Егеренок

Глава XXI

— Ну вот, чего теперь?

Никто Сигачу не ответил. Ромка поковырял носком ботинка землю на дороге, повздыхал. Ему было ясно, что участковый милиционер, хотя и не рад тому, как оборачивается расследование, все же доведет дело до конца.

— А нашей помощи не хочет, — уныло протянул Венька. — А что мы ему, помешали?

— Всю славу один хочет заграбастать, больше ничего, — Сигач фыркнул себе под нос, усмехнулся. — А если бы про свинец не узнали, ничего бы у него не вышло. Правда, ребята?

— Точно, не вышло бы, Венька здорово углядел. А как же теперь с браконьерами быть? Лосятину они заберут из лесу, а мы и не узнаем, кто.

— Ну, тут дело ясное. Раз Сергей Иваныч запрещает нам идти с милиционером в засаду, сами пойдем. Я дома и спрашиваться не буду. А ты, Венька, а ты, Ромка?

— Ну, спрашивает тоже! Что я, сосунок, по материной указке ходить?

Ромке и вовсе некому было запретить ночной поход в лес: мать почти не выходила по ночам из больницы.

— Еще Саню Мизинова позовем, вчетвером мы браконьеров где хочешь выследим, хоть днем, хоть ночью.

— А если они, браконьеры эти, с ружьями? Схватят — и башку долой.

— И чего ты, Венька, вечно трусишь? Как на боевое дело, так и в штаны напустил.

— Ты это брось, Сигач, ничего я не напустил. А только ведь браконьеры же — отчаянный народ!

— Да мы им и показываться не будем, только выследим, кто они и куда мясо потащат. А потом участковому доложим, он их и сцапает.

Сигач, не любивший долгих разговоров, решил, как отрубил:

— Сегодня, когда стемнеет, встретимся возле Ромкиного дома. Языки держать за зубами, кроме Сани Мизинова — никому. Ясно? А теперь кто куда, а я домой. Есть хочется, прямо ужас.

У Ромки от голода тоже в животе щемило, но прежде чем идти домой, он побывал в больнице.

Отцу полегчало. Глаза его были закрыты, но лицо уже не такое синее, как три дня назад, и было видно, что он спит спокойно, лишь порой кривится открытый рот да слышится свист при дыхании. Зато мать от бессонных ночей осунулась. И все же она повеселела чуток.

— Возьми, Рома, в шкатулке на комоде деньги, сходи за хлебом, сахару купи. Чай, изголодался ты у меня, а мне сготовить некогда, — сказала она шепотом, провожая его до дверей палаты.

— Ничего, я и на молоке проживу. А колбасы купить можно?

— Купи, купи, чего уж, если есть в магазине.

— А папа как? Разговаривает? Мне бы ему рассказать, как мы с милиционером расследование ведем. Здорово! Почти уже узнали, кто в него стрелял.

— Что ты, что ты, нельзя пока говорить ему об этом! Он и так совсем слабый, еле спасли. Через недельку или, может, раньше, как доктор разрешит. А пока иди, иди в сельмаг.

Купив в магазине хлеба и колбасы, Ромка поел, побродил по двору в ожидании вечера, приглядел, чего бы поделать. Решил натаскать воды из озера в две большие бочки на огороде, а когда сядет солнце, полить огурцы и помидоры.

Ромка не наполнил вторую бочку и до половины, как услышал тонкий голос:

— Рома-а, Ро-ом!

Ромка бросил ведро и вышел на улицу. К палисаднику спиной прислонилась Нюшка Мордовцева и глядела на озеро, грустная, несчастная.

— Чего тебе?

— Так, пришла вот…

Такой печальной Нюшка никогда еще не была, Ромке стало жалко ее.

По-прежнему глядя на озеро, Нюшка тихо спросила:

— Твой папанька-то поправляется?

— А тебе-то что, что поправляется? Ага, боишься, не твой ли отец стрелял в него, а то засудят? Не бойся, повезло тебе. Мы уж с милиционером расследовали, у твоего отца ружье не того калибра, как пуля. — Ромка помолчал, помялся и, тоже глядя на озеро, добавил: — Ну и хорошо, что не твой, а то бы…

Ромка не объяснил, что значит это «а то бы», он и сам ясно не мог понять, почему так обрадован, что стрелял не Нюшкин отец, но чувствовал, что рад этому.

Нюшка быстро повернулась, засияла зелеными глазами.

— А я-то как рада, если б ты знал! Папанька не мог стрелять в человека, не мо-ог! А только ты не верил, ты думал на него, я же видела… И еще предательницей меня назвал, а я не предательница!

Нюшка уткнулась в локоть, заплакала. Ромка не знал, что делать, чем ей помочь. Он бы обнял ее, погладил бы по щекам, слезы бы вытер, да как это… стыдно ведь!

— Нюш, ты только… того, не реви…

Нюшка выплакалась, вытерла платочком слезы, аккуратно высморкалась и убрала платочек в рукав.

— Меня папанька к Сафоновым послал, а сами сидят с Колькой-шофером у нас. Уговариваются завтра перед утром на элеватор зерно везти. Папанька велел шоферу за мостом через Линду свернуть в лес, заберем, говорит, добро, чтобы на базар успеть. Не знай, какое у них в лесу добро…

— Известно какое, лосятина! — Ромка даже за ухо себя дернул от радости. — Жарко ведь, а лосиху они завалили уже дней пять назад. Может, посолили там?

— Это, ты думаешь, папанька с Колькой-шофером лосиху завалили?

— А кто же? Они да еще отец Сафончика. Как раз в тот день, когда отца ранили. Он их тогда на месте преступления, наверно, застал. Вот он поправится, все расскажет… А ты молодец, Нюшка, что сказала, а то мы и не знали, как их подстеречь. Теперь уж найдем лосятину, будь уверена, найдем! И браконьеров выследим, будь уверена, только ты смотри не проговорись отцу, а то он тебе шею свернет, а мы тебя на совет дозора вытащим и там еще всыплем, поняла?

— Не проговорюсь я, а только я тебе хотела сказать одному, а ты вон дозору, милиционеру… Чтобы папаньку арестовали, да? Ты этого хочешь?

— Да что ты, Нюшка, ну арестуют, ну, может, оштрафуют как следует, и все. Зато он больше браконьерствовать не будет, и ты не будешь за него стыдиться, поняла? А как же не сказать Сергею Ивановичу, как же дозору не сообщить? Ведь мы же клятву давали бороться с браконьерами, и ты давала. Ты правильно сделала, Нюшка, что сказала, такого отца и жалеть нечего.

— Он меня любит, лю-юби-ит! — чуть не закричала Нюшка и гневно прижала кулачки к груди.

— А если любит, так зачем позорит? Ну ладно, я побежал к Сигачу, потом к милиционеру, а ты больше никому ни слова.

Ромка оставил Нюшку у палисадника и даже не поинтересовался, заплачет она, пожалеет или нет, что выдала отца, — не до того сейчас.

Через полчаса у дома участкового милиционера собрались бойцы первого отряда Пионерского дозора, все, кроме Дуси Струевой и Нюшки, Ромка рассказал о том, что сообщила ему Нюшка Мордовцева.

Сиволобов догрыз травинку, глядя себе под ноги, потом вдруг энергично распорядился:

— Такой случай упускать нельзя. Сделаем так. Засада с полночи в двух местах — у моста через Линду и возле черемухи. Нюшку не троньте, чтобы на нее не пали подозрения отца. Мизинов проследит за домом Мордовцевых, Арбузов — за шофером. Как только шофер пойдет на машинный двор к гаражу, Арбузов — за ним. Мы с Хромовым и Сигачевым и еще двое моих дружинников разделимся на две партии и засядем у черемухи и у моста. Когда браконьеры заведут грузовик и поедут, Мизинов побежит предупредить председателя сельсовета, а Венька Арбузов подаст нам сигнал.

— Свистнуть? Кукушкой? Это я смогу!

— Ляпнул тоже, кукушкой! — рассердился Сигач. — Да разве мы оттуда услышим?

Участковый разом отмел начавшийся было спор.

— Ладно, доверяю вам, ребята. У меня есть ракетница и ракеты. Пойдем, Арбузов, дашь сигнал красной ракетой, только дождись, когда машина выедет из села, а то Мордовцев живо дело сметит. Остальные сейчас по домам, спать. Да не проговоритесь дома, засада — дело серьезное.

— А как же Сергей Иваныч? — спросил Саня Мизинов. — Ему же надо сказать.

— А он возьмет и не разрешит идти в засаду, вот и скажи! — огрызнулся Венька.

— Хорошо, с вашим учителем я поговорю, поручусь за вашу сохранность. Только вряд ли он дома усидит, — заверил Сиволобов, — он и сам с нами пойдет, уж точно.

Ромка тоже не прочь был бы пустить в ночное небо ракету, но не высовываться же самому. Повезло Веньке.

— Надо взять с Арбузова особую клятву, а то у него язык, как помело, а задание получил вон какое — ракетой! — предложил Ромка.

— Отставить клятвы! Нет оснований не доверять, он и сам понимает, что дело ему поручено ответственное. По домам! И точка.