса вскочила с постели и оделась.

Не успела она одеться, как в комнату к ней вошли несколько членов Конвента во главе с Баррасом.

Все они были в парадных одеяниях, что весьма обеспокоило принцессу Марию Терезу, не привыкшую видеть их в таком наряде.

Баррас подошел к ней, назвал ее по имени, выразил свое удивление в связи с тем, что в столь раннее время застал ее уже поднявшейся с постели, и с определенным смущением задал ей несколько вопросов, даже не ожидая получить на них ответа.

Затем посетители удалились, и вскоре принцесса Мария Тереза услышала, как они под ее окнами обращаются с речами к охранникам, призывая их быть верными Национальному конвенту, после чего раздались многоголосые крики: «Да здравствует Республика! Да здравствует Конвент!»

Охрану усилили, а трое муниципалов, дежуривших в Тампле, оставались там в течение целой недели.

К концу третьего дня, в половине десятого вечера, когда принцесса Мария Тереза лежала в постели, не имея свечи, но и не уснув, настолько ее тревожило то, что происходило кругом, дверь ее комнаты отворилась.

Она приподнялась в постели.

Тот, кто вошел в ее комнату, был комиссаром Конвента по имени Лоран.

Конвент поручил ему заботу о принцессе Марии Терезе и ее брате.

Лорана сопровождали два муниципала. Визит был долгим. Комиссару показывали все.

Затем Лоран и те, кто его сопровождал, вышли из комнаты принцессы.

На другой день, в десять часов утра, Лоран вошел в ее комнату и, не обращаясь к ней на «ты», как это делали другие, учтиво спросил ее, не нуждается ли она в чем-либо.

Несчастная узница была крайне удивлена такими манерами, от которых она давно отвыкла, и в этой перемене отношения к ней увидела хороший признак.

Лоран приходил к ней трижды в день, каждый раз проявляя то же уважение и ту же учтивость.

Принцесса Мария Тереза воспользовалась доброжелательностью нового охранника, чтобы замолвить перед ним слово о своем брате.

В это же самое время Конвент послал в Тампль комиссаров, поручив им удостовериться в состоянии здоровья юного принца.

Они застали несчастного ребенка в той самой смрадной комнате, в которой он жил с Симоном и дверь которой не открывалась с тех пор, как Симон оттуда вышел.

Конвент сжалился, как мы уже говорили, над ребенком и приказал обращаться с ним лучше.

И потому уже на другой день Лоран перенес кровать принцессы Елизаветы в комнату юного принца, поскольку его постель была полна вшей и клопов.

Он заставлял его купаться и заботился о чистоте его тела так же тщательно, как это делает мать в отношении своего ребенка.

Видя такую доброту Лорана, принцесса Мария Тереза отважилась спросить его о судьбе своих родных, настаивая, чтобы ее воссоединили с теткой и матерью.

Однако Лоран с крайне опечаленным видом ответил ей, что это не его дело.

На другой день пришли другие люди, опоясанные шарфами.

Принцесса Мария Тереза не знала, какие должности занимают эти люди, но, видя уважение, какое им оказывают, поняла, что они должны обладать определенной властью.

И потому она попросила их, подобно тому как накануне просила Лорана, воссоединить ее с теткой и матерью.

Но, как и Лоран, они ответили, что это не их дело и что им непонятно, почему она хочет покинуть Тампль, где, на их взгляд, ей вполне хорошо.

— Я не говорю, что мне здесь плохо, — ответила принцесса Мария Тереза, — но ужасно быть в разлуке со своей матерью более года и не иметь от нее вестей.

— Вы не больны? — спросил один из этих людей.

— Нет, сударь, но самая жестокая болезнь — это болезнь души.

— Я повторяю вам, что в данном вопросе мы ничего не можем сделать, — промолвил тот же человек.

— Так что вы тогда посоветуете мне, сударь?

— Я советую вам набраться терпения и надеяться на справедливость и доброту французов.

Сказав это, он удалился вместе со своими коллегами.

Тем не менее принцесса Мария Тереза поняла, что, должно быть, произошли какие-то важные политические перемены, способствовавшие улучшению обстановки вокруг нее и ее брата.

Лоран был по-прежнему вежлив по отношению к ней и услужлив.

Он оставлял ей свечи и вернул ей огниво.

Между тем те самые правительственные комиссары, которые явились удостовериться в состоянии здоровья юного принца, поднялись к принцессе Марии Терезе.

Арман пересчитал ступеньки, которые вели к ее комнате: их оказалось восемьдесят две.

Тюремщики предупредили Армана, что ему не следует удивляться, если принцесса не ответит на его вопросы; по их словам, она была очень горда и разговаривала крайне редко.

Первое, что поразило Армана при входе в комнату, это огромный камин, в котором горел очень слабый огонь.

Камин находился напротив входной двери.

Слева стояла кровать; у изножья кровати была видна открытая дверь, которая вела в соседнюю комнату.

В тот день было холодно и дождливо, и комиссаров, вступивших в эту обширную комнату с высоким-превысоким потолком и невероятно толстыми стенами, тотчас охватил холод.

Все кругом показалось им сырым и ледяным, но, тем не менее, очень опрятным.

Принцесса Мария Тереза сама подметала в комнате и сама убирала постель.

Когда комиссары вошли в комнату, принцесса сидела в кресле под окном, которое находилось высоко над ее головой и было забрано массивной железной решеткой.

Пучок света, отраженный деревянным навесом, который был установлен снаружи, и наполовину ослабленный железной решеткой, падал отвесно, почти не рассеиваясь по сторонам, к подножию окна.

По словам Армана, действие этого пучка света напоминало то, какое производит в темном помещении луч, отраженный от повернутого к солнцу зеркала, и принцесса, сидевшая в этом круге света, казалось, была окружена сиянием славы.

Она была одета в платье из гладкого серого муслина, без всяких рубчиков и узоров, и сидела съежившись, как это делает тот, кто пытается согреться, не имея достаточно одежды для того, чтобы уберечь себя от холода.

На голове у нее была шляпа, показавшаяся Арману сильно поношенной, как и ее туфли.

Она занималась вязанием; это занятие, по ее собственным словам, наводило на нее страшную скуку.

Руки у нее были посиневшими, кожа на них потрескалась от холода, а закоченевшие пальцы опухли. Так что вязала она с большим трудом.

Арман вошел в ее покои один.

Его коллеги остались на пороге, но, тем не менее, могли с этого расстояния все видеть и все слышать.

Что же касается комиссаров Коммуны, то они остались в небольшом служебном помещении, располагавшемся этажом ниже.

При виде Армана, появление которого явно внушило ей определенное беспокойство, принцесса слегка повернула голову.

Она не знала этого нового посетителя, а приход любого нового посетителя всегда сильно тревожит узников.

Арман заранее заготовил небольшую речь, намереваясь обратиться с ней к принцессе и предполагая смиренно попросить ее в ходе этой речи ответить ему; но, увидев ее столь бедно одетой, озябшей, с потрескавшимися от холода руками, он забыл все приготовленные им красивые фразы и, кинувшись к ней, воскликнул:

— О Боже! Сударыня, но почему в такой жуткий холод вы сидите так далеко от огня?

— Дело в том, сударь, что у камина я плохо вижу, — ответила принцесса Мария Тереза.

— Но тогда, сударыня, надо усилить огонь, в комнате хотя бы станет теплее, и вы не будете так мерзнуть, сидя под этим окном.

— Мне не дают дров, — промолвила принцесса Мария Тереза.

Помните, как тот же самый горестный возглас вырвался за сто пятьдесят лет до этого у королевы Генриетты Английской, которой тоже не хватало дров и у которой руки растрескались от холода так же, как и у принцессы Марии Терезы?

И в самом деле, огонь был донельзя слабым: в камине лежало лишь три небольших полена, которые в Париже обычно называют чурками.

Эти три полена печально дымили на куче золы.

После того, что ему было сказано о гордости принцессы, Арман не ожидал услышать от нее эти кроткие и безропотные ответы.

А она не только ответила, но и, прервав свою работу, довольно доброжелательно взглянула на того, кто обратился к ней с такими вопросами.

При виде этого Арман немного набрался уверенности и продолжил:

— Сударыня! Правительство, лишь вчера осведомленное о недостойных подробностях, свидетелями коих мы сегодня стали, отправило нас к вам для того, чтобы, во-первых, мы удостоверились в них, а во-вторых, получили от вас приказы в отношении всех перемен, какие будут вам угодны и какие позволительны в данных обстоятельствах.

Такая манера речи была для принцессы столь новой, что она, казалось, была скорее удивлена ею, чем тронута, и потому, все еще исполненная подозрений и неспособная поверить в подобные перемены, ограничилась тем, что следила глазами за говорящим.

Закончив свою короткую речь, Арман с почтительным любопытством осмотрел обе комнаты принцессы. В их обстановке были заметны остатки роскоши и величия.

Во второй комнате прежде всего обращал на себя внимание прекраснейший рояль.

Испытывая смущение и стараясь отыскать повод заговорить с принцессой, которая, как мы сказали, хранила молчание, Арман прошелся по клавиатуре и, хотя он ничего в этом не понимал, произнес:

— Мне кажется, сударыня, что рояль расстроен. Хотите, я пришлю кого-нибудь привести его в порядок?

— Благодарю вас, сударь, — промолвила принцесса, — но этот рояль принадлежит не мне, а королеве; я на нем не играю и не буду играть.

Арман был до глубины души поражен этим ответом, исполненным дочерней любви.

Он вернулся в первую комнату и, проходя мимо кровати, которая было очень аккуратно заправлена, пожелал удостовериться в ее качестве и прикоснулся к ней рукой.

Принцесса вздрогнула.

Арман потерял в ее глазах часть благоприятной оценки, которую ему удалось снискать.

Принцесса приняла его за одного из обыскивателей.

Арман сразу же заметил свою оплошность и попытался исправить ее.

— Вы довольны вашей кроватью? — спросил он принцессу.

— Да, — кратко ответила она.

Было видно, что этот вопрос Армана не изгладил дурного впечатления, которое произвел его неосмотрительный жест.

Арман решил во что бы то ни стало реабилитировать себя во мнении принцессы; он подошел к угловому шкафу, где стояло более десятка томов, и взял один из них.

То было «Подражание Иисусу Христу».

Все прочие тома были духовными книгами и молитвенниками.

— Сударыня, — сказал Арман, — мне кажется, что эти книги мало пригодны для того, чтобы доставить вам развлечение и отдых, желать которых, возможно, вас заставляет ваше положение. Читаете ли вы для удовольствия другие книги?

— Нет, сударь, — ответила принцесса, — поскольку именно эти книги приличествуют моему положению.

Арман склонился в поклоне.

— Сударыня, — сказал он, — вы видите, с какой целью мы были посланы к вам; после нашего доклада нынешние порядки в Тампле претерпят изменения. Соблаговолите указать те первые заботы, какие могут доставить вам удовольствие прямо сегодня.

— Хорошо, велите принести мне дров, — ответила принцесса, — а кроме того…

Она остановилась в нерешительности.

— Пожалуйста, договаривайте, сударыня, — произнес Арман.

— … а кроме того, я хотела бы иметь известия о моем брате, — добавила она.

Комиссарам даже в голову не приходило, что брату и сестре не давали видеться.

— Сударыня, — промолвил Арман, — мы имели честь видеть его, перед тем как подняться к вам.

И тогда робко, поскольку на эту просьбу, с которой она так часто ко всем обращалась и на которую ей так часто отвечали отказом, принцесса поинтересовалась:

— А могу я увидеть его?

— Да, сударыня.

— И где?

— Здесь, под вашими покоями; мы отдадим сейчас распоряжения, необходимые для того, чтобы вы могли видеться и общаться, когда пожелаете.

С этими словами Арман поклонился и вышел вместе со своими коллегами, приказав от имени правительства относиться впредь к достославным узникам с величайшим уважением.

Выше мы рассказали о том, как скончался юный принц. После этого из всей семьи короля осталась в Тампле одна лишь принцесса Мария Тереза.

Она оставалась там еще пять месяцев; наконец в один прекрасный день, после заточения, продолжавшегося сорок месяцев, ворота тюрьмы распахнулись.

Но какому обстоятельству был обязан своим спасением этот последний отпрыск королевской семьи? Никто этого не знает; однако в исторической науке фигурирует странное предположение, так, впрочем, и оставшееся всего лишь предположением.

Оно заключается в том, что сироту сберегло честолюбие Робеспьера, намеревавшегося сделать ее своей женой в тот день, когда он достигнет диктатуры, и таким образом примкнуть ко всей роялистской партии.

К этому предположению более всего приложимо высказывание «Credo quia absurdum».[10]

И тем не менее мадемуазель де Робеспьер, сестра Максимилиана Робеспьера и Робеспьера Младшего, старая дева и фанатичная поклонница своего брата, на протяжении всех лет Империи и Реставрации не изменявшая своим республиканским привычкам, получала от правительства Людовика XVIII пенсию размером в три тысячи франков.

Короче говоря, вот как был осуществлен обмен принцессы.

Едва только переворот 9 термидора повлек за собой реакцию, ознаменовавшуюся проявлениями милосердия, и едва только приостановились массовые казни на гильотине, император Франц начал переговоры с французским правительством, требуя передать ему племянницу.

Французское правительство ответило, что оно готово освободить принцессу Марию Терезу на условии, что австрийский император, со своей стороны, предоставит свободу:

1°. Камю, Кинету, Ламарку и Банкалю, членам Конвента, и бывшему военному министру Бёрнонвилю, которых 1 апреля 1793 года Дюмурье выдал австрийцам;

2°. Маре и Семонвилю, бывшим дипломатическим представителям Конвента, арестованным австрийцами в июле 1793 года;

3°. Друэ, бывшему члену Конвента и почтмейстеру в Сент-Мену, взятому в плен в октябре 1793 года.

Император согласился.

Девятнадцатого ноября 1795 года принцесса Мария Тереза покинула Тампль и была препровождена в Риен возле Базеля, где ее от имени императора принял принц де Гавр.

Затем она отбыла в Вену.

Как только она прибыла туда, император, ничего не сказав своей племяннице, которой было в то время семнадцать лет, озаботился поиском достойного ее брачного союза.

Эрцгерцог Карл, наш враг в прошлом и будущем, тот, кому предстояло до самого конца сражаться с Францией, тот, кто еще купался в лучах славы после наших поражений при Неервиндене и в кампаниях на Рейне и кому предстояло вскоре утратить часть этого ореола славы, сражаясь в Италии против молодого генерала, известного пока лишь участием в событиях 13 вандемьера, эрцгерцог Карл вступил в борьбу за право жениться на принцессе Марии Терезе, и перед его лицом все прочие соперники отступили.

Однако перед смертью Людовик XVI потребовал от своей дочери дать клятву.

В том предвидении будущего, которое порой открывается глазам умирающих, король предугадал, что смерть его сына последует очень скоро после его собственной смерти, и он взял со своей дочери обещание, что она не выйдет замуж ни за кого, кроме сына графа д'Артуа, которому после смерти дофина Луи Ксавье рано или поздно должна была отойти корона, если только монархия когда-нибудь будет восстановлена во Франции.

И, верная своей клятве, дочь Людовика XVI заявила, что она выйдет замуж только за сына графа д'Артуа.

Вот так она стала герцогиней Ангулемской и жила под этим именем, но, несмотря на предвидения отца, от нее ускользнула корона, лишь тень которой, за неимением подлинника, она сама возложила на голову своего племянника Генриха V.